Ashes of Lilies (гет)

Задыхаюсь: четверть мили я почти бежал по полю, по увядшей полынной траве, пробирался задворками домов, оглядываясь каждую минуту. Если за мной следят — это конец. Нам обоим. Я сказал Эйвери, что у меня закончилась желчь дракона, так что сейчас я должен быть в Косом переулке, а через два часа — у Люциуса.

Эйвери не станет проверять, а Люциусу плевать, если я опоздаю: он слишком занят беременной женой.

Я еще надеюсь опоздать.

Прохожу мимо кладбища и сворачиваю направо. На узкой, длинной улице, теряющейся в ноябрьском тумане, ни души. Останавливаюсь. Поеживаюсь от холода. Задыхаюсь. Проклятая предзимняя, ноябрьская промозглость. В девятнадцать чувствуешь себя шестидесятилетним — так дрожь пробирает.

Она может и не прийти. Она — я боюсь даже называть ее по имени. Если услышат мысли?

Я только послал письмо. Да даже не я. Какая-то грязнокровка под Империо, да еще магловской почтой, а почта у них — та еще дрянь.

Напряженно вглядываюсь в туман.

Из ниоткуда возникает фигура в теплом шерстяном плаще; капюшон скрывает черты лица. Но по темно — рыжей пряди, лежащей на груди, я сразу узнаю ее.

Нетерпеливый шаг навстречу.

— Лили!

— Тихо.

Кажется, я и произнес ее имя тихо. Или, как обычно, выкрикнул?

Она приоткрывает калитку, за которую держалась, и жестом приглашает войти. Быстро оглядываюсь по сторонам и поспешно захожу во двор. Дом, только теперь видимый для меня, коричневой громадой вырастает в нескольких метрах впереди. Дом Поттера. Земля Поттера. Земля горшечника.

Усмехаюсь. А Поттер неплохо устроился. Не Малфой — мэнор, разумеется, но ведь и не прогнивший насквозь Паучий тупик. Усмехаюсь.

В прихожей темно, но я не собираюсь раздеваться, так что сразу прохожу за Лили в кухню.

Светло, тепло, уютно — я чувствую себя дома первый раз в жизни. Только, боюсь, мне сюда не вписаться. Я слишком грязен для этих белых в золотую крапинку стен с одними гвоздями, осиротевшими без картин. Наверняка Лили предусмотрительно сняла, чтобы нас не подслушали.

Смотрю на стены, на пол, в окно — куда угодно, только не на Лили. Мне страшно. Меня трясет. Сам не знаю, почему. Ведь я теперь в ее руках. Что, если это ловушка? Мерлин, нет, нет, никогда. Я ее предал — но она никогда не предаст.

— Зачем ты пришел?

Я быстро поднимаю глаза. Лили стоит напротив меня, сложив на груди руки. Ее любимый жест. Тяжелым, бурным потоком душу затопляют воспоминания. Мои. Наши.

Глаза Лили выжидающе смотрят на меня. Она напряжена, насторожена, как лань, почуявшая охотника и готовая сорваться с места. У меня перехватывает дыхание: как она прелестна в этом простом бежевом платье.

Одергиваю себя. С трудом вспоминаю ее вопрос. Выдыхаю, как на экзамене, пытаясь успокоиться. Бесполезно — на этот раз я не знаю ответ.

Зачем я пришел? Просто вдруг понял: больше не могу. Сойду с ума, если не увижу. Я слишком устал варить чертово зелье каждую ночь, чтобы видеть только черную пустоту. Проваливаться в черную пустоту. Не в разноцветные сны, наполненные ее смехом.

Я сдался и пришел. В ад. Если ад и существует — он именно такой. С белыми обоями в золотую крапинку, с чужой не моей Лили, застывшей напротив меня. И завтра будет только больней. Это меня не пугает.

Как ей объяснить? Но ведь она ждет.

Бросаю первое, что приходит в голову:

— Извиниться за оскорбление. Тогда, у озера.

Лили вся вдруг как-то обмякает, руки безвольно падают вдоль тела.

— Сев, за окном война, а ты лезешь в мой дом ради извинения. Тебе лет сколько?

Я до крови закусываю губу, чтобы не вскочить с проклятого стула. Этот ее тон. Насмешливо — ласковый. Мой любимый, родной тон.

Сглатываю.

Лили как-то устало вздыхает и садится напротив меня.

— Почему ты так одет? Реддлу плевать на верных сторонников? Ты весь дрожишь.

Смотрю на нее и не знаю, почему она не понимает. Я же дрожу не из-за проклятой сырости.

— Огневиски хочешь?

— Я не пью, — невольно оскаливаюсь.

— Из-за отца. Я помню эту свинью. Тогда чаю?

Я дергаю плечом, стараясь выглядеть безразличным. Да, я хочу попробовать вкус ее чая. И знаю: как только она повернется ко мне спиной, я выбегу прочь из этого дома, где пахнет семьей. Опасный запах.

Но Лили сидит неподвижно и смотрит на руки. Не на меня. Конечно, что она может во мне увидеть — бледного молодого мужчину с растрепанными ветром волосами и черными кругами под глазами. Пусть лучше смотрит на свои руки.

— Джеймс вернется в шесть, Северус. А может, раньше.

— В полшестого я должен быть у Малфоев.

В тишине громко тикают часы. Ненавижу часы. С детства.

— Ты пришел молчать?

— Ты впустила меня, чтобы получить информацию для Ордена? Тебе же плевать, что я скажу.

Щеки Лили вспыхивают. Но в глазах — вина. Огоньками.

— Мне не плевать, Сев.

Я отклоняюсь на спинку стула и смотрю на нее, пытаясь выдавить из себя высокомерие. Я бы вообще выдавил из себя все чувства. Выдавил бы свои глаза.

— Пришел попросить тебя быть осторожнее. Лорд становится сильнее, а у вас в Ордене не наберется и двадцати человек. Ты отлично знаешь, как убивают Пожиратели. Завтра Лорд…

Ее глаза блестят жадно, взволнованно — да, она хочет услышать информацию. А я могу и солгать…

— Северус, замолчи, — Лили резко обрывает меня, хмурясь. — Не надо предавать ради меня. Мы — вне Ордена и Реддла.

А я ведь хотел солгать. Ненавижу себя в этом мгновение. Я мерзкий, мерзкий, гнилой изнутри. Не поверил в ее святость.

Во дворе хлопает калитка.

Лили мертвенно бледнеет, бросается к окну, потом резко оборачивается ко мне. И в лице — страх, в глазах — страх. Первый раз вижу страх в ее глазах — и нахожу это довольно приятным. Прорывается моя мстительная натура. Ты умеешь бояться, Эванс.

— Северус, в кладовую, быстро, — она судорожно хватает меня за руку и тащит в сторону узкой двери.

— Я не пойду.

— Сев, умоляю тебя, пожалуйста, — губы у нее трясутся, глаза — как у испуганного домовика, пальцы — холодные, обжигают. Мне хочется поцеловать ее, прямо на глазах у Поттера, потом хладнокровно убить его и забрать Лили себе. Навсегда.

Через мгновение я оказываюсь втиснут в кладовую, полную старых вещей. Противно пахнет нафталином и пылью. Пытаюсь представить себя со стороны. Бросаю эту идею.

— Как жизнь сегодня? Ну и погодка, да? Чертова ваша деревня — вечно ветер и холодина. Угости чаем, Лили, я замерз, как пес.

Задыхаюсь — не от резкого зловонного запаха нафталина, а от звука этого голоса. Иногда думаю, что Блэка я ненавижу сильнее всех.

Затаив дыхание, выглядываю в щель.

Лили, улыбаясь, ставит перед Блэком зеленую чашку с золотыми лепестками.

— Спасибо, Сириус, сегодня лучше.

— Джеймс задержится допоздна, они с Альбусом…

— Обсудим все потом, хорошо? — Лили невольно бросает взгляд в мою сторону и отворачивается к шкафчику. — У меня голова раскалывается из-за тумана. Совсем не соображаю ничего. Кекс?

Я стискиваю зубы, сдерживая насмешку. Мы вне, Лили. Мы — вне.

— С радостью, — Блэк вальяжно располагается на стуле и закидывает ногу на ногу. — Заверни с собой, а? Тошнит уже от лимонных долек. Честно говоря, некогда мне с тобой сидеть. Просто Джеймс с ума сходит, бросив тебя одну. Помешан на всю жизнь. Слушай, вы это серьезно, насчет ребенка? У Сохатого ненормальная улыбка до ушей и невменяемый вид, а я все равно не верю.

Лили мучительно краснеет. Блэк никогда не отличался чувством такта, ему плевать на приличия. Пес паршивый. Какое ему дело?

— Серьезно, — шепчет Лили и невольно кладет ладонь на живот.

И тут я осознаю. Задыхаюсь: грудь сдавливает так, что в глазах темнеет. Я не умею дышать. Разучился. Судорожно пытаюсь ловить ртом воздух, но губы не разжимаются. Сползаю по стене вниз. Больно, больно, больно. Несколько секунд я ненавижу Лили. Ненавижу яростно, по-звериному, от всей души. Если она еще со мной.

Потом захлебываюсь в горячей волне нахлынувшего стыда. Мне стыдно за нее: Лорд, как это жалко и мерзко — забеременеть от Поттера. Кривлюсь, представляя его, лезущего к моей Лили со слюнявыми поцелуями. И она еще считает, что это я ее предаю?

— Не самое подходящее время для ребенка, — Блэк качает головой и сует под мышку сверток с кексом, который мне не предложили.

Разумеется, я не кобелина, увивающаяся за каждой сукой, не рогатое копытное с комплексом бога. Всего лишь человек, которые не заслуживает счастья.

Блэк идет к дверям, а я вижу, как он украдкой бросает взгляд на Лили.

— Кобель, — я вылезаю из кладовой и стряхиваю с мантии пыль. — Ты хоть видела, как он на тебя смотрит?

— Сириус? — Лили недоуменно поводит плечом, а я со злостью думаю, что втайне ей это, несомненно, льстит. — У него девушка есть.

Она внезапно краснеет, пристально смотря на меня, потом закусывает губу, но, не выдержав, смеется.

Я приподнимаю брови.

— Я просто… Я представила тебя с девушкой, — Лили закрывает лицо руками.

Я вспыхиваю, как шестнадцатилетний, и в упор смотрю на нее.

Лили опускает руки и отводит взгляд.

— Я уже давно не мальчик, Лили, — зло выдыхаю я, отвернувшись. Больше всего я ненавижу говорить правду. Она ледяная и всегда режет изнутри. Намного проще лгать.

Маленькая сильная рука Лили касается моего запястья, взлетает вверх, прикасается к моей щеке. И в зеленых глазах — слезы.

— Это я с тобой сделала, Северус. Все я. Только я.

Я забываю, что нужно дышать. Я не нахожу себе оправданий за то, что люблю ее, схожу с ума, хочу ее. Мне девятнадцать, и я еще не умею подавлять в себе эту проклятую любовь и жажду. Горло сдавливает. С шумом втягиваю в себя воздух и делаю шаг назад. Лучше не искушать себя.

— Поздно раскаиваться, Лили.

— Северус.

— Ты ведь так и не простила мне то слово?

Ее глаза вдруг темнеют.

— И никогда не прощу. Такое невозможно простить. Это — не оскорбление. Это — предательство. Ты предал меня. Если я была для тебя всем, почему ты стал Пожирателем смерти? Ты выбрал того, кто мечтает уничтожить таких, как я. Ведь я для тебя — грязнокровка. Уродка. Давай, скажи, Северус: грязнокровка. Скажи. Ты мерзкая уродливая грязнокровка, Лили. Скажи!

— Я выбрал человека, который первый — единственный! — из всех вас сумел оценить мой талант. Меня.

— Я всегда ценила тебя и твой талант, — голос Лили леденеет. — Но я не считала нужным кричать о нем на каждом углу.

— Ты предала меня первой, — я тяну слова, страстно желая заставить ее мучиться, заплакать, почувствовать боль и вину. — Вместо того чтобы врезать Поттеру, ты кокетничала перед ним, как последняя шлюха. Мне было стыдно за тебя.

Лицо Лили покрывается красными пятнами.

— Я пыталась защитить тебя!

— Ты предала меня первая, строя глазки этому смазливому оленю с рогами вместо мозгов. Клянусь тебе, Лили, он плохо кончит.

— Прекрати беситься, Сев, — Лили обхватывает плечи руками. Я замираю: она всегда вот так обхватывает плечи, когда хочет сказать неприятную для нее правду. — Я смеялась, а не кокетничала, хотя мне действительно нравился Джеймс. И знаешь, тогда я презирала себя, потому что чувствовала себя предательницей. Я вела себя надменно, дерзко и грубо, чтобы не выдать своего увлечения Джеймсом. Да, меня частенько тошнило от его самоуверенности, но меня подсознательно тянуло к нему. Именно из-за его уверенности и непонятного умения быть одновременно задавалой и серьезным человеком. В конце концов, мне было пятнадцать. А ты — извини, Сев, но ты выглядел просто… уныло. Эти твои волосы и грязные подштанники… Неужели тебе было так плевать на себя? Человеку, которому плевать на себя, не уважает других. Я была рядом для тебя все годы, Сев. И ты почти победил — пока я не увидела…

Она с силой сжала мое запястье и рванула вверх широкий рукав мантии.

— Метку. Тогда она была всего лишь кривой картинкой. Тебе нравилось изображать из себя Пожирателя. Я увидела случайно — на трансфигурации, когда ты так неосторожно закатал рукав рубашки. С того дня ты для меня умер.

Наши глаза встречаются. Мне кажется, что я сейчас завою. Сяду на пол, прямо посреди комнаты, и завою.

Лили, презрительно морщась, продолжает рассматривать Метку.

— Теперь она просто невероятно аккуратна и симметрична. Поздравляю.

Выдергиваю руку.

— У меня не было денег выглядеть джентльменом, Лили. Ты знаешь не хуже меня, что мать едва наскребала на еду и оплату счетов. Я жил на пару галеонов в неделю.

— Бедность — не значит неопрятность.

— Оставь в покое мою неопрятность, черт тебя подери.

— Валяй ругаться к своему Лорду, — Лили зло щурит глаза, и я замолкаю. С ней опасно связываться. — У тебя мания величия, Сев. Ты с первого курса уткнулся в свои книги и считал себя гением. Но никогда не считал нужным делиться происходящим в твоей голове. Когда мы оставались наедине, ты либо молчал, либо, брызгая ненавистью и ядом, говорил о своем омерзительном отце, либо вызывал патронуса. И ни разу просто не рассказал мне все, что тебя мучает. Что ты хочешь. Каким видишь мир. Ты зачем-то пытался казаться сильным. А твои дружки — Сев, они же использовали твой талант, они и сейчас используют тебя. Ты ведь уже понял свою ошибку. Сейчас ты по-прежнему мертв для меня, но если перейдешь в Орден, я прощу тебя. Каждый раз, встречаясь с Пожирателями, я боюсь, что убью тебя. Я не хочу этого. И я знаю, что скоро ты будешь ненавидеть Реддла, потому что ты не убийца. Ты другой. Я все еще верю в это.

Я поднимаю глаза на Лили: она выжидающе, просяще, почти умоляюще смотрит на меня. Зачем ей это? Неужели ей не плевать? Меня трясет. Что со мной сегодня? Чертов туман и ноябрьская сырость.

— Северус, пока не поздно. Еще есть шанс, — ее волосы, глаза, губы оказываются пьяняще близко. — Я не хочу сражаться против тебя. Орден тебя примет.

От ее близости, от запаха ее волос я снова начинаю задыхаться. Моя Лили, моя, моя. Я проклинаю все: плевать на войну, плевать на Лорда — Лили просит меня. Я буду рядом с ней, я соглашусь, я стану перебежчиком. Кем угодно.

Ядом по крови растекается волна ненависти.

Поттер. Блэк. О, с каким нечеловеческим наслаждением они будут насмехаться надо мной. А я горд. Да, слишком горд. Я не шагну в эту бездну. И в глазах Лили — раскаяние и вина, а не надежда. Она рассчитывает просто сбросить с себя тяжесть предательства. Вот зачем она впустила меня. Чтобы убедить перейти на ее сторону.

Любовь — не предательство? Ложь.

— Я не нуждаюсь в твоем прощении.

В ее глазах — обида и разочарование. Я наслаждаюсь своей победой. Я не сопливый влюбленный мальчишка, который способен упасть на колени и, рыдая, благодарить ее за предложение служить старому безумцу в заляпанных пальцами очках. Дамблдор смешон, если рассчитывает победить. Горстка отчаянных пустоголовых храбрецов и беременная женщина. Браво, директор.

— Северус, зачем ты пришел?

— Увидеть тебя, — негромко отвечаю я, вдруг сдавшись.

Лили пытается незаметно стереть слезу со щеки. Слеза не про мою честь, конечно. Всего лишь из-за ребенка. Гормоны. Из-за меня никто не плакал и никогда не заплачет. Некому. Незачем.

Лили прислоняется плечом к стене и смотрит на меня, слабо улыбаясь. Страшный взгляд. В нем столько нежности и тепла, что меня пробирает дрожь. Я не помню этот взгляд. Не хочу вспоминать.

— Ты еще не забыл, как мы пускали кораблики по ручью, весной? Тунья тогда наябедничала маме, что я бегала в твоей куртке. Похоже, она все-таки была от тебя без ума.

— Кто, куртка?

— Тунья, — плечи у Лили трясутся, в глазах искорками пляшут смешинки.

— Единственное объяснение ее животной ненависти, — тихо отзываюсь я, сдерживая упорно дергающую уголки губ улыбку. Я не умею улыбаться. Давно разучился. Кроме того, улыбка мне не идет.

Я беру со стола чашку, поставленную для Блэка, и верчу в пальцах.

— А помнишь, как весной у тебя вечно высыпали веснушки, и ты пыталась свести их соком одуванчика? Потому что я ляпнул, что одуванчик выводит даже пятна от кофе.

Лили серебристо смеется в голос. Смех у нее прежний. Сглатываю. Глажу кончиками пальцев золотые лепестки на гладкой поверхности фарфора.

— А потом оказалось, — все еще смеясь, с трудом выдыхает она, — что так назывался отбеливатель, а я полдня пролежала у ручья, перемазанная одуванчиком. И ты так много смеялся в тот день. Я не помню, над чем, но ты смеялся, Сев. Сейчас не так много поводов для смеха?

Сектумсемпра слов. Беззвучно истекаю кровью.

Лили бледнеет, прижимает пальцы к губам и отчаянно смотрит на меня. Она не хотела — знаю. Я просто киваю, чтобы она это поняла. Обойдемся без извинений. К черту извинения.

Лили выдыхает, опустив голову. Рыжие блестящие волосы скрывают лицо. Все так же пахнут весной и ландышами. Чувствую: Лили тоже сдалась, и нужно бежать, бежать отсюда — потому что сейчас она скажет то, что я не хочу знать. То, что она не успела мне сказать, когда мы были другими.

— Ты всегда хотел стать мастером зелий. А я, маленькая дурочка, мечтала, что буду наколдовывать нам гору пирожных, тебе — красивые костюмы, себе — платья и туфли. А еще бесплатные билеты в кукольный театр. Я так отчаянно мечтала, чтобы ты хоть раз там побывал, — глаза Лили блестят. — Я всерьез думала, что мы всегда — всегда будем вместе. Знаешь, вот как дети произносят «всегда-всегда» и так серьезно смотрят на любимого друга. Но с каждым годом я только чувствовала твое сумасшедшее собственничество — «я тебе не позволю» или «ты должна быть рядом со мной», а я не хотела быть твой собственностью. Я не понимала этого. Может быть, я просто глупая? Может быть, я просто не смогла тебя понять? Ты всегда был серьезнее меня, Северус. Умнее. Целеустремленней…

Я с силой швыряю чашку об стену. Звон фарфора — и тишина. Лили с какой — то обреченностью смотрит на зелено — золотые осколки. И в ее глазах отражаются осколки. Все, что осталось от нас.

И за окном — промозглый туманный ноябрь, с увядшей полынной травой в поле и кроваво — красными гроздьями рябины.

Воспоминания сладостно — горьки. Я знаю их вкус, потому что в них живу. Нет, не то. Я живу ими.

Лили выпрямляется, убирает прядь волос со щеки и как-то сердито и потерянно смотрит на меня.

— Если мы когда-нибудь встретимся на войне, я не опущу палочку.

Как будто я не знаю.

Лили морщится, прикрывает глаза и прижимает ладонь к животу. Пристально смотрю на нее: нравится ей мучиться? Разрываюсь между желанием убить ее и бежать вон из этого проклятого дома. Вскакиваю и осторожно помогаю ей сесть. У нее горячие руки. Температура? Обеспокоенно смотрю в ее лицо — и мне кажется, как всегда, что я смотрю украдкой, как тогда, из-за кустов шиповника на детской площадке. Тяжело выдыхаю. Она не моя, и, кроме подглядывания, я ни на что не имею права.

— Мне нужен пергамент и перо.

Лили молча кивает на столик позади меня. Перебираю небольшие листы бумаги, исписанные ровным почерком Лили с ее до безумия круглой «о». Глаза режут заметки: «отдать Джеймсу обед», « я тебя люблю, мой храбрый мальчишка», «любимый, не забудь про почту»… С трудом нахожу чистый пергамент.

Зажмуриваюсь и опираюсь на столик обеими руками. Наваливаюсь. Лорд, до чего я жалок — со своим письмом, со своей дрожью, ревностью, мукой, отчаянием, извинением, болью, ненавистью, восхищением…

У нее семья. Она счастлива. У нее будет ребенок. Я ей не нужен.

Чувствую себя маленьким мальчиком, заглянувшим в спальню родителей. Мучительно стыдно.

— Пиши.

Лили зажимает перо в пальцах и вопросительно смотрит на меня. Я приподнимаю брови в ответ. Мой почерк на этом пергаменте? Возможно, я помешанный, но не настолько.

— Тридцать одна капля настойки шалфея, одна ложка липового меда, девять листьев мяты, восемь сушеных листьев эвкалипта, один корень валерианы и…

Стоит всего лишь сказать: «Одиннадцать ягод можжевельника». И ребенок никогда не родится.

Обрываю себя. В глазах Лили доверие. Я ничего не добьюсь, отомстив Поттеру сейчас. Идиотам везет, а значит, Поттер переживет эту войну. И у них будут еще дети. Если уж мстить — так разом. Одним взмахом палочки.

— Принимай по столовой ложке утром. Не будет тошнить.

Я знаю рецепт зелья наизусть, потому что месяц назад выписал его Нарциссе. Я никогда не предложу Лили непроверенное зелье. Я слишком…

— В своей стихии, Северус? — Лили мягко улыбается и накрывает ладонью мою ладонь. — Спасибо. Я веду себя настолько непредсказуемо, особенно по утрам, что Джеймс торопиться сбежать по делам Ордена.

— Как назовете?

Мне плевать. Простое любопытство.

— Поллианна. А если мальчишка, как мечтает Джеймс, то Гарри… Что?

Видимо, на моем лице отражается искреннее недоумение. Гарри? На мгновение я напрочь забываю, что мы говорим о сыне Поттера. Гарри. Мне до безумия хочется смеяться, но взгляд Лили тяжелеет. Гарри. Нарцисса уже уверена, что у нее родится сын, поэтому имя давно выбрано — Драко.

— Ничего, — спокойно отзываюсь я, но Лили чувствует мою насмешку.

— Слишком грязнокровное имя? — приглушенным голосом интересуется она.

— Не надо, Лили.

Поднимаю глаза на часы. Почти пять. Через сорок минут я должен быть в Малфой — мэноре.

— Тогда, на выпускном, — я хочу сказать, но во рту пересыхает; язык едва ворочается, как неповоротливая толстая змея. — Я сказал, что…

Лили быстро вскидывает на меня глаза и торопливо перебивает, как будто боится моих слов. Как будто они способны что-либо изменить. Как будто они равнозначны Империо.

— Я помню каждое твое слово, Северус. И я знаю, что ты не пил. Ты тогда сказал то, что давно хотел сказать. То, что не мог не сказать. И я очень ценю это.

Безликие мертвые слова.

Комнату окутывают ноябрьские сумерки. Откидываюсь на спинку стула и пристально, насколько это возможно, жадно, бесстыдно разглядываю лицо Лили.

Зачем я пришел? Черный человек в этой светлой комнате, окутанной сумерками. Зачем?

Сказать, что люблю ее? Просто увидеть ее? Спросить, наконец, почему не я? Умолять ее бросить Поттера? Хладнокровно наложить Империо и спокойно забрать себе?

Не знаю.

Я просто сижу и смотрю на нее, молодую женщину с темно-рыжими волосами, пахнущими ландышем. И мне тепло. Мне не нужно говорить. Я наедине с собой — и с частью себя. Я чувствую почти умиротворение.

Завтра я снова буду готовить яд. Или убивать. Возможно, пытать очередную жертву на глазах Лорда. Спать с незнакомой женщиной. Я не запоминаю лиц.

Но я давно привык довольствоваться настоящим. Будущее — скудная пища. Я никогда не задумываюсь о своем будущем.

Сижу, продолжая рассматривать Лили, хотя в комнате уже так темно, что я почти не вижу ее. Только блеск глаз. Воображаю ее. Впервые спрашиваю себя: почему мы стали такими? Как? Зачем? Два ребенка, которые когда-то пускали кораблики в роще у ручья, наперегонки; проводили целое лето вместе с утра до позднего вечера — эти два ребенка вдруг оказались по разные стороны войны. Кто виноват? Я, потому что никогда не был откровенен, боясь выглядеть смешнее, чем я выглядел тогда? Или Лили, никогда не воспринимавшая мои чувства всерьез, никогда не замечавшая, как я смотрю на нее? В чем причина — в моем эгоизме, скрытности и недоверии людям, или в ее снисходительной ласке, гордости и своенравности? Лили злило, что я делал для нее исключение. Да, я ненавидел грязнокровок. Я и сейчас ненавижу их. От них только мерзость и разрушение. Вспомнить хотя бы моего отца. Я готов был кричать от радости, когда он спился окончательно и сдох, как умалишенная грязная тварь.

Лили всегда была и останется моим исключением — потому что только ей я могу простить все. Я могу позволить ей все: ненавидеть меня, мучить меня, презирать, насмехаться надо мной. Рядом с ней, вернее, напротив нее — я остаюсь тем неуклюжим мальчишкой, подсматривавшим за ней из-за кустов шиповника. В отцовской куртке, в нелепой белой рубашке с оборочками, в коротких джинсах, купленных матерью с рук у какого-то магла. И я всегда слышу тихий шелест листьев ив, которые тогда, десять лет назад, казались нам такими огромными, а мы сами себе — такими маленькими. Мы были друг с другом, друг для друга, друг за друга. Мы лежали рядом близко-близко, взявшись за руки, и смотрели в синее небо. И знать не знали ни о Темном Лорде, ни о Поттере, ни о Пожирателях смерти, ни об Альбусе Дамблдоре с его проклятым фениксом. И впереди у нас была жизнь.

Я был достоин Лили. Но я упустил эту прозрачную, почти невесомую, как нить паутины, возможность быть рядом с ней. Я слишком носился с самим собой, не понимая, что я — это я, а она — это она, и что я должен видеть в ней личность. Лили права: я видел в ней свою собственность, я был уверен: она моя, моя, моя — по праву. Я первый увидел ее тогда, на площадке, сквозь колючие ветви куста, я первый прикоснулся к ней, стирая сок одуванчика с ее лица, я первый сказал ей, как она красива. Она — моя. Я был слишком беспечен, живя уверенный в ее преданности, поглощенный зельями и бесцветными мечтами вырваться из дома, который уничтожал все лучшее во мне. Я думал, что Лили простит мне все, как я ей — и ошибся. В ней и в себе. Возможно, я не способен любить. Возможно, я и не должен быть рядом с ней. Что, если бы, получив ее, я бы изломал ее, насытился ею и оставил? Она бы погибла, сошла с ума рядом со мной. Ей нужна ласка, тепло, внимание, а я не уделяю внимание никому и ничему, кроме книг и зелий.

— Ты не простила мне одно оскорбление, брошенное в ярости, — я давно хотел уничтожить ее этим. — Ты же видела, что я с ума схожу по тебе. Ты не дура, Эванс. Тебя это раздражало, да? Наверняка Макдональд смеялась, что в тебя влюблен грязный нищий слизеринец. И ты решила отделаться от меня. «Грязнокровка» перечеркнула все.

Ладонь Лили с силой ударяет по столу.

— Ты выбрал Реддла. Ты выбрал смерть и пытки грязнокровкам. Таким, как я! Ты пошел за ним — сам, осознанно, хладнокровно сделал выбор, черт возьми!

— Так почему ты не пришла ко мне, не вернула меня, не боролась за меня? — я кричу, сорвавшись, набрав полные легкие воздуха, пахнущего семьей. — Почему не спасла меня? Почему отреклась от меня? Почему, Лили?

Трусость — эти слова. Трусость.

Я знаю, что никто не виноват. Ни Лили. Ни я.

— Потому что ты лгал мне. Ты клялся в дружбе, а сам примкнул к мерзавцу, который не считает грязнокровок людьми. Что я должна была делать?

— Прийти ко мне.

— И что — что сделать? — Лили сама начинает задыхаться. — Может, отдаться тебе? Чтобы ты, наконец, понял, что я тебя ценю и всегда ценила?

— Не смей мне лгать, — я ударяю кулаком по столу. — Вышла замуж за Поттера. Так ты меня ценишь. Так ты не изменила своим принципам.

— Причем здесь принципы, Северус? — непонимание в глазах. Предчувствие.

— Ты не пришла ко мне, потому что этот поступок был бы изменой твоим принципам, тщательно выстроенным на защите добра и справедливости, чести, верности, преданности и прочей чуши, совершенно безжизненной и дохлой без любви. Ты не смогла переступить через себя. Так?

Колебание. Сдаться так просто? Мне? Признать свою вину? Не для Лили.

— Да, — выдыхает она тихо, покорно, опуская глаза, не защищаясь.

Не знаю, зачем мне все это. Чтобы легче было уйти? Чтобы выдавить из себя проклятую любовь, как гной из бубонтюбера?

— Почему ты не сказала мне просто, что устала от меня, что я тебе не нужен? — меня самого выворачивает от боли изнутри, но я давно привык к этому.

— Струсила. Не хотела тебя ранить. Не знала, что мне делать. Испугалась объяснения. Боялась, что ты меня не отпустишь, — Лили говорит торопливо, взахлеб, как будто боится забыть слова. — И еще потому, что на самом деле я…

Я резко поднимаюсь со стула. Может, именно для этого я и пришел. Оправдать себя. Доказать себе, что я слеп, что ей плевать на меня, что пора прекратить впиваться зубами в подушку и сходить с ума от желания увидеть женщину, которая давно разорвала со мной отношения, потому что они ей не нужны. Я ей не нужен. Я пришел доказать себе, что она счастлива, что она не живет под Империо, что ей не стыдно отдаваться Поттеру, что я никогда не был важен для нее. Так, неумытый, неуклюжий мальчишка из Паучьего Тупика, без кната в кармане. Дружи Лили с Петуньей, она бы даже не посмотрела в мою сторону. Я восхищался ею, боготворил ее, вздрагивал, случайно касаясь, а она — всего лишь своенравная, безликая, равнодушная, безжалостная пустышка. Да. Да. Да. Ликую. Торжествующе смотрю на ее бледное лицо сверху вниз. Усмехаюсь. Я наконец свободен от нее.

— Какой же ты трус, Сев.

Ее тихий голос уничтожает всю мою защиту. Слова разбиваются вдребезги, на буквы. Больше не собрать.

Никогда. Незачем.

Лили медленно поднимается со стула, медлит мгновение, потом порывисто бросается ко мне и крепко обнимает. Прижимаю ее к себе. Замираю. Мерлин святой, как я люблю ее. Слышу, как быстро бьется ее сердце рядом с моим. Слышу, как она тихо, судорожно всхлипывает, бессвязно шепчет что-то. Чувствую, как ее пальцы сминают ткань мантии. Она снова в моих руках — все еще худенькая девочка с шелковистыми темно-рыжими волосами. Моя. Не в силах отпустить ее.

Мягко отстраняю ее.

— Северус, береги себя, — шепчет Лили, блестя глазами. — Береги.

— Мне пора, — шепотом отвечаю я.

Мы оба знаем: это наша последняя встреча. Лорд набирает силу с каждым днем, а значит, один из нас с Лили убьет другого. Умру я. Потому что легче умереть, чем убить ее.

Лили понимающе кивает и вытирает ладонью слезы. Она плачет из-за меня.

Как у нее только хватает сил быть такой жестокой.

Меня не хватает. Больше не могу.

Выбегаю из комнаты, из дома, хлопаю калиткой. Спотыкаясь, бегу по пустынной узкой улице, шатаясь, в густом ноябрьском тумане.

Ненавижу себя — за то, каким становлюсь рядом с Лили. Кажется, это лучшие светлые чувства, что есть во мне. Чувства. Как будто я могу что-то чувствовать без нее. Стоит появиться расстоянию между нами — и я превращаюсь в угрюмого черного человека с холодными черными глазами и растрепанными волосами. Нелюдимого, одинокого, скрытного, ожесточенного.

«Ты нетопырь! Нетопырь!» — злорадные крики Петуньи громким эхом звенят в голове. Я нетопырь, да. Меня устраивает. По мне.

Дышу на замерзшие пальцы. Холодно, серо, сыро, промозгло — так привычно. Вдруг понимаю, зачем она сказала то тихое «да». Чтобы я смог уйти. Если ей плевать, разве она впустила бы меня? Обхватываю голову руками. Единственное, что я доказал себе — мои чувства сильнее меня. Я никогда не буду свободен. И не хочу. Потому что благодаря ей я остался человеком, человеком среди зверей в черных мантиях с Метками на предплечье.

Опаздываю.

И не помню, куда.

Иду по пожухлой полыни, задыхаясь, ловлю ртом ледяной воздух, скребу пальцами грудь. Удушье. Снова удушье. Мое наказание: всю жизнь задыхаться. Наказание? За что? За кого?

Сбавляю шаг, пытаясь восстановить дыхание. Оглядываюсь. Годрикова впадина затянута белой дымкой тумана. Ничего не осталось от прошедших минут. Только боль — неизменная.

Цепляясь ногами о полынь, бреду дальше. Не знаю, зачем. Не знаю, куда. Я вдруг перестаю понимать, что со мной. В голове бешено, с яростью, надрывно чужой пронзительный голос выкрикивает: «Люциус! Смерть! Грязнокровка! Яд! Северус! Северус! Северус!»

Ненавижу его.

Задыхаюсь.

Я снова здесь. В третий раз. И, надеюсь, в последний. Здесь я слишком близок к смерти.

Подхожу к окну: темная и тихая майская ночь. По крайней мере, для меня, вынужденного ждать в неизвестности в проклятой Визжащей хижине. Черт подери это название. Здесь никто не визжал. Только выл.

Расхаживаю взад — вперед по маленькой комнате, заваленной кучей хлама. Похоже, за четыре года здесь никто не был.

Зачем я внезапно понадобился Лорду? Все идет по его плану. Все еще. Довольно усмехаюсь.

Останавливаюсь у окна: отсюда не слышны крики и шум сражения. Какая низость — сражаться с детьми. Спорю на все золото Гринготтса: слизеринцев среди них нет. Мисс Паркинсон скорее предложит выдать Поттера, чем сражаться за чужие интересы. Тяжело вздыхаю: надеюсь, Драко не попытается убить Поттера сам. Мерлин знает, что взбредет в эту светловолосую голову. Далеко не безмозглую. Напуганные мальчишки опасны.

Проклинаю себя: нужно было отослать его домой еще месяц назад.

Так зачем я понадобился Лорду? До рези в глазах вглядываюсь в темноту. Провожу ладонью по лицу и усмехаюсь своему призрачному отражению в стекле. Разве он придет? Он слишком горд и нетерпелив для этого.

Поворачиваюсь к единственному стулу в комнате и придирчиво разглядываю покосившиеся ножки. Потом подхожу и хладнокровно стираю густой слой пепельно-серой пыли. Ладонью. Вытираю о мантию. К чертям магию и чистоту. Сажусь. Дерево скрипит, но все-таки выдерживает меня. Без лимонных долек я порядком похудел. Усмехаюсь.

Что, если Лорд забыл обо мне? Вздыхаю.

Темно. Тихо. Душно.

Вынимаю из внутреннего кармана рубашки половину старой фотографии и обрывок письма. Обрывки и осколки — все, что у меня есть. Ничего целого. А было?

Смотрю на фотографию. Мне не нужен свет. Рядом с ней никогда не был нужен свет: она светилась сама. Моя Лили.

Мне не нужен свет: я с закрытыми глазами вижу ее. Представляю ее. Я украл эту фотографию в доме Блэков, разорвав снимок пополам. Мне незачем видеть лица Поттеров. К чертям семейную фотографию Поттеров. Только Эванс. Всегда — Эванс.

Кладу снимок на стол. Разворачиваю обрывок письма. Всегда дрожащими пальцами. Наверное, я сошел с ума, но на этом мятом клочке пергамента — любовь Лили. Так и есть: «С любовью, Лили».

Письмо не мне. Мой — только украденный обрывок с чужой любовью женщины, которая давно мертва. Почти девятнадцать лет мертва.

Прикрываю глаза, зажимая обрывок в пальцах.

Я отчетливо помню, как пришел к Лили, едва не потеряв себя в ноябрьском тумане. Девятнадцать лет назад. Пришел взглянуть в ее глаза, не в силах подавить свою любовь, уничтожить внутри себя, выдавить из себя. Но ведь у бубонтюбера много гнойников. Сразу не выдавишь.

Я смеялся на именем Гарри.

Я ненавидел Лили.

Я презирал ее выбор.

Я обвинял ее в предательстве.

Я больше никогда не видел ее. Никогда.

Почти восемнадцать лет я только безумно и иступленно любил ее, бормотал про себя имя ее сына, вдруг переставшее вызывать смех, ненавидел себя и презирал за свое истинное предательство. Предал — я. Не знаю, зачем.

Я перестал существовать в тот день, когда передал Лорду слова пророчества. Я умер сам для себя. Пожиратель смерти. Проклят, проклят. Ты проклят, Северус.

Комкаю пергамент в ладони.

Я убил Лили. Я убил ее. Любящий ее больше жизни.

Я считал, что она презирала меня, отреклась от меня, смеялась надо мной. Чувствовал себя ребенком рядом с ней. Неуклюжим, жалким, смешным. Легко и с радостью, ликуя, что уличил в лицемерии, поверил ее безнадежному «да». Там, на кухне с обоями в золотую крапинку. Задыхался. Мучился.

Не предают любя.

Я давно не задыхаюсь. Я слишком долго живу в агонии. Удушье показалось бы подарком.

Я ошибался. Каждое действие, движение, взгляд, слово, мысль — все ошибки.

Все мертвы.

Я бы хотел умереть завтра. Когда все закончится. Когда Лили будет отомщена. Я живу не памятью и не надеждой — я живу местью.

Да, я хочу умереть завтра. Мне нет места в новом мире. Я привык быть изгоем. Я устал от одиночества, косых взглядов и жажды мести. Она высосала из меня все. Хладнокровная месть. Я давно не существую. И я не хочу смотреть, как сын Поттера возглавит магическое сообщество.

С меня хватит Лордов. Я стар.

Усмехаюсь. Злорадно.

В тридцать восемь положено иметь жену и двоих детей. Но я хотел жить только с Лили. Все — или ничего. Я получил меньше, чем ничего.

Пытаюсь сложить обрывок письма обратно в карман, но что-то мешает. Вынимаю: мятый прямоугольный листок бумаги со стершимися буквами. Приподнимаю брови. Подношу листок к глазам.

Усмехаюсь.

Билет в кукольной театр пятилетней давности.

Лили хотела, чтобы я хоть раз сходил на представление. Я был там — один среди детей, словно школьник, улизнувший с занятий. Я пережил час чистого ада. Я сидел, кусая костяшки пальцев, чтобы не застонать в голос. И не потому, что незримо ощущал присутствие Лили. Куклы на сцене до боли напоминали меня. Безжизненно, покорно, безысходно.

Я ушел со второго акта.

Я раньше думал: кто же я, наконец? Я мало похож на человека. Оказалось, все просто: кукла с бьющимся сердцем. И у меня целых два кукловода. Несказанная удача.

Прячу билет и обрывок письма в карман и прислушиваюсь.

Проклятая тишина. Из-за нее ничего не слышно.

Зачем я нужен Лорду? Неужели снова Беллатриса? Дьявольская женщина, она видит меня насквозь, но у нее нет доказательств. Слова — безлики. А она бессильна, но все-таки опасна. В ней столько дьявольской жестокости и жажды убийства, сколько никогда не было в Лорде. Лично мне плевать на нее. Все эти годы она только помогала мне быть осторожным. Удачи быть убитой ребенком, Белла. Ты надорвана изнутри своим бешенством — и кто-нибудь поможет тебе сломаться.

Поднимаюсь со стула и принимаюсь беспокойно расхаживать по комнате. Знобит от плохого предчувствия. Похоже, я провалил весь план Дамблдора. Я должен — обязан был, неважно, каким способом, преподнести Поттеру неприятную новость. Откуда во мне это злорадство? Ему всего семнадцать.

«Темный Лорд должен убить мальчика сам. Это важно, Северус».

Черт вас подери, директор, попробуйте объяснить это Поттеру! Я не могу одновременно слоняться по лесам, рискуя быть убитым этим не в меру храбрым мальчишкой, занимать вашу должность и добросовестно служить Лорду. Не вызывая подозрений.

Вы требуете невозможного. Вам же так нравится ласково просить от человека невозможного, а потом наблюдать, с искренним сочувствием, как он корчится и извивается, пытаясь выполнить вашу просьбу. Вы умеете жертвовать. Чужими жизнями.

Вы сами до сих пор живы — иначе стал бы я говорить о вас в настоящем времени? Останавливаюсь. Морщусь.

«Не говорите мне, Северус, что привязались к мальчику».

Причем здесь мальчишка? Высокомерный, самонадеянный, упрямый, нахальный — сын своего отца. Я всегда смотрел ему прямо в глаза. В глаза Лили Эванс. Говорите, в душе он больше похож на мать? Вы лишили меня возможности проверить это. Я не хотел его знать. А даже если бы хотел: разве смог бы? Невозможно любить и ненавидеть одновременно. Не для меня.

Поттер должен был меня возненавидеть, и я приложил к этому немало усилий. Так легче — для нас обоих. Я знал это задолго до первой встречи на уроке зельеварения и принес в жертву надежду стать его другом. К тому же, я не никогда не жаждал узнать его.

Я вижу в нем Лили, и я корчусь и извиваюсь, выполняя поручение Дамблдора, только ради нее. Я все еще виноват перед ней. А на Поттера мне глубоко плевать.

Тяжело вздыхаю, внезапно вспомнив, что мальчишка придет рассчитаться со мной за Дамблдора. Еще одна жертва выжившего из ума старика, помешавшегося на экспериментах над людьми и вере в любовь. Любовь спасет мир? Только убийство, директор. Глупо отрицать это.

Значит — снова бежать. Меньше всего мне хочется провести остаток жизни в Азкабане. Или умереть от руки героя. Мои воспоминания никогда не станут доказательством невиновности.

Исчезнуть.

Дождаться, пока Лорд падет, и исчезнуть.

Я не понимаю, почему настолько уверен в победе Поттера.

«В глубине души он — вылитая Лили».

Как будто я не знаю.

Беру со стола половину фотографии.

Глаза Лили. Улыбка Лили.

Как будто я не вижу этого в Поттере. Я черств и безразличен ко всему. Почти. Никто не узнает, как меня режет, разрывает изнутри взгляд проклятых мальчишеских глаз.

Пытка. Днями, месяцами, годами. Две пары в неделю. Завтраки, обеды, ужины. Уроки окклюменции. Собрания Ордена.

Лето — краткий благословенный отдых.

Я смотрю в зеленые глаза, полные презрения и ненависти — и вижу в их глубине тепло и ласку, представляя, что передо мной — Лили. Забывая, что ее глаза давно съедены червями.

Смотрю — и слышу ее звонкий смех, тихий шелест ив, мелодичное пение ручья. Оказываюсь во времени, когда Лили бежала за бумажным корабликом, накинув на плечи мою куртку, темно — рыжие волосы развевались на ветру. Чувствую запах ландыша. Ощущаю детскую беззаботность и умение жить настоящим. Я — вне времени.

Поэтому я так часто вынуждаю Поттера смотреть на меня.

Он уверен, что я его ненавижу. И он прав. Он сводил меня с ума своими выходками. Семь лет подряд. Я не мог спокойно спать все школьные месяцы, особенно весной — потому что Поттеру крайне нравится влезать в неприятности именно перед экзаменами. Я «присматривал» за Квиреллом, терпел оскорбления Блэка, угрозы Грюма, насмешки Беллатрисы, вытаскивал с того света Драко, подыгрывал Амбридж — продолжать можно бесконечно. Не говоря уже о недоверии Ордена и Дамблдора в том числе. О Темном Лорде Поттер осведомлен гораздо лучше меня. До сих пор не понимаю, зачем было тратить время на его распределение. Он же весь в отца. Даже его девушка — рыжая.

Они думают, я ничего не замечаю. Я с самого начала знал, что на тупицу Уизли свалится счастье в виде мисс Я — Вызубрила — Все — Учебники — Наизусть, а Поттер, нарушающий все школьные правила подряд, будет бегать за популярной девчонкой. Они думают, я глухой, слепой, ограниченный и не слышу сплетен.

Все это довольно забавно. Для них.

Поттер наверняка считает Дамблдора своим отцом — я каждый день видел в его глазах раболепный блеск обожания.

Его настоящий отец — я. Потому что не было и дня, когда я не думал о нем. Не было ночи, когда я не думал о нем. Последние три года я извиваюсь, хладнокровно мечусь между двумя кукловодами, угождая обоим, жертвуя всем, рискуя жизнью — ради него. Одно неверное движение — я мертв. Подозреваю, что умирать не больнее, чем жить, а я давно потерял свою жизнь. Часто задумываюсь: Поттер способен прощать? Испытывать чувство стыда? У него имеется совесть? Что, если бы он узнал всю правду?

Безусловно, умирать тогда, в дьявольскую осень восемьдесят первого, было бессмысленно и глупо. Намного полезнее оказалось восемнадцать лет мучиться и корчиться, оберегая мальчика всеми способами, включая невозможные и смертельные, чтобы он смог спокойно умереть от руки убийцы его матери.

У вас железная логика, директор.

Я помню, с каким презрением вы смотрели на меня каждый раз, когда я возвращался с новостями от Лорда. Вы уважали меня, восхищались мной — и испытывали отвращение. Как и все вокруг меня.

Расплата за любовь.

Что, если бы я никогда не любил Лили? Кем бы я сейчас был? Чем? Где? Это неважно — в любом случае, я был бы единым целым. Животным, одержимым жаждой грязной крови или человеком, сражающимся за замок. Целым. А не рассыпавшимся на осколки, как та чашка с зелено — золотым рисунком. Пожиратель смерти и член Ордена Феникса — ради мальчишки, который ненавидит меня чуть меньше, чем Темного Лорда. Это даже не забавно, директор.

Прячу фотографию обратно в карман и возвращаюсь к окну. Вглядываюсь в свое бледное отражение. Девятнадцать лет назад Лили предпочла смотреть на свои руки, чем на меня. Теперь она, пожалуй, сразу бы убежала: какая женщина захочет смотреть в болезненно — желтоватое осунувшееся лицо с бескровными губами и потухшими черными глазами, как у мертвеца.

Лили всегда будет двадцать один.

Внезапно для самого себя, в голос смеюсь над извращенным желанием Лорда жить вечно. Захлебываюсь смехом, представив себя седого, с бородой, рядом с седой Лили. Вытираю слезу со щеки.

Нам нельзя даже состариться вместе.

Отчаянно, дико, до боли хочу умереть. Прямо сейчас. Мне плевать на Лорда, на Поттера, на директора, на магический мир — я устал, я иссох, я больше не в силах выносить проклятое одиночество, полное невидимых призраков. Я хочу спокойствия. Я не хочу больше чувствовать, не могу.

Задыхаюсь. Снова.

Опираюсь ладонью о подоконник.

Лили была права — в тот туманный ноябрьский день, когда впустила меня в свой дом, хотя я этого не заслуживал. Я никогда не пытался рассказать ей о своих чувствах, никогда не описывал мир, каким его вижу. Я прятал свою серую реальность за словами ненависти к отцу. Я жил в цветном мире Лили, не пытаясь создать наш. Я слушал ее мечты и скрывал свои, словно она была моим врагом.

Лили.

Я все делал неправильно.

Я убил тебя.

Все я. Только я.

За окном — ночь. Непривычно темно для второго мая. И уже расцвели ландыши. Я сорвал один, пока шел сюда. Потом выкинул.

С трудом открываю тяжелую раму окна. Вслушиваюсь. Небо угольно — черное, бархатное, беззвездное. Равнодушное — слишком высоко. Ему плевать.

Вздрагиваю, услышав далекий, едва различимый, детский вскрик. Стискиваю зубы. Черт подери, я должен быть там.

А я трус. Я трус, Лили.

Девятнадцать лет назад прошло с того дня, как я шел от тебя по увядшей полыни, задыхаясь, вдыхая туман. Я многое выучил, Лили. Многому научился. Я стал преподавателем, деканом, мастером зелий, профессором Защиты от Темных Искусств. Я несу ответственность за студентов. У меня есть долг.

Слишком много долгов.

Не отданных. Перед тобой, перед твоим сыном, перед Дамблдором. Мне тридцать восемь, и я взрослый мужчина, который стоит у окна Визжащей хижины, рассматривая старые фотографии и позволяя детям умирать.

Я жесток и черств. Сколько раз я лгал — неважно, ради чего. Меня невероятно удобно использовать в убийстве — потому что чужая детская душа расколется. Но не моя, разумеется. У меня ее вообще нет. Не так ли, директор? После вашей смерти я снова остался один, как тогда, в шестнадцать лет. Мне приходилось действовать одному, без ваших подсказок. Думаете, мне не было страшно?

Я устал от всех. Ненавижу всех. Не верю никому. Только себе — и своей памяти. И Лили. Мертвым легко верить.

Закрываю глаза и вдыхаю тяжелый ночной воздух.

Исчезнуть.

Скорее бы закончилась проклятая война. Я жажду твоего отмщения, Лили. Я верю в твоего сына. Потому что он твой. От Поттера — только оболочка.

Пытаюсь перестать думать.

Усталость.

Вдыхаю полной грудью, не открывая глаз.

Весна.

Как двадцать семь лет назад.

Я подглядываю за двумя девочками, играющими на детской площадке, прячась за кустом шиповника. Я подглядываю за ними уже давно, но мне страшно подойти: я ведь никогда не разговаривал ни с кем, кроме родителей и самого себя. Девочки плетут венки из ромашек и о чем-то негромко болтают. Сквозь колючие ветки я пытаюсь лучше рассмотреть девочку в голубом платье, с длинными темно-рыжими волосами. Другая — темноволосая и вечно чем-то недовольная, мне не интересна. Слишком напоминает мою мать. Не то чтобы я не люблю мать — я просто не понимаю ее. Не понимаю, как можно жить с человеком, который унижает тебя, бьет тебя, пьет с утра до ночи, а потом распускает руки, пьяный, вышвыривает меня из дома, чтобы затащить мать в комнату. Не помню, когда он последний раз разговаривал со мной. Или ходил на работу. Иногда мне хочется убить его, чтобы мы остались с мамой вдвоем. Мы с ней ближе. Но ей нельзя обращать внимание на меня. Отец запрещает ей сюсюкаться со мной.

Одна из ромашек вдруг вырывается из рук рыжеволосой девочки и взлетает в воздух.

— Опять, Лили! Я все расскажу маме! — темноволосая неприятная девочка корчит рожу.

— Тунья, я не нарочно, правда, — Лили поднимает ромашку, улыбаясь украдкой.

Таращусь на эту улыбку из-за своего колючего куста. Никогда не видел, чтобы люди улыбались.

Теперь у меня повод сбегать из дома на целый день: я подглядываю. Есть хочется страшно, но ради украденных улыбок я терплю. Мой пепельно-серый мир внезапно оказывается разбавлен зелено — рыжей краской.

Реальность так навсегда и остается пепельно-серой, но в центре всего вдруг появляется зеленоглазая девочка с темно-рыжими волосами. Зеленый и рыжий — единственные цвета в моей жизни. И серый, который с годами превратится в поглощающий аспидный.

Я лежу рядом с Лили, перемазанной соком одуванчика, и смеюсь. Сам не знаю, над чем. Внутри меня уверенность: я вырасту, вырасту, когда-нибудь, завтра, через несколько лет, и моей ноги не будет в Паучьем тупике. И я больше не буду паучьим отродьем. Я точно это знаю.

Я лежу под раскидистой ивой, рядом с Лили, закинув руки за голову, и смотрю в ее лицо. Она судорожно листает учебник по трансфигурации: завтра у Гриффиндора первый экзамен. Я ничего не учу, плевать, у меня еще есть пара дней. Думаю о том, как закончу Хогвартс с отличием, выучу все возможные зелья и получу работу преподавателя зельеварения. Я уже первый на курсе, и профессор Слизнорт очень доволен мной. И Малфой всегда смотрит на меня с одобрением. Не понимаю, чем Лили хуже, что ее отправили в Гриффиндор, где полно тупиц, которые только и умеют, что нарушать школьные правила. Поттер и Блэк. Да еще эта конопатая Макдональд, терпеть ее не могу. Вечно вертится вокруг Лили, как будто больше дружить не с кем.

Мне кажется, что я самый счастливый мальчик на свете. Потому что у меня есть Лили и будущее. Мне даже страшно, что я так счастлив. Я помню, что родители не любят меня, помню, что ненавижу отца. И при этом я так счастлив.

Лили не слышит мои мысли, усердно повторяя параграф за параграфом. Начинаю вполголоса жаловаться на отца. Когда я приезжал последний раз домой, он выглядел хуже обычного. Страстно надеюсь, что он скоро сдохнет и оставит мать в покое. Она выглядит совсем больной и изможденной. В глубине души мне ее жаль. Да, где-то там, в самой глубине. Но я не знаю, насколько я глубокий.

Я лежу рядом с Лили, подложив локоть под голову, и любуюсь ее красивым лицом. Лили лежит на животе, подперев подбородок ладонями, и читает какой-то магловский роман. По магловедению задали. Зачем ей этот чертов предмет? Внутренне пылаю от злости. Лили должна быть со мной не только физически. Лили должна разговаривать со мной, а не утыкаться в эту проклятую книгу про грязнокровную любовь. На ее факультете слишком много грязнокровок. Ненавижу их, в них во всех — пьяная кривая рожа моего отца. Только Лили — исключение. Мое собственное. Вынимаю палочку и сажусь. Шепчу:

— Экспекто патронум!

Из палочки вырывается лань. Скачет вокруг Лили.

Раздраженные зеленые глаза.

— Сев, тебе не надоело?

— Нет. Она красивая. И ты.

— Иди валять дурака в другое место. Ты как Поттер: ни минуты покоя с вами обоими.

При этом ненавистном имени в висках шумит кровь.

— Никогда не смей сравнивать меня с этим... — я шиплю, пытаюсь подобрать подходящее слово, — омерзительным типом.

— Слушай, Сев, мне надоело, — Лили захлопывает учебник и сердито смотрит на меня. — Или ты молчишь, или я ухожу в библиотеку. Мы и так целый день валяли дурака в Хогсмиде. Я же провалю завтра пару.

Даю задний ход.

— Прости, Лили, — слабо улыбаюсь ей и покорно растягиваюсь на траве, снова подкладывая руку под голову. Смотрю на ее губы и думаю о том, что когда я получу место профессора зельеварения, предложу ей выйти за меня. Лили моя, моя, всегда моя и только моя.

Улыбаюсь, представляя ее в белом. Придвигаюсь поближе, чтобы заглянуть в глаза.

— Сев, что ты делаешь? — Лили отрывается от книги и приподнимает бровь.

— Ничего.

Отодвигаюсь. Вынимаю из кармана рецепт зелья удачи и жадно вчитываюсь. Черт, почему его проходят только на шестом курсе? Можно попробовать сварить дома. Если у матери еще остались ингредиенты. Где вот только взять дремоносные бобы?

— Помадку будешь? — Лили протягивает мне смятую конфету.

— А ты?

— В меня уже не влезает, Сев. Нашими темпами мне придется худеть.

Беру конфету — теплую, нагретую ее телом и осторожно разворачиваю. Нашими темпами. Мы не так уж часто ходим в Хогсмид вместе. Мне вообще кажется, что Лили пошла со мной сегодня только потому, что конопатая грязнокровка Макдональд заболела. Нагло говорю об этом Лили.

Она закладывает книгу пальцем и удивленно смотрит на меня.

— Какая ерунда. С чего ты взял? Мы же близкие друзья, ты забыл? И вообще: кто бы говорил, Сев. Сколько времени ты проводишь со своим отвратительным Эйвери? Или Мальсибером? О чем вы разговариваете? Вечно у вас лица заговорщицкие. Вы что, собираетесь залезть в кабинет директора?

Она все-таки наивная, моя Лили. У нас совершенно другие планы, но я не считаю нужным делиться ими. Женщины такое не поймут. Мне надоело чувствовать себя нищим, надоело по сто раз выпрашивать у матери галеон, надоело смотреть, как Поттер с Блэком, звеня монетами, пробегают мимо нас в «Три метлы». Я хочу хоть раз позволить себе заплатить за Лили, а не угощаться за ее счет. Салазар, как унизительно. Я постоянно чувствую унижение. Оно давит. Мир несправедлив, и я не собираюсь с этим мириться. Я хочу перестать быть нищим слизеринцем без кната в кармане, на которого смотрят пренебрежительно даже преподаватели. Даже Слизнорт. По-моему, он видит не мой талант, а мою оболочку. Я лучше всех варю зелья на курсе. Я ведь не виноват, что родился в Паучьем тупике. Почему никто не понимает? Почему всем так нужна эта чертова оболочка? Мне плевать на внешность. Мальсибер говорит, что знает способ вырваться из — под школьного надзора и плюнуть на правила сообщества, но для этого нужно отлично овладеть Темной магией. Удача, что мне она по душе. В ней есть вызов, в ней есть что-то опасное, холодное, благородное, как лезвие серебряного ножа для нарезания ингредиентов. Она притягательна. Иногда я просто не в силах оторваться от учебника — жаль только, что на другие темные книги нужно получать особое разрешение.

Но Лили не поймет, как не понимает, что мир для меня — оскалившийся, пепельно-серый, с каплями зелено-рыжей краски, что мне не на кого положиться, что за спиной у меня — детство без подарков, дней рождений и сказок на ночь.

Запихиваю липкую помадку в рот и снова вчитываюсь в рецепт. Мне необходимо сварить зелье удачи.

Я сижу рядом с Лили и смотрю на темное неспокойное озеро. Похоже, будет гроза. Слишком тихо. Завтра утром — последний СОВ. Завтра вечером — долгожданное лето. И через пару дней мы вернемся домой и останемся наедине. На целое лето. Как раньше.

Перевожу взгляд на Лили. Она сидит неподвижно, обхватив колени руками и уставившись в одну точку, и хмурится.

Может, поругалась со своей конопатой? Мальсибер на дух не переносит эту безмозглую девку с розовым обручем в мышиного цвета волосах. Говорит, что с радостью прогулялся бы с ней до Запретного леса. Усмехаюсь. Начинаю любить юмор Мальсибера.

Или к ней снова приставал чертов Поттер? Вечно взъерошивает волосы, стоит Лили только появиться рядом. Спит и видит, как бы она согласилась с ним встречаться. Наглый самовлюбленный олень. Ему больше пойдет завести роман с Блэком. Мерзкая парочка с оборотнем и крысой впридачу. Как же я их ненавижу.

Эйвери они тоже порядком бесят. Хоть кто-то разделяет мое мнение. Наконец-то.

— Долго ты будешь молчать? — зло интересуется Лили.

Она часто злится последнее время. Списываю это на наш возраст. У всех в шестнадцать скачет настроение.

— Ты же хотела посидеть в тишине, — негромко замечаю я.

Вместо ответа Лили падает спиной на траву и вытягивает над головой руки. Душно. Воздух спертый. Предгрозовой.

Я смотрю на Лили сверху: на закрытые глаза, губы, шею, ровно поднимающуюся от дыхания грудь. В голове что-то стучит. Наверное, мысли. Наверное, гадкие, потому что я чувствую, как пульсирует в висках кровь. Никогда не думал о таком раньше.

— Ты заглянешь на чай? Мама хочет с тобой познакомиться. Я напеку для тебя печенье.

— Да, конечно, — я с трудом разлепляю губы.

Не могу оторвать взгляда от маленькой круглой пуговицы на ее блузке.

— Что ты бормочешь? — Лили явно не подозревает, что происходит со мной в эту минуту. Я горю — от нахлынувшего сумасшествия, от осознания своего желания, от ее близости. В голове эхом звенит циничный голос Эйвери: «Эванс твоя по праву. Она же грязнокровка, Северус, значит — твоя. Что ты с ней церемонишься? Возьми ее».

— Только ради бога, Сев, приведи себя в порядок! — в голосе Лили раздражение и усталость. — И будь добр, смой с руки эту мерзость.

Я выпадаю обратно в реальность.

— Что?

Лили резко, одним движением поднимается на ноги и с презрением смотрит на меня. Я быстро поднимаюсь следом.

— Ты знаешь, о чем я, — в ее глазах разочарование, обида, презрение. Поднявшийся ветер бросает в лицо длинные рыжие волосы. Путает их. Вдалеке гремит.

— Нет, — я беру ее за руки и привлекаю к себе. Она настолько ошеломлена, что даже не пытается высвободиться. — Лили...

Сказать ей, вот сейчас, что я люблю ее? Сказать? Ну же, говори, Северус, черт тебя подери. Ты собираешься стать Пожирателем смерти, но не можешь сказать женщине, что любишь ее. Наклоняюсь к Лили.

— Не смей ко мне прикасаться! — Лили отступает на шаг назад и яростно смотрит на меня. Ветер безжалостно треплет рыжие волосы.

— Поттеру ты бы позволила, правда? — зло произношу я сквозь зубы. — Я вижу тебя насквозь, Эванс! Зачем ты пришла? Поиграть со мной? Поиздеваться надо мной?

Сам не ожидал от себя таких слов. Мне не стыдно. Я не раскаиваюсь. Она заслужила.

— Ты такой же отвратительный, как твои дружки, — губы Лили, которые я так хотел поцеловать, кривятся в отвращении. — Ты хуже, чем Поттер. В твоих мыслях одна темная магия, Сев. В них давно нет места для меня.

Хочу заставить ее замолчать и выслушать меня. Хочу, чтобы она знала: я люблю ее ничуть не меньше темных искусств и зельеварения, я предложу ей выйти за меня. Когда стану мастером зелий. Когда докажу ей, что ее чертовы однокурсники — всего лишь ничтожества. Я знаю как. Поттер у меня дождется, обязательно дождется. Как он только смеется увиваться за ней. Отомщу. Всем. Перестану быть паучьим отродьем из Паучьего тупика. Скоро.

— Это неправда, — на пересохшие губы падает крупная прохладная капля.

Дождь.

— Не смей мне лгать, Сев, — Лили смотрит на меня с отчаянием, нервно заправляя прядь волос за ухо. — Когда ты последний раз по-настоящему болтал со мной? Год назад? Два? Мне надоело слушать тишину. Я думала, ты... Я верила, что ты... Что мы...

Она замолкает, смахивает слезу со щеки.

— Что я для тебя что-то значу. Я ошиблась. Мэри права.

Я почему-то с облегчением выдыхаю.

— Лили, ты просто переучилась. Иди спать.

— Не смей мне указывать, — она разворачивается ко мне спиной и бежит к замку. Исчезает в темноте.

Крупные капли дождя с тяжестью вбиваются в теплую землю. Я осторожно приподнимаю рукав рубашки и разглядываю в темноте нарисованную Метку. Капли, ударяя по змее, стирают ее с кожи, оставляя черные подтеки. Скоро ее будет невозможно стереть.

На следующий день Лили заступается за меня, строя глазки Поттеру. Я оскорблен до потери рассудка — и в воздухе застывает непростительное слово. «Грязнокровка».

Остаюсь в одиночестве.

Я сижу один на берегу озера и сосредоточенно вписываю пометки в Расширенный курс зельеварения. Бестолковый учебник бездарного автора. Вывожу вверху страницы: «Сектумсемпра». И никто, кроме меня, не знает контрзаклятия. Мечтаю опробовать на Поттере. Чтобы его дружки ползали передо мной на коленях и умоляли пощадить его. Неважно, что потом меня исключат и запрут в Азкабане. Это стоит того. Вдобавок, контрзаклятие работает все еще небезупречно.

Усмехаюсь.

Я справился с зельем удачи. С первой попытки. Жаль, мать никогда не узнает: она умерла месяц назад. Я не был на похоронах, потому что просто убил бы этого ублюдка, который извел ее. Пусть живет и мучается. Но Лорд будет доволен мной, когда я, наконец, вступлю в его ряды. Он сможет меня оценить. Он единственный. Когда Лили увидит, чего я добился, она поймет. Она будет моей. Скоро. Ведь я люблю ее.

Я стою рядом с Мальсибером и нервно верчу в руке палочку. Вижу, как нетерпеливо переминается с ноги на ногу Эйвери. Он ждет завтра — мы все ждем завтра. Потому что завтра мы станем Пожирателями смерти.

Не веря смотрю на Лили в объятиях Поттера. Стискиваю зубы.

Предательница. Ненавижу женщин — всех. Что она нашла в этом олене? Смазливую наглую рожу? Или его деньги?

Поттер украдкой целует ее — замечаю только я. Только мне одному плевать на выпускной. Сжимаюсь палочку в кулаке.

Лили не могла так поступить. Клянусь, она под Империо. Другого объяснения нет.

— Северус, успокойся, — шипит Мальсибер, хватая меня за рукав. — Ты получишь ее. Но не сейчас. Ты получишь свою рыжую грязнокровку. Лорд даст нам все, чего мы хотим. И тебе в первую очередь, Северус, потому что ты по-настоящему одаренный волшебник.

Потерпи.

Я не хочу ждать и терпеть. С меня хватит.

Зло отодвигаю Мальсибера в сторону и прячу палочку в карман. Несколько на удивление уверенных шагов.

— На два слова, Лили, — чеканю я, разбивая их противоестественную идиллию.

Поттер удивленно всматривается в мое лицо. Недовольно морщится.

— Какого черта тебе приспичило, Нюниус?

Лили мягко высвобождается из его объятий и улыбается.

— Перестань, Джеймс. Это ведь всего два слова. Сейчас вернусь.

— Да я с ума сойду без тебя, Лил, — Поттер нагло улыбается в ответ.

Этого мало, олень безмозглый. Вот если бы ты сдох. Хоть бы ты сдох, Поттер. Вот моя новая молитва. Повторяю ее вполголоса, протискиваясь вслед за Лили сквозь разноцветную толпу выпускников. Мы останавливаемся в пустом полутемном холле. Напротив друг друга. Мы давно напротив. «Рядом» затерялось в прошлом.

Лили складывает на груди руки и вопросительно смотрит на меня.

— Какого черта тебе нужно, Сев? Ты что, пьян?

— Да, — я убедительно лгу. Лгать — мое призвание. Как мучиться и метаться. — Я люблю тебя, Лили.

Она долго, пристально смотрит на меня. Смотрит прямо в мои глаза.

— Я люблю тебя, Лили.

Повторять сказанное всегда просто. Но я опоздал. Вижу это в ее глазах. Я опоздал.

Лили вздыхает, поправляет прядь волос, выбившуюся из прически, опускает взгляд вниз, на ковер.

Молчание. Молчание. Бессмыслица. Ей не нужны эти слова. Только портят настроение.

— Лили.

— Ты выбрал свою дорогу, — она резко вскидывает голову, сжимает губы и сужает глаза. — Нам давно не по пути. Спасибо за правду, Сев.

Я вижу раздражение и скуку в ее глазах — но ни капли раскаяния или сожаления. Ей невыносимо скучно со мной. Больше всего она мечтает побыстрее отделаться от меня и вернуться в объятия своего ублюдка. Я клянусь: она под Империо.

Мне нечего больше ей сказать, нечем удержать — я только что сказал все, обнажил свою сущность. После этого признания я могу молчать остаток жизни.

Но Лили уже плевать.

Она еще может спасти меня — от меня самого. Вот сейчас, в эту минуту. Потому что завтра вечером Метка на предплечье станет несмываемой. Но Лили отреклась от меня.

Отворачиваюсь, даю ей возможность незаметно ускользнуть. Запах духов и шелест платья. Вот и все. И повисшее в воздухе, никому не нужное признание, вопль не услышанной души.

О да, я еще умею подбирать душещипательные фразы и мучить самого себя.

Возвращаюсь к Пожирателям. Я снова среди своих. Я ведь тоже не одинок. Клянусь сам себе, что однажды приду к Лили, найду ее, верну. Убью Поттера.

Теперь в моих руках — ваш сын, Лили. Копия человека, издевавшегося надо мной всего лишь от скуки. Я мог бы отомстить, ведь я... Но у него твои глаза. Твои глаза спасли его. И меня.

Я все делал неправильно. Я ошибался. Я хотел изменить мир, а стоило всего лишь изменить самого себя.

Вдыхаю влажный воздух.

— Северус.

Вздрагиваю и резко поворачиваюсь спиной к окну.

Лорд откидывает капюшон и наспех обегает комнату цепким взглядом. Я быстро вхожу в роль. Это так естественно. Склоняю голову перед человеком, убившим мою любимую женщину. Не понимаю, зачем он здесь.

— Что-то не так, Северус, — Лорд поигрывает палочкой, глядя в приоткрытое окно.

— Повелитель, их сопротивление сломлено...

— И без твоей помощи, — хладнокровно отзывается он, и в голосе я слышу нетерпение. — Не думаю, что ты сейчас мне особо нужен. Я почти у цели. Почти.

Я смотрю на него прямо — как всегда. Скрываю насмешку. С каждым годом мне все чаще хочется издевательски рассмеяться в его змеиное плоское лицо. Он всего лишь умалишенный труп, одержимый идеей победить семнадцатилетнего мальчика.

Я не помню, что такое смеяться.

— Повелитель, я найду вам мальчишку. Позвольте мне доставить вам Гарри Поттера. Я знаю, как его найти. Прошу вас.

Единственный шанс рассказать Поттеру правду. Но я чувствую, что Лорду плевать на мальчишку, по крайней мере, сейчас. В красных глазах — сомнение и неуверенность.

— Я в затруднении, Северус, — его голос опасно мягок.

— В чем дело, Повелитель?

Он медленно поднимает палочку.

— Почему она не слушается меня?

Так вот в чем дело.

— Повелитель? — изображаю недоумение. — Не понимаю. Вы совершали этой палочкой непревзойденное волшебство.

— Нет, — голос Лорда становится тише. — Никакой разницы.

Салазар тебя подери, мерзкий труп с кровавыми глазами. Ты осквернил могилу Дамблдора. Ты убиваешь детей руками своих Пожирателей. Ты почти победил. И тебе мало. Тебе всегда будет мало. Ты же одержим властью, убийством, чистотой крови.

Ненавижу тебя так же сильно, как когда-то почитал.

— Ты знаешь, почему я отозвал тебя от сражения?

Чтобы задать мне сотню бессмысленных вопросов? Напоминаете Долгопупса на отработке, мой Лорд.

— Нет, Повелитель, — я подобострастно киваю своему кукловоду, не веря, что уже завтра — нет, сегодня, буду свободен. Я верю в Поттера. Абсурд. Я сошел с ума.

— Я провел в этой хижине несколько часов, Северус, — Лорд снова принимается крутить палочку в пальцах. — Потом уходил покормить Нагайну. С некоторых пор я боюсь отпускать ее одну. Но она все осталась голодна.

Кровавые глаза с нежностью смотрят на змею, свернувшуюся кольцами в серебряном шаре. Потом, переметнувшись на меня, сужаются. Плоское мертвенно — бледное лицо мертвеца выражает ярость и злобу.

По спине пробегает холодок предчувствия. Какое я имею отношение к этой ярости?

— Северус, что произойдет, когда я встречусь с мальчишкой?

Звук моего имени, произнесенного его голосом — как скрип ногтя по стеклу. Слишком омерзительно звучит.

Откуда я знаю, что произойдет? Дамблдор не счел необходимым поделиться со мной соображениями на этот счет. Поттер, скорее всего, не станет использовать непростительное заклятие. Слишком правильный мальчик с полным набором моральных ценностей. Прямо мечта и загляденье. Как будто сейчас эти чертовы ценности способны кого-нибудь спасти. Вот Экспеллиармус — вполне в его стиле. Но что произойдет, когда их палочки встретятся, я не имею ни малейшего представления. Учитывая, что Поттер должен умереть.

— Я не знаю ответа на ваш вопрос, Повелитель.

В кровавых глазах разочарование и бешенство. Лорд — на грани терпения. Но я еще нужен ему, ведь я — единственный мыслящий человек среди его зверей, жаждущих убивать грязнокровок.

— В моих руках Бузинная палочка, Северус, — змеиные глаза испытывающе смотрят на меня. — Я забрал ее из гробницы Альбуса Дамблдора. Но эта палочка меня не слушается.

Я перестаю изображать подобострастность и почтение. Я замираю, сжимаю кулаки и впиваюсь взглядом в плоское уродливое лицо.

Из приоткрытого окна тянет теплом, сыростью и ароматом лесных цветов. Душу вдруг захлестывает горячая, обжигающая волна раскаяния. Я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Ни сейчас, ни завтра. Мне нет места в жизни, но не моему раскаянию. Я приду к Поттеру, я заставлю его выслушать меня. Я расскажу ему всю правду. Все, что рассказывать для меня — хуже пыток Круциатусом. Это будет моим искуплением. Искуплением. Слышишь, Лили? Я расскажу все твоему сыну. Пусть мне не хватит дня. Искупление. Я буду свободен. Я буду прощен.

— Я долго думал, почему палочка отказывается служить мне, — шепот Лорда пронзителен, как скрежет заржавелого металла. Меня передергивает. Я едва не забыл о кукловоде. Беспечно и глупо. — И мне кажется, я нашел ответ.

В кровавых глазах — мой приговор.

Я не успею ничего передать Поттеру.

Я не буду прощен.

Я умру проклятым.

— Пока ты жив, палочка не может по-настоящему принадлежать мне.

Я не хочу умирать.

Я не выполнил задачу.

Я ненавидим всеми.

Я слишком многое не успел. Я...

— Повелитель! — я невольно поднимаю палочку. В стекле напротив отражается смертельно бледный мужчина. Наверное, я.

Мгновение. Я еще жив. Зачем?

Я не выполнил задачу. Я не успел передать Поттеру информацию.

Шипение. Секунда. Длинные желтые клыки Нагайны оказываются перед глазами, заслоняют собой все. Шипение.

— Убей!

Шею пронзает сумасшедшая боль. Задыхаюсь. В воздух ударяет запах крови. Хватаюсь пальцами за кровавый воздух... Невыносимо. Из окна пахнет весной. Падаю на пол. Больно. Не вижу. Слепой от боли. Нестерпимо... Я не могу вот так... Лили! У меня не было права на... счастье. Нет права... и на...искупление... прощение...память...

Захлебываюсь. Извиваюсь на полу.

Не хочу... не хочу... Жестоко, зверски... за все эти годы!.. Ненавижу...

Комната дрожит, шатается, плывет перед глазами в кровавом мареве.

Захлебываюсь.

Вижу, как Лорд что-то говорит. Уходит. В темноту...

Валюсь на бок, даже не пытаясь зажать рану. Меня бьет судорога. Задыхаюсь. Корчусь от невыносимой боли. Захлебываюсь. Пытаюсь произнести вслух имя.

Не могу.

Прости меня. Прости меня. Все...напрасно. Моя...жизнь. Я не успел передать мальчику...

Больно, больно... невыносимо... комната плывет... Захлебываюсь. Скорее бы...Не хочу чувствовать... больно... напрасно все...пустая жизнь...ничтожная...зачем?...

Из ниоткуда, как она в тот туманный день, появляется Поттер. Здесь... здесь... Где же ему еще быть?.. Здесь... Хватаю его за рубашку, притягиваю к себе.

Хриплю:

— Собери... собери...

Он должен знать, Гарри... Я успел... вы довольны... директор?.. Пусть он...знает... Все. Краем глаза замечаю Грейнджер Из нее выйдет... отличная...Поттер выглядит страшно... Испуганный мальчик...совсем еще мальчик...твой сын...Хриплю... Задыхаюсь... Хватаюсь за грудь... Дышать Больно

— Взгляни... на меня...

глаза пораженные зеленые глаза моей любимой моей лили пусть он знает

гарри

проваливаюсь в темноту

______________________________________________________________________

After agony in stony places

The shouting and the crying

Prison and palace and reverberation

Of thunder of spring over distant mountains

He who was living is now dead

(T. Eliot)