Навсегда твой (гет)

Собраться и обдумать, как и что говорить профессору МакГонагалл, чтобы наш разговор продолжался дольше двух минут, а главное, чтобы она открыла мне, где искать Эни — вот что было сейчас самым важным. Я сидел за кухонным столом и записывал приходящие мысли в блокнот, переставляя их в различном порядке. Хоуп была рядом и следила за мной похожими на кофейные блюдца глазами. Маленькая птица с торчащими во все стороны перьями и воробьиным окрасом не вызывала у меня приятного эстетического чувства, но я не стал её прогонять — она принесла хорошую весть и, к тому же, была чем-то живым в умирающем доме. Сова тихо ухнула.

— Не сейчас, бери сама всё, что хочешь, — я подвинул к ней плошку с печеньем и вернулся к записям.

Птица потёрлась о мою руку, взяла со стола записку Минервы и бросила на раскрытый блокнот.

— Да, Хоуп, спасибо, — я убрал записку. — Выбери, что хочешь.

Сова снова проделала то же самое.

— Хоуп, ты рехнулась? — я начал раздражаться и отбросил записку подальше, отпихнув в сторону птицу.

Сова взглянула на меня, ещё раз ухнула, прошлась по столу, подняла записку и опять опустила передо мной. Это заставило задуматься. Эни говорила, что Хоуп очень умная птица и никогда ничего не делает просто так, что с лихвой компенсирует её невзрачный вид.

«Чем Мерлин не шутит», — подумал я, направил палочку на кусочек пергамента и произнёс заклинание, проявляющее сознательно скрытые записи.

К моему крайнему удивлению это сработало и под ровными красивыми буквами проявились другие, написанные неуверенным шатким почерком.

«Папа, в восемь тридцать у Гремучей Ивы».

Я посмотрел на сову, та довольно прикрыла глаза.

— Теперь можешь забирать вообще всё, ты молодец, — сказал я и почесал её загривок.

Сова издала пару клекочущих звуков, и, так ничего и не взяв, вылетела в окно. Я задумался. Что же я скажу дочери? Ещё неделю назад мы были у неё вместе с Эни, и вот теперь… Меньше всего хотелось лгать Лили, но и правда была не лучше. Когда моя дочь хмурится, делает безразличное лицо или смотрит мимо меня, если ей неприятен разговор, я теряюсь. У меня не получается как следует отругать или наказать её, когда она действительно виновата, ну а о том, чтобы сделать ей больно, поведав, что её мама ушла от меня, вообще не было и речи.

Планируемый перед сложным разговором с Минервой отдых, откладывался как минимум до следующей ночи. Тревога и тоска усилились, а сон, не смея мешать этим грозным дамам, бесследно улетучился. Я погладил обложку дневника. Провести ночь, переживая за девочку Эни гораздо лучшая перспектива, нежели считать минуты, мысленно доканывая себя. Я вернулся к картинке, за которой следил, когда меня прервала Хоуп.

Эни уже в кабинете профессора МакГонагалл, она сидит, сжавшись в кресле, кусает губы и мнёт в руках носовой платок. Слёз нет, но её глаза всё ещё чуть припухшие и руки немного дрожат. Девочка старается не встречаться взглядом с Минервой, предпочитая рассматривать стены кабинета.

— Как это понимать, Эни? — гневно сказала МакГонагалл. — Профессор Слизнорт жаловался, что ты совершенно забросила его предмет. Я нигде не нахожу тебя, и даже Лили не может мне внятно объяснить, куда ты подевалась, а ты в это время носишься по школе, словно какой-нибудь шкодливый мальчишка. Что с тобой происходит?

Минерва остановилась напротив Эни и сложила руки на груди, дожидаясь ответа. Эни продолжая проявлять живой интерес к стенам, твёрдо сказала,

— Мне не нравиться зельеделие, я же не могу себя заставить.

Профессор наклонилась.

— Эни, посмотри на меня.

Девочка нехотя перевела взгляд на учителя. Платок в её пальцах уже стал похож на ком, состоящий из одних только складок.

— Профессор Слизнорт говорит, что ты была его лучшей ученицей, и тебе нравился предмет.

— Теперь нет, — скулы Эни нервно задвигались под кожей.

МакГонагалл переместилась за свой стол, внимательно посмотрела на Эни и, понизив голос, спросила,

— Ведь этому есть объяснение, не так ли?

Эни запихнула платок в карман мантии, выпрямилась в кресле и сжала его подлокотники.

— Иногда пристрастия меняются, профессор, а всего знать невозможно, поэтому следует от чего-то отказаться.

Мне казалось, что я могу читать мысли профессора МакГонагалл, они все отражались на её лице. Кроме того, я хорошо вспомнил, какой была Эни Блэкстоун в школе.

Профессор постучала ногтем по столу. Она была уверенна, что у этой девочки определённо что-то случилось, но та упорно не хочет рассказывать. Минерва решила, во что бы то ни стало добиться ответа. Дети порой из-за самых незначительных поступков и обид, могут наделать больших глупостей.

— И к чему же теперь у тебя лежит душа, Эни?

Эни встала и подошла ближе к столу Минервы.

— Профессор, научите меня трансформации.

Минерва была озадачена.

— Я и так всё время учу тебя этому.

— Нет, — Эни резко мотнула головой, коса расплелась и волосы рассыпались по плечам непослушными прядями. — Я видела, что Вы можете обращаться в кошку, я тоже хочу как Вы.

Минерва подпёрла рукой щёку и стала пристально изучать лицо девочки. Эни удивляла всё больше. С самого её появления здесь, Минерве не удавалось просчитать, что она выкинет в следующий момент. С одной стороны, она чтила школьные правила и не была замечена ни в каких шалостях или неблаговидных поступках, но с другой — если уж что-то она вбивала себе в голову, то добивалась этого любыми путями. То, что она просила сейчас пугало не столько сутью желания, сколько решительностью, с которой Эни это произнесла, но нужно было попытаться её отговорить.

— Анимагия — весьма сложная наука, — осторожно начала профессор. — Мы даже предположить не можем, какую форму нам подарит это знание. Больше того — это занятие не для детей. Для начала тебе придётся окончить школу, так что подбери пока для себя иное увлечение.

— Спасибо, профессор, — взгляд Эни подёрнулся инеем. — Но у меня нет столько времени. Вы позволите мне идти? Мне нужно готовить задания на завтра.

— Нет, — профессор снова повысила голос. — Мы не договорили. Сядь.

Эни вернулась в кресло, сложила руки на коленях и теперь начала изучать их. Минерва задумалась. Спрашивать или нет? Наконец она тихо проговорила,

— Это из-за смерти твоей бабушки? Почему ты отказываешься от помощи, которую я предлагаю? Разве возможно справиться с этим в одиночку?

Эни вздрогнула, но глаз не подняла.

— Не стоит жалеть меня, профессор. Я прекрасно справляюсь. Единственная помощь, которая мне действительно нужна, это уроки анимагии, — она чуть помедлила и прошептала. — Пожалуйста…

Профессор шумно вскочила и сверкнула глазами. Это переходило уже всяческие границы.

— Нет, Эни! — выкрикнула она. — Вернёмся к этому разговору через три года. Ты свободна.

Эни поднялась и отправилась к выходу, но потом взглянула через плечо на Минерву. Губ девочки коснулась лёгкая улыбка, и она произнесла,

— Вы же знаете, что я и сама смогу…

Картинка замерла. Я пролистал дневник. Больше нигде ничего связанного с этим разговором. Может, если внимательнее просмотреть, я что-нибудь и найду, но сейчас на это не было времени. Уж если Эни задумала что-то, она бы вот так просто не отказалась. Но моя жена не была анимагом. Я прожил с ней восемь лет, такое невозможно скрыть. Анимаги не могут сдерживать желание побегать в данной им форме, хотя бы изредка, они достаточно странные в своих порывах и часто в обычной жизни также проявляют качества животного, с которым их связала магия. Меня передёрнуло. Как можно любить такое? Но Эни всегда была самой собой.

Времени для анализа увиденного не оставалось, и я поспешил на первую из назначенных мне встреч.

Ещё издалека я увидел худенькую фигурку Лили, она что-то внимательно разглядывала в траве. Заметив меня, она не побежала навстречу как обычно, а осталась стоять на том месте, где была. Я подошёл и попытался обнять её, но она отстранилась и окинула меня серьёзным, изучающим взглядом.

— Здравствуй папа, — голос дочери звучал так, словно её возраст был как минимум вдвое больше. — Я рада, что ты нашёл мою записку.

— Лили…

Я снова попытался обнять её, но она высвободилась и отступила на пару шагов назад. Я был взволнован и обескуражен. Что происходит с моей семьёй? Сначала Эни, теперь вот и Лили.

— Папа, у меня к тебе очень серьёзный разговор, — Лили спрятала руки в карманы и начала немного покачиваться на месте.

— Я слушаю.

— Правильно, я хочу, чтобы ты послушал, папа. Мне уже не пять лет, и я кое-что вижу.

— Тебе семь, — зачем-то сказал я.

Она глянула с негодованием, какое бывает у всех детей, когда им напоминают — они ещё слишком малы, чтобы что-нибудь понимать, но к моему удивлению, быстро справившись с эмоциями, Лили снова вернула своему лицу прежнее взрослое выражение.

— Мама была у меня, — проговорила Лили.

Внутри всё перевернулось, и я спешно присел перед дочерью на корточки, обхватив её руками. Эни была здесь? О чём она говорила с дочерью? Сказала ей правду? Нет, Эни не могла, она ни за что бы ни причинила боли Лили. Я не смел спросить и молча ожидал, что скажет дочка.

— Мама сказала, что ей нужно уехать на некоторое время, что она нас очень любит, — Лили заглянула мне в глаза. — А ещё, что лучше тебя нет никого на свете, и чтобы я помнила это.

Я прижал дочь к себе. Стало трудно дышать. Ещё несколько огромных кирпичей с громким ухом вывалились из руин моего мира.

— Папа, — пролепетала Лили. — Зачем ты обидел маму?

— Что? — я отстранился и посмотрел на дочь.

Она погладила меня по голове и сказала,

— Я знаю, что когда мама пытается убедить меня в том, что мне и так известно, насчёт того какой ты хороший и всё такое, это означает, что ты обидел её. Но вчера она повторила это семь раз, я посчитала. Что ты сделал, папа?

Я провёл ладонями по лицу и взглянул на дочь.

— И часто она так говорила?

— Последнее время часто, но чтобы так — никогда раньше.

Я обнял Лили и погладил её по спине. Монстр, душивший меня, теперь ещё и язвительно хихикал. Даже ребёнок способен видеть то, чего я увидеть не в состоянии. «Последнее время часто» — эти слова отдавались глухой болью в сердце. Я выдохнул и сказал,

— Да Лили, я обидел маму, но я клянусь, что всё исправлю.

Лили вдруг прижалась ко мне и всхлипнула. Моя дочь снова стала самой собой — маленькой девочкой, отчаянно нуждающейся в моей защите. Она зарылась лицом в мою мантию и стала рассказывать,

— В Хогвартсе здорово, тётя Минерва учит меня разным интересным вещам. Ученики очень смешные и пытаются играть со мной, как будто я какой-нибудь малыш, а я управляюсь с лестницами лучше них самих и могу превратить их нос в картошку и обратно их же собственной палочкой.

Я усмехнулся, а она снова всхлипнула.

— Но я хочу домой, папа. Пообещай, что ты вернёшь нас домой.

Это «нас» воткнулось, словно остриё ножа. Я так долго считал, что моя Лили ещё ребёнок и старался оградить от всего, что, по моему мнению, не годится для детей, а она, оказывается, уже успела повзрослеть и понять много больше, чем её глупый отец.

— Обещаю, — сказал я.

Лили заулыбалась, чмокнула меня в щёку и упорхнула в сторону замка. Я отправился следом. Если я получил такое от дочери, чего же мне следует ожидать от профессора МакГонагалл? Всё, что я выстроил на бумаге, теперь казалось нелепым и ненужным.

Профессор приняла меня холодно и официально. Указав на кресло напротив, она сказала,

— Я согласилась выслушать тебя только из уважения к твоим прошлым поступкам, Северус, а ещё потому, что не могу вытащить из Эни не единого слова. Может, ты объяснишь мне, что происходит?

Я задумался и осмотрелся. Кабинет директора. Сколько воспоминаний связано с ним и ни одного хорошего. Подобно мне в прошлом, Минерва также ничего не меняла здесь. Только огромный портрет Альбуса появился на одной из стен. Как и профессор МакГонагалл, он смотрел на меня, нахмурившись, и видимо тоже ждал ответа. Мне было бы проще, если бы встреча состоялась в каком-то другом месте. Здесь всё грозило провалом. Я взглянул в окно и сказал,

— Я бы мог начать с оправданий, профессор, но я не стану этого делать. Нет таких оправданий, которые я сам мог бы определить, как достаточные. Придя к Вам, я преследую только одну цель — исправить всё, что случилось и ради этого, я даже готов признаться, что мне нужна Ваша помощь.

Похоже, профессор была обескуражена.

— Я не знаю, чем помочь, — развела она руками.

— Расскажите мне об Эни. Кто были её родители? Чего она боится, и почему Вы сами не говорите ей, что Вы ей не чужая?

Профессор глубоко вздохнула.

— Хорошо, — сказала она. — Я расскажу, но только ради моей девочки. Она погибнет без тебя, уж слишком прочно ты обосновался в её сердце. Я никогда не понимала её странной тяги к тебе, но раз уж с этим ничего нельзя сделать, то пусть это хотя бы доставляет ей радость.