Будто бы магия (гет)

Расскажи, куда идти, зачем идти,

Если заперты двери.

(с) Земфира

Если и есть в мире магия, то она не в тебе и не во мне, а между нами… В попытке понять друг друга и почувствовать…

(с) Перед восходом солнца

Вопреки новым, кажущимся ещё такими непривычными жизненным принципам, которые взрастил в собственной душе Драко Малфой, вид сидящей напротив Гермионы Грейнджер не вызывал ничего, кроме глухого раздражения. В конце концов, кто сказал, что, перейдя на сторону Поттера, нужно начинать относиться ко всему этому львятнику с уважением, преданностью и любовью. Уважение нужно заслужить, преданность приходит со временем, а любовь… Ну так давно известно, что любить Малфои не умеют. Да и не нужна этим всем его, Драко, любовь.

А потому наблюдать напротив читающую что-то с умным видом Грейнджер было неуютно и странно. И глупо, наверное. Как будто ему больше нечем заняться, в самом деле.

— Напомни, почему я должен сидеть в этом старом пыльном доме? — спросил Драко в стотысячный, кажется, раз за последние три проведённых в заточении дня.

— Потому что приспешники Волдеморта всё ещё на свободе, и за стенами этого дома тебя могут подстерегать любые опасности, — тяжело вздохнув, ответила Грейнджер спокойным и нудным тоном, будто зачитывала абзац из учебника по Истории магии. Хотя Малфой был уверен, что даже учебники она читает с большим удовольствием, желанием и рвением, чем общается с ним.

Ну с ума сойти, подумал Драко, какая-то грязнокровка обращается с ним так, будто каждым словом вытирает об него ноги. С ним, Драко Малфоем.

Дура.

— А почему в чёртовом Ордене Феникса считают, что я не могу за себя постоять? — меланхолично поинтересовался он.

Грейнджер наконец отрывалась от книги и посмотрела на него таким взглядом, будто он был первокурсником с Хаффлпаффа, спросившим дорогу в Большой Зал.

— Малфой, не будь идиотом.

Он скрипнул зубами и сжал руки в кулаки. На то, чтобы не взорваться, уходила вся его выдержка.

— Грейнджер, мы сидим здесь третий день. Вдвоём. Никаких гостей. Никаких писем. Никаких новостей. А вдруг там уже перебили всё семейство Уизли. Что ты будешь делать тогда? Плакать у меня на плече? Нужно выйти. И я не боюсь тех, кто может на меня напасть.

— Сиди и не дёргайся, — заявила она. — На свободе ещё слишком много Упивающихся. И после показательного выступления, которое устроила ваша семья полным составом во время Битвы, вряд ли они вам будут рады, ты так не считаешь? Дело не в страхе, Малфой. Просто, я думаю, тебе будет обидно умереть уже после того, как всё закончилось. Твоё самолюбие этого не выдержит.

Он снова вздохнул и откинул голову на спинку кресла. Ненужные, в общем-то, слова о том, что он не умрёт, потому что прекрасно владеет парочкой неприятных заклятий, он высказывать не стал. Грейнджер — она такая, с ней лучше молчать, а то до вечера будешь выслушивать лекции. Но один вопрос волновал его особенно сильно, причём почти все три дня.

— А ты-то сама, Грейнджер, что здесь делаешь? Поттер там пожинает плоды своего труда, Уизли наверняка от него не отстаёт… А как же ты?

— А я отдыхаю, — спокойно ответила она и снова упёрлась взглядом в книгу, как бы намекая, что разговоров ей на сегодня хватит.

Малфой хмыкнул, покачал головой и встал.

Интерьер дома на площади Гриммо поражал своим однообразием. Паутина по углам, темнота, клочками выползающая из-под диванов и кресел, пыльные тяжёлые шторы на окнах, закопчённые камины… В спальне, которую с барского плеча выделили Драко, тусклое окно выходило на не менее тусклую улицу, по которой изредка сновали тусклые магглы, не обращая, конечно же, никакого внимания на него самого просто потому, что не видели. Ощущения от этого выходили очень странными, будто он — пустое место, до которого никому нет дела. И если уж начистоту, то так оно и было на самом деле: кроме Грейнджер с её растрёпанными волосами он никого не видел, да и та держала равнодушный нейтралитет. Есть Малфой — хорошо. Нет Малфоя — не больно-то и хотелось. Иногда ему казалось, что, запрись он на чердаке на неделю, Грейнджер бы и не заметила вовсе.

В этом доме абсолютно нечего было делать. Малфой тенью слонялся по нему, заглядывая во все щели, проверяя каждую комнату, открывая каждую дверь, и чувствовал ужасное опустошение. Потому что война-то наконец закончилась. Сейчас бы сидеть в кои-то веки в свободном от Лорда Малфой-Мэноре и наслаждаться жизнью: кататься верхом, кормить из рук павлинов в парке, радоваться каждому мгновению... Вот только Орден Феникса — грёбаные перестраховщики — решили, что здесь он будет в большей безопасности. И родителей тоже отправили куда-то. Куда-то в другое место. По одним им известным причинам, которыми с Драко Малфоем делиться, конечно же, не посчитали нужным.

Со всей силы ударив всё-таки кулаком по стене в коридоре, Малфой бросился наверх, в свою спальню, где рухнул на кровать и свернулся калачиком. Безопасность безопасностью, но так и до Мунго недалеко. А если и не до Мунго, то до затяжной депрессии уж точно.

*

Вечером, когда молодая эльфийка в хогвартсовском одеянии позвала его к столу ужинать, Малфой встал с кровати, поправил волосы, бросив на себя сумрачный взгляд в зеркало, и спустился. Грейнджер сидела за столом, гипнотизируя стенку напротив и без всякого видимого удовольствия поедая приготовленные эльфийкой яства. Сложив руки на груди, он недолго буравил её взглядом, стоя в дверях столовой. Потом хмыкнул, сел напротив и заявил:

— Всё, Грейнджер, хватит.

— Что, прости?

— Я говорю, что хватит нам с тобой сидеть тут и маяться дурью. Скоро мы покроемся пылью, как статуэтки на камине в гостиной.

— Малфой, у тебя приступ болезненной жажды деятельности? — поинтересовалась она, поднимая брови.

— Брось, Грейнджер. Ты подыхаешь со скуки, я чертовски подыхаю со скуки. Мы должны что-нибудь придумать! Я даже забуду на время, что ты гря… Кхм… Забуду о некоторых своих принципах.

— Мы никуда отсюда не пойдём, Малфой, — категорично заявила она и взяла с тарелки булочку.

— Ладно. Тогда давай придумаем что-нибудь здесь, — как только мог весело отозвался Малфой, хватаясь за вилку и нож и пододвигая к себе тарелку с варёной брюссельской капустой. А потом добавил, уже менее весело: — Если тут, конечно, есть, что придумывать.

Грейнджер задумчиво хмыкнула.

— Надо подумать.

— Вот и думай. Уж это ты умеешь, насколько я помню.

— А ты не умеешь без этой своей мании зацепить собеседника словами, да, Малфой? Нам тут жить ещё неизвестно сколько. Вдвоём. И ты во многом зависишь от меня. Учитывай это, когда говоришь со мной, ладно?

Он снова хмыкнул, но благоразумно заткнулся. Ещё не хватало, чтобы единственный человек в этом заброшенном доме устроил ему бойкот. Даже если этот человек — грязнокровка Грейнджер, вместе со своими дружками мешавшая ему жить все семь лет обучения в Хогвартсе. Можно и потерпеть ради такого дела. Ведь никто не помешает высказать всё, что он о ней думает, уже после того, как они выйдут на свободу, верно?

После ужина Грейнджер снова удалилась в излюбленную библиотеку, а Малфой засел в гостиной перед камином, потягивая апельсиновый сок из красивого хрустального бокала. Он принципиально не пил алкоголь после того, как на пятом курсе его три дня мотало из стороны в сторону, когда добрые друзья почти насильно напоили его огневиски после очередного матча по квиддичу. Снейп тогда орал так громко, что, кажется, тряслись стёкла на самом верху Астрономической башни. Снейп орал, а Малфой хотел сдохнуть, потому что невозможно же слушать крики такой громкости, когда твоя голова раскалывается на две половины, а каждое движение вызывает рвотные позывы.

Мысли о Снейпе тянуще и уже почти привычно отозвались болью где-то в сердце, и Малфой, хмыкнув, отсалютовал камину бокалом, выпивая в очередной раз за упокой самого здравомыслящего и, что уж скрывать, самого любимого своего профессора.

Посуда в этом доме, включая бокалы, была, пожалуй, единственным, что действительно приносило хоть какое-то эстетическое наслаждение. Вензеля семейства Блэков смотрелись на резном хрустале вполне гармонично, почти не уступая посуде семейства Малфоев, перебитой, кстати, почти полностью во время попоек Упивающихся. Теперь Драко сидел в кресле у камина, крутил в пальцах бокал с апельсиновым соком, смотря сквозь него на пламя в камине, и нехотя вспоминал, что его мать — в девичестве Блэк, а значит, она тоже когда-то могла держать именно этот бокал и крутить его в пальцах, сжимать тонкий хрусталь. Почему-то эта мысль была очень приятной и позволяла развалиться в кресле, расслабиться и неспешно думать о родителях, о собственной жизни, о своём нынешнем положении.

Скорее всего, именно из-за этой расслабленности Драко не сразу услышал, как позвала его из библиотеки Грейнджер. А она звала долго, громко и почти истошно, так, что Драко, услышав, наконец, подпрыгнул в кресле, потянулся за палочкой и пулей понёсся на второй этаж.

— Что случилось? — воскликнул он, забегая в библиотеку, и Гермиона к своей радости увидела, как слетела с него вся спесь, как он в панике начал шарить по стенам взглядом и даже заглянул за ближайший шкаф. Со страхом на лице, надо сказать, заглянул.

После этого Грейнджер ничего не оставалось кроме как ухмыльнуться и, пожав плечами, спокойно сказать:

— Ничего особенно. Нашла тут кое-что.

Малфой сверкнул в её сторону глазами и поспешно запихал палочку обратно в карман брюк.

— А чего орала так, будто тебя тут Лорд насилует? — саркастично, уже полностью справившись с собой, спросил Малфой.

— Хотела насладиться зрелищем, как ты в панике прибежишь меня спасать, — в тон ему ответила Грейнджер.

— Насладилась?

— Недостаточно. Может, повторим?

— Как-нибудь в другой раз, Грейнджер, сегодня я не в настроении.

Она отвела взгляд, пряча улыбку. Потом одёрнула сама себя и сказала:

— Ладно, неважно. Смотри, что я нашла. Тебе должно понравиться.

Она чуть отошла в сторону и указала на лежавший на столе клочок пергамента, жёлтый от времени и потёртый. На него падал тусклый свет одиноко стоявшей на столе свечи, и Драко поёжился. Касаться пергамента почему-то казалось верхом глупости, будто инстинкт самосохранения, шестое чувство или что там обычно водится у человека во всю кричало ему о предостерегающей его опасности.

Но Малфой не был бы Малфоем, если бы показал свой страх перед девушкой. Нет, не так. Если бы показал свой страх перед выходцем с прекрасного факультета великого Годрика Гриффиндора, потому что на этом факультете воспитывали тех, кто бросался в огонь и воду за любым страждущим, не боясь обжечься, промочить ноги или попросту умереть. Гриффиндорцы никогда не понимали слизеринской осторожности и осмотрительности, желания прислушаться к собственным ощущениям, вот таким, кричащим об опасности. Гриффиндорцы всегда принимали это за трусость. Глупые, недальновидные щенки.

Хотя, надо сказать, Драко считал, что пусть лучше грифы бросаются под палочки, чем он сам.

Но факт оставался фактом: несмотря ни на какие предчувствия, Малфой сел за стон, придвинул свечу почти к самому своему лицу и впился взглядом в пожелтевший пергамент.

Я там, где свет и где тепло,

Найди меня отцам назло,

Я помогу тебе найти

Ответ, как тайны обойти.

— Что это, Грейнджер? — удивлённо спросил Драко, переводя взгляд с пергамента на её лицо.

— Ну ты совсем глупый, Малфой, — заявила Гермиона. — Неужели не понял? Это загадка.

— Какая ещё загадка?

— Какая-какая. Простая! — уверенно ответила она. Потом добавила уже менее уверенно: — Ну, я думаю, что простая.

— И позволь поинтересоваться твоими умозаключениями. А также позволь узнать ответы на вопросы: где ты это нашла, зачем тебе это нужно и что ты хочешь с этим делать.

— Всё просто, Малфой. Я нашла эту записку в потайном отделении стола. Знаешь ли, она была хорошо запрятана, и если бы не моя привычка держать руки под столом во время чтения, я бы её не нашла.

— Хм. Забавная привычка. А что ты обычно делаешь руками под столом? — Малфой сам не понял, зачем это спросил, но видеть пятнами расплывающийся по щекам Грейнджер румянец было воистину прекрасно.

— Сволочь ты, Малфой.

— Не без этого. И всё-таки.

— Обычно я… Ну, не знаю, как объяснить. Поглаживаю столешницу с нижней стороны, — Малфой приподнял бровь. — Привычка у меня такая, Малфой. Вот у тебя нет привычек? Кроме вот этой мерзкой, когда ты во всём видишь только плохое. По себе, знаешь ли, людей не судят.

— О, всё, Грейнджер, прекрати опять возмущаться и читать мне морали! — он поднял руки и попытался загородиться ими от Гермионы. — Давай уже… По существу.

Грейнджер тяжело вздохнула, прикрыв на пару секунд глаза, потом продолжила:

— Там был секретный замок. Можешь залезть и посмотреть. Так вот, Малфой, я думаю, это какая-то семейная тайна семейства Блэк. И раз уж мы с тобой заперты в этом доме и оба умираем со скуки, я предлагаю заделаться Холмсом и Ватсоном и разгадать эту тайну.

— Кем-кем заделаться?

— О, Боже. Не важно, Малфой. Не спрашивай. Просто давай решим эту задачку. Ну, или если ты не хочешь, то я могу решить её сама.

С этими словами она выдернула пергамент из-под носа Малфоя и склонилась над столом, стараясь получше вглядеться в строки, будто от её пристального взгляда текст мог измениться. Он видел, как двигались её губы, беззвучно повторяя написанные на пергаменте слова, как она сдвинула брови к переносице так, что между ними залегла аккуратная, привычная морщинка, как потёрла пальцами лоб.

— Мерлин Великий, я ещё об этом пожалею, — простонал он. — Давай уже, рассказывай, что ты там вычислила.

Грейнджер разом засияла и посвежела, будто для полного счастья ей нужны были зрители, которые будут рукоплескать её гениальным выводам и прекрасным умозаключениям. Будто без одобрения она уже ничего не может.

— Смотри, — бодро начала она, — у нас четыре строки. Первая — «Я там, где свет и где тепло…» — это явно о кухне.

— Или о любом камине в доме Блэков. Сколько тут каминов?

— Хм, я не подумала об этом.

— Ты вообще мало думаешь, Грейнджер.

— Утром ты говорил абсолютно противоположные вещи, — отрешённо заявила она как бы между прочим, снова склоняясь над пергаментом. — Ладно, предположим, камин. Хотя вряд ли. Я всё же склоняюсь к кухне.

— Это было бы слишком просто. Если это, конечно, действительно записка кого-то из семейства Блэк. У чистокровных свои причуды, Грейнджер. Вам, гр… кхм… магглорождённым этого не понять.

— Знаешь, я слышу это от тебя на протяжении семи лет, а пока не заметила особых особенностей. Ну, кроме той, что на некоторых чистокровных особях смешение крови действительно отражается в полной мере. Особенно на их интеллекте.

Малфой почувствовал, как она ступает на страшную, запретную для него пока территорию и поспешил перевести тему:

— Ладно, забудь. Хоть я и чувствую, что это слишком просто. Давай дальше.

— Дальше «Найди меня отцам назло». Подразумеваю, что в этой строке указывается на то, что в итоге мы можем найти. Это должно быть что-то запретное, раз «отцам назло», верно?

— Ага, например, навозная бомба, которую отобрал отец у ребёнка.

— Почерк-то не детский.

— Ну правильно, отец решил подурачиться над сыном и написал ему записку о том, как найти отобранную навозную бомбу.

Почему-то не допустить того, чтобы Грейнджер всерьёз занялась этим пергаментом, казалось очень важным, но он понимал, что эту чёртову всезнайку вряд ли что-то теперь оторвёт от очередной задачки. Малфоя всегда удивляло, почему шляпа не отправила её в Рэйвенкло, ей там самое место бы было.

— Малфой, не беси меня. Не хочешь помогать, так не мешай дурацкими советами, — почти рассержено отмахнулась от него Грейнджер, и Драко в очередной раз подумал, что за последний год, когда они с Поттером и Уизли шлялись по лесам и полям, она действительно очень изменилась. С виду осталась той же лохматой заучкой, вот только характер стал жёстче, да и душа, кажется, очерствела.

Тяжело вздохнув, Малфой тоже склонился к пергаменту. В конце концов, он также наверняка стал другим. Тот Драко Малфой, который был два года или даже год назад, и рядом не стоял с тем, который был сейчас. Тот уж точно не стал бы бросать Лорда, спасать Поттера, выбирать не ту сторону. Не ту — в смысле ту, на которой он сейчас находился. Спрашивать помощи у Ордена Феникса. Жить в поместье, принадлежащем Поттеру. Склонятся с Грейнджер к одному и тому же пергаменту, так низко и так рядом, что её волосы щекотно прикасались к его щеке. Он вздрогнул, нервно подул на них и постарался не думать о собственном положении — как сиюминутном, так и вообще.

— В общем, — как ни в чём не бывало продолжила Грейнджер, — я считаю, что в том самом месте, где тепло и светло, мы найдём что-то, что сможет привести нас к чему-то.

— Отлично, Грейнджер, — стараясь сохранить серьёзность, сказал Драко. — Пойдём же, найдём то, не знаю что, там, не знаю где, затем, не знаю зачем.

Он всё-таки не удержался и хмыкнул. А потом и вовсе залился смехом, слишком громким и весёлым.

— У тебя истерика, Малфой? — деловито поинтересовалась Гермиона. — Мне уже слать сову в Мунго?

— Просто… Просто твои детективные способности меня невероятно поражают, Грейнджер. Честное слово, это было просто гениально.

Он без сил упал в кресло, всё ещё держась за живот. Она уселась в кресло напротив, сложив руки на груди.

— Истерик, — заявила после небольшой паузы.

Малфой предпочёл не отвечать. Она ведь и так знала всё, что он о ней думал. Ну, или почти всё.

*

Дуру Грейнджер оттащить от этого пергамента было невозможно. Когда следующим утром Малфой проснулся от скрежета и грохота, ему показалось, что на поместье напало стадо рассвирепевших гиппогрифов. Подскочив с кровати, он кинулся вниз, выставив перед собой палочку. И когда, почти скатившись по лестнице в кухню, обнаружил там стоящую на коленях у огромной печи перемазанную сажей Грейнджер, он долго не мог решиться — плакать ему от горя за свою жуткую судьбинушку, рассмеяться или хорошенько врезать Грейнджер по её чрезмерно умному лбу, чтобы выбить всю умную дурь.

В конечном итоге он просто сел на стул и постарался успокоиться. А Грейнджер, деловито окинув его взглядом, задумчиво выдала:

— Доброе утро, Малфой. Ты в курсе, что на тебе только пижамные штаны?

Он хмыкнул и, напустив яда в голос, ответил:

— Доброе утро, Грейнджер. А ты в курсе, что сегодня вместо макияжа у тебя на лице три слоя сажи?

После этих милых приветствий они разбрелись по комнатам и встретились только на завтраке. Меланхолично намазывая малиновый джем на тост, Малфой думал о том, как долго он сможет ещё прожить в этой дыре с этой вот сидящей напротив сумасшедшей, когда Грейнджер спокойно сказала:

— Я нашла вторую подсказку. В кухне, в этой огромной печи.

— Значит, мы всё-таки ищем навозную бомбу.

— Да с чего ты взял?

— Да с того, что ни один нормальный человек не будет задавать таких глупых вопросов, ответы на которые лежат на поверхности. Это нелепо.

— О, выходит, я глупая, раз нашла следующую подсказку, верно, Малфой, ты это хотел сказать? Говори уж прямо, зачем прятать смысл между строк.

— Читай давай подсказку, — отмахнулся от неё Малфой и глотнул чаю. — По крайней мере, ты перемазалась, как эльф, пока лазила по этой чёртовой печи.

Грейнджер сверкнула в его сторону глазами, но промолчала и, достав из кармана джинсов очередной клочок пергамента, зачитала вслух:

— Мою подсказку ты нашёл,

С ума от простоты сошёл.

Теперь загадка посложнее:

Я там, где всем меня виднее.

— Дай-ка сюда, — протянул он руку через стол, и Грейнджер послушно вложила в неё пергамент. — Хм. Значит, предыдущее специально было задумано так просто? Что ж, Грейнджер, тогда…

Она застыла с открытым ртом, пристально на него глядя. Неужели Малфой действительно готов извиниться, билась удивлённая мысль в её голове.

Малфой увидел её выражение лица и ухмыльнулся:

— Тогда в этот раз разгадывать точно мне, раз уж ты способна решать только детские задачки.

Насупившись, Гермиона молчала до самого окончания завтрака, а потом развернулась и ушла, громко хлопнув дверью библиотеки наверху. Не то чтобы Малфою действительно было важно, говорит ли она с ним за завтраком. Но слышать этот категоричный стук двери почему-то было неприятно.

Со второй подсказкой он промаялся два дня, но так и не понял её. Виднее. Виднее может быть всё, что угодно. Люстры, газовые рожки на стенах и свечи — то, на что первое падает взгляд, когда входишь в комнату. Шпиль на крыше, видный издалека. Картины и портреты, украшающие стены.

Картины.

На этом моменте в голову Драко пришла идея — тоже слишком простая для того, чтобы оказаться правдой. Но, как показала практика…

Встав из кресла в гостиной, к которому за последние два дня успел почти прилипнуть, так долго в нём просиживал, Малфой тихонько пробрался в холл и заглянул за длинный чёрный гобелен, свисающий от потолка и до самого пола на одной из стен.

— Миссис Блэк? — шёпотом поинтересовался он. — Вы спите? Могу я вас кое о чём спросить?

— Грязнокровки, — донеслось еле слышно из-за гобелена. — Осквернители рода. Вон из моего дома.

— Нет-нет, миссис Блэк, это я, Драко Малфой, сын вашей племянницы Нарциссы.

— Нарси? Это ты?

— Да нет же! — чуть не вышел из себя Драко, но вовремя перевёл дух. — Драко. Её сын. Можно с вами поговорить?

— Поговори, — прошелестело из-за гобелена.

— А вы не будете кричать?

— А с тобой нет грязнокровок?

— Что вы, я один.

— Тогда не буду.

И он одёрнул гобелен. Изображённая на портрете дама сначала зажмурилась от яркого дневного света, а потом окинула его холодным оценивающим взглядом, выдержать который было очень сложно. В конце концов она кивнула сама себе и изрекла вердикт:

— Достойный сын своих родителей. Они здесь?

— Увы, нет, я гощу в этом доме один. Но я обязательно передам им наилучшие пожелания от вас в следующем письме, и, уверен, они ответят вам тем же, — чуть склонившись, пафосно продекламировал Драко.

— Гостишь в этом доме? — будто и не заметив комплиментов, поинтересовалась Вальбурга. — Я думала, поместье наконец перешло в надёжные, чистые руки.

— Оно всё ещё принадлежит Гарри Поттеру, мадам.

— Грязная скотина, — забыв обо всём своём аристократическом величии, заявила почтенная миссис Блэк с портрета. — Когда-нибудь я вышвырну отсюда всю эту шваль. Но сейчас я вижу, ты чем-то обеспокоен, юный Малфой. Чем же?

— О, не стоит, я готов ещё долго поддерживать с вами светскую беседу, — вежливо ответил Драко, чувствуя на самом деле, как тонко начинают стучать с внутренней стороны черепной коробки молоточки.

— Знаешь, разговоры и погоде и дорогах наскучили мне ещё при жизни. Расскажи, что тебя волнует.

Драко помялся немного, раздумывая, потом всё-таки решился и достал из кармана пожелтевший от времени, заляпанный сажей кусок пергамента. Вальбурга на портрете чуть наклонилась, всматриваясь, а потом разогнулась и громко хмыкнула. На её лице блуждала странная улыбка.

— Знаешь, говорят, мой двоюродный прадед Лепус был тем ещё чудиком. Одно время его даже хотели выжечь с фамильного древа, да не успели — раньше откинул свои чудаковатые копыта. Я никогда его не знала, конечно, но в детстве слышала немало историй о том, какие чудачества он время от времени исполнял. Мои родители, знаешь ли, считали, что рассказы о его похождениях — это почти то же, что и детские сказочки. Не то чтобы я была против и они мне не нравились, но сами принципы воспитания… Впрочем, это мелочи. Итак, любимой историей родителей была история о спрятанных в поместье огромных сокровищах, которые никто не мог найти. Конечно, ты воспитывался в Малфой-Мэноре, и я уверена, что там были сотни точно таких же историй, которые, впрочем, были вымыслом, и сейчас ты хочешь поинтересоваться, с чего вдруг я заговорила об этих историях так, будто они и в самом деле существуют. Но я советую тебе прочитать дневник моего покойного отца — тетрадь должна лежать где-то в библиотеке, думаю, твои руки не отсохнуть использовать Акцио — и ты поймёшь, что данная история далека от тех потешных рассказиков, которыми тебя пичкали в детстве няньки и эльфы. Я могу сказать тебе только одно: я не завидую тебе, юный Малфой. И жалею, что в тебе откуда-то взялась эта странная любознательность, которую не пристало иметь чистокровному аристо… — она вдруг замолчала, пристально глядя на кого-то позади Драко. И, в стотысячный раз за последние несколько дней выхватывая палочку, Малфой резко повернулся, наткнувшись взглядом на опешившую Грейнджер, застывшую посреди лестницы. Вальбурга же разразилась почти сразу: — Грязнокровка! В моём доме! Отребье! Шваль! Прочь отсюда!

— Извините, — буркнул Драко, поворачиваясь к портретной родственнице, и со всей силы потянул за гобелен.

— Что?! Юный Малфой, ты за это ещё ответишь!

— Грейнджер! Что стоишь, будто Петрификусом тебя пришибло? Помогай!

И когда она потянулась закрывать портрет с другой стороны, они наконец одолели шторы, в очередной раз очень грубым способом заткнув очень грубую глотку Вальбурги Блэк.

— Что ты тут делал? — поинтересовалась Гермиона, стараясь отдышаться.

— Общался с родственниками, — саркастично ответил Драко. — Я, видишь ли, скучаю здесь по нормальным людям.

— Это она-то нормальная? — пропустив подколку мимо ушей, спросила Грейнджер.

— Ну да, — нехотя согласился Малфой. — Она немного того определённо. Слишком повёрнутая на… всяком.

— Так о чём ты с ней шушукался?

— Ни о чём, — резко оборвал Драко. — Мне нужно в библиотеку. Сейчас же.

Взбегая по лестнице, он слышал, как Грейнджер бежит за ним — ну ещё бы, Малфой решил посягнуть на её святая святых. Но мысли всё равно были заняты другим. В ушах набатом стучало Вальбургино «я не завидую тебе, юный Малфой». Чёрта с два, думал Драко, врываясь в библиотеку. Что бы там ни было, но я справлюсь с этим. Даже предостережение старой карги — не так уж важно. Совсем неважно. Главное — найти дневник.

Влетев в библиотеку, Драко выкрикнул:

— Акцио, дневник Поллукса Блэка!

И в его свободную руку почти сразу влетела толстая тетрадь в невзрачном чёрном переплёте.

— Что это, Малфой? — спросила Грейнджер, как будто не слышала, как он произносил заклинание.

— Дневник Поллукса Блэка, — повторил Малфой, оглаживая тетрадь пальцами. — И что-то мне подсказывает, Грейнджер, что мне не понравится то, что я там найду.

*

Поллукс Блэк был обычным магом, помешанным на чистоте крови. Таких были тысячи, и до сих пор мало что изменилось — в словах, которые Поллукс доверял своему дневнику (личным его не поворачивался назвать язык, ведь даже Вальбурга была в курсе того, что было в нём написано), Драко видел убеждения Люциуса и свои собственные слова. Те самые, которые так часто произносились им до того, как он стал прихлебателем Ордена Феникса. Возможно, со стороны могло показаться, что эта связь с другой, непривычной стороной, связь с Поттером и его друзьями, повлияла на Малфоя не так уж сильно, но он знал, что это не так. Да и решение покинуть стройные ряды Упивающихся Смертью возникло, слава Мерлину и всем богам, ещё до кончины Тёмного Лорда. Драко и представить себе не мог, что бы произошло, если бы он выдал тогда Поттера в поместье, если бы Нарцисса указала на то, что Поттер жив, в лесу, если бы Люциус не принял волевое решение увести их с поля боя в самый ответственный момент. Драко не хотел думать об этом, но всё равно думал, часами сидя на подоконнике в доме Блэков, зарывшись пальцами в волосы, взлохмачивая идеальную причёску.

Теперь они, вся их семья, в безопасности, Орден принял их под своё крыло, как принимал ещё сотни людей до и после них, и Малфой понимал, что глупо говорить о том, что его держат здесь насильно. Он отказался от собственной воли — по крайней мере, на ближайшее время — в тот самый миг, когда подошёл к Поттеру после Битвы за Хогвартс и сказал, что просит помощи. Сказал, что боится, а Люциус с Нарциссой стояли позади него и тоже боялись — того, что оставшиеся приспешники Лорда найдут их и отомстят (слишком хорошо Малфои знали, как могут мстить эти низкие твари), а ещё больше боялись, что Поттер откажет, окинет их безразличным взглядом и просто отправится оплакивать своих погибших. Потому что Малфои — те, потерянные, предавшие всех и вся, — были никому не нужны. Но Поттер на то и гриффиндорец, дракклы бы подрали весь их факультет. Поттер протянул ему руку, и Драко ничего не оставалось, кроме как сжать её изо всех последних сил. И Поттер сказал, что им не стоит никуда уходить, и, обратившись к кому-то из своих друзей, попросил отвести Малфоев в один из классов и запереть. Драко тогда до ужаса испугался, что Поттер отправит их в Азкабан, потому что зачем же ещё запирать эти чёртовы двери. И только через пару часов безликого, отрешённого молчания отца и горьких слёз матери понял: Поттер запер их, чтобы защитить от тех, кто был снаружи. Потому что эти герои жаждали добить всех и каждого, и никто, никто и никогда не осудил бы их за это.

Потом Поттер пришёл за ними и повёл в директорский кабинет, где был долгий разговор с МакГонагалл и заинтересованный взгляд Северуса с портрета. И Драко помнил это очень хорошо: ощущение, будто тебя резко включают в жизнь, пробудив от затяжного обморока Энервейтом. И ты видишь и впервые за долгое время осознаёшь, что война закончилась, что Волдеморт отправился к праотцам, что Хогвартс полуразрушен, что Снейп погиб также, как и ещё десятки, сотни людей. И что они, Малфои, выжили в очередной раз, выпутались, на этот раз вовремя перейдя на нужную сторону. И что теперь можно впервые за несколько лет вдохнуть полной грудью, не боясь, что получишь в лоб Круциатусом за громкое дыхание, крадясь ночью по галереям собственного дома.

На площадь Гриммо его отправили почти сразу. Поттер, Шеклболт и Артур Уизли сами накладывали на дом защитные заклинания, да так много, что магия искрилась в воздухе и трещала, и казалось, что её можно потрогать пальцем, сгрести руками и сжать в ладонях, будто вату. Они наложили столько заклятий, что сам Драко, будучи в здравом уме, никогда бы не решился переступить порог этого дома — ни изнутри, ни снаружи. Поттер опять запер его, защищая от только ему ведомых опасностей внешнего мира. И Драко до сих пор не мог понять этой его… заботы?

А на второй день пришла Грейнджер. Вошла через камин, поставила на пол дорожную сумку и сказала, что займёт свою спальню — третью справа на четвёртом этаже. И когда Драко ответил, что сам занимает спальню на третьем, она только хмыкнула и сказала, что это хорошо — библиотека на втором, а значит, им не придётся особо пересекаться. И ушла наверх, громко стуча тяжёлой, видимо, сумкой по ступенькам.

А Малфой стоял в гостиной и провожал её взглядом, беззвучно открывая и закрывая рот, не в силах выдавить из себя ни одной колкости, на которые так богат был обычно его идеальный английский.

И теперь, когда они живут вместе — Мерлин, он и Грейнджер в одном доме, и ещё ни разу не поцапались нормально, — ему оставалось, пожалуй, только мысленно показать старику-Поллуксу с его бредовыми чистокровными идеями язык, да послать его к соплохвосту в задницу, чтобы не мешал. Не мешал заново строить собственную жизнь и пытаться перестать быть в ней лишним. Спокойно выйти за дверь и улыбнуться солнцу и свежему ветру, и дождю, и листве на деревьях. Улыбнуться Поттеру и Грейнджер, а в качестве апофеоза — Рональду Уизли. А потом наблюдать, как они падают в затяжные обмороки от такого свалившегося на них счастья. И радоваться этому, потому что это, наверное, и есть настоящая свобода.

Нет, Поллукс Блэк, ты должен был понять раньше, что твоя жизнь — неправильная, ужасная в своей мерзости. Ты должен был понять это до того, как стал протаскивать в Министерство законы о травле магглов. До того, как получил Орден Мерлина за свои сомнительные заслуги. И уж точно до того, как нашёл странный пергамент в потайной нише стола в библиотеке. Потому что именно этот пергамент привёл тебя к неминуемой и ужасной гибели.

*

— Мы с тобой встряли, Грейнджер, — замогильным голосом сказал Малфой, падая в любимое кресло в гостиной и кидая на кофейный столик пузатую чёрную тетрадь Поллукса. — Мы встряли по самое не могу.

— Что случилось? — одновременно деловито и устало спросила Гермиона, как будто привыкла каждый день распутывать эти самые «по самое не могу», а Драко вдруг понял, что да, действительно привыкла. Весь прошлый год они с Поттером и Уизли явно не на Лазурном берегу отдыхали.

— Да так, — хмыкнул Драко. — Всего лишь на этих пергаментах неснимаемое проклятье. Ты рада, Грейнджер? Я, например, готов прыгать от счастья, честное слово.

Он видел, как она поменялась в лице и захлопала глазами — совершенно по-детски.

— Но… Как… — попыталась выговорить она, но замолкла, зарывшись руками в волосы. Малфой прямо видел на её лице смену эмоций: параноидальное «меня опять хотят убить», горькое «я опять скоро умру», истеричное «но почему именно сейчас, когда всё уже хорошо» и, наконец, суровое «не паникуй раньше времени, эмоциональная дура». И именно после этого выражения Грейнджер села ровно, спрятала дрожащие ладони и почти нехотя, с какой-то ужасающей скукой произнесла:

— Рассказывай. По порядку.

Малфой потёр лицо ладонями, потом со стоном отнял их и выполнил просьбу:

— Мой пра-пра-кто-то там, Грейнджер, некий Лепус Блэк (ты, кстати, знаешь, что Лепус значит «заяц», ха-ха) был сбрендившим экспериментатором и недоделанным клоуном. Ну, знаешь, как… — он нервно пощёлкал пальцами, — о, как близнецы Уизли, только куда глупее и злее (Мерлин, я только что признал, что Уизли могут быть умнее Блэков, куда катится мир). Так вот этот самый Лепус безумно любил хохмить над своими домочадцами. О нём даже семейные сказочки складывали, в духе «А однажды Лепус-дурачок наслал на ночной горшок темномагическое заклинание огнедыхания, и филейная часть младшего отпрыска семейства Блэк, наследника миллионных состояний, стала похожа на окорок свежезажаренного поросёнка». В каждой семье, где почитают традиции, есть такие истории. Моя эльфийка Дафни, которая помогала маме воспитывать меня, рассказывала примерно такое же о семействе Малфоев. Даже предоставленным самим себе маленьким чистокровным волшебникам иногда нужно поверить, что их семья — обычная, просто у мамы и папы слишком много дел. Проблема только в том, что в большинстве семей эти истории — действительно выдумка. Ну, или дела совсем давно минувших дней. Семейство Блэк несколько поколений назад имело счастье принимать в свой круг Лепуса. Одно время его хотели даже изгнать из семьи и выжечь с фамильного древа, а в ту пору, между прочим, такие кардинальные меры принимались намного реже, чем в пору помешанной на семейной правильности Вальбурги. Но никто не успел, потому что Лепус очень удачно для себя и совершенно неудачно, как оказалось, для семьи умер, экспериментируя с чем-то опаснее детского горшка и огнедышащих чар. В наследство своим потомкам Лепус оставил некоторые странные вещи — кусачие штаны, например, или удушающий шарф…

— Да, я помню, мы находили такие, когда чистили дом.

— И вы наверняка подумали, что это какая-то тёмная магия, и все чистокровные волшебники именно такие, да? — он дождался её неуверенного кивка. — Мы, конечно, не всегда кажемся добрыми, белыми и пушистыми, Грейнджер. Но ни один уважающий себя волшебник никогда не догадается до такого вот бреда. Видимо, Лепус совсем себя не уважал или же совсем слетел с катушек.

— Зачем же его вещи хранили столько лет?

— Есть примета складывать вещи погибших членов семьи в сундуки на чердаке, — Малфой заметил, как брови Грейнджер медленно поползли вверх и поспешил пояснить: — Они должны сами превратиться в прах, иначе призрак умершего вернётся и будет по ночам пугать эльфов. А как известно, если эльфов напугать, они начнут готовить невкусно, а потом и вовсе отравят хозяев — случайно, конечно.

— Странные у вас приметы.

— Ха, Грейнджер, если ты помнишь, я зачем-то ходил на маггловедение. До сих не знаю, зачем, но ходил. Так вот маггловские приметы не менее странные и идиотские. До сих пор помню про женщину с пустым ведром — что за бред, какая разница, с каким ведром она идёт. Женщина с ведром — это в любом случае неприятно. Или про чёрных котов — ещё хуже. Чёрные коты издревле считаются в магическом мире особыми существами. И совершенно не приносят никаких несчастий.

— А я на фестралах каталась, — почти невпопад сказала Гермиона. Она сидела в кресле, обняв колени руками и положив на них подбородок.

— Ну и дура, — резко сказал Драко. — Давно известно, что видеть их — плохой знак.

— Ха-ха, Малфой. Чёрные коты, значит, хорошие, а фестралы плохие.

Он тяжело вздохнул, закрыл глаза и посчитал про себя до десяти.

— Как же с тобой сложно, Грейнджер, — он был рад, что она отвела взгляд, будто бы смутившись. — Ладно, давай продолжим, а то мы отклоняемся от темы. Так вот. Лепус. Видимо, он зачаровал свои вещи на неразрушение, раз они пролежали столько лет. А теперь, Грейнджер, слушай внимательно, не перебивай и запоминай, потому что сейчас начнётся самое важное, — Драко сделал театральную паузу и дождался полного её внимания. — Отлично. Лепус создал одну «хохму», воистину достойную Блэков. Он спрятал в доме какой-то очень важный артефакт. Или сокровища. Или ещё что-то очень важное или очень редкое. Спрятал надёжно, так, что добраться до него можно, только преодолев череду подсказок, находя их раз за разом, и в каждой подсказке будет следующая, всё труднее и труднее. И пока ты не разгадаешь каждую из них, ты не получишь артефакт, даже если всю твою жизнь он лежал прямо у тебя под носом. Лепус был сумасшедшим, и этот предмет стал его идеей фикс, как и поиск способа, которым можно его спрятать. Лепус был сумасшедшим, и, наверное, хотел, чтобы все вокруг тоже сошли с ума — по его милости. И именно записки-подсказки Лепуса ты нашла. Поэтому теперь мы в полной заднице.

Грейнджер молчала и о чём-то думала. Иногда Драко казалось, что у неё именно поэтому такие взъерошенные вечно волосы — будто шестерёнки в голове, двигаясь слишком быстро, задевают пряди и путают, путают, пока не запутают окончательно.

— Но… Что нам мешает просто… Просто забыть об этих записках и… Просто уйти.

Драко криво усмехнулся:

— А вот в этом, Грейнджер, самая соль всей Лепусовой шутки. Ты не сможешь выйти, пока не найдёшь артефакт. Ты не сможешь забыть о нём, находясь в этом доме. Ты будешь вечно искать, вечно хотеть найти, понимаешь? Такова семейная легенда семьи Блэк. Поллукс, — Драко кивнул на забытый ими дневник, — тоже попался на удочку. Думаешь, почему он просидел в затворничестве столько лет, не выходя из своего кабинета? Впрочем, ты этого и не знала. А я знал, мать с детства рассказывала о своём дедушке Поллуксе, сумасшедшем настолько, что кидался на каждого встречного. Мы встряли, Грейнджер, и это неоспоримый факт.

Они долго сидели молча, думая каждый о своём.

— И никак не выбраться? — тихо спросила Гермиона.

— Только если найдём этот злосчастный супер-приз.

— Но мы можем позвать кого-нибудь, чтобы нам помогли, — предположила она.

— Без вариантов, — покачал головой Драко. — Мы нашли вторую записку, а значит, теперь сможем найти третью только вдвоём. Так там сказано, — он снова кивнул на дневник. — Просить помощи надо было тогда, когда ты нашла первый пергамент. Ты и попросила — у меня. Забыл тебя за это поблагодарить. Теперь никто больше не сможет их прочитать.

— Что за бред.

— Согласен, Грейнджер. Чертовски с тобой согласен.

— Выходит, мы теперь повязаны.

— Выходит, что так.

Они просидели ещё некоторое время вдвоём, потом Гермиона встала и пошла в спальню, еле слышно пожелав Малфою доброй ночи. И он хмыкнул про себя — ну какая ночь теперь могла быть доброй. Он в старинном, обветшалом доме Блэков в компании грязнокровки Грейнджер ищет непонятный артефакт, которого вообще может не существовать на самом деле, выполняя задания, написанные сумасшедшим чудаком уйму времени назад.

Определённо, ночка будет доброй. А также следующий день, и следующий, и ещё, и ещё. Его ждут просто отличные каникулы в райском уголке.

Он ушёл к себе в спальню только когда огонь в камине почти погас, а за окнами начали сереть угрюмые, холодные сумерки.

*

Эльфийка приходила из Хогвартса два раза в день — готовила завтрак и обед, немного прибиралась, чистила одежду. А также, как подозревал Драко, передавала информацию в Хогвартс. О том, что Малфой здоров и пока не убил Грейнджер, о том, что Гермионе хватает ещё непрочитанных книг в библиотеке и выдержки на общение с Малфоем. На ужин они были предоставлены самим себе. А потому проснуться под вечер с больной головой и понять, что горячих тостов ему сегодня ожидать уже не стоит, Малфой застонал и снова уткнулся лицом в подушку. Спускать вниз было глупо, потому что там было холодно, пусто и тихо. В спальне, собственно, было то же самое, вот только здесь не было раздражающей Грейнджер.

Встать всё же пришлось — живот издавал такие длинные и громкие рулады, какие не пристало выдавать животу истинного Малфоя. Он мысленно сказал животу прекратить, умылся, надел свежие вещи и вышел из комнаты. Вокруг стояла странная неживая пустота, в которой звук его шагов, когда он медленно спускался по лестнице вниз, отдавался еле слышным эхом. Тени по углам шептались, и Драко невольно ёжился, стараясь быстрее пройти те места на лестнице, где газовые рожки вышли из строя. Места, заполняемые сумрачными тенями.

На втором этаже Малфой заглянул в библиотеку и, увидев полупустую чашку с давно остывшим кофе, понял, что Грейнджер в доме нет. Где могла быть чёртова девчонка, он не имел ни малейшего понятия, да ему и всё равно было. Вот только… Мысль поскреблась на задворках сознания, и вылезла наружу: «Артефакт. Подсказки. Повязаны. Не можем выйти». Отсутствие Грейнджер одновременно и пугало, и дарило надежду: ведь с одной стороны, если смогла выйти из этого проклятого дома Грейнджер, сможет и он; с другой, менее позитивной стороны — ведь она может и не вернуться.

Малфой прошёл в кухню, открыл шкаф с продуктами и достал оттуда хлеб и сыр, графин с соком — вишнёвым на этот раз, корзинку со свежей, ещё чуть тёплой сдобой, которую эльфийка, видимо, приготовила в обед. Он делал всё неспешно — нарезал тоненькими ломтиками сыр и хлеб, делал себе маленькие симпатичные бутерброды, налил в стакан сока и сделал пару глотков. Неспешно. Аккуратно.

В конце концов, если Грейнджер не вернётся, так чего переживать. Чему быть, того…

Его мысли прервал громкий хлопок аппарации в холл, а за ним — хрипы и чуть слышные стоны. Что-то упало на пол и покатилось, следом за этим последовал удивлённый, но болезненный возглас. И только после этого Драко позволил себе сорваться с места, на ходу доставая палочку.

Картина, представившаяся ему в холле, была более чем занимательна. Гермиона Грейнджер, растянувшись во весь свой рост, возлежала на пыльном полу в обнимку с когтистой лапой тролля, в которую оригиналы-Блэки испокон веков складывали зонтики, и стонала. Малфой испустил нервный смешок, потом ещё один. И уже почти готов был разразиться настоящим истерическим смехом, когда Грейнджер вдруг очень серьёзно на него посмотрела и почти шёпотом заявила:

— Драко Малфой, предупреждаю тебя, если ты сейчас будешь стоять здесь и ржать, как тысяча грёбаных фестралов, ты, чёрт возьми, никогда не услышишь от меня двух очень важных и невероятно интересующих тебя вещей.

От её злого шёпота и не менее злого взгляда Драко как-то сразу стих и неуверенно, вопросительно на неё посмотрел, как бы интересуясь, а что же тогда должен Драко Малфой делать, как не смеяться на Гермионой Грейнджер в таком умильном положении.

— Подойди сюда и помоги девушки подняться, неотёсанный ты тролль, — будто услышав его мысли, сказала Гермиона. Малфой никогда ещё не слышал из её уст таких грубых и резких слов. И уж точно его никто никогда не называл неотёсанным троллем, разве что Панси, и то на правах лучшей подруги, которым, как известно, нужно многое прощать, иначе закроют доступ к телу.

Малфой подошёл к лежавшей Грейнджер, сначала поднял придавившую её тролличью ногу и только потом изо всех сил потянул её за руку на себя. Конечно, такое обращение не добавило Грейнджер смирения и хорошего настроения, и она, злобно зыркнув на Малфоя, ушла в кухню, бормоча себе под нос что-то о кофе и булочках.

Они снова сели друг напротив друга за столом в столовой, и Малфой довольно долго увлечённо наблюдал за тем, как Грейнджер пила ту бурду, которую по какому-то нелепому стечению обстоятельств называла «кофе», — четыре ложки сливок и три сахара и, о Мерлин, разбавив зачем-то прохладной водой, видимо, чтобы не обжечься, когда вот так залпом выпиваешь. А потом — ещё одну чашку.

— Так вот, Малфой, — она будто продолжила неоконченную беседу. — У меня две важных новости, по закону жанра одна хорошая, а вторая — плохая. Какую желаешь услышать первой?

— Плохую, конечно, — сухо ответил он.

— Ладно. Мы с тобой действительно попали. Вне дома я смогла провести не больше двух часов, причём весь второй час моя голова раскалывалась так сильно, что мне не позавидовал бы даже подыхающий Волдеморт. Боль прекратилась почти сразу, когда я аппарировала сюда.

Малфой спрятал лицо в ладонях. Потом взял себя в руки и спросил:

— Ладно, а хорошая новость?

— Хорошая новость заключается в том, что в ходе моего столкновения с тролличьей ногой я нашла третью подсказку.

Резко поднявшись, со скрипом отодвинув стул, Малфой в два счёта оказался рядом с Грейнджер и уселся на соседний стул.

— Показывай.

Грейнджер хмыкнула и достала из кармана очередной пожелтевший пергамент, передав его Драко. Строчки почему-то никак не получалось прочесть — то ли освещение было слабое, то ли слишком сильно дрожали руки.

— Дай сюда, — в итоге сказала Грейнджер и вырвала пергамент из его непослушных пальцев. А потом начала читать:

— Ещё немного подобрался

К разгадке тайны. Опасайся

Теперь ступить с пути прямого,

Что залили слезами вдовы.

— Очередной бессмысленный бред, — через некоторое время заключил Малфой. — Этот шут над нами здорово смеётся.

— Знаешь, — нервно хихикнув, отозвалась Гермиона, — после того, как он назвал тролличью ногу для зонтов тем, что всем виднее… Я как-то не удивлюсь тому, что под вот этим бредом будет скрываться бред ещё больший.

— То есть, мы с тобой пока не точно определяем масштабы бредовости.

— Именно.

Дурацкий вышел диалог, подумал Малфой. Дурацкий, но чертовски верно раскрывающий суть вещей. Грейнджер вдруг спросила, всё ещё довольно глупо улыбаясь:

— Во сколько проснулся сегодня?

— Часа полтора назад, — махнул рукой Драко.

— Это хорошо. Это значит, что в ближайшее время от усталости точно не уснёшь.

— И что?

— А то, Малфой, что мы будем искать разгадку. Мне всё равно, какие у тебя планы на оставшуюся жизнь, но я не собираюсь всю её просиживать здесь. На меня здесь стены давят.

От той грубоватой и злой Гермионы Грейнджер, которую Малфой видел в коридоре, не осталось и следа. Она снова была просто умной, чрезмерно замкнутой всезнайкой, тихо вертела в руках почти пустую чашку с кофе, постукивала короткими ногтями по столешнице и сверлила взглядом стену напротив.

Такая Грейнджер была намного привычнее. И куда более странно, чем ещё вчера, было смотреть на неё — такую, когда видел её совсем другой.

— Ладно, — сказал он. — Ладно, пойдём искать разгадку.

Переместились они не далеко — сели в гостиной прямо на пол — Малфой по-турецки, а Грейнджер снова обхватив колени руками и опираясь на кресло.

— Давай рассуждать логически, — начал Малфой. — Первые две строчки — опять поздравления с тем, что мы не настолько тупые, как хотелось бы душке-Лепусу. А дальше — сама загадка. «Что залили слезами вдовы». Значит, речь идёт о том месте, где предпочитают плакать женщины, когда теряют своих мужей.

Грейнджер откинула голову назад, положив её на кресло, и прикрыла глаза. Голос её звучал безжизненно и глухо, и Драко понял, что ему это совершенно не нравится.

— Есть такое понятие, как вдовья площадка. Их делали в домах моряков. Женщины выходили на них, когда ждали своих мужей из плаваний.

— А почему вдовья?

— Слишком многие не возвращались.

Малфой тоже прикрыл глаза.

— Насколько я помню, среди Блэков не было моряков. Так что этот вариант нам вряд ли подходит. Что-нибудь ещё?

Грейнджер молча пожала плечами. Когда молчание слишком затянулось, и Малфой начал испытывать от него физический дискомфорт, он громко и как можно более жизнерадостно воскликнул:

— Ладно, Грейнджер, не принимай мой вопрос близко к сердцу, но если бы сейчас, не дай Мерлин, твой божественный Уизел вдруг умер, куда бы ты побежала в первую очередь? В этом вот доме.

— Во-первых, Малфой, не стоит так шутить с чужими жизнями…

— Я же попросил не заводиться…

— А во-вторых… А, впрочем, ладно. Если бы человек, которого я люблю, вдруг умер, — Малфой заметил это «которого я люблю», но предпочёл промолчать, — я бы… Наверное, на чердак.

— Почему?

Она снова пожала плечами:

— Там тихо и никто туда не заходит. Там можно плакать так, что тебя никто не увидит. Там… — она запнулась. — В общем, чердак, Малфой.

— Значит, пойдём на чердак.

— Ты так уверен в правильности моего ответа? — удивилась Гермиона.

— Нет, я уверен, что Лепус просто не предполагал даже, что разгадкой будет заниматься женщина. Так что пойдём.

— Сейчас?

— Почему нет?

— Там же темно, — поёжилась Гермиона.

— Брось, Грейнджер, ты волшебница или где?

— Или где.

— Я так и понял.

Он хмыкнул, но остался сидеть на месте. Чердак никуда не денется, в самом-то деле. А такие тихие вечера с Грейнджер, наполненные привычным, почти домашним препирательством, бывают слишком редко.

Вопрос крутился на языке и всё норовил выскочить без спросу, резко, не подготовленным. Нельзя быть резким, зачем-то увещевал себя Драко. Она ведь может и обидеться. Забота о том, сможет ли обидеться Грейнджер, была в новинку, и он несколько минут прокручивал мысль об этом в мозгу, после чего всё-таки не выдержал и спросил, как можно более аккуратно:

— Так ты и Уизли… Вы…

— Нет никаких «нас», Малфой. Есть он и есть я. И, пожалуй, кроме долгой и достаточно крепкой дружбы, пройденной вместе войны и одного на двоих лучшего друга у нас ничего общего и нет.

— Но вы ведь… — он удивился и никак не мог найти нужных слов. — Я ведь помню вас тогда, во время Битвы. И после неё. Вы же…

Она как-то судорожно вздохнула.

— Тебе, Малфой, когда-нибудь было знакомо чувство полного одиночества, накрывающего тебя с головой? Когда вокруг тебя — сумасшедший дом чистой воды, и во многом именно от твоих решений зависит, выживут ли твои друзья и близкие, падёт ли мировое зло… Когда ты почти год сидел в лесах, питаясь тем, чем придётся, и каждую секунду боялся, что вот сейчас вы аппарируете в очередное место, и вас там возьмут тёпленькими, свеженькими, и… — она задохнулась на минуту и спрятала лицо в ладонях, но всё равно упрямо продолжила: — А самое страшное, что даже если вас поймают, быстрой смерти тебе не дождаться, не для тебя быстрая смерть. Тебя будут пытать, потому что ты — лучшая подруга Гарри Поттера, магглорождённая, за которой идёт охота, которой говорят, что она украла у кого-то магию. Но ты всё равно аппарируешь, даже зная, что можешь попасть в руки кого угодно, и будет чертовски прекрасно, если это будут просто Упивающиеся, а не голодный, ненасытный Фенрир. И ты понимаешь, что шаг влево — и ты мертва, а шаг вправо — и мертвы твои друзья. Бесконечное, невероятное одиночество, с которым невозможно бороться никакими силами. Ты сама стёрла память своим родителям, надеясь защитить их, твой друг отдаляется от тебя всё больше и больше, потому что сам боится за тебя и думает, что, не будь его, тебе бы повезло в этой жизни больше. А второй друг прячется от тебя и почти ревнует, потому что считает, что Гарри для тебя важнее, просто как будто не понимает, что именно от Гарри и зависит наше будущее, от семнадцатилетнего мальчишки, которому тоже может быть страшно. А потом ты даёшь слабину, и позволяешь себе на миг поверить, что между тобой и ним что-то большее, чем просто привычная дружба, и стоит только протянуть руку, и он отзовётся, даже если точно так же не любит тебя. Просто ему тоже нужно чуточку тепла, совсем немного, просто чтобы согреться и не сойти с ума. И вы тянетесь друг к другу, и ты засыпаешь, положив голову на его плечо, и тебе впервые за, кажется, пару сотен лет не снятся кошмары, в которых твоих родителей разрывает на мелкие куски, где Гарри превращается в безжизненный труп под ногами Волдеморта, где… — она вдруг подняла голову и посмотрела прямо на Драко, и в глазах её стояли непролитые слёзы, но Грейнджер, чёрт возьми, всегда считала себя слишком сильной, и не давала себе права заплакать. — Ты знаешь, что такое полное, непроглядное одиночество, Малфой? Когда готов перегрызть глотку сам себе, но только не чувствовать этого. И чем хуже перегрызания собственной глотки попытка найти что-то доброе в объятьях друга? Вот только… Это всего лишь иллюзия. Которая проходит. Проходит, как только ты перестаёшь каждую секунду бояться за жизни — свою и чужие.

Она отвернулась и через какое-то время сказала:

— Извини, Малфой. Вырвалось.

Он подавил в себе желание глупо засмеяться или выругаться.

— Брось, Грейнджер. Тебе надо было высказаться.

— Теперь растреплешь всем о том, что я истеричка?

Он помолчал немного.

— Я не считаю тебе истеричкой. Я считаю тебя пережившим слишком много в своей жизни человеком. И если тебе и нужна психологическая помощь…

— Психологическая помощь?! — взвилась она и подскочила. — Психологическая? Помощь? Ты идиот, Малфой.

— Это ты идиотка! — закричал он, смотря на неё снизу вверх. — Я не то хотел сказать, но тебя это, конечно же, абсолютно не волнует!

Она постаралась успокоиться, сжимая и разжимая кулаки.

— Ладно, Малфой. Раз уж у нас сегодня вечер откровений. Поделись и ты чем-нибудь из своей богатой жизни, — Грейнджер уселась обратно на пол и сложила руки на груди. — Давай, я жду.

А что он мог ей рассказать? Что вообще можно было рассказать такого, чтобы это было равнозначно этой её боли? Разве что…

— Больше всего после того, как мы ушли от Лорда, я боялся, что он всё-таки победит и отомстит. Никогда не верил в Поттера, поэтому верил в Лорда. А когда верить стало не в кого… Навалился страх. Никогда ничего так сильно не боялся, Грейнджер.

Он рассказывал ещё очень долго и очень много о тех своих переживаниях, впервые настолько выворачивая душу перед кем-то посторонним. А Грейнджер слушала, не перебивая, а в какой-то момент вдруг вложила в его руку бокал, и он выпил залпом, осознав, что это было вино, слишком поздно. А она налила опять, и он, кидаясь в омут с головой, пил ещё.

И последней его мыслью, как раз перед тем, как отключиться, положив голову на острые коленки Грейнджер, являлся набор нецензурных слов и какая-то паническая мысль, что переспать с Грейнджер по пьяни будет одной из величайших его ошибок, даже если переспать с ней очень хочется.

*

— Знаешь, иногда мне кажется, что я тебе вовсе не нужен, потому что ты и без меня лихо распутываешь эти загадки чокнутого Лепуса, — мрачно сказал Драко, сидя у стола в кухне и поддерживая у головы холодный свиной окорок, медленно подтаивающий в его руках. Он не отрываясь смотрел на очередной кусок пергамента в её руках.

— Да нет, без тебя бы я не справилась. Ну, разве что с первой подсказкой. А так… Я просто сделала то, что мы вчера собирались сделать вместе — проверила чердак. Записка была под подоконником, мне даже искать долго не пришлось.

— Мерлин, что вообще вчера было?

— Мы пили вино, — осторожно сказал Грейнджер. — И ты… В общем, вот.

Малфой еле слышно застонал сквозь зубы:

— У меня непереносимость алкоголя. Пьянею от двух капель, а потом веду себя, как последний ублюдок.

— Да вёл ты себя вполне нормально. Быстро уснул, — она хотела добавить, что произошло это, когда его голова покоилась у неё на коленях, а её руки зарылись в его волосы, но вовремя прикусила язык.

Малфой опять застонал. Потом отнял ото лба окорок и меланхолично спросил:

— Ты точно уверена, что это лучше Антипохмельного?

— Начнём с того, что у нас нет Антипохмельного, Малфой. И это — да, лучшее средство из имеющихся. Ещё было бы неплохо найти аспирин, но я оставила все лекарства в «Норе», даже маггловские.

— Ладно, уговорила. Читай уже записку идиота-Лепуса.

— Малфой, скажи, почему ты постоянно добавляешь что-то к имени Лепуса? То идиот-Лепус, то чокнутых Лепус, то Лепус-псих, то ещё как-нибудь.

— Да потому что он и правда — чокнутый идиот и псих.

Гермиона хмыкнула.

— Ладно. Читаю.

Молодец ты, всё нашёл,

До конца почти дошёл.

То, что спрятал я, уж рядом,

Просто руку протяни.

Ты найдёшь всё, что желаешь,

Хоть пока не понимаешь.

Дальше сам искать пытайся,

На меня не полагайся.

— И всё? — выдохнул он, наконец.

Гермиона покрутила пергамент в руках, но в итоге только подтвердила:

— Да, всё.

— Вот козёл. Я думал, подсказок будет больше, — он вдруг со всей силы стукнул кулаком по столу. — Я думал, эти чёртовы подсказки куда-нибудь приведут!

Гермиона пожала плечами, а потом как бы между прочим сказала:

— Знаешь, я с тобой согласна. Он был абсолютно чокнутым, психанутым, неадекватным придурком.

— Ну хоть в чём-то мы сошлись, — выдавил из себя Драко и со стоном уронил голову на лежащие на столе руки. — Только это никак не отменяет тот факт, что мы, Грейнджер, в полной заднице.

*

Дни тянулись один за другим, перетекая, будто песок в песочных часах. Драко часами просиживал в своей комнате на подоконнике с книгой, которую на самом деле совсем не читал. И не то чтобы книга была не интересная, просто поселившаяся в душе апатия никак не хотела уходить и очень мешала сосредоточиться и увлечься повествованием, строчки начинали скакать перед глазами, а мысли путались и сбивались, устраивая в голове настоящее мысленное столпотворение. Когда наслаждаться унылым видом из окна становилось совсем невмоготу, Драко соскальзывал с подоконника и выходил из комнаты, бродил по дому, безотчётно обходя наверняка занятую Грейнджер библиотеку.

Присутствие Гермионы давно перестало его бесить, но видеться с ней упорно не хотелось, может быть, потому что один взгляд на её лицо вызывал бурю эмоций из-за этих дурацких пергаментов. Нет, не злость, скорее, безудержное отчаянье, когда хочется лезть на стены и стискивать зубы, чтобы не начать истерично кричать.

Грейнджер, в отличие от него, зарылась в книги — её-то мозгу точно не мешали сосредоточиться ненужные мысли о каких-то там загадках, о заточении на площади Гриммо, о том, что, если они не найдут разгадку, всю жизнь просидят здесь бок о бок, стараясь точно так же не попадаться друг другу на глаза. Сама мысль о том, что он теперь связан с Грейнджер почти что Нерушимой клятвой, казалась глупой и нереальной. Такого не может быть, думал про себя Драко, такого просто не может быть. Потому что не может. Это нереально. Это невозможно. Это просто смехотворно.

Внутренний голос смеялся над его умозаключениями и раз за разом напоминал, что — реально, возможно и, да, действительно смехотворно, просто умереть со смеху.

Малфой очень хотел обвинить во всей сложившейся ситуации именно Грейнджер — это было бы привычно и даже правильно. Но, вопреки собственному желанию, сделать этого не мог, потому что Гермиона не была виновата, виноват был исключительно Лепус. И привычно злиться на Грейнджер почему-то не получалось.

Малфой тяжело вздыхал, костерил себя почём зря за собственную беспринципность и — ничего не делал, только сидел, уставившись в окно целыми днями. Потому что — ну какой был смысл стараться что-то изменить в положении полнейшей задницы, из которой не предвиделось выхода.

Грейнджер поймала его в коридоре, когда он в очередной раз вышел на прогулку по поместью. Просто схватила за руку, будто делала так всю свою сознательную жизнь, и посмотрела как-то странно.

— Малфой? — спросила, будто сомневалась. — Ты как вообще?

Глупый вопрос, подумал Драко. Невероятно глупый. Что вообще можно на него ответить? Она ведь обидится на правду, хотя один из главных законов жизни гласит, что на правду не обижаются. Но она обидится всё равно, Малфой знал точно. А потому просто ответил стандартным:

— Нормально.

Она коротко кивнула и отвела взгляд, но ладонь с его руки всё равно не убирала. А потом сказала:

— Знаешь, в подвале ещё очень много вина. Я подумала, а почему бы…

Дура, подумал Малфой, какая же ты на самом деле дура, Грейнджер.

— У меня непереносимость алкоголя. То, что было в прошлый раз… Давай просто забудем. Я не хочу повторять.

Она издала странный звук — то ли всхлип, то ли смешок. А потом снова подняла голову и посмотрела на него. И во взгляде этом…

Малфой, пожалуйста. Я подыхаю в четырёх стенах. Я подыхаю от невозможности выйти. Я подыхаю от одиночества. Пожалуйста, Драко, пожалуйста.

Вот чёрт, подумал Малфой.

А Грейнджер отвернулась и выпустила, наконец, его руку. И угрюмо пошла опять куда-то в дебри пустого дома, где пряталась все эти дни так же, как прятался в спальне и пустых коридорах Драко. Он возвёл глаза к потолку, про себя называл себя же идиотом и крикнул ей вслед:

— Эй, Грейнджер! Я против вина, но не против тебя. Если пригласишь меня на чашку кофе, я буду… рад.

Она повернулась и улыбнулась.

— Выпьешь со мной кофе, Малфой?

Он не смог сдержать ухмылки.

*

Дни потянулись медленно, словно резина. Гермиона продолжала целыми днями просиживать в библиотеке, спрятавшись от гулкой тишины дома за высокими стеллажами, полными древних фолиантов. Вот только теперь Малфой составлял ей компанию, развалившись в кресле у камина и будто нехотя читая дневник Поллукса, медленно переворачивая пожелтевшие от времени страницы, или пытаясь в очередной раз найти какой-то скрытый смысл в последней загадке, заученной уже наизусть. Иногда он отрывался от этих довольно скучных занятий и смотрел на Грейнджер — на то, как она хмурила брови, вчитываясь в содержимое очередной книги, как поправляла прядку волос, всё время норовившую выбиться из незамысловатой причёски, на тонкие пальцы, поглаживавшие страницы, на то, как смешно она подпирала кулаком голову. Когда он смотрел на неё — такую, ему казалось, что Грейнджер решила перечитать все на свете книги, и ничто не сможет оторвать её от этого занятия. Он и не смел отрывать, только смотрел на неё и улыбался еле заметно, и даже научился готовить кофе так, как любила она — добавляя уйму сливок и килограмм сахара. Всё ещё не понимая, как можно пить такую бурду, он молча ставил кружку на стол перед Грейнджер и ловил её благодарный, тёплый взгляд, а потом смотрел, как она отпивает пару глотков и прикрывает глаза от удовольствия. И всё это казалось настолько правильным, что становилось страшно.

Малфой привык к Грейнджер, и боялся этой привычки больше всего на свете.

Впервые за всё время пребывания их на Гриммо, старый, скрипящий от старости дом не казался чужим, пустым, холодным, унылым, страшным, одиноким… Здесь, в библиотеке, поселился невесомый, тёплый уют, расползавшийся вверх и вниз по лестницам, заглядывавший во все комнаты, стиравший тени во всех углах. И даже мерное посапывание нарисованной миссис Блэк за гобеленом странным образом вплеталось в него, дополняя.

Из этого уюта не хотелось уходить, и Малфой всё чаще ловил себя на мысли, что, может быть, чудак-Лепус своим проклятьем сделал не очень-то плохую вещь — конкретно с ними двумя. Потому что теперь можно было продлить это хрупкое ощущение домашнего тепла ещё на какое-то время — до тех самых пор, пока они не найдут разгадку.

Только Малфой никогда не забывал, кому именно принадлежал этот дом. И знал точно, что, когда придёт время, его отсюда выгонят, какие бы причины пребывания не существовали.

Дни тянулись медленно, словно резина, наполненные шорохом переворачиваемых страниц, треском пламени в камине, мерным дыханием Гермионы… Эти ощущения не хотелось прерывать, хотелось пустить всё на самотёк и ни о чём не думать, только читать умозаключения Поллукса и смотреть на Грейнджер.

А потом пришёл Уизли.

Они услышали выбивающийся из привычной тишины шум одновременно — оба оторвались от чтения и посмотрели на дверь, а потом — друг на друга. Грейнджер сразу подскочила и выхватила из кармана палочку, Малфой сделал то же самое и первым подлетел к двери, вышел на лестницу и, заглядывая вниз, между пролётами, машинально прикрывал Грейнджер.

— Что там? — тихо спросила она.

Он пожал плечами, а потом увидел мелькнувшую копну рыжих волос и выдавил сквозь зубы:

— Уизли.

Да, возможно, он был предвзят, но до сих пор считал Уизела заносчивым придурком, греющимся в лучах чужой славы. Он полностью осознавал свою предвзятость, а иногда, в последние дни, даже задумывался: если бы его заперли на Гриммо не с Грейнджер, и именно с Рональдом, они бы нашли общий язык? Внутреннее чутьё вовсю орало, что не только не нашли бы, но ещё и расквасили друг другу носы в первый же день соседства. Однако он понимал, что, скажи ему кто-нибудь месяц назад о том, что он будет наслаждаться обществом Грейнджер, он бы умер от истерического смеха.

Общаться с Уизелом не хотелось всё равно, а потому он очень медленно спускался вниз, и, что самое то ли странное, то ли приятное, Грейнджер, издав странное «О… Рон…» тоже не спешила вниз в объятья своего друга. Так они и спускались, пытаясь тянуть время, которое вдруг, ни с того ни с сего, наоборот побежало галопом. Хотелось вернуться обратно в библиотеку и запереть дверь, наложив кучу запирающих. И чтобы никто не мешал.

А потом снизу заорали:

— Гермиона, да где ты есть, а?!

Грейнджер тяжело вздохнула и прошептала:

— Ну действительно, а то ты не выучил мои излюбленные места за столько лет знакомства.

Малфой ухмыльнулся и даже не стал скрывать эту ухмылку от Уизела.

— О, вот ты где. Привет, — сказал тот, не обращая внимания на Малфоя. — Мама очень хочет видеть тебя на семейном ужине сегодня. Чарли приехал, вот мы и собираемся.

— Привет, Рон, — она неловко улыбнулась. — Боюсь, что не смогу.

Глядя в изумлённое лицо Уизли, Малфой ухмыльнулся ещё шире. А тот перевёл, наконец, на него взгляд и недобро сощурил глаза.

— Почему?

— Я… У нас тут непредвиденные обстоятельства, Рон. Передай, пожалуйста, Молли мои извинения и…

— Я чего-то не понял, — перебил её Уизли, — ты отказываешься от семейного ужина, променивая его на вечер в компании Малфоя? Я думал, ты тут уже на стенку лезешь от такого прекрасного соседства. А ещё мы с Гарри волновались за тебя — ты уже неделю не появляешься на собраниях и вообще не выходишь из этого дома.

— Я же говорю, у нас непредвиденные обстоятельства.

— Которые важнее ужина?

Малфой закатил глаза и сложил руки на груди, потому что желание настучать ими по пустой голове Рональда было просто нестерпимым.

— Да, Рон, боюсь, что так.

И как Грейнджер удавалось быть такой спокойной? Малфой предполагал, что всё дело в практике — в конце концов, она общалась с этим чудовищем почти семь лет и уже наверняка успела натренировать собственную выдержку. А вот Малфой действительно с трудом себя сдерживал, стараясь считать про себя до миллиона, но упорно сбивался на тройке и начинал с начала. И вдруг Грейнджер сделала страшную вещь: не заботясь о том, как это будет выглядеть со стороны, он положила ладонь на локоть Драко — успокаивая, приводя в чувство. Малфой посмотрел на её руку, как на обезумевшую мантикору, а потом перевёл взгляд на Уизли и увидел, что тот тоже смотрел на всё происходящее… Странно смотрел.

— Гермиона, — спросил он как-то жалобно, — объясни, что здесь происходит.

Грейнджер кинула тяжёлый взгляд на Драко, потом на Рона и коротко кивнула:

— Пойдём на кухню, — и уже подойдя к двери, обернулась к Малфою: — Драко, останься здесь, пожалуйста. Я не хочу, чтобы вы разгромили весь дом.

Он застыл скорее не соглашаясь, а просто от шока. И ему ничего не оставалось, кроме как смотреть на захлопнувшуюся за Рональдом дверь.

Когда через десять минут Уизел выскочил из кухни — красный от злости и метающий молнии взглядом, Малфой не знал, чего ему больше хочется: подпихнуть Уизли к двери, чтобы выметался поскорее, засмеяться ему в лицо или бежать на кухню, чтобы проверить, жива ли там ещё Грейнджер. Третье желание в конце концов победило, и Драко сбежал вниз по ступеням. Гермиона была здесь — сидела у стола, обхватив руками голову, и мелко дрожала.

— Грейнджер? — тихо спросил он. — Эй, ты что? Что этот козёл сказал тебе?

Гермиона сорвалась с места — стул с грохотом повалился на пол — и побежала мимо Малфоя наверх, наверняка в библиотеку, прикрывая лицо руками и стараясь подавить рыдания. Малфой долго смотрел ей вслед, а потом сел у стола точно так же, как сидела до этого Грейнджер — уткнувшись лицом в ладони.

Какого же чёрта, думал Малфой. Почему от осознания того, что Уизел мог сказать или сделать Грейнджер что-то плохое, внутри нарастала волна жгучей ненависти? Хотелось догнать этого урода и хорошенько двинуть его головой об стену, чтобы вышибло дух и все мерзкие мысли, чтобы больше не прикасался к ней и не смел даже думать о том, чтобы обидеть. Мысль вызывала какое-то ужасное чувство… несоответствия. Раньше бы он, пожалуй, просто посмеялся над ситуацией, а теперь выходила сплошная чушь.

Он вспомнил их общение с Грейнджер раньше — вспомнил каждый раз, когда обзывал её грязнокровкой, когда выплёвывал оскорбления ей в лицо, каждый уничижительный взгляд, который бросал на неё во время стычек с Поттером, когда Грейнджер пыталась их успокоить. И ещё — тот единственный раз, когда она сама сорвалась и залепила Малфою пощёчину. Это было на третьем курсе, а щёку до сих пор начинало жечь, когда он вспоминал об этом унизительном событии.

Он старался подумать, как бы было, если бы они не враждовали так открыто, если бы она не была лучшей подругой Поттера. Он пытался, но понимал, что ничего бы вообще не вышло, потому что она грязнокровка, какой бы умной ни была, какой бы интересной, какой бы красивой…

Он вцепился себе в волосы побелевшими пальцами, осознав, что только что признал Грейнджер красивой. Второй раз в жизни ему очень захотелось выпить, точнее, напиться, что в его случае всё равно было равнозначно. И он уже даже встал и направился прямиком к буфету, где, он знал, стоит бутылка вина, но в последний момент резко развернулся и, стиснув зубы, вышел из кухни. Определённо, Грейнджер сейчас было хуже, а значит оставлять её одну — не то чтобы не благородно (да и кого когда вообще интересует благородство в их идиотском мире), но определённо не по-дружески. А раз уж они с Грейнджер теперь вроде как друзья…

Малфой опять вцепился в волосы и, резко остановившись на лестнице, опёрся спиной о стенку. Хотелось побиться головой — до звона в ушах и искр перед глазами. Какой-то на хрен вечер откровений, подумал он, с силой нажимая пальцами на виски.

Собравшись с силами, он всё же пошёл дальше — в библиотеку, Грейнджер наверняка была именно там.

Комната встретила его тусклым светом из потухающего камина. За окнами собирались тёмные сумерки, кидая причудливые тени на стеллажи с книгами. У камина Гермионы не было, но Малфоя это не удивило, он точно знал, где она, потому что прятаться там было логичным — если ты, конечно, действительно прячешься. А Грейнджер пряталась.

Она сидела в кресле в самом дальнем конце библиотеки. Книги на полках здесь покрылись паутиной — Грейнджер ещё не дошла до них, да и вряд ли дойдёт в ближайшее время. Впрочем, им предстояло сидеть в этом доме ещё очень долго, а потому даже у этих книг был шанс. Шанс есть всегда, подумал Драко.

Грейнджер сидела в кресле с ногами, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом. Распущенные волосы падали неаккуратными прядями, и лившийся из окон сумеречный полу-свет расцвечивал их в какой-то странный, почти фиолетовый цвет.

Драко сложил руки на груди и опёрся на ближайший стеллаж. Он не знал, с чего начать, и как всегда в таких случаях, губы сговорились с мозгом, перестали слушаться, и Малфой сказал первое, пришедшее на ум:

— Боялся, что найду тебя на чердаке.

Грейнджер резко подняла голову и всмотрелась в его непроницаемое лицо. На её лице не осталось даже и следа от пролитых слёз, будто и не было их никогда вовсе, будто не было Уизли, не было ничего.

— Почему? — безучастно поинтересовалась она.

Малфой хмыкнул, впиваясь пальцами в собственные плечи:

— Ну, знаешь, тогда бы это подтвердило, что ты любишь Уизли. Ты бы тогда точно убежала на чердак, если бы вы поругались. Ты говорила так.

Она положила подбородок на колени и тяжело вздохнула.

— Нет, на чердак я не побегу… — задумчиво сказала она. — Я… Ох, чёрт, Малфой, что же я наделала.

Она снова уткнулась лицом в ладони, а Малфой не мог оторвать взгляда от её тонкой шеи, обнажившейся, когда она встряхнула волосами. Он сглотнул появившийся в горле ком и тихо спросил:

— Что же ты наделала?

— Правду сказала, что же ещё, — мрачно откликнулась Гермиона, голос звучал глухо. Драко хмыкнул.

— А, ну тогда понятно. Всегда знал, Грейнджер, что за правду бьют. Больше никому не говори правды, — он снова ухмыльнулся и позволил себе подойти немного ближе, всего лишь на пару шагов, прижимаясь спиной к стеллажам, вдыхая тонкий запах волос Грейнджер и присущий только старинным библиотекам запах древних книжных страниц. — Как же отреагировал Уизли?

— Сказал, что вытащит меня отсюда, и предложил аппарировать прямо в Мунго, в отдел проклятий.

— Ну а что, здравая ведь идея. Почему ты ещё здесь?

Она посмотрела на него с вызовом.

— А почему ты ещё здесь, Малфой, если считаешь это хорошей идеей?

Он не вспомнил почему-то о запрете покидать этот дом и понял, что угодил в собственную ловушку и, что самое противное, ответить ему было нечего, потому что придумать правдоподобную ложь так быстро невозможно, а правду говорить — глупо. Потому что за правду бьют.

Грейнджер некоторое время смотрела, как он сконфуженно закрывал и открывал рот, силясь сказать что-то, придумать на лету. А потом хмыкнула и, будто констатируя факт, заявила:

— Вот именно, Малфой.

И что значила эта фраза, Драко не знал. А может быть, и не хотел знать. Он медленно осел вниз, на пол, к ногам Грейнджер, стараясь успокоиться.

— Что он вообще тут забыл, этот ваш Уизли? — зло проговорил он.

— Как будто ты не слышал. Семейный ужин.

— Но ты ведь не их семья! Что за бред — приглашать чужих людей на семейные ужины.

Она махнула рукой, как бы стараясь сказать, что ни черта он не понимает, но всё же пояснила:

— Для Уизли ни я, ни Гарри никогда не станем чужими. Молли и Артур всегда принимали нас, как собственных детей. Ну, меня, может быть, и не всегда, но в последние несколько лет — точно. И я люблю их, Малфой, почти так же сильно, как собственных родителей. Хоть тебе, наверное, этого и не понять.

— Ну почему же… — спокойно произнёс он, вспоминая профессора Снейпа. — У меня был человек, к которому я относился, почти как к собственному отцу.

Грейнджер просто кивнула, будто и так всегда об этом знала.

— А ещё… — она закусила губу. — А ещё я так и не говорила раньше Рону, что мы расстались.

Он посмотрел на неё, как на умалишённую:

— Ты… что?

— Да, Малфой, вот такая я дура, что не могу причинить боль своему другу.

— Грейнджер, ты действительно непроходимая тупица. Он же думает, что вы вместе. Что у вас всё хорошо. Он же наверняка уже заявил всем о том, что через неделю вы поженитесь, да только тебя предупредить забыл. Вот, пришёл, а ты его послала. Ты вообще хоть иногда мозгами пользуешься, когда не в стенах библиотеки находишься?

— Я сказала ему сегодня, — раздражённо ответила Гермиона. — Я сказала… А значит, у него больше не должно остаться иллюзий на этот счёт. На счёт нас. Меня. Я… А он сказал, что я дура, если меняю его на тебя. А я… Ох, чёрт, Малфой…

Он снова увидел, как она плачет. Это зрелище было однозначно не тем, которое ему хотелось бы наблюдать. Хотелось, чтобы Грейнджер смеялась, улыбалась, закусывала губу, увлекшись очередной книгой, аккуратно поправляла волосы, закидывала голову от наслаждения…

Последнее было явно не из личных воспоминаний, и Малфой почувствовал, как по щекам разливается предательский румянец.

— Так, Грейнджер, — заявил он, поднимаясь с пола и хватая её за руку, — бокал вина. А лучше — два бокала.

Он потащил её в гостиную, стараясь аккуратно вести по ступеням, потому что плачущая Грейнджер, кажется, в принципе не имела мозгов, зато имела ватные ноги, норовившие зацепиться за что угодно, даже за воздух. Усадив её в кресло, он взял два бокала и бутылку, налил и поставил на стол. Не увидев реакции, втолкнул бокал в её пальцы и приказал:

— Держи! И пей.

И взял второй, осушая залпом.

— Малфой, — пробурчала она, вытирая слёзы, — у тебя же непереносимость.

Он набрал в грудь побольше воздуха и заорал:

— Да плевать мне! — и ухмыльнулся. Выкрикивать собственную ярость на себя самого было приятно. И, пожалуй, необходимо. — Я плевать хотел на непереносимость. Я плевать хотел на всё на свете. Я, Грейнджер, может быть, хочу напиться.

Алкоголь ударил в голову почти сразу и, ухмыляясь ещё шире, Драко налил ещё один бокал и снова выпил до дна.

— Грейнджер, не отставай. Будет не честно, если я напьюсь, а ты будешь трезвой, как стёклышко. В конце концов, это тебя надо успокаивать.

— Уверен, что меня? — скептически осматривая Драко, спросила она.

Он улыбнулся и вдруг упал перед её креслом. И положив голову ей на колени, пробурчал:

— Я уже ни в чём не уверен.

В гостиной было тихо и тепло. Обхватив руками ноги Грейнджер, он прижал их к себе, стараясь не задумываться о том, что делает. Гермиона же, вопреки его ожиданиям, не заорала «Пожар», не оттолкнула и даже не назвала идиотом.

Впрочем, идиотом всё же назвала, но чуть позже — когда зарылась пальцами в его волосы, а он выдавил из себя только:

— Причёску испортишь.

Вот, именно после этого и сказала:

— Какой же ты идиот, Малфой.

Но в голосе всё равно была только улыбка. И за одно это — чтобы она улыбалась, а не плакала по Уизелу — Драко готов был наделать ещё кучу глупостей. И приступил сразу: привстав и потянувшись вверх, к её лицу, он прикоснулся пальцами к щекам, очерчивая скулы, а потом, не отводя взгляда от её глаз, приблизил лицо. Грейнджер приоткрыла губы, опалив его своим дыханием, и Малфой потянулся к этому дыханию и накрыл её губы своими.

Грейнджер была сладкой и солёной от слёз, Грейнджер была тёплой и расслабленной, и её — такую — хотелось зацеловать до умопомрачения. Её хотелось ласкать, чтобы она плавилась под его настойчивыми, горячими ладонями. Её хотелось любить — так, как не любил никого никогда в жизни: долго, страстно, обречённо, доводя до исступления.

Он обнял её за шею, провёл руками по спине вниз, к лопаткам, очертил их, потом спустился ещё ниже, к пояснице, и, поднимая футболку, скользнул, наконец, пальцами по её обнажённой коже, лаская. Подавить стон было просто невозможно, и он чувствовал, как Грейнджер выгибается ему навстречу, стараясь быть ближе. Он оторвался от её губ и поцеловал в шею, лаская кожу языком, чуть прикусив зубами, втягивая в себя, чтобы оставить засос, чтобы Уизел, если ему вдруг захочется прийти ещё раз, понял, что здесь, с этой шикарной девушкой, ему не светит ни хрена. Потому что эта девушка была его, Драко Малфоя, а Малфой не привык делиться своим — ни с кем.

Всё это походило на страшный морок, потому что Драко Малфой — в трезвом уме и добром здравии — вряд ли смог сказать такое о ком-то, тем более о грязнокровке Грейнджер, после единственного поцелуя. После единственного сладкого, абсолютно сумасшедшего поцелуя и недели подавляемой в себе жгучей нежности, расплывавшейся по венам, словно наркотик.

— Хочу тебя, — простонал он ей в шею и стянул, наконец, так мешавшую футболку. И впился поцелуем в ключицу, а потом стал покрывать поцелуями её тело — быстрыми, шальными, не обращая внимания, куда попадали губы. — Мерлин, Грейнджер, я так хочу тебя, — разум затуманивался всё больше, и отчаянно не хватало воздуха. — Я сейчас просто сдохну, Грейнджер, от тебя.

Она засмеялась, всё ещё зарывшись пальцами в его волосы. И Малфой застонал от этого смеха, и, продолжая целовать её, прошептал:

— Это будто какая-то магия. Меня тянет к тебе, Грейнджер.

И сразу почувствовал, как она вдруг напряглась в его руках и прекратила взъерошивать его волосы. А потом резко отстранилась, упираясь руками ему в грудь, стараясь держать дистанцию.

— Что? — непонимающе спросил Драко, и Грейнджер, смотря в его затуманенные, шальные глаза, тоже задумалась — что это она? От одной фразы, брошенной в порыве страсти, глупой фразы…

Но мысли быстро проносились в голове, она почти слышала, как щёлкают они в её мозгу. Это же Малфой. Драко Малфой, которого она ненавидела всю свою жизнь. Драко Малфой, злейший враг её лучшего друга, пусть и принявший их сторону, перешедший на неё в последний момент. Но это Драко Малфой.

Она оттолкнула его и встала, схватила футболку и быстро натянула её на себя, стараясь скрыться от пожирающего её тело взгляда Малфоя.

— Что? — повторил он.

— Ты прав, Малфой, это какая-то магия. Или нам в голову ударил алкоголь. Или… Я не знаю. Это не на самом деле.

Он задумался на мгновение, потом его губы вдруг искривились в злой усмешке.

— Знаешь, Грейнджер, меня ещё никто не кидал вот так вот, — он посмотрел на топорщащиеся штаны. — Со стояком, с диким желанием, отмазываясь каким-то глупыми причинами.

Он встал и медленно побрёл к двери.

— Драко, — как-то жалобно протянула она. Ведь она совсем не это имела в виду, она просто… Она хотела показать, что они ведут себя неправильно, что это всё не с ними, что это наверняка очередные проделки сумасшедшей семейки Блэков…

— Если ты хотела растоптать мою гордость и унизить, могу заверить, что тебе это удалось. Ты магглокровка, Грейнджер. А я Малфой. Я всегда смогу удержать себя от неразумных поступков. Всегда, слышишь? Сколько бы я не выпил и какая бы магия на меня не влияла. Пожалуй, под Империусом я бы ещё смог… Но вряд ли это был он. Поэтому… — усмешка не сходила с его лица, а в глазах стояла жгучая, нереальная ненависть. — Доброй ночи, Грейнджер.

И он ушёл. Гермиона со стоном упала обратно в кресло и, схватив со стола бокал, осушила его до дна.

*

Темнота спальни успокаивала и дарила мнимое чувство защищённости. Но он понимал, что ни о какой защищённости речи быть теперь просто не могло — он в одном доме с Грейнджер, которая просто растоптала его своими острыми каблучками.

Уткнувшись лицом в подушку, Малфой пытался сосредоточиться и подумать о чём-нибудь мерзком — флобберчервях, отвратительном вкусе костероста или похотливых прикосновениях к нему тётки Беллы в тёмных углах Малфой-Мэнора. Всё, что угодно, всё самое мерзкое и неприятное, что было в его жизни, лишь бы ушло это гулкое, болезненное возбуждение. Лишь бы не опускать руки и не начинать дрочить, как школьнику, которому не с кем спустить пар. Мерлин, думал он, последний раз я удовлетворял сам себя на четвёртом курсе, когда Паркинсон ещё не разрешала к себе притрагиваться, строя из себя невинную овечку. С четвёртого курса — ни разу, и тут…

Мысли о мерзостях не помогали справиться с проблемой, он всё равно вспоминал нежные прикосновения Грейнджер, то, как скользил его язык по горячей коже, засос, который он оставил на её тонкой шее…

Тихо застонав, он перевернулся на спину, расстегнул брюки и обреченно взялся за член, резко провёл рукой вверх-вниз, прикусил губу и позволил себе вспомнить — каждое мгновение из этих нескольких минут, которые, кажется, станут его новыми эротическими мечтами ещё на долгое время.

Потерявшись в ощущениях, стараясь стонать тише, слушая всё нарастающий гул в ушах, он не услышал, как открылась дверь в тёмный коридор, как проскользнула к его кровати тонкая фигура, как склонилась она над ним. И лишь когда чужие пальцы аккуратно, но настойчиво убрали его руки, он открыл глаза и посмотрел на сидящую на кровати Грейнджер.

— Мерлин, пошла вон, — простонал он, стараясь отвернуться, прикрыться, да что угодно, лишь бы она не видела этой его слабости.

— Драко, я подумала… — она склонилась к нему и снова опалила дыханием. — Я решила…

У неё был слишком решительный взгляд и румянец на щеках. И чувствуя её ладонь на члене, он понял, что опять пропал. Что она действительно может делать сейчас с ним всё, что угодно, даже выставлять голым перед Гриннготтсом. Что его железная воля дала какой-то сбой, потому в Грейнджер хотелось утонуть. Утонуть и никогда не возвращаться к жизни.

— Драко, ты…

— Да хватит болтать, — заявил он, сгрёб Гермиону в охапку и припал к её губам. — Вечно ты… Только говоришь…

Она ухмыльнулась и оторвалась от него, и Малфоя на мгновение сковал дикий ужас — вот сейчас она снова уйдёт… Но она всего лишь лихорадочно стягивала с себя такую ненужную сейчас одежду. Он не мог оторвать от неё взгляда, даже на мгновение. В падающем из окна призрачном свете фонаря она казалась белой, будто вылепленной из гипса статуей. И лишь через некоторое время Драко понял, что сам ещё позорно одет, и начал судорожно стягивать с себя всё мешающее.

Грейнджер застонала и снова наклонилась к нему, а он схватил её, перевернул и подмял под себя. И продолжив прерванное в гостиной занятие, продолжил покрывать её тело поцелуями — губы, скулы, шея, ключицы, всё ниже и ниже. Втянуть в рот сосок, почувствовать, как твердеет он под языком, провести языком по груди, по животу.

— Никогда, слышишь? Никогда не смей больше так делать, — шептал он между поцелуями, сжимая её тонкие запястья и заводя её руки за голову. — Ты, чёрт тебя возьми, никогда больше не посмеешь так сделать.

Ему хотелось быть нежным, но Грейнджер так громко и сладко стонала, так извивалась под ним, стараясь шире развести в стороны ноги, прижимаясь к нему всем телом, что у Малфоя сорвало крышу. Всё ещё держа её руки над головой одной рукой, второй он сжал ей грудь, одновременно кусая в шею, почти в то самое место, где раньше оставил болезненный засос. Он шарил свободной рукой по её телу, стараясь почувствовать каждый дюйм её тела, провёл кончиками пальцев по животу, чуть царапая кожу, спустился ниже, на мгновение задержался на клиторе, наслаждаясь её стонами, сцеловывая их с её губ, а потом резко ввёл в неё два пальца, задержал их на мгновение, а потом продолжил ласкать, продвигаясь внутрь, всё глубже, обратно.

— Господи, Драко, Драко, — он слушал, как звучит собственное имя из её опухших от поцелуев губ, и дурел от этих звуков, от тонкого жалобного хныканья, просящего, почти умоляющего.

Грейнджер выгнулась ещё сильнее, стараясь вырваться из его хватки, чтобы прижаться к Драко. Волосы её разметались по подушке, губа была закушена. Взглянув в её шальные глаза, он больше не смог сдерживаться, пьянея от одного только её вида, и с громким стоном полностью вошёл одним резким движением.

— Никогда больше, — шептал он ей в ухо, задевая губами мочку, — не смей мне отказывать.

Он снова опустил руку и стал ласкать её клитор и смотрел, смотрел, наслаждался всем её видом, этой покорностью, от которой сводило зубы, этой страстью, которая опаляла кожу, впитывал их в себя взглядом, чтобы запомнить и никогда больше не забыть. Гермиона подавалась навстречу, выдыхала бессвязные стоны, а потом вскрикнула, и он почувствовал, как сжимаются вокруг его члена мышцы, как утыкается она лицом в его предплечье, кусая, целуя, кусая снова.

— Мерлин, Малфой, да, ещё, — исступлённо шептала она, и Драко отпустил её руки, разрешая уронить их себе на спину, впиться ногтями, провести, оставляя следы. Приподняв за ягодицы, он начал быстро трахать её, откинув голову назад и пытаясь подавить стоны.

И когда оргазм наконец накатил на него душной, тяжёлой волной, Драко упал на неё сверху, целуя мокрые от пота плечи и шепча какие-то жаркие непристойности. И Гермиона плавилась под его поцелуями, подставляя им шею, грудь, живот, всю себя.

Улыбаясь.

*

— Я всё же должна аппарировать к Уизли, — сказала она, стоя у зеркала и стараясь пригладить непослушные волосы.

— На фига? — угрюмо спросил Драко и поймал в зеркале её взгляд. — Зачем тебе туда, Гермиона?

— Мне нужно извиниться за то, что меня не было на семейном ужине. Они мне всё-таки не чужие, — пожала она плечами.

— А если ты грохнешься в обморок прямо посреди улицы и умрёшь, я что, буду коротать здесь вечность в одиночестве? — он окинул её взглядом, ненадолго остановившись на губах.

Она хмыкнула и подошла к нему, провела пальцами по щеке и совершенно обезоруживающе сказала:

— Я тоже за тебя волнуюсь, Малфой, — и коснулась его губ лёгким поцелуем. Даже от такой сомнительной ласки Драко почувствовал, как его захлестнула волна возбуждения. Как подросток, подумал он про себя и схватил Гермиону за запястье, притягивая к себе. Она вывернулась из захвата: — Так я точно никуда не уйду, Малфой. Это уже третья моя попытка уйти, которая прервётся подобным образом. Дисциплина, мистер Малфой!

Он улыбнулся и проводил её в холл, остановившись в дверном проёме и упираясь руками в косяк.

— Я быстро, — сказала она, открывая дверь.

— Если что, сразу аппарируй обратно, — ответил Малфой.

«Я тоже буду скучать», — про себя ответила Гермиона и закрыла за собой входную дверь.

Драко, практически впервые оставшийся дома один после той странной ночи. Десять минут назад он предполагал потратить это время на обдумывание их действий и отношений, но теперь понял, что обдумывать их не хочется абсолютно. Наверное, впервые ему не хотелось думать — хотелось только наслаждаться происходящим с ними. Потому что происходящее было поистине прекрасно.

Усевшись в кресло в гостиной — то самое, где Грейнджер извивалась в его руках впервые — он поставил на стол часы и упёрся в них взглядом, засекая время. И усилием воли изгнал из головы все свои мысли. Он просто отдыхает. Он просто наслаждается тишиной.

Кажется, он просто сидит дома и ждёт свою девушку.

*

Она появилась чуть меньше, чем через час. Впорхнула в дверь, улыбаясь, уронила сумочку в коридоре, рядом бросила стянутые с ног туфли и вошла в гостиную. На её лице играла улыбка, и увидев это, Малфой почувствовал, как всколыхнулась внутри ревность. Он быстро подавил её — в конце концов, если он будет продолжать реагировать так на каждую её улыбку… Тем более, когда улыбается она ему.

— У меня две новости. Для разнообразия — обе хорошие, — она подошла к креслу и залезла на колени лицом к Драко, уже привычно запуская пальцы в его волосы и взлохмачивая причёску.

— Какие же? — удивился он, машинально обхватывая её за талию, проводя по бёдрам, облачённым в тонкие летние джинсы.

— Во-первых, Гарри разрешил тебе отсюда выходить.

Драко разом сник.

— Но ты же понимаешь, что это невозможно…

— Постой. Это была только первая новость. А во-вторых… — она облизала губы, и Малфой припечатал это движение тяжёлым взглядом. — А во-вторых, я не почувствовала себя плохо. Ни чуть. Никакой головной боли, ничего.

Он хмыкнул.

— Может быть, слишком недолго?

— В прошлый раз накатило в первые же полчаса, а потом боль только увеличивалась.

Он внимательно смотрел на неё и кусал губы.

— А если…

— Никаких «если», Малфой. Кроме одного. Если ты боишься, у нас, конечно же, ничего не выйдет.

Малфой долго молча сидел, машинально наматывая прядь её волос на палец.

А потом его вдруг озарило. Почти грубо столкнув Гермиону с колен, он побежал в библиотеку, к своему столу. Там, всё ещё открытый, но уже забытый, лежал дневник Поллукса. Следовавшая за Драко Грейнджер смотрела на него, как на сумасшедшего, когда Малфой быстро переворачивал страницы, ища необходимые записи.

— Если хочешь назвать меня идиотом, Грейнджер, можешь начинать хоть сейчас. Потому что я на самом деле идиот и ничего не понял сразу.

— Да что случилось?

— Сейчас, сейчас… О, вот! Не поверишь, Грейнджер, но Поллукс тоже поделился своей первой находкой с другим человеком. У него был лучший друг, Артемиус — фамилию не знаю, но подозреваю, что это Артемиус Вокстел, впрочем, тебе это имя ни о чём не говорит. Так вот, судя по всему, они нашли все те же подсказки, а потом Артемиус умер. Когда я читал, я всегда думал, что он просто уже не мог больше находиться в особняке Блэков, и свалил, наплевав на предосторожность. Но…

— Но? — оторвала Грейнджер зачитавшегося, остановившегося на полуслове Малфоя.

— Точно! Послушай. Мой милый друг Артемиус, как много мы прошли рука об руку… бла-бла-бла… Ага, вот. Я всегда знал, что это ужасное проклятье разделит нас, разведёт по углам, но я никогда не мог предположить, что это будет так. Я всегда относился к тебе, как к очень хорошему другу, ценил твою помощь и поддержку и старался по мере сил поддерживать в ответ. Но в последний месяц вся моя жизнь будто встала с ног на голову, а я почему-то не решился — или попросту не смог — перевернуть её обратно. Я не знаю, что взбрело в мою пустую голову, что заставило меня усомниться в чувствах к своей горячо любимой молодой супруге, подумать плохо о тебе самом. Но страсть, которой я воспылал к тебе, была столь непримирима, что я просто физически не мог с ней бороться. Да и не хотел, потому что лучше этой страсти ничего никогда в моей жизни не было. Тебе невозможно противостоять, ты — будто вейла. Был. Милый Артемиус, я бы хотел сказать, что, знай я, чем закончится тот наш разговор, я бы ни за что не решился начинать его. Но я понимаю, что это ложь, а лгать, вглядываясь в твои мёртвые глаза, навсегда застывшие и отпечатанные у меня под веками, представляется мне невозможным. Я бы просто постарался быть мягче и деликатнее, чтобы ты не пугался так сразу, постарался тебя удержать, чтобы ты не вырывался из этого проклятого дома, подставляясь под действия проклятья, как под Аваду. Я никогда не забуду тебя, мой Артемиус, и навсегда сохраню в своей душе то светлое, что было между нами.

Драко оторвался от чтения, захлопнул дневник и перевёл дух. У Грейнджер было сосредоточенное лицо, и он очень надеялся, что до неё всё дойдёт. Она ведь умная у него. У него. О, Мерлин.

— Значит, то, что между нами — это просто действие проклятья? Чары? Будто бы просто магия?

— Выходит, что так, — он отвёл взгляд.

— И мы поступили правильно, раз поддались ей, а не сделали, как Артемиус?

— А вот этого я не знаю, Грейнджер. Я только знаю, что через время у Поллукса на столе появилась очередная бумажка со словами, что они, мол, не справились, облажались по полной и теперь будут век нести на себе вес проклятья.

— Всё-таки этот Лепус был моральным уродом, — зло сказала Грейнджер.

— Я бы даже сказал, что он был сентиментальным моральным уродом, — покорно ответил Драко.

Она как-то нервно усмехнулась на его шуточку.

— Нам нужно выйти.

— Уверена?

Малфой посмотрел ей прямо в глаза, и на дне их увидел точно такой же страх, какой сковывал сейчас его самого. Страх того, что всё то, что происходило с ними, закончится за стенами дома на площади Гриммо. Или что, выйдя за дверь, они подпишут себе смертный приговор, потому что знать ничего точно было нельзя. Древние родовые проклятья — это не заклятье икоты, снимающееся обычным Фините.

И что без этих глаз и этих рук, к которым уже успел привыкнуть за столько времени, прожить будет просто невозможно, даже если какая-то там магия спадёт. Как вообще можно жить — без них? Или всё-таки можно? Но куда тогда деться от воспоминаний?

— Нет, не уверена, — ответила Грейнджер и отвела взгляд. — Я вообще ни в чём не уверена, Драко, но… Знаешь, если мы не попробуем, мы точно не узнаем, правильно ли это. Не все сказки хорошо заканчиваются, но ты никогда не узнаешь, как закончится наша, если будешь прятаться здесь.

Он хмыкнул и кивнул, соглашаясь.

— Тогда пойдём? — и Драко протянул ей свою руку. Гермиона вложила в неё ладонь и они вышли из библиотеки, не заметив, как на столе из ниоткуда появился потёртый и пожелтевший кусок пергамента.

Дверь открыла Грейнджер. Малфой втянул носом свежий уличный воздух и почувствовал, как ерошит его волосы шальной ветер. Он так отвык от улицы, что даже зажмурил глаза от удовольствия. Или же от страха? Ему не хотелось об этом задумываться.

Боясь передумать, он наклонился к ней и быстро поцеловал, на какие-то мгновения втягивая её нижнюю губу, стараясь запомнить вкус.

— Вместе, — сказал он после этого и крепче сжал ладонь Грейнджер.

— Вместе, — эхом ответила она и сжала его руку в ответ.

Они шагнули за дверь. Влетевший с улицы порыв ветра заметался по коридору, в конце концов, утонув в портьерах.

Забытый всеми на лестнице портрет Лепуса Блэка довольно улыбнулся и снова погрузился в блаженный сон.

Дверь с громким стуком захлопнулась за спинами Драко и Гермионы.

the end