Пьяные, помятые (джен)

На банкете по поводу Победы профессор Снейп напился в дым. В дугу, в сосиску, вдрабадан, до положения риз. В дрова. Напился до состояния, в котором никто никогда даже и не мечтал увидеть знаменитого Северуса Снейпа, Черного Рыцаря Светлой Стороны, Ужас Слизеринских подземелий и Самого Известного Шпиона Сопротивления. Наклюкался в такую зюзю, что эту зюзю можно было видеть невооруженным глазом. И это было страшно.

Стою я с задней стороны теплиц, курю отцовскую сигару, переживаю насчет того, что рано или поздно меня непременно отловят журналисты и начнут пытать вопросами "А вы правда собирались убить директора Дамблдора?". Повторяю слова отца: "Драко, ты должен продержаться этот вечер во что бы то ни стало! Кто-то из Малфоев всегда должен быть виден рядом с победителями!".

Помогает плохо. Легко сказать — "продержаться". Только благодаря внезапной сентиментальности Поттера мы не обживаем сейчас семейную камеру в Азкабане. Поттер вообще ведет себя так, словно он ясное солнышко, а все вокруг — зеленая травка, и изливает на нас свет и тепло целыми днями. Сам слышал в начале празднования, как он втолковывал Рите Скиттер, что, мол, "не хочет больше крови".

И вот я стою. В дорогой, но скромного покроя мантии. Вспоминаю беднягу Кребба и остальных, кто не дожил. И вдруг со стороны Запретного леса ко мне неуверенной походкой начинает приближаться фигура в черном.

Я сначала не обращаю особого внимания — ну, идет и идет, сегодня праздник, по Хогвартсу полно восторженных магов шатается, — а потом присматриваюсь, и ледяные когти ужаса вцепляются мне в грудь. Мантия на этом человеке вся в пятнах, черные длинные волосы падают на испачканное лицо — короче, я уже понимаю, что это профессор Снейп, но еще не догадываюсь, что он пьян. Он идет, спотыкаясь, как раненый, и первое, что приходит мне в голову — что на него напали.

Я не помню, чтобы когда-нибудь так бегал, даже в ночь великой битвы. Совершеннолетние Малфои не бегают, не прыгают, не подпрыгивают и не носятся. Малфои величественно передвигаются. Но это же Снейп, наш слизеринский Снейп! Человек, о котором с изумленным и каким-то обескураженным восхищением отзывается даже мой отец. Наша собственная подземельная летучая мышь, чудом выжившая после укуса Нагайны и кошмарной кровопотери!

Как оказалось, грязнокровка Грейнджер умудрилась наложить консервирующие чары на его тело, когда они с Поттером и Уизли уходили из Хижины, и рванула спасать профессора, как только Поттер произнес свою впечатляющую речь и угрохал Вольдеморта. "Сказки барда Бидля, — выразился об этой истории отец, — издание гриффиндорское, дополненное". А мать улыбнулась так, словно знала что-то, чего нам с отцом не понять.

Так что теперь, увидев, что какая-то мразь посмела напасть на нашего собственного профессора Снейпа в этот торжественный день, когда все собрались в Большом зале, и рядом нет никого, на кого можно было бы перебросить почетную миссию по его спасению, я помчался по лугу, как ветер. Я несусь, как сэр Ланселот Озерный на врага, и, признаюсь, где-то в глубине моего сердца бьется маленькая радостная мысль о том, что, если я сейчас спасу Снейпа, это хоть чуть-чуть, да загладит ужасные ошибки, которые наше семейство насовершало за последнюю пару лет. Эту радостную мысль, впрочем, почти наглухо забивает ужас от сознания, что Снейп может быть ранен серьезнее, чем кажется. Вдруг он способен идти только благодаря своей чудовищной силе воли?

Орать я начинаю еще издалека.

— Профессор! — кричу я, — подождите, вам может быть опасно двигаться! Стойте, я вас сейчас отлевитирую в больничное крыло! Не напрягайтесь !

Я перепрыгиваю через чью-то сломанную метлу, явно оставшуюся здесь со времен битвы, и подбегаю к нашему бывшему декану.

— Что? Как вы? Куда ранены? Вы меня слышите? Обопритесь на меня, — дрожащей рукой я пытаюсь наложить на него простенькое сканирующее заклинание, но Снейп дергается, уходя с линии заклятия, и каким-то образом пропускает его мимо себя, хотя я стою на расстоянии шага.

А потом поворачивает ко мне испачканное грязью лицо, вскидывает правую бровь и произносит:

— Что вы... себе... поздравля... помина.... позволяете, мистер Малфой?

Тут-то я и обнаруживаю, что профессор Снейп пьян. Причем пьян не просто, а феерически. Боюсь, что выражение моего лица в этот момент никак нельзя назвать истинно малфоевским, потому что взгляд Снейпа меняется.

— Ну, ну, — бурчит он недовольно, — еще разревитесь...

Сказав это, он неуверенным движением вытаскивает из кармана мантии носовой платок — черный, клянусь кровью единорога! — ухватывает меня левой рукой за воротник и, воспользовавшись моим замешательством, принимается неуклюже, но очень старательно вытирать мне глаза и нос.

Требуется пара секунд, чтобы я сумел вдохнуть воздух, сконцентрироваться и начать вырываться. Дернувшись посильнее (и, боюсь, выкрикнув нечто крайне дурацкое, вроде "я вам не ребенок!" и "что вы вечно лезете?"), я отпрыгиваю от профессора на пару метров и останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Снейп меланхолично засовывает платок обратно в карман, не попадает и роняет его на землю. Оставлять его в таком виде немыслимо.

— Профессор, — говорю осторожно, — позвольте отвести вас в подземелье?

Снейп кривится, словно я предлагаю ему воскресить Темного лорда.

— Сами туда идите, — невежливо отвечает он, — я там уже насоса... на-си-дел-ся.

Осторожно приблизившись к великому шпиону сбоку, я беру его под руку и пытаюсь увлечь к замку. Если нам повезет, и Поттер с компанией продержат журналистов в сиянии своей славы еще хотя бы пятнадцать минут, я успею спрятать Снейпа от их глаз в каком-нибудь кабинете. Трансфигурирую парту в диван, и пусть отсыпается.

— Альбусу хршо, — горько говорит профессор, делая шаг и заваливаясь при этом набок, — он умер... а я стал посмешищем.... эта история с глазами... вы ведь тоже там были, когда Поттер... рассказывл...

— Эээ, — отвечаю я, целиком поглощенный попытками заставить Снейпа передвигаться в нужном направлении, — был.

— А почему?! — рявкает вдруг Снейп, останавливаясь и снова валясь набок. На этот раз, для разнообразия, в другую сторону. — Почему вы там были? Разве я не верте... не велел вам убираться из замка?

Он взглядывает на меня мутными черными глазами.

— Какого дьявола, — бормочет он так тихо, что мне приходится напрячься, чтобы услышать, — какого хрюкомордого дьявола меня никто никогда не слушает....

— Ну почему же никто! Папа говорит, что Темный лорд очень вас уважал, — растерянно стараюсь я его утешить.

Снейп снова заваливается набок. Я пытаюсь наложить на него заклинание уменьшения веса, но стоит нацелить на него палочку, как профессор пихает мою руку, и заклинание отлетает в сторону прыгающего по лугу кролика. Тот, вероятно, здорово удивляется, когда следующим скачком покрывает сразу метров восемь.

— Я убью Поттера, — бормочет Снейп, — и заберу себе его глаза. Положу.... положу в банку...

Он смеется хриплым смехом, от которого волосы на моей голове встают дыбом.

— С кем же он так нажрался? — думаю я, чувствуя к неизвестному собутыльнику невольное уважение.

— С Хагридом, — отвечает Снейп, спьяну забывая сделать вид, что умеет читать мысли только при зрительном контакте.

В следующий миг он начинает рыдать. А еще через секунду падает на землю. Я обрушиваюсь на колени рядом с ним. Не знаю, что на меня находит, но я его обнимаю. Я, конечно, весь трясусь от ужаса и каждую секунду ожидаю обливиэйта, что, учитывая его состояние, может привести меня прямиком на вечную койку в Мунго, но я его обнимаю.

— Ну, ну, — говорю я тем тоном, каким говорила со мной в детстве моя нянька-эльфиха, — это кто у нас плачет?

Снейп ежится и роняет голову мне на плечо. Снова тихим словом поминает Дамблдора. Я осторожно придерживаю его за спину. Через секунду всхлипывания переходят в посвистывание, а еще через секунду профессор Снейп начинает храпеть. Воспользовавшись моментом, я снова вытягиваю из кармана волшебную палочку.

— Эванеско! Репаро!

Я стараюсь говорить как можно тише. На мое счастье, он не просыпается. Чистый, приглаженный, в свежепочиненной мантии, профессор Снейп храпит на моем плече. В полной неподвижности мы сидим... и сидим, и сидим, а потом я чувствую, что мои ноги начинают затекать. Я терплю, размышляя, сколько времени пройдет, прежде чем журналистам надоест терзать Поттера в Большом зале и они рассеются по всей территории Хогвартса в поисках свежей добычи. Пьяный профессор Снейп — да они перегрызут друг другу глотки за право первой колдографии!

— Малфой! — звенит над моей головой возмущенный голос. — Что ты с ним делаешь?

Кто бы знал, как мне надоел этот обличающий тон и этот резкий тембр за семь лет учебы. Я поднимаю голову, встречаю взгляд Грейнджер и одними губами отвечаю:

— Он пьян.

Возмущение в ее глазах сменяется недоумением, недоверием и наконец потрясением.

— Мерлиновы подштанники! — говорит она.

— Тшш!

Грейнджер тихонько стучит Снейпа палочкой по макушке. Могу представить, что бы он сказал, если бы не пребывал в отключке. В следующую минуту в моих руках дрожит еле различимая полупрозрачная тень. Дезиллюзионные чары грязнокровка умеет накладывать на твердое "Выше ожидаемого". Еще одним взмахом палочки она уменьшает его вес. Потом наколдовывает носилки. Все это она проделывает с такой стремительностью, что я невольно вспоминаю, какой лохматой молнией она носилась по Хогвартсу во время Финальной битвы.

Через десять минут мы дотаскиваем Снейпа до деканских апартаментов. Слагхорн уволился, нового преподавателя пока не взяли, так что комнаты пусты и безлики.

— С кем это он так напился? — рассеяно спрашивает Грейнджер.

— С Хагридом, — так же рассеяно говорю я.

— А о чем говорил? — невзначай интересуется она.

— О глазах поттеровской матери, — мстительно отвечаю я.

Грейнджер бледнеет и закусывает губу.

— Надо его накрыть, — произносит она тихо.

Я призываю из шкафа огромное черное одеяло. Грейнджер смотрит на него, лицо ее искажается, и она начинает прерывисто вздыхать.

— Что? — спрашиваю я.

— Это так несправедливо, — говорит она, — профессор столько сделал для победы! А теперь... и... все здесь такое мрачное!

Взмахом палочки она перекрашивает одеяло в светло-зеленый цвет. Не слишком ярко, но довольно оптимистично, должен признать. Смотрит на меня с вызовом.

— У Поттера глаза другого оттенка, — замечаю я, — ты не попала в тон.

— Я и не пыталась! — злится Грейнджер.

Я достаю свою палочку и легко перекрашиваю одеяло в более яркий и глубокий цвет. Пару секунд с удовлетворением смотрю на свою работу. Изумрудно-зеленое одеяло рядом с черными волосами Снейпа смотрится изумительно. Грейнджер тоже выглядит удовлетворенной. Ядовито улыбаясь, она говорит:

— А ты прекрасно изучил оттенок глаз Гарри, так ведь? Наверное, ночью разбуди — сможешь наколдовать точь-в-точь такой же цвет?

— Профессор Снейп помнит его еще лучше, — ласково отвечаю я, — потому что это глаза Лили Поттер, помнишь?

Тихий стон, донесшийся с кровати, прерывает нашу беседу. Мы замираем. Грейнджер бросает на меня уничтожающий взгляд.

— Ты его разбудил! — шипит она не хуже, чем Вольдеморт в его золотые годы.

Теперь с кровати раздается еле слышный смешок.

— О, Мерлин, — бурчит Снейп, ворочаясь под одеялом, словно огромная рыба, выброшенная на берег, — когда мне было восемнадцать, я и не подозревал, что это настолько по-идиотски выглядит со стороны! Мистер Малфой!

Я склоняю голову, показывая, что готов слушать.

— Найдите мистера Поттера и передайте ему, что я не... не посвя... не посещу его вечеринку "в узком кругу" сегодня вечером.

Снейп говорит тихо, но четко. Если бы не паузы, во время которых он подбирает слова, можно было бы счесть, что он в порядке.

— Можете рассказать все, как есть... только убедитесь, что рядом нет никого из журналистов. Лучше всего будет, если вы...

Он морщится.

— Побеседуете с ним наедине. Попробуйте... попробуйте наконец поговорить с ним, Драко. Скажите ему все... не будьте таким же идиотом, как... неважно... А вы, мисс, — он кое-как укрепляет подушку повыше и усаживается в кровати, — думаю, вы могли бы найти для меня антипохмельное зелье. Пошарьте в запасах Слагхорна или у Поппи... я полагаюсь на вашу сообразительность... только не дышите так громко, голова раскалывается.

Грейнджер неуверенно расцветает. Я с сомнением смотрю на профессора. Точно ли можно оставить его наедине с этой гриффиндорской валькирией?

— Идите, Драко, — шепчет Снейп, измученно откидываясь на подушку, — ищите Поттера. С вашей старой летучей мышью все будет в порядке. Гриффиндорцы — это наш крест. Будем нести его с достоинством.

Я закрываю дверь под возмущенный вопль Грейнджер:

— Вы совсем не старый!!!

И новый стон Снейпа:

— Тише, тише...

На торжественном праздновании Победы над Вольдемортом профессор МакГонаггал напилась в лоскуты от шотландского килта. Как большинство трезвенников, она, судя по всему, совершенно не умела рассчитывать свою дозу.

Стою я с задней стороны теплиц, курю отцовскую сигару, раздумываю о судьбах родины. Собираюсь с силами, чтобы выполнить наказ отца: "Найти Поттера и, по возможности удерживаясь от оскорблений, принести ему от лица Малфоев благодарности за заступничество на Визенгамоте". Поттер пока занят — отвечает на вопросы прессы. Публично благодарить его мне не хочется, так что я выжидаю, пока журналисты насытятся и отвалят.

Теплый летний ветерок шевелит мои отросшие волосы. Оглушительно пахнет розами, и от этого запаха, мешающегося с запахом крови, все еще наполняющим Хогвартс, меня немного мутит. В парадной мантии жарковато, несмотря на то, что день клонится к вечеру. Я пытаюсь понять, что лучше — выйти за пределы антиаппарационной зоны и махнуть домой, чтобы сменить одежду на более легкую шелковую, или попросту наложить на себя охлаждающие чары. В полном параде меня сегодня уже видели, думаю я — это раз. Торжественная часть скоро закончится, и будет уместно переодеться в нечто менее строгое, это два. К тому же, — и это три, — мне хотелось бы чувствовать себя уверенным во время предстоящего разговора с Поттером, а серебристая шелковая мантия в этом лучший помощник. В ней легко ощутить себя если не сильнее и лучше, то хотя бы красивее хренова Золотого мальчика. Так что я останавливаюсь на первом варианте и начинаю двигаться к выходу с территории школы.

Я бреду по усыпанным красными и золотыми цветами дорожкам, мимо Дракучей ивы, украшенной в честь праздника тысячами бантиков такой же гриффиндорской расцветки, и чувствую себя проигравшим.

Нет, я не желал победы Темного лорда. Я просто не хотел быть на одной стороне с гриффиндорцами и не хотел проигрывать. Но что случилось, то случилось. Нам теперь остается лишь зализывать раны да пытаться сохранить лицо, несмотря на то, что нас всех тошнит.

Размышляя таким образом, я дохожу до начала платановой аллеи, ведущей в сторону Хогсмида. Отсюда уже можно аппарировать. Я концентрируюсь, представляю себе парк Малфой-Менора, готовлюсь совершить оборот на каблуке, и вдруг слышу истерический кошачий вой.

Этот звук тут же лишает меня необходимой концентрации. Дело в том, что я люблю кошек. Я знаю, на факультете ходят слухи, будто я ненавижу все живое, но одно дело — пылать любовью к опасным существам вроде гиппогрифов (ради Мерлина, для этого нужно быть или полувеликаном, или гриффиндорцем!), и совсем другое — находить приятным общество котов. Мне нравятся эти уклончивые, самоуверенные, непроницаемые существа. Исключая миссис Норрис, я чувствую в них родственные души. Что касается зверюги завхоза, то я уверен: эта тварь кошкой только притворяется.

Родители никогда не разрешали мне завести кота из-за отцовских павлинов, на которых, по твердому убеждению Papa, "такие хищные твари непременно станут охотиться". Доказать отцу, что ни один нормальный кот не станет охотиться на здоровенное пернатое создание, которое орет противней, чем баньши, невозможно. Отца нельзя убедить в том, в чем он не желает убеждаться.

Мяуканье повторяется. На этот раз паники в нем еще больше. Это уже не просто кошачьи вопли, а истошное завывание, полное отчаяния и безнадежности. Дикие рулады, надрывающие мне сердце, слышны, вероятно, на несколько миль вокруг.

Решившись, я быстрым шагом двигаюсь в том направлении, откуда они раздаются. Эти кошмарные крики, думаю я, могут служить неплохим саундтреком к тому комическому фильму ужасов, который представляет собой моя жизнь в последние годы.

Перепрыгиваю через чью-то метлу, валяющуюся на поле, наверно, еще со времен Битвы, и подхожу к Запретному лесу. В первых рядах деревьев высится огромный дуб, задравший кверху узловатые ветви. Чем выше, тем его ветки становятся тоньше. На самой вершине есть еле видная веточка, отходящая вбок и вверх под острым углом, колеблющаяся под дуновением ветра. Вместе с ней раскачивается силуэт тощей, взъерошенной кошки. Я быстро оглядываюсь. Не хотелось бы изображать из себя спасателя животных при зрителях. Слава Мерлину, никого.

— Кити-кити-кит! — говорю я, — кити-кити-кит!

— Мяу!! Мяууу!! МяумяуАААУУУ!!!

— Тшш! Сейчас я тебя сниму, не бойся, — я отхожу на некоторое расстояние, чтобы лучше видеть, и наставляю на нее палочку.

— Мяааууу!! МИАУУУ!!!

— Ассио кошка!

Ничего не происходит. И в чем дело?

— Мьяурррмяууаауу!

— Ассио орущая кошка!

Опять ничего.

— Ассио кот!

Не действует. Тощее тельце по-прежнему раскачивается на тоненькой ветке на вершине дуба. Как ты туда только взобралась, бестолочь?

— Мяааааууу!!

Ужасная мысль вдруг проникает в мое сознание. Заклинание притягивания могло не сработать только в одном случае: если наверху, на самом деле, не кошка и не кот. А кто? О, Мерлинова мать!!

— Ассио профессор МакГонаггал, — шепотом говорю я.

Даже зажмуриваю глаза на секунду. Но, хотя моя догадка наверняка верна, заклинание по-прежнему не действует. Поразмыслив, я понимаю, что так и должно быть. Эта кошка сейчас является профессором лишь частично.

— Мяауу!

Мантикору ей в задницу! И что мне теперь делать? Я озираюсь. Вокруг по-прежнему никого. Бросить ее тут? Ох, Мерлиновы штаны. Сейчас это все-таки кошка, и я просто не могу решиться на такую жестокость. Попробуем другой путь.

— Ассио брошенная метла, — я машу палочкой в сторону поля, и на этот раз заклинание работает. Оседлав отвратительно сбалансированную метлу, рыскающую в воздухе, словно слепой нюхлер в ювелирном магазине, я поднимаюсь на уровень вершины. Мои глаза встречаются с ополоумевшими от страха желтыми кошачьими плошками.

— Горе мое... Иди сюда, — я стискиваю метлу ногами и с риском для жизни тянусь за кошкой. Та ухватилась за ветку с такой силой, что снять ее почти невозможно. Пока я отдираю правую переднюю лапу, остальные три вцепляются в ветку с силой предсмертного отчаяния. Наконец я дергаю на себя все целиком — ветку, кошку, раздается хруст, мы отлетаем в сторону, метла кренится вниз, и с душераздирающим двойным визгом мы летим к земле.

Если я сейчас умру, сломав себе шею, в обнимку с деканом Гриффиндора в анимагической форме, это будет запредельно тупо! Над отцом будут хохотать в глаза и за глаза. В Министерстве и в Азкабане. Наш род пресечется самым идиотским из возможных образов. И мое имя наверняка внесут в список на "премию Мударвина", куда вписывают всех магов, кто умер по глупости, не оставив потомства. Могу представить, как будут ржать Поттер с Уизли!

Я делаю паническое усилие и кое-как справляюсь с метлой на уровне нижних веток. Удар все равно ощутим. Руку саднит, бок в грязи. Все, мантию точно придется менять. Осторожно опускаю животное на землю.

Маленькая серая кошка с кругами вокруг глаз сидит на земле, чуть покачиваясь. Что с ней все-таки такое? Почему она не перекидывается обратно? Я же все равно ее узнал! Я наклоняюсь ниже. Она тянется понюхать меня — усы щекочут мой подбородок. Не знаю, что унюхивает МакГоннагал, но от ее морды просто-таки за версту несет спиртным и валерьянкой. Что-то из этого набора явно было лишним.

Пьяная кошка — удивительно трогательное зрелище, даже если знать, что это нелюбимая мной гриффиндорская деканша. В таком виде в ней наконец появляется что-то человеческое. Я глажу ее по спинке. Похоже, она слишком наклюкалась, чтобы перевоплотиться обратно, и я подхватываю кошку на руки.

— Зачем же вы мешали алкоголь с валерьянкой?! — задаю я вопрос в пространство, начиная идти к замку, — вы же должны были понимать, что с вашей анимагической формой это удваивает эффект...

Кошка икает.

Через десять минут я оказываюсь возле директорских покоев. Еще пять минут уходит на препирательство с горгульей у входа.

— Мерлиновы штаны, — шиплю я на нее, стараясь не орать слишком громко, чтобы не привлечь журналистов, — у меня на руках директор! Немедленно открывай!

— Пароль! — твердит каменная дура.

В конце концов приходится чуть-чуть дернуть МакГоннагал за ухо — кошка издает недовольный мявк, и дверь отъезжает, признав хозяйку. Я оставляю ее спать на кровати и ухожу, предварительно налив в блюдечко немного воды. Не знаю, в какой форме она проснется, но мне не хотелось бы, чтобы бедное животное страдало от сушняка.

В коридорах Хогвартса к этому времени становится довольно шумно. Судя по всему, банкет давно перешел в неформальную стадию. Пора искать Поттера и "налаживать связи". Неотвратимость этого наполняет мою душу каким-то мрачным смирением. Переодеться я уже не успеваю. Неподалеку от Большого зала на меня натыкается раскрасневшаяся мадам Хуч под руку с хихикающим Флитвиком.

— Драко, — говорит она, кокетливо пихая меня кулаком в бок, — что ты такой угрюмый? Ты не видел Минерву? Она уже час, как пропала.

— Может, зря мы послушались Альбуса? У него и при жизни было опасное чувство юмора, — говорит Флитвик, — а может, не стоило подливать весь пузырек?

— А что случилось? — интересуюсь я.

Мадам Хуч оглушительно смеется. Декан Райвенкло приосанивается и пытается принять профессорский вид.

— Ничего интересного для вас, мистер Малфой. Раз вы не видели профессора МакГоннагал, то... мы вас не задерживаем, — на последнем слове он сбивается и снова начинает по-бабьи хихикать.

Я пожимаю плечами и удаляюсь. Флитвик, веселясь, что-то шепчет нашей учительнице полетов. Уже завернув за угол, слышу громкий голос мадам Хуч:

— Да бросьте, Филиус! Валерьянка в шампанском еще никому не вредила! Ей полезно чуть-чуть расслабиться! Альбус плохого не посоветует!

На банкете по поводу победы над Вольдемортом декан Хафлпаффа профессор Спраут и её любимый ученик Невилл Лонгботтом напились до растительного состояния. Подозреваю, что для обоих это стало незабываемым жизненным опытом.

Стою я с задней стороны теплиц, курю отцовскую сигару. Размышляю о том, как бы мне так поблагодарить Поттера, чтобы тот не чувствовал себя чрезмерно польщенным. Злюсь на отца с матерью, которые благополучно отсиживаются в Мэноре под предлогом домашнего ареста. Отцу светит Азкабан, но мать надеется, что сможет уговорить Поттера замолвить за нас словечко на Визенгамоте. Поэтому я должен "постараться наладить отношения с героем".

А как тут наладишь отношения, если мы видеть друг друга не можем? С тех пор, как он за шиворот вытащил меня из Адского пламени, мы с ним и парой слов не обмолвились. Он все время ходит в обнимочку со своей рыжей, а та сверкает глазами на любого человека младше пятидесяти, который пытается приблизиться к ее добыче. Я пытался однажды объяснить ей, что если она так неуверена в своем избраннике, не стоит и пытаться быть рядом. Летучемышиный сглаз сводили неделю.

Но сегодня особый день, и я собираюсь гордо, четко и искренне (тьфу!) благодарить Поттера за спасение Малфоев. При всем честном народе. Уизля не посмеет сглазить меня при журналистах. Хорошо бы еще сделать так, чтобы Поттер почувствовал себя неудобно... Хвалить преувеличенно сильно? "Поттер, благодарю тебя от лица моей матери и своего собственного за то, что ты спас нашу семью от полного уничтожения. Только такой великодушный герой, как ты..." Я знаю, Поттера тошнит, когда его называют "героем". Но прессе понравится. Потом напомнить ему о том, как он всегда губил мои попытки наладить отношения. "Хотя ты сам толкнул меня на темную сторону, отвергнув мою дружбу". Журналисты смогут размазать одну эту фразу на целую статью. Общественным мнением так легко манипулировать! "Когда ты чуть не убил меня на шестом курсе... "

Я выдыхаю дым и бросаю недокуренную сигару себе под ноги. Эльфы уберут. Пора выдвигаться на дело. В этот момент из-за угла теплицы, возле которой я стою, раздается невнятный мужской голос.

— А вы не пробб... не проббли поливать Хлоткофиллиус Массимус змеиным яддм?

Ему отвечает не более внятный женский:

— Интресн'я идея... не прхдила в глву...

— Тгда он начнает говрить на серпен... српнтар... на змеином язке!

Я подкрадываюсь к краю теплицы и осторожно выглядываю за угол. Перед моим взором открывается картина Диодоры Великолепной "Двое в стельку" (не путать с "Трое в лодке" — там, где трое магов плывут по бурному морю в посудине, сильно напоминающей таз).

Невилл Лонгботтом, тоже герой — черт бы его побрал — зарубивший лордову змею, которую нормальные люди всегда боялись до умопомрачения, — еле стоит на ногах, изо всех сил вцепившись в локти профессора Спраут. Наша ботаничка, впрочем, тоже не в себе, и в свою очередь держится за Лонгботтома с таким видом, будто тот спасательный круг в бушующем океане. Они стоят, покачиваясь, и давно бы упали, если бы амплитуда и направление их движений хоть раз совпали.

— Млфой! — говорит Лонгботтом, заметив мое ошарашенное лицо.

Я морщусь. Пьяный Лонгботтом, смеющий заговорить со мной первым... как все изменилось в этом мире всего за какие-нибудь пару месяцев!

— Млфой! Что ты вечно ткой кислый!

Я делаю все от меня зависящее, чтобы поддержать свою репутацию: кривлю губы, щурю глаза и вздергиваю подбородок.

— Подростковый и женский алкоголизм неизлечим, — говорю я с намеком.

Мадам Спраут пытается наморщить отсутствующие брови. Ее кругленькое, красное от алкоголя лицо выражает работу мысли.

— Мистер Малфой, — говорит она, — р'зве вас не ищут в Б'льшом зале ваши др'зья?

Я замечаю, что рука Лонгботтома невзначай опускается на ее талию. Однако! Как ни забавно то, что происходит, но лучше остановить их, пока дело не зашло слишком далеко. Лонгботтом мне потом будет благодарен. А благодарность героя, зарезавшего змею, которую все нормальные люди боялись до полусмерти, на дороге не валяется.

— Я как раз туда иду. Вы не позволите? Мне надо кое о чем спросить Невилла.

Я с трудом отдираю Лонгботтома от нашей учительницы травологии. Трансфигурирую из какой-то ветки лавочку, на которую профессор Спраут обреченно плюхается, тут же расползаясь по ней, словно бескостная ночная чучмырница (разновидность кикиморы болотной, кто не помнит).

— Млфой. Куда т' меня тащишь?

Лонгботтом хихикает в лучших традициях Панси. Так и кажется, что он сейчас назовет меня своим дракошей и пупсиком.

— Тащу не куда, а откуда. Потом сам спасибо скажешь.

Гриффиндорец замолкает и идет рядом, глупо ухмыляясь каким-то своим мыслям. Время от времени он падает в мою сторону, и тогда я пихаю его обратно. Если он падает в другом направлении, мы тратим пару минут на то, чтобы поднять его и очистить.

В холле возле центральных лестниц он вдруг снова начинает хихикать, как сумасшедший. Я прослеживаю глазами направление его взгляда. Что за... Дракл меня раздери, здесь же были часы для подсчета баллов! С вечными рубинами Гриффиндора выше всех прочих!

— Здрово, дааа? — говорит Лонгботтом, пытаясь сделать широкий жест рукой. Движение предсказуемо заканчивается в моем левом глазу, и я шиплю от злости и боли.

— Поцелуй тебя дементор! Боггарта тебе в бабушки! Какого черта ты растопыриваешь свои грабли?

— Тшш, Малфой, не... не бузи, — говорит этот безумный тип.

Это я бужу? Бузю? Это я не умею контролировать свои конечности? А что с часами?

— Что с часами?

— Эт' Помона...

Уже "Помона", значит. Вовремя я его увел.

— Она так р'сстроилась из-за Хафф... Хафпафа... как маленькая...

Он умиленно вздыхает.

— Ст'хийный всплеск, вот... мы с ней шли мимо, и тут она г'врит, мол, за все время ее р'боты... Хафпаф никогда не выи... не выигрвал... И вдруг ррраз — и часы в пыль!

Понятно. Часы в пыль, профессор в дупель. Сегодня в замке трезвые, наверное, одни слизеринцы. Мы слишком осторожны, чтобы напиваться на чужих праздниках. Интересно, Поттер в таком же состоянии? Было бы мило.

— Ну и пусть, — говорит вдруг Лонгботтом почти четко, — мне эти часы никогда не нрав'лись. Они настр... настра... настраиваювают... уф... фактеты против друг др'га.

Этот остолоп прав. Не знаю, как хаффлпаффцам, но нашим в ближайшие годы точно не грозит выиграть Кубок школы. Все помнят, как Дамблдор подсуживал своим красно-желтым любимчикам, а МакГоннагал в этом плане еще хуже. Часы, которые разнесла профессор Спраут, все семь лет моей учебы в Хогвартсе служили средством унижения Слизерина. С конца первого курса я ненавидел их до зубовного скрежета.

— А ты предложи убрать их навсегда, — советую я.

— А?

— Остальные деканы все в Большом зале. И Попечительский совет там же. Предложи им проголосовать. Декан Хаффлпаффа уже высказала свое мнение, дело за остальными. Справишься? И будущим поколениям школьников будет легче.

Глаза Лонгботтома загораются героическим блеском, который я привык наблюдать только в исполнении Поттера. Я даже отшатываюсь от неожиданности, и гриффиндорец падает на пол. Блеск в его глазах при этом ни капли не тускнеет.

— Точно! — вещает он, вставая на четвереньки и делая первую попытку подняться, — так я и сд'лаю! Спасибо, Млфой!

Он заступает коленками на свою мантию и тыкается носом в пол. Я презрительно фыркаю и протягиваю ему руку. Так, под ручку, мы и входим в Большой зал.

— Друзья! — с порога голосит Лонгботтом.

Шум разговоров замолкает. Я сразу нахожу взглядом своих — Блейз сидит рядом с Миллисент Булстроуд, и, судя по его чрезмерно плавным жестам, я погорячился, решив, что алкоголь собирает сегодня жатву только с факультетов — победителей. Слизеринцев немного. Кроме Блейза и Булстроуд, есть еще с десяток человек с младших курсов, но и их румяные лица не оставляют сомнений в том, что на банкете они старались держаться подальше от тыквенного сока.

— Что, Невилл? — спрашивает пронзительным голосом Грейнджер.

Уизли бросает на нее свой обычный ревнивый взгляд. Этот тип в силу комплекса неполноценности ревнует ее даже к хафлпаффцам, что уж говорить про героя, снесшего башку змее Темного лорда, которую все нормальные люди... дьявол, я, кажется, начинаю повторяться. А где главная составляющая Золотого трио?

— Пр'длагаю на веки вечные убрать часы с баллами фак'льтетф из школы! — говорит Лонгботтом, — мы с Помоной... с профессор Спраут уже их р'збили! Прдлгаю не восстанавливать!

Грязнокровка, как обычно, соображает быстрее остальных.

— Я — "за"! — звонко говорит она.

Я тихо усмехаюсь, потому что вдруг понимаю: вот человек, который реально будет управлять волшебным миром в ближайшую пару десятилетий. Поттер настолько привык доверять ее мнению, что во всех политических делах всегда будет слушать ее советов. Уизли, разумеется, тоже, а значит, и весь их набравший влияния клан. После того, как Грейнджер высказалась, вопрос, на самом деле, решен. Вторым реагирует Флитвик.

— Я — тоже "за"! — говорит он.

На лице Уизли и МакГоннагал сомнение.

— Профессор, — обращается к последней Грейнджер, — это будет только справедливо. Соперничество между факультетами портит обстановку в школе.

МакГоннагал хмурит брови, поджимает губы, но кивает.

— Я тоже "за", — чопорно говорит она.

Ну же! Где центральный герой вечера? За ним слово! Я оглядываю зал. Лонгботтом пошатывается, и мне волей— неволей приходится приобнять его за спину.

— Что вы тут обсуждаете? Невилл? Малфой? — раздается сзади голос.

Я оборачиваюсь. Это Поттер. Раскрасневшийся, с глазами, сияющими ярче обычного. Он изумленно разглядывает руку, которой я обнимаю Лонгботтома.

— Мы с Невилллом решили объявить о наших отношениях, — скучающе говорю я, — скрываться больше нет смысла.

Отец всегда пенял мне, что ради красного словца я готов пожертвовать долговременной выгодой. Но порой я просто не в состоянии удержаться! Краем глаза вижу, как расплывается в белозубой улыбке Блейз. Лонгботтом вдруг по-мальчишески ухмыляется и принимается подыгрывать: кладет голову мне на плечо. Разница в росте у нас идеальная для пары. Его темноволосая голова приходится на уровень ключицы. Я обнимаю его второй рукой. Выражение лица Поттера бесценно. В его глазах сомнение в моих словах, изумление и что-то еще, чего я не могу разобрать, мешаются в дикий коктейль. Он невольно тянется пятерней к тому вороньему гнезду, что называет своей прической.

— А? А?

— Да, Поттер, да. Такое бывает. Все чистокровные маги бисексуальны, не знал? Даже твой Уизли. Эй, Ронни! — в присутствии Поттера меня всегда немного клинит, и я шалею настолько, что посылаю Уизли воздушный поцелуй.

Слава богу, рыжий его не замечает. Он как раз уронил с вилки здоровенный кусок мяса и теперь гоняет его по тарелке, пытаясь нацепить обратно.

— Они шутят, Гарри, — смеется Грейнджер, подходя ближе, — мы тут голосуем против часов в холле.

— А?

— Часы. В холле. Невилл с профессором Спраут их разгромили. Мы думаем, что не стоит их восстанавливать, чтобы не провоцировать вражду между факультетами. Ты как? Я за то, чтобы их не было.

— Я, — Поттер наконец отводит ошарашенный взгляд от моей руки, — я тоже за. То есть, против. То есть, против часов.

А герой-то весьма нетрезв, вдруг понимаю я. Грейнджер улыбается и выходит в центр зала. Маленькая грязнокровка обожает командовать.

— Поднимите руки те, кто за то, чтобы навсегда убрать часы с баллами! Чтобы убрать повод для межфакультетских раздоров!

Сама она поднимает руку первой, за ней поднимает Поттер, директриса МакГоннагал и, разумеется, все остальные. Дураков нет.

— Единогласно, — улыбается Грейнджер Невиллу.

Невилл счастливо сияет в ответ, все еще привалившись ко мне боком. Уизли угрожающе смотрит на них с середины стола — свирепость его взора умаляется лишь набитыми щеками, придающими ему сходство с гигантским хомяком. Грейнджер бросает на него полный нежной снисходительности взгляд. Психология женщины — загадка. Она даже выглядит польщенной его ревнивыми замашками!

Отказавшись от мысли что-либо понять в их отношениях, я снова поворачиваюсь к Поттеру. Надо ковать железо, пока горячо. Его рыжей поблизости не видно — даже боюсь предполагать, что могло помешать ей провисеть весь вечер на его локте — и надо успеть поговорить, пока она не появится. Журналисты, почуяв добычу, подбираются ближе.

— Я хочу принести тебе извинения и благодарность от своего лица и от имени мамы, — говорю я, уткнувшись глазами в носки своих ботинок, — за то, что ты фактически спас наше семейство от полного уничтожения. Все последние годы мы были заложниками в руках темных сил. Я не виню тебя за то, что ты чуть не убил меня на шестом курсе, это было справедливо... ты имел полное право...

Прытко пишущие перья строчат, не останавливаясь. Поттер вдруг хмыкает.

— Может, ты уже отпустишь Невилла? — спрашивает он.

Только тут до меня доходит, что тот подозрительно затих. Оказывается, он попросту спит стоя, уткнувшись носом в мое плечо. Блейз салютует мне кружкой и ехидно улыбается. Вторая его рука скрывается где-то под мантией Миллисенты. Ох, ради Мерлина, Блейз, ты же потом от ее родителей не отвяжешься!

Я пихаю Лонгботтома в направлении стульев. Тот автоматически делает несколько шагов и усаживается. Отлично, с этим я разобрался.

— Мама не смогла принести тебе наши извинения и благодарности лично. Увы, мой отец еще очень слаб после всего, что перенес, и его невозможно оставлять одного, но поверь — мы все благодарны тебе настолько, насколько...

Поднимаю голову. Дьявол, это оказалось тяжелее, чем я думал. Я просто-таки чувствую, как на моих щеках вспыхивают красные пятна. Вся подготовка пошла коту под хвост. Ненавижу извиняться. Ненавижу благодарить. Поттер, правда, тоже выглядит довольно растерянно.

— Эээ... ну ладно, — неуверенно кивает он, — Все будет хорошо, передай матери, ладно? Я... я тоже ей очень обязан...

Вот так! Все слышали? Надеюсь, это внесут в протокол заседания!

— Малфой, — Поттер наклоняется ко мне и воровато оглядывается на навостривших уши журналистов, — мы можем обсудить все это в более спокойном месте? Давай отойдем?

Я как раз собираюсь кивнуть, когда рядом раздается разъяренное шипение.

— Малфой, снова ты? Что на этот раз вынюхиваешь?

Девица Уизли прожигает меня бескомпромиссными карими глазами. Чистая, уверенная в себе ненависть смотрит на меня из ее зрачков. Можно подумать, я лично укокошил ее друзей и брата!

Поттер выпрямляется и улыбается ей. Улыбается рыжей Уизли. Я никогда его не пойму! Для меня общаться с любым из Уизли по степени получаемого удовольствия примерно равно скачкам на гиппогрифе. А последнее очень, очень, очень неприятно и опасно.

— Иди сюда, Джин, — говорит он.

Та тут же обвивается вокруг него, как змея, продолжая следить за мной напряженным взглядом. Я принимаю самый официальный вид. Отвечать на допрос Джин-как-ее-там-Уизли ниже моего достоинства.

— В другой раз, Поттер. Еще раз спасибо за все. Склонив голову и получив довольно вежливый кивок на прощание, я отхожу к нашему столу и усаживаюсь сбоку от Забини.

— Что ж вы все так нажрались? — спрашиваю тоскливо.

Блейз пожимает плечами и радостно хихикает. Миллисента практически взобралась к нему на колени. Клянусь бородой Мерлина, она вот-вот его раздавит! Ладно, думаю я, ладно. Посижу еще минут десять для порядка и аппарирую домой. Поверх плеча рыжей Поттер бросает на меня испытующие взгляды. Наверное, до сих пор не может переварить мои извинения. Шрамоголовый придурок. Откинувшись на спинку стула, я закрываю глаза.

Я так устал.

Я вернусь в Мэнор и буду отдыхать вечность.

На торжественном банкете в честь Победы над силами Темного лорда этот длинный гриффиндорец, как его, Дин Томас, насосался, как вампир в Хеллоуин.

И добро бы еще с радости, так нет! Как выяснилось, он умудрился нажраться с горя.

Я был искренне удивлен, обнаружив его в таком состоянии, потому что, положа руку на сердце, если у кого и был повод нахлебаться до потери пульса, так это у меня. Желание утопить себя в виски посещало меня за прошедший после победы месяц неоднократно. И держался я только из чувства долга по отношению к семье, да еще из остатков детского упрямства. Словно наше школьное соревнование с Поттером на тему "кто круче" не было им выиграно всухую.

На самом деле, больше всего в этот месяц мне хотелось даже не напиться, а попросту лечь и сдохнуть. Отец обещал после празднования разрешить мне уехать на материк, так что я кое-как дотянул до назначенной даты. Он требовал, чтобы я непременно попал в газеты вместе с Поттером.

По задумке отца, я должен был выбрать стратегически верный момент, когда звезда магического мира будет расслаблена вином и похвалами, и подойти с извинениями. Вспышки колдокамер, моя виноватая улыбка, сияние зубов Героя, Малфои снова приняты в обществе.

Противиться желанию отца я не мог — последние события только ухудшили его характер. Так что я послушно аппарировал ко входу на территорию школы, вошел в толпе косо посматривающих на меня победителей внутрь и остановился возле теплиц, набираясь духу для того, чтобы отправиться в Большой зал, где уже шла торжественная часть праздника.

Мерлиновы штаны, как же страшно. Я нервно дымлю отцовской сигарой. Пусть мне будет хуже. Не затягиваюсь, просто окутываю себя дымом. Леплю из него русалок, рогатых демонов и прочую нечисть, выражающую своим сизым расплывчатым видом мое настроение. Дымных демонов относит слабым ветром в сторону сгоревшей избушки нашего лесника-полувеликана, я провожаю их мрачным взглядом. Вот сейчас плюну на все и аппарирую домой. Ну как, как я смогу улыбаться Поттеру?! Меня тошнит от одного звука его голоса. Я бы все отдал сейчас за то, чтобы иметь возможность как следует надраться в компании Кребба, Гойла и Забини. Но Кребб мертв, Гойл не высовывает носа из фамильного замка, а Забини в данный момент наверняка травит анекдоты, окруженный смешанной толпой почитателей со всех факультетов. Он обаятельный, Забини. Не то, что мы. Наш фамильный острый подбородок, задранный к небесам, и осанка в стиле "я проглотил метлу за завтраком" хороши только вместе с миллионным галлеоновым счетом в банке. Если Министерство наложит на последнее свою лапу, друзей у Малфоев не останется.

Что напоминает мне о необходимости идти ублажать Поттера. Я бросаю последний тоскливый взгляд вокруг и вдруг замечаю, что со стороны Запретного леса в мою сторону зигзагами движется фигура в победоносной золотой с алым мантии. Клянусь своей палочкой, эти ублюдки пошили себе специальные мантии к банкету и называют это формой "Армии Дамблдора".

Я всматриваюсь в качающуюся темноволосую фигуру. Лицо вроде бы знакомое, но как зовут этого типа, не имею ни малейшего представления. Я просто пользуюсь любой возможностью, чтобы потянуть время и не идти в Большой зал.

— Эй, — кричу я, — нужна помощь?

Ха-ха, два раза. Будто бы кто-то из гриффиндорцев примет помощь от неудачливого пожирателя смерти вроде меня. Фигура запинается о чью-то брошенную метлу, явно валяющуюся на поле еще со времен Финальной битвы, падает в траву и не шевелится. Теперь у меня есть повод отложить свой визит в зал. Вдруг этот тип сломал шею? По мне, хоть бы и сломал, но если ему действительно плохо, и я помогу, это может оказаться полезным. Я не спеша подхожу ближе. Пнуть его носком туфли будет по нынешним временам слишком нагло, так что я со вздохом приседаю.

— Эй, ты как?

Нет ответа, но он, по крайней мере, дышит. Переворачиваю его на спину. Пачкаю руки в земле, которой он успел изгваздаться. В темных бессмысленных глазах отражается яркое июльское небо. Хочется тоже лечь на спину, и вали оно все к дементорам. Может, у меня действительно нервный срыв, потому что я так и делаю. Ложусь рядом с пьяным гриффом на землю и закрываю глаза. Пусть нас так и найдут. Мне уже все безразлично.

Я так напрягался последние два года — ради Мерлина, так старался угодить всем, при том, что это очевидно и беспросветно было невозможно! Отцу, матери, Темному лорду, факультету Слизерин, Панси. К дьяволу все. Стараюсь я или не стараюсь, один боггарт ничего не выходит. Если я в таком состоянии попрусь разговаривать с Поттером, я или оскорблю его, или разрыдаюсь ему в плечо на потеху всему свету.

Рука гриффиндорца падает мне на лицо. Я шиплю. Пьяный урод.

— Кто тут... Малфой, ты? — говорит он.

Голос у него какой-то мутный, звучит, как из-под воды.

— Привет, — говорю я.

Мы лежим рядом, на спинах, и смотрим, как белые облачка в вечереющем небе меняют форму. Превращаются из кентавра в соплохвоста, из русалки в поезд...

— Что, тоже погано? — говорит грифф.

Как его зовут? Боггарт с ним, неважно.

— Мне не "тоже". Мне просто. А с тобой-то что?

В принципе, меня это совершенно не интересует. Но это первое подобие дружеской беседы хоть с кем-то чуть ли не за полгода. Не о делах, не о Темном Лорде и убийствах...

— Малфой, ты когда-нибудь был влюблен? — говорит он мрачно.

Вопрос застает меня врасплох.

— Это слишком личный вопрос.

— Не хочешь, не отвечай. И все же?

Ну, где логика, а? Сказал же, что можно не отвечать.

— Как тебя зовут?

— Что, слишком горд, чтобы замечать однокурсников? Дин Томас.

— У меня плохая память на лица, — объясняю я. Особенно на такие тупые.

— Так что с моим вопросом?

Пьяные иногда отличаются бессмысленной настойчивостью. Пожимать плечами, лежа на спине, оказывается не слишком удобно. Ладно, поговорим.

— Не знаю. Мне вроде нравилась одна до всего этого.

— Панси?

— Нет.

— Скрытные вы, змеи.

— Зато вы душа нараспашку.

Честно? На четвертом и пятом курсах мне нравилась Грейнджер. Но на шестом все так завертелось, что стало уже не до любви. Да это никогда и не было любовью. Просто тогда, когда она явилась на бал с Крамом под руку, я — как и половина школы — вдруг обнаружил, что грязнокровка вполне ничего себе. Может, если бы мы учились на одном факультете, и она была бы чистокровной... или хотя бы полукровкой с Райвенкло... да теперь-то все равно бессмысленно об этом думать. Я и не думаю.

— А я люблю ЕЕ, — провозглашает гриффиндорец под боком.

— Так иди скажи ей об этом, — советую я.

— Она знает, — говорит тот.

— И что?

— Что "и что?" Она с Гарри, что ж еще.

А, так он имеет в виду рыжую Уизли, сестру Лучшего Друга Героя.

— Сочувствую.

— Все ты врешь, Малфой. Тебе плевать, — говорит он относительно четко, и опьянение проявляется у него лишь в излишней торжественности наряду с убийственной серьезностью.

— Напрасно сомневаешься, — хмыкаю я, — мне действительно жаль всех, кому на пути встретился Поттер.

Дин Томас (понятия не имею, что из этого фамилия, а что — имя) молчит. Думает.

— Она моя судьба! — говорит он.

— Скорее, судьба Поттера.

— Мы с ней встречались. А потом, Мерлин его знает, может, я сказал что-то не то. Она вспыльчивая, как порох! Взорвалась и ушла. Я собирался помириться, но Гарри успел раньше.

— Да брось ты, — усмехаюсь я, не отводя глаз от облака в форме дракона.

— Что? — напрягается он.

— Если Поттер хотел ее, он все равно забрал бы ее раньше или позже. Он похож на Хогвартс-экспресс. Переедет и не заметит.

— Малфой, заткни пасть! Не рассуждай о том, чего не понимаешь.

— Серьезно, не вини себя. Девчонки без ума от Поттера. С ним невозможно соревноваться. Пока он жив, нам всем ничего не светит. Так что твоя рыжая посмотрит на тебя только в том случае, если Поттер окажется в могиле... Но тебе вряд ли так повезет.

Боком я чувствую, как он возится в траве, пытаясь улечься поудобнее. Я закрываю глаза и расслабляюсь. Из дремы меня выводит тяжесть чужого тела на моих ногах и здоровенные лапы, сдавливающие горло.

— Что ты сказал?! Сволочь!

Что я сделал не так на этот раз, интересно. Почему этот придурок пытается меня задушить? Я был с ним дружелюбен, я разговаривал с ним про любовь, я был с ним искренен, наконец! Холодная обида жжет мне сердце. Впрочем, эта боль слабее, чем боль в лишенных воздуха легких. Я хриплю и пытаюсь разжать сдавливающие меня руки. Глоток воздуха, а потом они смыкаются снова. Урод. Еще действительно задушит спьяну. Интересно, что дадут гриффиндорцу-победителю за убитого бывшего пожирателя смерти? Почетную грамоту?

Дин Томас ритмично колотит моей головой о мягкую теплую землю. Временами мне даже удается дышать.

— Что. Я. Сказал-то?!

— Урод, Малфой, какой ты урод! Как был слизеринской гадиной, так и остался! Как ты смел пр'дполагать, что я... я хочу, чтобы Гарри.... гадина, гадина, гадина!!!

— Дин! Что ты с ним делаешь?!

Вот и она. Королева моих детских грез с пронзительным командным голосом.

— Дин! Немедленно отпусти Малфоя, если не хочешь получить ступефаем в задницу!

Ого, как она стала выражаться. Отец прав, война — неженское дело. Гриффиндорец отпускает мое горло и поворачивается к Грейнджер. Фокусирует свой взгляд на ее лице.

— Он желает смерти Гарри!

Грейнджер с сомнением смотрит, как я кашляю и растираю грудь.

— Откуда ты знаешь?

— Он сам сказал!

— Что именно?

— Что нам всем... ничего не светит... пока Гарри жив.

Грейнджер задумчиво меряет меня взглядом. Потом переводит глаза на моего обидчика.

— О чем вы тут говорили?

— О любви, Грейнджер, — бурчу я, поднимаясь с земли.

Дин Томас тоже пытается подняться. Со второй попытки ему это удается, и он стоит, покачиваясь, на полголовы возвышаясь надо мной. Не люблю, когда кто-то стоит так близко.

— Да ты пьян! — констатирует Грейнджер очевидное.

— Он хочет убить Гарри.

Я сжимаю челюсти, в очередной раз чувствуя, как шатко положение нашей семьи. Одно огульное обвинение из уст героического гриффиндорца, и меня снова начнут таскать в Аврорат. Грейнджер пытливо смотрит на меня прищуренными глазами. В этой холодной, собранной особе не осталось ничего от той пышноволосой ранимой девочки, которую мне так нравилось дразнить, когда нам было по пятнадцать.

— Малфой, что ты ему сказал?

— Сказал, что ему ничего не светит с Джиневрой Уизли, пока на свете существует Поттер. Он мне тут жаловался на жизнь, перед тем, как вцепиться в горло. Я был настолько глуп, что пытался его утешить.

Грейнджер качает головой, но взгляд ее смягчается.

— Ладно, Дин. Думаю, вы просто друг друга не поняли. Пойдем в Зал, а?

Она отворачивается и делает пару шагов в сторону замка.

— Малфой? — окликает меня Дин Томас.

— А? — я поднимаю голову, чтобы посмотреть, что ему надо, и успеваю заметить смазанные очертания кулака, летящего мне в челюсть.

Темнота. Голоса в темноте.

— Герм, кто-нибудь сегодня все равно набил бы ему морду.

— Зачем? Он же пытается исправиться...

— Он не может исправиться. Из говна конфетку не сделаешь.

— Дин! Нельзя так говорить о людях! И неси его осторожней!

— Да в жопу его! Надо было бросить его на поле!

— Дин Томас. Если у тебя неприятности в жизни, ПОДЛО вымещать свое горе на тех, кто находится в худшем положении. Сейчас мы донесем его до больничного крыла, а потом ты НЕМЕДЛЕННО выпьешь протрезвляющее зелье.

— Твою мать, Гермиона, в гробу я видел твои приказы! Это он-то в худшем положении? Эта холодн'кровная ползучая гадина?

Я лечу вниз. Грохаюсь спиной о что-то жесткое и холодное и, снова теряя сознание, слышу резкий девичий голос: "Экспеллиармус! Левикорпус!"

Провал. Белый потолок над головой. Звяканье склянок.

— Как голова? — даже школьная медсестра разговаривает со мной таким невыносимо холодным тоном, словно у нее на кровати лежит кусок драконьего дерьма, с которым она по каким-то своим соображениям решила быть вежливой.

— Болит, — шепчу я.

— На, выпей это.

Пью. Горькое и мерзкое, как вся моя жизнь.

— Что с тобой случилось? Мисс Грейнджер сказала, что нашла тебя в коридоре.

— Упал с лестницы.

Мадам Помфри кивает.

— Полежи еще пять минут и можешь идти. Думаю, тебе лучше немедленно отправиться домой.

Я мотаю головой, отчего мир перед глазами покрывается сетью сверкающих и пульсирующих нитей.

— Вы не знаете, банкет в Большом зале еще идет?

Мадам Помфри поджимает губы.

— Официальная часть закончилась. Колдовидение уже уехало. Мистер Малфой, поймите меня правильно — вам тоже лучше покинуть замок.

— Во избежание очередного падения с лестницы?

Вместо ответа медсестра приподнимает мне веко и светит палочкой в зрачок.

— Ну что ж, можете идти. Ни в коем случае не пытайтесь сегодня аппарировать. У вас есть портключ до дома?

— Да.

— Вот и отлично. Я бы советовала пройти к выходу по правому крылу. Оно еще не отремонтировано, и там меньше вероятность наткнуться на .... лестницу.

— А Поттер? Он тоже уехал?

— Вполне вероятно. Гарри не любит людные сборища. На вашем месте я бы не стала его сегодня искать. Мисс Грейнджер может не оказаться поблизости в следующий раз.

Я благодарю медсестру, беру мантию и осторожно выглядываю в коридор. Челюсть все еще болит. Спина тоже — судя по всему, чертов Дин Томас в какой-то момент бросил меня со всей дури на пол. Первый же встреченный гриффиндорец — младшекурсник окидывает меня таким взглядом, словно примеряется, каким проклятием удобней шарахнуть. Я проклинаю чрезмерно узнаваемую фамильную внешность. Младшекурсник проходит. Еще пара коридоров, две парочки, увлеченно лижущиеся в оконных нишах — мимо них можно провести хоть отряд пожирателей — и я выбираюсь на улицу. Осторожно оглядываюсь и спешу к квиддичному полю. Это ближайшее место, откуда работают порталы. Я нахожусь на полпути к спасению, когда сзади раздается свист.

— Эй, ребята, смотрите, Малфой! Малфой, пришел юлить перед Гарри? Думаешь, он забудет, сколько на тебе трупов?

Черт. Это Джордж Уизли, сильно изменившийся после смерти близнеца, девушка-индуска и еще целая банда желто-красных. Судя по их мрачным подвыпившим рожам, встреча не предвещает мне ничего приятного. Впрочем, у меня фора — между нами метров пятьдесят, как минимум.

— Малфой, остановись, поговори с нами. У нас есть к тебе вопросы.

Я бегу к полю, петляя и ставя защиту. Нет на мне никаких трупов! Нет! И я пытал магглов только по приказу Темного лорда! Любой бы так поступил на моем месте!

Чье-то проклятие настигает меня почти у самых трибун. Темнота. Прости, отец, миссия была невыполнима. Белый потолок.

— Снова лестница, мистер Малфой?

Я открываю рот, откуда не раздается ни звука.

— Не можете говорить?

Мадам Помфри сосредоточенно водит палочкой над моим телом. Трудно дышать. Как я здесь оказался?

— Мисс Грейнджер снова нашла вас в коридоре. Что на этот раз?

— Другая лестница. Несколько... Несколько лестниц.

— Ясно. На вас было три сглаза и одно темномагическое проклятие неизвестного мне генеза. Похоже, что-то восточное. Со сглазами я разобралась, а вот что касается последнего... Мне удалось остановить его распространение, но за дальнейшим вам придется обращаться в Мунго. Выпейте Укрепляющее зелье и идите.

С грохотом открывается дверь, и я невольно натягиваю одеяло по самую макушку. Мадам Помфри, покачав головой, профессионально загораживает мою кровать своим обширным задом.

— Да, мисс Грейнджер? Мисс Патил? Что еще?

— Как он? — пронзительный голос бальзамом льется в мои уши.

— Не слишком хорошо на этот раз.

— Парвати, прошу тебя. Пожалуйста. Гарри прав, когда говорит, что не нужно больше крови.

Стук каблучков, и на мое распростертое беззащитное тело сверху вниз смотрят огромные черные глаза. Почему я раньше не замечал, насколько зловещий вид у этой индуски?

— Ааа!

— Тшш, спокойно, она просто снимет заклятие. В Мунго бы тебе не помогли.

— О-ман-яир-о-ман-бха-тигавонт— бша-хари-рама.

Ощущение камня, лежащего на груди, внезапно пропадает. Я снова могу вздохнуть полной грудью. На смуглом лице жуткое выражение. С таким лицом она, вероятно, могла бы бесстрастно наблюдать, как я медленно задыхаюсь.

— Спасибо, Парвати, спасибо, — Грейнджер оттесняет ее от кровати.

Я смотрю им вслед. Грейнджер ниже индуски на полголовы, тоненькая, и с этой копной кудрявых волос она похожа на одуванчик... только каштанового цвета. Если бы она была чистокровной, я не искал бы себе лучшей жены.

— Грейнджер!

Она оборачивается и прожигает меня взглядом ярких карих глаз. Последние лучи закатного солнца, падающие в больничное окно, освещают ее лицо.

— Спасибо.

— Не за что. Я делаю это не ради тебя.

— Грейнджер, стой!

— Что еще?

— Передай... пожалуйста, передай мои извинения Поттеру. Скажи ему от меня... скажи, спасибо. Правда. Скажи, я не хотел, чтобы все так получилось.

Ее взгляд снова меняется. У нее на редкость выразительное лицо, эмоции на нем — как на ладони. Слизеринские девушки не такие.

— Никто не хотел, чтобы так получилось. Я передам. Можешь спокойно идти, я поговорила с ребятами. Но постарайся здесь долго не маячить. Пока, Малфой, надеюсь, мы долго не увидимся.

— Пока.

Я смотрю, как за ними закрывается дверь.

Если бы она была хотя бы полукровкой!

На торжественном праздновании по случаю победы над Вольдемортом мисс Сибилла Трелони сохраняла свой обычный градус.

Стою я с задней стороны теплиц, курю сигару, жду Поттера, которому в начале вечера успел сунуть записку с просьбой о встрече. Волнуюсь так, что в глазах темнеет. Приносить извинения на глазах у всех было тяжело, но необходимо. Отец требовал, чтобы я попал вместе с Поттером под прицел колдокамер. Сказал, что лишит наследства и женит на Миллисенте Булстроуд, если я не налажу отношений с победителями. Про "лишит наследства" я не очень-то поверил — помню, с какими лицами родители обнимали меня во время Финальной битвы — но вторая угроза показалась вполне реальной.

Все время, пока я извинялся, Поттер смотрел на меня с выражением, больше всего напоминающим то, что бывает на лице матери, когда перед ней рассыпается в приступе самоуничижения очередной домовик. Легкая брезгливость, жалость и желание, чтобы это побыстрей закончилось. Стиснув зубы, я договорил заученную речь до конца, протянул ему для рукопожатия ладонь с зажатой между пальцев запиской и смылся в парк.

Народ тоже начинает расползаться по территории. Из кустов роз раздается обычное для теплой погоды чмоканье. Проходящая публика бросает на меня насмешливые взгляды. Я в ответ только сильнее выпрямляю спину и выше вздергиваю подбородок. Пальцы трясутся, и я бросаю сигару на землю. Величаво складываю руки на груди, засовывая холодные ладони подмышки.

Громкий женский голос выдергивает меня из очередного круга размышлений о том, придет или не придет Поттер.

— Ю-уный Малфой! — говорит голос, завывая, словно свежее привидение.

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Это профессор Трелони, одетая с присущей ей экстравагантностью. На преподавательнице прорицаний ниспадающее до пят цветастое нечто с дыркой для головы, отделанное бахромой и бубенчиками, блестящие фиолетовые, прости меня, Мерлин, панталоны, туфли на каблуке и чалма, глядя на которую я сразу вспоминаю Квирелла. Запахом бренди от нее бьет на расстоянии в несколько шагов.

— Я провижу... прови-ижу на тебе печать Мрака!

О, поцелуй ее в зад дементор, тоже мне — открыла Америку! У нас было столько неприятностей с Авроратом из-за этого.

— Подойди ко мне, ю-уноша, подойди бли-иже, взгляни мне в глаза!

Многолетний алкогольный опыт позволяет Трелони говорить без запинки. Количество выпитого проявляется только в том, что она завывает сильнее обыкновенного.

— Не бойся, ю-уный Малфой!

Моя беда в том, что я слишком хорошо воспитан. Несмотря на то, что я считаю профессора Трелони безумной стрекозой, я не могу послать ее к троллям с ее приказами.

— Что вам надо? — цежу я, делая пару шагов в ее сторону.

Она взмахивает руками — в одной из них оказывается фляга, напоминающая флягу незабвенного Барти Крауча-младшего — и всматривается в мое лицо с таким напряжением, словно пытается узнать черты украденного в младенчестве феями сына. Уверен, если бы у нее был когда-нибудь ребенок, его бы точно украли. Как вариант — она могла бы забыть его в таверне.

Трелони хватает меня одной рукой за плечо, а второй вцепляется в подбородок, заставляя наклонить голову и взглянуть ей в глаза. Надо ее спровадить как можно быстрее. Поттер может появиться здесь с минуты на минуту. Если он, конечно, вообще обратит внимания на мою просьбу. Но надежда есть — Золотой мальчик всегда был на редкость любопытен и жалостлив одновременно. Я таращу глаза так широко, как могу, лишь бы она поскорей насмотрелась и отстала. Профессор Трелони издает вопль и отшатывается, словно увидела Вольдеморта собственной персоной. Я еле успеваю подхватить ее под локоть, чтобы она не рухнула наземь.

— Бедный ма-альчик! Недолго тебе осталось!

Я чувствую, как у меня снова начинают ходить ходуном руки, закрываю глаза и пытаюсь собраться. Спокойствие, только спокойствие! Это всего лишь безумная стрекоза Трелони. Поттеру она предсказывала смерть на каждом уроке.

— Это случится с тобо-ой до зака-ата со-олнца! — последние слова она выкрикивает так громко, что из куста роз высовывается какой-то раскрасневшийся гриффиндорец, окидывает нас изумленным взглядом, насмешливо присвистывает и снова скрывается в цветах. Через секунду чмоканье в розах возобновляется.

— Профессор... Трелони, — шиплю я, пытаясь отодрать от себя ее руки, — я не нуждаюсь... в ваших... предсказаниях!! И что именно случится?!

Ее сиреневые глаза, кажущиеся огромными из-за выпуклых круглых очков, наполняются слезами.

— Тебя ждет великое потрясение, о ю-уный Малфой! — бормочет она, утыкаясь хлюпающим носом в мою мантию, — о несчастный сын многострада-ального отца!

Так Papa еще никто не оскорблял. Уверена ли Трелони в том, что правильно понимает значение этого слова? Может ли называться многострадальным тот, кто причинял много страданий другим?

Внезапно она отпускает мои плечи, делает несколько неуверенных мелких шажков назад, приваливается к стенке теплицы и замирает. Глаза ее закатываются. Мордред и вся его свита, за что мне это! Если Поттер придет, а я тут с этим пьяным насекомым... Вряд ли представится другой шанс поговорить с ним! Я никогда больше не наберусь решимости. Почему мне всегда так не везет?!

— Профессор! — шиплю я сердито, — С вами все в порядке? Может быть, вам стоит навестить больничное крыло?

Но пропрочица, похоже, уже недоступна для сигналов из этой реальности. Она вытягивает вперед руку, указывая на что-то, чего я не вижу.

— Это произойдет во второй месяц лета, — вещает она гулким замогильным голосом, — на закате солнца тот, кто бросил вызов Смерти, возроди...

— Малфой! — раздается сзади взволнованный злой голос, — Быстро, быстро, заткни ей рот, заткни ей рот!

Это Поттер. Плохо соображая от смятения, что делаю, я тычу рукой в лицо Трелони. Та продолжает что-то мычать сквозь мои пальцы. Что-то про чье-то возрождение.

— Не давай, не давай ей говорить! — пыхтит Поттер, пихаясь рядом. — Я не вынесу еще одного пророчества!

Глаза прорицательницы закатились так, что видны только белки, она неустанно мычит что-то, и мою руку, прижатую к ее губам, сводит потоком магии.

— Я не могу больше! Нельзя затыкать рот пророкам! Ее сейчас разорвет! И нас с тобой заодно!

Поттер бросает на меня отчаянный взгляд.

— Что делать? Она говорит про Него, как думаешь? Тот, кто бросил вызов смерти, это Вольде...? Не отпускай ее!!

Дикая мысль приходит мне в голову. Уверен, она заблудилась. Хотела попасть в сумасшедшую голову Поттера, но мы стоим слишком близко.

— Мисс Трелони, — говорю я, — мисс Трелони, вы говорите о Снейпе! О Снейпе! Профессоре Снейпе!

Почему-то именно это имя первым приходит мне в голову, когда я думаю, чем заменить готовое вот-вот прозвучать имя Вольдеморта. Можно ли подменить пророчество, если запутать пророка? Мисс Трелони меня не слушает, но я упорен, и Поттер, кажется, разделяет мое безумие.

— Вы говорите о профессоре Снейпе! — орем мы с двух сторон в ее уши.

Честное слово, ради удовольствия наблюдать редкое зрелище — паникующего Поттера, — я почти готов дать Трелони изгрызть свою руку в клочья. Лицо пророчицы сводит судорогой. Через секунду магия меняет окраску, теперь она более теплая... менее пугающая. Я осторожно опускаю руку. Трелони все еще в состоянии транса. Мы с Поттером отступаем на шаг и с напряжением ждем, что скажет загробный голос.

— Раньше, чем закатится солнце, герой, дважды бросавший вызов смерти, похитит у нее своего гонителя, своего отца и своего учителя! Кровь сына, поцелуй недруга и зов ученика вызовут чёрного, — Поттер вздрагивает, — человека из мрака!

Профессор Трелони приходит в себя, встряхивает чалмой, смотрит на нас томными сиреневыми глазами и кокетливо присасывается к фляжке, оттопырив неопрятно обгрызенный мизинец.

— Гарри! Ю-уный Малфой! Мое третье око давно видело, что вы созданы друг для друга! Бедные мальчики, очень жаль, что это ненадолго.

Поттер судорожно вдыхает и выдыхает воздух.

— Мисс Трелони, вам все-таки надо в больничное крыло, — злобно говорю я.

Начинается реакция, и меня слегка трясет, то ли от борьбы с магией пророчицы, то ли от присутствия Поттера. Пальцы руки, которой я затыкал рот Трелони, кажутся обожжеными. Мы молча смотрим, как профессор прорицаний неверной походкой удаляется между теплиц.

— Не понял, — напряженно говорит Поттер, ероша и без того лохматые волосы, — что, на закате трое возродятся? Учитель — это, допустим, Снейп, про которого мы ей орали... Слушай, а почему ты про него начал твердить? Можно было бы Дамблдора ей подсунуть. Давай сядем куда-нибудь, а? Хоть сюда, — протащив меня несколько метров, он плюхается на скамейку с солнечной стороны теплицы.

Я опускаюсь рядом и вытаскиваю из портсигара очередную сигару. — Герой — это точно ты, — говорю я, закуривая.

Поттер согласно кивает и пожимает плечами. Похоже, Золотой мальчик наконец смирился со своим амплуа.

— Так, — вслух рассуждает он, — недруг, гонитель. Это же она не про Вольдеморта, а? И что она плела про отца?

— Поттер, ты сейчас все волосы себе вырвешь, девочки любить не будут.

Он смотрит на меня усталыми зелеными глазами.

— А?

— Говорю, все будет хорошо.

— Где хорошо?! Дьявол, как меня все это задолбало!

— Не ори, распугаешь младшекурсников. Тут, — я обвожу рукой окрестные кусты, — всюду дети!

Он устало трет лоб, там, где шрам. Я слышал, что он у него часто болит. Неужели сейчас тоже? Теплый летний ветер чуть шевелит черную встрепанную челку.

— А ты-то что хотел мне сказать? — спрашивает он хмуро.

— Что?

— Говорю, ты зачем меня сюда звал?

Сейчас или никогда. Я обвожу взглядом округу. Вроде бы никого не видно, но у меня такое впечатление, что все окрестные розовые кусты уставились на нас своими бутонами. Поттер ждет. Я наклоняюсь. Кажется, он думает, что я собираюсь что-то прошептать ему на ухо, потому что не только не отклоняется, но даже слегка подается вперед. И я быстро целую его доверчиво приоткрытые губы. Они у него теплые и пахнут сливочным пивом, как у третьекурсника. Поттер выглядит ошарашенным.

— Вот за этим, — говорю я.

И прислоняюсь затылком к нагретой стене теплицы, запрокидывая голову к вечереющему июльскому небу.

— Ээээ, — неуверенно говорит Поттер.

Я усмехаюсь.

— Что эээ?

Поттер рядом елозит и, судя по звуку, снова терзает свою шевелюру.

— Да не напрягайся ты так, — говорю я, — просто хотел объяснить тебе свои мотивы. С самого первого дня, Поттер, с того момента, как увидел тебя у мадам Малкин, я относился к тебе по-особенному. Только не понимал до седьмого курса, чего на самом деле от тебя хочу.

— И чего же? — настороженно интересуется Поттер. Ну, хоть не проклинает, и то слава Мерлину.

— Взаимности, — пожимаю я плечами, — Того же, чего и все.

— Ты педик? — полу-спрашивает, полу-утверждает Поттер. Несколько невежливо, должен заметить.

— Не знаю, не пробовал, — огрызаюсь я.

— А целовался зачем?

— А иначе до тебя не доходит!

— Что именно?

— То, что я хочу с тобой дружить, мантикора тебя разорви! Хочу, чтобы ты был в моей жизни. Чтобы приходил в гости, разговаривал, чтобы я тоже мог хлопнуть тебя по плечу, как твой этот... рыжий.

— А целоваться-то зачем?! — еще более подозрительно повторяет Поттер.

Я вздыхаю. Кручу сорванную травинку.

— Ну, может, и педик, — соглашаюсь покладисто, — сказал же, не знаю. Мне тебя то убить хочется, то защищать. Отец говорит, что я на тебе зациклился. Я, вообще-то, не собирался накидываться с поцелуями, просто ты бы иначе и слушать не стал. Надо было тебя как-то ошарашить, что ли. Я все испортил?

— Нуу... эээ, — снова мямлит Поттер, — это все как-то... эээ.... неожиданно... ты больше так не...

— Я же многого не прошу, — потихоньку напираю я, — просто, может, наконец дашь мне... эээ... шанс?

Это его мычание очень привязчиво. Поттер вздыхает и хмыкает. Я тихо ухмыляюсь про себя. Не проклял, не проклял, не сбежал сломя голову! Мне начинает казаться, что пасьянс может сложиться. На самом-то деле я знал, чего хочу от Поттера, не с седьмого курса, а с пятого, и "взаимность" — очень деликатное определение этого. Но Золотому мальчику об этом сообщать пока рано.

— Надо разобраться с тем, что наговорила Трелони, — произносит Поттер тем временем, — поможешь? Хочу найти Гермиону и посоветоваться.

Через двадцать минут мы вычисляем парочку Уизли-Грейнджер в самой середине розовых кустов, явно уплотненных магически.

— Герми! Э-эй? — зовет Гарри, — Извини, Рон, это срочно. Трелони сделала очередное пророчество.

При слове "пророчество" Грейнджер вылетает из кустов, как пробка из бутылки эльфийского шампанского. На шее у нее засосы, волосы распущены, мантия застегнута кое-как, но глаза сверкают исследовательским азартом.

— Ты сам слышал?

— Мы с ним, — Поттер кивает на меня.

— Повторите все слово в слово!

Услышав про отца, недруга и учителя, грязнокровка надолго задумывается.

— Ну так как?

— Надо посоветоваться с Дамблдором, — заявляет она с важным видом.

И мы вчетвером идем в директорский кабинет. Уизли смотрит на меня так, будто я двуногий флоббер-червь, я стараюсь не обращать внимания. По коридорам шляются подвыпившие победители вперемешку с примкнувшими, примазавшимися и мечтающими примазаться. Неподалеку от кабинета на нас натыкаются Флитвик под ручку с мадам Хуч, оба румяные и веселые. В кабинете МакГоннагал пусто. Портрет Дамблдора делает вид, что спит, но, услышав про пророчество, неубедительно "просыпается".

— Не может быть, — шепчет он, — я даже не предполагал. Вероятно, Северус сам не знал...

— Вы думаете? — спрашивает гриффиндорка.

— Я могу только догадываться, — улыбается своей невыносимой улыбкой бывший директор, — но мои догадки часто оказываются правильными. Гарри, ты ведь знаешь, что профессор Снейп любил твою мать? Насколько я помню, месяцев за девять до твоего рождения она сильно поссорилась с твоим отцом... ммм... с Джеймсом, и переехала обратно к родителям. Кажется, Северус в то время жил где-то поблизости. Судя по всему, Лили была очень расстроена... вполне вероятно, что...

— О, не-ет! — воет Поттер, в сотый раз за вечер запуская руки в волосы, — Вы хотите сказать, и недруг, и учитель, и мой отец — это все Снейп?!

— Думаю, да, мальчик мой, — счастливо улыбается Дамблдор.

Клянусь, этот сумасшедший покойник искренне наслаждается ситуацией.

— Но профессор Снейп мертв уже больше месяца, — сводит брови Грейнджер, — как же Гарри может его возродить?

— Его портреты молчат, — мягко замечает Дамблдор. Грейнджер прижимает руку к губам.

— Неужели... но ведь его признали умершим! Мадам Помфри сказала, что ни пульса, ни биения магии, ни... никаких признаков. И у него была такая рана!

— Думаю, вам стоит попробовать. Кровь, поцелуй и призыв — это не так уж сложно, не так ли, Гарри? Тем более, что на вашей стороне пророчество.

Поттер страдальчески морщится.

— Вам знакома процедура братания? — продолжает портрет.

Грейнджер невольно вздергивает руку, словно торопится ответить на уроке. Быстро опускает, но я про себя усмехаюсь.

— Разрезать ладони и прижать ранами друг к другу, произнося заклятие.

— Да. И поцелуй. Судя по всему, в пророчестве мисс Трелони говорилось о чем-то в таком роде. Попробуйте. Формулу призыва можете найти в "Классических формулах призвания духов". Начните с нее, потом разберитесь с кровью. Поцелуй всегда идет последним. Как сказала Сибилла, на закате? Обычно требуется не менее трех магов, вставших в кольцо и взявшихся за руки, но с твоей силой, мальчик мой, ты мог бы провести весь обряд и в одиночку. А вас, я так понимаю, будет четверо?

Дамлдор бросает на меня добродушный взгляд и улыбается. Я чувствую себя ужасно неловко.

— В любом случае вы ничем не рискуете, — заканчивает портрет.

— Ничего себе "ничем"! Мы рискуем возродить Снейпа!! — дергается Уизли.

Грязнокровка смотрит на него укоризненно. Дамблдор на портрете ласково мерцает голубыми глазами. Аж дрожь пробирает. Под этим пронизывающим мерцанием мы и выходим наружу. Друзья испытующе смотрят на Поттера.

— Ты как? — спрашивает Грейнджер. Тот издает душераздирающий вздох.

— Ну, это пророчество совсем не плохое, — утешительным тоном произносит она.

— Конечно. Это ведь не ты рискуешь получить вернувшегося с того света гонителя, учителя и отца в одном флаконе. Мерлин, я точно уеду с Чарли в Монголию изучать драконов. Сил моих больше нет!

— А Джинни? — напрягается Уизли.

Поттер мрачнеет.

— И Снейп совсем не так плох! — бодро говорит грязнокровка. — Он герой! И мы просто обязаны исполнить предначертанное! Так что, Гарри? Может, аппарируем к его гробнице прямо сейчас, пока солнце не село? Разберемся со всем сразу?

Если я когда-либо и удивлялся выбору шляпы, отправившей грязнокровку в Гриффиндор, а не в Райвенкло, то это было давно. С тех пор Грейнджер сто раз успела доказать, что Гриффиндор — это диагноз, с которым рождаются. Вот так, сразу, бросаться кого-то возрождать! Не взвесив все "за" и "против"! Хотя я вполне лоялен по отношению к нашему декану, поспешные решения меня пугают. К моему удивлению, они пугают и Поттера.

— Трелони сказала, что это произойдет во второй месяц лета, — мрачно заявляет он, — У нас около двух недель до конца июля. Давай не будем торопиться?! Если Снейп действительно возродится и окажется моим отцом... то это мои последние нормальные две недели!!!

На торжественном банкете по случаю празднования Победы над Вольдемортом школьный лесник Хагрид напился в дупло.

Честное слово, я боюсь даже предполагать, сколько огневиски ему пришлось для этого влить в свою гигантскую глотку. Подозреваю, что парой ведер дело не обошлось.

Стою я с задней стороны теплиц, курю сигару. Морально готовлюсь отправиться на поклон к Поттеру в Большой зал, как велел отец, страдающий от последствий Империуса в охраняемых аврорами покоях в Мунго. Мы с мамой от обвинений освобождены, спасибо тому же Поттеру. Теперь бы еще уговорить того сменить гнев на милость в отношении Papa... Не уверен, что это возможно — такое впечатление, что у Поттера к моему отцу что-то личное.

Ладно. Я в последний раз набираю полный рот ароматного дыма, выпускаю его, закручивая колечками, отлепляюсь от нагретой солнцем теплицы и делаю шаг в сторону замка. Пора. Надо просто постараться пережить это с максимальным достоинством.

В ту же секунду со стороны Запретного леса раздается рев раненого громамонта. Сигара выпадает из моей руки. Вопль повторяется. Невероятно, но в этот раз я различаю в нем какие-то слова.

— Сюда! — ревет громамонт. — К озеру! Его, значицца, искупать надо!!

Только внезапно проснувшимся любопытством (и ослабевшими ногами) можно объяснить то, что я застываю на месте. Из-за дальних кустов показывается фигура нашего бывшего преподавателя по Уходу за магическими животными. Его сопровождает компания неизвестных мне волшебников обычного роста. Я с презрением наблюдаю, как, шатаясь и падая, где на четвереньках, где косыми шажками, они преодолевают пространство между лесом и озером. Один из них запинается за валяющуюся на поле палку — отсюда не очень видно, но похоже, что это сломанная метла, оставшаяся еще со времен Финальной битвы, — падает и замирает неподвижно.

Отряд не замечает потери бойца и движется дальше. Я крадусь между кустами роз, стараясь не упустить момент, когда они начнут купаться. Это обещает быть забавным, а у меня в последнее время было мало поводов смеяться. Надеюсь, наш кальмар им покажет! Он вообще-то смирный, но, как все животные, питает яростное отвращение к алкоголю. Нас еще на втором курсе предупреждали. Хагрид же и предупреждал, кстати. Просто он сейчас в таком состоянии, что слово "мама" не вспомнит.

Они уже совсем близко. Спускаются по откосу к озеру. Нашего полугиганта качает, словно осину во время урагана. Если бы отец еще был членом Попечительского совета, после моего рассказа лесника точно бы наконец уволили!

— Да эт' ж М'лфой! — от нового рева закладывает уши. — М'лфой, ты чо там, этта, подгляд'ваешь?!

Я вдруг обнаруживаю, что слишком далеко высунулся из цветов. Хагрид указывает на меня своей ручищей, остальные смотрят с пьяным недоверием. Некоторые, вижу, даже начинает шарить по карманам в поисках палочки. С небрежной грацией я покидаю свое укрытие.

— Добрый вечер, господа.

— Иди-к с'да!

Просто отлично! Давайте, командуйте мной все, кто ни попадя. С какой стати я должен его слушать?

— Вы не в себе, — вздергиваю я голову, констатируя очевидное.

Никогда наследник старинного рода Малфоев не будет подчиняться пьяному нелюдю!

— Прошу пана, — внезапно холодно и четко произносит непонятные слова один из хагридовых спутников, наставляя на меня палочку. Оставшаяся часть его фразы звучит как хаотичное чередование Ж и ПШ, но общий смысл ясен и так. Пожав плечами, я со скучающим видом спускаюсь к уставившемуся на меня сброду.

— Чем могу быть полезен, господа?

— Как гов'рит! — Хагрид неожиданно умиляется так сильно, что аж всхлипывает. — Да ты п'дойди ближ'-то! Как гов'рит! По-ученому!

— Как кот-баюн, — кивает все тот же его спутник, милостиво переходя на английский.

Не могу понять, что у него за акцент. У болгарина Каркарова акцент был более жестким. Этот, скорее, пришепетывает. Я вынужденно делаю еще пару шагов вперед.

— Так мы будем... ик! Панове, если же мы будем купаться? — спрашивает еще кто-то.

Хагрид вдруг протягивает руку и пытается погладить меня грязной ладонью по голове. Когда я шарахаюсь, он издает губами чмоканье, словно я необъезженная лошадь.

— Тшш, малой! — я застываю, и он снова тянет ко мне руку. Снова шарахаюсь. — Тпруу! Не балуй!

Я затравленно озираюсь. По-моему, самое время нашему знаменитому герою явиться и спасти меня от участи быть вглаженным в землю по колено!

Почему, кроме меня, никто этой пьяной банде не попался? Где всех остальных носит? Прекрасная же погода! Сколько можно сидеть в замке, слушая речи и хвастаясь друг перед другом шрамами! Но спасения не видно. Воспользовавшись моим замешательством, Хагрид с неожиданной осторожностью проводит рукой по моим волосам. И рокочет успокоительным тоном:

— Ну, не боись, не боись. Стой смирна. Никто тебе, значица, вреда не сделает. Ить сам Гарри за тебя просил!

О, нет! Мерзость какая. Он испортил мою укладку!

— Так чо ты подглядывал-та? Люб.. люб'пытно тебе, небось?

Я мотаю головой. Мне нестерпимо хочется оказаться возле зеркала. Чувствую себя безобразно растрепанным. В каком виде я теперь покажусь Поттеру и Грейнджер? Ведь прическа была моим единственным преимуществом!

— Х'рроший мальчик, тшш. Ну чо, хошь увидеть инт'ресную зверушку? Тока выменял!

Голос лесника полон самодовольства. Мне становится страшно. Горло перехватывает, и все, на что я способен — это отрицательно мычать. Хагрид, похоже, принимает эти звуки за изъявления восторга.

— Ну смотри. Только, эта, ост'рожней.

От последнего предупреждения мои ноги снова слабеют. Хагрид оступает на шаг — равный моим десяти — и начинает читать какое-то заклятие.

— Свалка, порка, вещ' в каморке, встань.. Пан Андж'й, прочтитя еще раз, чтоб я, значица, запомн'л!

Пан Анджей — тот самый, с холодным взглядом и четкой речью, — кивает, встает рядом с Хагридом и звучным голосом чеканит:

— Сивка, Бурка, вещая Каурка, встань передо мной, как лист перед травой!

Как только он заканчивает, Хагрид оглушительно свистит. Я немедленно глохну. Следующие несколько секунд я могу только видеть и чувствовать. Чувствую, как поднимается ураган, и ветром меня сносит метров на пять в сторону. Вижу, что волшебников, в том числе и пана Анджея, разбрасывает по берегу, как кегли. Один Хагрид стоит неколебимо, с дебильной улыбкой глядя перед собой. Лежа на земле, я пытаюсь успокоить болезненно бьющееся сердце. Судя по тому, что наш лесник сказал "осторожней", дело совсем плохо. Кого он там приобрел? Дракона? Магического звепря? Зачем я так долго курил у чертовых теплиц?! Когда ураган стихает, перед Хагридом гарцует огромный конь. Он высится надо мной, как скала. Каждое его копыто больше человеческой головы. Гигантский, черный, безумный, как у тетушки Беллы, глаз косит вниз со зверской кровожадностью.

— Кто это? — беззвучно шепчу я, не надеясь услышать ответа.

— Ти моя умничка! — полугигант с пьяным восторгом приплясывает вокруг чудовища. — Сивка моя! Бурка моя! Щас мы тя искупаем... и сами искупнемся.

Битва гигантов, вот что нас ждет. Хогвартский кальмар против исполинской лошади и ее гигантского хозяина. Я бы сказал, что шансы примерно равны, если бы этот конь не смотрел на меня с таким плотоядным интересом. Кальмар, по крайней мере, питается выбросами магии, а не живыми людьми. Чья-то мелкая, любознательная сова, оглушительно попискивая, делает низкий круг над конем, пытаясь понять, что это за животное. Сивка-Бурка вскидывает голову, быстро щелкает челюстями — и нет ни бестолковой совы, ни письма, которое та несла.

Правильно Papa говорит, что филины умнее. Моему Августу точно не пришло бы в голову подлетать к незнакомому существу так близко.

Я поднимаюсь с земли. Отступаю подальше от лошади. Отряхиваю мантию. Наугад приглаживаю волосы вынутой из кармана расческой. Пусть делают, что хотят, а мне пора в Большой зал. У меня есть обязательства перед семьей. Я должен попробовать склонить на свою сторону чертова Поттера!

— Куда пан собрался? — раздается рядом.

— Пану нужно отойти по делу! — отвечаю я довольно резко. Достали.

— Пан нас не уважает?

— Пр'стите! — включается Хагрид, не отрывая влюбленного взгляда от Сивки. — Я, эта, должен был...пр'дставить.. Это Драко Малфой, его отец был, — лесник понижает голос и оглушительно шепчет, — сторонником Сами-знаете-кого! Сейчас, значица, ждет суда. А за эт'го мальца сам Гарри Поттер попросил! Да и то верно, какой из него Пож'ратель? Сами видите, трясеца от любой мел'чи!

Мелочь? Этот монстр, которое он призвал на школьную территорию — мелочь?! Тут, между прочим, дети учатся! Я стискиваю губы и гордо вскидываю подбородок. Незнакомые волшебники, кое-как сползшиеся за это время в неопрятную кучу, смотрят на меня с земли с пьяным любопытством.

— А это, — указует вниз Хагрид как ни в чем не бывало, — наши... русск...

— Польские, пан Хагрид, — с явным неудовольствием поправляют поляки.

— Польские друззя. По п'воду Долохова. Чтобы, значица, дело закрыть. Ты ить Дол'хова-то знашь? Твой отец с им др'жил, вродя.

— Деге... делегация! — многозначительно выговаривает один из поляков.

Пан Анджей, услышав про дружбу Papa с Долоховым, щурит глаза и сверлит меня профессиональным аврорским взглядом.

Понятно. Явились за доказательствами смерти Антонина. И начали расследование, конечно, с бара мадам Розмерты.

— Мы с имя встретилися в Хогсмиде. Дома все кончилось, так я, этта, пошел... Сев'руса проводил и пошел. Выпили с имя за Победу! Они мне коня, а я им, значицца, двух детенышей сопл'хвоста на развод и еще там... одну животинку. Ты Сев'руса тута не видал, а? Как бы он не... эта... переживает чел'век!

— Северуса? — имя моего бывшего декана заставляет меня отложить попытку побега. — Хагрид, вы пили с профессором Снейпом?

На лице полугиганта появляется лукавое выражение, отчего его жуткие черты становятся еще более пугающими. Если есть что-то страшнее тролля, то это игривый тролль. То же относится и к великанам.

— Да скока мы там выпили-та! — машет он рукой, продолжая второй оглаживать лошадь. — Вот с имя выпили, эт да! А с Сев'русом эта разве выпили!

На лицах поляков польщенное выражение.

— Такой умный малец был, — Хагрид достает из кармана мантии носовой платок, размером со скатерть, и оглушительно сморкается, — тока нещастненький. Он ить, оказываеца, Лили любил!

Бедный Снейп. После патетической речи Поттера во время последней схватки про его отвергнутые чувства не говорит только ленивый. Возникло даже выражение "брошен, как Снейп". Поттеру стоило бы хоть иногда держать язык за зубами, но что взять с мальчика, который вырос у магглов? И то, что он считал профессора мертвым, его не оправдывает. Отец всегда говорил, что мертвые требуют большего уважения, чем живые.

Хагрид, отсморкавшись, продолжает разглагольствовать.

— И ведь какой герой оказался! Сам Дамблдор с им дружил и ему верил! Сам, значица, велел ему... я ему сёдня, Сев'русу-та, прям сказал: ты вот какой хошь инхрэ... ингхри... ингрядиент бери! Хошь — я тебе волос единорога в лесу насобираю! Хошь — у чучмырницы крови выпрошу, мне не откажет! Посидели с им, помолчали... помянули. Потом он немножко, значица, поспал и пошел себе.

Вряд ли профессор так уж благодарен Грейнджер за то, что та совершила все возможное и невозможное, чтобы вытащить его живым из Визжащей хижины.

Делегация поляков между тем выглядит подозрительно бодро для тех, кто пил с Хагридом. Славяне, я слышал, на редкость устойчивы в алкоголю. Один из них подползает к моим туфлям.

— Прошу пана меня извинить, — обхватывая мои ноги руками, он медленно поднимается, держась за меня, как за дерево. — Или мы будем купаться?

— Как вам будет угодно, — пожимаю я плечами, — только в озере кальмар. Он не слишком любит пьяных.

— Ох, у пани у Агнешки ножки точно белый снег! — вдруг оглушительно запевает Хагрид.

— Поцелуй меня, Агнешка, и я буду твой навек! — подхватывают поляки.

Я слышал эту песню в детстве, во время чемпионата по квиддичу, когда в финал вышли поляки и французы. Тогда пел весь стадион, но это было тише, чем то, что я слышу сейчас. Кажется, эти пьяницы усилили голоса Сонорусом. Хагрид делает попытку взгромоздиться на коня. Жалкое зрелище! Один из поляков начинает ему помогать, явно преувеличив свои силы, потом подзывает остальных, и наконец вся пьяная банда, шатаясь, держит одну хагридову ногу. Вот рухнет он на них сверху — будет котлета по-польски!

Но наш лесник чудом удерживает равновесие и кое-как водружается в седле. Его голова, как в древних сказаниях, "упирается в тучи". Конь поворачивает морду, делает шаг в мою сторону и скалит неприятно белые зубы. Я судорожно сжимаю в кармане палочку.

— Вперед! — Хагрид машет рукой в сторону воды.

Поднимая гору брызг, чудовищная лошадь вместе с ним обрушивается в озеро, вызывая нечто вроде локального цунами. Меня окатывает с головы до ног. Поляков тоже, но им, в отличие от меня, это нравится.

Дух Мерлина! Я снова растрепан, мокр и неряшлив! Издав разъяренный вопль, я вынимаю палочку и кое-как, трясущимися от ярости руками, накладываю осушающее заклятие. Разворачиваюсь, чтобы наконец свалить в замок.

— Пан нами брезгует? — холодно утыкает мне в грудь палочку проклятый Анджей.

Любезно улыбаюсь.

— Что вы! Конечно, нет. Просто хотел позвать друзей. Они будут счастливы познакомиться с вами.

— У пана есть друзья? — напрягается польский аврор, видимо, снова впомнив про Долохова.

Я скалю зубы не хуже хагридовой Сивки.

— Да. Это Гарри Поттер. Слыхали?

Надо вспомнить. Снейп же учил меня тогда, в доме на Спиннерс-Энд, в ту жуткую неделю после убийства Дамблдора, что мы с ним скрывались. Он был собран, холоден, замкнут, пару раз сильно наорал на меня, когда я полез с извинениями и жалобами. Один раз влепил пощечину, сказав, что мои рыдания оскорбительны. И при этом с какой-то мрачной решимостью учил меня вызывать Патронуса. Уверял, что в случае чего я смогу послать патронуса к нему с призывом о помощи. Впрочем, в том состоянии я оказался неспособен вызвать ничего сильнее серебристого дыма из палочки. Поняв это, Снейп как-то сразу погас и разрешил мне просто читать и валяться на диване. Потом он переправил меня в Менор, и больше мы не встречались вплоть до того момента, как он вошел в Большой зал Директором школы.

Интересно, теперь, после того, как Снейп умер и был оживлен снова усилиями Грейнджер, Нерушимая клятва перестала действовать? Мама ведь так и не сняла ее. Держит этот аргумент про запас. Я вспоминаю, как он занимался со мной поначалу — терпеливо, старательно, совсем не как мой отец. Потом вспоминаю, как Поттер выступал в мою защиту перед Визенгамотом, и как, отвыступавшись, успокаивающе подмигнул мне. В тот момент я впервые поверил, что не окажусь в Азкабане. Это было похоже на то, будто лопнули железные обручи, сдавливавшие грудь. Держа в уме это дурацкое гриффиндорское подмигивание, я произношу: "Экспекто патронум!". И в ту же секунду из моей палочки вылетает серебристый филин. Краем глаза я вижу, что поляки одобрительно аплодируют, не попадая толком ладонями по ладоням. Как там Снейп объяснял? Просто произнести речь и велеть найти адресата?

— Поттер, поспеши на озеро, — говорю я, — тут Хагрид добыл жуткое чудовище и купает его вблизи от кальмара. Это выглядит опасным.

Мысленно отдав приказ передать послание Поттеру, я взмахом палочки отсылаю патронуса на поиски. Вряд ли, конечно, из этого что-либо выйдет. После чего снова пытаюсь покинуть неприятное общество. Как бы не так! Двое поляков подхватывают меня с боков и тащут к озеру. Вот привязались.

— Зачем пан еси такове грустен? Надо радоваться! Оле, оле! Виктория!

С этими словами они подтаскивают меня к озеру и начинают в четыре руки расстегивать на мне мантию. О, борода Мерлина! Через минуту я стою в одних шелковых боксерах с вышитыми по низу дракончиками и надписью "маленький помощник Санты" на заду. Тысяча соплохвостов! Какого боггарта я надел сегодня именно их? Сейчас же даже не Рождество!

— Уберите руки! Гребаные гомики!

— Пан груб. Это не есть хорошо! Пана надо искупать! Раз-два-три, взяли! Эй, ухнем! — с этим дикарским криком делегаты швыряют мое тело в озеро, и я больно ударяюсь грудью и боком о дно. Выпутавшись из водорослей, поднимаюсь, — далеко они меня зашвырнуть не сумели, так что вода еле-еле доходит до бедер. Поляки с хохотом скачут вокруг. На них, в отличие от меня, под мантией оказались какие-то полосатые тряпки. Хагрид с конем плещутся на самой середине водоема, кальмар, судя по всему, притаился, пытаясь понять, чем ему грозит это нашествие. Может быть, я переоценил опасность. Готов признать, что никакой битвы не будет, и мои опасения были напрасными. Остается лишь надеяться, что Патронус не сработает. Не хотелось бы в глазах победителей выглядеть паникером.

Кто-то прыгает на меня сзади, снова со смехом валя в воду. Мерлинову мать за ногу! Ненавижу этих широколицых славянских уродов! Почему им так весело? ! Кое-как прикрываясь водорослями и постоянно поскальзываясь, мокрый, с облепившими зад трусами, я вылезаю из воды только для того, чтобы нос к носу встретиться с Золотым трио и целой толпой прочих героев, окруженных колдографами и журналистами.

— Отлично смотришься! Ты меня ради этого звал? — весело интересуется Поттер, разглядывая мое украшенное зеленой дрянью тело. Он явно выпил чего-то покрепче сливочного пива, судя по румяным щекам и плывущему взгляду. Уизли цветом лица напоминает пожар стога сена на закате. Раскрасневшаяся Грейнджер улыбается во все свои тридцать четыре зуба. Рука Уизли обнимает ее за плечи, прихватывая невзначай и грудь.

— Малфой! Ты такой смешной! — рыжего Финнигана буквально крючит от хохота. Сзади него прижимает ко рту ладошку пышногрудая блондинка, как ее — Виолетта? Все, боггартову мать, ВСЕ вокруг пьяны! А в дурацком положении почему-то единственный трезвый человек на весь Хогвартс. Я нагибаюсь, чтобы поднять с земли мантию.

— Я сейчас умру! Держите меня, кто-нибудь!

— Ха-ха-ха!

— Гарри, так вот почему ты ничего не получал на Рождество!

Злобно оскалясь, мокрый, взъерошенный, я оглядываюсь через плечо, пытаясь понять, что на этот раз их так рассмешило. И с ужасом вспоминаю. Колдокамеры вспыхивают, запечатлевая всю сцену для будущих поколений.

Таким я и появляюсь на развороте светских новостей в утреннем выпуске "Пророка": с фамильной злобной гримасой, в мокрых трусах и с вдребезги испорченной прической.

И ведь я всего лишь хотел спасти их чертова лесника от их же чертова кальмара! Ну или кальмара от лесника, как оказалось на поверку. Вон, видите, на заднем плане колдографии — гигантский конь догрызает щупальца? Ах, не заметили? Конечно. Этого никто не заметил. Все были слишком увлечены, читая мои трусы!

А потом было уже поздно. Но мне — знаете что?

Мне ПЛЕВАТЬ.

Я сделал все, что мог!

(Это предпоследняя глава. Помните, автору интересно, что вы думаете!)

**

На торжественном праздновании Победы Поттер напился как... нет, этому невозможно подобрать определение.

Вдрызг? Вдрабадан? В чешую от саламандры? Все это слишком слабо и не описывает. Как Темный лорд? Звучит ближе, если, конечно, забыть, что последний из темных лордов в принципе не брал в рот спиртного, а о предыдущих сохранилось не так много сведений, чтобы можно было рассуждать об их застольных привычках. Поттер напился со всей гриффиндорской дури, со всей своей тоски и немыслимой волшебной силы. Самым же пугающим было то, что пьяным Золотой мальчик не выглядел. Пьяным он сумел сделать мир вокруг себя.

В этом вся опасность с великими магами: они могут отрастить вам третье ухо мимоходом, сами того не заметив.

Стою я с задней стороны теплиц, дышу теплым воздухом, расслабляюсь после тяжелого дня. Птички чирикают, трава под ветерком клонится. Розы пахнут одуряюще, словно духи тети Беллы. В Большом зале наверняка уже закончилась торжественная часть банкета, а значит, скоро публика расползется по всему замку. Хаффлпаффцы припрутся на озеро, чтобы устроить пикник, гриффиндорцев предсказуемо потянет на квиддичное поле соревноваться в полетах, райвенкловцы совершат последний налет на школьную библиотеку.

А слизеринцы... нас слишком мало, чтобы об этом говорить. Кроме меня, Блейза, Миллисент и пары-другой человек с младших курсов, на празднование не пришел никто. У МакГонагалл не выходит так же убедительно, как это удавалось Дамблдору, гундеть про равенство и братство, поэтому большинство змей предпочитает не испытывать судьбу.

И вот я стою. Один. Курю отцовскую сигару, испытывая то умиротворяющее чувство завершенности всех дел, которое охватывает, когда сдаешь последний экзамен. Публичное покаяние принесено, журналистам розданы десятки интервью и предъявлено заключение целителя о состоянии отца ("Глубокое магическое истощение, вызванное чувством вины и раскаянием. Нуждается в тщательном уходе и смене климата"). Кингсли сделан прямой намек на то, что документы о его бизнесе в Марокко в случае дальнейшего преследования нашей семьи могут попасть на глаза Скиттер. Я даже набрался сил и извинился перед Грейнджер, драклы бы ее драли, за всех "грязнокровок", что она получила от меня в школьные годы. Пусть подавится.

Все налажено, и делать в Хогвартсе мне, в общем-то, нечего. Но домой тоже не тянет. Во-первых, Мэнор еще не полностью восстановлен после пребывания в нем Темного лорда. Мама думает начать ремонт, как только обвинения окончательно будут сняты. Отец хандрит — он не любит проигрывать — и бродит по парку мрачнее тучи. Я даже не знаю, чем он больше недоволен — тем, что дело всей его жизни оказалось бредом сумасшедшего, тем, что этого сумасшедшего победил однокурсник его сына, или гибелью своих обожаемых павлинов, сожранных Фенриром и его стаей. Мама ставит на павлинов. Как бы то ни было, дома у нас пока не самая приятная обстановка.

Вяло выдыхая табачный дым, я размышляю, не стоит ли отправиться в кругосветное путешествие. Лет сто назад в нашем семействе была такая традиция для наследников. Последними, кто ездил изучать мир, были мой прадед Аугустус и его брат-близнец. Из путешествия вернулся только Аугустус. У меня близнеца нет, слава Мерлину, так что...

Воздух ласков и мягок. Лепестки роз кажутся восковыми. Я снова затягиваюсь, бросаю взгляд по сторонам. Поднимаю глаза к ясному июльскому небу, чистому, словно залитому синей краской. И вдруг сверху начинает лить плотный серебряный дождь, пахнущий мятой и полынью.

Он так красив, что поначалу я даже не пугаюсь. Все вокруг в секунду покрывается сияющей пеленой. Пузырится серебряным трава, блестят мокрые цветы. Совершенно серебряная лягушка, открыв рот, замирает у стены теплицы. Пока я смотрю, рядом с ней появляется другая. Косо перебирая лапками, усаживается поудобнее, раскрывает рот и тоже замирает с видом несколько аутичного счастья. Никаких облаков при этом нет и в помине.

Плюм. Плюм. Блямс. На мокрой траве возникают странные разноцветные штуки, похожие на сломанные детские игрушки. Я вижу мишку с оторванной лапой, бумажные фонарики, красный паровозик без колес, несколько ярких книжек со странно неподвижными обложками, потрепанными и облезлыми. Осторожно подняв одну из игрушек, понимаю, что она маггловская: раненый мишка не стонет и не канючит, а только молча смотрит в небо двумя коричневыми пуговицами, пришитыми вместо глаз.

Дождь продолжается. Небо при этом по-прежнему чистое, и сквозь падающие вниз серебряные струи, подняв глаза, я вижу сияющее солнце. Дождь становится холодным. Высунув язык, я ловлю несколько капель и пробую на вкус. Он чертовски знаком. Я только не могу вспомнить, где я его уже чувствовал. Не в силах противиться внезапному желанию, я сбрасываю туфли и мантию, бросаю их в теплицу и выхожу под дождь босиком, в одних летних брюках и рубашке, немедленно прилипающей к телу. Хихикаю и бегу вперед. Мне снова пять лет, и я хочу быть хорошим. Мерлиновы яйца, я так хочу быть хорошим! Это желание нарастает во мне, словно зуд от почесуйной кошмарки. Босые ноги скользят по покрытой серебром траве, пару раз я падаю. Это прекрасно. Спотыкаюсь о чью-то сломанную метлу, брошенную на поле, валюсь навзничь, дождь заливается в приоткрытый рот.

Вкуснее шоколада, слаще вина. Это вкус детства.

Мельком вспоминаю Великую Битву, отгремевшую здесь около двух месяцев назад. Запах крови чувствовался еще этим утром, несмотря на все усилия эльфов и профессоров. Дождь смывает следы. Он целует и отпускает. Мне так хорошо, что почти плохо. Ливень становится ледяным, и ощущение от него меняется.

Краем глаза вижу впереди Дракучую иву. Ее ствол темнеет сквозь сияющие струи воды. Кто-то сидит в самом низу, у ее корней. Ветви Ивы шевелятся, и мое сердце замирает, когда я осознаю, что знаю человека, так беспечно усевшегося возле смертельно опасного дерева. Это Поттер. Конечно, кто же еще? Внезапно понимаю, что знал это с самого начала, с того момента, как на нос упала первая капля. Воздух наполнен его магией. Мне так смертельно холодно! Так плохо! Дождь бьет по лицу наотмашь, словно дает пощечины. Никогда не понимал, что такое совесть, раскаяние и сожаление. Теперь понимаю. Если этот дождь сейчас идет над всей Англией, я не завидую остальным Пожирателям, тем, у кого на совести больше грехов, чем у меня. Невыносимое чувство. Словно внутрь посадили голодную мантикору, и она выгрызает твою душу — и чувствуешь себя таким подлым, мерзким, недостойным жизни, и все так безвозвратно, и прощения нет... Поттер, останови этот чертов дождь!

Надеюсь, отец сейчас в доме. Надеюсь, прекрасная погода не выманила его в парк, как в предыдущие дни. Лучше бы он сидел в кабинете, занавесив окна шторами, и надирался коньяком! Подобный дождик человек с его биографией может и не перенести.

Поттер меня не замечает. С меланхоличным видом он сидит у ствола дерева, пославшего на больничную койку не одного школьника, жует травинку и смотрит в землю. Дракучая ива нежно обнимает его мягкой зеленой ветвью, ерошит лохматые волосы. Серебро стекает по его плечам, и Поттер буквально светится. Запах полыни, мяты и чего-то еще — той самой магической составляющей, которая и делает этот дождь волшебным, — наполняет легкие. Я падаю на колени в мокрую траву. Я хочу стать лучше.

Мне еще повезло. В отличие от сотен и сотен волшебников, раскаивающихся сейчас в своих грехах по всей Англии, мне хотя бы есть, кого умолять о прощении. Земля шатается под коленями, словно пытается сбросить меня и улететь.

— Поттер! — зову я.

Тот все так же жует травинку. Дракучая ива продолжает гладить его волосы.

Волшебный дождь идет над Англией. В парке Малфой-Мэнора застывает на мраморной скамейке Люциус. Тихо стоят возле могилы сына Креббы, держась за руки. Серебряные капли ударяют в свинцовую воду возле стен Азкабана.

— Поттер!! Очнись! — Дракучая ива ведет себя дружелюбно, и я решаюсь подползти к нему вплотную.

Поднимаю его лицо за подбородок. Он смотрит на меня расфокусированными глазами, зелеными, как молодая трава.

— Что с тобой? Гарри?

Дождь темнеет. О, да... Невыносимое чувство вины наполняет меня. Астрономическая башня, палочка, направленная на древнего старика... Исчезательный шкаф, Пожиратели, ворвавшиеся в замок, мертвые тела повсюду, трусливый белобрысый тип, оставшийся в живых, когда столько куда лучших людей погибло...

— Перестань! Пожалуйста! — я почти рыдаю.

Он улыбается. И застывает с широкой улыбкой, словно забыв вернуть нормальное выражение. Я отвожу рукой мокрые волосы с его серебряного лица. Знаменитый шрам светится сейчас, как настоящая маленькая молния. Я никогда не видел никого прекраснее. Шумит камыш возле озера, гнутся деревья в Запретном лесу. Стон наполняет воздух.

— Малфой, — Поттер наконец замечает меня.

Я облегченно выдыхаю. Желание извиниться перед ним за все, что натворил, бьется внутри. Я до крови кусаю губы, и это чуть-чуть приводит меня в себя.

— Держи, — Поттер равнодушно протягивает вперед чашку горячего чая. Похоже на лиможский фарфор. Я так обалдеваю, что беру ее и молча делаю глоток.

— Не знаешь, у Снейпа был чайный сервиз? — спрашивает он.

И я чувствую сильный запах огневиски, долетающий вместе с его дыханием. Снейп. Крестный. Ааа! Ох... Больно, так больно! Так вот почему муки совести зовут угрызениями!

— Ты можешь это прекратить? — осторожно говорю я.

— Ты ведь хорошо знал Снейпа? — он еле заметно тянет слога. "Сне-ейпа".

— Поттер, останови дождь и вернемся в замок. Тебя там... Грейнджер волнуется! И твоя рыжая, небось, злится. А? Мерлин мой, прекрати это, я не могу больше! Я сейчас сдохну!

Поттер придвигается ближе.

— Ты сожалеешь? — говорит он, взглядывая на меня задумчиво и как-то оценивающе.

Сожалею — не то слово. Я буквально корчусь от чувства вины. Только остатки фамильной гордости удерживают меня от того, чтобы кинуться целовать Поттеру ноги, умоляя о прощении.

— Я тоже сожалею, — говорит он, откидывая голову к стволу. И закрывает глаза.

— Поттер, — я трясу его за плечи, — очень тебя прошу, вернемся в замок. Ты ведь не хочешь, чтобы вся магическая Англия корчилась от раскаяния?

— Не хочу? — удивленно повторяет он.

— Прости меня, — слова все-таки слетают с языка.

— За что? — спрашивает он, не поднимая век.

— За все. За Исчезательный шкаф. За Астрономическую башню. За то, что я был таким засранцем.

Дождь уже почти черный. Такой же черный, как моя совесть.

— Поттер, — выдавливаю я, — я... Я больше не буду!!

Кажется, ливень понемногу слабеет.

— Это удивительно, да? — говорит Поттер после паузы. — Удиви-ительно. Необратимо. Ты не представляешь, Малфой, КАК сожалею я.

Я молчу. Дождь то затихает, то идет снова, но земля вокруг нас быстро сохнет. Я сижу в мокрой рубашке, и мне не холодно. Может быть, потому, что от Поттера волнами расходится тепло.

— Я мог спасти его, — продолжает тот, — если бы не был так нацелен на одно-единственное убийство. Почему? Может мне хоть кто-нибудь объяснить, почему все им пожертвовали? Просто потому, что он это позволил?!

— О ком ты?

Поттер печально улыбается и открывает глаза. Пару секунд смотрит на меня этим своим расфокусированным взглядом. Где он посеял очки?

— Ты иногда бываешь таким идиотом, — он проводит рукой по моим волосам, небрежно и почти презрительно. Я задыхаюсь от ... хрен его знает, отчего я задыхаюсь! Магии вокруг так много, что все кажется расплывчатым. Впрочем, может быть, это из-за чертовых слез в моих чертовых глазах.

— Не реви, — говорит Поттер, снова откидывая голову назад. И меня накрывает окончательно. Я утыкаюсь головой в поттеровское плечо и рыдаю взахлеб. Шмыгаю носом и развожу сопли по его рубашке. Сердце Поттера бьется под моими дрожащими губами. Бьется спокойно и ровно. Он кладет руку мне на плечо. Мне уже даже почти не стыдно.

— Расскажи о Снейпе. Он вроде любил тебя, да?

— Он... был моим... крёёёстным, — выдавливаю я между спазмами.

Поттер похлопывает меня по спине серебряной рукой. Я висну на его шее, вжимаясь в него всем телом. Не знаю уж, чего я пытаюсь этим добиться. Раз и навсегда разбуженная совесть кровожадно догрызает меня изнутри. Мы ведь тоже могли спасти Снейпа. Отец знал, что тот в Визжащей хижине. Он сам и передал ему приказ Вольдеморта явиться.

— Ты не виноват, — рыдаю я, — это все мы... Мал... Мал... Малфои...

На краю сознания мелькает мысль, что после этой сцены кругосветное путешествие — единственное, что мне остается.

— Тшш, — говорит Поттер, — не бери на себя слишком много. Это не тебя он спасал ценой своей жизни. Не твою мать любил безнадежно и безответно.

Наконец запас слез во мне кончается, и я поднимаю лицо.

— Ну, ну, — Поттер лезет в карман штанов, — какая ты все-таки рёва. Давай, хоть нос вытру.

Полностью истощенный пережитой истерикой, я позволяю ему тщательно протереть мое лицо платком. Вышитый с краю золотой гриффиндорский лев чуть прикусывает мне щеку. Сволочь. Отстраняюсь от Поттера и оглядываюсь вокруг. Глубоко вздыхаю. От места, где мы сидим, и дальше, до самого замка, тянется вытоптанная поколениями школьников тропинка. Играть в салочки с Дракучей Ивой — традиционное развлечение пятикурсников после сдачи С.О.В. Дождь прекратился, трава высохла, небо снова сияет, и стены Хогвартса больше не скрыты серебряной пеленой.

Теперь видно, что по тропинке от замка к нам торопится целая толпа гриффиндорцев. Видимо, они заметили нас раньше, чем я их, потому что они уже на середине пути. Впереди с искаженными лицами несутся Уизли и Грейнджер. Оглядываюсь на Поттера. Тот щурится и трет лоб, но в целом выглядит более-менее нормально. Впервые замечаю валяющуюся возле его бедра пустую бутылку из-под огневиски. Ублюдок. Он нажрался, а я... мне теперь...

— Поттер, ты в порядке? — уточняю холодным голосом.

— Я-то да, — задумчиво отвечает он.

И снова сует в рот травинку. Я выдергиваю ее из его рта. Поттер удивленно вскидывает глаза. Его приоткрытые губы внезапно вызывают во мне какие-то ненормальные желания. Отец прав, пора жениться.

— Это негигиенично! — я трясу травинкой перед его носом, — знаешь, сколько диких зверей могло ее обоссать?

— Отъебись, — бросает он меланхолично.

Срывает другую травинку и снова начинает грызть.

— Ничего лучше ты в рот засунуть не можешь?

Поттер только ухмыляется. Полный придурок. Тем временем Уизли с прочими гриффами подбегают ближе и останавливаются вне пределов досягаемости Дракучей ивы. Из-под мягко колышащихся ветвей я разглядываю их лица. На щеках Грейнджер дорожки от слез. Нос Уизли припух и покраснел, словно от насморка. Глаза его сестры блестят, губы вздрагивают. Морды остальных победителей тоже хранят следы сильного душевного потрясения. Похоже, нам всем досталось. При мысли об отце меня снова охватывает тревога.

Я встаю и тяну Золотого мальчика за руку. Надо выбираться из-под Дракучей ивы, пока она не пришла в себя. Гриффиндорцы хранят молчание. Поттер дает себя вести, вполне послушно перебирая ногами. Великий маг, чтоб его! Вольдеморту и тому хватало ответственности не пить!

Мы выходим из-под кроны, и я отпускаю руку Поттера. Одарив меня несколько растерянным взглядом (пережитое волнение еще сказывается), Уизля обвивается вокруг своего героя. Тот — довольно равнодушно, на мой независимый взгляд — приобнимает ее правой рукой за плечи. Я не доверяю своему голосу, как не доверяю сейчас своей способности сконцентрироваться. Поэтому просто молча киваю Поттеру и Грейнджер, делаю прощальный жест рукой в направлении остальных, и, стараясь держаться максимально прямо, направляюсь в сторону Хогсмида. Пока дойду, может, найду в себе силы аппарировать. Если нет, заплачу галлеон и воспользуюсь камином в "Сладком королевстве". Гриффы за спиной по-прежнему хранят напряженное молчание.

Потом я слышу дрожащий голос Грейнджер:

— Что это было, Гарри? Все только вышли после банкета, как вдруг... Неужели ты настолько переживаешь? Ты ведь должен понимать, что было слишком поздно, и мы все равно ничего не могли сделать...

Я роняю палочку и останавливаюсь, чтобы ее подобрать. Поттер молчит. Вместо него говорит Уизли. В его голосе я различаю нечто, крайне похожее на благоговение. В отличие от грязнокровки, Уизли хоть представляет, магия какого уровня нужна, чтобы сотворить подобный дождик!

— Да, дружище, — говорит Уизли, — дал ты нам просраться! Ай, Герм!! Ну честно! Я даже вспомнил мамин хрустальный сотейник, что разбил в пять лет. Больше так не делай, ладно?

Уизли — самая большая, тупая и рыжая задница во всем мире. Но этот придурок заставляет Поттера смеяться. Я слышу, как Поттер хохочет, и на душе у меня становится спокойней. Надо надеяться, повторения сегодняшнего кошмара не будет. Может быть, Грейнджер даже сумеет объяснить нашему герою, что магу его уровня употреблять любые дурманящие вещества недопустимо!

Поднимаю палочку и тороплюсь дальше. Попробую уговорить родителей поехать в кругосветку всей семьей. Может быть, это поможет нам забыть Снейпа.

Чертов Поттер с его гриффиндорской совестью!

Бедный, всеми преданный крестный!

Не думать об этом.

Запах горячего шоколада несется из "Сладкого королевства".

Торжественное празднование Победы над Темным лордом, состоявшееся в Хогвартсе 15 июля 1998 года, я помню кусками. К сожалению или к счастью, никто так и не рассказал мне толком, что происходило тем вечером.

Первым идет довольно большое и связное воспоминание про то, как все начиналось. Громовая речь Кингсли Шеклболта, похвальба героев, минута молчания в честь погибших, сбор средств на восстановление школы, горящие восторгом глаза младшекурсниц, закидывающих Поттера цветами, скалящий зубы Блейз ("Блейз, имей совесть! Это практически поминки!"), горячая рука Паркинсон на моем плече ("Па-анс, ты меня отвлекаешь! Что этот болван сказал? «Забудут вину» или «Не забудут вину»?").

Мерцающие глаза дамблдоровского портрета, вывешенного над столом президиума. Случайно встретившись с ним взглядом, я давлюсь пирожным и закашливаюсь так, что Грегу приходится колотить меня по спине.

Слизеринцев в зале мало. Поначалу, пока не подтянулись младшекурсники, нас даже пытались усадить за стол к хаффлпаффцам. МакГонагалл, судя по поджатым при нашем появлении губам, вообще не ожидала, что кто-нибудь из "змей" придет. Причем меньше всех, конечно, ожидали меня и Панси. Забини-то с Ноттом всю войну держали нейтралитет, а Гойлу помогает репутация дурачка — никто и не думает предъявлять ему претензии. Странно, что вполне прилично успевающего по всем предметам Грега записали в идиоты, а кретина Лонгботтома, завалившего все С.О.В.ы, кроме гербологии — в герои. Подумаешь, убил змею! Большое дело. Можно подумать, Грег не прикончил бы эту тварь, если бы его так же приперло.

— Выше нос, принц, — пихает меня в бок Блейз, — все наладится. Убери с лица это зверское выражение.

Блейзу легко говорить! Не ему предстоит идти извиняться перед Поттером — публично, под колдокамеры. "Раскаяние имеет смысл только в том случае, если о нем напишут в "Пророке"", как выразился отец.

— Ну что, помянем? — предлагает Тедди Нотт. И мы молча пьем, маскируя огневиски сливочным пивом. Смесь оказывается убойней, чем чистый виски, поэтому, когда я отправляюсь разговаривать с Поттером, меня слегка шатает. Знаменитость принимает извинения вполне прилично — сектумсемпрами не бросается, даже изображает нечто вроде улыбки. Почему-то именно это бесит меня до черных пятен в глазах. Рыжая Уизлетта виснет у него на руке, прижимаясь к боку героя выразительным бюстом. Кое-как попозировав рядом с ними журналистам, я сваливаю на улицу.

У теплиц никого, и я понемногу успокаиваюсь. Закуриваю. Прекрасно помню этот момент: как я стою, дымлю сигарой, над Запретным лесом садится солнце, длинные тени тянутся через поле в мою сторону, какие-то шатающиеся фигуры бродят вдали. Одуряюще пахнет розами. Со стороны избушки лесника доносится невнятное хоровое пение.

Вероятно, проходит минут двадцать — тридцать. Потом сзади раздается хихиканье и, обернувшись, я вижу блондиночку с пятого курса, младшую сестру Гринграсс. Сама Дафна торжество проигнорировала. Меряю красотку взглядом.

— Что тебе нужно?

— Там тебя твоя компания потеряла, — она снова хихикает. Потом добавляет: — Так и знала, что найду тебя тут.

О, ради Мерлина! Оставьте меня все в покое! За углом теплицы раздаются пьяные голоса, сбивчиво рассуждающие о травоведении.

Домой возвращаться слишком рано — чего доброго, родители решат, что я не сделал все от меня зависящее для восстановления доброго имени Малфоев. Бросив недокуренную сигару в теплицу (прямо в заросли плодородистых эрекактусов), я мрачно бреду назад в Большой зал. Блондиночка семенит рядом и что-то щебечет.

Торжественные речи закончились, и теперь победители танцуют. Выглядит это таким образом: столы трех факультетов — Гриффиндора, Райвенкло и Хаффлпаффа — установлены буквой П. В центре топчется под медленную музыку с десяток пар. В основном, если не считать Лонгботтома с какой-то лупоглазой девицей, хаффлпаффцы. Остальной народ бродит вдоль столов, заговаривая друг с другом, хлопает приятелей по плечам и пьет. Наш стол по-прежнему стоит у стены, и Блейз, радостно скалясь, салютует мне бокалом. Второй рукой он обнимает раскрасневшуюся Паркинсон. С другой стороны к нему привалилась Буллстроуд. Преподавателей нет, официальные лица куда-то свалили, Золотого трио не видно, как и журналистов. К боггартам, меня это уже не интересует.

— Дрейк, расслабься, а? Тебе не сто лет, — говорит Забини, когда я усаживаюсь рядом с Миллисент, — на, дунь.

— Что это? — я хмуро принюхиваюсь к протянутой папиросе.

— Нгуа-нгуа. Десять минут чистого кайфа. Давай, тебе это нужно.

Миллисент приподнимает с его плеча голову и ослепительно улыбается.

— Давай, не будь скучной задницей! Дыхни разок.

Я злобно сую в рот папиросу. Дым обжигает легкие.

— Затягивайся глу-убже, — мурлычет Блейз.

Я поднимаю глаза. Большой зал сияет. Одним взглядом я охватываю миллион деталей. Вьющиеся волосы невысокой хаффлпаффки, скатанные вниз гольфы Лизы Турпин, резьбу на раме директорского портрета, изображающую лимонные ветви со свисающими с них дольками. Блестящее пятно солнечного света, падающее на угол нашего стола, темно-зеленый рукав мантии Гойла, покрасневший нос Уизли, кудрявую шапку волос Грейнджер, ее глаза, припухшие, словно от слез. Бледное лицо Поттера, обнимающего свою рыжую красотку так, что той, наверное, с трудом удается дышать.

Вдруг понимаю, что знаю имена всех, собравшихся здесь, помню, как зовут их родителей и фамилиаров. Мир невероятно подробен. Мне внятно все. Вслед за национальным героем в зал возвращаются все остальные. Журналисты снова принимаются щелкать камерами, МакГонагалл, не прерывая беседы с Шеклболтом, инспекторским взором обегает зал. Я затягиваюсь снова, игнорируя попытки Панси вытащить папиросу из моих пальцев. Обойдется! Резьба на портрете начинает двигаться. Лимонные листья разрастаются на глазах.

— Дрейк, тебе хватит.

Дементоры сожри мою душу, Блейз прекрасен! По его смуглой коже пробегают крошечные золотые огоньки. Мягкие карие глаза смотрят на меня так, что перехватывает дыхание. Я поднимаю руку, чтобы потрогать его волосы, кудрявой волной падающие на широкие плечи, и замираю, вспугнутый появившейся на его лице усмешкой.

— Отлично, Забини, — кое-как произносят мои губы где-то далеко-далеко от меня. Блейз вынимает из моих одеревеневших пальцев папиросу.

— Панси, не знаешь, в кого он такой жадный?

Панси перегибается вперед и щиплет меня за руку. Я смотрю на нее. Может, она и похожа на мопса, но это самый симпатичный на свете мопс, и я его обожаю!

— И долго он будет в таком состоянии?

Это Грег. Он на голову выше Забини, шире в плечах, и от всей его фигуры веет физической мощью, спокойствием и уверенностью. Рядом с Гойлом я чувствую себя таким защищенным, что меня невольно клонит к нему, словно рябину к дубу. Ухватываюсь за его локоть, тяну усесться рядом на лавку и с замиранием сердца утыкаюсь лбом в его плечо.

— Ну отлично, — резюмирует Грег. — Блейз, твоя работа?

Забини с Буллстроуд чуть не умирают от смеха. По-прежнему вцепившись в руку Гойла, я смотрю на них, приоткрыв от восторга рот.

— Ах, у пани, у Агнешки, ножки словно белый снег!! — ревет кто-то вдалеке, отчего Блейз оглядывается и морщится, а МакГонагалл и Шеклболт, переглянувшись, срываются с места.

— Забини, — выдыхаю я.

— Знаю, Дрейк, знаю, — кивает он. — Скоро отпустит, а пока просто наслаждайся.

— Я хочу танцевать, — говорю я. — Панси, позволь привалить... пригласить!

— Сиди уж! — отрицательно мотает головой Паркинсон. Но мне невтерпеж. Выбравшись из-за стола, я направляюсь туда, где столпились стайки девиц. Кураж велит мне позвать на танец кого-нибудь из гриффиндорок. Взгляд падает на топчащуюся в танце с МакЛаггеном Грейнджер, и я решаю, что она — именно то, что мне нужно. Отец требовал наладить связи с победителями? Без проблем. Грязнокровка, мягко говорят, удивлена. МакЛагген удивлен не меньше и даже пытается что-то рычать про пожирателей, пока дама его не останавливает. Я кладу руки на талию Грейнджер. С трудом удерживаюсь от того, чтобы не ткнуться ей носом в макушку. Не удерживаюсь. Грейнджер пахнет пергаментом и немного ванилью. Ее голос звучит, как музыка.

— Малфой? Что с тобой? Малфой!! — твердит она. — Что ты принимал?! У тебя совершенно отравленный вид.

— Это нгуа-нгуа, — я трогаю губами ее ухо. — Нгуа-нгуа-нгуа, принцесса. Моя грязнокровная принцесса-воин.

Грейнджер озадаченно хмыкает. Ее кудряшки щекочут мне шею. Она тянет меня куда-то вбок.

— Гарри, — зовет она.

О, Поттер тоже здесь! Волшебный Гарри Поттер! Волшебноклевый Гарри-секси-Поттер! Он смотрит на нас недовольно, и я радостно смеюсь над его озадаченной рожей.

— Малфой не в себе, — говорит Грейнджер. — Надо отвести его в больничное крыло. Уверена, это все придурок Забини. Я давно подозревала. Эти его вечные смешки!

Я хихикаю.

— Брось, Герм, они сами разберутся, — отмахивается Поттер. — Нас это больше не касается, слава Мерлину.

Вынырнувшая сбоку Уизлетта меряет меня огненным взглядом, решает, что я не стою ее внимания, и привычно обвивается вокруг своего героя.

— Оставьте Драко в покое! — гневно произносит сбоку девичий голос.

Снова та блондинка, как ее? Ладно, неважно. Она ухватывает меня за руку. Грейнджер облегченно отступает.

— Я отведу его к мадам Помфри, — говорит девчонка.

— Лучше в спальню, — томно мурлычу я ей на ухо.

Клянусь силой Мерлина, долю секунды красотка сомневается! Так и не знаю, куда мы с ней в конце концов направляемся, потому что у выхода нас перехватывает Блейз. Красивый, как бог, поганец жестоко отрывает меня от теплого женского тела.

— Я о нем позабочусь. Спасибо, Тори. Дрейк, пошли за стол, сейчас тебя отпустит.

Я оглядываюсь. Грейнджер с Поттером заслонены толпой, видна только рыжая башка Уизли. Великолепная долговязая морковка. Внезапное головокружение заставляет меня покачнуться, и Забини, подхватив меня под руку, оттаскивает к нашим. Я сажусь за стол, и в тот же момент все кончается. Мир снова лишь еле-еле терпим. Бросаю на Забини, Паркинсон и Буллстроуд убийственный взгляд. Нашли время для шуток.

— Ты был таким ми-илым, — воркующим голосом говорит Блейз. — Брось, все перепьются и никто не вспомнит!

Ублюдок. Чертов черномазый ублюдок. А если не перепьются? Толпа как-то разбрелась. Поттер сидит на стуле, Уизлетта оседлала его колени и вполне успешно играет в удава и кролика, выступая в роли удава. Еще немного, и она заглотнет его целиком. Уизли мнет в углу Грейнджер. Все-то у Золотого трио налажено. Мне бы так.

Привычная зависть к гриффиндорцам черной волной поднимается к горлу. Отвратительное чувство. Одним все, другим ничего!

За всеми столами пьют и целуются. Часть народа уже явно смоталась продолжать в более укромных местах. Учителя, авроры, министерские сотрудники и прочие взрослые тоже куда-то делись. Надо думать, перебрались пить в учительскую. Нотт, уже не таясь, непрерывно разливает.

— За Снейпа!

И мы пьем. В конечном счете, не так важно, был ли Снейп шпионом светлых сил или темных, любил мать Поттера, как думает Поттер, или моего отца, как думает мама. Главное — он почти двадцать лет был нашим деканом, единственным, кто защищал Слизерин перед лицом превосходящих сил противника. Мы с грохотом ставим пустые бокалы на стол. На этом более-менее связные воспоминания сменяются чередой картинок.

Четко помню тот момент, когда понимаю, что могу напиться. Мир покачивается, как лодка, но еще можно сосредоточиться и начать трезветь. Но тут я думаю: а зачем? Тонуть в этом опьянении не то чтобы приятно, но для этого не нужно напрягаться. А я устал напрягаться. Я, дракл меня дери, и так напрягался, как ненормальный, два последних года! И все было напрасно. Поттер пришел первым. Гриффиндорцы... Вечно рядом, вечно горой друг за друга, уроды. Себя жалко до слез. Жуя канапе с пармской ветчиной и рокфором, я с печальным интересом размышляю о том, как изменилась бы жизнь, пожми Поттер мою руку тогда в поезде. Потом, со схожим интересом прислушиваясь к себе, выпиваю очередную порцию огневиски. И мир словно отъезжает. Все куда-то девается.

Помню, как иду вдоль пульсирующих стен, чувствуя себя куском бекона, продвигающимся по пищеводу. Надо думать — в туалет, потому что в следующем воспоминании надо мной кружит Миртл и, кажется, уговаривает заняться с ней любовью. Я отговариваюсь, но как-то неубедительно — все не могу найти толком причины, почему я, собственно, отказываю даме. Потому, что дама мертва? Кого это когда останавливало? Потому, что дама некрасива? Но как ей об этом сказать? Засранец во мне напился и вырубился, зато джентльмен держится из последних сил и требует оказать даме уважение.

Я сижу на ледяном полу и разговариваю с Миртл о Темном лорде и квиддиче. Жалуюсь ей на то, что меня все ненавидят. Миртл то и дело проводит рукой сквозь мою голову, лаская, и просит больше не плакать. Расплывающаяся Панси, возникшая в дверях, спрашивает, что я делаю в женском туалете. Я говорю, что жду кое-кого. Почему-то я считаю, что у нас с Поттером назначена дуэль в этом туалете. Но Поттер так и не приходит. Картинка обрывается. Панси куда-то исчезает. Если смутное воспоминание о том, как меня тошнит в унитаз, относится к этому моменту, то ее можно понять.

Затем я снова куда-то иду. Какой-то мелкий гриффиндорец ставит мне подножку, и я влетаю головой в библиотечные двери. На шум выглядывает мадам Пинс, смотрит на меня, как на мусор, и невозмутимо скрывается в библиотеке. Я ползу прочь. Темнота. Я танцую на столе в Большом зале, уже почти пустом. Кто-то здоровый (Гойл?) стаскивает меня вниз. Лягаю придурка ногой и нарочно падаю на пол. Ему надо, пусть сам и несет. Это оказывается не Гойл, а Лонгботтом, и он преспокойно оставляет меня на полу.

Меня никто не любит. У меня нет друзей. Я ненавижу себя и хочу умереть. Астрономическая башня занята парочкой неизвестных мне проходимцев в красно-золотых мантиях. Ветер слегка отрезвляет. Броситься вниз при этих придурках все равно не получится. Хотя они так заняты друг другом, что не обращают ни на кого внимания.

Снова Большой зал. Рон Уизли молча отодвигает меня с прохода, когда я пытаюсь сказать ему гадость, и проходит мимо. Грейнджер, которую он тащит за собой, скользит по мне пустым счастливым взглядом. Я топаю ногой и кричу им вслед:

— Эй! Я к вам обращаюсь!!

На заколдованном потолке встает луна. Сумрачно. Горят только свечи в укрепленных по стенам канделябрах. По углам кто-то чмокает и сопит. Противно. Я снова куда-то иду... иду... Натыкаюсь на Флитвика, несущего на руках серую кошку. У декана Райвенкло странный вид, хотя я слишком пьян, чтобы понять, что с ним не так.

Коридоры, лестницы. На одной из картин аристократического вида волшебник, сидящий на скамейке в парке, окликает меня по имени. Я помню, что это кто-то из предков, но, убейте, не знаю, кто.

— Вам следует отправиться в свою спальню и выспаться! — говорит он. Павлины, клюющие зерно на дальнем плане, ни на миг не отрываются от своего занятия. Тупые визгливые твари. — Вытрите глаза, — брезгливо добавляет портрет.

Снова переходы. Я прохожу мимо целующихся пар и пьяных компаний, как призрак-невидимка.

Темнота.

Пустота.

Свежий ветер.

Какая-то палка упирается мне в спину.

Дико хочется пить. Надо мной — бледное летнее небо.

Светает. Холодно.

Откуда-то сзади появляется Хагрид, еще более огромный в этом ракурсе, охая, шагает мимо, не обращая на меня никакого внимания, и исчезает из поля зрения.

Чьи-то тяжелые шаги. Еще шаги.

— Нашел? Я в тебя верил!

— Давайте перетащим его отсюда.

— Он в сознании? Как он? Мерлин мой, я обегала весь замок!

Забини, Гойл и Паркинсон.

— Он весь вспотел, — этот девичий голос мне тоже смутно знаком.

Гойл опускается рядом на колени, подсовывает под меня руки и без усилий поднимает. Я издаю протестующий стон, который присутствующие принимают просто за стон. За жалобный стон, может быть.

— Осторожней! — шепчут сзади.

— Мерлин мой, мне так влетит от отца! — бормочет Паркинсон.

— А мне от матери, — мрачно отвечает Забини.

— Драко, ты как?

— Грег. Пусти, я сам. Пусти!

Гойл аккуратно устанавливает меня на землю. Я разглядываю честную компанию. Панси бледная, с темными кругами под глазами. Блейз какой-то потрепанный и меньше обычного похож на африканского принца инкогнито. Даже Гойл выглядит уставшим. Перевожу взгляд дальше. Мелкая блондинка, сестра Гринграсс! Она-то здесь зачем? Терпеть не могу, когда личные вещи обо мне узнают посторонние. Мне категорически не нравится, что она видела меня в таком виде.

— Как вы чувствуете себя этим утром, ваше высочество? — интересуется Блейз.

— Какого тролля... Что вы здесь делаете? Панс, у тебя вроде был портключ на полвторого?

Вся четверка переглядывается и вдруг совершенно одинаково улыбается. Гойл хлопает меня по плечу. Панс больно щиплет за щеку.

— Не могли же мы бросить тебя неизвестно где, учитывая, в каком состоянии тебя в последний раз видели, — пожимает плечами Блейз. — Тут повсюду пьяные гриффиндорцы. Они могли напасть.

От этой мысли меня пробивает дрожь.

— Мы искали тебя всю ночь, — цедит Паркинсон. — Какого Мерлина ты уполз из Большого зала?

— Родители меня убьют, — меланхолично сообщает небесам Гойл. — Они стали такие нервные. Пошли скорей, а? Что мы здесь обсуждаем?

Блондиночка смотрит вниз, потом переводит взгляд на меня и смеется. Я пытаюсь поднять бровь, но сегодня утром они двигаются только парой. Голова раскалывается.

— Тебе было удобно спать? Настоящая принцесса чувствует горошину сквозь десять перин. К принцам это, по идее, тоже должно относиться?

На том месте, где они меня нашли, валяется чья-то сломанная метла. Так вот что впивалось мне в спину!

— Я чувствовал, — обиженно оправдываюсь я. — Просто не мог пошевелиться. У меня все тело словно избито. Мерлин, это было ужасно.

— О, ну, раз так, я все-таки нашла своего принца!

Неужели мы были такими же молодыми два года назад? Пятикурсники кажутся детьми.

— Хватит флиртовать! — рявкает Блейз. — Я должен был быть дома четыре часа назад!

— Ну и нечего было меня искать, раз так! — злюсь я.

Мне так плохо, а эта сволочь... Могли хотя бы антипохмельное принести...

Обидно до слез. Ублюдки снова переглядываются.

— Мы же друзья, — наконец роняет Блейз, одной рукой приобнимая Паркинсон. Та смотрит на меня укоризненно, а потом закатывает глаза. У нее это выходит не хуже, чем у Грейнджер.

— Друзья, — повторяю я.

— Да, Малфой, да! Если ты еще не заметил. Друзья! Это такие специальные люди, которые бегают по всему замку, когда ты напиваешься и пропадаешь, выясняя, не проклял ли тебя кто-нибудь мимоходом или не утонул ли ты в озере! А теперь пойдем, ради всех святых, пока мой отец не прислал четвертую сову! — говорит она раздраженно.

Над озером встает солнце.