Пьяные, помятые (джен)

Торжественное празднование Победы над Темным лордом, состоявшееся в Хогвартсе 15 июля 1998 года, я помню кусками. К сожалению или к счастью, никто так и не рассказал мне толком, что происходило тем вечером.

Первым идет довольно большое и связное воспоминание про то, как все начиналось. Громовая речь Кингсли Шеклболта, похвальба героев, минута молчания в честь погибших, сбор средств на восстановление школы, горящие восторгом глаза младшекурсниц, закидывающих Поттера цветами, скалящий зубы Блейз ("Блейз, имей совесть! Это практически поминки!"), горячая рука Паркинсон на моем плече ("Па-анс, ты меня отвлекаешь! Что этот болван сказал? «Забудут вину» или «Не забудут вину»?").

Мерцающие глаза дамблдоровского портрета, вывешенного над столом президиума. Случайно встретившись с ним взглядом, я давлюсь пирожным и закашливаюсь так, что Грегу приходится колотить меня по спине.

Слизеринцев в зале мало. Поначалу, пока не подтянулись младшекурсники, нас даже пытались усадить за стол к хаффлпаффцам. МакГонагалл, судя по поджатым при нашем появлении губам, вообще не ожидала, что кто-нибудь из "змей" придет. Причем меньше всех, конечно, ожидали меня и Панси. Забини-то с Ноттом всю войну держали нейтралитет, а Гойлу помогает репутация дурачка — никто и не думает предъявлять ему претензии. Странно, что вполне прилично успевающего по всем предметам Грега записали в идиоты, а кретина Лонгботтома, завалившего все С.О.В.ы, кроме гербологии — в герои. Подумаешь, убил змею! Большое дело. Можно подумать, Грег не прикончил бы эту тварь, если бы его так же приперло.

— Выше нос, принц, — пихает меня в бок Блейз, — все наладится. Убери с лица это зверское выражение.

Блейзу легко говорить! Не ему предстоит идти извиняться перед Поттером — публично, под колдокамеры. "Раскаяние имеет смысл только в том случае, если о нем напишут в "Пророке"", как выразился отец.

— Ну что, помянем? — предлагает Тедди Нотт. И мы молча пьем, маскируя огневиски сливочным пивом. Смесь оказывается убойней, чем чистый виски, поэтому, когда я отправляюсь разговаривать с Поттером, меня слегка шатает. Знаменитость принимает извинения вполне прилично — сектумсемпрами не бросается, даже изображает нечто вроде улыбки. Почему-то именно это бесит меня до черных пятен в глазах. Рыжая Уизлетта виснет у него на руке, прижимаясь к боку героя выразительным бюстом. Кое-как попозировав рядом с ними журналистам, я сваливаю на улицу.

У теплиц никого, и я понемногу успокаиваюсь. Закуриваю. Прекрасно помню этот момент: как я стою, дымлю сигарой, над Запретным лесом садится солнце, длинные тени тянутся через поле в мою сторону, какие-то шатающиеся фигуры бродят вдали. Одуряюще пахнет розами. Со стороны избушки лесника доносится невнятное хоровое пение.

Вероятно, проходит минут двадцать — тридцать. Потом сзади раздается хихиканье и, обернувшись, я вижу блондиночку с пятого курса, младшую сестру Гринграсс. Сама Дафна торжество проигнорировала. Меряю красотку взглядом.

— Что тебе нужно?

— Там тебя твоя компания потеряла, — она снова хихикает. Потом добавляет: — Так и знала, что найду тебя тут.

О, ради Мерлина! Оставьте меня все в покое! За углом теплицы раздаются пьяные голоса, сбивчиво рассуждающие о травоведении.

Домой возвращаться слишком рано — чего доброго, родители решат, что я не сделал все от меня зависящее для восстановления доброго имени Малфоев. Бросив недокуренную сигару в теплицу (прямо в заросли плодородистых эрекактусов), я мрачно бреду назад в Большой зал. Блондиночка семенит рядом и что-то щебечет.

Торжественные речи закончились, и теперь победители танцуют. Выглядит это таким образом: столы трех факультетов — Гриффиндора, Райвенкло и Хаффлпаффа — установлены буквой П. В центре топчется под медленную музыку с десяток пар. В основном, если не считать Лонгботтома с какой-то лупоглазой девицей, хаффлпаффцы. Остальной народ бродит вдоль столов, заговаривая друг с другом, хлопает приятелей по плечам и пьет. Наш стол по-прежнему стоит у стены, и Блейз, радостно скалясь, салютует мне бокалом. Второй рукой он обнимает раскрасневшуюся Паркинсон. С другой стороны к нему привалилась Буллстроуд. Преподавателей нет, официальные лица куда-то свалили, Золотого трио не видно, как и журналистов. К боггартам, меня это уже не интересует.

— Дрейк, расслабься, а? Тебе не сто лет, — говорит Забини, когда я усаживаюсь рядом с Миллисент, — на, дунь.

— Что это? — я хмуро принюхиваюсь к протянутой папиросе.

— Нгуа-нгуа. Десять минут чистого кайфа. Давай, тебе это нужно.

Миллисент приподнимает с его плеча голову и ослепительно улыбается.

— Давай, не будь скучной задницей! Дыхни разок.

Я злобно сую в рот папиросу. Дым обжигает легкие.

— Затягивайся глу-убже, — мурлычет Блейз.

Я поднимаю глаза. Большой зал сияет. Одним взглядом я охватываю миллион деталей. Вьющиеся волосы невысокой хаффлпаффки, скатанные вниз гольфы Лизы Турпин, резьбу на раме директорского портрета, изображающую лимонные ветви со свисающими с них дольками. Блестящее пятно солнечного света, падающее на угол нашего стола, темно-зеленый рукав мантии Гойла, покрасневший нос Уизли, кудрявую шапку волос Грейнджер, ее глаза, припухшие, словно от слез. Бледное лицо Поттера, обнимающего свою рыжую красотку так, что той, наверное, с трудом удается дышать.

Вдруг понимаю, что знаю имена всех, собравшихся здесь, помню, как зовут их родителей и фамилиаров. Мир невероятно подробен. Мне внятно все. Вслед за национальным героем в зал возвращаются все остальные. Журналисты снова принимаются щелкать камерами, МакГонагалл, не прерывая беседы с Шеклболтом, инспекторским взором обегает зал. Я затягиваюсь снова, игнорируя попытки Панси вытащить папиросу из моих пальцев. Обойдется! Резьба на портрете начинает двигаться. Лимонные листья разрастаются на глазах.

— Дрейк, тебе хватит.

Дементоры сожри мою душу, Блейз прекрасен! По его смуглой коже пробегают крошечные золотые огоньки. Мягкие карие глаза смотрят на меня так, что перехватывает дыхание. Я поднимаю руку, чтобы потрогать его волосы, кудрявой волной падающие на широкие плечи, и замираю, вспугнутый появившейся на его лице усмешкой.

— Отлично, Забини, — кое-как произносят мои губы где-то далеко-далеко от меня. Блейз вынимает из моих одеревеневших пальцев папиросу.

— Панси, не знаешь, в кого он такой жадный?

Панси перегибается вперед и щиплет меня за руку. Я смотрю на нее. Может, она и похожа на мопса, но это самый симпатичный на свете мопс, и я его обожаю!

— И долго он будет в таком состоянии?

Это Грег. Он на голову выше Забини, шире в плечах, и от всей его фигуры веет физической мощью, спокойствием и уверенностью. Рядом с Гойлом я чувствую себя таким защищенным, что меня невольно клонит к нему, словно рябину к дубу. Ухватываюсь за его локоть, тяну усесться рядом на лавку и с замиранием сердца утыкаюсь лбом в его плечо.

— Ну отлично, — резюмирует Грег. — Блейз, твоя работа?

Забини с Буллстроуд чуть не умирают от смеха. По-прежнему вцепившись в руку Гойла, я смотрю на них, приоткрыв от восторга рот.

— Ах, у пани, у Агнешки, ножки словно белый снег!! — ревет кто-то вдалеке, отчего Блейз оглядывается и морщится, а МакГонагалл и Шеклболт, переглянувшись, срываются с места.

— Забини, — выдыхаю я.

— Знаю, Дрейк, знаю, — кивает он. — Скоро отпустит, а пока просто наслаждайся.

— Я хочу танцевать, — говорю я. — Панси, позволь привалить... пригласить!

— Сиди уж! — отрицательно мотает головой Паркинсон. Но мне невтерпеж. Выбравшись из-за стола, я направляюсь туда, где столпились стайки девиц. Кураж велит мне позвать на танец кого-нибудь из гриффиндорок. Взгляд падает на топчащуюся в танце с МакЛаггеном Грейнджер, и я решаю, что она — именно то, что мне нужно. Отец требовал наладить связи с победителями? Без проблем. Грязнокровка, мягко говорят, удивлена. МакЛагген удивлен не меньше и даже пытается что-то рычать про пожирателей, пока дама его не останавливает. Я кладу руки на талию Грейнджер. С трудом удерживаюсь от того, чтобы не ткнуться ей носом в макушку. Не удерживаюсь. Грейнджер пахнет пергаментом и немного ванилью. Ее голос звучит, как музыка.

— Малфой? Что с тобой? Малфой!! — твердит она. — Что ты принимал?! У тебя совершенно отравленный вид.

— Это нгуа-нгуа, — я трогаю губами ее ухо. — Нгуа-нгуа-нгуа, принцесса. Моя грязнокровная принцесса-воин.

Грейнджер озадаченно хмыкает. Ее кудряшки щекочут мне шею. Она тянет меня куда-то вбок.

— Гарри, — зовет она.

О, Поттер тоже здесь! Волшебный Гарри Поттер! Волшебноклевый Гарри-секси-Поттер! Он смотрит на нас недовольно, и я радостно смеюсь над его озадаченной рожей.

— Малфой не в себе, — говорит Грейнджер. — Надо отвести его в больничное крыло. Уверена, это все придурок Забини. Я давно подозревала. Эти его вечные смешки!

Я хихикаю.

— Брось, Герм, они сами разберутся, — отмахивается Поттер. — Нас это больше не касается, слава Мерлину.

Вынырнувшая сбоку Уизлетта меряет меня огненным взглядом, решает, что я не стою ее внимания, и привычно обвивается вокруг своего героя.

— Оставьте Драко в покое! — гневно произносит сбоку девичий голос.

Снова та блондинка, как ее? Ладно, неважно. Она ухватывает меня за руку. Грейнджер облегченно отступает.

— Я отведу его к мадам Помфри, — говорит девчонка.

— Лучше в спальню, — томно мурлычу я ей на ухо.

Клянусь силой Мерлина, долю секунды красотка сомневается! Так и не знаю, куда мы с ней в конце концов направляемся, потому что у выхода нас перехватывает Блейз. Красивый, как бог, поганец жестоко отрывает меня от теплого женского тела.

— Я о нем позабочусь. Спасибо, Тори. Дрейк, пошли за стол, сейчас тебя отпустит.

Я оглядываюсь. Грейнджер с Поттером заслонены толпой, видна только рыжая башка Уизли. Великолепная долговязая морковка. Внезапное головокружение заставляет меня покачнуться, и Забини, подхватив меня под руку, оттаскивает к нашим. Я сажусь за стол, и в тот же момент все кончается. Мир снова лишь еле-еле терпим. Бросаю на Забини, Паркинсон и Буллстроуд убийственный взгляд. Нашли время для шуток.

— Ты был таким ми-илым, — воркующим голосом говорит Блейз. — Брось, все перепьются и никто не вспомнит!

Ублюдок. Чертов черномазый ублюдок. А если не перепьются? Толпа как-то разбрелась. Поттер сидит на стуле, Уизлетта оседлала его колени и вполне успешно играет в удава и кролика, выступая в роли удава. Еще немного, и она заглотнет его целиком. Уизли мнет в углу Грейнджер. Все-то у Золотого трио налажено. Мне бы так.

Привычная зависть к гриффиндорцам черной волной поднимается к горлу. Отвратительное чувство. Одним все, другим ничего!

За всеми столами пьют и целуются. Часть народа уже явно смоталась продолжать в более укромных местах. Учителя, авроры, министерские сотрудники и прочие взрослые тоже куда-то делись. Надо думать, перебрались пить в учительскую. Нотт, уже не таясь, непрерывно разливает.

— За Снейпа!

И мы пьем. В конечном счете, не так важно, был ли Снейп шпионом светлых сил или темных, любил мать Поттера, как думает Поттер, или моего отца, как думает мама. Главное — он почти двадцать лет был нашим деканом, единственным, кто защищал Слизерин перед лицом превосходящих сил противника. Мы с грохотом ставим пустые бокалы на стол. На этом более-менее связные воспоминания сменяются чередой картинок.

Четко помню тот момент, когда понимаю, что могу напиться. Мир покачивается, как лодка, но еще можно сосредоточиться и начать трезветь. Но тут я думаю: а зачем? Тонуть в этом опьянении не то чтобы приятно, но для этого не нужно напрягаться. А я устал напрягаться. Я, дракл меня дери, и так напрягался, как ненормальный, два последних года! И все было напрасно. Поттер пришел первым. Гриффиндорцы... Вечно рядом, вечно горой друг за друга, уроды. Себя жалко до слез. Жуя канапе с пармской ветчиной и рокфором, я с печальным интересом размышляю о том, как изменилась бы жизнь, пожми Поттер мою руку тогда в поезде. Потом, со схожим интересом прислушиваясь к себе, выпиваю очередную порцию огневиски. И мир словно отъезжает. Все куда-то девается.

Помню, как иду вдоль пульсирующих стен, чувствуя себя куском бекона, продвигающимся по пищеводу. Надо думать — в туалет, потому что в следующем воспоминании надо мной кружит Миртл и, кажется, уговаривает заняться с ней любовью. Я отговариваюсь, но как-то неубедительно — все не могу найти толком причины, почему я, собственно, отказываю даме. Потому, что дама мертва? Кого это когда останавливало? Потому, что дама некрасива? Но как ей об этом сказать? Засранец во мне напился и вырубился, зато джентльмен держится из последних сил и требует оказать даме уважение.

Я сижу на ледяном полу и разговариваю с Миртл о Темном лорде и квиддиче. Жалуюсь ей на то, что меня все ненавидят. Миртл то и дело проводит рукой сквозь мою голову, лаская, и просит больше не плакать. Расплывающаяся Панси, возникшая в дверях, спрашивает, что я делаю в женском туалете. Я говорю, что жду кое-кого. Почему-то я считаю, что у нас с Поттером назначена дуэль в этом туалете. Но Поттер так и не приходит. Картинка обрывается. Панси куда-то исчезает. Если смутное воспоминание о том, как меня тошнит в унитаз, относится к этому моменту, то ее можно понять.

Затем я снова куда-то иду. Какой-то мелкий гриффиндорец ставит мне подножку, и я влетаю головой в библиотечные двери. На шум выглядывает мадам Пинс, смотрит на меня, как на мусор, и невозмутимо скрывается в библиотеке. Я ползу прочь. Темнота. Я танцую на столе в Большом зале, уже почти пустом. Кто-то здоровый (Гойл?) стаскивает меня вниз. Лягаю придурка ногой и нарочно падаю на пол. Ему надо, пусть сам и несет. Это оказывается не Гойл, а Лонгботтом, и он преспокойно оставляет меня на полу.

Меня никто не любит. У меня нет друзей. Я ненавижу себя и хочу умереть. Астрономическая башня занята парочкой неизвестных мне проходимцев в красно-золотых мантиях. Ветер слегка отрезвляет. Броситься вниз при этих придурках все равно не получится. Хотя они так заняты друг другом, что не обращают ни на кого внимания.

Снова Большой зал. Рон Уизли молча отодвигает меня с прохода, когда я пытаюсь сказать ему гадость, и проходит мимо. Грейнджер, которую он тащит за собой, скользит по мне пустым счастливым взглядом. Я топаю ногой и кричу им вслед:

— Эй! Я к вам обращаюсь!!

На заколдованном потолке встает луна. Сумрачно. Горят только свечи в укрепленных по стенам канделябрах. По углам кто-то чмокает и сопит. Противно. Я снова куда-то иду... иду... Натыкаюсь на Флитвика, несущего на руках серую кошку. У декана Райвенкло странный вид, хотя я слишком пьян, чтобы понять, что с ним не так.

Коридоры, лестницы. На одной из картин аристократического вида волшебник, сидящий на скамейке в парке, окликает меня по имени. Я помню, что это кто-то из предков, но, убейте, не знаю, кто.

— Вам следует отправиться в свою спальню и выспаться! — говорит он. Павлины, клюющие зерно на дальнем плане, ни на миг не отрываются от своего занятия. Тупые визгливые твари. — Вытрите глаза, — брезгливо добавляет портрет.

Снова переходы. Я прохожу мимо целующихся пар и пьяных компаний, как призрак-невидимка.

Темнота.

Пустота.

Свежий ветер.

Какая-то палка упирается мне в спину.

Дико хочется пить. Надо мной — бледное летнее небо.

Светает. Холодно.

Откуда-то сзади появляется Хагрид, еще более огромный в этом ракурсе, охая, шагает мимо, не обращая на меня никакого внимания, и исчезает из поля зрения.

Чьи-то тяжелые шаги. Еще шаги.

— Нашел? Я в тебя верил!

— Давайте перетащим его отсюда.

— Он в сознании? Как он? Мерлин мой, я обегала весь замок!

Забини, Гойл и Паркинсон.

— Он весь вспотел, — этот девичий голос мне тоже смутно знаком.

Гойл опускается рядом на колени, подсовывает под меня руки и без усилий поднимает. Я издаю протестующий стон, который присутствующие принимают просто за стон. За жалобный стон, может быть.

— Осторожней! — шепчут сзади.

— Мерлин мой, мне так влетит от отца! — бормочет Паркинсон.

— А мне от матери, — мрачно отвечает Забини.

— Драко, ты как?

— Грег. Пусти, я сам. Пусти!

Гойл аккуратно устанавливает меня на землю. Я разглядываю честную компанию. Панси бледная, с темными кругами под глазами. Блейз какой-то потрепанный и меньше обычного похож на африканского принца инкогнито. Даже Гойл выглядит уставшим. Перевожу взгляд дальше. Мелкая блондинка, сестра Гринграсс! Она-то здесь зачем? Терпеть не могу, когда личные вещи обо мне узнают посторонние. Мне категорически не нравится, что она видела меня в таком виде.

— Как вы чувствуете себя этим утром, ваше высочество? — интересуется Блейз.

— Какого тролля... Что вы здесь делаете? Панс, у тебя вроде был портключ на полвторого?

Вся четверка переглядывается и вдруг совершенно одинаково улыбается. Гойл хлопает меня по плечу. Панс больно щиплет за щеку.

— Не могли же мы бросить тебя неизвестно где, учитывая, в каком состоянии тебя в последний раз видели, — пожимает плечами Блейз. — Тут повсюду пьяные гриффиндорцы. Они могли напасть.

От этой мысли меня пробивает дрожь.

— Мы искали тебя всю ночь, — цедит Паркинсон. — Какого Мерлина ты уполз из Большого зала?

— Родители меня убьют, — меланхолично сообщает небесам Гойл. — Они стали такие нервные. Пошли скорей, а? Что мы здесь обсуждаем?

Блондиночка смотрит вниз, потом переводит взгляд на меня и смеется. Я пытаюсь поднять бровь, но сегодня утром они двигаются только парой. Голова раскалывается.

— Тебе было удобно спать? Настоящая принцесса чувствует горошину сквозь десять перин. К принцам это, по идее, тоже должно относиться?

На том месте, где они меня нашли, валяется чья-то сломанная метла. Так вот что впивалось мне в спину!

— Я чувствовал, — обиженно оправдываюсь я. — Просто не мог пошевелиться. У меня все тело словно избито. Мерлин, это было ужасно.

— О, ну, раз так, я все-таки нашла своего принца!

Неужели мы были такими же молодыми два года назад? Пятикурсники кажутся детьми.

— Хватит флиртовать! — рявкает Блейз. — Я должен был быть дома четыре часа назад!

— Ну и нечего было меня искать, раз так! — злюсь я.

Мне так плохо, а эта сволочь... Могли хотя бы антипохмельное принести...

Обидно до слез. Ублюдки снова переглядываются.

— Мы же друзья, — наконец роняет Блейз, одной рукой приобнимая Паркинсон. Та смотрит на меня укоризненно, а потом закатывает глаза. У нее это выходит не хуже, чем у Грейнджер.

— Друзья, — повторяю я.

— Да, Малфой, да! Если ты еще не заметил. Друзья! Это такие специальные люди, которые бегают по всему замку, когда ты напиваешься и пропадаешь, выясняя, не проклял ли тебя кто-нибудь мимоходом или не утонул ли ты в озере! А теперь пойдем, ради всех святых, пока мой отец не прислал четвертую сову! — говорит она раздраженно.

Над озером встает солнце.