Долг и честь (гет)

Серая неясыть влетела под покров старого лиственного леса, и он поглотил её. Двигаясь на северо-запад, сова оставила за собой горы и равнины; ей случалось и голодать, и уклоняться от нападений, переносить жару или холод — сова продолжала путь, исполняя свою обязанность. Но то, что не удалось сделать климату и рельефу, совершил над ней этот бескрайний лес: растянутая в прогалине тонкая сеть встретила птицу и отбросила её назад. Неясыть забилась, теряя силы, и под утро перестала бороться.

С рассветом неясыть очнулась. Теперь она не кидалась на веревки; сложив крылья, сова вперевалку подошла к сети и принялась когтить старое ограждение.

Человек в камуфляже убрал бинокль и пошёл к станции.

— Коломийцева, — он подпёр плечами дверь, — диплом с отличием хочешь?

— Кто попался? — девица метнулась к дверям, но мужчина кивнул на окно, и она высунулась с биноклем.

То, что сидело за сетью, не было обычной серой неясытью.

— Распознала? — поинтересовался мужчина.

Наука всегда была уделом фанатиков, а в этом развалившемся, а потом — построившемся в собственную развращённую пародию государстве слово "ботаник" стало ругательным, а "орнитолог" — и вовсе непонятным. Орнитологическая станция в лесу сохранилась по недоразумению — так же, как и её пропахший потом и табаком начальник. Он был осколок, который эпоха жевала, да выплюнула: циничный носитель неактуальных знаний. Изредка прибывающие на практику студенты показывали пропасть между образованием "тогда" и "теперь", и начальник их презирал.

— Похожа на смеющуюся сову, но ведь они вымерли в начале века? Игорь Петрович, она сетку рвёт! Ой, она дырку сделает, пойдёмте скорее!

— Вымерли в начале века — а на дворе 1998 год, но это полбеды. Но где мы — и где Новая Зеландия со "смеющейся", Коломийцева! — пренебрежительно сказал Игорь Петрович, не двигаясь с места. — Мензбир Михаил Александрович в гробу перевернулся. Это его неясыть — Strix aluco willkonskii. И орнитология — тоже его наука, а не твоя.

— Пустите! — девица подскочила к нему.

Мужчина посторонился, и она побежала к сетчатой конструкции. Теперь он занял место у окна и глядел в бинокль на пёструю птицу:

— Из Ирана ты или с Кавказа, а делать тебе здесь у нас абсолютно нечего... "Она"... Давай, рви, мужик — не всё им имать! — мужчина выругался зло и облегчённо: необычная сова взлетела над ловушкой.

Игорь Петрович опустил бинокль — Коломийцеву среди сеток он видел и так, и сказал:

— Чувырла...

Неясыть исчезла среди низких облаков.

Ловя ночами мелких грызунов, днём отсыпаясь, сова несла своё письмо. Отправлявший письмо и сам не знал, где теперь находится его адресат. Мощный инстинкт вёл сову через Европу к одинокому дому на высоком берегу реки, и ни время, ни расстояние не имели значения. Однажды в ветренный, то и дело брызгающий дождиком день неясыть оказалась перед серой гладью воды. Лететь надо было туда, за Ла-Манш, но колеблющееся жидкое пространство внизу пугало сову. Долг звал её вперёд, и серая неясыть не оставляла занятой территории. Через двое суток сова поняла назначение парома. Ночью она перелетела на палубу. Разрываясь между страхом перед людьми и страхом перед проливом, готовая в любое мгновение воспарить, сова забилась в неприметный закут. Утром паром вышел к Британии.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Музыка к прологу и лейтмотив фанфика "Долг и честь"

https://www.youtube.com/watch?v=Xh7onr2_EJY&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

1.

Ужасно хотелось спать. Хихикнув про себя, она подумала, что если бы матушка слышала её мысли, ей досталось бы за вульгаризм «ужасно» — прекрасный английский язык был обязательным достоинством девиц семейства. Втроём уселись на небольшой диванчик в гостиной: она, новенькая, — посредине. Не обнимались — девицы семейства не выказывали отношений прилюдно, но родственное соседство тёплых поп согревало. Не расходились по спальням, ждали прихода декана, когда из толпы, наполнявшей гостиную, вывернулся и встал напротив них высокий парень. Ей пришлось задрать голову, чтобы всмотреться в его лицо («Ой, это же Вьятт-победитель великанов из моей книжки!»), а парень оглядел их трио, косо улыбнулся и протянул с особенной интонацией:

— Девицы Бле-е-к... Моё почтение.

Она захлебнулась — невозможно было обращаться к ним таким тоном, и её никогда так откровенно не разглядывали. Она поразилась — никто из присутствовавших кавалеров не убил негодяя на месте. Она окаменела — голос Беллы возле её уха с запредельным выражением произнёс невероятные слова:

— МакНейр, у тебя талант — даже «добрый вечер» ты можешь сказать как непристойность.

Когда спустя секунды в гостиную Дома Слизерин вошел декан, мир одиннадцатилетней Нарциссы Аделины Блек уже не был прежним.

Первое сентября 1971 года оказалось нелёгким днём. Следующие дни принесли новые разрушения: её милые сестры вели двойную жизнь. Сестрица Белла, гордая и неприступная любимица отца, была своя среди парней, язвила, дерзила и шутила на грани фола. Мягкая, тёплая сестрица Меда, утешение родителей, проводила всё время в компании равенкловцев — шумных, чудовищно одетых (стиль хиппи, модно у магглов — объяснила Андромеда) и общалась на равных с грязнокровками. Нарцисса серьёзно поговорила и с Беллой, и с колдомедичкой, подозревая, что Меда помешалась или проклята.

Колдомедичка повздыхала, помялась, но уверила встревоженную Нарциссу, что с медицинской точки зрения Андромеда абсолютно здорова. Беллатрисса поступила и вовсе жестоко — тряхнула «малышку Цисси» так, что лязгнули зубы и пообещала, что отвертит ей голову, если та вздумает что-нибудь написать или сказать родителям о них обеих.

Нарцисса поняла, что обе её сестры — пропащие души, и решительно вознамерилась спасти их, немедленно написав родителям. Перечитав письмо перед отправкой, она задумалась — а что сделают отец и матушка? Безусловно, заберут детей из этого гнезда разврата. Запрут дома. Проведут очистительные ритуалы над старшими сёстрами. Может быть, высекут (поёжилась — конечно, только старших!). А потом никогда — никуда — навсегда. Частный учитель, помолвка вслепую, вечное замужество, гроб. Сестёр было не жалко — это для их же блага. Но вот она, такая молодая, такая хорошая... Столько лет она прождала дома, пока сперва старшая, а затем средняя оставляли гнездо и улетали навстречу приключениям. Возвращались на каникулы — загадочные, изменившиеся... И теперь свой шанс коснуться чуда ей придется принести на алтарь спасения семейной чести (девица Н. А. Блек обладала не только обязательным Прекрасным Английским Языком, но и Возвышенным Образом Мыслей — последствием домашней скуки и дрянных романов).

Нарциссу ожидало ещё одно открытие — нестрашное, но почему-то особенно болезненное. Сестёр Блек, как таковых, не существовало. Единый монолит «детей» в противовес монолиту «взрослых», как это было дома, то есть всю жизнь до школы, здесь, в школе, распался в первое же утро. Каждая из сестёр была сама по себе, жила своей жизнью и совсем не заботилась о других.

Хрустальная мышка спрятала письмо в своих закромах и начала решительно прогрызать собственные ходы в новом Доме. Надо было обзавестись друзьями из равных-и-тех-что-повыше, свитой из тех-кто-еще-не-определился, отрезать неподходящие-знакомства и избрать путеводную-звезду.

На первых каникулах правильность принятого решения получила окончательное подтверждение. Дома благородные девицы семейства вели себя по-прежнему благородно, в строгом соответствии с Кодексом Рода и привычной ролью в семье. Девица Н. А. Блек, напитавшись силой семьи, сообразила, что её мир не разрушался, а лишь расширился и заиграл новыми гранями. Для себя она решила, что в разных местах можно вести себя немножко по-разному, но правильно — это как дома. Она простила сестер за их игры, как она определила их поведение в школе, и прощение принесло ей покой.

2.

— Снейп, подойди пожалуйста.

Великолепному Малфою понадобился Урод?!

— А знаешь, мне Руди сказал, мальчишки мучили Урода в спальне, — тёплый шепоток щекочет ушко.

— А что они ему делали?

— Не знаю. Руди говорит — ужасную гадость.

Пробираясь к Великолепному, Урод сбивает её с ног. Она падает — на глазах у всех! — и врезается головой в МакНейра, лицом в мягкие складки мантии, в твёрдое и тёплое тело под мантией.

— Гадкий, гадкий мальчишка! — в её глазах слёзы, голос дрожит.

Несчастный уродец краснеет пятнами. Вьятт-победитель великанов перехватывает её под локоток и подводит к креслу.

— Как Вы, мисс Блек? — мягкий тягучий голос, из мягких складок мантии тянется белый платок. Крепкие пальцы подносят ей платок, как розу.

Мысль о том, что Урода мучают в спальне, позволяет ей улыбнуться победителю:

— Благодарю Вас, мистер МакНейр.

.....

— Даррен, где Пьюси?

— Отдыхает, Гринграсс. Неудачно пошутил о шотландце и килте.

— МакНейр?

— МакНейр...

.....

— И что вы, мальчики, находите в квиддиче? Просто драка в воздухе...

— Не скажите, мисс Нотт. Представьте себе: Вы — парень, перед Вами — три распахнутых, обнаженных кольца, и Вы решаете, в какое из них забросить Ваш... квофл.

— МАКНЕЙР-Р-Р !!!

.....

— Говорят, у МакНейра опять новая мачеха...

— Скоропортящиеся нынче мачехи...

— Говорят, она немногим старше самого Мака...

— Говорят...

— Тише, МакНейр идет!

.....

— МакНейр, мы потеряли сто баллов.

— Малфой, я не сожалею.

— МакНейр, то, что Соммерс сказал... я понимаю твои мотивы... в общем, так: пятьдесят баллов возвращаешь Дому ты, пятьдесят — он.

— Когда выйдет из больничного...

.....

А вы знаете, что когда очень хорошо на душе, можно идти, слегка, совсем чуть-чуть, подпрыгивая? И тогда каблучки выбивают о камни пола такой звучок... «Вьятт-по-бе-ди-тель, Вьятт-по-бе-ди-тель». От гостиной до Большого Зала ровно сорок раз. Она сосчитала.

3.

Неспешные летние каникулы. Муслиновый Бал у Малфоев, Июльские Скачки у Гойлов, дни рождения в садах, Чашки Чая на верандах. Две недели на море, и вот уже середина августа. Дома спокойная, медовая Меда всё время возле родителей; стоит оглянуться в поисках кого-нибудь из дочерей — вот она Меда: «Да, отец?» Грозовая, сжатая Белла всё больше у себя, говорит мало, смотрит вбок.

— Человек в нервном поиске, оставьте, — усмехается отец, но смотрит внимательно.

Нарцисса вышивает экран для камина. Голландское полотно, чары несгораемости, невыцветаемости и ещё какие-то чары. Нарцисса вышивает Английскую розу плотным крестом, Меда негромко читает вслух, матушка плетёт фриволите, Белла собирается на Косую аллею.

Отец позволяет ей пойти одной и не накладывает на неё Следящие чары. Он даже не выясняет, с кем именно из подруг она договорилась. Когда Белла подходит к камину, отец спрашивает:

— У тебя всё в порядке с деньгами?

Нарцисса знает, что никогда отец не предложил бы добавить денег Меде. И не отпустил бы её без следящих — просто на всякий случай. Про себя самоё она и вовсе не думает. Нарцисса решает, что для отца Белла — немножко наследник. Белла возвращается с покупками, и, не показывая, закрывается в спальне; выходит к ужину, извиняется, что поела в городе и поднимается к себе.

Перед сном счастливая матушка расчёсывает Циссе волосы, как маленькой. Бесшумно появляется матушкина эльфиха. Нарцисса слышит её шепот, но не разбирает слов — очевидно, матушка позволила нашептать на ухо. Потом впервые в жизни Нарцисса видит матушку бегущей. Остолбенев, Цисса смотрит ей вслед, и только тогда замечает на ковре кровавый отпечаток лапки домовихи.

Нарцисса вылетает из спальни, и в комнату Беллы они вбегают друг за другом. В комнате беспорядок, а из-за двери ванной несутся странные звуки. Матушка отворяет. Раковина и пол заляпаны кровью, рвотой и желчью, на полу корчится Белла, её скручивает судорога, изо рта вырывается рык и порция рвоты и одновременно из недра выплёскивается густая кровь. Матушка кидается на пол к Белле, шарит руками в крови возле её бедер, потом переворачивает Беллу на спину и вскидывает её ноги вверх. Белла стонет, широко открыв рот.

— Зелёный фиал из моей малой шкатулки, живо, — страшным голосом приказывает эльфихе матушка. Её глаза сейчас — очень большие, а нос и губы — очень тонкие. Она смотрит Белле в лицо.

Эльфиха появляется через секунду с высоким узкогорлым флаконом.

— Очисти! — матушка протягивает эльфихе ладони. Эльфиха бормочет и щелкает пальцами.

Матушка разводит Белле ноги.

— Держи!

Эльфиха удерживает ноги, а матушка вводит пальцы внутрь. Матушкино лицо делается жёстким, она что-то делает внутри, отчего Белла утробно ухает и закусывает губу, матушка заводит горло флакона в Беллу и шипит на эльфиху:

— Выше, выше поднимай!

Белла зажимает обеими руками рот и глухо воет. Вынув флакон, матушка принимает ноги Беллы себе на плечо и снова приказывает:

— Безоар!

Эльфиха появляется с безоаром, матушка кивает подбородком на Беллу, домовиха засовывает комочек Белле в рот и подаёт воду в стаканчике с умывальника. Матушка замечает Нарциссу, твёрдо смотрит на нее и приказывает:

— Прибери в комнате, освободи кровать.

Дрожащая Нарцисса стаскивает с кровати покрывало вместе со всеми вещами и волочит тюк в угол. Матушка выносит на руках Беллу — Белла ростом с матушку, как та её держит? Дверь в спальню отворяется рывком — на пороге стоит отец. У его ног елозит домовик; заметив матушкину эльфиху, он щерит зубы. Отец глядит на матушку с Беллой. Выражение его лица делается волчьим, он оскаливается не хуже своего домовика. Матушка кладет Беллу на кровать и разворачивается лицом к отцу, стоя меж ним и дочерью; бесконечное мгновение матушка и отец жгут друг друга взглядом. Отец дёргает ртом, поворачивается и выходит вон, не закрыв дверь, а матушка обращается к лежащей Белле и накрывает её одеялом. Эльфиха непрерывно бормочет и хлопочет, очищая, убирая, уничтожая, а матушка всё подтыкает и подтыкает одеяло под Беллу, и руки её трясутся.

4.

Незнакомого Нарциссе колдомедика вызывает отец. Матушка только что приказала ей идти к себе, и незнакомца вместе с отцом Нарцисса встречает в коридоре. Когда двое заходят к Белле, Нарцисса примерзает к полу: Беллочка же больна, где доктор Дрискол? Открывается дверь в комнату Меды и сестра, бледная и испуганная, хватает Нарциссу за руку и утягивает к себе.

— Что?! — выдыхает Меда.

— У Беллы кровь, мама её спасала, а отец с доктором, с чужим!

Андромеда закусывает кулак и садится в кресло, глядит мимо и молчит. МОЛЧИТ!

— Меда, ты знала про Беллу?! — все вокруг что-то понимают, объясните же ей!

Меда молчит. Вдруг срывается с места и притискивается ухом к замочной скважине. Нарцисса мечется рядом, потом хватает чашку и прижимает её к двери, приникая ухом к донцу.

-... а благодаря изумительным действиям миссис Блек её жизнь вне опасности,— глухой незнакомый голос. — Что вы намерены предпринять?

— Закончить начатое! — рявкает отец, — и вернуть «мисс Блек» в исходное состояние! Приступайте!

— Сэр, при всём уважении... учитывая принятые меры, сегодня я не смогу использовать никакие зелья, — только инструменты, а это весьма болезненно. Следует выждать...

— Немедленно!

— Сигнус, она может остаться бесплодной. Она же не потеряла... мы можем найти его...

— И что, я предложу ему жениться на нашей дочери?! Я?! Ты представляешь себе?! Похоже, она соображает лучше тебя! Девицы Блек выходят замуж целыми и пустыми! Или умирают до замужества.

Пауза.

— Через полчаса, сэр. Я начну приготовления.

Шаги в коридоре. По носу Меды бегут слёзы, падают на паркет. Знала... Меда отлипает от двери, выпрямляется и, помедлив, двумя руками приотворяет её. Глянув в щёлку, на цыпочках выскальзывает в коридор — и вниз, к кабинету отца. Цисса тенью, не дыша, перемещается за ней. За дверью голоса отца и матушки; речь не разобрать, только отдельные слова — но такие, что хочется бежать. Нарцисса не выдерживает и бросается к себе — лежать на неразобранной кровати, обнимая колени. Вскоре появляется эльфиха и пищит: «Сэр требуют Вас в комнату старшей мисс». В комнате Беллы на полу у стены сидит растрёпанная Андромеда, щёки — два алых пятна. Белла по-прежнему лежит под одеялом — безмолвная и неподвижная.

— Сигнус, не надо её! — матушкино лицо сделалось старым.

— Вы, кажется, её первая привлекли, — пенится яд в голосе отца, — в этом доме все любят быть в курсе событий, так не будем делать тайн. Кроме того, девицы, даже разумные, оказывается, так непредсказуемы. А я не желаю проходить это ещё дважды. Пусть все усвоят урок сейчас.

— Сигнус, она вообще не понимает, что происходит!

— Ну так Вы её потом и просветите, дорогая.

— Сэр, местные анальгетики малоэффективны, но Силенцио надо снять, чтобы не было спазма дыхательных путей. Будет... шумно. Реакция же барышень непредвидима и может помешать успешному ходу операции...

— Не беспокойтесь о них. Фините Силенцио!

Белла визжит и проклинает. Тело Беллы по-прежнему обездвижено.

— Я приступаю, сэр. Не изволите ли... отойти?

— Уйдите! Отец, уйдите! — кричит Белла.

Но отец не уходит.

— Я хочу быть уверен, что на сей раз дело будет доведено до конца.

— Сигнус! Это! Твоя! Дочь! — вытянув шею, матушка выплёвывает слова в отца.

Нарцисса закрывает глаза и затыкает уши, но слышит и Беллу, и слова доктора: «Изъято, сэр. Желаете взглянуть?» Она в ужасе распахивает глаза — и снова зажмуривается и слышит удар двери, и Беллу, Беллу, Беллу... Чует сытный, нутряной запах крови. Немилосердное сознание так и не покидает её.

До конца каникул девицы Блек под арестом, каждая в своей комнате. Домовикам запрещено говорить с ними на любые темы и исполнять их приказы. Все визиты отменены. Объявлено, что у Нарциссы Блек желтая лихорадка — заболевание не опасное, но требующее строгого двухнедельного карантина. В один из дней матушкина эльфиха воровски проносит к Нарциссе недошитый экран и нитки, и тут с Нарциссой случается истерика.

Ранним утром в день отъезда все трое впервые спускаются вниз и по приказу входят в кабинет отца. Стоят плечом к плечу — Беллатрисса, Андромеда, Нарцисса. Отец подходит к старшей дочери и вдевает ей в уши тёмные овальные серьги. Трогает застежки палочкой.

— Это обереги. Снять их могу лишь я. Теперь если какой-либо мужчина старше двенадцати лет приблизится к Вашему лицу ближе чем на полфута, он почувствует весьма болезненный разряд. Кроме того, окружающим станет ясно, что Вы оберегаемы, и это вызовет сплетни о Вашей нравственности.

Затем отец берет со стола нечто, похожее на ожерелье из нескольких цепочек и снова подходит к Беллатриссе.

— Поднимите подол!

Нарциссу начинает трясти, она твердит внутренней скороговоркой: «Белла, Беллочка, миленькая, пожалуйста, пожалуйста...» Что «пожалуйста» — она и сама не знает. Нарцисса смотрит строго вперёд. Шелест ткани, движение, новое заклинание, слова отца:

— Это избавит Вас от возможности причинить себе новые неудобства.

Далее отец связывает Андромеду и Нарциссу Нерушимым Обетом — никогда не разглашать то, что произошло в доме за эти две недели, включая нынешнее утро, и обращается к Беллатриссе: «За своим языком следите сама...»

— А теперь — ВСЕ ВОН!

На этом испытание не кончается — традиционно на вокзал надо прибыть всей семьёй. Наконец стрелка часов позволяет им подняться в купе. Андромеда сразу же накладывает Запирающее и Заглушающее заклятия на дверь; Беллатрисса ложится на диванчик спиной к сёстрам, те садятся напротив.

До самого Хогвартса они молчали. По прибытии, садясь в кареты, девицы Блек впервые увидели тестралов.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -

Музыка к первой главе:

https://www.youtube.com/watch?v=LwaFLKxLTyg&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

Глава опубликована: 15.01.2013

1.

Хогвартс, Хогвартс, наш любимый Хогвартс...

Кто бы мог подумать, что слова гимна станут правдой? Нарциссе хорошо и привольно в школе. Две сестры на старших курсах дают преимущество во внутренней иерархии. В гостиной она с непривычки задержала взгляд на незнакомых фигурках, одетых в родные слизеринские мантии — это новенькие, перваки. Неинтересные. Она — «на старенького». Странно, но даже Снейп сделался «своим»; пусть плохонький, но наш. И когда родня по крови, но чужой по Дому кузен Блек в коридоре толкнул Снейпа так, что тот рассыпал груду книг, Нарцисса отточенным на семейных пикниках заклинанием разрезала родственнику брючный ремень, и смеялась вместе со всеми змеями над запутавшимся в одежде Сириусом.

Училась она с удовольствием, но без одержимости как, например, Северус Снейп. Подружка, Касси Флинт, при неудачах отмахивалась: «Всё равно, выйду замуж — а от жены никакая трансфигурация не требуется». Нарцисса же поджимала губы и шла разбираться в библиотеку. Долг Нарциссы Блек — быть в числе лучших, но не обязательно самой лучшей: она всё-таки не сын и не одна в семье. Мешало только подспудное ожидание беды с Беллой.

— И тогда он провёл ладонью — и сила ушла! Представляешь, амулету лет пятьсот — стал просто куском металла, — Младший Нотт рассказывает Беллатиссе о величии Тёмного Лорда. Нотт принят в его круг, он в восхищении.

Нарциссе тоже интересно послушать о великом маге современности, но Нотт так близко склонился к Белле! А они действительно увлечены разговором, Белла смотрит, жмурясь, Нотту в глаза... Белла, полфута, Белла!

— Белла! У... тебя... не осталось конспектов по астрономии?

— Что-о?! Ах, конспектов... по астрономии... А ну-ка, малышка, пойдём, посмотрим...

Они пошли, но совсем не в спальню, а наружу, в коридор; там старшая завела Нарциссу в боковую комнатку и захлопнула дверь.

— Ну, и что это было, крошка? Рвёшься в отличницы? Похвально. Только заруби на своём любопытном носу — в Слизерине каждый использует свои конспекты. Здесь не списывают и не дают списать, здесь не топят и не помогают, здесь каждый сам за себя.

— Но, Белла! Он был так близко! А ты не отстранялась, я подумала — сейчас начнётся...

— Так это ты за мной шпионишь?! Дура! Хрустальная дура с прозрачными мозгами! Полфута — это расстояние, с которого остаётся только целоваться. А Нотт никогда не... они, парни, сами за этим следят — им не нужны обвинения в посягательстве. Конечно, я имею в виду наших парней. Как там Андри разбирается — это её дело. Мерлин, КОМУ я всё это говорю!

— Беллочка, я не знала про... всякое... про это.

— Да? Что же такая не любопытная? Мне казалось, что подсмотрев... финальный этап... дОлжно просветиться относительно истоков... И, кстати, своим дурацким поведением ты вызвала пересуды — как раз то, чего хотела избежать, верно?

— Беллочка,ты моя сестра, и я тебя люблю. Я не могу отделять — дома любить, в школе — равнодушничать... Ну как мне сказать, чтобы ты поняла...

— Так. Я думала, мы разобрались с этим в прошлом году. В следующий раз, когда захочешь спасать мир в моём лице, вспомни эту сцену, — Белла схватила Нарциссу за уши и, резко рванув, заорала: — Оставь меня в покое, мерзкая мышь! — и презрительно закончила: — Уши прикроешь волосами, ни к чему коридор освещать. Иди!

Нарцисса брела по коридору куда глаза глядят. Точнее, «куда не глядят», ибо глаза были полны слёз. Главное — не начинать, иначе будешь реветь без остановки. Нарцисса давно изобрела способ сдерживаться: надо вспомнить что-то другое, очень плохое, прямо представить себе в подробностях, а когда перебьёшь первое горе — отпустить плохое воспоминание. Имея двух старших сестёр и сорванцов — кузенов, девочка должна уметь не плакать.

Короткий коридор сделал поворот; с той стороны навстречу Нарциссе шёл МакНейр. «Слышал или не слышал, как завопила Белла?» — подумала Нарцисса. «Хрустальная мышка» было её детское домашнее прозвище, и сегодня Белла сумела разбить его. Не хватало только, чтобы другие трепали её личное. МакНейр задержал взгляд на лице Нарциссы. Нарцисса взглянула в ответ, вздёргивая подбородок повыше. Очень важно держаться ровно, особенно когда могут смотреть тебе вслед. Коридор уходил всё дальше.

— Там лабиринт начинается, — негромкий спокойный голос хорошо слышится в тишине.

Нарцисса замерла. Сморгнула. Развернулась. Неторопливо подошла к стоявшему МакНейру. Посмотрела на него уже почти сухими глазами.

— Мистер МакНейр.

МакНейр одобрительно усмехнулся её уже-почти-сухим глазам.

— Вы в гостиную, мисс Блек? Позвольте сопровождать Вас.

Не спеша возвращались в гостиную; она и он — начало и конец отрочества.

Многие годы спустя, переосмысливая свою жизнь, этот момент Нарцисса желала прожить заново, но обладая нынешними знаниями и опытом. Тогда бы она, по крайней мере, не молчала.

2.

Завтрак — маленькое начало с чистого листа. Если бы не послевкусие от вчерашнего унижения, Нарцисса наслаждалась бы новым днём. У неё прекрасно написаны эссе, прекрасные успехи в трансфигурации, рядом сидят прекрасные подруги, потолок в Большом зале прекрасен, как никогда, — и исключительно гадостно на душе.

Хлопанье совиных крыльев возвестило о прибытии почты — Нарцисса получила письма от родителей вчера; и нет ничего, что бы было интересно прочесть сегодня. Сегодня — один из тех дней, которые надо просто пережить. Пёстренькая школьная сова опустилась на стол рядом с ней. Нарцисса решительно не восприняла её, и сова, оступаясь, как в польке, пошла прямо в ладонь. Нарцисса отвязала от птичьей лапки маленький конверт, осмотрела его и открыла. Слева личико Касси Флинт заострилось от любопытства, но читать чужие письма на Слизерине нельзя. Справа Патрисия ван Донген отвернулась и заговорила с Хлоей Хиггс. Внутри был небольшой рисунок пером — принцесса мышка в старинной одежде, с короной на голове, стоит возле шпалеры роз; на заднем плане — замок, облако, солнце. Без слов и без подписи. Мышка. Принцесса. С улыбкой на мордочке. Корона, замок, розы. Нарцисса прижала рисунок — это её, только её — и оглядела лица вокруг. Ищущий взгляд тёмных васильковых глаз встретился с прямым взглядом глаз ярко-голубых. Розы расцвели в душе, губы спружинили в улыбке. Две головы слегка кивнули друг другу: льняные косички и «конский хвост» цвета прошлогодней травы.

3.

Октябрь. У Нарциссы особая книга — в ней написано «про это». Книга легальная, библиотечная, и всё равно читается контрабандой — субботним днём, в заброшенном классе. Правда, не такой уж он заброшенный, кто-то когда-то облюбовал это место — в нём стоит большой обеденный стол и несколько столиков поменьше, есть разномастные стулья и креслица. Один угол выгорожен шкафами — образовалась комнатка, в ней — гнутое штофное канапе, пуфик и закапанный воском круглый столик. Там Нарцисса усаживалась, клала ножки на пуфик и читала. Дверей она не запирала — для случайно заглянувшего в класс её не видно и не слышно, для ищущего — ей прятаться нечего, она не делает ничего плохого. Поэтому когда двери с шумом открылись и какие-то люди зашли в класс, Нарцисса и не подумала обозначить своё присутствие.

— Запрёшь?

— Угу, — знакомый голос произнёс Запирающее и Заглушающее.

Стало совсем неловко — ну как тут вылезти... Ладно, у неё есть своя книжка, а ушки можно заткнуть. Потом. Двое двигали лёгкую мебель.

— А давай на подоконнике. Как раньше.

— Да. Наше логово. Давненько мы здесь не сиживали всей бандой.

— Да уж и банды нет — выросли, — звон стекла, постукивание.

— Твоё здоровье, МакНейр.

— Твоё, Малфой.

— По именам?

— Давай, Люций.

— Уолден... Как ты?

— Бывало лучше.

— Эхм... Хочешь вернуть?

— Должен. Не обсуждается. Это — часть меня, — в голосе усмешка. — Да и эльфы там остались и обет дали: не плодиться, пока МакНейры не вернутся в замок. Так что у меня максимум лет пятьдесят — пока молодые не состарились.

— Э-э-льфы... Смешно.

— Да не так уж и смешно. Они осады наравне с хозяевами держали. Мы, замок, эльфы — все повязаны.

— Осады?!

— И войны, и осады, и пожары, и вся округа в замке отсиживалась. У нас первый донжон — одиннадцатого века. И это мы еще «Новые».

— А какие еще бывают?

— Есть «Первые», есть «Старые» — скотты, есть «Новые» — кто при норманнах, есть «Молодые» — кто стал при Стюартах, есть «Выскочки» — это те, кто после Статута о Секретности... — звук потягивания, выдох, хлопок ладоней о подоконник. — А ещё мы делимся на кланы, носим килты без подштанников и гоним виски!

— Ха, виски! Ты же не пьёшь... Кто такие «Первые»?

— Пикты.

— А кто купил?

— Укропное благородие.

Нарцисса знала это выражение. Так называли людей, появившихся неизвестно откуда и сделавших состояние непонятно на чём. «На укропе разбогател; в петрушке титул нашел» — говорили о таких.

— Да будет земля ему пухом... Твоё здоровье, Уолден, и миллион тебе в Гринготсе.

— Взаимно, Люций. Гринготс... Уроды. Я ж знал, что всё прахом идёт. Разобраться хотел, думал, вытянуть как. А они мне: «Вы, мистер МакНейр, совершеннолетний, но не глава рода, и бумаги вам предоставлены быть не могут». Я никого не виню. Состояние — оно не за день наживается, и не вмиг уходит. Ну, ясно, если наследник не безумец. По капле — там решение неправильное, тут риски не продумали. Пророков нет, а аналитиком не каждый рожден. Только деньги — они на месте не стоят. Они каждый день — либо растут хоть чуть-чуть, либо тают. Я говорил отцу: давай вместе, введи меня в дело, или дай хоть часть. Я бы после пятого курса Хогвартс бросил, доучиться и дома можно было... У тебя, Люций, доля есть?

— Нет, Уолден. Всё у отца. Он приглашает меня, разъясняет в общих чертах,— так что отрасли наши я знаю, процентное размещение капитала... С совершеннолетия он меня на встречи брал. Но я в деле только на каникулах, а бизнес весь год идёт. Так что мне после Хогвартса не гулять, а консультантов по бизнесу нанимать и опять учиться. Вот выпускные сдам — по результатам отец мне долю определит.

— Да, это стимул... Мне моя доля летом выпала — замок опустошать. Отец, как всё подписал, устранился.

— Это как?

— Это, Люций, не дай тебе Мерлин узнать. Это когда всё семейное, за столетия набранное, перетряхиваешь и решаешь — куда его? Если б не эльфы — я бы сжёг всё к свиньям.

— Уолден. И что теперь?

— Теперь мне на жаловании работать. В Англии. Весь бизнес в общем-то там, опять же — министерство. Должность нужна, чтоб и денег побольше, и время оставалось эти деньги работать заставлять. Связей в Англии мало, так что рассчитывать на себя. Ничего... Только времени всё это займёт... Десятки лет... И не женишься.

— А это при чём? Ты чего, погоди. Наоборот, женитьбой можно подняться. Ты ж чистокровнее некуда. Род древний. Сам с мозгами. Да и вообще...

— Люци? Ты ко мне клеешься? — шум, возня, смех, словечки...

Нарциссе очень хотелось писать. И ноги затекли, и попа, и пронзительно слышать такого МакНейра и такого Малфоя. Но больше всего — писать.

— Ладно, хватит... А если серьёзно?

— А если серьёзно — МакНейры за счёт жён не поднимаются. МакНейры своих женщин любят и балуют.

— Ух ты. А женщины МакНейров за это — что?

— А женщины МакНейров должны просто соблюдать Кодекс. И всё.

— Поня-ятно... И много там страниц?

— Порядочно. Ещё по одной?

— Давай. Слушай, а чем вы занимались?

— Артефактами.

— Серьёзно? То есть, извини, просто в точку попало. У нас одна из отраслей — артефакты, и отец говорил, что расширяет и нужен человек.

— Малфой, ну зачем ты...

— Нет, погоди. Во-первых, по именам. Во-вторых, никакой гнили и соплей. Начистоту. Мой отец летом говорил, что нужны люди в драконоводство и в производство и торговлю артефактами. Ты, если бы начал вращаться в этой области, мог бы со временем и сам об этом узнать, без меня. Я отцу ничего говорить не буду. Хочешь — обратись сам от своего имени, как он решит, так и будет. Моё дело — сторона, никаких услуг или долгов.

— Ох и лиса ты, Люций. Я ж у тебя в долгу буду, если выгорит. И ты это знаешь.

— Клянусь.

— Ладно. Подумаю.

Молчание.

— Ну что, допьём — и наружу? Кви-ди-ич!

— Что может быть прекраснее, чем Молния Младший Нотт в небесах!

— Только Старший Нотт?

— Нет, он, на мой взгляд, тяжелее летал.

— Сейчас он вроде с этим Лордом близко связан?

Продолжая разговаривать, они зашагали к выходу, отперли двери. Нарцисса прислушалась к удаляющимся звукам, для верности подождала ещё немного, и выскочила из класса.

4.

Февраль. За окнами серо, бело, темнеет рано. Камины гостиной притягивают школяров независимо от возраста. Каждый вечер Дом вместе, как одна семья. Вот тонкий, ироничный Гринграсс, вот собранный, ответственный Младший Нотт, а рядом великодушный Малфой, а дальше — благородный МакНейр. Нарцисса влюблена во всех. После подслушанного разговора Нарцисса пыталась представить, смогла бы она так. Распоряжаться жизнью и имуществом, сходу найти нужные слова, увидеть выход. Нарцисса придумывала разные сказки, но потом вспоминала ситуации с Беллой и всякий раз приходила к мысли о собственном несовершенстве и о том, что ей далеко до таких идеалов, как эти семикурсники. Нарцисса была не хуже, а просто младше, но кто в реальном времени осознаёт самого себя маленьким?

Касси Флинт, Патрисия ван Донген, Хлоя Хиггс и Нарцисса Блек сдвинули головы над модным журналом. Статья «Как оживить отношения в браке» вызвала спор у двенадцатилетних экспертов. Уроки они уже сделали, но стол оставался завален их бумагами, когда подошли, нагруженные книгами, Нарциссины небожители.

— Леди, если вы закончили свои работы, не могли бы мы занять полстола?

Касси захихикала, Патрисия вздёрнула брови, Хлоя смутилась, Нарцисса собрала бумаги и открыто улыбнулась всем четверым.

— Мисс Блек, — и наклон головы; и так четыре раза на разные голоса. Нарцисса будет абсолютно счастлива ещё неделю.

Март. По коридору, занимая его вширь, шагают рядом четверо товарищей, семикурсников — слизеринцев. Гордая посадка голов, прямые взгляды, мантии реют парусами. Нарцисса смотрела на них от стены и любовалась. У противоположной стены замер Северус Снейп — наморщил лоб, закусил губу, провожал глазами полёт чёрных мантий. Полы взметнулись и скрылись за поворотом, Снейп тяжело вздохнул.

Апрель. В воздухе разлит запах тепла и жизни. Близится конец учебного года, скоро семикурсники навсегда покинут Хогвартс. Они войдут в мир взрослых, засядут в кабинетах, будут пить алкоголь, не прячась. Они утратят принадлежность к Дому, а, следовательно, и к ней. Нарциссе хочется бросить учёбу, или взорвать котёл на Зельеваренье, или схватить весь мир и задержать время. Зачем ей Хогвартс без победителя МакНейра, зачем Слизерин без правящего Малфоя, зачем квиддич без летящего Нотта? Всё будет плохо, очень плохо, почему жизнь так несправедлива к ней? Нарцисса ломает ветки куста бузины, нюхает кору и испачканные соком пальцы. Нарциссе немедленно надо вырасти.

5.

Перед весенними каникулами девицы Блек получили письма от родителей. Андромеде велено остаться в школе и готовиться к экзаменам, Нарциссе — тоже остаться и «составить компанию сестре», а семикурснице, выпускнице Беллатриссе — приехать домой.

— Андромеда, как же так? Нелогично. Какая я тебе компания, если ты должна подготовиться получше и из-за этого остаёшься? И почему тогда Мисс Выпускница не готовится?

— Да нет, Нарц, как раз всё ясно. Мисс будут обручать, а поскольку задача это непростая, мы с тобой лучше не будем мешать своим присутствием.

— Ты знаешь, с кем?

— Нет, но можно порассуждать. Во-первых, кто-то, кому для рода не обязателен наследник.

Нарцисса вспомнила и события минувшего августа, и прочитанную осенью книгу.

— Ты думаешь, она, ну... не сможет? — выдавила Нарцисса, стараясь держать деловой тон.

— Я не знаю, и никто не знает, но именно поэтому плодородие не должно быть критичным для рода.

Как ни старалась сама Нарцисса, но то, что Андромеда говорит действительно по-научному отстранённо, покоробило её.

— То есть это будет кто-то имеющий либо сыновей от прошлого брака, либо братьев.

— Меда, но... значит, он может быть старым?!

— Так что ж, мы говорим о браке. Во-вторых, он должен быть достаточно равнодушен, или самоуверен, или глуп, чтобы его не беспокоило поведение Мисс в прошлом. И, в-третьих, для его же собственного блага, хорошо бы, чтоб он смог приобрести уважение Беллы. Иначе жизнь его будет катастрофой. Но кого это волнует... Так что основных критериев два.

— А как это всё происходит?

— Учитывая, что в случае с Беллой отец изначально хотел дать ей самой выбрать жениха и не заключал помолвку, то скорее всего будут бесконечные вечеринки с узким кругом приглашённых потенциальных жертв — прости, женихов.

— И Белла выберет?

— В её положении? Нет. Выберут Беллу. Если будет несколько претендентов — скорее всего, решит отец, и под конец, для проформы, спросят её.

— Какое такое её положение?! Никто же ничего не знает! И детей у пары не бывает по разным причинам, я знаю, я читала!

— А тот парень? Он тоже не знает?

— КАКОЙ ЕЩЁ... ой...

— Хорошая ты девочка, Нарцисса... Жаль, не все такие, как ты.

Нарцисса на разные лады обдумывала услышанное.

— Андромеда, а в Доме многие уже помолвлены?

— Многие. Племенное животноводство вкупе с предрассудками и суевериями.

— Меда, а мы...

— Так, не куксись. У тебя есть кто-то?

— ...

— Эй, вообще-то я ожидала быстрого ответа «Нет, никого». Нарци-исса? Нарцисса...

— Нет, никого! Довольна?

Полученный в последний день каникул «Ежедневный Пророк» произвел небольшую бурю за столом Слизерина. Красивенькое объявление сообщило об обручении старшей дочери древнего и могучего рода Блек со старшим сыном древнего рода Лестрейндж.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -

Музыка ко второй главе:

https://www.youtube.com/watch?v=guKoNCQFAFk&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

Глава опубликована: 18.01.2013

1.

Последнее практическое занятие по астрономии у второго курса было накануне экзаменов; тёплый вечер долго не угасал, томил в ожидании короткой июньской ночи. В полдвенадцатого второкурсники давно должны спать — но сегодня они тянулись гуськом вслед за профессором на самую знаменитую башню Хогвартса, — кто позёвывая и потирая глаза, кто возбужденно шепча соседу очередную байку «А вот однажды на башне...».

Касси Флинт была из последних, она всегда имела про запас романтическую историю с поцелуями. Хлоя Хиггс розовела и прислушивалась, а Нарцисса шагала отстранённо — после случая с Беллой она не любила подобных историй, сразу представляя себе плохой конец. Свежий воздух на башне развеял сонливость, на высоте гулял лёгкий ветерок и звёзды казались ярче; но усталость, удалённость от земли, темнота и поздний час сделали своё дело — школяры были взвинчены и казалось, засмейся сейчас кто-нибудь или заплачь — сорвутся и остальные. Профессор, привычная к подобному, двигалась плавно и говорила спокойно; не раздражаясь, поправляла наводку телескопов и повторяла задание. Нарциссе досталось место у парапета, она настроила телескоп и отодвинулась от окуляра, чтобы взять пергамент. Отодвинулась к счастью для себя — меж сидевших впереди мальчиков вспыхнула короткая яростная потасовка, задетый телескоп описал дугу, линза опустилась за парапет а окуляр устремился вверх. Профессор метнулась в их сторону. Пока та восстанавливала дисциплину и справедливость, Нарцисса от нечего делать влезла на стул и заглянула в окантованный медью глазок. Сначала она различила только тёмное и светлое, и, заинтересовавшись, начала потихоньку покручивать колёсики настройки. Светлое двигалось, по светлому двигалось другое светлое, а тёмное рябило и бликовало. Нарцисса крутанула ещё и упёрлась взглядом в обнажённую спину. Спина была широкая, а руки, обхватившие её с двух сторон — узкие. Вокруг спины и рук колыхалось чёрное. Спина слегка покачивалась влево и вправо, под кожей появлялись и исчезали валы и впадины, а руки, перебирая тонкими пальцами, медленно двигались вверх и вниз. Потом руки ушли совсем низко, провалились в тёмное и бликующее и плавно закружились там. Спина вздрогнула, а потом двинулась вперёд и как-то вниз, и тонкие руки взлетели вверх. Появились две другие руки — с выпирающими мускулами, а рядом с каждой рукой — почему-то по голой гладкой коленке и сужающейся к щиколотке ноге, и ноги были мокрые. В следующий момент спина выросла вверх, на миг открыв поясницу и две ямки по сторонам позвоночника, и щиколотки скрестились, и текли струйки воды. Потом всё это как-то повернулось, шатнулось, погрузилось в податливую лаковую тьму, и в это время Нарцисса услышала громкий и очень близкий голос: «Мисс Блек!» Нарцисса отпрянула от окуляра, инстинктивно зажав его ладонью поверх стёклышка. Профессор стояла рядом с ней, и, очевидно, звала уже не в первый раз, потому что соседи смотрели не в телескопы, а на неё.

— Мисс Блек, Вам помочь с настройкой?

Нарцисса ошеломлённо глянула на профессора, потом на свою руку, все ещё державшую глазок. Ей пришлось провести языком по губам, чтобы суметь пискнуть:

— Нет, я сама.

Схватившись за спинку стула, другой рукой всё ещё держа злосчастный окуляр, она слезла на пол и тут же, боясь что хоть кто-нибудь ещё может узреть эту тайну, с силой развернула телескоп в небо. Потом она плюхнулась на стул, нимало не заботясь о занятии.

— Настраивайте же, мисс Блек.

— Да, мэм. Благодарю Вас,— Нарцисса наконец-то вспомнила, с кем говорит.

Нарцисса вновь приблизила глаз к меди и бездумно завертела рукояточки. Дождавшись, пока профессор отошла, она зажмурилась и прижалась к телескопу лбом. Потому, что это было невозможно. Нельзя, неправильно, жутко. Потому, что это обязательно кончится кровью и звяканьем длинных инструментов. Потому, что это было очень красиво, и стыдно, и исключительно для тех двоих. Но эта, с тонкими руками, эта — не имела права быть там; в миг, когда они опускались в озеро, Нарцисса узнала обладателя широкой спины, и он был — только её.

2.

Лето всегда прекрасно и празднично, летом перепархивают с торжества на торжество — по окончании Хогвартса обязательно празднуется несколько свадеб; подростки, которым повезло родиться летом, устраивают весёлые вечеринки с гостями и угощением; есть несколько традиционных светских мероприятий. Так было раньше, а в этом году семья Блек — виновники торжества, и Нарцисса стала свидетельницей всей закулисной работы. От неё требовали только исчезнуть и не попадаться на глаза, а ещё связаться с четвёртой подружкой невесты, и проверить адреса на конвертах, и принять по списку коробки от рассыльного, и занять всю эту малышню, которую взрослые зачем-то привели с собой на визит, и отдать модистке образцы кружева, и принять наконец-то эти несносные коробки! Ах да, эти уже другие...

Нарцисса не сомневалась, что будь Белла в деле — всё было бы проще, чётче и разумнее. Но Белла на этот раз была невеста, и её роль — «скажи любезность и сиди красавицей». Впрочем, Нарцисса не была уверена, что Белла захотела бы хлопотать для этой свадьбы.

Нарцисса старалась быть деловой и находить оптимальные решения. Особенно её занимала четвёртая подружка. Первая — Андромеда, третья — сама Нарцисса, а вот напарниц, вторую и четвёртую, должны были избрать они сами. Обычно выбиралась девица из чистокровной, но малоизвестной семьи: «показ» в качестве подружки на светской свадьбе давал ей шанс составить хорошую партию. Нарцисса колебалась между Хлоей Хиггс и Патрисией ван Донген. Ван Донгены были старинной голландской фамилией. Они перебрались в магическую Англию в мае 1940 года, одновременно с эвакуированной в Великобританию Нидерландской Королевской семьёй и флотом. Учитывая, что в Англии ван Донгены жили недавно, гордая Патрисия рисковала не войти в первые ряды консервативного общества. С другой стороны, Хлоя Хиггс насчитывала за собой три поколения британских чистокровных — идеальный вариант для невесты в старый род, но была так скромна, что оставалась незаметной в любой компании. Создав себе проблему, а потом запутавшись в моральных аспектах её решения, Нарцисса выбрала Хлою, просто потому что светленькая Хиггс больше гармонировала с блондинкой Блек.

3.

— Кто из вас Нарцисса Блек? — весёлый кареглазый юнец переводит взгляд с Хлои на Циссу.

— Я, — Нарцисса несколько удивлена, но в одинаковом наряде подружек они действительно похожи.

— Тогда разрешите представиться: я — Рабастан Лестрейндж, Ваш новый родственник, — мальчик нарушает политес; но он такой открытый и славный, что политес явно не обидится. — Вы ведь в Хогвартсе учитесь, верно?

— Да, — Нарцисса старше, её долг — соблюдать границы. — Мистер Лестрейндж, позвольте представить — мисс Хиггс.

Мальчик уморительно морщится:

— Ой, верно, я забыл. Приятно познакомиться, мисс Хиггс. Я пока не очень светский — потому что редко бываю в обществе. Точнее, у нас редко бывают, а сам я не выезжаю. Но осенью я иду в Хогвартс — там полно народа, верно?

Даже вечно смущающаяся Хлоя покорена и смеётся вместе с юным Лестрейнджем.

— А вы на одном курсе?

— Да, окончили второй.

— Здорово! Я бы мог идти на второй, мне скоро двенадцать. Только я — сентябрьский.

Сентябрьский деверь оглядывается на группку мужчин в похожих мантиях — жених и его дружки, там начинается движение.

— Всё, я побежал строиться. Я кольца подношу. Всего доброго, леди, и приятно было познакомиться; надеюсь, скоро увидимся.

Рабастан отвешивает не общий, а два отдельных поклона — видимо, пытаясь компенсировать предыдущую несветскость; тёмная чёлка дважды взлетает и падает. Нарцисса не может не проследить за ним взглядом и отмечает про себя, как Рабастан говорит с братом — подняв лицо и улыбаясь, и как Родольфус привычным движением касается его головы и улыбается в ответ. Это так не похоже на отношения у них дома. Почему-то у Нарциссы щемит сердце, когда она представляет себе Беллу в этой семье.

4.

Нарцисса и Хлоя прогуливались по обширной стриженой лужайке, на которой был сервирован фуршет. Церемония кончилась; молодая пара переходила от одной группы гостей к другой, приветствуя их и принимая неформальные поздравления. Нарцисса издалека наблюдала, как молодые подошли к уже бывшим однокурсникам Беллы, и подумала о последней неделе в Хогвартсе. Тогда она не могла поднять глаз ни на кого из них; ей казалось, что её мысли можно прочесть и без легилименции. С утра до вечера она пряталась в библиотеке, вылезая лишь на экзамен, а по гостиной пробегала, уткнув нос в конспект. И изо всех сил старалась не думать о руках в тёмной воде ночного озера.

Сейчас Белла заметила её и призывно помахала рукой. Нарцисса и Хлоя приблизились. От волнения у Нарциссы обострилось восприятие, и она сходу заметила, как бледен и скован был Нотт, что он не отвечал на улыбки молодых и вскоре отошёл за спины товарищей. Малфой напротив, был вальяжен и благостен, свободно общался и с Беллой и с Родольфусом. Отстранённо-светский МакНейр был немногословен, Гринграсс — улыбчив и доброжелателен. Оказавшись бок о бок со своим тритоном, Нарцисса поддерживала разговор и чувствовала, как уходит напряжение, как мягко и сладко прихватывает сердце, как постепенно тяжелеет голова и подгибаются колени. И, уже хуже понимая, что и кому она отвечает, всё не уходила — ей только становилось смешно.

Их компания увеличивалась, подходили друзья и знакомые жениха — и Нарцисса представляла Хлою. Юные, одинаково одетые и причёсанные, вдвоём они вызывали интерес, и Хлоя, оживлённая ласковым вниманием окружающих, почувствовав свою привлекательность, оказалась не робкой, а нежной и тактичной.

— Я вас нашёл! Хотите — пойдём гулять, я покажу вам поместье.

Рабастан абсолютно неуместен, он делает их маленькими в глазах собеседников. Но неожиданно Старший Нотт вежливо спросил:

— Можно присоединиться к экскурсии?

Секунду Нарцисса жаждала, чтобы кто-нибудь из слизеринцев тоже высказался, но пришлось идти вчетвером.

— Красиво у вас, — Старший Нотт жмурился на солнце.

— У вас тоже поместье, мистер Нотт, или дом? — Рабастан оживлённо крутил головой, стремясь вовлечь в разговор всех.

— И то, и другое. А вам, мисс Хиггс, нравится?

— Я люблю деревья, но не лес — там слишком запутано.

Если бы не шипящее в Нарциссе раздражение, она бы наслаждалась прогулкой. А Рабастан рассказывал о лошадях, звал посмотреть пруд, пострелять из лука, и что странно — Старший Нотт, оказавшийся действительно взрослым человеком, охотно соглашался. Нарцисса лихорадочно искала благовидный предлог вернуться к обществу. Наконец она сообразила, что является родной сестрой главной персоны дня. Досадуя на себя, что не вспомнила это сразу, Нарцисса извинилась, и сославшись на обязанности, пошла назад. Она едва сдерживалась, чтобы идти приличным шагом, а не помчаться, подобрав подол. Выйдя на лужайку, Нарцисса заозиралась, не увидев компании на прежнем месте. Гости разошлись кто куда. Закусив губу, Нарцисса медленно побрела в поисках матери — девице Блек не пристало быть в обществе одной.

Впереди еще были бал и ужин.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -

Музыка к третьей главе:

http://www.youtube.com/watch?v=bc2Rsd7n7JM&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

Глава опубликована: 21.01.2013

1.

Первые дни сентября в Хогвартсе. Нарцисса шла в галерейку на шестом этаже — тихое место с неостеклёнными оконными проёмами, продуваемое всеми ветрами, откуда открывался вид на поросшие лесом вогнутые склоны гор. Обычно Нарцисса садилась бочком на парапет и глядела на меняющий краски, сейчас — золотисто-зелёный, пейзаж, дышала, наслаждалась тишиной. Сюда она не брала подруг и только раз или два встречала здесь кого-либо ещё. Это место она считала ничейной землёй.

Вынырнув из узкого лестничного лаза, Нарцисса сразу заметила тёмноволосую фигуру в мантии, державшуюся за парапет. Человек услышал её движение и повернулся на звук. Рабастан. Досада Нарциссы улетучилась:

— Привет. Ты... — «ты что здесь делаешь» звучит придиркой, и Нарцисса на ходу поменяла вопрос: — Тоже любишь это место?

— Я первый раз. На полётах увидел эту галерею и сегодня нашёл, как сюда забраться.

— Надо же, для первокурсника ты здорово ориентируешься.

— Я привык — то есть, я умею, ну... дома... и лес рядом...был.

Голос у Рабастана тусклый и взгляд какой-то тоскливый.

— Де-е-ве-ерь, ты чего? Говори, ну. Это ничего, мы же родственники, — ей самой становится теплее от этого понимания.

— ...Знаешь, я думал Хогвартс — это семья какая-то, ну в своём Доме — уж точно, как дома. Мы же все одного круга, чего нам считаться, и ровесники... Я так ждал, знаешь — глупо, да? Думал — ребята, такие как я, друзья будем. Я не жалуюсь, — Рабастан гордо вскинул голову, посмотрел Нарциссе в лицо, — Я смогу... Тебе смешно?!

— Ни капельки! Честно. Я сама точно такая же была, на первом... Это так кажется, что ты один. Знаешь — они, твои мальчики, — они тоже так же чувствуют. И ты лучше не жди, когда станете вместе. Ты сам уже видишь для себя, кто такой же по духу, кто тебе нравится — и сам подойди, понимаешь, к одному, и предложи чего–нибудь сделать вдвоём. Дружба это не как молния в вас ударит — и всё, друзья на век. Она из пустяков сама растёт... Ты просто не привык — сам же говорил, ты с ребятами мало общался раньше. Вот ты себе про них придумал всякое заранее, а они не такие оказались. А они и не должны соответствовать.

Нарцисса говорила искренне, думая о своих подругах, о том, кто из них ей ближе и почему. Когда говоришь искренне — обычно получается хорошо. Нарцисса пока не знала об этом, и просто порадовалась, что вот так верно получилось сказать.

— Нарцисса... Ты очень умная. И хорошая. Я бы с тобой дружить хотел. Ты правда Принцесса.

— ?!

— Э-э-э... мне так сказали... в Доме. А что?

— Кто именно и что тебе сказал?

— Роули со второго. Я после распределения с ним рядом сел и он спросил: «Лестрейндж, это твой брат на Принцессиной сестре женился?» и на тебя кивнул.

Прозвище. У неё есть прозвище. Это очень важно. Прозвище получают не все, и оно может быть наградой, а может и стать клеймом. В большинстве случаев прозвища приклеиваются к человеку на третьем — четвёртом курсе, когда уже всем понятно, кто он и чего стоит. Если называют раньше — то за что-то очень выделяющее из толпы, а такое качество чаще всего — плохое. Вот например, Снейп — не повезло, теперь он надолго, если не навсегда — Урод. И не столько за внешность — на Слизерине принято судить не по ней. Малфой был Великолепный — и верно, по другому и не скажешь. Младший Нотт имел целых два — Кремень, за ощутимый внутренний стержень, и Молния — за квиддич; МакНейра называли Кентавр (интересно, почему?), но только трое своих, другие бы не посмели... Значит, она — Принцесса. И от мысли, кто мог её так назвать, Нарциссе сделалось горячо.

— Я что-то не так сказал? Это плохо, такое прозвище?

— Нет, всё нормально,— ей вдруг захотелось чмокнуть в щёку этого, ставшего замечательным, мальчишку. — Просто для тебя — я всегда Нарцисса. Ну как, пойдём назад?

— Я бы здесь ещё побыл. Мы всё время внутри, в помещении, и ещё — сидеть постоянно надо. Знаешь, я дома столько в комнатах никогда не был.

Нарцисса живо вспомнила летний парк, высокие старые деревья с подсвеченной солнцем листвой, и вольного стрелка с луком. Вдруг её осенило.

— Знаешь, подожди меня. Минут двадцать, ладно?

Двадцати минут должно хватить — спуститься до подземелий, найти на дне сундука чехол с серсо, спрятать под мантией и взобраться наверх. Серсо она взяла с собой в Хогвартс ещё на первом курсе, и в выходные играла с Патрисией, начиная дружить. На втором курсе они баловались игрой лишь изредка, а сейчас она передаст её по наследству. В спальне Нарцисса закинула мантию на плечи и надела ремень чехла через плечо, как колчан, потом опустила мантию. Ни к чему другим знать. Проходя по гостиной, она заметила кузена Регулуса Блека, новенького слизеринца. Зажатый, худой и смуглый Регулус сидел в одиночестве в кресле, с книгой в руках. «Вот тоже затерянная душа, — подумала Нарцисса. — Сел бы на диван — глядишь, и рядом бы кто-нибудь примостился, а там и поговорили бы». Она остановилась. Подумала: «Вот и хорошо. Вот и давайте, дружите».

— Регулус. Как дела?

— Цисса! — обрадованно приподнялся кузен, но тут же сжался и поправил себя: — То есть, — Нарцисса, прости. Всё хорошо, спасибо.

— Уделишь мне пару минут tête à tête?

Регулус с достоинством кивнул и тут же потерялся, глядя на книжку — её куда?

— Положи на каминную полку,— тихо подсказала Нарцисса, — оттуда не своё не возьмут, даже посмотреть.

Вот так, привыкай, кузен. Тут на всё есть свои правила.

В коридоре Нарцисса заговорщически спросила:

— Регулус... В серсо — пойдёшь?

— Ага. Что? В серсо? То есть, да. А с кем? С тобой?

Нарцисса не выдержала и рассмеялась.

— Нет, братец. Тут есть получше компания. Пойдём.

Уже на подступах к галерейке, слыша Регулуса за спиной, она подумала, что всё — прощай, ничейная земля. Теперь туда будут лазить мальчишки, а потом приведут своих друзей, и устроят какое-нибудь «логово» и будут считать галерейку — своей. Ход мыслей Нарциссы прервал высокий, отчаянный вскрик:

— Не сметь!

2.

Споткнувшись на последней ступеньке, Нарцисса приземляется на руки, и тут же вскидывает голову — галерейка пуста. «Столкнули!» — первое, что думает Нарцисса. Она вскакивает на ноги и мчится вперёд, к тому месту, где оставила Сентябрьского Деверя. Но не добегая до парапета, замечает движение в противоположном конце галереи. Там, за низким дверным проёмом, есть пустой квадратный зальчик, из которого расходятся ходы в другие части замка. Нарцисса устремляется туда.

Стоит! Стоит, ура, дурак, что с ним?! Стоит наизготовку, вытянув палочку вперёд; а впереди — кузен Сириус, и чернявый Поттер, и жирный Петтигрю, и линялый Люпин, все вооружены. А на полу — куча мантии, и ноги в нечищеных ботинках — шевелится, поднимаясь, Урод, который Снейп.

— Четверо на одного! — звенящим голосом говорит Рабастан, и опять: — Не сметь!

Нарцисса переводит дух. Вот оно что. Добро пожаловать в Хогвартс, вольный стрелок. И достаёт палочку. У тебя теперь четверо врагов, деверь, а может и пятеро, — со Снейпом.

— Что, Сопливый, малыши тебя тоже жалеют?

Заткнись, Поттер! Теперь точно пятеро...

— Ишь ты, палочку выставил. Ну и что? — ухмыляется Поттер Рабастану.

А Снейп уже выкарабкался и ощетинился — один против них всех.

— Нарцисса? — пробуждается кузен Сириус. — Тебя здесь не надо. Уйди.

— Ошибаешься, Сириус... Твой приятель целится в моего родственника.

Вот так, правильно. Отвлечь от Снейпа. Потому что это действительно не их дело, это — между Снейпом и теми четверыми. Но Рабастану этого не объяснить, и он просто так не уйдёт. Значит, надо чтобы «дело» было их.

— Забирай своего родственничка и вали отсюда! — Сириус легко теряет терпение.

Ошибка, Сириус, — тут есть непривычный к детскому обществу Рабастан.

— Ты как с ней разговариваешь?!

Кажется, что время начинает бежать. Ничего, Рабастан, — девочка, выросшая вместе с Беллатриссой Блек, не отвлекается на такие мелочи.

— Осторожней, Сири, а то ведь я расстроюсь, рука дрогнет — не только ремень перережу!

Тут время ускоряется.

— Рикту... — начинает орать Сириус, — сем...!

— Силенцио! — визжит Нарцисса.

— Лэнглок! — палочка Снейпа быстрее стреляет в Сириуса.

— Эверте Статум! — Рабастан уже наскочил на Сириуса, как фехтовальщик.

— Вы что, нельзя! — сзади прорезается Регулус.

— Рефлекто! — Поттер кричит в Рабастана.

— Таранталлегра! Диффиндо! — Люпин и Петтигрю, не сговариваясь, вдвоём атакуют Снейпа.

Рабастан впечатывается спиной в стену, а Снейп извивается, и сечёт палочкой воздух, и кричит, срываясь на фальцет:

— Протего тоталум!

Заклятия не отразились, но увязли. Снейп закрыл их троих и себя. Третьекурсник сумел поставить Щитовые чары. Время замедляется.

— Фините! — Поттер освобождает Старшего Блека.

В Нарциссе поднимается блековское чёрное бешенство.

— Гад! (это она Петтигрю) Ты с кем связался! (это — Старшему Блеку)

— Не твоё дело! — Старшего Блека не смутить, он уверен в себе.

— Ладно, пошли, ребята, — нервничает Люпин.

— Режущим бьёте! Стаей нападаете! — не останавливается Нарцисса. Она только сейчас понимает, что участвовала в дуэли.

— Уходим, — пришёптывает Петтигрю своим.

И от того что они, будто по слову гада, поворачиваются уходить, она бросает в вдогонку:

— Ты же Блек, а не вервольф.

Они разворачиваются на неё — все четверо. Наступают, глядя с гневом, презрением, страхом.

Сириус растопыривает руки, отгораживая своих друзей и выходит один на один на Нарциссу. Рабастан пытается встать перед ней, сбоку напрягается Снейп, вот ещё чуть-чуть и...

— Плевал я! — шипит Старший Блек Нарциссе, — плевал я на вас на всех!

И тут сзади раздаётся звонкое:

— Что?!

Регулус Блек смотрит на старшего брата и вынимает палочку.

3.

Сириус перевёл взгляд на Младшего Блека, нерешительно протянул руку, словно хотел дотронуться, приоткрыл и закрыл рот. Рука опустилась. Старший Блек тряхнул волосами и двинулся к своим:

— Пошли отсюда.

Сириус зашагал быстрее прочих и первым нырнул в коридор, за ним вышли Поттер и Петтигрю; только Люпин обернулся и посмотрел на недавних противников, вдохнул и выдохнул, опустил глаза и тоже исчез.

Они остались вчетвером, но, в отличие от ушедших, они не были вместе.

Им было как-то стыдно друг перед другом, словно это они делали скверное.

Регулус закусил губу и, сощурив глаза, смотрел вперёд, мимо всех. Палочку он всё ещё сжимал в кулаке. Снейп был бледен, он отступил назад и сунул свою палочку в рукав. Рабастан переводил взгляд с одного на другого.

— И всё равно мы правы, — резко сказал Рабастан. Ему мешало смущение товарищей.

Лестрейндж был воспитан на понятии чести и верил, что напавшие вчетвером на одного — негодяи. Поэтому он не воспринимал Снейпа униженным или Блеков — оскорблёнными. То, что делют негодяи, не может замарать честного человека.

Регулус продолжал смотреть в никуда, стараясь ровно дышать. Старший брат Сириус Блек плевал на него. На отца, на мать — на них на всех.

— Вот что, — произнесла Нарцисса. — Это наше семейное дело. Это никого больше не касается.

Снейп воззрился на неё и лицо его прояснело. Он валялся на полу, жалкий и слабый. Значит, эти трое никому не расскажут. А он будет молчать о Блеках. Нарцисса посторонилась, отойдя от дверного проёма, ведущего в галерейку; Снейп понял её правильно, оглядел их напоследок и прошёл вперёд.

Они остались втроём. Нарцисса сказала:

— Рег, убери палочку. Всё. И кстати, познакомьтесь. Регулус Блек — Рабастан Лестрейндж. Вы наверняка виделись на свадьбе.

Чехол с серсо так и остался у неё в тот день.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -

Музыка к четвёртой главе:

http://www.youtube.com/watch?v=cWmLlotBGsM&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

Глава опубликована: 23.01.2013

1.

Не один мальчик в тринадцать лет ведёт себя как дебил — и ни одна девочка не cделает скидку на его возраст.

В октябре на Чарах изучали Заглушающее заклинание; Селвин погрозил товарищам: «Слушайте и запоминайте, дети мои, я сегодня ночью хочу тишины», и Эйвери закатил глаза и задвигал правой рукой, а Мальсибер тут же хрюкнул от смеха. Снейп не участвовал, но как раз его девочки не принимали в расчёт. Мальсибер вышел в гостиную с малиновым прыщом на лбу — и ухмылялся, а за ним, регоча, вывалили Селвин и Эйвери — уж что они там ни сказали в спальне, но гыгыкали все трое ещё долго; с прыщом Мальсибер ходил до вечера, как с орденом Мерлина. На уроках профессора Кеттлберна Селвин заглядывал животным между ног и теоретизировал с Эйвери. Блек и ван Донген возмущались, Флинт прыскала, Хиггс морщилась молча. Девочки не подозревали, что сами они тоже сделались объектом мальчишечьих приватных бесед.

Дети утратили детскость и стремительно приближались ко взрослому миру, а ему отступать от них было некуда. Они стали неуклюжи и отчётливо разнополы. Они сделались неприятно разнохарактерны. Им было трудно с самими собой, а с внешним миром — тем более.

Так сложилось, что в предыдущие годы Нарцисса больше следила за юношами с курса Беллы и теперь, лишившись их, с тоской ощущала упадок нравственного уровня Дома в целом. С Нарциссой соглашались и Патрисия и Хлоя, только Касси хмыкала и предпочитала живую болтовню тоске о высоком. Блек, Хиггс и ван Донген сошлись во мнении, что Флинт легкомысленна, а дружить на своём курсе им решительно не с кем. Мнение Флинт относительно Блек, Хиггс и ван Донген осталось неизвестным, а Мальсибер или Селвин иногда несли портфель Флинт.

2.

Ноябрь, дождь, яичница на завтрак.

— Противно смотреть, — Касси намазывает тост маслом и кивает подбородком в сторону входа в Большой Зал.

По проходу меж столами идёт Снейп рядом с рыжей гриффиндоркой.

— А что такого? — Нарциссе неловко, что кто-то обсуждает Снейпа — во-первых, его поддерживал Малфой, а всё, что делал Малфой — правильно по определению. Во-вторых, в памяти застряло занозой выражение лица ровесника, готового сражаться против всех.

— Да с кем он ходит, — пожимает плечом Касси и отпивает чай.

— А с кем ему ходить? — Нарцисса решает поднять моральный уровень и пресечь сплетни. Ну и что, что при этом она выступит за Снейпа. В конце концов, именно так поступил бы Малфой. — В Доме ему ничего не светит. Не среди нас же ему подружку искать. Он не глуп, понимает это и действует. Это его личное дело.

— Ты думаешь, он за ней ухаживает? — после каникул Хлоя вернулась какая-то иная, более открытая и романтичная. Но сейчас это только некстати и её слова дают разговору новый толчок.

— Тогда он не умный, а дурак,— Касси отодвигает тарелку. — Она же — ГРЯЗНО....

И Касси выразительно поднимает бровки.

— А он — ПОЛУ. Свяжется с ней — совсем понизит статус.

«Племенное животноводство вкупе с предрассудками» — вспоминает Нарцисса. Воплощенный предрассудок сидит сейчас рядом с ней и поправляет манжет.

— Значит, они дружат. Имеют право,— тон Нарциссы может быть и резковат, но уж очень ей всё это не нравится. — Ты же не станешь с ним дружить. Или я, — добавляет она, увидев, как сузились глаза Касси.

— Они просто дружат, — как вовремя этот спокойный голос Патрисии.— Я видела их вместе ещё маленькими, на распределении.

После этих слов как-то никому нечего добавить. Да и не хочется. Нарцисса чувствует неловкость за то, что её оказалось так легко вывести из себя. А ещё — благодарность Патрисии, не давшей начаться склоке. О Снейпе, причине конфликта, она не думает совсем; но при новом случае Нарцисса вряд ли опять выскажется в его пользу.

3.

В декабре праздновали Йоль. Съехались, как всегда, в фамильном поместье Блеков. Сейчас его владельцем являлся Орион Блек, детный старший сын старшего сына старшего сына старшего сына основателя рода. У каждой «малой» семьи всегда было своё пристанище, а поместье служило гнездом для всех представителей древнего клана. Поэтому в прежние времена жизнь в старинном доме была хаотична: его населяли наскоками то холостяк с причудами, то требующие приватности дети, то очередные воркующие молодожены, то один из рассорившихся супругов. Зато летом и в праздники дом становился местом сбора для целой семьи, объединявшей волшебников разных возрастов, характеров, мнений; подчас уже с разными фамилиями. Но во всех них текла чистая кровь, все они знали Семейный Кодекс, исполняли свой долг и блюли свою честь. Внешнее сходство друг с другом им придавали прямые носы и очень белые зубы, а внутри каждого из них спало чёрное блековское бешенство. Нынешний мастер Блек с семьёй постоянно проживал в Лондоне, клан обмелел, и большую часть года дом пустовал.

Но в Лондоне нет места для Дикой охоты, и Дары приносят яблоне своего сада. На Йоль дом согрелся, диваны выгнули спинки, в кухне зашкворчало и забулькало. Блеки приехали в гнездо.

По традиции, за день до Йоля дети двенадцати лет и младше отправлялись в разросшийся парк — выбирать дерево для Йольского полена, и пока эльфы справлялись с порубкой, дети пулялись снежками, визжали и носились по заснеженному парку и саду. Быстро темнело, снег казался уже не белым, а серым, и чёрные голые деревья теснились гуще, вызывая робость и желание вернуться в освещённый изнутри дом. Так было всегда, а в этом году один Регулус подходил на роль «поленщика», и было это уже не радостью, а чем-то малышовым, и от того даже несколько обидным.

Для Нарциссы же этот Йоль означал изменение статуса — теперь она по праву могла принять участие в действе первой, Материнской, ночи. Дом был заранее вычищен эльфами: всё, чему полагалось блестеть — блестело, стёкла промыты до прозрачности, вощёный паркет отражает свет, а к бокам шкафов хотелось прислониться щекой и ощутить их полированную гладкость. Ритуальный обход дома с проверкой чистоты для женщин Блек был именно ритуалом, и в особом месте лежал заранее приготовленный эльфами символический мусор — несколько прутиков от веника, чёрная и белая нитки и бумажный конвертик с пылью. Этот мусор полагалось сжечь, обозначая завершение очищения дома.

Во второй половине дня закончилась суета с мытьём, мужчины скрылись в столовой; казалось, дом притих, готовясь открыть своё нутро. Нарцисса, чувствуя себя голой в белой рубахе до пят, в простых волосах и без украшений, босая спустилась вниз. Умом она понимала, что ни один мужской глаз не может её увидеть, и нагота в пустом доме ощущалась как лёгкость, почти полёт. В ритуальной комнате вкруг стола сидели тётя Вальпурга, матушка и Андромеда. Они уже были облачены: Андромеда — в алое, матушка и тётя — в тёмное, с красным узором; волосы у замужних были перевиты.

— Встань и назовись, — Вальпурга сегодня Главная мать; хоть у неё и нет своих дочерей, но она жена хозяина и старше матушки.

— Нарцисса Аделина, девица Блек.

— Чья ты и каких кровей?

— Честная дочь Сигнуса и Друэллы, чистой крови.

— Такова ли ты, как в день рождения своего?

— Такова, — отвечать оказалось легче, чем она готовилась.

— Назови свои катамении.

Тут Нарцисса слегка краснеет, называя три последние даты. Это слишком интимно, особенно перед матушкой.

Вальпурга кивнула и обратилась к остальным — верят ли они всему сказанному или требуют подтверждений? Они верили.

— Войди же в мой круг, как часть его, покуда не раскружишь свой.

Встала Андромеда и подала Нарциссе облачение — ярко-красное, расшитое золотыми цветами и птицами. Нарцисса надела его через голову, и красные складки заволновались, опадая книзу. Нарцисса почувствовала себя как в доспехе, абсолютно защищённой. На ногах пристроились парчовые пулены.

Матушка вдела ей серьги с традиционным красным камнем. Нарцисса давно загадывала — с каким будут у неё? У Беллы были крупные тёмно-красные шпинели — подушки, у Андромеды сейчас покачивались в мочках красно-оранжевые спессартины с бегающей внутри полосой. Ей достались маленькие прозрачные рубины.

Всё это время Друэлла и Вальпурга негромко пели: то в унисон, то расходясь в малую секунду. Слова были понятны — об умирающем и нарождающемся, о круге без начала и конца; но эти голоса в неярко освещенном помещении, переход от наготы к одеянию, новизна происходящего — будоражили кровь. Женщины встали в круг, повернулись к столу. Стоя, раскачиваясь из стороны в сторону, не прекращая петь, они взяли лежавшие на столе ветви и начали ритмично плести Йольский венок. Андромеда запела вместе со старшими, вибрации отдавались у Нарциссы в груди. Когда венок был окончен и восемь свечей зажжены, Вальпурга начала ритуал Открытия Врат. Древнейшие слова о соединении мужского и женского, о матери в родах и о младенце, об увядании и наращении мощи, о новой встрече двух начал — воспринимались не слухом, а кожей, словно их произносили в пупок, и горячие концентрические круги расходились от него по всему телу. Никакая книжка со всей её информацией не давала этого ощущения причастности к ходу бытия. Нарцисса плавилась и растворялась, чувствуя себя дочерью, матерью, сестрой, женой — женщиной во всех её ипостасях. Всё было естественно и не стыдно, Нарцисса была крупинкой в вечном круговороте, и если бы сейчас открылась дверь и вошел мужчина, взял бы её за руку и сказал: «Я твой муж. Пойдём.» — она пошла бы, и отдалась бы ему с мудростью и смирением.

Последние слова были сказаны. Круг распался, женщины взяли венок и понесли его в гостиную. Когда пламя свечей выровнялось, Друэлла направилась приглашать мужчин. Нарцисса по-новому смотрела на пришедших, ощущая себя — другой.

4.

В назначенный день ждали с визитом Лестрейнджей, и одно это слово «визит» ясно показывало, что сестра теперь принадлежит другому клану, а их Блековский клан поредел. Было странно готовиться к приёму Беллы, странно, что теперь она больше не Белладонна, она же Баньши, она же сестрица Беллочка, а чужая жена — Беллатрисса, миссис Родольфус Лестрейндж. Лестрейнджи прибыли в полном составе, с дарами, и сразу сделалось людно и празднично. Рабастан напрягся при виде Сириуса, но Регулус тут же утащил его к себе, и вскоре оба выбежали на оснеженный двор. Нарцисса с удовольствием пошла бы с ними, но её не позвали — меж этими двумя уже были свои, собственные отношения. Понаблюдав за мальчиками из окна, Нарцисса прошла в гостиную. Дамы беседовали между собой, не отпуская и Родольфуса, а старший Лестрейндж разговаривал с отцом и дядей.

— Я говорил это тогда, повторю и сейчас: мы живём в нормативном обществе, с устойчивыми государственными структурами. Любая реформа может быть вынесена на рассмотрение и в законном порядке принята или отклонена, — это отец.

— А ежели законодательная власть, по сути, сосредоточена в руках одного волшебника, а Ваша реформа не отвечает его идеям, то шанс, что предложенная Вами реформа будет принята — нулевой, — это Лестрейндж.

— Тогда наши усилия должны быть направлены на смещение этого волшебника, но не на создание собственных силовых структур. Этак мы скатимся к феодализму, когда каждый барон имел свою армию. Я да Вы, да Нотт и Малфой — заведём себе отряды штурмовиков...

— А покуда мы слабы — наши усилия по реформированию, не говоря уже о попытках смещения, обречены на провал.

— В таком случае, мы, оставаясь в рамках закона, должны продолжать расширять своё лобби, заниматься пропагандой,— что я и мои единомышленники и делаем...

— По сути, и Лорд с этого начал, — это уже дядя Орион. — А когда его попытки провалились, он перешёл к иным методам.

— Дорогой Сигнус, Вы согласны, что ситуация ухудшается?

— Безусловно, и мы все давно говорим об этом, и действуем — только время не на нашей стороне... Постоянное вливание во власть волшебников, не имеющих ни культурной, ни исторической привязки к нашему миру... Наши требования абсурдны в их глазах, половина в министерстве уже вообще не понимает, о чём мы с ними спорим.

— Вот видишь, брат, ты и сам согласен — действовать надо быстрее. А уговоры — это всегда долго. Пока твой собеседник не только усвоит, что ты ему говоришь, но и присвоит твою идею, сделает её своей, задействует — могут пройти месяцы, если не годы... И то, если оппонент захочет тебя слушать.

— Я согласен с тобой, Орион, революция быстрее эволюции. Но насильно достигший власти ожидает, что и его могут сместить насильно, и не проводит те реформы, ради которых боролся за власть, а тратит ресурсы на самосохранение.

— Поэтому, дорогой Сигнус, мы сами не рвёмся во власть и не собираем свои собственные отряды, а поддерживаем волшебника достаточно мощного, чтоб суметь лично позаботиться о себе, приди он к власти.

— Я считаю, что сам факт захвата власти развращает умы.

— Знаете, дорогой Сигнус, говоря с Вами, я поражаюсь, насколько мой сын разделяет Ваши идеи, а Ваша дочь — мои. Воистину, я вижу руку провидения в том, что мой сын в добрый час избрал в жены Вашу дочь.

Стемнело, и Регулус с Рабастаном вернулись домой. В гостиной Рабастан умостился на диване рядом с братом и Беллой, и Нарцисса с удивлением отметила про себя, что он выглядит, как их общий сын. Она смотрела снова и снова, проверяя своё впечатление. Чертами лица Рабастан очень походил на брата, а мастью — на Беллу.

Ей задали вопрос, она отвлеклась; вечер продолжался своим чередом.

Десять лет спустя ей будет казаться, что если бы дамы тогда отпустили Родольфуса к отцам, то он и Сигнус поняли и признали бы друг друга, объединились, — и трое Лестрейнджей не пропали бы в каменной бездне.

5.

Январь, вечер, эссе по истории магии. Тоска. Нарциссе решительно не интересны гоблины, ей интересен кареглазый мальчик, похожий на брата больше, чем на отца. Знает ли история магии такие случаи? Нарцисса подпёрла кулаками подбородок. Сентябрьский — значит, январь. Не озеро, нет — а комнаты, где камины и пологи... Почему не поженились? Он знал про её дела — раз ребенок вырос в его доме. Несовершеннолетние? Нечистокровная? Обручена с другим? А есть ли в школьных альбомах разных лет девочка, чья фотография не присутствует в выпускном альбоме? А в Хогвартсе ли это вообще было? А было ли вообще?

Гоблины, Цисса, гоблины! Завтра сдавать.

Январь, день, пюре и спаржа. А как можно сделать сына братом? Родители должны принять его своим сыном в род — эх, нам бы таких родителей. Белла, Беллочка, значит — можно было и по-другому? «Он должен быть достаточно равнодушен, или самоуверен, или глуп, чтобы его не беспокоило поведение Мисс в прошлом» — или он должен быть таким же, прошедшим через такую же историю? Чтобы не испугаться, а принять как свою боль. И да, наследник в роду уже есть. Его собственный.

Январь. Она просто одержима. Она придумала всю их историю, она видит эту девочку во снах: тёмноволосая и черноглазая, как Белла, смелая, влюблённая. Как может мать отдать ребёнка? Она умерла? Потому он и выбрал Беллу, что была похожа на ту. Потому и не выезжал из поместья Рабастан, чтоб кто-нибудь не догадался, как сама Нарцисса. Что за чушь! Ну, а вдруг?

Февраль, суббота, утро. В библиотеке кроме неё — только Снейп. И что смотреть? Школьные альбомы? Так, годы... А поди пойми, сколько ей было. В принципе, от четырнадцати до шестнадцати. Стоп, кто сказал, что она была младше него? Ладно, времени мало, смотрим...

Февраль. Она ходит в библиотеку, как на службу. Сначала уроки, потом поиск. Книги по семейному законодательству и медицинские справочники, Акты гражданского состояния и бесконечные альбомы, школьные альбомы с рожицами обоих полов. Со Снейпом Нарцисса сталкивается так часто, что стало неудобно его не замечать. Снейпа давным-давно никто не травит, ещё в начале первого курса Великолепный Малфой расставил точки над "и". Но с ним никто не разговаривает. Снейп — изгой. "Урод". Когда Нарцисса ему кивнула в первый раз, он не ответил, не поверив. Во второй раз он оглянулся назад, думая, что кивок предназначен кому-то ещё, потом воззрился на Нарциссу и лишь потом спохватился и кивнул в ответ. Как отличается Снейп от Рабастана — тот верит, что заслуживает всего; ребёнок, которого с детства любили. Что же за детство было у Снейпа? Впрочем, какое ей дело. Остались два альбома. Ей страшновато. Это не её тайна, и ей нравится Рабастан, и это «личное дело», как она сама говорила Касси. Нарцисса кладёт руку на альбом:

— Клянусь, что не затеваю ничего дурного, только хочу узнать правду.

— Клянусь, что обоссусь, если не узнаю всей правды, — завыл голос за спиной.

Сириус! А рядом Поттер, и Люпин, и тот гад. Они зареготали, тринадцатилетние дебилы, и пошли прочь из библиотеки, повторяя на разные голоса:

— Клянусь, что затеваю только дурость!

— Клянусь, что затеваю стать психичкой!

— Клянусь, что затеваю только…

Нарцисса трезвеет. Вот так, сразу. Оставляет альбомы на столе и идёт к выходу. Завтра начинается март.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Музыка к пятой главе:

http://www.youtube.com/watch?v=i1pWYODTEdg&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

Глава опубликована: 26.01.2013

1.

Весна и домашний завтрак — что может быть лучше каникул. На сегодня Блеки приглашены к Лестрейнджам, Нарцисса и матушка в радостном ожидании — Нарцисса любит общество, матушка любит Беллу, у которой всё хорошо, и Родольфуса — создателя этого «хорошо». Андромеда и отец хмурились: Андромеда не любит разговоров о Лорде, а у Лестрейнджей о нём всегда говорят; отец не любит, когда не согласны с его мнением. У Лестрейнджей нынче «Открытый полдень», когда приглашают самых разных людей не за принадлежность к семье или свету, а за их личные качества. На таких полднях можно встретить музыканта и модного политика, журналиста или художника; Блеки отправятся после завтрака. В столовую вошёл отцовский домовик с почтой на серебряном подносе и встал возле хозяина. Отец бегло просмотрел конверты, выбрал один и распечатал.

— От министра, — отец повернулся к матушке. — Готовы обсудить наши предложения относительно дополнительного образования для магглорождённых.

Отец смял салфетку.

— Наконец-то! Столько времени делали круглые глаза, прикрывались политкорректностью! Понабрали, понимаешь, работничков из «свеженьких», которым магию с азов объяснять надо, которые палочкой в зубах ковыряют... А теперь «свеженькие» пообтёрлись, в рот старшим не смотрят, а выше лезть хотят... А связи с истоками у них — ноль, так они под свои понятия всё перекраивают, вот руководство и взвыло. И слава Мерлину, что хоть так дошло!

— Так что же теперь сделать можно? Это же взрослые люди, как их переучишь?

Матушка налила отцу ещё кофе. Когда она поставила кофейник на стол, отец перехватил её руку и поцеловал.

— Этих не переучишь, их главное — не пустить туда, где сильно напортить можно. А вот новых принимать при условии прохождения дополнительных курсов, да стажировки... Да по правде сказать, под сурдинку, негласно, можно протянуть установку совсем их не принимать. Хотя «совсем» — вряд ли получится... Но главное — с младых ногтей обучать, в школе образование переделать. И до школы, и летом... Всех, и не важно, где они потом устроятся. Хоть как-то их целенаправленно подтягивать. У нас давно готова программа, лучшие волшебники трудились. Конечно, полноценными магами в первом поколении не стать, но хоть дети их вместо подарка из-под ёлочки — Магию на Йоль открывать начнут.

Откуда отец знает так много про магглов? И все его слова об образовании не сегодня придуманы, а давно выстраданы. Отец печется не только об их семье, но об обществе в целом. В Нарциссе поднялось тёплое чувство к отцу, она была полностью согласна с его словами и гордилась им. Андромеда сделала тонкие губы и крошила булочку, глядя в стол.

— А знаешь, дорогая, пожалуй, займусь я этим сейчас. Жаль мне такое утро на светские трели тратить. Ты поезжай сама с девочками, а я вас забирать приду, заодно и родственные долги отдам.

Отец улыбнулся, поблагодарил матушку за завтрак и бодро встал из-за стола. Матушка не перечила, хотя было видно, что ехать «безмужней» ей совсем не хотелось. Однако правила «Открытого полдня» позволяли прибытие и отъезд гостей в любое время с одиннадцати утра до пяти вечера, и ей было нечего возразить отцу.

2.

У камина гостей встречал мастер Лестрейндж, легко кланялся дамам, пожимал руки мужчинам, трепал по плечу подростков и призывно указывал путь в холл и залы. У Лестрейнджей оказалось множество народа — больше, чем на Муслиновом Балу; взрослые волшебники, юношество, подростки, — всё это перемещалось, говорило, смеялось и восклицало. Вначале Нарцисса испугалась, что они не поняли сути приглашения, и тут — большой приём, а они не так одеты. Но приглядевшись, она разобрала, что платье гостей было не парадное, и, успокоившись на счёт своей и матушки с сестрой внешности, стала вникать в суть собрания.

Белла, тонкая и яркая, стояла в центре темной группы мужчин и оживлённо говорила со всеми сразу. Нарцисса, Андромеда и матушка двинулись к ней; заметив их, Белла повертела головой, рассыпая улыбки своим собеседникам, и вышла из группы, направившись к родным.

— Отлично, просто отлично, что приехали. Я знаю, отец не в восторге от мнений свёкра. Ну, сегодня у всех будет возможность составить своё впечатление, — при этих словах Белла особенно улыбнулась Нарциссе и матушке.

— Он что, будет здесь, этот Лорд? — Андромеда, как всегда, всё понимала сходу.

— Да. Он считает, что общество стоит на пороге перемен. Настало время публичности, и Лорд готов общаться со всеми, желающими узнать его позицию. Достойными желающими, — Белла с намёком выделила слово «достойными».

— Лично я достаточно слышала и читала о его позиции и деяниях, мне хватило,— Андромеда смотрела на старшую сестру с недоверчивой напряжённостью.

— Дорогая, — обратилась к ней Белла, но тон её был далеко не «дорогой», — ты же логичная девушка. Здесь тебе нечего бояться. Смотри на это, как на возможность научного опыта.

Матушка поспешила погасить напряженность, покуда блековское не взыграло в обеих сёстрах.

— Ты чудесно выглядишь, милая, и я так рада тебя видеть. Право, тебе идёт роль хозяйки. А где твой любимый Родольфус? Я хочу с ним поздороваться.

— Спасибо за комплименты, матушка. Что до Родольфуса — он с Лордом, хозяин не может оставить дорогого гостя одного. Хотите — я проведу вас к ним?

— Конечно, Беллочка.

И они пошли. Белла под ручку с матушкой лавировала меж гостями, за ними шли суровая Андромеда и неловкая от любопытства Нарцисса. По пути Белла говорила матери:

— Он такой, понимаешь, — необыкновенный. Такая мощь, столько идей, и главное — ему веришь. Да ты и сама увидишь сейчас. А ещё — так прост в общении, во всё вникает. Знаешь, он взялся обучать меня окклюменции...

— Что ты такое говоришь, родная? Это что же — он воспоминания твои видит? Да полно, а что же Родольфус обо всём этом думает?

— Ах, да при чём здесь...

Но они уже пришли. В малой гостиной, куда привела их Белла, негромко переговаривались полдюжины мужчин. Нарцисса знала многих из них, но никогда не оказывалась ни с кем в тесном кругу — это были люди возраста отца и старше: лорд Нотт, мастер Мальсибер, мастер Эйвери, лорд Розье. Рядом с Родольфусом сидел незнакомый светлый мужчина, а в кресле восседал высокий человек жутковатого вида: красные белки его глаз и стёсанный нос производили отталкивающее впечатление. Их собрание являло собой скорее секретное совещание, нежели дружеский кружок, и появление семьи было нелепостью. При виде дам все встали, красноглазый поморщился.

— Не помешаю, мой Лорд? — спросила Белла с придыханием.

Друэлла с изумлением глянула на дочь, говорившую подобным тоном и назвавшую кого-то своим господином.

— Прекрасная хозяйка, мы все в Вашем распоряжении, — неожиданно красивым звучным голосом отозвался Жутковатый.

У Беллы еле заметно порозовели скулы, но для тех, кто знал её так хорошо, как мать, это означало — Белла залилась краской. Белла обращалась только к нему, а он говорил один за всех, словно был хозяином дома. Матушке совершенно не нравилось происходящее.

— Матушка, позвольте представить Вам наших гостей. Лорд Волдеморт — миссис Сигнус Блек.

— Рад познакомиться, миссис Блек, — выражение лица Волдеморта оставалось холодным и надменным.

— Господин Волдеморт, рада познакомиться, — cлово «лорд» она не произнесла; Друэлла, урождённая Розье, знала, кто здесь лорды. Но они молчали.

Матушка не подавала руки, но неприятный Волдеморт без позволения взялся за её ладонь тонкими длинными пальцами и слегка наклонился для поцелуя.

Нарцисса представила, как немного раньше эту же руку целовал отец, и ей мучительно захотелось выдернуть матушкину кисть из чужой и заслонить мать от красноглазого.

Матушкино же лицо было спокойно, она взирала на происходящее как бы со стороны, и лишь легкая светская улыбка трогала её губы, когда Белла представляла ей «своего Лорда» и светлого, оказавшегося Долоховым.

— Господин Долохов, приятно познакомиться. Добрый день, Родольфус, господа, — матушка обращалась к остальным, не меняя улыбки; те отвечали. — Не будем долее отвлекать вас; надеюсь, что вскоре увидимся.

И, не представляя младших, удалилась. Выйдя из гостиной, матушка ласково сказала дочери:

— Дорогая, ты восхитительна, — и продолжила, предупреждая возмущение Беллы таким демонстративно кратким знакомством, — но они действительно были заняты своим разговором.

Лицо Беллы расслабилось, матушка улыбнулась и на мгновение сжала её локоть:

— Твои гости, Белла. А мы пойдём попудрим носики.

Друэлла преподала Нарциссе урок на годы вперёд: что бы ни происходило — держать тон, оставаться собой и быстро прекращать неловкую ситуацию.

Только войдя в безлюдную пудреную комнату, матушка отпустила лицо. Она дошла до туалетного стола, смочила ароматическим уксусом льняную салфетку и принялась тереть тыльную сторону руки. Потом вымыла руки и прижала подушечки пальцев к вискам.

— Ну, Белла... — тихо выдохнула матушка, глядя в зеркало.

Нарциссе захотелось изо всех сил обнять мать.

— Андромеда, прости, что выставила тебя маленькой, — повернулась матушка к Меде.

Только детей было позволительно не представлять при общем знакомстве, Андромеде же минуло шестнадцать.

— Я, матушка, благодарить Вас должна, — Андромеда была бледна и веснушки отчётливо проступили на белой коже. — Я бы так, как Вы, не смогла. Какой отвратный...

— Ещё полчаса, — сказала матушка, взглянув на золотой кругляшок часов, — и можно вернуться домой.

По правилам вежливости, визит к родным должен был длиться не менее часа.

3.

Выйдя со своими в зал, Нарцисса огляделась по сторонам и выделила знакомые лица — однокурсники Мальсибер, Эйвери, Селвин, другие слизеринцы со старших курсов.

— Андромеда, давай подойдём к ним, хоть поболтаем.

Матушка стала беседовать с леди Розье и отпустила дочерей. Андромеда разговорилась с сокурсниками, а Нарциссе было нечего сказать своим, и она больше прислушивалась к тому, что говорилось вокруг. Вдруг знакомый, давно не слышанный голос за спиной произнёс:

— ...Точно тебе говорю. Посмотрим?

— Успеем? — спросил другой знакомый голос, удаляясь.

Нарцисса повернула голову и, вытягивая шею, приметила двоих уходящих. Осторожная, она шагнула назад, и кружок слизеринцев сомкнулся на том месте, где она только что стояла. Нарцисса змейкой завиляла меж наполнявших зал людей, догоняя и стараясь оставаться незаметной. Зачем она это сделала? «Затем, что ветру и орлу и сердцу девы нет закона». К тому же, у неё в запасе было полчаса, ведь так? Двое прошли через высокие входные двери наружу; Нарцисса выскользнула за ними на крыльцо и огляделась: торопясь, две фигуры заходили за угол. Нарцисса на носках побежала вслед, гравий похрустывал под шевровыми туфельками. За тыльной стороной дома начинался склон и дом оказывался выше, чем с фасада. У самой земли шёл ряд подвальных окошек, дерновая дорожка отделяла фундамент дома от шеренги подступавших высоких старых деревьев. Чтобы оставаться секретной, Нарцисса встала за дерево и наблюдала, как двое присели у одного из окошек и глядели внутрь.

— Экая гадость, — сказал темноволосый.

— Да ведь про такое только прочесть можно, а тут — на тебе, сидит, — отозвался светлый.

— Как хочешь, а это противно. И противоправно, — темноволосый поднялся слитным гибким движением.

— Милашкой это не назовёшь, но свидетельством Его огромной мощи — да. И сколько открывается возможностей... — светлый резко и ловко вскочил на ноги.

— Надругательство это, вот и всё; а возможности лично я вижу — только гнусные, — темноволосый передернул крепкими плечами и добавил: — Если хочешь слушать — то пора идти.

Двое удалялись в противоположную сторону, обходя дом вокруг, и обогнули угол. Нарцисса бросилась к насиженному месту и опустилась на влажный весенний дёрн; приставив ладони щитками по сторонам лица, чтобы отблески стекла не мешали, она приблизила лицо к окошку. Внутри в темноте маячила белёсая фигура, Нарцисса напрягла глаза, чтобы разглядеть, и вдруг прямо перед её лицом выросла ужасная белая морда с оскаленным ртом и бельмами глаз. Костлявые пальцы заскребли по стеклу, пытаясь дотянуться до Нарциссы. Она отпрянула с воплем, опрокинулась навзничь, щиколотку пронзила боль. Нарцисса, пятясь, отползла от стены, подобралась и села, всё ещё с ужасом, открыв рот и задыхаясь, смотря на окно. Топот ног замер возле неё и полы мантий заколыхались рядом.

— А я думал — показалось, а это действительно Вы, мисс Блек, — словно в светской гостиной обратился к ней Малфой.

— Там, это...— Нарцисса подняла к нему лицо.

— А это инфери, мисс Блек, — с приятной улыбкой продолжал Малфой. — Не желаете ли встать? — и Малфой протянул ей руку.

Нарцисса сжала его кисть грязными пальцами, Малфой обхватил её запястье и напряг бицепс. Поднявшись было, она охнула и, чтоб не упасть, ухватилась за Малфоя двумя руками. Ей было всё равно, что она цепляется за другого человека, что пачкает его одежду, что её собственная извожена в грязи. Она ощущала только животный ужас, боль в ноге и радость от того, что она не одна.

— Она стоять не может, — с досадой сказал сзади Младший Нотт.

— Мисс Блек, Вы можете стоять? — любезно спросил Малфой.

— Нога, — неосмысленно ответила Нарцисса.

Не обращая внимания на грязь, Младший Нотт встал на колени и взял её ступню в ладони.

— Похоже, вывих. А может и нет. Я заклинание наложу, а потом к врачу надо, — Младший Нотт по-прежнему обращался к Малфою.

В несколько взмахов палочки облегчив боль и очистя одежды, Нотт взял себя одной рукой за запястье другой и протянул руки Малфою. Тот тоже сделал уголок и они соединили руки,— получился квадрат, затем они пригнулись, так что квадрат из рук оказался возле бедра Нарциссы.

— Ну? — Нотт глядел на неё, подняв брови.

— Присаживайтесь, мисс Блек, мы отнесём Вас в дом, — перевёл Малфой.

Нарцисса замотала головой и покраснела.

— Так, — распрямился Нотт, — кокетничаем. Ладно, Малфой, ты иди, а я всё там уже слышал, я с ней поплетусь потихоньку.

— Мисс Блек, оставляю Вас в надёжных руках, — Малфой шутливо поклонился и зашагал прочь.

— Малфой! — крикнул ему вдогонку Нотт. — Скажи там Средней Блек, пусть навстречу выйдет.

Нотт встал возле Нарциссы и согнул свою руку:

— Опирайся. Пошли.

Какое-то время они шли молча, потом Нотт развернулся к Нарциссе:

— Охота тебе как воробью скакать. Давай отнесу.

— Спасибо, я дойду, — тихо ответила она.

— Сестра твоя уже сидела бы на руках и хохотала, а вы все — зефир в сиропе... — Нотт дёрнул щекой и больше с ней не говорил.

На крыльце дома уже стояла Андромеда:

— Эридан Нотт, что с ней? — у Блеков прилюдно не ругают, а игнорируют провинившегося.

— Любопытство сгубило кошку. Встань с другой стороны, прикрой её; как зайдём — сразу двигайте поближе к камину, а я схожу за вашими родителями. Правда, вы пропустите речь о спасении магии, — ну да наверстаете в другой раз.

— Вот и дивно, что пропустим, — Андромеда заправила прядь волос и взяла Нарциссу за руку.

— Вот как? А сестра твоя у него там в первых рядах. Впрочем, у вас всегда каждый сам за себя был. Или вернее — каждый против всех.

Андромеда выпрямилась:

— Ты, Нотт, реши, кто тебя раздражает — мы или Волдеморт. Спасибо, что помог.

Она потянула Нарциссу ко входу и уже открывала дверь, когда в спину им прозвучало:

— Волдеморт.

4.

Они так и остались на крыльце, и Нарцисса следила, как сперва отрывисто и недоверчиво, нащупывая верный тон, а потом всё искреннее эти двое говорили друг с другом.

— ... Мы сразу хотели уйти, и если бы она не пропала, уже дома были бы...

— ...Он не врёт, а передёргивает факты, но чтобы это понять, надо копаться в маггловской и магической истории, — а кого на это хватит. Проще поверить, а оратор он прекрасный...

— ...Выглядит чудовищно. Это что же над собой сделать надо, чтобы облик потерять...

— ...Мягко стелит, да жёстко спать. Пока ты не с ним — он тебе как отец родной, а как вступил — всё, исполняй что велели...

— ...Лорды при нём рта не раскрывают...

— ...И очень мощный волшебник, сильнее всех, кто вокруг. А сила притягивает; кажется, когда ты рядом с ним — сам сильнее делаешься...

Нарцисса попыталась перенести вес на повреждённую ногу:

— А я стоять могу! Наверное, это был только вывих, спасибо, мистер Нотт.

Нотт твердеет лицом и замолкает, отстраняется от Андромеды. Но Андромеда — не зефир в сиропе:

— Ну и прекрасно. Иди прямиком к матушке, а мы здесь поговорим.

И Нотт глядит на неё, и улыбается в первый раз за всё время.

Нарцисса пошла в дом.

5.

— ... Над Магической Британией сгустились тучи! С каждым часом маггловские учёные усложняют оружие магглов, не заботясь о сохранности этого мира. Я обращаюсь к молодёжи — расспросите своих родителей о войне с Гриндевальдом! В тот же период шла мощная маггловская война. Пострадали ли магглы от нашей войны? Нет ни одного их свидетельства о магическом ущербе. А пострадали ли маги от маггловского оружия? Вспомните бомбёжки Лондона! Наши заклинания и родовая защита жилищ не всегда выстаивали под их обычными бомбами.

По залу пронёсся гул голосов, многие подростки переглядывались с родителями.

— С тех пор магглы усовершенствовались, они обладают мощнейшим боевым зарядом, способным уничтожить Землю — и их правительства соревнуются друг с другом, у кого накоплено больше. Любое испытание такого оружия выгрызает дыры в нашей с ними общей планете и отравляет всё живое вокруг. Маги тихоокеанских островов были поражены, болели и умирали наравне с магглами после этих испытаний. Правительства развитых стран уничтожили без объявления войны тысячи мирных жителей, — и ни один преступник из этих правительств не был осужден и смещен с поста. Там на столах разложены образцы маггловской периодики и выдержки из их научных журналов. Почитайте, что они сами пишут о себе.

Людская масса заворочалась, по рукам пошли печатные листы.

— Маггловские изобретения, призванные облегчить им жизнь, потребляют огромное количество энергии и выбрасывают гигантское количество отходов. Планета загажена и истощена, а безнравственные магглы не умеряют свои аппетиты. Но если вы спросите меня: «Можем ли мы взять под контроль магглов, должны ли мы это сделать?» — я скажу вам: «Нет». Нас слишком мало. Чтобы контролировать только Англию, понадобятся усилия всей Магической Британии, каждый из вас должен будет отказаться от личной жизни и работать на износ; при этом магглы Шотландии и Ирландии останутся бесконтрольны. В масштабах же всего мира мы, маги — песчинка.

Слушатели заволновались, раздались громкие голоса, но подкреплённый Сонорусом оратор продолжал:

— Если вы спросите меня: «Должны ли мы покориться своей участи, ожидая, пока яблоки в нашем саду не станут ядовитыми от очередного взрыва маггловской бомбы?» — я скажу вам: «Нет, мы можем и будем решать свою судьбу!»

Воздействуя на отдельных главарей маггловского сообщества, мы будем предупреждать чудовищные планы их правительств. Окорачивая зарвавшихся умников, мы сможем не допускать внедрения гибельных изобретений. Пока что, только пока, мы еще в состоянии спасти мир от этих безумцев, но скоро будет поздно, их учёные давно работают над возможностью управлять людским разумом, и скоро толпы магглов превратятся в чудовищные орды инферналов, послушных воле своего хозяина!

— А как вы сможете спрогнозировать риск от принятия магглами какого-то решения? Мы не компетентны в их науке, — голос Сигнуса Блека заполнил паузу, подготовленную оратором для реакции публики.

6.

Отец! Нарцисса обернулась на голос. Когда он пришёл? Маги расступились и он стоял на пустом пятачке, прямой и одинокий.

— Господин Блек, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, господин Волдеморт.

— По многим вопросам мы получаем информацию от самих магглов. Мы не магглофобы, какими многие пытаются нас представить. Мы лишь выступаем за распределение ролей в этом мире.

— И какова в нём роль магов, на Ваш взгляд?

— Связующая, поддерживающая и охраняющая мироздание. Именно способностью чувствовать и направлять магию, ткущую этот мир, мы отличаемся от магглов.

— А роль магглов?

— А это не наша забота. Они сами выбирают себе роли и играют их по своему усмотрению. Нам есть до них дело лишь тогда, когда они... скажем, заигрываются.

По залу прокатился смех.

— И каковы конкретные способы воздействия на неугодных Вам магглов? — казалось, отец поставил целью добиться от Волдеморта какого-то невыгодного тому признания.

— Убеждение, убеждение, и ещё раз — убеждение... всеми доступными нам средствами.

Раздались аплодисменты, хохот, возгласы. Подавленное настроение, создавшееся от просмотра маггловской прессы и грозных предупреждений оратора, сменилось бодрой уверенностью.

— Включая Обливиэйт, Империо и Круцио?

Зал замер.

— Господин Блек! Наше Министерство Магии применяет Обливиэйт направо и налево. Мы же утверждаем, что вмешательство в личность человека — не важно, подчеркну, маггла или мага, является исключительно крайней мерой. Однако за последние тридцать лет лет группа стирателей памяти в Министерстве увеличилась втрое. С тех пор, как хорошо известный Победитель Гриндевальда проводит свою политику либерализации, в Министерстве занимают посты выходцы из магглов и именно они не церемонятся со своими бывшими соплеменниками. Подобное безнравственное обращение с личностью никогда не было характерно для истинных волшебников,— нас слишком мало и мы с молоком матери впитали уважение друг к другу. А магглов — миллионы, и на протяжении всей своей истории те из них, кто обладает властью, уничтожают подвластных себе. Обратитесь к их историческим сочинениям, не побрезгуйте. Теперь же магглорождённые привносят эту чудовищную практику в наше общество. Что до самих магглорождённых волшебников — они не живут магией, они пользуются ею, как игрушкой, удовлетворяя своё тщеславие. И здесь, господин Блек, мы целиком и полностью поддерживаем Ваши инициативы по ограничению доступа во власть магглорождённых.

Публика зашумела. Волшебники переговаривались, кивали на Сигнуса Блека.

— Касаемо применения прочих заклятий — я предлагаю всем, за исключением дам, взглянуть на запечатлённые магглами деяния их лидеров. А потом я попрошу каждого из вас ответить самому себе, чего заслуживают эти существа.

Несколько человек внесли огромное зеркало и установили его на ораторском возвышении. По зеркалу пробежала рябь, оно потемнело и отразило железные ворота с изогнутой надписью «ARBEIT MACHT FREI». Буква «В» в надписи была перевёрнута...

7.

В зале творилось неописуемое. Рыдания дам смешивались с возмущенными криками, громогласные требования прерывали обличительные речи. Сигнус Блек был забыт, волшебники рвались к Волдеморту, где-то составляли петицию в Министерство, где-то стихийно записывались в тут же создаваемый добровольный отряд... Лорды Нотт и Розье пытались организовать порядок допуска к Волдеморту, мастер Мальсибер прикрывал его со спины, оба Лестрейнджа успокаивали дам, мастер Эйвери собирал вокруг себя подростков. Нарцисса в полубреду пробиралась к отцу — не видя его, а только помня то место, где он стоял в одиночку. Стараясь не быть сбитой с ног, она увёртывалась от столкновений, но иногда получала удары локтями; ступни её были оттоптаны.

— Вот ты где, — рука матушки вцепилась в её плечо и притянула к знакомо пахнувшей мантии. — Где твоя сестра?

— Андромеда на крыльце. Где отец?

— Наружу, живо! — скомандовала Друэлла, и они вдвоём выбрались из зала. В холле тоже сновали волшебники, но было гораздо просторнее, а главное — тише. Друэлла подвела Нарциссу к камину и поднесла к губам руку с обручальным кольцом. Прошептав что-то, она коснулась кольца палочкой, затем с сомнением посмотрела на дочь:

— Одну я тебя, пожалуй, не оставлю. Андромеда с кем?

— С Младшим Ноттом, — оторопело ответила Нарцисса, гадая, как матушка узнала, что Меда не одна.

— Пойдём, — хмыкнула матушка.

Они не вдруг увидели Меду. Она и Нотт уже не стояли, а сидели сбоку высокого крыльца, свесив вниз ноги. Сидели не очень близко, но под Андромедой была подстелена пола чужой мантии. И так отличалась эта картина от умопомрачения, творившегося в зале, что Нарцисса почувствовала, будто очнулась от ночного кошмара. Нотт и сестра, уловив движение на крыльце, одновременно обернулись, а матушка всё продолжала смотреть на них, и лицо её было задумчиво—нежным.

— Здравствуйте, Эридан, — спокойно сказала матушка.

— Добрый день, миссис Блек, — Андромеда и Нотт поднялись.

— Нам пора, дорогая, — обратилась Друэлла к дочери. — Мы ждём у камина. До свидания, Эридан.

— Всего доброго, миссис Блек.

В холле у камина стоял отец, и Нарцисса чуть не бросилась к нему, чтобы убедиться — всё хорошо, с ним всё в порядке. Но выражение лица Сигнуса Блека сдержало её искренний порыв лучше, чем любые правила политеса. Матушка остановилась почти вплотную к мужу и быстро взглянула в его глаза. Отец поморщился и произнёс скрипучим голосом:

— Поздравляю, у него своя армия.

Он сжал кулак и продолжил сквозь зубы:

— Многие сохранили разум, многие передумают к завтрему, но если он так по всей стране, мерзавец...

Раньше отец не бранился при дочерях.

Сзади уже подходила Андромеда. «Открытый полдень» для Блеков был завершён.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

«Затем, что ветру и орлу и сердцу девы нет закона» — А.С. Пушкин, «Езерский».

«ARBEIT MACHT FREI» — «Работа делает свободным», надпись на воротах фашистских концлагерей. Изогнутая надпись с перевёрнутой В — Освенцим.

Музыка к шестой главе:

http://www.youtube.com/watch?v=1K61pfJcBuQ&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

Глава опубликована: 01.02.2013

1.

Летнее солнце припекало макушку; они всё разговаривали и разговаривали, а меж тем время старта приближалось, и не было уже никакой надежды, что их беседа прервётся сама собой, что кто-то из них оглянется на публику и скажет что-нибудь вроде: «Ну, заболтались мы, надо пойти команду набрать».

И стоять в ожидании, что тебя заметят, было глупо, как и глупо было рассчитывать на то, что если заметят, то не ограничатся приветствием, а позовут участвовать. Поэтому, надев самую легкомысленную улыбку, она подошла сама.

— Извините, миссис Лестрейндж, я похищаю ваших кавалеров — сейчас начинаются гонки. Все ждут только именинника; осталось лишь четыре свободных лодки.

И они умолкли, перестали наконец-то сходить с ума, как сходили с ума все в последнее время. Перестали возражать и доказывать, а посмотрели на неё и огляделись вокруг, и их лица постепенно приняли нормальное, расслабленно — праздничное выражение, как и полагается на дне рождения. Тяжеловесный Гойл хлопнул Родольфуса по плечу, Родольфус страдальчески сложил брови и они рассмеялись — раньше Родольфус и Гойл были основными соперниками в гонках, но по традиции эта забава — только для холостых, и сейчас Родольфус оставался на берегу. И тут же к Малфою подошла Элспет Пейдж, а Гойл зашагал к Марион Харпер — значит, эти договорились заранее. Оставалось всего трое незанятых мужчин: Уоррингтон, Монтегю и МакНейр, две вакантные лодки и не менее пяти свободных девиц; а Беллатрисса уже начинала щурить глаза, готовясь отомстить за «миссис Лестрейндж» и «кавалеров». Сердце сказало ей: «Ай!», разум сказал: «Зачем подошла...» — и тогда она набрала воздух в лёгкие и улыбнулась уж совсем лучезарно.

— Мисс Блек, не составите мне компанию?

Е-е-есть! Мерлин, да я составлю Вам всё, что угодно!

— Э-э... Думаю, да, мистер МакНейр.

Малфой-мэнор стоял на высоком берегу излучины реки, обтекавшей выступ склона. От фасада до реки было не меньше полутора миль и летом её не было видно из-за густых крон растущих вдоль склона деревьев. С тыла река подходила ближе к дому, там для гостей была устроена финишная трибуна, с которой они могли наблюдать последний этап соревнований. На летних праздниках в поместьях было принято устраивать водные катания, и только у Малфоев, с тех пор, как Люциус стал приглашать в мэнор соучеников, катания превратились в борьбу эго. Экипажи состояли либо из холостяка-гребца и девушки-рулевого, либо из двух подростков на вёслах — тогда требовалась слаженная работа команды, ибо рулили гребками вёсел, а не кормовым рулём. Участники собирались на сходнях у старта, зрители аппарировали, мельтешили меж мэнором, сходнями и трибуной, создавая весёлую неразбериху. Кто не умел аппарировать — терроризировал замотанных малфоевских эльфов или добирался самоходом.

Вначале они пошли, но Нарцисса не поспевала за своим спутником.

— Времени мало, — сказал МакНейр, — до реки пешком минут двадцать. Искать эльфа, позвать Вашего отца или аппарируете со мной?

Она вспомнила «зефир в сиропе», и как у Нотта дёргалась щека, — мужчины любят таких, как Белла. «Сидела бы на руках и хохотала» — значит, Нарциссе нужен прямой взгляд и улыбочка:

— Ну, если нас не расщепит по дороге...

МакНейр хмыкнул — а потом зашёл к ней со спины, положил предплечье на её ключицы, обхватил ладонью плечо и прижал её лопатки к себе. От неожиданности она поперхнулась, и в тот же миг они аппарировали.

На сходнях МакНейр моментально убрал свою руку и зашагал к лодкам. Только ступив на днище, он оглянулся на Нарциссу:

— Как Вам эта лодка, мисс Блек?

— Шикарно! — злясь на саму себя, ответила Нарцисса. Быть Беллой давалось ей непросто.

Впрочем, вряд ли кто что заметил. На сходнях переговаривались одновременно три десятка молодых людей, скрипели уключины, древо стучало о дерево; то и дело взвизгивали девицы, плескала и искрилась под солнцем вода. Нарцисса заметила Рабастана и Регулуса, уже сидевших в лодке на середине реки; увидела, как Младший Нотт помогает сойти Андромеде; как Элспет, смеясь, откидывает голову и как Малфой пробегает глазами по её шее. Нарцисса подошла к краю причала и, не обращая внимания на протянутую ей руку, легко спрыгнула в лодку; сохраняя равновесие, она шагнула на корму и села у руля, поджав ноги под лавку — эгоистичное четырнадцатилетнее чудовище.

2.

Стук-плеск-стук-плеск — тёмные валы расходятся за кормой. Они c трудом оторвались от большинства участников; на старте лодки сбились в кучу, неопытные гребцы брызгались и задевали друг друга, и МакНейр грёб скупо и осторожно, а Нарцисса, виляя рулём, уклоняла их суденышко от ударов. Теперь Уолден грёб длинными мощными движениями, откидываясь назад и отводя локти. Злость развеяло свежим речным ветром, накатил азарт. Нарцисса правила на середину реки, где течение становилось их союзником, ставила лодку в кильватер другой, шедшей впереди, и когда до соперника оставалось полкорпуса, резко поворачивала руль. МакНейр делал несколько особенно сильных гребков — и они обгоняли. С побежденной лодки кричали — иногда весело, иногда — расстроенно, Уолден усмехался и Нарцисса чувствовала, что он и она — заодно, и вместе они выиграют.

Река разделялась на два рукава, огибая остров; Гойл выбрал спокойный широкий рукав, и у Нарциссы с МакНейром появился шанс обогнать его, пройдя в стремнине узкого протока. Зажатая меж берегом и островом, река неслась и бурлила; Нарцисса вцепилась в руль, направляя нос на гладкие языки воды меж белых бурунов, МакНейр то и дело оглядывал воду через плечо.

— Я знаю что делаю, греби! — крикнула Нарцисса, ярясь от его недоверия.

Сзади раздались громкие голоса, Нарцисса обернулась и увидела лодку Малфоя, входившую в проток.

— Здесь камни, надо было там! — жалобно причитала Элспет.

— Держи руль! — командовал Малфой.

Да он и ведёт и гребёт — оценила Нарцисса. Элспет уже не выглядела игривой завлекалочкой, как на сходнях, и Нарцисса возликовала.

— Я боюсь, — взвизгнула Элспет.

— Удиви меня! — взревел Малфой.

Большой валун торчал посредине протоки, слева от него, у острова, вода была глубока и особенно быстра, и выносила прямо в течение главного русла за оконечностью острова; справа от валуна был небольшой перекат, за которым начиналась длинная нудная отмель. Изначально Нарцисса стремилась влево — хоть там и окатит водой, но сразу вынесет вперёд. Малфой грёб фанатично, и МакНейр, осторожничая, терял преимущество, беся Нарциссу. Визг Элспет словно зажёг свет в её голове, и Нарцисса, повинуясь наитию, двинула лодку вправо, к перекату и отмели, не оставляя Элспет выбора. Две лодки обошли валун почти одновременно, послышался вскрик, и лодка Малфоя, крутясь, выскочила из-за камня. Мокрая с головы до ног, Элспет сжалась на корме, бросив руль, и уже начинала рыдать. Малфой с силой выравнивал лодку, еще не веря, что для него гонка закончилась. Незамутненная радость удавшейся мести заполнила грудь Нарциссы. Мести за ожидание выбора, за их увлечение другими женщинами, за собственную незначительность для них — за всё, что она ощущала, но вряд ли могла выразить словами. Глаза её горели и губы сжимались, она едва сдерживалась, чтобы не заорать МакНейру: «Вперёд!»

МакНейр, однако, подгрёб к Малфою:

— Как вы тут?

— Справимся, — с досадой ответил Малфой.

Нарцисса и МакНейр вышли в главное русло. Гойл по-прежнему был впереди, но только он — остальные лодки они обошли.

— Скверно получилось, — сказал Уолден Нарциссе, налегая на вёсла.

— Не важно! Время теряем! — резко откликнулась Нарцисса.

— Что?

МакНейр распрямился и прекратил грести. Они перестали быть заодно, но Нарцисса пока не уловила этого, а только видела, что их обгоняют, и не знала, как ей привести МакНейра в чувство.

— Всё нормально, её обрызгало — какая разница, нечего было в лодку садиться, если воды боишься! Да ей вообще всё равно, победить или нет, — она пошла, чтоб Малфою ноги показывать! — про «ноги показывать» была не собственная фраза — Нарцисса слышала, как в Хогвартсе две девицы обсуждали третью. Сейчас эти слова казались достаточно взрослыми, чтобы пронять гребца.

МакНейр смотрел на Нарциссу, как на новую зверюшку Кеттлберна. Потом он взялся за весла и пересёк реку поперёк, пропуская бегущие лодки.

— Мы проиграем, — Нарцисса ошеломленно глядела на Уолдена, чувствуя себя беспомощной.

— Всё, приехали. Вылезай, — МакНейр пристал к берегу.

3.

Нарцисса продолжала сидеть, всё ещё не веря.

— Зачем же ты-то в гонки ввязался? Тебе что, не важно было победить? — она забыла про вежливость, про формулы обращения, — ей хочется вцепиться в него ногтями. Вместо этого она с силой дергает себя за ворот.

— Зачем я — это моё дело, — МакНейр прищурился. Так он тебе и сказал, дерзкая малявка, Принцесса Мышка, стоявшая там с улыбкой до ушей и с отчаянием во взгляде. — А побеждать любой ценой я не собираюсь.

— Какой ценой?! Мы что — им лодку пробили?

— Не в них дело, а в тебе, — разговор принял неожиданный оборот, вдруг из нападающей Нарцисса сделалась обороняющейся.

Меж тем мягкая волна чуть сдвинула лодку с места, и потихоньку течение увлекло её вперёд.

— Гонки — это всего лишь игра, забава. А ты в исступление приходишь, забываешь себя, — МакНейр вложил вёсла внутрь лодки и уже не собирался прекращать разговор.

— Ты что — воспитываешь меня? Я тебе что — девочка маленькая?

— Нет, почему же. Маленькая до «ног» не додумалась бы.

Нарциссе делается неловко, но лишь на секунду, а МакНейр продолжает:

— Ты за что так Пейдж не любишь?

Что ей ответить? Правду? «Я не её не люблю — я люблю вас, а вы все меня — нет». Или: «Мне важнее всего — быть заметной, популярной, желанной, и менее важно — почему заметной. Оттого и гонки, и резкие слова». Или: «У меня тоже есть шея и ноги, я тоже хочу, чтоб мужчины скользили глазами...» Всё это так, и нечего сказать вслух.

Нарцисса горько вздыхает и говорит:

— Ты ничего не понимаешь. При чём здесь Пейдж...

Она не сознаёт, что для более взрослого МакНейра её слова звучат совершенно определённым образом. Он внимательно смотрит на Нарциссу; потом оглядывает реку, где медленно сама собой плывёт лодка Малфоя, Люциус и Элспет сидят на одной скамье; и снова серьёзно смотрит на Нарциссу. Молча, аккуратно выводит вёсла и плавно и ровно гребёт к финишу. Понурая Нарцисса опускает ладонь в воду и дает струям ласкать свои пальцы.

4.

Когда они прибыли, на помосте уже было пусто; привязанные к нему, теснились в воде ненужные лодки. Деревянная, увитая цветами и зеленью, лестница уходила вверх по склону к мэнору. Вылезая из лодки, Нарцисса равнодушно опиралась на руку МакНейра и думала об отце, и о том, скоро ли домой.

На середине лестницы она остановилась, чтобы поправить одежу, и, пробегая пальцами по воротнику, нащупала на шее оборванный конец цепочки. Нарцисса потянула за него, одновременно подставляя ладонь, чтобы поймать кулон, но уже по легкости скольжения почувствовала, что цепочка пуста. Очевидно, она порвалась, когда Нарцисса бесилась и дёргала себя за ворот. Она глянула под ноги, посмотрела на уходящие вниз ступени — кулона не было. Досадуя и боясь, Нарцисса пошла вниз, внимательно рассматривая лестницу и дошла так до пристани. Кулона не было.

— Нарцисса, что случилось? — раздался сверху голос МакНейра.

Машинально отметив про себя, что теперь она не «мисс Блек», Нарцисса отмахнулась — сейчас ей было лучше одной. Склонив голову, она мелкими шажками прошла весь помост до лодок. Оставалось только две возможности — либо кулон лежит в лодке, либо упал в воду, когда она вылезала. У Нарциссы засвербело в носу. Она спрыгнула в качающееся суденышко и встала на коленки, шаря по днищу. Послышались шаги и МакНейр присел на корточки на краю пристани:

— Что пропало?

— Кулон, — сглотнув комок в горле, ответила Нарцисса.

МакНейр поднял бровь и пожал плечами:

— Акцио кулон?

— Талисман... — Нарцисса с каждым словом была ближе к слезам.

МакНейр пересел, удерживая лодку от качки. Талисманы не подлежали заклинаниям, теряя от них силу.

— Как он выглядел?

— Круглый, платиновый, нарцисс из жемчуга, серединка — желтые бриллианты, — Нарциссе было неловко описывать постороннему такую личную вещь; талисман не давали ни посмотреть, ни потрогать.

МакНейр зорко вглядывался, рассматривая и днище лодки и дно реки, но ни он, ни Нарцисса ничего не находили.

— В одежде посмотри, может, зацепился где-то, — МакНейр встал и, повернувшись к Нарциссе спиной, зашагал к подножью лестницы, походя оглядывая пристань. У первой ступеньки, там, где меж помостом и лестницей была узенькая полоска травы, он присел и зашевелил пальцами в стебельках.

— Нарцисса! — позвал Уолден, не оборачиваясь.

Нарцисса выбралась из лодки и подбежала к нему.

— Бери, — не вставая, МакНейр прижимал двумя ладонями траву, а в зелени меж его рук косо стоял платиновый ободок.

Ликуя, Нарцисса вытянула талисман из травы и зажала его в кулак; сияющими глазами она смотрела на Уолдена.

МакНейр усмехнулся и повёл плечами:

— Апрель, — непонятно сказал он, — то дождь, то солнце.

Но Нарциссе было плевать и на загадки, и на недавнюю ссору — сейчас жизнь была легка и небеса чисты, МакНейр — герой, а она сама — красавица.

— Ушко сломалось или цепочка порвалась?

— Цепочка...

— Цепочка простая? — на всякий случай уточнил Уолден — не заговорённые от разрывов цепочки не влияли на магию талисманов, и чинить их следовало инструментами, а не Репаро.

— Ага. Вот.

— Пойдём, починю.

Нарцисса даже не задумалась, как он собирается чинить — раз сказал, значит сделает; она снова ему доверяла.

Возле мэнора продолжался праздник — знакомые лица, фуршет, большие и малые группы гостей, смех и разговоры; звучала музыка на открытой танцплощадке, Гойл и Марион танцевали в венках победителей. Нарцисса и Уолден были настолько не со всеми, они словно плыли внутри пузыря, отгороженные плёнкой от общего настроя. Сколько времени минуло с тех пор, как Нарцисса встряла в чужой разговор, отчаявшись в ожидании кавалера? Казалось, это было прошлым летом, хотя прошло чуть больше часа.

МакНейр шагал прямиком в дом, как свой человек. Войдя в холл, он миновал парадную лестницу и направился вглубь — мимо приёмных, гостиных и залов. Нарцисса шла рядом с ним, и её удивление росло — он что, здесь живёт? Ни существа, ни силы не препятствовали их продвижению. Свернув в какой-то коридор, МакНейр остановился перед дубовой дверью и достал ключ.

5.

— Заходи.

Это была мастерская.

— Ты здесь работаешь?

— В том числе и здесь.

Нарцисса вспомнила подслушанный когда-то разговор. Значит, у Уолдена получилось! Лорд Малфой принял его в дело.

— А ты очень хорошо правишь, — МакНейр доставал тоненькие щипчики, напильничек, зажигал горелку. — Откуда?

— Провёл бы ты лето с моим кузеном, — Нарцисса погрустнела. — Я в детстве у него рулевым была; он забияка был, мне приходилось быть лучше всех, иначе он дрался. Мы вообще много чего делали — и стреляли, и на пони скакали...

Нарцисса забралась коленями на табурет и опёрлась локтями об верстак, пристально глядя на работу Уолдена. Уолден задержал взгляд на её позе.

— А чего грустишь?

— Да он сейчас противный, и дружки у него такие, знаешь...

— Ну, ты тоже не всегда нимфа, — МакНейр отвел пятернёй волосы к затылку.

— Он против семьи идёт, — Нарцисса не обиделась. — Тётя жаловалась: хамит, ёрничает, всё нарочно так. Сюда вот отказался приехать.

— Угу... Перебесится, скорее всего. Слушай, сядь ровно — тут огонь, — МакНейр подложил цепочку под лупу на штативе. — А сестру «миссис» назвала зачем?

— Белла всё себя такой особенной строит, про Волдеморта своего трещит — совсем чужая сделалась. А Волдеморт, между прочим, отца дискредитирует.

— Волдеморт — огромная сила. Он взялся делать то, о чём другие только думают да болтают. Да, он подчас суров, но это скорее потому, что ему приходится противостоять не только на внешнем уровне, но и внутри нашего общества бороться за возможность действовать. А отец твой прав, только он как бы с другой стороны к той же проблеме подходит. Им бы с Волдемортом объединиться — Блек бы его в чём-то уравновешивал, на мой взгляд.

Поднимались тончайшие струйки дыма, пахло деревом и нагретым металлом. Движения МакНейра были точны и красивы, его ровные крепкие пальцы, казалось, живут сами по себе. Вот он перехватил пинцет, вот тронул раскалённым остриём кончик сероватой проволоки. Нарцисса глядела на перемещающиеся мужские руки, слушала спокойный низкий голос, и мягкая теплая истома овладевала ею. Ей нравилось, как МакНейру удавалось примирить обе стороны, — Нарцисса не любила конфликтов, и сейчас ей казалось таким логичным и правильным то, что говорил Уолден. И она продолжила разговор, вываливая МакНейру собственные сомнения, предоставляя ему разложить их по полочкам и успокоить её.

— Вот Волдеморт тянет на себя власть, хочет решать за всех. А кто ему давал право?

— Нарцисса, — МакНейр даже остановился на секунду и взглянул на неё, — кто ж такие права даст? Их берут, если достаточно сил. Любой политик так — доказывает публике, что у него есть идеи, чтоб предложить их обществу, и есть сила воли, чтобы эти идеи воплотить. Волдеморт же не идёт с палочкой наперевес на министра. Да тут бы его никто не поддержал, война нам ни к чему. А без поддержки других волшебников даже такой мощный маг, как он — ничто. Но любая политика — это борьба лидеров, и обязательно будет победивший и проигравший. Победитель будет определять жизнь общества, проигравший уйдёт в оппозицию, и оттуда будет донимать победителя, не давая тому зарваться. Готово, держи. Сильна ты, однако — такую цепь порвать.

Нарцисса подставила раскрытую ладонь под покачивающийся хвостик, Уолден разжал пальцы и цепочка щекотно скользнула в руку. Нарцисса, вдруг отчего-то застеснявшись, повернулась к нему боком, вдела цепочку в ушко талисмана и, нагнув голову, задрала локти вверх, застёгивая замочек на шее. При этом грудь её поднялась, ткань натянулась, и Нарцисса не увидела, а почувствовала мужской оценивающий взгляд. Нарцисса повернула лицо, Уолден перевел взор на верстак и стал собирать инструменты.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Смущение проходило.

— Скоро торт вынесут. Обожаю Малфоевские торты — всегда что-нибудь вылетает, сверкает, превращается. Феерия! И красивые очень. Мы можем уже идти?

— Да,— Уолден снова провёл пальцами по волосам.

— Ты только лохматишь так, — Нарциссе было легко с МакНейром. Она испытывала благодарность и ей хотелось сделать для него что-нибудь. — Надо расчесать и перехватить чуть выше.

— Ладно, в другой раз, — улыбнулся Уолден.

— Да нет, время еще есть. Хочешь, покажу, как?

— Ну, как? — МакНейр откровенно веселился.

— Э-э... У тебя расчёска есть?

МакНейр рассмеялся и покачал головой.

— Ладно. Тут колдовать можно?

— Можно, если осторожно.

Нарцисса вытянула из гнезда тот самый напильничек и положила его на верстак, сосредоточилась. Она была хороша в трансфигурации, но ей хотелось доказать МакНейру. Уолден стал серьёзнее, а Нарцисса, выдохнув, создала изящный гребень с резьбой. Судя по выражению лица МакНейра, ей удалось его поразить, и она ощутила себя хозяйкой положения.

— Садись!

— Ты что это, причёсывать меня собралась?!

— Да хватит не доверять мне! То на реке, то сейчас! Я умею! Мы в школе с девочками ещё с первого курса друг другу... Садись уже.

МакНейр странно глянул на Нарциссу, нахмурился и сел на тот же самый табурет. Нарцисса сняла ленту с его хвоста и запустила пальцы в густые русые волосы, разделяя их на пряди.

— Надо с концов начинать расчёсывать, а если как ты делаешь, от головы, то волосы сечься будут, — она щебетала, перехватывала прядки, расчёсывала и теребила его гриву; Уолден поёрзал на табурете, глубоко вздохнул.

Гребешок скользил и щекотал, ловкие пальцы пробегали по голове, проводили за ушами, касались шеи и плеч. МакНейр оказался значительно крупнее девочек из школы, поэтому ей приходилось стоять вплотную и иногда опираться на него. Неопытная Нарцисса не замечала, как понемногу твердеют его мышцы.

— Скоро ты закончишь? — спросил Уолден каким-то глуховатым голосом.

Нарцисса как раз обходила вокруг него, проверяя свою работу.

— Не спеши, успеем, — невнимательно ответила она и провела гребнем по всей длине волос от маковки через затылок и шею; зубчики прошлись по загривку.

МакНейр вздрогнул.

— Дёрнула? — Нарцисса сбоку приблизила лицо к лицу Уолдена. — Наверное, узелок был, — и она помассировала ему темя, стремясь убрать боль, потом захватила волосы в кулак и снова расчесала, трогая шею и касаясь грудью плеча.

МакНейр на секунду зажмурился, его губы давно были плотно сжаты. Надо было провести пробор, и Нарцисса замерла перед Уолденом в сомнении; в школе они садились друг другу на колени верхом — но с мужчиной это было неприемлемо. Догадавшись, она весело сказала:

— Раздвинь ноги!

МакНейр подскочил на месте и дико посмотрел на Нарциссу.

— Пробор, — удивлённо объяснила она ему, как непонятливому.

И, не дождавшись от него реакции, она толкнула свою коленку меж его, шевельнула бёдрами и встала между ног. Решая, какой пробор лучше, Нарцисса подпёрла языком верхнюю губу и задумчиво водила пальцем по мужской голове. Голубые глаза МакНейра метались, руки вцепились в колени до белых ногтей.

— Лучше всего прямой, — Нарцисса нагнула его голову вниз в тот момент, когда Уолден переводил дух, и вдох он сделал, находясь возле её груди, от души втянув её запах.

— Во-от, теперь заводим за уши, с боков поднима-а-ем, — зайдя ему за спину, она вела ладонями в такт словам. — Руку давай, перехвати.

Рука, накрыв её кисть, дрогнула, пальцы оказались холодными, но Нарцисса уже завязывала ленту.

— Всё! Отлично! Пошли?

Уолден продолжал сидеть. Он смотрел в пол и словно чего-то ждал, слегка покусывая губу; потом прочистил горло, и с сомнением взглянул на Нарциссу.

— Пойдем же, торт будет,— Нарцисса переминалась у двери, недоумевая.

— Торт?! — с коротким смешком выговорил Уолден. — Ты... — он сглотнул. — Тебе сколько лет?

— Четырнадцать, — пожала плечами Нарцисса и честно добавила: — в мае исполнилось...

— Ф-ф-у-ух, — громко выдохнул МакНейр и с силой потёр ладонями лицо. — Иди, милая. Иди... торт есть. Я позже подойду.

6.

Нарцисса стояла на крыльце мэнора, вдыхала тёплый летний воздух и поглядывала по сторонам. Одна, она не чувствовала себя одинокой. Её родные, друзья и знакомые — все были здесь, рукой подать, как будто невидимые нити тянулись от неё с высоты крыльца — вниз к этим людям. Можно было спуститься и присоединиться к любой компании; а можно остаться здесь и быть вместе со всеми, но не рядом ни с кем. Сейчас не её выбирали, а она присматривала себе путь. Искренняя в непонимании, безжалостная в своей наивности, Нарцисса присела на балюстраду, наслаждаясь состоянием безвременья. Позади неё растворились двери мэнора — это эльфы левитировали волшебный торт.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Музыка к седьмой главе:

http://www.youtube.com/watch?v=6oKUTOLSeMM&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

Глава опубликована: 07.02.2013

1.

Консервативная газета «Завтрак с аристократом» опубликовала тезисы Сигнуса Блека. В ответ либеральное «Утро в волшебном лесу» предоставило слово Альбусу Дамблдору. Сатирический еженедельник «Три Боггартыря» скрестил оба интервью в шуточной полемике, доказывая, что противники вовсе не противники, а тайные союзники, желающие заучить молодёжь до потери палочек. «Ежедневный пророк», как всегда, писал, что трудно что-либо предсказать, но Министерство на верном пути. «Путешествие Магической Тайны», журнал, основанный магглорождёнными, заявлял, что всё, что нам нужно — это любовь; а радикальный «Полёт валькирий» голосом Волдеморта кричал про маггловское окружение, про то, что магическое отечество в опасности и что надо держать палочки сухими. И лишь «Морганушка» оставалась оплотом здравомыслия, рассуждая о мантиях для грудного вскармливания и самоочищающихся подгузниках.(1)

В лондонском доме Блеков атмосфера напоминала предсвадебную, только невестой на сей раз был проект Блека и Компании, получивший полное одобрение Министерства. С утра до ночи шли консультации, выпивались галлоны чая, камин в холле не справлялся с приёмом и отправкой гостей — пришлось открыть личный камин Сигнуса в кабинете. Сам кабинет постоянно то расширялся то уменьшался, в зависимости от числа совещавшихся, и отцовский домовик замучился поправлять ковёр. Школа ворвалась в лето, упразднив каникулы — по дому шествовали профессора Хогвартса, и авторы учебников, до сих пор бывшие именами на переплётах, обретали плоть, выходя из тёмного жерла.

Неизменно присутствовали авторы проекта: аналитик сэр Гринграсс, эрудит и философ лорд Стреттон, профессор гербологии господин Бири и мадам Гуссокл — талантливейшая ведьма, автор учебников по заклинаниям; в качестве постоянного консультанта практически поселился в доме живой и остроумный маггловед Вильгельм Вигворт, смешивший Нарциссу сравнениями быта магглов и магов. Иногда, к радости девиц Блек, сэр Гринграсс приходил с сыном, а где Арктур — там и Эридан Нотт; лорд Стреттон приводил своего Толемана — равенкловца на курс младше Андромеды, и у молодёжи образовывалась компания. В обязанности девиц вменялось разнести гостям первую чашку чая, а после они были свободны, как ветер. Обычно все отправлялись на Косую аллею, где, по мнению Нарциссы, «сходили с ума». Казалось, этим летом никто не уезжал на курорты, и загородные угодья осиротели — аллея была запружена народом, в кофейнях витийствовали ораторы, газеты шуршали и опадали под столики; не знавшие морщин лбы усиленно хмурились, а увядшие щеки, напротив, разгорались румянцем. Иной раз споры переходили в свары, выхватывались палочки и Эридан с Арктуром срочно аппарировали девушек домой; однако, по взаимному уговору, родителям ничего не сообщали. Нарцисса обожала ощущение причастности к событиям и молочный коктейль от Фортескью.

2.

Двадцать восьмого августа в восемь тридцать утра в атриум Министерства Магии вошел человек. Человеку было около пятидесяти лет. Он пришел не по собственной надобности, а по настойчивой просьбе старого школьного товарища; этот товарищ теперь имел большой общественный вес, и просьбы его, хоть выражались всегда вежливо, подразумевали исполнение. Человек сдал палочку на проверку и подумал, что если всё пойдет гладко, он ещё успеет взять своего мальчика в кондитерскую. При мысли о сыне он улыбнулся. Проверяющая приняла улыбку на свой счёт и сделала ему глазки. По дороге к лифту он думал о том, что настали последние денёчки, когда ещё можно обрадовать пацана просто пирожными. Сын понемногу превращался из косолапого медвежонка в плечистого самца, и скоро показаться в кафе с отцом будет для него зазорно, а начнёт он сам водить туда разных девчонок. Кстати, о всяких девочках: надо ещё раз вправить ему мозги, чтоб крепче собственного имени затвердил технику безопасности. Человек вышел из лифта и двинулся по коридору. Вряд ли мальчик уже практикует, но слишком дорогим был этот сын, чтобы позволить ему нелепую ошибку. Подходя к искомой двери, человек сосредоточился на предстоявшей ему работе. Нужно было заставить молодого начальника отдела принять на освободившуюся вакансию своего человека. Проблема осложнялась тем, что молодой имел за плечами поддержку очень сильного мага и, соответственно, мог хорохориться сверх меры. Подкуп, шантаж и запугивание оставались на крайний случай, надо было действовать спокойно и методично, убеждать, что их кандидат лучше для дела. Мужчина представил себе сидящего в кабинете непримиримого юнца, чувствующего за собой власть, силу и право, и ему сделалось тошно. Он постучал в дверь и, дождавшись приглашения, зашёл.

3.

Двадцать восьмого августа, в восемь сорок пять утра, пританцовывая в пустом холле, Нарцисса шла переменить цветы в гостиной.

— Пиии-руэт! — шепнула она большому зеркалу и крутанулась, зажав подол у бёдер. Сегодня пришёл Младший Нотт, сегодня будет Косая аллея!

Камин за её спиной чихнул и сказал:

— Какая прЭлесть.

Маленькая аккуратная старушка в сиреневом стояла в камине, весело глядя на Нарциссу блестящими глазками.

— Ты, наверное, Беллочка?

— Нет, — улыбнулась Нарцисса и сочла нужным пояснить:— Белла давно замужем. Есть Андромеда и я, Нарцисса.

— А-ха! — сиреневая вышла из камина. — Старухе Бэгшот пора привыкнуть, что увиденные утром малютки в пинетках к обеду оказываются давно замужем. Ну-с, давай мне лапку и веди — где тут у вас заседают.

В коридор уже торопливо выходил отец:

— Миссис Бэгшот! Добро пожаловать. Позвольте проводить Вас...

— Здравствуйте, господин Блек. Благодарю, меня провожает Ваша очаровательная дочь.

В кабинете, где уже собралось около двадцати магов, у Нарциссы разбежались глаза: здесь были люди-легенды; но она знала, что её миссия окончена, и приготовилась ускользнуть, когда в гуле приветствий расслышала тихий голос Бэгшот:

— Что, нравится? Хочешь послушать? Оставайся; будешь изображать опору моей старости. Твоего отца я беру на себя.

Так Нарцисса оказалась за общим столом, притиснув стул к креслу Батильды Бэгшот и ловя каждое слово.

— Дамблдор постоянно ставит нам палки в колёса, а меж тем и помещения, и сами дети — в его ведоме.

— Да-с, его постулат: любое выделение магглорождённых в особую группу есть расизм. Меж тем как речь идет об ознакомлении с культурой и традициями.

— Он утверждает, что это и так происходит в повседневном общении детей между собой.

— Ну, культурообмен несомненно происходит — Равенкло бряцает на гитарах про разлетевшиеся в дым мечты крутящихся камней...(2)

— Редукто плюс Инсендио на ментальном объекте? Любопытно... А величина камней учитывается?

— Миссис Гуссокл, умоляю Вас, не начинайте...

Вошла Андромеда и, меча глазами молнии в Нарциссу, принялась разносить чай.

— К сожалению, нам никак не удаётся добиться прямого диалога с Дамблдором. Словно у него аллергия на слова «интеграция», «ассимиляция». Сразу переходит на Гриндевальда: его идею власти над магглами, тиранию и прочее...

— Немудрено, они ведь были друзья, — раскрыла рот Бэгшот.

— Кто?!

— Альбик — спасибо, дорогая, — она приняла чашку у Андромеды,— и мой Гелли.

— Простите, ВАШ Гелли? — профессор гербологии Герберт Бири подался вперёд.

— Геллерт Гриндевальд, мой племянник. А идея эта, о власти магов над магглами для всеобщего блага — принадлежала как раз Альбусу. Помню, Гелли так загорелся! Ночь не спал, всё в книгах рылся, тезисы писал... Бедный мальчик.

Андромеда, застывшая на месте при первых словах Бэгшот, воскликнула, забыв о приличиях:

— Это невозможно! Дамблдор — светлый маг, он победил Гриндевальда!

Наступила тревожная пауза, в которой чётко прозвучал глуховатый голос Батильды:

— Светлый... В человеке много всего намешано, милая... Так же, как не бывает белой и чёрной магии, так нет одноцветного человека. Выбор — вот что определяет персону. Выбор, который мы делаем... И не единожды, а на протяжении всей жизни.

Два голоса раздались одновременно: грозный — отца и задумчивый — зоолога Саламандера:

— Андро...

— Однако...

Отец сделал жест, уступающий зоологу право говорить.

— Благодарю, — Саламандер кивнул Блеку.— И всё же, миссис Бэгшот, признаюсь, для многих из нас ваши сведения явились полным сюрпризом.

— А это уже не моя вина, дорогой мой. Я об этом говорю в своих книгах. То есть, Я — ПИШУ. А что из моей писанины остаётся после редакции Министерства, да и того же Альбуса — это другой вопрос. Иной раз мне хочется стереть своё имя с очередного учебника и правдиво указать: «Написано группой безымянных авторов».

Все авторы учебников заговорили разом, и под шумок Андромеда присела на стул возле двери.

— Но когда же они встречались? Под какой, так сказать, звездой? — прорицательница Кассандра Ваблатски, взволнованно потирая ладони, вернулась к теме Гриндевальда.

— После школы. Геллерт тогда гостил у меня. Лет по восемнадцать им было.

— Надо же! Какая старина... То есть, я хотела сказать...

Батильда махнула рукой:

— Ничего, дорогая. Глядя на присутствующих, я иной раз не верю, что все вы — уже родились.

Присутствующие переглянулись. Сэр Гринграсс с мягкой улыбкой, делавшей его похожим на Арктура, обратился к Бэгшот:

— Кто мог предположить, что общение двух достойных юношей принесёт такие плоды?

— Предугадать мы не можем, но разговаривать с нашими детьми — обязаны, — убеждённо ответила старая женщина. — Узнавать, о чём они там действительно думают, вежливо улыбаясь нам. Не отстраняться, когда они проводят время якобы у нас на виду с мальчиками и девочками из вроде бы приличных семей.

— Не очень-то они разговорчивы с нами, — задумчиво откликнулся лорд Стреттон, отец подростка.

— Так сами о себе рассказывайте, лорд! — с живостью откликнулась Бэгшот. — О своих намерениях, о мыслях; об ошибках своих и сожалениях. Они, дети, нас всегда слышат! И запомнят Ваши слова, и будут ценить Вас за откровенность. Потом, когда смогут — сами к Вам придут поговорить о своём, важном.

Задумчив стал не только Стреттон; Батильда обвела глазами собрание:

— Я чувствую, что занимаясь тогда собой, своей работой и полагая, что мой племянник всем обеспечен, хорошо воспитан, образован и умён, и сам во всём разберётся, — я не старалась действительно понять его. Я его упустила. Жалко мне его и стыдно за себя. И Альбуса я вполне понимаю, когда он, помятуя о прошлом, изо всех сил старается показать, что все люди равны. Ему тоже стыдно...

После откровения Батильды Бэгшот Дамблдор перестал казаться препятствием. Собравшиеся оживились, обсуждение стало бодрее:

— Да полноте, сколько там в год магглят поступает? В среднем пять — шесть? Умножьте на семь лет обучения — речь идет о сорока подростках. Что мы, с нашим опытом — да не справимся? А помещение — разве мало есть нежилых усадеб? Нанять на время каникул; тут тебе и ритуальная комната, и атмосфера, и есть где детям побегать.

— Нам стоит добавить магглорождённым часы в общешкольную программу! — воздел перст алхимик Арсениус Джиггер.

— Добавить можно, да только толку не будет. Скажи, дорогая, много у вас свободного времени? — повернулась Батильда к Нарциссе.

— Э.. Почти нет. Ну, у тех, кто занимается...

— Это я иллюстрирую, господа, если кто подзабыл собственные школьные годы.

— Ну конечно, спроси школяра, не прибавить ли классов... — поморщился алхимик.

— И спросИте, дорогой господин Джиггер. А пока что мы сбрасываем на них свои постановления, как, простите, корова сбрасывает на не вовремя вылезшего крота... Вот ребята и зарываются подальше от всех наших умных решений.

Нарцисса прыснула.

— Вы мне другое скажите, господин Джиггер, — продолжала Батильда. — Сколько из десяти взрослых магов сварят сами зелье от простуды? Двое, от силы. Остальные пойдут к аптекарю, и правильно сделают, не то отравятся собственной стряпнёй. А в школе они семь лет учили зельеваренье. А сколько магов участвует в общественной жизни? Все. Кто из них изучал политологию? Ни один. Мы заваливаем ребят часами формального обучения, преподаем тонкие магические науки на высшем уровне,— в то время как профессионалами становятся единицы, остальные через пять лет благополучно забывают всё, что не требуется в повседневном быту. Но вот мозги и речевой аппарат у них продолжают работать, перетирая то, что под рукой — жизнь нашего общества. А историю они не знают, закономерностей не видят — для них всё происходит словно в первый раз. Вот и получаем мы через два поколения на третье — очередной рэволюсьон!

— Отчего же, миссис Бэгшот — в Хогвартсе преподаётся история, — вступился за честь школы профессор Бири.

— Уважаемый профессор, — покачала головой Бэгшот, — история — это не набор обязательных к заучиванию фактов. Исторические хроники есть взгляд бытописателя на современные ему события, и от читателя требуется в первую очередь осмысленный подход к материалу, умение не принимать на веру, а искать и сравнивать различные версии. Анализ, обнаружение связей, и, как следствие, — выработка собственного мнения — вот чему должен учить историк.

— А в Хогвартсе студенты на уроках Бинса спят, — поддержал её Сигнус Блек, — Дамблдор, будучи директором, был обязан его сместить; если только он не ставит целью воспитывать исполнителей, не способных к критическому отношению.

— Тут интересен опыт магглов. Они придумали способ обучения во сне... — речь Вильгельма Вигворта лилась и журчала, стирая и переводя в шутку впечатление от слов Батильды и Сигнуса.

Вскоре был объявлен перерыв.

4.

Двадцать восьмого августа, в одиннадцать утра, оставив миссис Бэгшот в гостиной вместе с остальными, Нарцисса взлетела вверх по лестнице в свою комнату, чтобы схватить колдокамеру — подарок на четырнадцатилетие, и успеть заснять всех участников заседания. Это будет исторический снимок! Дверь в комнату Андромеды была неплотно прикрыта и оттуда слышались сдавленные голоса, ругающиеся культурным шёпотом:

— Ты отправилась разливать чай и пропала! Он ждал тебя два! часа!

— Мама, это была возможность раз в жизни быть среди лучших людей, присутствовать при чём-то значительном!

— Два часа человек просидел со мной в гостиной. Ты на секунду задумалась, что он при этом чувствовал?!

— Мама! Я не просила его приходить.

— Что бы меж вами не происходило — ты не имела права так с ним поступить. Если ты настолько к нему равнодушна — лучше дай ему это понять как можно скорее!

— Я сама не знаю, мама... Он очень хороший человек.

— Он более, чем «очень хороший»… Думай о живых людях, девочка; а история происходит вокруг нас каждый день, она никуда не денется.

Исторический снимок не состоялся.

5.

Двадцать восьмого августа, в час пополудни, за вынесенным наружу столиком кафе, Нарцисса и Андромеда, окруженные группой молодёжи, делились сведениями о заседании. Сегодняшние и вчерашние школяры живо интересовались темой и каждая фраза девушек вызывала волну обсуждения. Воспоминания подходили к концу, и Нарциссе, несмотря на тепло лучей славы, делалось жаль, что они не остались на вторую часть, а были выдворены матушкой погулять с Младшим Ноттом. Про Гриндевальда и Дамблдора Нарцисса не повторяла, не желая делать публичной личную боль Батильды; Андромеда тоже не упоминала об этом.

Эридан тем часом рассказывал Арктуру:

— Беседуем мы втроём в перерыве: я, Блек и Бэгшот. Оказалось, экстравагантная дама. Говорит Блеку: «Ваше поколение взяло моду умирать, не дожив до восьмидесяти лет. Я пытаюсь понять, что изменилось в мире, и пока что не нахожу никакой иной причины, кроме маггловского электричества. Сто лет назад и маггловская девушка, и я — одинаково читали любовные послания при свече. С двадцатых годов электричество пришло во все города, с сороковых — и во все деревни; не повлияло ли это как-нибудь на зародившихся тогда магов? То, что электрические приборы несовместимы с магией, мы видим на примере Хогвартса, куда магглята пытаются проносить свои звуковые машинки. Но данных пока не достаточно, да я и не доживу до статистической обработки фактов. Вот Вам, молодой человек — это она мне — и карты в руки. Желаете продолжить исследование? Я могу передать Вам все свои материалы...»

— Дама с фантазией, я бы не удержался, — улыбнулся Гринграсс.

— Материалы включают любовные послания? Иначе картина будет неполной, — тоненькая блондинка Селена Вейси подсмеивалась, глядя на Нотта. Тот поморщился.

Селена выпрямилась:

— Дорогой Эридан, зарождение магов происходит как следствие чтения ведьмами любовных посланий, каким бы скучным тебе не казался этот процесс.

Засмеялись все, кто сидел за столиком. За соседним столом разговор шёл на повышенных тонах, оттуда донеслось:

-...Разберёмся без магглорождённых! Они разжижают наше общество. Благодаря Дамблдору их ассимиляция стала необязательной; нахватавшись по верхам культуры обоих миров, они сделались отдельной прослойкой, относящейся и к тому, и к этому миру, а точнее — ни к тому, ни к этому.

Растрепанный юноша стоял, вцепившись в спинку стула и раскачивал его:

— Вот они заучивают заклинания, зазубривают повороты палочки — и делают фокус. И рады, потому, что в их родном маггловском мире так — не умеют. И они считают, что научившись фокусам — становятся волшебниками!

Андромеда резко поднялась с места и повернулась к говорившему, уже готовая вступить в спор, как вдруг над головой у растрёпанного появился и лопнул с мелодичным звоном пузырь, похожий на мыльный, затем другой и третий — быстро-быстро, в такт каждому слову оратора. Зрители грохнули, сгибаясь от смеха, и лишь один остался стоять, как ни в чём не бывало:

— Фокус — покус, — произнёс он, прищурившись на говорившего.

— Что за...

— Магглорождённый, страшный и ужасный, — представился светловолосый фокусник. — Кстати, относительно Ваших инсинуаций — это личный эмпирический бред или адаптированный пересказ из доморощенного вашего Вельзевула?

— Кто таков? — негромко спросил Нотт.

— Тонкс, из Равенкло, — так же тихо ответила Нарцисса.

Оратор дёрнулся и выхватил палочку, к ему присоединились ещё двое.

— Ну-ну-ну-ну-ну, — Нотт, откинув стул, встал рядом с Тедом.

Зрители притихли и напряглись, началось едва ощутимое движение, словно подул ветер, разделяя собравшихся на две группы, и очень вовремя появился владелец кафе, торопливо оглядывая толпу:

— Присаживаемся, господа, или расходимся; инцидент исчерпан, иначе к нам присоединятся авроры.

Нотт, не заговаривая с Тонксом, вернулся к их столу, а Андромеда продолжала стоять, глядя на Теда. Тот поднял брови, выжидающе посмотрел на неё, потом усмехнулся, развернулся и пошёл прочь. Андромеда опустила глаза и села.

— Было близко... — Арктур убрал палочку в рукав.

Никто не заметил, когда он успел её достать; никто уже не улыбался.

— Давайте уйдём отсюда, — не предложила, а попросила Андромеда.

Начали прощаться, когда на противоположной стороне улицы Нарцисса заметила Патриcию ван Донген с матерью. Очевидно, они видели всю сцену; Нарцисса помахала ей, Патрисия коротко махнула в ответ свободной от пакетов рукой, и тут раздался знакомый голос:

— Вот это да, вы здесь? — кузен Эван Розье быстрым шагом подходил к ним.

Матушкин племянник был чуть старше Гринграсса и Нотта, представлять никого не требовалось.

— Давайте-ка домой, сестрёнки, — кивнув Арктуру и Эридану, Эван напряжённо смотрел на кузин. — Что-то произошло. Хорошо ты руку подняла, я вас заметил. Камин в кафе, пошли, я провожу.

6.

Двадцать восьмого августа в два часа дня прилетела первая сова с письмом для Сигнуса Блека. Гораций Слагхорн, декан Слизерина и профессор зельеваренья, сожалел, что не сможет присутствовать на вечернем заседании. Затем последовало ещё несколько вежливых отказов.

С трёх до четырёх часов пополудни Блек пытался выяснить, что происходит. Те, кто выходили на связь, были в неведении. Орион Блек, вызываемый по сквозному зеркалу, не отвечал. Беллатрисса не отреагировала на отцовского патронуса. В четыре началось вечернее совещание. В девять Друэлла отослала дочерей наверх.

Двадцать девятого августа, в семь утра, отцовский домовик отнёс в кабинет отглаженный утренний выпуск «Ежедневного Пророка».

7.

— Пацана убили! Что ж вы творите, негодяи!

— Он не пацан! Ему двадцать три года, он министерский работник при исполнении!

— Не фарисействуй! Ты заодно с убийцами!

— Твой «пацан» прикончил Мальсибера, это ты знаешь?!

— Что?!

Отец и дядя орут друг на друга через сквозные зеркала. Друэлла, Андромеда и Нарцисса сидят в гостиной, им слышно каждое слово.

— А то! Мальсибер не в спальню к нему ворвался, он пришел на приём к должностному лицу. А Риккет впал в истерику и начал махать палочкой!

— Мальсиберу за пятьдесят, он матёрый маг! Он справился бы с мальчишкой в секунду!

— Мальсибер не шёл его убивать! У него было задание, он разговаривал по делу! Твой же «мальчишка» был заранее разагитирован против всех, кто хоть как-то, хоть возможно, связан с Лордом. Риккет не собирался его слушать! Он на второй фразе полез на стенку!

— Тебе откуда знать, ты что, там третьим был?!

— Мальсибер успел оставить память... А третий там был, не волнуйся. И даже четвёртый! Риккет призвал Прюэттовских обормотов.

— Что значит «призвал»?!

— Не знаю, как уж тебе и объяснить, поборник справедливости ты наш. А только в стране имеется группа граждан со своим собственным законом внутри. И когда, по их мнению, происходит непорядок — они не обращаются в инстанции, а в первую очередь зовут друг друга на помощь. И помогают по полной, до победного конца!

— Ты описываешь мне вашу организацию?

— У нас до вчерашнего дня не было возможности так быстро и чётко связываться друг с другом. А у Дамблдоровских — была. И когда начальнику отдела в Министерстве показалось, что он не справляется с приёмом посетителя — он вызвал не авроров, сидящих в том же здании и уполномоченных следить за соблюдением порядка, а друзей по ордену. А они начали палить! А Мальсибер — один на троих! А в огне брода нет!!

— Ты хочешь мне сказать, что магглорождённый Риккет и двое чистокровных Прюэттов в стенах Министерства набросились на одинокого чистокровного мага и уничтожили его?

— Я хочу сказать, что под руководством сильнейшего мага находится молодёжь, заранее, до выяснения обстоятельств, знающая, кто здесь враг. И как с этим врагом поступать.

— То же самое можно сказать и про вас! Риккет в должности полгода, и всё было спокойно. Он не психопат, каким ты пытаешься его представить! Мальсибер наверняка угрожал ему.

— Знаешь, приди и посмотри в чашу. Много ответов получишь. И ещё больше — вопросов задашь. Чистокровные Прюэтты могут поставить щит, а магглорождённый, имеющий Хогвартс за плечами — нет. Почему нападают втроём на одного. Почему внутренне готовы не спорить, а сразу драться. Почему Риккета — сразу в Мунго, а Мальсибера эльф на себе домой приволок. Почему в центральной газете указан только один погибший. Ты же из-за этого в семь утра разорался и прибить меня был готов, верно? А прочти ты о Мальсибере тоже — как бы тогда отреагировал? А тысячи волшебников по стране, которые только газету читают — они что думают сейчас?

— Где ты был вчера? Я пытался с кем-нибудь связаться...

— Мы все у Мальсиберов были... Я домой только сейчас пришёл.

— Как это было?

— Лорд его десять часов сам держал, не давал уйти. Колдомедиков нагнали... В три часа пополуночи скончался. Сын у него, единственный... С Нарциссой твоей на одном курсе. На похороны хоть придёшь, или ты теперь сам по себе?

8.

Тридцатого августа состоялись похороны мастера Мальсибера.

Тридцать первого августа в восемь часов утра всем семьям учеников Хогвартса прибыли официальные письма, извещавшие, что в связи с печальными событиями прекращается допуск членов семей на платформу 9 3/4. У входа на платформу и возле поезда будет организовано дежурство авроров.

Тридцать первого августа в полдень Сигнус Блек получил уведомление Министерства о том, что проект дополнительного образования магглорождённых приостановлен вплоть до дальнейшего объявления.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

(1) Magical Mystery Tour — альбом группы Биттлз. Дата выхода: 27. 11 .1967; All You Need Is Love — песня из этого альбома.

(2) The Rolling Stones. Альбом Goats Head Soup (1973) с песней Angie.

Музыка к восьмой главе:

http://www.youtube.com/watch?v=g6jQc3YDSoY&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

Глава опубликована: 16.02.2013

1.

Сентябрь четвёртого курса запомнился Нарциссе как самый странный месяц в Хогвартсе. Первого числа распределили новичков и съели угощение; вечером пришёл декан и сказал прочувственное слово; раздали расписание; с утра начались, побежали друг за другом уроки и навалились домашние задания... А Дом Слизерин затаился. Не засиживались в гостиной, не смеялись в коридорах, не обменивались колкостями в Большом Зале. Словно школа так и не началась, а ученики уже собрались и томились, бездействуя. Дом Слизерин застыл и ждал, когда же наконец прибудет он, последний недостающий студент. Селвин и Эйвери держали ему место за обеденным столом и в классах; старосты не беспокоили Дом подсчётом баллов; не обновлялся состав квиддичной команды. Первокурсники чётко уловили общий настрой и съёжились, как тритончики на суше. Студенты старших курсов часто задерживали взгляды на их четвёртом, но не говорили ни слова. Четвёртого сентября, в пятницу, сидя в библиотеке, Нарцисса заметила за одним из столов Руди Эйвери, копирующего Джеминио пергамент. Вечером, идя отправлять родителям обязательное еженедельное письмо, она столкнулась с Эйвери, возвращавшимся из совятни. В субботу Нарцисса снова увидела его в библиотеке. Такое усердие было настолько не-эйверевским, что она стала исподтишка присматриваться к однокурснику. Рудигер корпел над работой, обложившись книгами. В тишине утреннего пустого зала четко прозвучали шаги и рядом с Эйвери остановился Селвин:

— Хрен он всё это читает, — не понижая голоса, вызывающе бросил Селвин, глядя в рыжеватую макушку.

Эйвери взвился, шипя — и наткнулся, как на палку, на туго скрученный пергамент в руке блондина.

— Эссе по чарам, — буркнул Селвин и пошёл прочь, не оглядываясь.

Руди повертел трубку пергамента в пальцах, кивнул сам себе и снова уселся работать. Нарцисса, догадываясь и до конца не веря, продолжала наблюдать. Он не вставал до обеда. Привычная к созданию эссе, Младшая Блек сделала все задания и убирала книги, собираясь идти в Большой Зал. Стоя возле поднимавшихся ввысь полок, поверх переплётов она увидела, как Эйвери написал записку и пристроил её на стопке фолиантов, оставив большинство из них на столе — значит, собирался вернуться и продолжать. Из прохода меж стеллажей вышел Снейп и зашагал к выходу, минуя Эйвери. Руди посмотрел ему вслед, нахмурился, оглядел пустую библиотеку, затем тряхнул головой и быстрым шагом догнал его у дверей.

— Эй, — Рудигер запнулся, и повторил, чуть повышая голос: — Эй, Снейп... Погоди...

Снейп остановился. Потом покосился на Эйвери через плечо. Медленно развернулся и напряжённо замер напротив сокурсника, приподняв бровь и подрагивая крыльями носа.

— Мне нужна твоя помощь, — чётко произнёс Эйвери, держась неестественно прямо перед чёрноволосым изгоем.

Нарцисса затаила дыхание. Лицо Снейпа исказила гримаса:

— И что же. Тебе. Понадобилось? — если бы слова могли бить, Эйвери получил бы уже три пощёчины.

— Зелья. Пояснения к урокам и сокращенные варианты эссе.

То, что делал сейчас Руди, для слизеринца означало — сплясать на собственной могиле. Снейп быстро оглядел зал за спиной Эйвери и задержался глазами на заваленном книгами столе.

— Это не для тебя, верно? — медленно выговорил Снейп.

Эйвери дёрнул плечом. Он проявил недюжинную выдержку, но и его самообладание было не бесконечным.

— Да или нет, Снейп? — негромко спросил Эйвери.

— У тебя будет час. Сегодня. До ужина. Продумай вопросы. Эссе я дам, сократим вместе, — Снейп вполголоса отмеривал фразу за фразой.

Руди коротко кивнул. Снейп, не медля, развернулся и вышел вон. Эйвери постоял, расслабил спину; затем и он покинул поле битвы.

Оставаясь среди шкафов, Нарцисса раскрутила своё эссе по трансфигурации и приложила к нему чистый пергамент.

— Джеминио!

Выходя из библиотеки, она подсунула пергамент под стопку книг на столе Руди.

2.

— Бабочка...

Сонная осенняя бабочка сидела на подоконнике Большого зала, подсвеченная солнцем; они заметили её, идя с обеда.

Нарцисса осторожно подвела ладонь и накрыла остренький гребень сложенных крылышек. Оказавшись в кулаке, бабочка забилась, твёрдо и нежно проводя по ладони и пальцам изнутри. Нарцисса подставила вторую руку, сделав просторный домик и бросила Патрисии:

— Бежим, пока она крылья не потрепала!

В четырнадцать лет ноги бегут сами, а голова не вдруг вспоминает условности правил поведения.

Посадив бабочку на кору ближайшего к крыльцу дерева, Нарцисса и Патрисия отправились гулять вокруг замка. Дышалось легко; голубело высокое осеннее небо, кое-где в траве желтели запоздалые цветки одуванчиков. Идя тропой меж кустов, смахивая паутинки, они вышли ко всё ещё зелёному дубу, под которым тут и там валялись жёлуди. Здесь девочки задержались. Продолжая разговор о последней лондонской встрече, Патрисия прислонилась спиной к стволу и смотрела мимо ходившей взад-вперёд Нарциссы:

— Как он встал тогда... Один из всех, кто с тобой там был! И против стольких тех, остальных...

— Это же Нотт... — пожала плечами Нарцисса. Для неё само собой разумелось, что Эридан Нотт встал. Он встанет, не глядя, коленями в грязь, чтобы вылечить её больную ногу. Встанет, не взирая на происхождение, рядом с тем парнем, которому угрожают трое других. Это же Нотт. Не терпящий бабства ни в каком его виде. И готовый встать за тебя — всегда, когда надо.

— Ты так говоришь, словно это очевидно — заступаться... Вы с ним вместе за столиком были. Вы какие-нибудь родственники?

— Нет; он просто часто бывал у нас летом.

— У него были дела с мистером Блеком?

Нарцисса остановилась. В последние дни она стала понимать, насколько необычным было прошлое лето. Никогда не было в доме Блеков подростковой вольницы, никогда не приходили к ним запросто юноши и не уводили девиц Блек в компании молодёжи. И никогда молодёжь не интересовалась так живо тем, что повседневно происходило в их особняке: проект Сигнуса Блека дал импульс стольким людям, а теперь загублен на корню. Чем же Блек будет жить теперь? И внезапно осознав глубину раны, нанесённой отцу, Нарцисса уже не прислушивалась к реакции Патрисии и отвечала, не задумываясь:

— Мне кажется, Нотту нравится Андромеда... Он из-за неё приходил. То есть, еще ничего не известно, но вроде они... — Нарцисса подняла голову и осеклась, увидев, каким напряжённо-отчаянным сделалось лицо подруги.

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Они — что?! — чётко произнесла ван Донген.

— Ничего, — рассердилась на себя и на Патрисию Нарцисса. — Они — ничего!

На первом и втором курсах обе девочки вместе восхищались четвёркой слизеринских вожаков, в прошлом году дружно грустили об их отсутствии. И вот теперь выясняется, что одна из них всё никак не вырастет. Или наоборот — выросла слишком. И дело вдруг становится не в том, что Нарцисса невольно впустила посторонних в личную жизнь сестры.

— Зачем всё это, Патрисия? Ему девятнадцать лет, тебе — четырнадцать, он уже живет в полную силу, а тебе ещё четыре года за партой сидеть. Что он, ждать тебя будет? Да и не помнят они нас уже, мы для них — мелочь. Выбрось из головы!

— "Нас" не помнят? — переспросила Патрисия и пристально посмотрела на Нарциссу.

Им обеим сделалось неуютно от того, что вот так, одновременно и по-настоящему, они друг друга поняли.

— Ладно, пойдём в замок, — сказала Блек и наподдала жёлудю ногой.

3.

Глубокая ночь. Девочки четвёртого курса давно крепко спят.

Нарцисса заходит в тёмную комнату. Коричневый мрак сгустился по сторонам, что за комната — не разобрать. В центре, освещенная желтым огоньком свечи, сидит на стуле фигура. Нарциссе надо туда; она подходит поближе. Фигура раздвигает колени и поднимает руки, Нарцисса входит в их кольцо. Она окружена чужим телом, ей покойно и хорошо рядом с ним. Грудью и животом Нарцисса чувствует живое тепло, а спиной ощущает плавные движения рук — вверх и вниз. Лица у фигуры не видно... Нарцисса приникает всей плотью к фигуре, окунается своим лицом в мягкие густые волосы; всё глубже, всё темнее и лучше. Руки скользят и кружат по её спине, ласково проводят по бокам... Нарцисса прижимается грудью, ещё и ещё... Колкое томление перетекает от сосков внутрь груди и ниже. Она переносит сперва одну ногу, потом другую и садится верхом на чужие бёдра, разведя ноги... Задней поверхностью собственных бёдер Нарцисса ощущает округлые возвышения мышц под собой, а её промежность оказывается над пустотой. Сильные руки придвигают её теснее и проводят по ягодицам, поднимаются к плечам и притискивают тело к телу. Нарцисса старается соединить колени, пытается крепче сдвинуть свои ляжки... Внизу сжимается и индевеет; пойманная бабочка бьётся нежно и твёрдо, сводя и расправляя крылья...

Утром не хочется вставать. Нарцисса лежит под тёмным пологом кровати, думает, не открывая глаз...

4.

Большой Зал, воскресный завтрак — и воскресный, толстый выпуск «Ежедневного Пророка» опускается к некоторым студентам, быстро становясь достоянием всех, кто вокруг. А в номере — разворот с картинками: юноша поднимает голову к солнцу и смеётся, а рядом в рамке — сумрачный взрослый волшебник лет пятидесяти, морщась, говорит что-то оставшемуся за кадром человеку. И так без конца: смех и солнце — брезгливость и тяжёлый взгляд. Прюэтты называются «случайно оказавшимися рядом друзьями», указана цель визита Мальсибера — «вымогательство». Ни одного слова лжи, только грамотно расставленные акценты.

— Не могли паузу выдержать, журналюги! Влезли людям в траур, — ни чести, ни совести у них, лишь бы воскресный номер побольше... — кареглазый красавец Рабастан, вымахавший за лето ростом с Нарциссу, резко повернулся к оставшемуся мелким Регулусу.

— Необъективно и слёзо-выжимательно! — прозвучал девичий голос из-за стола Равенкло. Там кудрявенькая блондинка — старшекурсница в мелких очочках трепала газетный разворот. — Нет критического анализа ситуации, сплошные нюни. А где динамический прогноз событий? А? — Она грозно обвела глазами соседей, словно это они задолжали ей прогноз.

— Рита, воюй на бумаге. А тут могут сидеть кровно заинтересованные, не нагнетай обстановку, — Тед Тонкс улыбнулся блондинке.

Бурлил Гриффиндор, обсуждал Равенкло, высказывался Хаффлпафф, скрежетал Слизерин... За столом преподавателей директор Дамблдор наклонился к профессору МакГонагалл и заговорил. МакГонагалл слушала, одновременно косясь на студентов. Декан Слизнорт поглядывал на своих, подбирая губы. Дамблдор поднялся с места, сотни глаз обратились к нему:

— Дорогие ученики. Произошла трагедия. Именно так мы, преподаватели Хогвартса, воспринимаем случившееся. Погибли два мага, два члена нашего общества. У каждого из погибших остались родные и друзья, и некоторые из них присутствуют среди нас. Будем же деликатны в своих высказываниях. Мы скорбим обо всех, кто оставил нас. Но и видим возможность почтить их память: мы с вами, все, кому небезразлично будущее Магической Британии, не позволим разногласиям среди магов вновь перерасти в кровопролитие. Начнём же с себя, проявим выдержку и терпение в словах и поступках. Я обращаюсь к каждому из вас лично — докажите, что можно жить иначе. Я обращаюсь к старостам — настало ваше время принять на себя управление факультетом изнутри.

Дамблдор умолк и сел, за преподавательским столом учителя заговорили между собой. Завтрак тёк своим чередом, а тем временем всё большее количество учеников знакомилось со статьёй, и шум в зале опять нарастал.

— Красивый...

— Брат его в прошлом году окончил...

— Бедные родители... А невеста у него была?

— Как они смеют диктовать свои условия, кто они такие вообще?!

— Похожая ситуация складывалась в Германии в тридцать втором... Давай нарисую тебе диаграммку, ты сейчас всё поймёшь...

— Да жахнуть по ним Авроратом...

— Подлые вымогатели! Провести расследование — и в Азкабан всех нафиг... Есть же закон!

— Дичь какая-то. Я домой приехал — там "ИРА" колбасит, сюда вернулся — террористы на палочках скачут. Устроили, понимаешь, Богсайд в Министерстве...

— Ира — это твоя подружка, да? Что, горячая штучка? А богсайд — это дуэль у магглов?

— Всё верно! Правильная статья! Мы им ещё покажем! — за гриффиндорским столом выступила крепенькая черноволосая девчонка, сидящая рядом со Снейповской рыжухой.

— Вы уверены, что у Вас есть на что посмотреть, мисс? — обернулся к ней толстенький хаффлпаффовец Джерри Прис.

— Что за выпь на болоте? — одновременно с ним рыкнул Эйвери.

— МакДоналд, родственница Вмятоглового Магнуса МакДоналда... Оставь, это у них семейное. Надо знать клоунов страны... Абстрагируйся, — Селвин попытался приобнять Эйвери за плечи.

— На себя глянь, толстяк, — прозвенела черноволосая Прису. — Небось, тоже Волдеморту пятки лижешь, как все эти Мальсиберы.

Зал, копивший напряжение, взорвался. Многие вскочили с палочками в руках, изрыгая потоки взаимных угроз и оскорблений.

Преподавательский стол поднялся в едином порыве, и мощные лучи Щитовых Чар прочертили зал, перекрывая проходы меж столами, отделяя факультеты друг от друга.

— ДОМ СЛИЗЕРИН — К ПОРЯДКУ! — Сонорус Грегори Паркинсона, старосты Дома, провёл, как расчёской, по столу зелёных. Движение застопорилось. Вставшие медленно, неохотно садились. Возгласы стихали, сменяясь недовольным ворчанием. Наконец слизеринцы уселись и замерли, глядя на старосту. Приказом "К порядку" Грегори взял сейчас Дом под свою личную ответственность. Он, их староста, отвечал теперь за всех них. Студенты признали диктатуру Паркинсона над собой — и повиновались его приказам перед лицом опасности. Но горе старосте, если он проиграет битву. Побеждённому лидеру на Слизерине не жить.

Дамблдор, вперив взгляд в Грега, простёр руки, дав знак преподавателям не вмешиваться. Быстро справились с дисциплиной и Равенкло, и Хаффлпафф.

— Ваше имя, мисс из Гриффиндора! — Паркинсон властно смотрел на стол красных. Он не нарушал ни одного правила, и Керку, старосте Гриффиндора, было нечего возразить.

— Мери МакДоналд — проговорила девица с преувеличенной дерзостью, но при этом держась за руку рыжей.

— Господин директор, — в наступившей тишине Паркинсона слышно всем, — Довожу до Вашего сведения, что студентка МакДоналд оскорбила, — в зале поднялся ропот, и Грег повысил голос, — Студента нашего факультета и его семью. Прошу Вас вынести вердикт.

Некоторые старшекурсники кивнули в такт последнему слову Паркинсона. Грег увёл ситуацию в пике. Во-первых, теперь никто не сможет отрицать произошедшее; во-вторых, попросив вердикт, он вызвал к жизни старинное правило, по которому глава университета обладал правом верховного законодателя. Теперь дело не ограничится снятием баллов. До вынесения вердикта контакты меж противниками были запрещены, и Дом Слизерин покинул Большой Зал.

5.

Утром в понедельник, седьмого сентября, на доске объявлений вывесили вердикт Дамблдора:

«Поскольку представители всех факультетов участвовали в ссоре, баллы сниматься не будут. Мисс МакДоналд на неделю отстраняется от классов. Любой студент, призывающий к мести или разжигающий вражду меж факультетами, будет отчислен. Студент, достигший возраста согласия, уличённый в попытке мщения колдовством против другого студента, будет передан властям.»

— Разве это законно? Согласие в четырнадцать, а наказуемость всегда была с семнадцати, — негромко заметила Хлоя.

— В особых случаях возраст согласия считается совершеннолетием, — Нарцисса была знакома с законами.

— Он упразднил автономию школы. Директор выдаст студента властям... — ВанДонген сумрачна.

— Она даже не принесёт извинений?! — повысила голос Касси Флинт.

— Мда... Ну что ж, по крайней мере ясно, что справедливости не будет. Рассчитывать нужно только на себя, — Эйвери выразил общее мнение четвёртого курса.

— «Будет отчислен и передан властям», — предостерегающе процитировал Селвин.

— Ничего, «студент», мне не к спеху. Месть даже лучше подавать холодной, — осклабился Руди, — А я этой суке отомщу! Простите за брань, барышни, — он кивнул-поклонился девочкам.

В понедельник вечером в библиотеке Нарцисса не нашла нужную книгу.

— Студент Эйвери, Слизерин, четвёртый курс, — моложавая библиотекарша миссис Пинс сверилась с магическим каталогом. — Отыщите его сама?

— Да, спасибо, — Нарцисса увидела рыжеватую голову за знакомым столом.

— Привет. «Существа и сущности Запретного леса» у тебя?

— Да. Но мне скоро понадобится...

— У тебя свободно? Мне всё равно, где сидеть. Как скажешь — я отдам.

— Да, конечно... пожалуйста...

Так на четвёртом году обучения Нарцисса перешагнула через ту стенку, что на третьем сама же и возвела меж «ними» и «нами».

В «Существах и Сущностях» были прекрасные картинки: неподвижные чёрные гравюры, пропечатанные чуть выпуклыми линиями; прежде, чем перевернуть очередную страницу, Нарцисса проводила по гравюре подушечками пальцев, испытывая тонкое удовольствие. Рудигер писал свою работу, Нарцисса –свою, меж ними лежала стопка учебников. Закончив абзац, Нарцисса была готова вернуть книгу, но, покосившись по сторонам и проверив, что за ней никто не наблюдает, она, сверившись с оглавлением, открыла главу о кентаврах. Она застыла над первой страницей, впитывая глазами картинку. Пальцы сами потянулись потрогать; рельеф изображения услаждал осязание, вызывая мурашки. Четыре подушечки рядком скользили по бицепсу и плечу, съехали на грудь, укололись о соски и спустились к торсу. Воспоминания пригнали волну горячей крови к голове, захотелось закрыть глаза и припасть лбом к столу, отдаваясь жарким мыслям.

— Можно книгу?

Нарцисса захлопнула том, зажав свою кисть внутри; поспешно вытащила пальцы и протянула требуемое Эйвери. Тот принял книгу, но смотрел он в это время на работу Нарциссы.

— Это ты тогда трансфигурацию оставила? Почерк... Ты?

Нарцисса, уже разгорячённая, покраснела сразу и ярко, от того, что её уличили; а Рудигер, невыгодно для себя решив, в чём причина её смущения, готов был откусить себе язык. Злосчастный Снейп вырос перед их столом в этот, наихудший из возможных, момент:

— Я сегодня не смогу... — начал он, обращаясь к Эйвери.

Руди испепелил его взглядом и кинул взор на Нарциссу, оценивая, насколько он сам погиб. Нарцисса же, по прошлогодней привычке, легко бросила источнику всех бед:

— Привет, Снейп.

— Привет, Блек, — к ошеломлению Руди, обыденно ответил ей Снейп, и продолжил, обращаясь к Эйвери: — Давай завтра.

— Давай... — медленно проговорил Рудигер, следя за реакцией Нарциссы.

Снейп зашагал дальше, а Эйвери наблюдал, как Нарцисса собирает свои вещи.

— Вы с ним общаетесь? — пошел ва-банк Руди.

— Вы вроде тоже? — прямо посмотрела на него эта непонятная Блек.

— Вроде... — осторожно ответил Эйвери.

— Ну значит всё в порядке, — подытожила Блек, по-прежнему глядя ему в лицо.

— Ага...

— Завтра я принесу трансфигурацию. Ты ведь вечером здесь?

Нарцисса Блек приняла его кивок за ответ, тоже кивнула и удалилась.

Рудигер Эйвери сел на прежнее место и впервые за весь день улыбнулся нормальной мальчишечьей улыбкой.

6.

К среде за тем же библиотечным столом сидели шестеро и вкруговую готовили уроки. Книги набирали сразу по всем наукам и передавали учебник соседу по мере окончания работы. Свои задания каждый выполнял сам, и вдобавок писал краткое изложение занятия и домашней работы по одному из предметов. Роли распределились без слов: ВанДонген отдавала гербологию, Хиггс отвечала за животных, Блек писала трансфигурацию, Флинт — историю магии, Селвин занимался чарами, на Эйвери была астрономия и негласное лидерство. На исходе вечера перед Руди набиралось несколько пергаментов и он шёл в совятню. В пятницу, одиннадцатого сентября, окончились Чёрные дни — две недели со дня смерти. В субботу Селвин положил локти на стол, умостил поверх рук подбородок и сказал:

— Что он сейчас делает?

Остальные молча переглянулись. Нарцисса, во время страстей по Рабастану читавшая семейное законодательство, осторожно заметила:

— Он единственный сын и прошёл Согласие — значит, должен вступать в полное наследство.

— Как, а миссис Мальсибер? — повернулась к ней Хлоя.

— Тут зависит от брака. Если был апотропный брак, то полагается вдовья доля — не менее четверти и не более трети от движимого имущества и недвижимости, но не родовое поместье. Если брак взаимообязующий, то вдове возвращается её приданое с наращенным капиталом и в добавок доля наследства по завещанию.

Во время этой речи Селвин выпрямился и теперь смотрел, приоткрыв рот:

— Ты меня пугаешь. Так-то ты готовишься к свадьбе? А как же трепет романтики, Блек?

— А кто говорил о моей скорой свадьбе, Селвин?

— Так ты на будущее запасаешься?! Где все женихи Магической Британии? Я расскажу им, что за стальная душа скрыта в этом нежном теле!

— Селвин, мои душа и тело тебя не касаются.

— Блек, когда я слышу от тебя слова «тело» и «касаться», я забываю твой прагматизм... Умоляю, говори, не останавливайся!

— Селвин, — вмешалась злая Касси, — организуй приток крови к МОЗГАМ и давай работать...

Касси бесится, Касси нервничает. Всё, связанное с Антаресом Мальсибером, вызывает у неё раздражение. Однокурсники стараются не задевать Кассиопею Флинт, и Селвин только выпячивает губы и придвигает к себе учебник.

7.

Снейп не сразу вошёл в их круг. Вначале он как-то встречался с Эйвери отдельно ото всех, но уже скоро был задан вопрос: «А что с зельями?» и Рудигер признался, что Снейп в деле. Флинт зафыркала, но Эйвери, ободренный опытом с Блек, прямо сказал ей:

— Он — лучший. Ты тоже это понимаешь. И вообще, хочешь взять Зелья на себя?

И Касси лишь поморщилась.

А Руди стал в открытую подходить к Снейпу в библиотеке.

Двенадцатого сентября, в субботу вечером, во время ужина, над пустым местом между Эйвери и Селвином завис большой рогатый филин. Опустившись на стол, он глухо кашлянул и хмуро посмотрел желто — оранжевыми глазами на Руди. Тот снял с его лапы письмо, тёмно-серая птица взмыла к потолку и вылетела в окно. Быстро прочтя письмо, Эйвери показал его Селвину, затем отыскал глазами Снейпа и передал ему пергамент. Снейп просмотрел написанное, а когда поднял голову, глаза его блеснули. Возвращал он письмо, расправив плечи. Затем пергамент перешёл к девочкам.

«Мои дорогие друзья.

Я благодарю вас всех за поддержку в это тяжёлое время.

Ваше участие помогает мне каждый день.

С признательностью к моим семерым товарищам -

Антарес Д. Мальсибер»

В спальне Касси рыдает в подушку, Патрисия сжимает её плечи и что-то говорит негромким размеренным голосом, Хлоя приносит Успокаивающее из Больничного крыла, Нарцисса чувствует себя лишней.

В воскресенье Снейп подошёл к их столу в библиотеке. Эйвери и Блек подвинулись, давая ему место между собой. При этом Блек оказалась близко к Селвину.

— Где ж ты ра-аньше-то был... — не глядя на Снейпа промурлыкал Селвин, широчайше улыбаясь соседке.

Но окончательное признание Снейп получил в следующий вторник.

Четвёртый курс Слизерина сидел на своём обычном месте в библиотеке.

— Хотите, я сама подойду к ним? — раздался неподалёку голос миссис Пинс.

— Нет, спасибо... — негромко ответила какая-то девочка, а через секунды у их стола стояла рыжая из Гриффиндора.

— Простите, нам нужна «Поэтапная трансфигурация», второй том. Вы скоро её освобождаете?

Патрисия оторвалась от книги и посмотрела на Селвина. После неё была его очередь, затем — Касси , потом Снейпа и Руди. Можно было ответить: «Часа через три», или можно было устроить бойкот Гриффиндору, или Снейп мог уступить своё время рыжей, тогда книга досталась бы ей через час — полтора... Вариантов было немало; Снейповская подружка ждала ответа, а сам он сжал перо и следил за их лицами... Селвин качнул бровями, Касси дёрнула губами и пожала плечом, все обменялись взглядами.

— Я закончу через пять минут, сможете забрать книгу, только потом верните, у нас очередь, — с достоинством сказала Патрисия.

Снейп посветлел лицом и обратился к рыжей:

— Я принесу тебе.

— Спасибо, — гриффиндорка улыбнулась всем и отошла.

Снейп обвёл глазами сокурсников.

— Умник, Зелья скоро дашь? Я бы сходил пока в совятню, — Эйвери якобы небрежно повернулся к Снейпу.

Нарцисса пониже склонилась над пергаментом, стараясь сдержать торжествующую улыбку.

Через две недели, окончив первый траурный месяц из двенадцати, в Дом Слизерин приехал последний студент — четырнадцатилетний глава рода Мальсиберов.

8.

Первого октября Грегори Паркинсон призвал всех собраться в гостиной.

— Я рад начать учебный год с хороших новостей. Дом получил восемьдесят баллов за отличную учёбу, из них наибольшее количество, тридцать, принадлежат четвёртому курсу. Спасибо, и продолжайте так же.

Им заулыбались, они заёрзали на диване. Грег продолжал:

— С сегодняшнего дня открыта запись в квиддичную команду, желающие — обратитесь к капитану, отбор будет завтра, тренировки начнутся послезавтра, первый матч с Равенкло — в ноябре.

Рабастан и Регулус, как и многие другие подростки, пихнули друг друга локтями. Паркинсон выждал секунду и вновь заговорил:

— Я хочу напомнить и подчеркнуть, что Вердикт от седьмого сентября продолжает действовать до конца учебного года. По любым вопросам, в любой ситуации — прошу студентов Дома немедленно обращаться ко мне или к старосте девушек мисс Мелифлуд; декан Слизнорт так же готов принять вас во всякое время дня... Желаю всем нам благополучного года и успешной учёбы.

— И что всё это значит? — мрачно спросил Мальсибер, когда вокруг зашумели и начали расходиться студенты.

— Пойдём в спальню, поговорим, — поднялся Эйвери. — Простите, мы вас покинем, — обратился он к девочкам.

Четверо слизеринцев вместе удалились в спальню.

Мальсибер воспринял рассказ о произошедшем на удивление спокойно. Он вообще стал странно — спокоен. Спокойно переплетал пальцы с Касси, идя на занятия, спокойно общался со Снейпом, спокойно получал каждую пятницу из Гринготса большие конверты с сургучными печатями и так же спокойно не раскрывал их, а клал в сумку. Четверокурсники по-прежнему продолжали вместе готовить уроки, и Мальсибер занял своё место за общим столом, но по субботам он уходил в библиотеку один на весь день. Когда Касси попыталась отправиться с ним, он негромко сказал ей что-то, отчего она взвилась и зашипела, но Мальсибер продолжал смотреть на неё всё так же спокойно, и она словно сдулась, закрыла рот и отступила. Раз Нарцисса мельком, издалека, увидела его в одну из суббот — Мальсибер сидел за маленьким столом у окна, вокруг громоздились книги, а на полу валялся раскрытый конверт со сломанными сургучными печатями. Весь прошлый год мечтавший стать охотником в команде по квиддичу, Мальсибер даже не обратил внимания, что в этом году из солидарности с ним не стали пробоваться и Эйвери с Селвином. Он учился, ел, получал и отправлял много писем, но только как-то усыхал, и возле глаз и губ у него залегли тени. И он не улыбался. Совсем.

— ...не спит по ночам, добро бы рукоблудил, а то лежит и в потолок глядит, — случайно поймала Блек обрывок фразы Селвина. Неприличное слово покоробило её, а смысл сказанного долго занимал её мысли.

Человека по фамилии Селвин тоска не устраивала в принципе, как явление. Клиффорд Селвин был открыт любым впечатлениям, но скорбь заставляла его самого внутренне умирать.

И Селвин полез на рожон.

9.

— Я с разочарованием убедился, что не каждый семейный совет, вернее сказать — собрание акционеров концерна «Селвин», означает для меня увеличение дивидендов. Меж тем, нам тут предстоит вырваться на скотопитательные пажити Хогсмида, и у меня большие планы... Карамелька из «Сладкого королевства» уже не утолит, а оскорбит мои потребности.

— Говорил я тебе, отрок — учи гербологию, и будет тебе счастье, отличный табель и финансовая поддержка семьи.

Селвин и Эйвери перебрасывлись фразами по дороге на урок профессора Кеттлберна.

— Оставь, я не создан для земли и лопаты... Вообще, если быть откровенным, обучение в Хогвартсе для трёх последних поколений Селвинов — не более, чем дань снобистской традиции. Для ровного течения отягощенной удовольствиями жизни нам нужно лишь умение без ошибок расписаться на чеке... Тем более лицемерны в моих глазах все эти наказания в виде отлучения от сосцов с золотом. Мне нужно изобрести быстрый способ независимого обогащения.

— Сбеги из школы и напиши домой письмо с требованием выкупа?

— Мой добродетельный друг... Я сделал это в четыре года, когда мне не купили пони. В пять лет я уже сам брал заложников. Кроме того, ключевое слово — «независимого». Должен же я доказать, что я не только клановый Селвин, но и самостоятельный Клиффорд.

Дойдя до загона, Селвин лениво облокотился об ограду и обозревал окружающее. Остановившись глазами на Снейпе, он оживился:

— Снейп, а давай устроим тотализатор. Ты против Леди Гриффиндор. Кто быстрее сварганит зелье. Сделаем Эйвери будку, он будет принимать ставки, я берусь сдерживать толпы зрителей и делить барыш... Эй, не пытайся проткнуть меня своим орлиным профилем! Род Селвинов и так считает меня шалопаем; боюсь, в качестве мёртвого шалопая я устрою их ещё меньше. А было бы славно, Снейп, подумай ещё. Тебе 20 процентов от... Твое рычание я должен принять за изящно завуалированный отказ? Жаль...

Во время урока Селвин не прекращал стрелять глазами, вертелся и вздыхал.

— Придумал! Организую промысловую артель! Мы живем, можно сказать, в жерле рога изобилия. Запретный Лес и его обитатели! Застенчивые артефакторы и утомлённые зельевары с радостью избавят нас от избытка даров природы, гуляющих по нашему лесу. Остаётся только поймать, и вот покупатель уже колотит в двери с кошельком в потной ладошке!

— Селвин, ты сгинешь там до того, как промыслишь хоть белку!

— Для добычи у меня есть вы, верные друзья! Надо продумать стратегию, учитывая личные качества артельщиков. И не все животные опасны. Вот например, единороги — милы, безобидны, обладают массой ценных волос и периодически сбрасывают рог. Стоит только выбрать кого-нибудь, вызывающего у них доверие — и дальше лишь успевай смеяться, подсчитывая галлеоны. А что? Зашлём к ним Блек. Она беленькая, глазки синенькие — да она через час станет у них своею. Будет бродить со стадом, плести венки и собирать упавшее и осыпавшееся. Потом она одичает, покроется мхом. Постепенно забудет речь...

Флинт и Мальсибер стояли чуть поодаль и Касси было проще не прислушиваться к Селвину.

Эйвери ликовал. Снейп старательно отворачивался, но плечи его тряслись. Возмущало Нарциссу, что Хиггс и ван Донген, не скрывая, хихикали с ними. Эйвери подзадорил друга:

— Единороги не всех подпускают... только белых лилий...

Селвин обратился к Блек и нарочито-громко зашептал очень серьёзным голосом:

— Блек, скажи честно. Ты ведь нас не подведёшь? Тебя можно выпускать на единорогов?

Нарцисса совершенно не находила, что сказать. А сказать надо было непременно. Ответить, отрезать, прекратить это издевательство. Но она лишь продолжала смотреть на склонившегося к ней Селвина и ненавидела его и себя.

Селвин ждал, она не отвечала, обоюдное молчание затянулось и Селвин уже не смеялся глазами, а смотрел ей в лицо как-то беззащитно; и когда открыл рот, то сказал уже по-настоящему тихо и даже почти мечтательно:

— А я бы тебе обеды из замка таскал...

По пути назад Нарцисса специально пошла отдельно, и девочки, почувствовав себя виноватыми, окружили её, поэтому парни шагали своей компанией. Нарцисса, не желая так скоро прощать подруг, заявила, что желает побыть одна, и так оказалась между двумя группками однокурсников, идя на примерно равном отдалении от обеих. Ветер доносил до неё голоса шедших впереди ребят.

— А что ж ты сам-то на единорогов не пойдёшь? — бросил Снейп Селвину.

— Увы, многомудрый товарищ, я на эту роль уже не гожусь... — с деланной скорбью ответствовал Селвин.

— Че-го? — приостановился Мальсибер.

— А ну, подробнее, — загорелся Эйвери.

— Эйвери, ты подал мне сейчас прекрасную идею! — оживился Селвин. — Я соберу коллекцию своего первого сексуального опыта. Обращу чистые воспоминания в чистый доход и буду продавать изящно оформленные думосборы ласковым домашним питомцам, вроде тебя.

— Как это, одновременно и «коллекция» — и «первого»? — Эйвери несло, он не обиделся на сарказм Селвина.

— Больше тонкости, мой друг. Ты не улавливаешь тонких различий...

Снейп громко хмыкнул. Мальсибер больше не принимал участия в разговоре. Мальсибер в последнее время говорил всё меньше.

10.

— Мальсибер, сказать по чести, — сдаётся мне, ты не дотянешь до Йоля. Неужели нет каких-нибудь опекунов или помощников?

— Нет. Есть советники, назначенные по завещанию, есть управляющий в банке, но все они могут только советовать, — к примеру, отвечать на мои вопросы. Вести дела и принимать решения должен я.

— И можно узнать, кто твои советники?

— Лорд. И мастер Лестрейндж.

Селвин по обыкновению положил локти на стол и пристроил подбородок поверх. Мальсибер дописывал домашнюю работу. Остальные уже ушли; Касси, ожидая Антареса, крутилась у дальних шкафов, Нарцисса относила книги на место и теперь подошла к столу забрать свои вещи. Мысли, как бешеные, закрутились в её голове — обрывки прочитанного в толстых томах и отголоски услышанного в приватных беседах, и еще до того, как окончательно оформилась идея, Нарцисса прошептала:

— Есть... возможность...

Мальсибер поднял на неё взгляд, Селвин отстранился от стола.

— Блек, полная тайн и сюрпризов,— медленно выговорил Клиффорд.

Мальсибер продолжал молча смотреть на Нарциссу, та собиралась с мыслями. Селвин, истолковав паузу по-своему, бросил, вставая:

— Я пойду.

Нарцисса села рядом с Мальсибером и быстро и очень тихо заговорила, глядя в стол:

— Как глава рода, ты можешь обратиться к другому главе, даже не будучи ему представлен. Обратись к лорду Малфою, узнай, кто были консультанты по бизнесу у его сына после Хогвартса, найми их же. Не проговорись, что это я сказала. Как потерявший родителя, ты имеешь право половину выходных дней в месяце проводить дома — выходи на эти дни в Хогсмид, вызывай туда же своих консультантов и работай с ними. Как последний в роду ты имеешь право на передачу до одной трети бизнеса под бескорыстное управление родственником до четвёртой степени родства. Выясни, с кем из процветающих дельцов у вас сходный бизнес, а родственниками вы, скорее всего, окажетесь. Ничего особенного, ты бы это сам всё со временем узнал...

Нарцисса подняла глаза на Антареса. Тот какое-то время по-прежнему сидел неподвижно, поджав губы и глядя ей в лицо, потом снял со стола её руку и поцеловал.

11.

В воскресенье отправились в Хогсмид. Погода была отвратная, по пути несколько раз накладывали Высушивающие и Согревающие чары. Народу в магазинах и кафе набилось — не протолкнуться. Снейп, исчезнувший было в начале, в середине дня присоединился к ним, злой и нервный. Мальсибер выглядел как сошедший с картины «Поцелуй дементора». Эйвери начал огрызаться на слова Селвина. Касси ревновала к Нарциссе за вечер в библиотеке, а Патрисия, получив письмо из дома, с утра была не в духе. Из последних сил сохраняя тон, решили выпить горячего чаю и отправляться назад. Войдя в кафе, расселись по трём близким столикам, но из-за чего начался конфликт между Селвином и Мальсибером, так и не расслышали.

— Дуэль! Я желаю драться с Вами, сударь! — Селвин сорвал мантию и отшвырнул её, как большую птицу.

Мальсибер поднялся, мрачный и измождённый, мантия упала вниз. Вокруг всё стихло, хозяин сорвался наперерез:

— Эй, господа студенты... — и сбился, накрытый прилетевшим сюртуком Селвина.

Мальсибер, согласно Дуэльному кодексу обязанный соответствовать в костюме, сбросил свой.

Публика заволновалась, посетители начали вставать с мест, раздались вскрики, хозяин вновь бросился вперёд, но в этот миг Селвин избавился от жилета. На смену страху стало приходить недоумение. Мальсибер замедлил движения, но автоматически снял жилет. До сих пор ни тот, ни другой не вынимали палочек, а Селвин двумя быстрыми перетаптываниями уже содрал сапоги. Раздались первые смешки. Селвин упёр руки в бока и, склонив голову так, что светлая чёлка закрыла один глаз, вызывающе уставился на Мальсибера. Мальсибер закусил край губы, и, испытующе глядя на Селвина, разулся. Селвин немедленно сдёрнул носки. Мальсибер не отстал. Они стояли друг против друга на расстоянии не более десяти футов, босые, в белых рубашках и чёрных штанах, блондин и брюнет, а вокруг в немом ажиотаже замерла толпа. Селвин ехидно растянул рот и, скрестив руки у пояса, одним махом стащил через голову рубашку. Раздались визги, смех, девчонки зажимали руками лица, хозяин закричал о приличиях, но его уже не подпускала сама публика. Селвин, белокожий, стройный и крепкий, не стесняясь, открыто стоял перед Мальсибером, светло-розовые соски аккуратными кружками глядели на противника. Мальсибер прищурился и выдохнул, его губы дрогнули, растягиваясь в неверную, первую улыбку. Он медленно поднял руки к шее и, задирая со спины, стянул рубаху с тела. В кафе захохотали, запищали, засвистели; снаружи к окнам припали любопытные. Селвин ухватился за пряжку ремня, посетители повскакали, а Селвин медленно протянул ремень через шлёвки пояса, отставил вбок вытянутую руку с зажатой в ней чёрной кожаной полосой и разомкнул пальцы. Его брюки были готовы упасть, и держались лишь на том, что скрывали. Мальсибер, высокий, золотистый, длиннорукий и длинноногий, тряхнул головой и заулыбался, уверенно и открыто. Он легко, без позёрства, вытащил ремень и теперь, придерживая штаны рукой, казалось, утратил дальнейший интерес к игре, а видел только своего друга, тащившего и наконец вытащившего товарища из отчаяния. И Селвин почувствовал это, и рванул ширинку, и кафе заорало, Мальсибер засмеялся, а Селвин, ладонями прижав брюки к животу, в избытке страстей повернулся к людям и завопил:

— Бле-е-е-ек!!!

И все развернулись, и уставились на неё, а она была готова провалиться под затоптанный пол. Селвин сложил брови домиком и проникновенно, но так, что было слышно всему Хогсмиду, сказал:

— Блек, если мы тебя смущаем — делай вид, что ты не с нами.

______________________________________________________________________________________________________

Музыка к девятой главе — думосбор Селвина:

http://www.youtube.com/watch?v=c_3i2eBOK7w&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

Глава опубликована: 24.02.2013

1.

Под неверными лучами утреннего солнца подмороженная за ночь трава стала оттаивать, и влага искрилась и поблёскивала на свету. Ровное серо-голубое небо без облаков не предвещало дождя и Нарцисса порадовалась за своих Диоскуров — Регулуса и Рабастана, неразлучных, как Кастор и Полидевк. Сегодня первый в сезоне квиддичный матч; Рабастан — охотник, Регулус — ловец. Дому Слизерин очень важно выиграть, после сентябрьского скандала отношение к их факультету изменилось. Теперь слизеринцы стали особенные, они — как слон. Слон с виду умён и смирен, а всё-таки у него — бивни; ему нельзя доверять — иди знай, что он выкинет; умные люди держатся от слона подальше, глупые — дразнят его наскоками; равнодушный поводырь ведет слона сквозь настороженную расступающуюся толпу. Неприятно, что Слагхорн лавирует и избегает снятия баллов; чем меньше твёрдости демонстрирует декан, тем больше забот появляется у Паркинсона, а он на выпускном курсе и его время дорого. Слизеринцы чувствуют несуразность ситуации и стараются проявлять ответственность, — в конце концов, Грег не нянька. Однако, когда их задирают — а задирают всё чаще, не отвечать невозможно. И Дом Слизерин меньше и меньше общается со студентами других факультетов — чтобы не подавать повода для провокаций. Только вот у Регулуса Блека — брат в львином логове, да какой брат — форменная заноза, — ни обойти, ни перепрыгнуть. Снейп, который Умник («Урод» забыт и похоронен), тянется бычком на привязи лучшей косы Гриффиндора. За массивной фигурой Буллстроуда, вратаря Слизерина, прячется от случайных глаз тоненькая высокая МакМилан из Хаффлпаффа. Гриффиндорцу Слоуперу совершенно нечего делать каждое утро у лестницы в подземелья, и если бы не одна шестикурсница в зелёном, боггарта бы он там стоял, нарываясь на неприятности. Змей Роули и барсук Саламандер — соседи по имению, закадычные приятели; и нет в мире причины, по которой равенкловец Толеман Стреттон не общался бы с сёстрами Блек из Слизерина. Все повязаны; нити родства, симпатий, соседства натянуты поперёк коридоров Хогвартса; более двухсот подростков путаются в них, проторяя каждый свою дорогу. Политика грубо вмешалась в их отношения, усложняя и без того непростую жизнь.

Младшая Блек отошла от библиотечного окна и направилась к «их» столу, за которым сейчас сидел только Снейп. Обоих занимала окклюменция; выяснив это однажды в разговоре, они вместе отправились на поиск книг.

— Пойдем? Скоро начнётся.

— Пойдём, — вставая, Снейп крепче запахнул мантию.

Холодно, а мантия у него всё та же, простая. И вряд ли он поддевает свитер. Наблюдая так близко его обыденную, ставшую привычной бедность, Нарцисса постоянно испытывала неловкость.

Правила Хогвартса учитывали социальное расслоение, уравнивая студентов в одежде и предметах пользования, тем самым понуждая хотя бы к формальному сходству. Негласный этикет Слизерина шёл ещё дальше, порицая выставление богатства напоказ: считалось моветоном носить украшения до совершеннолетия или делать подарки стоимостью более трёх сиклей. Выше всего на Слизерине ценилось умение себя поставить, затем воздавалось должное личным качествам и древности рода; в такой обстановке дети небогатых родителей могли рассчитывать на достойное положение.

Когда Снейп вошёл в круг четверокурсников, Нарцисса, воспитанная Сигнусом Блеком, нарочно стремилась, отринув внешнее, узнать в нём человека. Человек Снейп был непрост и интересен, и поэтому пагубный диссонанс между его личностью и наружностью пробуждал в ней ощущение несправедливости и желание изменить положение вещей, — чувство, присущее каждой хорошей девочке, верящей в добро. Не то что бы она заблуждалась относительно имущественного неравенства, скорее выделялось отношение самого Снейпа к нищете. Он не пытался что-либо с этим сделать.

Сближаясь с однокурсником, Нарцисса подспудно анализировала его, как и всякого встречающегося ей молодого человека.

От других знакомых Снейп отличался своим равнодушием ко внешнему виду — то ли в ожесточении возведя небрежность в ранг элитарности, то ли не умея заметить собственную неприбранность. Он был не столько неимущ, сколько некуртуазен. В нём не было внимания к причёске, осанке, манере двигаться — ко всему тому, что, не требуя затрат, составляет необходимое наружное впечатление о человеке, независимое от дороговизны его костюма. У него могло не быть теплой мантии, но выставить на ночь ботинки за дверь спальни, дабы к утру получить их начищенными, он точно бы мог. В своих рассуждениях Нарцисса не делала шага дальше и не представляла, что возможно он и выставил бы, если бы не стеснялся, что кто-то из товарищей выйдет после него и будет иметь случай воочию сравнить собственную обувь со снейповской. Чем привычнее делался ей Снейп, тем больше досадовала Нарцисса на его мелкую, нестерпимую для женщины неухоженность; и не могла не сожалеть о девочке из Гриффиндора, лишённой возможности гордиться кавалером. Поймав себя раз на подобных мыслях, Нарцисса устыдилась, но знала, что была честна с собой.

2.

На стадионе их уже ждали, сохраняя места, остальные четверокурсники — слизеринская команда вышла на поле, равенкловцы встали насупротив, Нарцисса просунула кисти рук в рукава и взяла себя за локти; начался квиддич.

А Рабастан Лестрейндж взвивается в небо; именно так — не в воздух, который везде, а в небо, которое — там. Ветер режет физиономию и выбивает слезу из глаз. У Рабастана мячик, смешная детская игрушка, желанный трофей, за которым рвутся двое в синем. Рабастан ныряет влево и вниз, пуляет мячик зелёному, и тут же отваливает вправо, позволяя синему получить бладжер в бочину. Свой зелёный делает свечку, почти подшибая черенком метлы загонщика синих, и пасует Рабастану — попробуй поймай, одной рукой, да на скорости, да ожидая удара в голову, — Рабастан ловит грудью, рукой лишь прижимая квоффл, как ставя точку. Дураки, — хочется орать, — дураки, ему страшно, он не хочет травм и столкновений, ему хочется летать и чувствовать небо и себя, своё тело — умное, здоровое, целое. Рабастан направляет вверх, крутясь вокруг собственной оси, как сумасшедший бурав, и выравнивает горизонтально, сглатывая завтрак, вернувшийся в рот. Кольца, кольца под ним! Он пикирует вниз, прямо на вратаря, — пусть тебе тоже будет страшно, пшёл вон! Отмашкой вправо Рабастан Лестрейндж бросает детскую игрушку в кольцо. Он попал. Дураки, все вы дураки.

Регулус Блек — мелкий, смуглый, быстрый, завис над полем, он ищет золотистую точку. Он специально не глядит на ловца синих, он сознательно не следит за игрой — так они практиковали на тренировках, это тактика слизеринской команды. Но Баста он видит — это не тактика, это его Баст, и на него летят двое с разных сторон. Секунды Регулус выключен, он просто смотрит, как на движущуюся картинку в книжке, потом отвесно летит вниз — он им не даст! Регулус врезается в прутья метлы синего и оба кувыркаются к стремительно приближающемуся полю, пока Задерживающее заклинание не сохраняет им жизнь.

Перерыв; капитан сыплет громы, молнии и Адское пламя в попу; герой Рабастан зелен, жёлт и заторможен; провинившийся Регулус собран, решителен и непреклонен.

— Стратегия, — втолковывает капитан Регулусу. — Стратегия, какого ж ты ...!

— Я поймаю, — говорит Регулус. — Я поймаю этот грёбаный мячик и всё кончится!

— Ну... поймай, — отступает капитан. — Поймай, конечно. В этом и игра.

Регулус не слушает капитана; он говорит для Лестрейнджа. Блеку важно, чтоб понял Баст — Регулус не допустит, он прекратит.

— Лестрейндж, на два слова, — вдруг роняет монументальный Буллстроуд.

Они отходят, Блек смотрит вслед тревожным фокстерьером.

— Ты не лови больше мяч, понял? Ты свои два гола забил — и хватит на первый раз. Пасуют — отдавай, ничего. А дружок твой вот снитч поймает — и домой пойдём.

— А как же игра?!

— Ещё будут. Тебе сейчас главное — не сгореть. А летаешь ты хорошо, и цепкий.

— Как ты... ты почему...

— Вздохни, Лестрейндж. А я? Давно играю... Я ж не мельтешу, как вы. Я вишу в основном, вот и наблюдаю. Это игра, парень. В принципе, это должно приносить удовольствие.

И снова квиддич. На трибунах болели азартно, точно зная, как надо играть. И в пылу возбуждения Хаффлпафф и Гриффиндор позволяли себе забыть, кто здесь Слизерин, разделяя интерес и симпатии примерно поровну меж двух соперничающих сейчас Домов.

Четвёртый курс прыгал и махал, глядя как Регулус несётся за снитчем.

— Блек! Блек! Блек! Блек! — орали они в такт. — Д-а-а-а!

Регулус Блек со снитчем в поднятой руке летел над полем, Нарцисса видела его бледное лицо и округлившиеся чёрные глаза. Селвин и Эйвери вопили друг напротив друга, ван Донген затыкала уши и смеялась, Снейп улыбался, ухватившись за ограждение; радовались все, кроме Мальсибера. Мальсиберу еще долго не посещать никаких игр и чествований.

3.

Тогда, после памятных посиделок в библиотеке, Мальсибер в течение нескольких вечеров составлял первое письмо лорду Малфою, тщательно продумывая каждое слово. Полученный ровно через сутки ответ он не читал, а скорее заучивал наизусть, то и дело вынимая листы, исписанные великолепным почерком. Составленное в изящнейших выражениях письмо содержало не только имена лучших помощников молодому бизнесмену, но и рекомендации к акулам юрисконсультства. Поутру Мальсибер сказался больным, не явился в классы и весь день провёл в библиотеке. Что и кому он писал, друзьям, ходившим на уроки, осталось неведомо; но к вечеру измучил он себя так, что и правда почти занемог. За завтраком совы начали сбрасывать ему свитки с печатями на разноцветных шёлковых шнурках, и с этого времени Мальсибер перестал есть. На второй день Касси уже опасалась к нему подходить, до слёз уязвлённая резкостью его ответов. Тогда Нарцисса, решив, что она, пусть косвенно, но ответственна за происходящее, а хуже чем Белла, Мальсибер ей ничего сказать не сможет, сделала сандвич с беконом и нашла Антареса сидящим в оконной нише с очередной бумагой.

— Я буду держать это возле твоего рта, а ты просто откусывай и жуй, — Нарцисса осторожно просунула сандвич сбоку меж листом и лицом. — Читай-читай, я не смотрю, — и она честно зажмурилась.

Несколько секунд ничего не происходило, а потом она почувствовала чужие пальцы на своих и сандвич был изъят. Нарцисса открыла глаза и встретилась взглядом с жующим Антаресом. Она аккуратно присела рядом на подоконник и сказала в пространство:

— Вообще-то, завтрак еще не кончился.

Мальсибер досадливо поморщился и снова взялся за письмо. Нарцисса, торопясь, пока не прервался контакт, добавила:

— Касси плакала, — и, не отворачиваясь, смотрела на него, пока он не кивнул; а затем сразу ушла.

В пятницу после уроков Мальсибер отправился к Слагхорну, но очень быстро вернулся и отозвал Блек в сторону:

— В каком своде был тот прецедент с оставлением школы на выходные? Нужна официальная ссылка.

Нарцисса не помнила. Не помнила окончательно и бесповоротно — ни как называлась, ни как выглядела книга; она помнила только казус, необычный, удививший её факт — и всё.

— Никто такого не знает, — ни декан, ни директор, — напряжённо проговорил Мальсибер. — В выходные меня здесь быть не должно. Пожалуйста, пойдём в библиотеку, поищем.

У Нарциссы сделалось неприятно в животе — как в первый день Луны, только немного выше. Они пошли. На полпути Мальсибер остановил её у знакомой оконной ниши:

— Ты точно помнишь, что видела? Если каким-то образом что-то напутала — скажи сейчас, я должен распорядиться. Я назначил встречи, понимаешь? Сейчас шесть, в десять закрывают двери.

— Я верно говорю, есть такое правило, — прямой взгляд, синие глаза. Упорный единорожек не сдаётся, держит Мальсибера на коротком поводке надежды.

В библиотеке было полно школяров, желающих вовремя покончить с уроками. Нарцисса покачивалась перед хорошо изученным шкафом с книгами о законах и семейном праве, проводила пальцами по корешкам, вынимала знакомое и передавала стоявшему за плечом Антаресу. По привычке они подошли к их всегдашнему столу, сгрузили тома и уселись. Оценив размер штабеля и толщину каждого фолианта, Мальсибер провёл ладонью по рту:

— Ты визуально помнишь, как это выглядело — заголовок, жирный шрифт?

— По-моему, просто часть текста.

— Ладно, давай листать.

И они залистали, просматривая сверху вниз каждую страницу. На второй книге нежный голос Хлои произнёс от торца стола:

— Скажете, что искать?

Чистое овальное личико Хиггс, слева повыше — королевственная ван Донген, за ними — ехидная бестия Селвин, неловкий и решительный Эйвери, а от дверей приближаются — чудо из чудес, рядом — насупленные черноволосые Флинт и Снейп. Решать Мальсиберу, а у Нарциссы некстати мелькает мысль, что совсем не беллатриссинские они слизеринцы, их чудной четвёртый курс.

В семь Рудигер догадался, что должно быть какое-то поисковое заклинание. В семь с четвертью Селвин очаровал миссис Пинс. В семь двадцать выложили книги на её личный стол.

— Мы не обучаем этому заклинанию школьников, дабы написание эссе не свелось к манипулированию Поисковым и Копирующим заклинаниями. Напишите мне ключевые слова и подождите в стороне, — при народе к миссис Пинс вернулась неприступность.

Стоя поодаль, Снейп недобро позыркивал на миссис Пинс и что-то прикидывал в уме, Мальсибер ждал с нетерпением, Селвин благодушно поглядывал на девочек, Блек радовалась, что всё получилось. Миссис Пинс обернулась к ним, хмурясь, пожала плечами и начала колдовать над книгами по второму разу. Эйвери с Хиггс умолкли и подошли ближе, ван Донген взяла Блек за руку. Без четверти восемь миссис Пинс подозвала их, качнув головой:

— Либо нужны другие поисковые слова, либо другие книги.

— Книги, — Мальсибер развернулся к Блек, — какие были еще книги?!

— Не знаю; я всё, что помнила, взяла, — Нарцисса оправдывалась, а сама думала только: «Подвела, подвела, подвела!».

— Блек, мы все верим, что ты это читала, — произнёс сзади голос Селвина; но от поддержки стало совсем плохо.

— Может, не в школе, а дома? — просунулся к ней головой вперёд Эйвери.

— Подождите! — прервала миссис Пинс. — Мисс Блек, это Вы читали? Когда, на каком курсе — Вы помните?

— В прошлом году, то есть — учебном прошлом; в феврале, — она одновременно боялась сболтнуть лишнего и дать недостаточно информации.

— Господа, оставьте нас, — миссис Пинс подождала, пока все отошли, потом велела Нарциссе положить руку (Вы правша? Тогда правую) на магический каталог. — Мысленно задавайтесь вопросом, который Вас тогда интересовал, — миссис Пинс забормотала заклинание, вплетая в латынь номер года и сезон; по чистому листу побежали строчки; движением палочки библиотекарша вытирала из возникающего списка уже просмотренные труды. — Мисс Блек, у Вас прекрасная память, только две книги Вы пропустили. Школьные альбомы и беллетристику мы не рассматриваем, итак — вот ваши книги!

В девять ноль пять им пришлось признать своё поражение. Провожая их из пустеющего зала, миссис Пинс пообещала задержаться в библиотеке после десяти — «на всякий случай».

— Камин! — рявкнул Селвин, тряхнув за плечи начавшего скверную тираду Мальсибера. — Лупи к камину у декана, вызывай семейного юриста, может, он что знает! Господа, разлетайтесь по любимым профессорам, сулите что хотите за допуск к камину, — Селвин отогнул рукав и, куснув губу, чётко заговорил, глядя на часы, — пять минут на добежать, пять на охмурёж профессора, три на уболтать родителей, десять на разговор с солиситором, две на рассыпаться в благодарностях, пять на восстать из праха и домчаться до Слагхорна, — он поднял взгляд, — без двадцати десять все там.

— Говорим, что у нас контрольная по истории магии, — ван Донген, скороговоркой.

И побежали они. Как же они готовы, в свои четырнадцать–пятнадцать лет — бежать, спасать, класть живот за други своя. Храни их небо.

Только Снейпу некуда бежать — он полукровка, без тылов в магическом мире, ему спросить не у кого; не бежала и Блек — сегодняшнее несчастье, завтрашняя погубленная репутация. Вдвоём они брели по коридорам и переходам, пока холодный воздух не заставил вздрогнуть — они вышли на «ничейную землю», галерейку шестого этажа. Прислонились к камню по обе стороны пустого проёма; пробирает до костей — и ладно, чем хуже — тем лучше.

— А я всё думал — чего ты из-за такой ахинеи каждый день в библиотеку как в должность ходишь; ты как-то раз книжки со стола не убрала, так я посмотрел — альбомчики, романчики... А ты, оказывается, вон какую работу провернула...

Снейп говорил что-то ещё, Блек не очень прислушивалась, только крутилось в голове его дурацкое «альбомчики, романчики...». Стоп, какие романчики? Секунду, ведь и Пинс сказала — «беллетристика».

— Какие романчики, Снейп? — ей пришлось повторить два раза: то ли Снейп увлёкся, то ли первый раз она спросила мысленно.

— А? А там, не знаю, какая-то книжка была — любовный роман из шестнадцатого века, дамы — кавалеры — лошадки.

— Сне-ейп... Это оно! Снейп, миленький, это оно! Это оттуда было! Охота на ведьм, он потерял родителей, прецедент... там и дата была; Снейп, бежим!

— Блек, ты что?! — воззрился на неё Снейп. — Блек, ты Мальсиберу совет из романа дала?! Блек... бедная твоя голова, ты что наделала...

— Да нет же, Снейп, нет! — Блек смеялась с визгливыми нотками в голосе. — Автор, ты автора помнишь? Батильда Либкнехт! Это Бэгшот, Снейп, Бэгшот! Она в девичестве роман исторический написала. Я похвасталась ей, что читала — Бэгшот дома у нас была, так она сама сказала: «Фактологически там всё правда, я тогда тонны архивов перелопатила, а сюжет — это тебе судить».

Ноги сделались мармеладными, коленки гнутся, она уже не смеётся.

— Снейп, ты беги сам, к Пинс беги, она заклинанием найдёт, а ты данные спиши — и к декану, ладно? Книжку не бери, а то не поверят. А я потом приду.

Как тихо. И красиво. Ночь совсем не чёрная, если не мешать ей искусственным людским светом. Через полнеба протянулся Эридан, длинная нить ярких звёзд, ясно видная безо всякого телескопа. Эридан Нотт, ясный и холодный, как звёзды. Эридан Нотт не любит Нарциссу. Он любил Беллу, а летом ходил к Андромеде. Белла и Меда похожи, как отражение; только цвет разный. И характеры разные, и взгляды на жизнь, и вообще они не похожи, а Нарцисса — так совсем сама по себе, её никто никогда не любил, она плачет под звёздами, она хотела помочь.

Нарцисса сползла спиной по простенку и съёжилась, содрогаясь и стыня на полу.

4.

— Блек, ты живая? — тёмная фигура присела напротив неё.

— Блек, пойдём... Там всё в порядке. Ты молодец, Блек; просто мы вернулись, а тебя нет. Пойдём, пожалуйста. Блек?

А что «Блек»? Она смотрит. Она говорить только не может, и шевелиться тоже, а так — она очень даже адекватная Блек. И нечего трогать её щеку.

— Ох ты ж Мерлин! — фигура выросла вверх, мотнулась ткань, и чужая, ещё тёплая, мантия окутала Нарциссу.

Кто-то завёл ладонь ей за затылок и перед губами оказалось стеклянное горлышко:

— Пей, по чуть-чуть,— приблизились светлые глаза.

— Э-кхе, тьфу! Га-дость...

— Слава силам, заговорила! И это не гадость, а коньяк, — глаза отодвинулись.

— Селвин, это ты?

— Блек, гениальность твоих озарений войдет у меня сегодня в легенду,— съязвил Селвин и добавил решительно: — Пей еще, ну — как зелье! — потом приложился сам.

Потихоньку обретая тело, держась за трясущегося от холода Селвина, она встала и даже пошла. Перед нырком в тёмный лаз Селвин зажёг Люмос и стало видно, как прыгают его синюшные губы:

— Блек, мы ж тебя потеряли, ты понимаешь? О чём ты только думала...

— Что меня не любит Нотт.

Наверное, у неё еще не вполне оттаяли мозги: она просто тупо отвечает на услышанный вопрос. Селвин оторопел:

— Какой Нотт?

— Эридан, — её спрашивают, она и отвечает.

— А ты его? — тихо.

— Тоже нет, — поматывает головой.

— Вас женят? — вскидывается.

— Нет...

— Тогда почему?!

— Грустно...

Пауза. Клиффорд Селвин подбирает слова. Селвин научился говорить в год. С тех пор это — первый раз, когда ему нечего сказать. Вернее, он чувствует, что всё, что бы он ни сказал — меркнет перед этим кристальным абсурдом.

— Нашёл? — подбежал сзади, от второго выхода, Снейп. — А чего это вы такие, что у вас тут?

— Искусство благородного безумья тут, Снейп... Вливайся, — Селвин сделал несколько глотков из своей бутылки и передал Снейпу.

— Это что? — принюхался Снейп.

— Семилетний монтиль, миллезимный; сигары и шоколад — извини, не предлагаю, — Селвин глядел на Блек.

— Дай-ка я на вас Согревающие наложу, и пошли вниз, — пить Снейп не стал.

В неполных пятнадцать редко кто знает, что на выпивших на холоде, особенно — на грустных подростков, выпивших на голодный желудок на холоде коньяк, не стОит накладывать Согревающие. Такое знание приобретается с опытом. Уже в коридоре четвёртого этажа Селвину делается совершенно необходимо сыграть в лицах сцену у Слагхорна. Для Блек; а чудак Снейп почему-то решительно против.

— Она же не видела, понимаешь? Она же всё про-пус-ти-ла. Нечуткий ты, Снейп! И с Мальсом целоваться не стал... А это, может, был его единст-нный легальный шанс на поцелуй с парнем... Тебе что, жалко было, Сне-ейп?!

— Он не собирался ни с кем целоваться! Он за моим пергаментом рванул! — шипел и клокотал Снейп.

— С таким-то видом? Ну почему один я всегда всех понимаю... — светлая чёлка упала на прозрачные пьяные глаза.

— Тогда пойми, что сейчас ночь, в Доме меняют пароль, и где-то ходит Филч!

Но оказалось, что фамилия «Филч» — самое смешное слово на свете; Селвин и Блек помирали со смеху, в упоении повторяя «Филч!» на разные голоса, а Снейп тащился за ними угрюмой наседкой. У дамской комнаты Блек затормозила. Ожидая Нарциссу у двери, Снейп пытал Селвина:

— Откуда у тебя бутылка? И зачем понадобилось напиваться — чары наложить не мог?

— Сне-ейп, не топчи сапогами луга моей души... Возрадуйся, Снейп! Я думал — Блек умерла, а она живая... Бле-е-ек!!! Ты там жива-я?!? Во, слышишь: руга-ается... Снейп, иди в Дом, скажи, что мы её нашли. Я её доведу...

Селвин безнадёжен, но прав — надо идти и сказать, что всё в порядке, иначе Паркинсон объявит розыск. Если уже не объявил.

— Селвин, одиннадцать тридцать, у вас полчаса до смены пароля, — ох как всё это ему, Снейпу, не нравилось.

Не нравилась Нарцисса, самая нормальная из всех однокурсниц, вдруг ни с того ни с сего поведшая себя нелогично, и чувствовался опасным Селвин, — напился и девчонку напоил. Снейп ненавидел пьяных, ненавидел тяжёлой выстраданной ненавистью. Он колебался; но тут появилась Блек — умытая, с мокрыми прядями на висках, и расплылась в бессмысленной улыбке — такой, что вдруг захотелось её ударить. Или выматерить. И Снейп ушёл вперёд, почти убежал; когда в Доме он говорил с Паркинсоном, ему пришлось прокашливаться.

Шикая и прыская, Блек и Селвин крались по коридору,а дальше всё было как не взаправду — и внезапно появившийся Филч, и кстати подвернувшаяся уходящая лестница, и знакомая дверь «логова», до которой они добежали, вцепившись друг в друга.

— Сюда, сюда, — задыхалась Блек. — Закрой, закрой, — махала она руками на Селвина, оказавшись внутри класса.

Рухнув в кресло, она вытянула ноги и захохотала; Селвин опёрся о ручки и навис над ней:

— Блек, а мы тут на всю ночь заперты, — восхищённо произнёс он. — Чё делать будем?

Лунный свет льётся в высокие окна, неподвижный холод царит в нетопленом классе, — сейчас в мире существуют только два источника жизни, звука и движения — мальчик и девочка без царя в голове.

— Селвин, чего надо — то и будем делать, — отсмеявшись, убеждённо проговорила Блек.

— Это... в каком смысле? — отстранился Селвин.

— Гляди, — простирая руку к окну, она задела Cелвина, не заметив. — Ночь, значит надо спать... Пошли.

Нарцисса в два приёма выбралась из кресла и гордо повела Клиффорда за шкафы. Там она широко зевнула:

— Сде-а-ем коо-вать... Только вдвоём, чего-то я устала. Ну, на «три»!

Они трансфигурировали козетку в кровать, двумя палочками одновременно, и, приседая и падая, ржали над получившимся. Потом Блек села, угнездилась на мягком, нахохлилась; её передёрнуло:

— Холодно... — Нарцисса скинула обувь, поджала ноги под мантию и замолкла.

Селвин стоял в потёмках, ощущая спиной надёжную спину шкафа; все мысли куда-то делись... сейчас хоть бы одну, но правильную. Блек «холодно», она разулась, забралась на постель — это значит ему чего теперь? Тихо как стало. Ох, и зачем он пил...

— Блек, а здесь только одна кровать...

Молчит. Селвин отвалился от друга — шкафа, шагнул и примостился рядышком, сунув пока ладони меж колен.

— Блек, что мы делаем?

Вместо ответа Блек приникает к нему. Телом. Сердце пропускает удар. Не двигаясь, Селвин скашивает глаза посмотреть на неё. Блек спит. Привалилась щекой к его плечу, ресницы плотно сомкнуты. Дышит. Рукой и боком он погружён в нагретое и живое. Селвин потихоньку отодвигается, пока Блек не сползает на кровать полностью; потом встаёт, смотрит. Протягивает пальцы и трогает её щёку — тёплая. Стоит ещё. И выходит, зацепившись плечом, из зашкафной комнатки.

В классе из кресел и стульев Селвин составляет лежбище; с третьей попытки трансфигурирует сюртук в кривое одеяло; затем задумчиво пошатывается:

— Филч... — открывает окно и, вздрагивая, освобождается в ночь.

* * *

Тёплое солнце просвечивает через ветви дубов, выступающие над опушкой леса; среди деревьев прячется кто-то сухощавый и жилистый, она заглядывает за ствол — а кто-то высовывается с другой стороны и смотрит на неё. Она отпрянула назад, развернулась и столкнулась с ним лицом к лицу. Мясистый нос, толстые губы и глаза навыкат — Леший улыбнулся, прислонясь к древесному стволу; заговорил:

— Юная дама, представлюсь тебе, я — Сильванус, здешних лесов покровитель. Позволь мне служить провожатым, пока твой супруг отдыхает, дело благое свершив, а после — меня ото сна пробудиться заставив.

— Я не замужем, он мне никто, — Нарциссе смешно.

— Как же? Ты носишь цвета те, что и юный патриций.

— Ну и что? Это цвета Дома, мы вместе учимся.

— Плащ, что надет на тебе — разве не снят ночью с мужского плеча?

— Мне было холодно, — пожимает плечами Нарцисса.

— Вот как? А друг твой чувствителен к холоду не был? Не смущайся, младая Альбина; всё, что любезно ему — мило и мне, он мой родственник дальний. Селвин — Сильванус, чувствуешь сходство имён?

— Почему ты назвал меня Альбиной? — Леший действительно похож на Селвина; не внешне, упаси Мерлин, но насмешливой искоркой в глазах, манерой говорить неспроста. Только Клиффорд раздражает Нарциссу, а Леший — успокаивает и веселит.

— Ибо бела ты ликом и косами, дочь Альбиона.

— Кто все эти? — указывает рукой Нарцисса; по золотистой траве к лесу неспешно шагают разные люди.

— Те, кого видишь вокруг — смыслы имени Селвин. Все тебе рады, о добрая дева с глазами, подобными морю. Вот старый английский Зажиточный Друг; там из Уэлша — Азарт и Порыв; далее твёрдой ступает ногой англосакс Дружелюбный Хозяин Поместья. Взор обрати на меня — Рима традиции чту, обитая здесь на зелёных холмах.

— Ты среди них самый первый?

Леший хохотнул и уселся на траву, приглашающе похлопав ладонью рядом с собой.

— Первым бывает у девы супруг, у земли же первого — нет, всегда на ней кто-то живёт. С незапамятных пор связан с Британией Селвин, и каждый удел полагает звучное имя своим. Статен, горяч, благороден потомок достойного рода; весел в речах и умерен в поступках, а в помыслах — чист.

— Селвин? Да он ёрник, каких нет. И пристаёт всё время; вот честно тебе скажу, с Мальсибером или Эйвери — нормально говорить можно, а Селвин бесит прямо. Я постоянно ожидаю, что он заденет меня. С ним ненадёжно, понимаешь?

Леший задумался, из-под тяжелых век грустно поглядывая на Нарциссу умными голубыми глазами:

— Так почему же он вышел из теплого дома ночью на поиски дамы? Кто нашел тебя в холоде мрачном, одну, потерявшую силы от слёз? Оба вы юны пока и слова вам видней, чем поступки. Я же прошу — приглядись; дай ему шанс. Нарочно не отвращай лик и сердце своё, и напрасной досадой не закрывай путь любви. Коли сможешь — клянусь жизнью бессмертной своей: от одиночества плакать в потьмах не придётся тебе никогда; или слоняться ему по Земле тетрадитом, несчастным сыном четвёртой Луны.

* * *

Вдруг что-то грохнуло, раскололось, обрушилось; в панике Нарцисса рванулась прочь из сна. Созданная во хмелю кровать уже оплывала, возвращаясь к исходному виду, и украшавшие её монструозные фигуры придавили пятку. Мантия Селвина, собственная мантия и прочая одежда сбились, перекрутились и не давали дышать. Кое-как выпутавшись из вещей, поёживаясь, Нарцисса слезла с постели и, зевая и зябня, выступила наружу, машинально подняв и поставив попавшийся на пути опрокинутый стул. За стулом оказалась нога, нога тянулась до скрюченного тела, накрытого школьным сюртуком.

— Селвин? Ой, ты замёрз? На... — Нарцисса потянула с себя селвиновскую мантию и накрыла ею хозяина.

— Блеек... часов на пять бы раньше... цены бы тебе не было... — просипел глухой голос.

— Селвин, ну как же... погоди, — Нарцисса вытащила палочку. — Калефакере!

Некоторое время было тихо. Потом послышалось довольное ворчание, возня, и со знакомым грохотом упало ещё одно кресло.

— А почему ты не грелся?

— Второй Снейп на мою голову... — упомянутая голова, изрядно всклокоченная, поднялась меж стульев. Селвин уселся по-турецки, натягивая мантию. — С моим колдовством сюртук за час справился; в таком состоянии на самого себя чары накладывать — это самоубийство. Зато я абсолютно протрезвел. Повезло, правда?

Разрушив конструкцию, он встал, провёл языком меж губой и зубами и сморщился.

— Пошли домой, Блек.

— Подождём ещё...

— Да-а?! Чего подождём, Блек? Скажи сразу, чего тебе не хватило??

— Что кто-нибудь проснётся и откроет нам двери, а? Сейчас без десяти пять. Мы без пароля, Селвин, забыл?

— Блек, представляешь, за тысячу лет мы — не первые, кто возвращается под утро. Вот облом, скажи? Всё уже было.

— Можно войти без пароля? Так почему мы не пошли в Дом сразу?

— Как, Бле-ек?! А волшебная ночь вдвоём? Согласись, это было незабываемо; дементору такие впечатления скормить — он умрёт.

Селвин зевнул и обнял себя за плечи.

— На самом деле, у Филча вахта до пяти утра. После пяти мы вольны слоняться по замку, — другим тоном добавил он.

Про Филча Нарцисса забыла. Никогда не нарушавшая границ, всегда внутренне уверенная в своей правильности, она не привыкла опасаться. Идя к двери, Селвин заглянул за шкафы и замер.

— Блек, как спалось? — он затрясся в мелком смехе.

— Кошмарно, Селвин. Не помню, что было, но эти чучела ожили.

Лицо Лешего растекалось, казалось, он пытается что-то сказать исчезающим ртом, живые глаза сигналили с резной панели кровати о чём-то позабытом.

— Да... узнаЮ фамильные мотивы. Ух, как смотрит — гляди, Блек, — Селвин усмехнулся на тающего Лешего.

— Твои аллегории оттоптали мне ногу.

Каменные стены Хогвартса — сухие, шероховатые; потемневшие внизу от бесчисленных прикосновений и светлые, почти как в день создания — там, где выше человеческого роста; через равные промежутки укреплены факелы, их пламя озаряет отдельные участки и углубляет темноту в неосвещённых местах. Двое спускаются вниз, к подземельям.

— Этот способ войти — откуда ты знаешь?

— О-о, это сакральное знание, передаётся после тяжёлых испытаний...

— Ладно, не надо. Сейчас сама увижу.

— А вот и не поможет, там обращение в мужском роде.

Наконец-то они остановились перед родным простенком меж пилястр. Селвин зачертил палочкой незримый узор на стене, потом пристукнул в центр, доселе невидимые линии засветились и вдруг потекли вниз, сливаясь в змею. Змея делалась выпуклой, настоящей, крупной, а Селвин забормотал гекзаметр на латыни:

— В Дом Салазара пусти загулявшего ночью студента,

Низко склоняю главу, отдаваясь на мудрый твой суд.

Юности свойственна плоти горячность и дух возмущённый,

В хладном спокойствии ты вразуми меня и обуздай.

Селвин протянул ей раскрытую ладонь; змея зашипела, отделяясь от стены, выдвинула голову вперёд, обнажив длинные белые зубы и вдруг рванулась, челюсти сомкнулись на доверчиво подставленной руке. Селвин вздрогнул и закусил губу, но ладони не отнял. Нарцисса, взвизгнув, распахнутыми глазами смотрела на мучимого одноклассника. Змея глядела Селвину в лицо и крепче стискивала челюсти, — казалось, она ухмыляется. Наконец, зубы расщемились; Селвин тут же зажал кулак и спрятал руку в мантию. Жуткая рептилия втянулась хвостом в стену, продолжая скалиться окровавленными клыками, и проявилась знакомая дверь. Селвин криво улыбнулся:

— Ничего, Блек, не бледней; при отцах-основателях, говорят, она за другое место кусала — чтоб блудить неповадно было.

— Почему же сразу блудить? Мало ли что бывает... — Нарциссе было отчаянно жалко непутёвого, пострадавшего Селвина.

— Блек, только мы с тобой по ночам мебель ваяем; простые люди преследуют более приземлённые цели. После Вас, мисс, — Селвин распахнул дверь.

Пустая утренняя гостиная Дома поздней осенью не отличалась от гостиной вечерней или ночной — тот же огонь каминов, свечи в люстре и в лампионах. Надо было расставаться — мальчики налево, девочки направо.

— Блек? Ты чего смурная?

Блек смотрела мимо.

— Про меня теперь сплетни пойдут, Селвин. Я не сообразила раньше, что про нас подумают. Ты прав...

— Блек, посмотри на меня? Ты даже не заморачивайся над этим, слышишь? Тому, кто решит про нас думать — я лично заморожу мозги. Чтобы не утруждался. Я теперь ба-альшой специалист по холоду, Блек.

Мальчики-девочки стоят посреди тёплой освещённой комнаты, за стенами — десятки других подростков, над ними — готовый проснуться замок, полный людей; они — две из многих обращающихся в нём частичек. Столкнулись, задержались, разминулись.

— Спокойной ночи, Селвин.

— Доброго утра, Блек.

Селвин осторожно открыл дверь в спальню — он знал, как надо прижать ручку, чтобы было совсем бесшумно, и сшатнулся к своему месту меж Мальсибером и Эйвери. Раздался звук.

— Покусанный? — хрипловатый шёпот шёл от кровати Мальсибера.

Селвин хмыкнул, подступил и молча протянул руку. Вдвоём они смотрели на глубокие, наполненные кровью ранки на опухшей ладони.

— А откуда ты знаешь? — тихонько спросил Селвин, присаживаясь на край постели.

— Про вход? Отец рассказал, — Мальсибер приподнялся на локтях, одеяло съехало с его груди.

— Вон как... — Селвин качнул подбородком. — Он с тобой такие вещи обсуждал. Здорово.

— У тебя всё в порядке? — Мальсибер подобрался и стал серьёзен.

— Не совсем. Оказалось, я — чудовищный дизайнер, Мальс... Ничего никогда у меня не заказывай.

Оба прыснули, и, продолжая улыбаться, огляделись — не проснулся ли кто.

— Снейп говорил — ты с бутылкой был, — продолжал шёпотом Мальсибер.

— Тре-пло... Сестрёнка в камин сунула; родителей дома не было. Я подумал — пригодится: залить или отметить... Чего он ещё говорил?

— Не, он не трепался в общем. Так, сказал, что вы Блек не сразу нашли...

— Не сразу... Мальс, мы два раза вверх-вниз бегали. Она села, её не видно было... Я в жизни так не боялся, — Селвин подался вперёд.

— А чего она сама не пришла?

— Перенервничала, по-моему. На ней вроде как вся ответственность была.

— Да ей слова никто не сказал.

— Да-а, ты бы рожу свою видел...

— Боггарт... — пауза. — Извиниться, что ли?

— Извинись, это всегда хорошо.

Они смотрели друг на друга — сонные, незащищённые, с одинаковым расслабленным выражением лица.

— Всё, Мальс, ты сегодня на воле оттягиваешься... — Селвин тихонько пихнул его кулаком в плечо.

— Ага. Сколько сейчас?

— Полшестого...

Мальсибер уже засыпал, когда Селвин повернулся на своей подушке:

— Мальс?

— Ымм?

— Про неё могут начать болтать? Типа она дома не ночевала...

— Че-ео? — зевнул, — Фигня-я... Максиму-ум, нас — четверо... Заткнём.

Селвин, улыбаясь, завернулся в одеяло. Спать.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Музыка к десятой главе:

https://www.youtube.com/watch?v=efIi87G45LM&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG

Глава опубликована: 29.03.2013

1.

Субботним утром мастер прибыл в гостиницу. Хозяин проводил его в отдельный кабинет, подтвердил отсутствие следящих артефактов и чар и вышел. Оставшись один, мастер заглушил кабинет, сел за стол так, чтобы видеть зашторенное окно, топящийся камин и закрытую дверь и приготовился ждать. Было тихо.

Впервые за много дней мастера окружало молчание. Ничего не хотелось; мастер просто сидел, застыв в наступившей паузе.

От очага исходил ровный сильный жар и тот терпкий запах живого открытого огня, который замечаешь лишь в самые первые минуты, войдя в жильё с холода. Тяжёлые портьеры зеленого миртового бархата с волнистым ламбрекеном плотно смыкались на окнах, оставляя весь дольний мир с его заботами за пределами комнаты. Уютный полумрак наполнял пространство кабинета, и только вблизи сияли огоньки свечей в настольном канделябре. Свет притягивал взор, гипнотизировал; проникал внутрь и растекался теплом по жилкам.

Глядит мастер на яркое, зрачки — точками. Из памяти выходит тёмное, жгучее; закрывает собой настоящее, поднимется горячечным мороком.

Мама была у себя, а он слонялся в ожидании — отец сказал, что постарается побыстрее. «Мам, скоро папа...?» «Не знаю, родной. Хочешь пока сходить в гости к своим мальчикам? Я позову тебя, как папа вернётся». Вдруг в комнату вплыло серебряное: незнакомый патронус; мужской приглушенный голос торопливо произнёс: «Мадам Мальсибер, срочно, пришлите самого толкового и могущественного эльфа. Министерство, этаж..., комната...» Мама вздрогнула; встала и больше не садилась; отдав распоряжения, ходила взад-вперёд вдоль окон, мучила пальцы, а он застыл сбоку и не смел прервать её движение, словно оно было оплотом контроля над миром.

Потом зашумело внизу — он проворнее мамы, он мчался впереди. Сначала ему показалось, что отец упал и эльф помогает папе подняться, но сверху, со ступенек лестницы, уже звенел мамин отчаянный голос: «В спальню!», и отец с эльфом исчезли; мама, развернувшись, побежала наверх, воскликнув, не глядя: «Антарес, врача!» Он уронил муранскую банку с порохом и изрезал пальцы в кровь, собирая порошок в щепоть среди осколков; вызывал через камин Пальмера. Потом, перемахивая через ступени, взлетел по восходящей, но у дверей родительской спальни он тормознул, тихонько постучался. Спальня — табу; в неё нет хода никому, кроме двоих. Когда-то он там родился, но никогда не входил в неё своими ногами — только младенчиком, «на ручках». Заповедное.

Мастер сглатывает, вспоминая.

Он стоял на коленях у кровати, прижимал отцовскую ладонь обеими руками к своей щеке. Мама сидела на постели, бледная, соединив свою кисть с кистью мужа, передавая тому собственную жизненную энергию. Глаза отца уже были открыты, он силился заговорить, но изо рта шло лишь рваное дыхание и хрип, и отец сдался, сомкнул губы и только чуть-чуть вжал пальцы в скулу сына. Антарес ужаснулся отцовской немощи и сбивчиво заговорил сам, мешая уговоры с уверениями и злобно стирая с глаз ненужные раздражающие слёзы. Потом появился доктор, потом ещё кто-то, и Антарес отступал, давая место, непреложно ожидая, что вот эти умные и взрослые сейчас всё исправят; пока не осознал, что неприкосновенная родительская спальня запружена посторонними, а его выпирают наружу и закрывают дверь.

Тёмные брови, горящие глаза — взгляд отца; отца лежащего, неподвижного — только голова повёрнута к Антаресу, только лицо отцовское видно по-над чужим плечом — растопырился в дверном проёме Эйвери. «Антарес, Вам туда нельзя, Антарес...» Что вы все, сдурели?! Подите прочь. Пустите его, идиоты! Он рвался, он драл отвороты мантий и врезал локтями под рёбра — и всё молча, спазм скрутил горло. Внезапно кто-то сильно обхватил его сзади и зажал ему руки, приподнял над полом и отнёс в сторону; он вывернулся — и лорд Нотт перехватил его кулак у своего лица.

— Антарес, выслушайте меня, — холодно приказал Нотт. — Как только будет можно, Вас впустят; важно, чтобы Вы там были — все это знают. Вас позовут сразу, первым, Вы меня понимаете?

Он не мог ответить, но он понял; он кивнул. Нотт отпустил его запястье и тут же взял за кисть, отвёл к оттоманке, усадил и сел сам рядом.

— Расскажите, что было.

Вокруг собрались мужчины, их много и подходят всё новые, а он никак не выдавит ни слова. Нотт обернулся к столику с напитками, плеснул из хрустального параллелепипеда в стакан и протянул, предупредив:

— Виски; выдохните и глотните.

Он глотнул; обжёгшись, пригнулся — и Нотт отобрал стакан. Спазм рассосался, но больно в глотке. «Расскажите»… Что рассказать вам, чужие люди? Чего вы все хотите? Зачем вы здесь? Он глядел на резьбу кресла напротив.

— Патронус был, из министерства, — выжал он из себя, обращаясь к резному грифону. — Эльф... помог отцу вернуться; врача вызвали. Потом вы все пришли. Всё.

Слушатели, не оказывая более ему внимания, заговорили меж собой — сперва вполголоса, потом, увлекаясь и расходясь по комнате, всё громче. Лишь лорд Нотт остался сидеть подле него.

— Что у Вас с рукой? — неласково спросил Нотт. Достав носовой платок и смочив его остатками виски из стакана, он взял ладонь Антареса в свою и стал стирать с неё засохшие бурые разводы.

В камине стрельнуло и взлетели искры, мастер Мальсибер вздрогнул, оторвал взгляд от свечей. Сидеть было невыносимо, он резко поднялся и заходил кругами вокруг стола.

Отдавшая почти все силы мужу, мама продержалась до похорон, а после слегла в горячке. Две недели до вскрытия завещания мастер провёл, в одиночестве справляясь с сострадающей толпой. Ему твердили, что он молодец, называли сильным и призывали мужаться. Замшелые родственники шелестели воспоминаниями, смысл которых ускользал от него. Его удерживали за локоть, говоря о своих чувствах к покойному. Бесполезные «люди их круга» выражали ему пустые соболезнования. Самое важное, для чего и отделяла традиция Чёрные дни от общего течения жизни, с мастером не произошло — он не выговорил свою собственную боль.

С тех пор, как в конце августа под крик матери рухнул в Тартар прежний мир, мастер Мальсибер жил без передышки, в липком страхе, окружённый требовательными голосами торопливых людей. Похоронный агент, директор завода, горный мастер, поставщик, банковский служащий — лица сменяли друг друга в бесконечном калейдоскопе. У него не было ни знаний, ни опыта. Он не мог ничего противопоставить этим людям, кроме инстинктивно верно угаданного внешнего, напускного своего бесстрастия; но внутри себя он с безнадёжностью ощущал, что жизнь его обратилась в гнетущее, неотвязное мытарство, и терялся, не видя выхода.

Достаточно было бы, если б кто-нибудь из назначенных ему советников действительно сопереживал юному мастеру, если бы нашелся для него свой Буллстроуд со словами «Оставь, не лови. Тебе сейчас главное — не сгореть». Тогда мастер смог бы примириться с неизбежными убытками, отрешиться от беспокойных особ вокруг, и отдался бы страху смерти и тоске по отцу.

Он прочувствовал бы глубину потери, оплакал её, умер сам — и возродился бы к дальнейшей жизни. Но люди вокруг своим поведением показывали мастеру, что ему нельзя унывать, что он всем должен. И не воплотившееся горе замёрзло и омертвело в его душе.

Мастер остановился у камина. Сухие дрова горели тем слабым, перебегающим пламенем, что остаётся на почерневших истончившихся поленьях, потихоньку превращающихся в угли. Движением палочки он загасил камин и зажёг огни в зеркальных жирандолях по стенам.

В восемь тридцать мастер повернулся навстречу вошедшим.

2.

Невысокий человек лет сорока, непримечательной наружности — с мелкими чертами лица и короткими редкими волосами — произнёс протокольные приветствия и соболезнования, выслушал ответ и уселся на предложенное ему место, соединив пальцы в замок. Его спутник — лет двадцати с лишком, знойный брюнет с усиками — отговорив свои формулы вежливости, сел рядом, цепким взором вперившись в мастера. Несколько мгновений собравшиеся молчали. Открыть разговор должен был приглашавший, но он еще этого не знал. Тогда старший начал первым:

— Мастер Мальсибер, позвольте узнать: чего Вы ждёте от нашей встречи?

Он же всё написал им — что им ещё надо? Опять перед ним были посторонние, опять от него требовали; а он так надеялся на понимание. Он сейчас, заманенный пламенем, позволил себе расслабиться — и простой вопрос врезал под дых. Теперь Мальсибер глядел на приглашённых почти с ненавистью.

Чего я ожидаю от нашей встречи? Вот так вот взять вам и сказать, чего я ожидаю от этой нашей встречи? Голоса человечного я ожидаю. Ожидаю, что смогу сбросить непомерный этот груз, не на меня сделанный. А больше всего я ожидаю — что откроется дверь, и войдёт наконец-то отец. И я встану с этого клятого стула и прижмусь к нему, сунусь мордой ему в грудь, в мантию его. Папа.

Я тут — один. Мне очень трудно, папа. Я стараюсь, я делаю то, что надо — а мне самому нужен ты. Знаешь, я, наверное, долго так не смогу. Папа, как мне без тебя плохо. Не уходи. Не оставляй меня, папа...

И пёс с вами обоими, если увидите, как я реву.

Стало горячо в груди и под веками — и мастер стиснул зубы и загнал, втоптал чувства вглубь, и запер. Лицом он покуда управлять не научился, но владеть собой уже приспособился. Вслух мастер Мальсибер, поизучав потолок и откашлявшись, произнёс совсем другое:

— Я был поставлен в необходимость вести две внутрисемейные тяжбы и несколько внешних, и если во внешних мой нынешний солиситор может действовать свободно, то во внутренних и он, и барристер связаны и с противоположной стороной. Я хочу иметь независимых законных представителей. Сэр.

— Безусловно, мы можем это сделать. Что-нибудь ещё?

— Я собираюсь организовать управление бизнесом и поместьем на время моей учёбы, наняв консультантов-специалистов; мне нужно полное юридическое сопровождение.

— Абсолютно. Но это примерно те позиции, которые Вы указывали в своём письме.

Двое мужчин неотрывно смотрели на третьего; они явно недоговаривали. Третий ощущал, что от него чего-то добиваются, однако не умел соответствовать. Снова заговорил старший:

— Я хотел бы понять, насколько сходно наше с Вами видение ситуации в целом. Например, Вы сказали «на время учёбы» — до какого курса Вы собираетесь учиться? Как Вы собираетесь организовать рабочий процесс с помощниками, ежели, будучи студентом, Вы не можете покидать школу? Какие функции Вы собираетесь передать им, какие оставить себе? Каково будет распределение ролей в вопросах бизнеса между нами и Вашим нынешним солиситором? Это только некоторые из очевидных для нас вопросов, но чтобы начать — не могли бы Вы дать ответ хотя бы на них?

— Пожалуйста. Я буду оканчивать седьмой курс; два раза в месяц на два дня буду выходить из школы, учиться управлять и заниматься крупными проблемами бизнеса; мелкие — решать по переписке. По закону о последнем в роду я собираюсь передать горное дело под управление дальнего родственника, мистера Смелта — я с ним уже связывался, он согласен. Обработку руд и биржу оставлю под моим началом, руководя с помощью своих консультантов. Насчёт распределения юридических обязанностей я еще не решил; надеюсь, вы выскажете своё мнение.

Невзрачный и красавец, внимательнейшим образом слушавшие мастера, переглянулись между собой. Их худшие опасения, возникшие было при встрече, не подтвердились, — перед ними был не истеричный подросток, а человек долга — хотя и очень молоденький человек. А с этим уже можно было работать, — при всём обилии проблем. Редковолосый юрист монотонно произнёс:

— Уточним окончательно — Вы принимаете на себя полное совершеннолетие, женитесь и управляете родом и бизнесом, при этом продолжая учёбу?

— Я полагал, что должен жениться по окончании школы, — мастер смотрел недоуменно.

"Ага, вот вам и сюрприз номер один, — молчавший до сих пор элегантный чаровник откинулся на стуле. — Ничего, потихонечку, всё решим, — главное, чтобы мальчик не пугался, а соображал. Понять бы ещё, чего он так завёлся вначале, от первого вопроса..."

Невзрачный же, пристально глядя на своего визави, заговорил чётко и внятно:

— Мастер Мальсибер, вы вынужденно стали совершеннолетним в августе; по закону, будучи последним мужчиной в роду, вы обязаны жениться в течение трёх месяцев после достижения совершеннолетия. Траур увеличивает этот срок вдвое; по сути, если не были приняты превентивные меры, Ваша свадьба в феврале. Ваш семейный поверенный сообщал Вам об этом?

— Мистер Дилиджент, он говорил на эту тему, но не так категорично. И из его слов я понял, что это как-то не обязательно; но я не очень... останавливался. Я был занят делами, — мастеру было неловко, он почти оправдывался. Поверенный Хелсион действительно пытался что-то ему сказать, а он тогда оглох над отчётами с рудников и фабрик, женитьба казалась маразмом. Вот оно что — он обязан... Ему четырнадцать вообще-то, он девочек пока дальше локтя не трогал.

— Уважаемый мастер Мальсибер, я ни сколько не заблуждаюсь относительно Вашей чрезвычайной загруженности. Равно как и убежден, что Ваш уважаемый поверенный делает всё необходимое. Единственная цель моих вопросов — это увериться, что мы действуем, полностью осознавая истинное положение вещей.

— Почтенный мистер Дилиджент, я бы хотел послушать Вас, сэр. Ну, об истинном положении... что Вы знаете.

— Благодарю за доверие, — почтенный слегка качнул головой. — В моей картине есть немало лакун, которые не могут быть заполнены без Вашего согласия, поэтому я сообщу Вам самые общие установки. Относительно свадьбы — речь не идёт о сговоре или обручении; Ваша женитьба должна быть фактической — Вам ясен смысл этого термина?

Мальсибер кивнул.

— Следовательно, Ваша невеста должна достичь по меньшей мере Возраста Согласия; верхняя возрастная граница не заявлена, но прецедентно определяется в тридцать пять лет, — по мере угасания плодовитости. Теоретически, будучи женатым, Вы сможете продолжать обучение, а Ваша супруга, если Вы изберёте студентку, — нет. Ваш брак, как брак главы рода, будет нерасторжимым, то есть прекратится только по смерти одного из супругов. Тут есть некоторые исключения, мы называем их «Три Б» — бесплодие, безумие, блуд; но за исходную позицию примем нерасторжимость брака.

Мальсибер молчал, глядя на невзрачного Дилиджента; но его ноздри расширились и затвердели. Почтенный заговорил мягче.

— Относительно «необязательно». Действительно, если в настоящий момент Вы не представляете возможным взять на себя подобную ответственность, необходимо объявить о Вашем неполном совершеннолетии и назначить иной срок.

— Кто должен заявить?

— Глава рода, — взгляд Дилиджента потеплел.

— Я сам?! — изумился лёгкости решения мастер.

— Юридический казус, в Вашем случае. При этом отсрочка совершеннолетия должна быть, во-первых, обоснована, а во-вторых, иметь чёткую дату окончания, изменить каковую практически нельзя. Заявление рассматривается подкомиссией Визенгамота и чаще всего — принимается; рассмотрение занимает примерно две недели, так что особо медлить не следует. Но Вы должны учесть, что неполное совершеннолетие ограничит Вас в финансовом отношении. Кроме того, это ослабляет Ваш род магически, но не сильно.

— Как именно ограничит? — Мальсибер подвинулся на стуле.

— Полагаю, по завещанию Вам были назначены советники? — Дилиджент не менял ни позу, ни интонацию. Сейчас шла его игра.

— Да, двое.

— В случае, если Ваши полномочия уменьшатся, их полномочия пропорционально возрастут. Они получат право налагать вето на принимаемые Вами решения, получат доступ к финансовой отчётности. Вопросы купли-продажи, вкладов и отчислений вы должны будете решать совместно, голосованием; к примеру, если они проголосуют «за», а Вы — «против», выйдет не по-вашему.

— По сути, сделаются моими опекунами? — Мальсибер поджал губы и недобро посмотрел на двоих напротив.

Ему сделалось... чересчур: слишком много новостей, слишком судьбоносные решения, слишком быстрые переходы от уверенности к сомнениям. Он чувствовал, как если бы шёл по лабиринту, в котором манящий свет за поворотом оказывался не выходом, а отблеском очередной пыточной камеры.

— Нет, — мелкие черты лица Дилиджента не выражали никаких переживаний. — Их влияние ограничится сферой капитала — и только. Вы сохраняете функции главы рода — во всём, что не связано экономикой и родовыми обрядами. Вы и только Вы остаётесь полномочным в суде. В отличие от опекунов, советники не смогут влиять на решения, касающиеся Вас, как личности: на Ваш выбор супруги, места проживания, времяпрепровождения и тому подобного; само положение неполного совершеннолетия имеет значение в основном финансового контроля над деятельностью субъекта. Существует нормативный правовой акт, регулирующий взаимные отношения меж Вами и советниками. Теперь я попросил бы Вас отрешиться, насколько это возможно, от эмоций и, трезво взвесив обстоятельства, сказать — допустимо ли для Вас подобное? Если да, то задача значительно упрощается.

Мальсибер задумался. По сути, ему предлагали выход из проблемы; изо всех проблем. Хороший, достойный выход. Объявить себя неготовым. Отдать всю процессуальную волокиту этим двум; они — одни из ведущих в Британии. При них его собственная роль сведётся к определению позиции в тяжбе да к номинальным действиям, типа присутствия в суде и подписания готовых документов. Ярмо руководства бизнесом надеть на взрослых, опытных мужчин, товарищей отца, отцом же назначенных ему, Антаресу, в помощь. Поместье передать управляющему — лучшему из доступных на сегодня; с выбором кандидата Мальсиберу помогут. Самому учиться в Хогвартсе, как учился до этого жуткого августа. Он волшебник, он должен уметь колдовать — в этом, а не в рудниках, его суть.

Мешало только какое-то маленькое «но», пока невыразимое словом; ощущение, что есть некое «своё», которое нельзя выпускать из рук.

На языке взрослых это «своё» называлось «власть». Не место в инстинктивно-звериной детской иерархии, которое периодически приходится отстаивать — но реальная власть, когда приказу одного беспрекословно подчиняется масса. За истёкшие два месяца юный мастер Мальсибер успел почувствовать на вкус, каково это — использовать чужую личность как инструмент исполнения своей собственной воли. Распоряжение, отданное им, заставляло работать десятки других людей и приносило вещественный результат. Его словом менялся мир. Он сам изменился навсегда, пока не повзрослев, но уже проделав огромную душевную работу. Мальчик Антарес был безвозвратно утерян, и мастер Мальсибер не смог бы снова влезть в его шкуру.

Он поднял взгляд на сидевших по другую сторону стола мужчин, оказавшихся здесь по его просьбе.

— Знаете, почтенные господа, — медленно сказал Мальсибер, — похоже, мне этот вариант не подходит.

Лицо доктора юстиции мистера Дилиджента, эсквайра, неуловимо разгладилось.

— Ну что ж, уважаемый мастер Мальсибер, — доброжелательно произнёс он, — в таком случае, давайте начнём работать.

3.

Процедуру заключения контракта с юристами мастер уже знал по опыту со старым отцовским поверенным, а потом началось интересное. Картинный брюнет — бакалавр права мистер Тоилз, эсквайр, — заговорил весело и напористо:

— Мне потребуются: копия согласия директора школы на Ваши выходы из Хогвартса, копия согласия мистера Смелта на бескорыстное управление, полные имена Ваших потенциальных консультантов по бизнесу, копия завещания, доверенность к предыдущему солиситеру на ознакомление с бумагами по тяжбам, которые Вы передаёте нам, доверенность для банка на ознакомление с бумагами, связанными с сутью тяжб и с составом бизнеса.

Его доселе непонятное и досадное Мальсиберу молчаливое присутствие разъяснилось, и сам он сделался чрезвычайно симпатичен своей памятливостью и ухваткой.

— А почему Вы решили, что внутрисемейные дела, которые я передаю вам, связаны с наследством? — резковато спросил мастер. Ему было неловко за родственников и за догадливость усатого.

— Не решил; но это весьма распространённое явление,— обычным голосом ответил тот. — Причины мы узнаем, ознакомившись с документами по тяжбам; завещание же нужно для определения Вашего status quo.

— Формулировки доверенностей стандартные, я Вам их предоставлю, — продолжал прелестник. — А копии можно...

Он прервался, так как Мальсибер скособочился под стол, откуда затем вынырнул с толстым портфелем. Мастер глянул исподлобья и принялся вынимать требуемые документы — всё было готово.

Тоилз смотрел на него почти с умилением. «Вот ведь парень! — подумал он. — И на какую же мозоль тебе старик при встрече-то наступил?». "Стариком" хищный жизнелюб Тоилз называл про себя учёного коллегу. Дилижденту было сорок два, но Тоилзу подчас казалось, что тот никогда не был юным, не был рождён женщиной, а был сделан на специальной фабрике, выпускающей готовых Дилиджентов — главенствующий мозг, заключённый во второстепенную по значимости оболочку.

— А от директора у меня нет, — проговорил Мальсибер. — Это не по его согласию, а по закону полагается.

— Простите? — Тоилз замер, как гончая на охоте.

— Прецедент от 16 ноября 1566 года, — с издевкой отрапортовал наизусть вредный Мальсибер. — Половину выходных в месяце мне можно проводить дома.

«Вот тебе и на; мы, оказывается, еще и законы из рукава вытаскиваем! Ах ты лапочка...» — в глазах Тоилза плясали бесенята.

— Не подскажете, в каком статуте изложено? Или может укажете полное наименование акта?

— Не подскажу, — в тон отвечал мастер. — Но Дамблдор тогдашнего директора разбудил и тот подтвердил.

Дамблдор, портреты старых директоров — на Тоилза повеяло детством.

— Благодарю, мастер Мальсибер; выясним...

Тоилз ловко поднялся, начал собирать бумаги; Мальсибер с ехидцей присовокупил к ним кусочек пергамента со Снейповской мешкотной скорописью. Но Дилиджент, предупреждающе подняв ладонь, задержал у себя завещание, быстро пробегая колючим взглядом по строчкам. Мальсибер помрачнел — он знал, что там написано. Почтенный поднял взор на мастера; негромко и сверх серьёзно он обратился к подростку:

— Один вопрос, с Вашего разрешения: Вам кто-нибудь говорил, что завещания можно опротестовывать? — рука с бледными пальцами распласталась на документе.

— Говорил, — Мальсибер погас, стал прежним напряжённым угрюмцем. — Я отказался.

«Да что ж ты воду над ним варишь? — рассердился про себя на коллегу Тоилз, — Оно утверждено ведь; нельзя пацана в покое оставить?!»

Забрав наконец все документы и бросив Дилидженту: «Думаю, к двенадцати основное, а потом в архив», Тоилз откланялся.

Оставшись один на один с притихшим мастером, Дилиджент помял губами и неожиданно спросил:

— Вы нынче завтракали?

— Что? — вздрогнул Мальсибер.

— Завтрак. Утренний приём пищи. Вы ели что-нибудь с утра? — вежливо и спокойно поинтересовался почтенный.

Мастер помотал головой.

— Не хотите ли сходить к мадам Паддифут? У неё отличные эклеры.

4.

Завещание было пакостным. Дилиджент не раз встречал такие в своей практике; нелогичные, с искажёнными формулировками и с нелепыми добавлениями, от которых за версту разило шантажом. Треть всего имущества получила мать мальчика, и это как раз было законно и обосновано; часть уходила разным родным; но дальше начиналась дрянь. Вторую треть, причём выраженную только в деньгах и акциях, получал некий Том Риддл, известный под именем лорд Волдеморт. Он же назначался советником мальчика, вкупе с неким господином Лестрейнджем, причём ни один из них не был ни горняком, ни заводчиком. Эти пункты были написаны в день смерти завещателя и переданы поверенному в виде закрытого дополнения к существовавшему документу. Прежние советники отменялись. Поверенный к смертному одру вызван не был. Свидетелями подписи завещателя были помянутые Риддл и Лестрейндж.

Мальчишка оставался с пустым хранилищем, с ощипанным биржевым пакетом и должен был жить на поступления от производства или реализовывать ценные бумаги. Производство само по себе требует ежемесячных вложений, плюс траты на содержание поместья и расходы на статусный уровень жизни, плюс главное — отсутствие опыта, и как следствие — ошибки и потери... Юный Мальсибер чётко шагал к обнищанию. Дилиджент уже прокручивал в голове судебный иск об отмене последнего изменения или о полной отмене завещания и переходу к наследованию по закону, когда мальчик сказал, что «знал и отказался». Почему? Тут уже начиналась тайна личности, в которую законник влезать не мог; но становилось понятным и нежелание мастера сотрудничать с назначенными советниками, и недоверие к старому солиситору. Дилиджент почувствовал уважение к мужеству мальчика и к его уму, позволившему составить план спасения.

Если бы Мальсибер слышал его мысли, он помрачнел бы ещё больше. Он не чувствовал себя ни умным, ни стойким — он был запутавшийся подросток, готовый верить так же решительно, как и не доверять. После оглашения завещания уважаемый Хелсион, начинавший солиситором еще при деде Мальсибера, не дав высказаться никому из ошарашенных приглашённых, потребовал остаться наедине с новым мастером и заявил Антаресу без обиняков, что вопиющее дополнение следует немедля опротестовать, испросив свидетельство доктора Пальмера о не здравии ума и нетвёрдости памяти завещателя на тот момент. Хелсион говорил чётко, ясно формулируя мысль и сопровождая речь резкими отбрасывающими жестами. Надежда и опора Антареса, его советники, сделались негодяями, он сам из наследника становился нищим — Мальсибер слушал с колотящимся сердцем и верил каждому слову. Он смотрел на старческое, с тёмными пятнышками, лицо перед собой и чувствовал, что его сейчас стошнит — от смысла слов, от этих пятнышек на коже и от вида белёсого вещества, скопившегося в уголках говорившего рта. Он прикрыл глаза — и услышал в голосе страх. Он тут же заподозрил Хелсиона. Мальсибер снова взглянул на поверенного, теперь уже не вслушиваясь, а отыскивая признаки того, что пожилой Хелсион боится этих людей, могущественных и аморальных, ограбивших полуживого, и что поверенный не может не думать о собственной безопасности, вступи он с ними в противоборство, и что ему стыдно за свой страх; и потому он так напорист и красноречив, убеждая Антареса опротестовывать, что пытается заглушить эти боязнь и стыд. И когда Мальсибер сказал Хелсиону: «Я подумаю», то ему показалось, что в глазах старика мелькнуло облегчение — что может быть всё останется как есть и не надо будет идти против пугающей беззаконной мощи. Антарес выскочил из кабинета поверенного — ему необходимо было остаться совершенно одному, прийти в себя. Мальсиберу удалось пройти через приёмную, не отвечая ожидавшим его родным, однако в коридоре он неожиданно столкнулся с Лестрейнджем.

— Мастер Мальсибер? Задержитесь, пожалуйста, на минуту. Мне необходимо говорить с Вами, — Лестрейндж был любезен и привычно исполнен достоинства.

Антарес, мгновение назад ненавидевший этого человека, сейчас почувствовал, что рад встрече с ним. Не надо было более тянуть и колебаться. Увидеться с ним наедине, высказать в лицо всё, что он о нём думает — и покончить с этим раз и навсегда.

— Я готов, — он шёл на Лестрейнджа, как в бой.

Лестрейндж удивлённо посмотрел на взвинченного юнца и приглашающе открыл одну из выходивших в коридор дверей.

5.

Сумеречная приёмная была пуста, вдоль стен выстроились жёсткие стулья, возле внутренней двери стоял секретарский стол. Мальсибер встал посреди комнаты, сжав кулаки:

— Ну, что Вам от меня нужно?

— Я дал Вам повод говорить со мной подобным тоном? — голос Лестрейнджа был ледяным.

Мальсибер раскрыл рот, чтобы сказать резкость, но осёкся. "Да, Вы заставили изменить завещание" — но лично Лестрейндж не получил ни гроша. "Да, вы с Волдемортом сделали нечто, отчего отец отдал Волдеморту огромную сумму" — вот оно. Но в случившуюся короткую паузу Мальсибер вышел из состояния победоносного безрассудства, а Лестрейндж почувствовал его колебание.

— Вы каким-то образом получили право вмешиваться в мою жизнь, а господин Волдеморт вдобавок приобрёл вдовью долю наследства! Да, я хотел бы знать, как Вы с ним этого добились, и...

— То была воля Вашего отца! — рявкнул Лестрейндж. — Достаточно, мастер Мальсибер! Остановитесь, пока Вы не сделали наши отношения невозможными.

Упоминание об отце, возраст и хорошее воспитание ставят подножку Антаресу — он смолкает пред взрослым товарищем родителей.

— Благоволите присесть. Поверьте, у меня нет ни малейшего желания вступать в пререкания с подростком, но раз ситуация такова, что наши имена теперь связаны — я полагаю, что следует объясниться. Вы согласны с тем, что нам стоит заявить друг другу свою позицию? Превосходно. Предоставьте мне, как старшему, говорить первым. Итак, как я понимаю, Ваш поверенный успел высказать Вам свои домыслы по поводу завещания? Оставим это на его совести. Вас же я попрошу обратить внимание на деталь — в тот трагичный день Ваш отец не счёл нужным его позвать. Вы не задавали себе вопрос — почему? Вы знаете, что Ваш отец доверял Хелсиону — иначе бы он сменил поверенного, — медленно, но верно старший возвращал младшего на путь размышлений и, следовательно, колебаний.

Эридана Нотта бы сейчас сюда. Он бы объяснил Антаресу про подмену понятий, про казуистику и передёргивание фактов, — про то, что отвратило его самого от великого мага современности и его окружения. Но четырнадцатилетний Антарес с Лестрейнджем один на один, и он выслушивает "позицию".

— Тогда произошло нечто, что следовало скрыть даже от доверенного лица. Как Вам известно, Ваш отец — а наш школьный друг — взялся оказать услугу Лорду и в результате подвергся нападению приспешников влиятельного лица. Тогда мы увидели, что политические разногласия перешли в стадию политических убийств.

Встав напротив сидевшего Мальсибера, глядя сверху вниз, Лестрейндж заговорил доверительно.

— Ваш отец очень дорожил Вами. Он желал защитить Вас — любым способом. Он, как никто, понимал, что Вы под угрозой: с одной стороны, как сын человека, вступившего в противоборство с преступной группировкой, с другой стороны — как ученик, находящийся под контролем главы этой группировки. Перевести Вас в другую школу он уже не успевал, да это и не уберегло бы Вас. Зная, что умирает, отец обратился к единственному человеку, способному противостоять мощи Дамблдора — к своему другу, лорду Волдеморту. Лорд не мог отказать. Мы остались наедине, был принесён Непреложный Обет, и я закрепил его. Лорд поклялся хранить Вашу жизнь.

Лестрейндж умолк и отошёл. Теперь Антарес должен был просить его продолжать. Лестрейндж ответил не сразу.

— Лорд принёс большую жертву, связав свою жизнь с Вашей. Безрассудная неосторожность будет стоить слишком дорого — надеюсь, Вы понимаете это. Проникнитесь же уважением к своему защитнику и сотрудничайте с ним в его стремлении оберегать Вас. Теперь касаемо Ваших возмутительных обвинений. Ваш отец, мастер Мальсибер, не любил быть должным кому-либо. Возможно ли деньгами оплатить жизнь? Не знаю. Он сделал, что мог, отдав некую сумму тому, кто долгие годы, рискуя собой, будет хранить Вас. Назначая нас Вашими советниками, он легализировал нашу с Вами связь в глазах общества, одновременно позволив сохранить тайну обета. И последнее. Если Вы, в погоне за капиталом, решитесь опорочить память отца, объявив его недееспособным — это Ваше дело. Безусловно, Лорд не опустится до тяжбы. Учтите лишь, что разрешить Лорда от принесённого им обета Вы не в силах.

Больше Лестрейнджу не пришлось ничего делать.

Антарес принёс ему извинения, велел Хелсиону утвердить завещание, и сам же заставил себя согласиться, когда несколько дней спустя Волдеморт, "чтобы Вы в любую минуту могли призвать меня на помощь", поставил ему на руку маленькое аккуратное клеймо.

А что там на самом деле произошло за закрытыми дверями спальни — того уже не узнать.

6.

Эклеры у Паддифут действительно были хороши. Дома Антарес ел бы их, держа пальцами и кусая с облитого шоколадной глазурью верха, но сейчас и вилочкой с тарелочки было восхитительно. Опустив чашку с кофе, Дилиджент уточнил:

— В котором часу Вы назначили первую встречу с кандидатом в консультанты?

— В два.

— Поразительная предусмотрительность. Нам как раз хватит времени на подготовку.

Вообще-то Антарес рассчитывал закончить с юристами к полудню и до консультантов прошвырнуться по лавочкам Хогсмида.

— Вы что-то планировали на этот промежуток? — почтенный был проницателен.

— Нет, давайте делать, что нужно.

— Нужно обсудить позиции в тяжбах и просмотреть досье, собранные мистером Тоилзом на Ваших кандидатов. Документы, скорее всего, уже прибывают. К двум часам мистер Тоилз вернётся, и я вас покину. Встречи вы проведёте вместе, мистер Тоилз поможет определиться в выборе помощников и согласовать расписание Ваших консультаций. После ужина вы разберёте договор с мистером Смелтом, и мистер Тоилз отправится восвояси. С завтрашнего дня Вы начнёте учиться управлять.

Почтенный доктор юстиции опустил глаза и отпил свой кофе. Антарес замер с куском пирожного на вилочке, уставившись на неприметного человека напротив. Вся смута предыдущих месяцев улеглась и предстала разложенной по местам, как бельё в комоде.

На середине пути в гостиницу Дилиджент произнёс:

— Мастер Мальсибер, покуда мы променируем, я хотел бы напомнить Вам о насущной необходимости выбора супруги. Если у Вас есть какие-либо вопросы — мои знания к Вашим услугам, — и снова умолк.

Тоилз не появился ни в два, ни в четыре. Мальсиберу делалось неудобно перед почтенным Дилиджентом, и в перерыве между интервью он предложил:

— Сэр, давайте я дальше сам. Принцип я понял, а Вы со мной уже долго возитесь. Сегодня суббота, у Вас, наверное, планы были. Я справлюсь. Мне советники мои столько времени не уделяли, сколько Вы сегодня. А мистер Тоилз когда вернётся, мы с ним всё подпишем.

К концу монолога юрист смотрел на Антареса, как Мери на ягнёнка. Помедлив, он произнёс:

— Уважаемый мастер Мальсибер. Каждая минута моего времени, проведённого в Вашем приятном обществе, найдет своё отражение в итоговом счёте за консультацию. Прошу Вас, чувствуйте себя совершенно свободно. Что до мистера Тоилза, то он разыскивает Ваш отпускной прецедент, и пока — безуспешно.

Тоилз объявился затемно, в десятом часу, голодный и весёлый. Дилиджент и Мальсибер, проведшие бок о бок весь день в трудах, закусывали. Утвердительно кивнув коллеге, Тоилз ухватил сандвич с подноса, и его осунувшиеся щёки, потемневшие от проступившей к вечеру щетины, заходили ходуном. Проглотив, он обратил блестящие глаза на Антареса:

— Мастер Мальсибер, сделайте одолжение — научите меня, как Вы это делаете! Как Вам удаётся вытащить буквально из небытия единственный существующий в мире документ?! Корнуэльский архив, — он обернулся к Дилидженту.

Лицо почтенного приобрело выражение такого же весёлого изумления.

— Заброшенный, без архивариуса, только с противопожарными чарами. Используется как хранилище, все документы давно изучены и каталогизированы, — Тоилз потёр подбородок, — да видно, не все. Ваш прецедент относится ко времени суверенной владычицы нашей, королевы Елизаветы Первой, ревнительницы веры и спасительницы христиан от дьявольского искушения. После благочестивого "Акта против волшебства, колдовства и ведовства" от 8 декабря 1562 года, диавол в Британии стал официально признанным лицом, и приспешники его, люди наших с вами свойств, стали получать законное воздаяние — в том числе смертельное. И некий Августус Уотерхаус, сын повешенной Агнес Уотерхаус из Челмсфорда, Эссекс, в 1566 году обрёл привилегию покидать Хогвартс на сто часов в месяц для помощи оставшимся сиротами братьям.

Мальсибер представил себе парнишку в чулках и круглой шапочке, осеннюю грязь и маленьких детей в пустом доме. Далёкий прецедент 16 века обрёл имя и лицо.

— А почему "два выходных"? — негромко уточнил старший законник.

— Второй — и последний — раз привилегия использовалась в 1610 году, после "Акта против колдовства, чёрной магии и сделок с духами злобными и опасными" Джеймса Первого, от 1604 года. Лишившийся отца юноша пожелал возвращаться домой дважды в месяц. Очевидно, директор Хогвартса поделил сто часов пополам и получил примерно два раза по двое суток. Тогда же, кстати, появилась формулировка "потерявший родителя".

— Мастер Мальсибер, это даёт Вам возможность, при желании, перераспределить часы отпуска, — почтенный поднялся. — Давайте завершим дела и разойдёмся.

После душа, в полотенце на бёдрах, Антарес раскладывал бумаги в две стопки. Завтра у него два урока по четыре часа каждый — управление производством и работа биржи. Завтра он разберёт завалы по заводским отчётам и рассортирует биржевой пакет. Невероятно. Всего-то день в обществе двух людей, которых до того он не видел. Антарес скинул полотенце на пол и, как был, забрался в постель. Заснул он сразу и впервые за осень проспал девять часов кряду, проснувшись лишь в воскресенье, за полчаса до прихода первого избранного консультанта.

7.

Хогвартс. В воскресенье вечером, в спальне мальчиков, Селвин растянулся в одежде на своей кровати, заложив руки за голову; Эйвери, в халате, с ещё влажными волосами, искал что-то в сундуке; Снейп собирался на выход. Сборы заключались в одёргивании сюртука (один раз), проведении ладонью по волосам (один раз) и надевании мантии. Буркнув ребятам: "Пока" и получив проникновенное "Удачи!" от Селвина, Снейп, ссутулясь, вышел из спальни. Селвин закатил глаза к потолку и продолжительно выдохнул, отрицательно покачав головой. Эйвери вынырнул из сундука с новой рубашкой и свежими носками. Распахнулась дверь — быстро вошёл Снейп. Он схватил свою сумку, вытащил из неё толстую тетрадь и снова исчез. Селвин и Эйвери переглянулись.

— Алхимия, — произнёс Эйвери. — Он что, с ней алхимией занимается?!

— Эйвери, порочный сластолюбец, пожалей мою неокрепшую психику! Не заставляй меня фантазировать на тему "Чем и как занимается Снейп с подругой" — я начну метаться и хрипеть, хватаясь за сердце, и могу не дожить до утра.

Но Эйвери не отвечал. Думая о чём-то своём, он бросал взгляды на раскинувшегося на кровати Селвина, на закрытую дверь, — Селвин наблюдал за ним, не шевелясь. Наконец, Руди решился.

— Слушай, — подступил он к кровати Селвина, — я тут хотел тебя спросить... насчёт одной вещи, — он замялся и замолчал.

— Нет, — чётко ответил Селвин.

— Что "нет"? — удивился Эйвери.

— Не знаю что; но судя по тому, как ты спрашиваешь, мой ответ — нет.

— Да иди ты! — с облегчением выдохнул Руди. — Я серьёзно. Ты говорил тогда про себя, что ты... того... имел дело; и я, в общем...

— Да-а? — бархатно улыбнулся Клиффорд.

— Можно, я к тебе сяду? — Руди кивнул на кровать.

— Эйвери? Слушай меня внимательно. Тебе я не могу предложить ничего, кроме дружбы.

— Рехнулся?! — Эйвери отпрянул. — Я про девчонок спросить! Ты валяешься — что мне, столбом стоять?!

— А-ха! Ну, давай тогда и я сяду. Так что у нас на кону? Учти — в криминальных абортах я не силён.

— Ничего у нас, — пробурчал Эйвери.

— Э-эйвери, ну же, вспомни предков-викингов. Если бы они так нежничали, на месте Дублина до сих пор паслись бы козы, — Селвин не улыбался (ну разве что чуть-чуть).

Рудигер собрался с духом:

— Только не ржать. Вот когда ты с девушкой разговариваешь, как ты потом её... с ней... Ну, ты понимаешь.

— Не — а, — отчеканил Селвин. Он открыто наслаждался ситуацией. — Не понимаю. Выражайся, Эйвери!

— Ну вот вы общаетесь, словами, а как к делу перейти? Ну там... — Руди тонул. — Обнять, поцеловать, и всё такое, — наконец выговорил он.

— Доспел, — удовлетворённо произнёс Клиффорд.

Он слез с кровати и потянулся, расправляя плечи:

— Вставай, трепетная лань.

— Зачем? — поднялся Рудигер.

— Совращать тебя буду, зачем. Да не дёргайся ты! — стоя напротив Эйвери, Селвин смотрел на него в упор. — Давай, скажи мне чего-нибудь.

— Что говорить-то?

— Стихи почитай, романтик! Не важно что, просто фразу подлиннее, — как девчонки говорят.

Руди моргнул и произнёс:

— А на фига тебе это пона... ТЫ ЧЕГО?!

Кончики пальцев Селвина нежно и плавно провели снизу вверх по коже его руки — от ногтей до запястья и соскользнули на большой палец.

— Вот если она так же, как ты сейчас, взревёт, — интимно сказал соблазнитель, — то тебе не светит, детка. А если замолкнет и глазки большие сделаются — тогда двигай дальше.

— Куда... дальше? — соблазняемый охрип.

— На первый раз — вверх по абрису. Этак мягко, но оперативно — а то она размышлять начнёт.

— А говорить чего?

— Тебе — ничего, Эйвери. В твоём случае лучше — молча. Только в глаза смотри. Не боись, она сама себе всё придумает, ещё краше, чем ты бы сказал. Доходишь до плечика, а там рядом — что?

— Грудь, — шепнул Руди.

— За "грудь" можно и по морде схлопотать, — серьёзно ответил искуситель. — Шея там рядом, Эйвери, ше — я! Кладезь возможностей. Потом руку за затылок, и ура — лобзай, коварный. Срывай цветок невинных уст.

— И всё?

— Нет, Эйвери, далеко не всё. Теоретически есть ещё Кама-Сутра, Дао древних китайцев и многое другое. Но это ты уже саменько, без меня.

Эйвери сглотнул, обмяк лицом и отступил на шаг:

— Ну, я, это...

Селвин, подняв брови, тщетно подождал продолжения, потом кивнул, тихо сказал: "Ага..." и со вздохом вновь растянулся на постели. Позже Руди, уже при параде, подал голос от двери:

— Я пошёл.

— Дерзай, сын мой, — откликнулся Клиффорд. — Крутобёдрая нимфа да встретит тебя за порогом!

Распахнувший в эту минуту дверь Мальсибер так и не понял, почему при виде него Эйвери покраснел, как рак, и выскочил из спальни, столкнувшись с ним в проёме, а Селвин забился в конвульсиях на кровати.

8.

— Веселишься?

Нет ответа.

— Ну ладно.

Спустя какое-то время:

— Привет!

— О, выздоровел. Привет.

Смотрят друг на друга.

Движение бровями и подбородком "Как там у тебя?"

Движение плечами и ртом "Да вроде нормально".

— Как тут без меня?

— Как всегда. А! Мы выиграли.

— Чего? А-а, в субботу... Ясно...

Совсем неинтересно про игру, и спальня кажется маленькой, и Селвин — далёким от настоящей жизни.

Далёкий Селвин или нет, но чуткий он, как нюхлер.

— Мальс? Ты что, школу бросать будешь?

— Не, Сэл, это я так. Ничего...

Пауза. Мальсибер проводит ладонью по рту:

— Ладно, попробую в библиотеку успеть.

— Ладно. Я тоже пойду успею.

Когда Селвин приходит из туалета, спальня уже пуста. Селвин стоит посреди покинутой комнаты. На самом деле он ждал его — чем ближе к вечеру, тем осознаннее.

Мальсибер идёт по переходам. Мальсиберу ещё писать два эссе, за окнами давно стемнело, ужин он пропустил. Но прошлую ночь он спал; и, кажется, теперь ему есть, к кому обратиться. Он справится. Он обязательно справится.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Музыка к одиннадцатой главе:

https://www.youtube.com/watch?v=2ytSxniP4UM&list=PLGJOYXR9BmnwkanNIBe2ewS5U2wGr6faG&index=11

Глава опубликована: 21.06.2013

1.

В сердце Британии, на равнине плоской, как одеяло, на берегах реки Мэрзи стоит славный город Уоррингтон.

На заре нашей эры легионеры Рима основали поселение у переправы через реку. Поселение назвали Вератинум. Комендант Вератинума взимал в пользу Империи налог за переправу; поселение росло и богатело. Вокруг его стен образовался посад с огородниками и мастеровыми людьми; развернулся рынок.

В пятом столетии нашей эры распадающаяся Империя призвала вернуться в лоно родины своих рассеянных по свету римлян. Германские племена ютов, англов и саксов захватили бывшие владения Италии в Альбионе. Вольные племена не имели имперских амбиций. Британия разошлась по рукам удельных королей и многие города, основанные Римом, стёрлись с лица земли. Но Вератинум не исчез. Благодаря полноводной Мэрзи городок не пропал, как другие. Река давала городу пойменные луга для стад, песок для изготовления стекла и глину для работы горшечников. Вератинум стал называться Веринтоном, римлян сменили саксы. Кожевенные мастерские вгрызались ядовитыми дубильными ямами в землю Веринтона. От пивоварен волнами расходился по улочкам города тяжёлый дух бродящего сусла. Оборвыши выискивали съестное в кучах дряни, нечистоты лились в светлые воды реки Мэрзи. Река приносила в город барки с товарами; на барках или пешком являлись в Веринтон люди: с рабочими руками, с жаждущими пищи утробами и готовыми к соитию членами. Строились новые жилища и харчевни, новые байстрюки орали и цеплялись за жизнь. Город рос, расползался по одеялу равнины. Время шло.

В седьмом веке город был зафиксирован в англо-саксонских хрониках — уже под названием Уоррингтон. Жители Уорингтона навряд ли читали хроники, но хорошо знали местное семейство, носившее то же, что и город, имя — Уоррингтоны. Мужчины рода Уоррингтон были известны как люди жестоковыйные и своевольные — то есть гармонично соответствовавшие значению своей фамилии. Фамилия, однако, не говорила ещё об одной особенности Уоррингтонов; но местные кумушки вовсю судачили о ней. Уоррингтоны были «с придурью».

Кое-кто говорил даже, что были они порченые — но такие говоруны исчезали из города тихо и навсегда. И кто в здравом уме связался бы с Уоррингтонами! Помимо непокорного нрава те обладали литейной и оружейной мастерскими, двумя кузницами, местом в городском совете и домом напротив главной церкви города — собора святого Элфина.

В одиннадцатом веке Вильгельм Нормандец завоевал Британию. Укрепляя королевство, король раздавал Британские угодья в управление своим ставленникам. Территория разделилась на земли, во главе земель встали вассалы короля — лорды. Население получило хозяев. Хозяева вели учёт своей собственности. В Королевской Хартии от 1255 года Уоррингтон был записан как торговый город с собственной ярмаркой.

Не было записано в Хартии то, что на ярмарке в Уоррингтоне торговали кожами с клеймом в виде S — что значило «Селвин». И была на ярмарке отдельная постройка, предназначенная для торговли посудой и скобяным товаром со знаком M — «Мальсибер». Изделия из дерева с меткой U поставлял на ярмарку шотландец Аркарт(1). Двойное W по-прежнему отмечало мечи и пряжки, ножи и топоры, сделанные Уоррингтонами. И не было лучше тех мечей и столов, кувшинов и кож, чем на ярмарке в Уоррингтоне!

В семнадцатом веке в Англии католики боролись с протестантами, короли воевали с парламентом, ирландцы дрались с англичанами, а шотландцы воевали то за англичан, то против всех. Похожая ситуация была и в других странах, почему-то называвших себя цивилизованными. Словом, семнадцатый был обычный, ничем не примечательный век, полный бессмысленных жестокостей и беззаветных геройств. А среди странных людей, людей с придурью, живших и на острове, и на континентах, в том веке шли невидимые миру переговоры — о своей дальнейшей судьбе. Религиозный фанатизм был чужд природе этих порченых людей, в государственных границах для них не было особого смысла, а национальная разница была им менее важна, чем разница их сущности с сущностью остального человечества.

В 1689 году в Московии братец Пётр прогнал с престола сестрицу Софью, в Англии, после Гражданской войны, свергнувшей одного короля, свершилась Славная революция, посадившая на трон короля другого, в Польше добрые христиане сожгли на площади литовца — за атеизм, а в городе Уоррингтоне Уоррингтоны собрались на совет. В зале, где по стенам висели портреты их дедов и прадедов — таких же непримиримых упрямцев, оружейники сумели договориться. Они оставили на время внутрисемейные дрязги, и каждый отец малой семьи развязал кошель. Наутро Старый Джордж Уоррингтон отправился в ратушу и там совершил крупнейшую в истории города покупку земли. Вверх по течению Мэрзи, там, где воды реки ещё были чисты, приобрёл он обширную пустошь и записал во владение своё.

Франция воевала с Англией, в Чехии восстали крестьяне, а Старый Джордж Уоррингтон нанял рабочих, и те обсаживали его новое поместье по периметру рядами деревьев и кустов.

И когда был принят Статут о секретности, и многие маги заметались в поисках выхода, у Уоррингтонов всё было готово. В летнюю ночь из города исчезли все странные Уоррингтоны. А вместе с ними — десяток других семейств, менее известных в городских хрониках, но тоже со странностями. Через какое-то время к сплошному ряду деревьев, окруживших пустошь за городом, cтали прибывать люди из чужедальних мест: иногда пешеходы-одиночки с котомкой, иногда — целые семьи приезжали на нагруженных скарбом телегах. И все они исчезали за деревьями и кустами, и никто из них не выходил назад.

В старом доме напротив собора святого Элфина продолжали жить просто Уоррингтоны — упрямые люди. Они ходили в церковь и занимали посты в городском управлении. Они производили стальные и железные изделия — оружие требовалось в этом обыкновенном семнадцатом веке. Но придури за этими Уоррингтонами уже не водилось. И не стало на ярмарке кож с клеймами в виде S — чуткие Селвины задолго до того продали свои дубильни и стада, и обратились к богатствам Индии. А товары с маркой М и U расходились теперь только среди странных людей, — что очень жаль, ибо долго ещё помнили торговцы непревзойдённое, прямо-таки волшебное, качество этих товаров.

В девятнадцатом веке речные барки сменились пароходами, тягловые лошади уступили место железной дороге. В небо над Уоррингтоном устремились трубы металлугических заводов, в городской шум вплёлся грохот ткацких станов. Тощие ткачи и чумазые литейщики выхаркивали ошмётки лёгких, идя с работы домой. Находясь между Манчестером и Ливерпулом, двумя очагами Промышленной революции, город Уоррингтон благоденствовал и рос. Но когда город намеревался в очередной раз вырасти за счёт угодий Уоррингтонов — городские власти получали решительный отказ. Очередной Старый Уоррингтон стучал суковатой палкой в городском совете и не продавал городу свои пустующие земли, купленные в далёком семнадцатом веке.

В двадцатом веке быть промышленным центром и крупным городом вдруг оказалось невыгодно — именно такие города самолёты Люфтваффе бомбили в первую очередь. Уоррингтон пострадал. По странному стечению обстоятельств, собор святого Элфина и близстоящие дома остались целы. Но семейству Уоррингтонов был нанесён удар — погиб на войне Молодой Уоррингтон; и погиб бездетным. Многих мужчин недосчиталась Британия после 1945 года. Стране не хватало рабочих рук, — и всего остального, что даётся Природой в придачу к рукам. Британия открыла границы для жителей отдалённых регионов бывшей Всемирной Империи. Пакистанцы и индусы работали на стройках. Возводились жилища, открывались харчевни с необычной кухней, и новые младенцы орали и цеплялись за жизнь.

Чтобы ускорить восстановление, в 1946 году Парламент Соединённого Королевства издал Акт о Новых Городах, передавший функции городского планирования корпорациям застройщиков. Не привязанные к местной традиции, застройщики лихо устраняли руины, пусть и в ущерб истории. В 1968 году был издан очередной Акт о Городах, под действие которого попадал и Уоррингтон. А в 1974 году в старинном доме против собора святого Элфина отошёл к непокорным предкам последний Старый Уоррингтон. Дом и земли Уоррингтонов были объявлены выморочным имуществом.

2.

Двадцатилетний Джамаль Хаджадж был британец в первом поколении. Он родился в городе Уоррингтон. Хаджадж окончил среднюю школу; и если вы полагаете, что мальчишке с унизительной кличкой «паки» легко в британской школе времён «Битлз» — то вы сильно ошибаетесь. Но отец сказал, что враги его будут посрамлены, а мама так гордились его табелем — и он учился. Он был хороший сын. Когда ему сравнялось восемнадцать, по воле отца он съездил на Родину, и там познакомился со своей страной и роднёй; и там же женился на назначенной ему невесте. Она была старовата для Джамаля, ей было уже шестнадцать — но женитьба признавалась законной с шестнадцати лет, а Хаджадж соблюдал закон.

Джамаль Хаджадж был хорошим мужем. Он водил свою жену гулять в парк; он купил ей туфли и бельё; он позволял ей общаться не только со своей матерью, но и с соседками.

Хаджадж был честный мусульманин. Он совершал намаз как предписано, пять раз в день. И если вы думаете, что в английском рабочем городе времён байкеров не сложно встать на полуденню молитву, и при этом не быть осмеянным или задетым, — то вы сильно ошибаетесь.

Но Джамаль произносил: «Поистине, мы полностью принадлежим Аллаху и, поистине, все мы к нему возвращаемся. О господи, перед тобой я буду давать отчет за разумение и правильность в преодолении этого несчастья. Вознагради меня за терпение, проявленное мною, и замени беду на то, что лучше ее» — и не сходил с пути праведного.

Как и всякий коренной уоррингтонец, Джамаль Хаджадж знал дурные земли за окраиной города, куда не стоило заходить. Тоска охватывала там человека, и делалось путнику страшно и муторно. Местные полагали, что тамошнее болото выделяет какой-то нехороший газ. С давних времён город развивался в другом направлении, вниз по течению Мэрзи. Но вот умер хозяин дурных земель, и застройщик получил право на геодезическую разведку. В холодный день ноября 1974 года компания «Билдер и сыновья» послала бульдозер, чтобы выровнять дорогу в обход болота.

Джамаль Хаджадж последний раз поклонися в сторону Кабы и сошёл с молитвенного коврика. Он обулся и скрутил свой коврик с изображением Аль-Акцы. Влез в кабину. Аккукратно положил коврик за сидение бульдозера, устроился и взялся за рычаги. Бульдозер взревел, загрохотал, тронулся. По правилам техники безопасности Джамаль закрыл наушниками уши и повёл своего зверя за болото.

...Откуда на его пути возникли дети — он не успел понять.

Джамаль Хаджадж изо всех сил выжал тормоза и одновременно дёрнул рычаг, стремясь — и не успевая! — увести многотонный отвал бульдозера от двух нелепых фигурок. В тот же миг, не веря своим глазам, он увидел, как детей отбросило неведомой силой в сторону — далеко, вбок, прочь от махины бульдозера. Когда в следующую секунду Джамаль снова взглянул на отвал, то заорал от ужаса — на стальных ножах вздыбленного щита повисло маленькое тельце полуголой уродливой старушки. Ещё живая, она дёрнулась к Джамалю руками и лицом в каком-то странном порыве; оскалила в неслышном крике острозубый рот... И это было последнее, что увидел хороший человек Джамаль Хаджадж.

Бульдозер взорвался. Огненный шар лопнул на месте бульдозера, и взметнулся ввысь столб света и жара, унося в небеса бессмертную душу Джамаля. Куда же попала душа неодетого сморщенного существа, да и была ли у неё душа — неизвестно.

Если каждому воздаётся по вере его, то этим вечером Джамаль Хаджадж воссел в садах благодати, среди плодов, гранатов и пальм.

3.

— И не давайте этим сепаратистам выпендриватсья. Деваться им некуда. Раньше у них заступник был, Годвин Уоррингтон. Маггл. Тот с губернатором округа в вист играл, у парламентского представителя детей крестил... Серый кардинал, всё под контролем. А теперь помер заступничек... — глава Комитета по выработке объяснений для магглов неспешно цедил слова.

Он взглянул на своего подчинённого из-под век:

— Так Вы заставьте их сдвинуться в Нортумберленд. Климат там, конечно, погаже и пейзаж не тот — зато плотность населения нижайшая в Англии. Ещё триста лет там проживут — никто их не заметит. А с переездом Министерство им поможет.

Подчинённый, Карадок Дирборн, кивнул. Он всё понял. Теперь оставалось заставить понять жителей магического «Поместья Уоррингтон».

Магический Уоррингтон являл собой миниатюрный анклав в самом густонаселённом месте Англии. Искусственное болото с дурман-водой и заросли, населённые полезной вредной нечистью, защищали жителей «Поместья Уоррингтон» от не в меру смышлёных магглов. Внутри же «Поместья» процветал истинный парадиз. Главная улица с разнообразными лавками, аптекой и пабом упиралась в фабрику Мальсиберов и завод Уорригтонов — два предприятия, дававшие жизнь «Поместью Уоррингтон». Второй конец улицы выходил к ферме, снабжавшей городок провиантом. Имелись в «Поместье» и начальная школа, и кладбище. Здесь можно было родиться, прожить жизнь и отойти к праотцам, не удаляясь от дома. За парком стоял Уоррингтон-холл — резиденция хозяев этого мира наособицу. Только небо было общим у «Поместья» и округи. Серое ноябрьское небо, равнодушно глядевшее вниз.

В единственном пабе, служившем и питейной, и парламентом, собрались отцы десятков семейств, населявших магический Уоррингтон. Мелкие дети и крупные собаки запросто гуляли по залу — их ласково гладили по головам; женщины и подростки то усаживались послушать, то уходили по своим неотложным делам. Все знали всех, зал дышал, как стоглавая гидра — единый могучий организм, живущий своей обособленной жизнью. И Дирборну было сложно сосредоточиться на своём докладе, не чувствуя перед собой внимательного слушателя:

— Итак, в результате инциндента есть двое пострадавших из «Поместья» — восьмилетний Тобиас и пятилетняя Эста находятся в больнице с посттравматическим синдромом. Есть двое погибших — Джамаль Хаджадж, двадцати лет, бульдозерист, и Лоретта, восьмидесяти трёх лет, эльфийская няня. Кроме того, причинён материальный ущерб, — Дирборн добавил металла в голос. — Но это только на сегодняшний день. Процесс застройки не остановить, и сюда будут приходить снова и снова. Вы должны понять.

— Ошибаетесь, мистер Дирборн, — холодно ответил ему господин в строгом костюме. — Мы никому ничего не должны. Мы — Уоррингтоны, и это наша земля.

Да, это был Уоррингтон. Жестоковыйные упрямцы отец и сын Уоррингтоны сидели напротив Дирборна и не желали уступать Министерству. Дирборн рассчитывал переговорить с ними и с молодым Мальсибером до общего собрания и убедить хозяев вывезти производство в малонаселённый Нортумберленд. Но Мальсибер запаздывал, а Элдридж Уоррингтон наотрез отказался вести переговоры за спиной у своих рабочих. И теперь сидел, положив холёные руки на набалдашник трости, и жалил глазами докладчика.

Уоррингтона поддержали возгласами с мест. Худощавый рыжий человек встал и заговорил, торопясь и повышая голос:

— Уоррингтоны купили «Поместье», а мы триста лет платим за него двойной налог: и Короне — чтоб она им плешь натёрла, и Министерству — чтоб вам с того налога икалось! Мы всё понимаем: городские Уоррингтоны нам «Поместье» отдали, а платить триста лет кряду за бездоходную землю они не могут, — и не надо, мы здесь живём, сами заплатим. И никакой поддержки ни от кого не просим, всё сами. Но сейчас нам от Министерства впервые что-то понадобилось — так давайте, действуйте там, у магглов. Что вы нам здесь зубы заговариваете!

Дирборн смотрел на его с неприязненным удивлением, невольно раздражённый грубостью говорившего. Он отвечал нарочито медленно:

— Поверьте, мы очень много работали с магглами. Они потеряли человека при необъяснимом взрыве — нам было непросто загладить инциндент. Помимо того, мы узнали их дальнейшие планы — и планы напрямую касаются вас.

Дирборн заставил развернуться и повиснуть в воздухе рулон маггловской синьки с чертежом округи:

— Смотрите, господа! Напротив «Поместья» на том берегу Мэрзи строится жилой район. От него в вашу сторону, прямо на болото, пройдёт мост. Вся территория от нынешней окраины города до «Поместья» спланирована под общественные здания и стадион для «Волков Уоррингтона». Как только истечёт срок поиска наследников — а наследников у Годвина Уоррингтона нет — «Поместье» отойдёт городу. У вас нет выхода. Министерство предлагает вам переселиться. Более того, будет участвовать в расходах.

— Мы просим у Министерства совсем не этого. Я хочу, чтобы оно с помощью вашего Комитета помогло мне оформить «Поместье» на себя, — твёрдо сказал всё тот же Элдридж Уоррингтон, непокладистый, как и все Уоррингтоны до него.

— Признать Вас наследником, господин Уоррингтон — значит выйти из Статута о Секретности и легализироваться в Соединённом Королевстве. Вы подавали прошения и Вам было отказано.

— Да, но это было до позавчерашней трагедии. Мы полагали, что у Министерства достаточно ума, чтобы теперь увидеть свою ошибку. Откровенно говоря, Ваш приезд многие расценили как согласие Министерства.

«Так, — подумал Каррадок Дирборн, — дело затягивается. Не знаете вы цивилизации, волшебники. Ладно, заставим вас задуматься».

— Даже получив «Поместье» — вы будете вплотную окружены маггловским городом. С его электричеством, коловращением толп, отходами. Болото — не на вашей земле, его засыплют. Вдоль деревьев пройдёт автострада. С вонью газа и несмолкаемым шумом.

В зале стало тише. Голос Дирборна слышался сильнее, и это придало ему уверенности:

— Ваша теперешняя природная ограда почти исчезнет. Магглы будут пытаться пройти внутрь. Что вы станете делать? Вам хватит сил и средств на защиту?

Какие-то подростки вошли в зал и, сбитые с толку тишиной, торопливо присели у самых дверей.

— А что будет происходить внутри поместья? Вы запрёте себя в резервации, — Дирборн воодушевлялся. — Вы готовы на это? Ручаетесь за каждого жителя общины? Задумайтесь! Позавчера ваши дети играли в Ансельма-драконоборца и вышли за территорию атаковать бульдозер. Если завтра приедет подъёмный кран — они сыграют во Вьятта-победителя великанов и завалят кран?

Изящный джентельмен, одиноко сидевший за столом у стены с самого начала собрания, слегка откинул голову и чётко произнёс:

— Тогда может быть Министерство вместо переселения и создания нового города использует деньги на установку магических щитов вокруг «Поместья»? Так, как оно делает в магическом Лондоне?

Дирборн потёр ладонь о ладонь. По-хорошему он должен был сказать этим людям: «Поддержание щитов ежегодно стоит огромных сумм. Лондон нужен для престижа, а вам придётся выметаться на вересковые пустоши Нортумберленда. Министерство кинуло вас, ребята». Но вместо этого он попытался атаковать непрошенного умника:

— Вы, кажется, не здешний, мистер...?

— Меня зовут Ричард Тоилз, — легко откликнулся красавец, — я представляю интересы господина Мальсибера.

Дирборн слегка сбился — Мальсибер был ему нужен:

— Конечно, мистер Тоилз. Резиденты поместья могут подать прошение о защите. Оно будет рассмотрено... в порядке очереди; и в зависимости от бюджета...

Зал загудел, как растревоженный улей. Теперь все говорили разом, поминая недобрым Министерство и бюрократию. Внимание к словам Дирброна пропало, он тщетно пытался быть услышанным. Страсти накалялись. Люди догадывались, что правительство отказывается выполнить свою важнейшию функцию по отношению к ним — защитить их. Они и не верили, и боялись, и запальчиво угрожали отсутствующему здесь сейчас Министерству. Дирборн, как представитель власти, вдруг оказался в положении агрессора — а так же одновременно в положении обороняющегося от наседавшей на него публики. Он видел тянущиеся к нему руки — пока ещё не кулаки, видел глаза, рты, встрёпанные волосы; он впитывал волны звуков и чувствовал кожей эманацию гнева толпы.

Неожиданно спокойный, ленивый голос, усиленный заклинанием, обнял присутствовавших:

— Господа, мне кажется, мы вышли из рамок гостеприимства.

Нэш Уоррингтон говорил с интонацией, принятой в избранном кружке золотой молодёжи:

— Ведь господин чиновник — наш гость. А мы здесь — хозяева. Ныне и присно. Так стоит ли нам волноваться, господа?

Он даже не потрудился встать, и глядел на беспорядок перед собой, высокомерно подняв чёрные брови — молодой сильный мужчина, сын хозяина — и сам хозяин своей земли и жизни.

Толчея застопорилась. Люди приходили в себя; отступали от взьерошенного Дирборна, поправляли своё платье и принимали на руки испуганных детей. Всё это чушь — Министерство, чиновники. Морок это и бегущие тени. Реальность — это тяжесть ребёнка на руках; свет свечей в люстрах под дубовыми потолочными балками паба; собственные дома, виднеющиеся за окном. И незыблимые хозяева, отцы и сыновья Уоррингтоны, триста лет ведущие своей рукой Поместье.

4.

Элдридж Уоррингтон открыл свой кабинет и пригласил мужчин входить. Пока трое рассаживались в массивных кожаных креслах, стоявших полукругом на темнозелёном ковре с чёрными арабесками узора, Уоррингтон-отец прошёл к своему столу. Одно из кресел осталось свободным.

Медленно отворилась дверь, и в кабинет плавно взошла невысокая брюнетка. Мужчины встали перед хозяйкой, зазвучали приветствия. Мистер Трумэн, поверенный Уоррингтонов, представил мистера Тоилза. Дама отвечала; потом она обратилась к новому знакомому:

— А что господин Мальсибер — он будет?

— Господина Мальсибера банально не отпустили из школы, — произнёс прекрасный мистер Тоилз. — Я постараюсь компенсировать его отсутствие — насколько это возможно.

— Ну, что ж, господа, — начал Элдридж Уоррингтон, когда его жена заняла своё кресло. — Положение дел вы видите. Я полагаю, у меня есть два пути: просить ещё раз или брать самому.

Мерлин свидетель, он просил. Со старым Годвином он обсуждал, как быть дальше. Вдвоём они перебрали всех дальних родственников, и никого не нашли на роль хранителя. Того, кто взял бы на себя пожизненный долг — заботиться о неприкосновенности Поместья. «Люди измельчали, Элдридж. Слова «так надо» уже не действуют на это поколение. Скажи, что, — у ваших тоже так?» Вдвоём с Годвином они подготовили легенду и документы. Элдридж Уоррингтон мог выдать себя за американского племянника Годвина. «Что они там тянут, Элдридж? Почему твои маги не дают тебе разрешние на выход из тени?»

Они боялись, Годвин. Магическое Министерство боялось создать прецедент. Впустить лиса в курятник, позволить магу открыто жить среди простецов.

«Я скоро умру. Покажи мне своё поместье, Элдридж».

Прогулка совсем истощила силы Годвина. Вечером Элдридж сидел у его кровати.

«Ты знаешь, Элдрижд? Я думал, у вас там дворцы. Тысяча и одна ночь. А оказалась — Англия. Старая добрая Англия. Совсем как до войны... Я рад, что мы сберегли это место, Элдридж. Если рай есть — я бы хотел, чтобы он выглядел так».

— Просить, безусловно, — заговорил Трумэн с тревогой и участием. — У вас считанные дни остались до нового нашествия.

Уоррингтон кивнул и просто ответил:

— Да.

По взгляду, которым они обменялись, было видно, насколько они понимают друг друга.

— Вы, пожалуйста, мистер Трумэн, составьте прошения, — негромко сказал ему Уоррингтон. — Одно от имени общины — на установление магических щитов. А второе — как обычно... «Уоррингтон vs Министерство».

И Трумэн качнул головой в ответ, сознавая всё, что Уоррингтон не сказал вслух.

Нэш Уоррингтон с досадой слушал разговор отца с поверенным, так как полагал, что оба они говорили не то, что думали. С совершенно другой интонацией, нежели он говорил в пабе, Нэш почтительно и твёрдо обратился к Уоррингтону:

— Прошения — игра, отец. Министерство может затягивать рассмотрение, может требовать дополнительные проверки, может отказывать. А у нас под боком строительство началось. И срок поиска наследников — до конца декабря. Они тебе с Годвином — мир праху его — пять лет отказывали. Наш министерский визитёр чётко сказал: они ничего не собираются давать.

Кора Уоррингтон тревожно посмотрела на мужа.

Уоррингтон улыбнулся ей — только ей:

— Тогда возьмём сами.

Столик с закусками, крошки, посуда. Открыта половина высокого окна — надышали; занавесь отдувается в сторону.

План поместья и маггловские топографические карты висят у стола. Возле них стоят четверо — касаются нарисованного, обсуждают. Бумаги, бумаги, бумаги — на креслах и на столе. Отдельной стопочкой — маггловские удостоверения личности, метрики и паспорта. Тоилз перебирает их по одному, рассматривает.

— Докумены подложные? — учтиво спрашивает Тоилз хозяина.

— Да.

— Симпатичные... До трёх лет тюрьмы, — он аккуратно кладёт книжечки и картоночки на стол.

— Я, может быть, нарушу общее настроение, но почему не переезд? — Тоилз разворачивается всем корпусом от стола.

— Если не принимать во внимание, что Уоррингтон — это мы? — уточняет Элдридж Уоррингтон.

— Если не принимать... — слегка кланяется Тоилз.

— Когда триста лет назад Джордж покупал землю, меж поместьем и городом было восемь миль. В начале века миль было семь. Сейчас — две. Магглы научились не умирать. Раньше шестеро из десяти не доживали до репродуктивного возраста. Теперь с начала и до середины нашего века популяция возросла вдвое. На планете за последние пятьдесят лет родилось и выжило столько же людей, сколько их родилось и выжило за четыреста лет, с 1500 до 1900 года. Нортумберленд не спасёт нас, мистер Тоилз. Когда-нибудь и оттуда придётся бежать. Так что мы остаёмся дома и будем жить.

Разговоры, разговоры... Уточняются детали — кого и как среди чиновников маггловского Уоррингтона надо околдовать. Чем воспользоваться для колдовства, чтобы Министерство не засекло вспышку магии среди простецов.

— Тебя арестуют, — звенящим голосом произносит дама.

— Скорее всего, — ровно отвечает господин.

— Колдовать так колдовать! Можно заставить министерских отпустить тебя к магглам! — резко бросает молодой господин и оглядывается на остальных.

Остальные отводят глаза.

— Есть легальные способы влиять на процесс рассмотрения дела, — негромко и чётко выговаривает усатый брюнет, острым взглядом вперяясь в хозяина.

Хозяин качает бровью и равнодушно роняет:

— Конечно...

И обращается к сыну:

— Нэш, мы сделаем всё возможное, чтобы получить законное разрешение. Можешь не сомневаться, я не собираюсь играть роль жертвенного агнца. Мы сейчас обсуждаем разные варианты — вот и всё.

Холодный воздух веет из окна прямо на камелии в кабинете Эдлриджа Уоррингтона.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

(1)В русском переводе «Гарри Поттера» беднягу Аркарта как только не называли. Почему-то победила версия “Ургхарт”. Роулинговский Urquhart, хрустевший пальцами Поттера в приветствии на квиддичном матче, это Арка(р)т, скорее всего — шотландец из одноимённого горного клана. Вот как звучит его имя на гаэльском: http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/0/02/Urquhart.ogg

1.

Заспанная физиономия поднялась от подушки:

— Эй, что cлучилось?

— Тс-с... Нормально всё, спи.

— А ты куда уходишь?

— Да почту я посмотреть, ну. Спи давай, — Мальсибер махнул Селвину рукой и быстро выскользнул из спальни.

Было начало седьмого. В горах Шотландии, в замке Хогвартс, по тропе к совятне торопливо шагал кучерявый подросток. От холода подняв плечи и сжав кулаки в карманах, он спешил сквозь мрак раннего ноябрьского утра узнать, что решилось в Уоррингтоне. Если сова прилетела, то до завтрака она отсиживалась под крышей со своими товарками. Мальсибер почему-то был уверен, что известие от Тоилза уже здесь. Так и оказалось; сова, учуяв приближение адресата, тенью вылетела из убежища и полетела ему навстречу. Они столкнулись на полпути. Мальсибер отшатнулся, почувствовав резкое движение из темноты на уровне своего лица. Сипуха изогнулась в воздухе, растопырила крылья и выставила когтистые лапы; села. Антарес осторожно провёл пальцем по мягким перьям — он уже начал привыкать к посланнице Тоилза и хотел, чтобы и она привыкла к нему. Сова повернула белую морду к подростку и переступила лапами, показывая, что она здесь по делу. Антарес отвязал письмо. Сипуха, продолжая глядеть на него тёмными глазами без зрачка, вздыбила крылья и резким движением подняла себя в воздух. Мальсибер посмотрел вслед исчезающему светлому пятну и зашагал назад.

В тёплой спальне он задёрнул полог вокруг своей постели, зажёг свечку и принялся читать, одновременно расстегивая озябшими пальцами сюртук. Окончив письмо, Мальсибер опустил пергамент и задумался. Тоилз в точных, сухих фразах обрисовал события в Уоррингтоне. Вопросов поверенный не задавал, но сама жизнь ставила вопрос — что же теперь делать? Если бы отец был жив... Отец с Уоррингтоном были на равных. А что Антарес? Номинально он второй по значимости собственник в поместье. Но вот поместье под угрозой — а Мальсибер ничего не волен решить. Антарес мог только вывезти — или оставить — свою фабрику. Уоррингтон не советовался с ним; даже не написал. Антарес уже привык, что все искали его внимания, наступали на него с делами — а он отбивался, подобно фехтовальщику; Уоррингтон же молчал.

Размышляя, Мальсибер слышал, как вокруг просыпались ребята, как они собирались; как Эйвери позвал его и как Селвин ответил, что он уже вставал. Ребята ушли. Антарес вышел из-за полога кровати.

Тоилз пишет, что Уоррингтон собрался использовать все средства. Это что значит? Подкуп, что ли? Юрист о незаконном не может говорить открыто — додумывай сам, парень. Или — он замер — Элдридж против людей колдовать пойдёт? Но это же тюрьма сразу... Нет, лучше пусть будет подкуп. Антарес снова заходил, нарезывая круги по спальне. Подкуп — стало быть, деньги; деньги одинаковы что у него, что у Уоррингтона. Тут он может участвовать. Вот только... В хранилище мало, доходы идут на оплату счетов. Одни лишь Тоилз с Дилиджентом обходятся ему, как месячное обеспечение семьи. Мальсибер остановился, с раздражением стянул с себя стесняющий школьный жилет и швырнул его на кровать. Бросить Уоррингтона одного — это трусость. Надо раскрыть биржевой пакет, вот и всё!

Мальсибер мерил шагами комнату, думал, как уместить все дела в два выходных дня — и как ни крути, получалось, что домой, проведать маму, он попадёт только на ночь. С мамой было нехорошо. Доктор Пальмер говорил, что “мадам Мальсибер надо прийти в себя”. Мама вышла из себя — да так и не вернулась. В доме распоряжался управляющий. Антарес болезненно сморщился.

Репетитор дедовских часов в кармане слегка завибрировал, отмечая полчаса; утро, а с ним — и время на раздумья, закончилось. Антарес присел к столешнице и раскатал депешу от Тоилза перед собой. Придавил сверху пеналом для перьев, а снизу — чернильницей, чтобы пергамент не скручивался: юристы по традиции скатывали свои письма в свитки. Уоррингтон не обратился к нему; что же, Антарес, у тебя есть выбор: ждать, пока кто-то проявит инициативу — или быть мужчиной и заявить о себе самому. Ниже Мальсибер положил два гладких листа — он будет писать Тоилзу и Уоррингтону одновременно.

"Почтенный мистер Тоилз. Я прошу Вас быть моим представителем в деле о поместье Уоррингтонов и всемерно споспешествовать мистеру Элдриджу Уоррингтону в избранном им способе действий, не стесняясь затратами. Пожалуйста, приступайте не мешкая". Антарес перечитал и исправил "не стесняясь" на "не останавливаясь перед". Затем написал на втором листе: "Уважаемый мистер Уоррингтон. Позвольте выразить Вам мою полную поддержку. Со своей стороны могу сказать, что не стану выводить производство из Уоррингтона до тех пор, покуда существует поместье. Я дал распоряжение мистеру Тоилзу всячески содействовать Вам. Ежели потребуются расходы, о которых юристу быть осведомленным не должно — прошу Вас связываться со мной напрямую". Антарес уставился на стену перед собой. У него было ещё одно средство, помимо денег, которое могло помочь. Лично для него — тягостное средство, которым он предпочёл бы не пользоваться. Мальсибер подумал о Уоррингтоне, доведённом до крайности. О том, на что может пойти Элдридж ради сохранения Уоррингтон-холла.

Мальсиберы никогда не жили в «Поместье», а для Уоррингтона это — своя земля и свой дом на ней. Он не отдаст и не покинет. Антарес, понуждая себя против собственного нежелания, взялся за перо и продолжил: “Я связан с двумя советниками; они — люди весьма влиятельные. При необходимости я могу апеллировать к их поддержке”. Он сложил листы и растопил на свечке палочку сургуча; накапал на пергамент коричневую массу и прижал простенькой латунной печаткой со своими инициалами.

Как ни бежал он к совятне и назад, на урок он всё-таки опоздал. О том, что завтрак опять прошёл мимо рта, он уже и не думал.

Вскорости оба письма были доставлены школьными совами к адресатам.

2.

— Возьмите толчёный корень дурмана, прибавьте..

— ...сушёную сперму таракана, — бубнит себе под нос Эйвери.

— ...затем пять личинок златоглазок, — продолжает Слагхорн.

— А так же синеглазок и кареглазок, — чуть слышнее вторит Эйвери. Два кулачка — Блек и ван Донген — показываются ему синхронно с передней парты.

Эйвери не любит алхимию.

Ингредиенты тошнотворны: слизь, шкурки, оторванные лапки. Когда-то всё это бегало и ползало, теперь лежит гнусными кучками на доске перед ним. Эйвери работает в перчатках, а в них пальцы неловки и зелья ему не удаются. Но по крайней мере, Руди варит, а не выбегает из класса с зелёным лицом, как на первом курсе. Руди толчёт в ступке корни дурмана. Сидящий рядом Селвин резво нарубает на своей доске паскудных личинок, приговаривая в такт:

— Юность кончена. Приходит

Дерзкой зрелости пора,

И рука смелее бродит

Вдоль прелестного бедра...

Клиффорд подмигивает Руди и подсовывает ему свою доску. Одновременно он тянет к себе доску Эйвери с нетронутыми личинками и прочей пакостью. Всё-таки классный этот зараза Селвин. Руди нарезает ему листья наперстянки. Клиффорд шинкует для него личинок, продолжая декламировать:

— Не одна, вспылив сначала,

Мне сдавалась, ослабев.

Лесть и дерзость побеждала

Ложный стыд и милый гнев... (1)

Эти строфы Селвин произносит погромче — для льняной косы и каштанового узла волос впереди. Эйвери фыркает. С передней парты шипят совсем не мило.

— Мистер Селвин! — звучит голос Слагхорна.

— Да, сэр?

— Вокруг Вас слишком кипят страсти.

— Всех привлекает мой животный магнетизм, сэр, — лихо ответствует Селвин и прибавляет доверительно: — Сам страдаю...

— Умерьте пыл, юноша, — приказывает декан.

— Да, сэр!

Сзади послышалось, как отворяется тяжёлая створка входной двери.

— Разрешите войти, сэр? — на пороге стоит Мальсибер.

Слагхорн смотрит сурово. Обычно он не позволяет опаздывать; но к Мальсиберу у преподавателей покамест особое отношение. Толерантнее самого Талейрана, Слагхорн поступает, как все, и даёт Антаресу войти. Декан говорит негромко и с явным неудовольствием:

— Вы не успеете подготовиться. Сядьте с мистером Снейпом и работайте в паре, — умело высказанное разрешение действует сильнее замечания.

— Спасибо, сэр, — Мальсибер проходит к Снейпу.

Раньше Снейп садился рядом с рыжей, алхимия — сводный урок, на нём присутствуют два факультета. После сентябрьской заварухи Эванс стала усаживаться возле МакДоналд — Лили выказывает поддержку "бедняжке Мери, которой теперь так трудно, ты же должен понять, Сев". Всё меняется в этом году для Снейпа. Лили отходит, а прежние недруги сближаются с ним. Только Гриффиндорская четвёрка остаётся неизменной — банда самовлюблённых подонков. При случае нападают на Снейпа всем скопом; он же не спускает им, заметив кого-нибудь из них в одиночестве. Счастье, что с первого курса Снейп знает больше заклинаний, чем все они вместе взятые. Мать не обольщалась относительно его будущности среди магов: "Либо ты будешь сильнее всех — либо тебя сожрут". Мальчишки на улице играли в футбол — он зубрил латынь. Все шли в кино на "Джеймса Бонда" — мать задёргивала занавески на кухне и всучала ему палочку, какими едят китайцы: "Повторяй за мной движение. Да не так! Ты что, слепой?!" Он, дурак, считал, что она его не любит. В первой же поездке в Хогвартс-экспрессе он понял, как она была права.

Снейп был сильнее всех, и в конце концов он победил. Сокурсники признали его товарищем — а он ничего для этого не делал, он оставался самим собой. Он проживёт и один; а эти семеро не смогли обойтись без Снейпа. Мальсибер садится на скамью рядом с Северусом:

— Что надо делать?

— Разотри жабью слизь с глазками чёрных жуков, — говорит бывший неприкасаемый наследнику титула. И тот кивает и деловито трёт; от растёртых глазок разит клопами.

— Ссыпай тонкой струйкой личинок... Тоненькой, я сказал! Запорешь зелье! — и Мальсибер придерживает доску и осторожно сеет измельчённых личинок в котёл...

А вокруг — шебуршание и шушуканье. Там сыпят пригоршнями и ойкают, заталкивая назад в котёл вылезающую массу, там дают друг другу советы — иногда искренние, а чаще — с подвохом. В сущности, для здоровых и сытых подростков урок алхимии — это попытка творчества. Они стараются, потому что им интересно. И к концу занятия перед деканом Слагхорном выстраивается ряд довольно-таки пристойных образцов зелий.

Перемена. Визг и шум в коридорах, мелкота шныряет под локтями; слизеринцы, раздвигая толпу, идут кучно. Эйвери досадует:

— И чего оно вдруг из котла попёрло?!

— Ты, наверное, златоглазок разом всыпал, — произносит Хлоя негромко и скользит по нему глазищами лазоревыми, отчего у Руди слегка ломается что-то внутри. — У златоглазок природа горячая и вяжущая, они на поверхности зелья плёнку создают — всё равно, как если бы ты котёл крышкой закрыл...

— Правда? — почему-то радуется Эйвери и улыбается ей от уха до уха — хотя теперь очевидно, что зелье он испортил.

— Шапо́, мисс Хиггс! — Селвин с удивлением приподнимает над головой несуществующую шляпу, кланяется маленькой зельеварке. А она строит ему рожицу в ответ — знай наших!

Хлоя Хиггс, отличница в зельях, аптекарская дочка. О том, кем работает её папа, она никому не рассказывает. Наверное, просто не было повода.

3.

Громадная машина бюрократии крутила свои маховики. Лично ни у одного чиновника не было ничего против "Поместья Уоррингтон" или кого-нибудь из его жителей. До тех пор, пока поместье оставалось автономным, машина шла своей дорогой, питаясь топливом исправно платимых налогов. Но когда поместье потребовало попечения министерства, машина наехала на него всей своей мощью, стремясь перемолоть, подровнять и устранить возникшее препятствие. Не потому, что поместье действительно было препятствием, но потому, что внепланово навалившаяся забота о нём мешала ровному ходу машины, застряла камушком меж привычно вертящихся шестерёнок — так же, как мешало любое живое, новое дело мерной работе автомата. Для бесперебойной работы машины существовали законы. Они были её смазка. Новое дело моментально опутывалось инструкциями и предписаниями, подгонялось под стандарт и выходило безжизненным брикетом, годным к употреблению.

Как муравьи выбегают из муравейника и копошатся вокруг упавшей гусеницы, отравляя её кислотой, обездвиживая и утрамбовывая, чтобы затем упихать мёртвую в свой муравейник, засунуть на отведённое место на складе — так засуетились чиновники вокруг дела о поместье. Карадок Дирборн участвовал в трамбовании. Он стал муравьём не по убеждениям, а потому, что был на службе. Если бы Дирборн решал сам за себя, то, рассуждай он как Уоррингтон или иначе, его решение стало бы осознанным волевым актом. Но рамки службы, «мундир», изменили его сознание: он действовал на стороне министерства, не думая предварительно, на чьей стороне стоит человек-Дирборн в этом конкретном случае. Автоматически признавая власть работодателя и кормильца над своей волей и чувством в служебное время, он стал орудием, которое и исполнило чьё-то решение. Трудись он на ином поприще, будь он учёный, думающий самостоятельно и привыкший вникать в суть явлений; или предприниматель, обязанный быть инициатором и хозяином; да будь он гончар, создающий трудом своих ладоней осязаемый объект — он сохранил бы независимость совести. Но он был чиновник, работник без вещественных результатов труда, чьи усилия имели смысл только как часть в работе целого аппарата, и потому, как любой чиновник во все времена, чтобы почувствовать значимость своей деятельности, он отождествлял себя — с производящей «результат» огромной бюрократической машиной; и его руками совершалось то, что учёный, предприниматель и гончар видели злодеянием, а он — исполнением.

Из дойной коровы поместье сделалось проблемой, которую надо было решать — и бюрократия старалась решить её максимально удобным для себя способом, так, чтобы поместье утихомирилось надолго и задёшево.

Никто конкретно: ни высшие, ни низшие чиновники, не делали ничего, за что можно бы было ухватить их за руку и сказать: “Вот преступление!” Начальник решал в рамках закона, секретарь писал бумаги, сотрудник трудился — а вместе выходила мерзость и погибель.

И хотя чиновники были люди, но причастность их к силе власти сделала так, что нельзя было подойти и объясниться с ними простыми словами, вроде тех, что сказал Элдридж Уоррингтон Ричарду Тоилзу.

Против крутящихся маховиков машины выступили специалисты, наученные действовать внутри неё, не попадая под её колёса — юристы. Они умели говорить на нечеловеческом языке муравьёв и глиссировать, не прилипая и не оскальзываясь, по смазке законов. Войдя в систему, правоведы тоже оставили за бортом свои чувства, и обнажили разум и волю. Министерство и юристы одинаково жонглировали законами, дабы достичь желаемой цели. Понятная, человеческая суть дела исказилась: люди, из-за которых шла борьба, были здесь бесплотные тени; здесь не важна стала правда или лучшая историческая перспектива для поместья. «Ничего личного» — цинизм и изворотливость ума обеих сторон боролись за приз.

Абсолютно личным дело было лишь для одного человека — властного мужчины с холёными руками.

И был ещё добровольно вызвавшийся ему в соратники мальчик, по неопытности уверенный, что своих не закладывают.

4.

В классе астрономии потолок был сделан куполом, и когда в искусственной кромешной темноте на нём загорались звёзды, Эйвери казалось, что он оказался в открытом море, где темнота воды сливается с темнотой неба. В этот момент Руди ощущал себя мельчайшим существом и одновременно — центром мироздания; единственным свидетелем, способным оценить величие и безграничную красоту вселенной. Голос профессора почти не мешал волшебству, ибо вещал об открывавшихся взору звёздах.

Сегодня очарование длилось недолго. Пришлось засветить огонёк; на парте лежал лист с вопросами контрольной работы и черновик для расчётов. Эйвери раскрыл деревянный футляр и извлёк из него красавицу-астролябию. Он не мог отказать себе в удовольствии качнуть в ладонях свою любимицу, ощутил её тяжесть и обвод, и лишь потом бережно опустил на стол.

Пробежав глазами вопросы, Руди легко кивнул, как кивнул бы добрым знакомым, и уже приготовился было отвечать, когда заметил боковым зрением ёрзающего Селвина. Руди выпрямился и поймал его взгляд:

“Ты чего?” — вопрос в глазах.

“Ничего,” — досада на лице.

“Да ладно. Ну?” — улыбка.

Селвин положил на парту сперва три, потом четыре пальца и легонько провел концом пера по своему горлу: с третьим и четвёртым вопросами не справиться, хоть зарежься. Эйвери прицелился глазами в профессора, задумался, потом кивнул. Что же, сегодня он не останется в классе до конца урока, чтобы помечтать. Сегодня он сдаст контрольную пораньше. Первый вопрос: “Определите время суток на момент данного расположения звёзд...”

Через полчаса Эйвери смял и сунул в карман черновик с якобы расчётами, собрал вещи в сумку и направился к кафедре, неся свою работу.

C лекторского возвышения профессор астрономии смотрела на ученика, идущего к ней через класс с листом контрольной в руке. Руди Эйвери, Слизерин, четвёртый курс. Её редкая удача; мальчик, какие могут встретиться учителю один раз за всю карьеру. Рыжеватый нескладный подросток был уникум. Его мозг воспринимал мир, как стереометрию — одновременно в нескольких плоскостях. В свои четырнадцать лет студент Эйвери мыслил абстракциями и символами и обладал великолепным пространственным воображением. А ещё — он любил астрономию. Из всех преподавателей только молоденькая математичка разделяла восторг профессора астрономии; другие считали Эйвери изобретательным лентяем, а кто и вовсе — фрондёром, не желающим следовать общим правилам. Но мучило её то, что профессор решительно не видела приложения склонности Руди в современном магическом мире, и крамольная идея, что среди магглов, покоряющих космос, ему было бы лучше, закрадывалась в её сознание.

«Рудигер Эйвери, — с нежностью думала профессор, — в шестнадцатом веке за тебя боролись бы все правящие дома Европы. Ты писал бы гороскопы принцам, и курфюрсты не делали бы шага, не посоветовавшись с тобой. Тебя ждала бы собственная обсерватория; изумруды и рубины украшали бы твою астролябию...»

— Уже закончили, мистер Эйвери? — перебила ход своих мыслей профессор.

— Да, мэм, — не подозревающий о своей блестящей доле в прошлом Руди протянул исписанный лист.

— Можете идти, — разрешила профессор, и, не удержавшись, добавила вполголоса: — Хорошего Вам дня.

— Спасибо, мэм. Вам тоже приятного дня, — неловко улыбнулся Эйвери.

Профессор астрономии всегда хорошо к нему относилась, и Руди было неудобно перед ней за то, что он собирался сейчас сделать. Он зашагал к выходу про другому проходу — тому, где сидел Селвин. Возле его парты Руди разжал пальцы.

— Мистер Эйвери, Вы что-то обронили, — догнал его ласковый голос профессора.

Преподавательница с сочувствием смотрела, как обернулся и заозирался долговязый парнишка; как он нагнулся поднять белый комочек и уронил свою сумку... Профессор отвела глаза, чтобы не смущать мальчика. Эйвери быстрым движением пихнул проклятую шпаргалку под парту Селвина; распрямился и заторопился, убыстряя шаг, к спасительным дверям.

5.

Нежная морось легонько падала из слоистых облаков, тянувшихся до горизонта. Дождик мочил рыхлую землю, орошал камень стен, капал с крыш.

Свежий влажный воздух окружал подростка на сквозной галерейке шестого этажа. Вольноотпущенник, он стоял один на высоте, в свободе светлого дня. Эйвери широко развёл руки, ухватился за края проёма и высунулся далеко наружу, в открытое пространство, вбирая взглядом коричнево-зелёно-серый пейзаж с горами и лесом. Тишина и безлюдье. Весь замок сейчас принадлежал ему. Властелин Хогвартса вдохнул полной грудью; задержал воздух, выдохнул и снова глубоко вдохнул, чувствуя, как внутри расходятся рёбра.

В этот момент холодная крупная капля сорвалась с края черепицы и шлёпнула по его загривку; стекла быстрым холодком за шиворот. Эйвери зашипел и втянул себя внутрь галерейки.

Бывают люди, коллекционирующие минералы; кто-то гербаризирует растения, а Эйвери собирал Хогвартс. Подобно всем новеньким, поражённый видом громады над озером в первый вечер первого учебного года, Эйвери, в отличие ото всех, не забыл это впечатление под лавиной многих других, а сохранил в душе своё восхищение. С тех пор он мысленно конструировал замок: он разбирал его по косточкам и искал закономерности, проникал в запутанную схему колоссального сооружения и выстраивал логические связи в хаосе нагромождений.

На внешней стороне замка, на уровне седьмого этажа, посреди ровной каменной кладки выступал за плоскость стены объект с полукруглой крышей и узкими окнами-бойницами. Был ли это забранный в стену бартизан — наблюдательный сторожевой пункт — или перестроенная огневая позиция? Пробраться туда и выяснить дело не было никакой возможности: на седьмом этаже ни слева, ни справа не было доступа в стену.

Эйвери прошёл галерею и оказался в квадратном зальце с расходящимися путями. Ага, вот и ход, о котором говорил Селвин — единственный, куда тот не полез искать Блек: "Почему? Да воняло там, Эйв — какая девчонка сунется?" Коридор был абсолютно тёмен и припахивал застарелым гаведным душком: типичная выручай-комнатка для охваченного нетерпежом младшекурсника. Руди оглядел низкий, не позволяющий взмахнуть мечом, потолок коридора и осветил ход. Он был узок настолько, что два латника не смогли бы в нём разойтись, и вёл строго вперёд, вдали теряясь во мраке. Предчувствуя удачу, Руди вошёл, подобрав полы мантии и тщательно следя, куда ступить. Грязь кончилась ярдов через десять, дальше тянулся камень, припорошенный вездесущим прахом. Воздух был неподвижен и затхл; тишина сгустилась. Пустячные, прежде незаметные звуки отчётливо слышались теперь. Руди знал длину своего шага и так следил за пройденным расстоянием. Светлое пятно входа в коридор уже потерялось позади; по мнению Руди, он находился сейчас где-то под серединой батлмента стены. Он ожидал ответвления вглубь стены, примерно представляя себе расположение бартизана. Но проход не кончался и не сворачивал, и Руди даже показалось — слегка сузился; он протянул вперёд палочку со светом, вглядываясь вдаль и продолжая идти — и тут же споткнулся и упал, грянулся коленками и руками о каменный пол. От боли перехватило дыхание, ресницы моментально намокли и бесполезные слова заметались меж толстых стен. Прижатая ладонью к полу, палочка осветила неглубокий поперечный желоб, выдолбленный в полу, и невысокий каменный порожек сразу за ним. Руди умолк, всмотрелся, и резко повернул голову вправо — там, скрытое за искусственным сужением коридора, темнело отверстие и виднелись две первые крутые ступени подъёма: верно угаданный им путь в стену.

Узкая лестница грубого камня вела его наверх; взбираясь, он представлял себе, каково это было: драться в тесном коридоре — без возможности взмахнуть мечом или толком развернуться; в темноте. Всё сложилось стройно и правильно: узость прохода заставила бы врагов идти по одному, из-за низкого потолка рубящий удар становился невозможен — а у скрытно стоящего на ступенях защитника замка появлялось преимущество и в силе колющего удара сверху, и во внезапности. Трупы перегородят проход...

Лестница кончилась вдруг, без площадки — просто на очередной ступени стояла перед ним древняя деревянная дверь без ручки или скобы. Руди надавил, потом пнул... Запертая. Он привычно начал произносить заклинание и осёкся — замочной скважины в двери не было.

— Ну да. Глупо. Солдаты с ключами...

Руди осмотрел притвор — дверь отворялась вовнутрь, к защитникам замка. Точнее, она НЕ отворялась. Ага, ясно. Последний караул, не дождавшись смены, заложил изнутри засов и остался на посту. Навсегда. Там и сейчас сидят их скелеты, прислонённые к двери. Руди нервно хихикнул. Тишина давила на уши. Крутые ступени резко уходили вниз; невысоко над макушкой нависала каменная глыба потолка. Ему некстати подумалось про склеп. Захотелось прочь отсюда, на волю; дыхание стеснилось, и резче ощутилась боль в разбитых коленках и руках.

— Так, всё нормально. Вот дверь. Её надо открыть.

Руди медленно и тщательно обыскивал каменный притвор. Ничего. Вдруг ему показалось, что дверь дрогнула. Он замер, не отнимая ладони от замкового камня в кладке притолоки. Дверь молчала. Он зашевелил пальцами, нащупывая зацепку, выбоину — хоть что-нибудь; дверь завибрировала и замерла.

— Да что ж тебе нужно, а?!

Не желая верить, Руди посмотрел на свою ободранную кисть. Он медленно, с силой провёл левой рукой по правой, выдавил кровь из ссадин. Спокойно сказал:

— Ну на, дрянь...

И мазнул по замковому камню.

Дверь дрогнула вся, целиком; у косяка показалась узкая щель. Вход был открыт.

6.

Пространство! Вот было первое, что он ощутил, войдя внутрь. А потом он наступил на скелет. Руди обдало жаром, он отпрыгнул; захлебнувшись, резко дёрнул палочку вниз. Некоторое время стоял, глядя на освещённый участок пола; неглубоко вздохнул. На полу валялась сломанная теннисная ракетка. То, что он принял за кости, было рукояткой и обломками обода. Руди присел на корточки: деревянная, с кожаной оплёткой, какими играли с тридцатых годов; похожая была у него самого. Вот тебе и древние воины... На торце рукояти виднелись зелёные чернильные инициалы: «BS», а ясеневая голова была разбита вдребезги. Руди представил себе, с какой силой и яростью надо лупить твёрдым деревом, чтобы так его размочалить. Пол вокруг был пыльный, нехоженый; таинственный «BS» был точно не из сегодняшнего Хогвартсa. Руди с облегчением поднялся и начал осмотр.

Внутренняя дверь, ведшая на бартизан, была без гадских заклятий — массивная, от непогоды и долгих лет намертво забухшая в проёме; её Руди не без сожаления сорвал заклинанием с изъязвленных временем железных петель. Бартизан же оказался изумительным. Эспланада перед замком просматривалась на мили вдаль; бойницы справа и слева позволяли простреливать пространство по обе стороны вдоль стен до самых башен. Юный стратег заглядывал в бойницы, представляя себе то арбалеты четырнадцатого века, то аркебузы века пятнадцатого — и всяко получалось, что оружие перекрывало огнём мёртвые зоны у оснований башен; его желудок свирепо ворчал, требуя обеда — а он прикидывал возможность использования хвостатой кулеврины, или мушкета со свинцовыми пулями — и выходило просто прелестно!

Он рассмотрел кладку. Артиллерия совершенствовалась, и стену надстроили выше и толще, бартизан ушёл в неё, получив в дополнение комнатку. Наверное, там хранили боеприпасы и отдыхала стража. А потом стены утратили смысл. Замок скрылся от войн и от мира; сохранился вечно молодым, семнадцати-вечным. Он сберёг свои башни; при магглах в восемнадцатом веке их перестроили бы в бастеи. Руди прикинул, как он поставил бы капониры в девятнадцатом веке, где бы разместил равелин — желудок взвыл и скрутился в судороге. Руди, широко шагая по поверженной двери, вышел в стражницкую.

Теперь, когда свет и воздух омыли её, маленькая каменная камера выглядела по-своему уютно — прямоугольник пола, накрытый сверху вогнутой шапочкой потолка. Нервюры готического крестового свода упирались в каменные пяты по углам комнаты, скромная розетка украшала замковый камень в центре пересечения арок. Стражницкая стала просто комнаткой с балконом: пустой, удалённой, а главное — частной. Руди с некоторых пор ощущал недостаток приватности в Хогвартсе, особенно когда ему требовалось пообщаться с подходящим человеком. Поговорить, ничего такого! — Руди слегка покраснел даже наедине с собой. Лазорь и светлый завиток у виска...

Пора!

Он заклинил поганку-дверь рукоятью ракетки: знаешь, теннисист, я, может, и понимаю твоё желание уединиться, но методы у тебя — тьфу. Дверь эту я переколдую; запростяк, я разберусь, что к чему. Ссыпался, дробно стуча каблуками, по лестнице вниз.

А с галерейки шестого этажа безошибочно распознал своих, идущих стайкой на гербологию. Уже после обеда.

Желудок грустно молчал.

7.

В седьмом часу вечера Эйвери в самом лучшем расположении духа шумно усаживался ужинать. Он одновременно подхватывал опрокинутый им кубок, отвечал Селвину, что задержался у Флитвика "по одному делу" и жадно оглядывал стол в поисках пищи; привычный Мальсибер молча отставил подальше блюдо с говядиной и придвинул к нему фасоль — Руди не ел мяса.

Наблюдать за ними троими было одно удовольствие — молодые, целеустремлённые бойцы питательного фронта действовали слаженно и ловко, передавали друг другу плошки и миски, словно играя гамбит. Тёплый, сытный пар поднимался от блюд, горели огни свечей, звон ножей и вилок сливался с разноголосицей в зале. Ужин был временем мира и неги, последним гарантированным удовольствием дня. Об эту пору ястребиная сова влетела в Большой зал, и, скользя на неподвижных крыльях, описала круг. Шоколадно-бурая птица с белым, берёзовой расцветки брюхом, зависла над их головами: мальчики автоматически притянули к груди тарелки, освобождая ей место на столе, и сова, мазнув ступенчатым длинным хвостом, села подле Мальсибера. В получении почты не было ничего необычного, но то, что со стороны равенкловцев, неловко привстав, внимательно глядела на них семикурсница Юлия Уоррингтон, было ново.

Юлия смотрела не зря — ястребиная сова была их, отцовская; она прилетала всегда только к ней, а сегодня уклонилась, как чужая.

После ужина, в спальне, Мальсибер прочёл письмо и сидел, отяжелевший, на кровати, и собирался с силами, чтобы вот-сейчас-встать. Библиотека, ежевечернее испытание, ждала его тело и мозг.

Эйвери тоже пока был в тут; сидя спиной к Мальсиберу, он быстро чертил что-то на листе бумаги, вынимая по очереди блестящие инструменты из жаркого бархата готовальни. Мальсибер усмехнулся — разные механические приспособления у Эйвери всегда были самые лучшие, и относился он к ним очень внимательно.

— Пойдёшь заниматься?— нарочно громко спросил Антарес, чтобы согнать дремоту.

— А? Нет, я потом, — не оборачиваясь, рассеянно бросил счастливчик, подчас клепавший свои эссе «на коленке», в перерывах между классами.

Руди писал к эльфам. Те из детей, что выросли в домах с прислугою, и в Хогвартсе свободно обращались к эльфийской челяди; но в отличие от дома, в школе ни дети, ни слуги не имели случая привязаться друг к другу, и общались без теплоты, лишь в соображениях взимной выгоды. Принести полночную чашку чая или убрать осязаемые доказательства молодецкой удали — за пару кнатов такие просьбы выполнялись быстро и незаметно для других. Другое дело, что сам Руди никогда ранее не испытывал потребности в особых услугах, и теперь не желал ставиться барчуком перед замковой дворней.

Его записка с просьбой всё вычистить сопровождалась точным планом коридора и стражницкой и заканчивалась шутливым "если найдутся документы — передайте мне, если ценности — оставьте себе"; вместо кнатов прилагался сикль. Руди потянулся к тумбе для грязного белья, стоявшей у изножья кровати, и взял из стопки малый полотняный мешочек с вышитым на нём своим именем, в какой обычно клалось исподнее для отправки в стирку; теперь он вложил письмо и монетку, затянул шнурок и, откинув боковую крышку тумбы, забросил почту внутрь. Довольный, он потянулся всем телом, затем бодро встал и повернулся к Мальсиберу:

— Пошли?

Он увидел Мальсибера, лежавшего углом — ноги в ботинках на полу, туловище в сюртуке на кровати. Даже во сне у Антареса было суровое лицо. Руди подошёл к нему вплотную и негромко позвал; подождал, моргая; потом осторожно присел и снял Мальсиберу ботинки. Из-под кровати выглядывал край пергамента. "...нный Вам Элдридж Уоррингтон" — мельком считал Руди. Он встал и завёл ноги Мальсибера на кровать — тот даже не шелохнулся. Руди расстегнул ему сюртук и потихоньку ослабил ремень, затем задёрнул полог вокруг кровати: не до конца, а так, чтобы спящий, если проснётся, видел, где он находится. Вернулся к себе и достал листок; вывел вверху крупно "Cелвин & Снейп", отступил ниже и написал "Не шумите и не светите", затем загнул лист так, что снаружи остались видны только две фамилии. Погасил в спальне свет. Открыв дверь в коридор, он приколол листок на внешнюю сторону двери.

8.

Если подумать, то совершенно естественно было сблизиться с девочкой равных тебе лет, сходного воспитания и давно знакомой; однако именно с этой девочкой Руди не думал, а чувствовал, и потому всё представлялось ему запутанным и даже невероятным. Её действительно интересовали вещи, которые он ей рассказывал: она слушала чутко и реагировала живо; но рассказывал он про то, что интересовало его самого, и потому, хоть разговоры связывали их всё больше, связь получалась совсем не такая, чтобы можно было стать с Хлоей чем-то большим, нежели товарищем. Прошлые годы он и не замечал её особенно, но летом они неожиданно встретились на курорте, куда он приезжал с семьёй с младенчества, а Хлоя с матерью была в первый раз. Он откровенно скучал средь приевшихся впечатлений, и общение с Хлоей стало подарком — на несколько дней он сделался её гидом и покровителем.

После, в школе, все стали дружить со всеми, у них наконец-то появилась компания, о чём он всегда мечтал. Но тут выяснилось, что долгожданная компания мешала ему общаться с той, одной.

Самое главное, что Руди знал, что хотел бы встречаться именно с Хлоей, но когда она, живая, стояла перед ним и смотрела распахнутыми лазоревыми глазами, знания летели в пропасть, и было совершенно невозможно взять её за руку, не говоря уже — поцеловать.

Сегодня был его день: начиная с утреннего разговора после зельеварения, удача следовала за удачей; а вечером в библиотеке он неожиданно нашёл прекрасную, редкую «Urania propitia» Марии Куниц, прижизненное издание 1650 года, содержавшую изящнейшее решение проблемы Кеплера. Стоя с Хлоей вдвоём в дальнем конце коридора, Руди находился в том счастливом состоянии, когда и дело ладится, и тело слушается, и будущность ясна и осмысленна.

Везунчик и чертяка-молодец, он ощутил, как крылья Фортуны окружили их домиком, и, перестав на миг слышать, что говорит ему девочка, он стал видеть только её движущиеся губы, и с какой-то шалой бесшабашностью нагнулся и прижался к ним своими, лишь через доли секунды вспомнив, что надо ещё и целовать.

Катилась-катилась за ним удача, а потом взяла и его переехала.

Хлоя съёжилась. Её лицо стало таким несчастным и жалким, что Руди задохнулся. Она отступила назад, прижала пальцы к своему рту и глядела на него смущённо, а Руди казалось — обиженно. И он, в ошеломлении от её реакции, желал только вернуть всё, как было. Они оба одновременно заговорили что-то ненужное, Хлоя продолжала пятиться; потом замерла и смолкла. Плечи её поникли, она развернулась и пошла, убыстряя шаг, прочь.

Руди стоял, уничтоженный.

Идти ему было решительно некуда и незачем.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

(1) Стихотворение Генриха Гейне в переводе В. Левика.

Шапо́ (французск. Chapeau) — «снимаю перед вами шляпу».