Женские мелочи (гет)

Перчатки.

...Они не могут так расстаться после этой глупой ссоры. Все еще можно исправить. Нужен только повод вернуться. Девушка быстро стаскивает с ладоней перчатки и прячет их на дно сумочки. Все так просто. Сейчас она постучит в дверь...

— Кажется, я забыла у тебя перчатки, Сириус...

Он впустит ее в дом. Она останется стоять в дверях, а он будет искать ее перчатки суматошно, рассеяно, перебирать бумаги на столе и фигурки на камине, смотреть несколько раз по уже проверенным местам, не найдет... подойдет к ней смущенно и случайно дотронется до ее озябших рук... а потом будет греть ее пальцы свои дыханием, а она, привстав нацыпочки, поцелует его... И все обиды и ссоры окажутся ничтожными перед их любовью и счастьем...

Она не замечает холода дверного молотка.

— Кажется, я забыла у тебя перчатки, Сириус...

Молодой мужчина берет ее за руку и ведет в гостиную. Уходит на минуту в прихожую, возвратившись, ставит на стол пыльную коробку. Там несколько перепутанных пар женских перчаток. С ироничной улыбкой Сириус указывает на них:

— Ищи, которые из них твои.

Девушка быстро выхватывает из коробки первые попавшиеся и под насмешливым взглядом мужчины быстро идет к двери.

Все рухнуло, все ее наивные, глупые надежды тяжелыми обломками навалились на нее. Нет сил ни плакать, ни жалеть себя, нужно спасаться: идти, бежать к тому, кто единственный может помочь ей сейчас, кто всегда ее ждет...

...Хлопок трансгрессии, и мужчина, чуть щурясь от неожиданности, с удивленной радостью смотрит в ее глаза, делает шаг навстречу, не замечая осколков оброненной чашки...

— Я выйду за тебя, Фрэнк! — Алиса отчаянно отказывается от возможности вернуться, решительно закрепляет клятвой свои слова. — В горе и радости, в здоровье и болезни! И будь, что будет!

Шпильки

... Женщина медленно поднесла руки к волосам и стала вынимать шпильки из прически. Поблескивая жемчужинами, шпильки беззвучно осыпались в мягкий ворс ковра. Стоящий за ее спиной мужчина вдруг опустился на колени и стал собирать их. С каждым движением его рука все ближе подвигалась к ногам женщины. И вот уже, обхватив руками колени, он прижался щекой к ее бедру. Он почувствовал, как она вздрогнула от его прикосновения, но через мгновение также медленно продолжила распускать волосы. Он не торопил ее: впереди — целая ночь...

Повелитель достойно наградил его. Темному Лорду известны самые сокровенные желания верного слуги. Даже те, в которых тот боялся признаться самому себе. И властелин щедр: она в его власти. Он может сделать ее своей, а потом... потом захлебнется воем, осознавая, что это никогда не повторится вновь, сойдет с ума от воспоминаний о ее ослепительной наготе, зная, что никогда больше не увидит ее...

— Уходи, — отчаянно, неожиданно прошептал он, — уходи, — простонал глухо, сжимая кулаки, до слез зажмуривая глаза.

Он слышит шелест платья, легкие шаги... стук двери.

Питер Петтигрю, шатаясь, поднялся с колен и со всхлипом разжал судорожно сжатые пальцы.

На пол с каплями крови упали жемчужные шпильки Нарциссы Малфой.

Духи

— Принимая эту награду, я хочу сказать слова благодарности своим сотрудникам...

Женщина в глубине зала чуть закусила нижнюю губу, тут бы вздернуть бровь и саркастически ухмыльнуться, но она так и не научилась этому за все это время.

«И сколько же у вас сотрудников, профессор? С кем я должна шагать в одной шеренге? — С мальчишками—лаборантами, сбегавших от вас самое позднее через три месяца не в силах выносить ваш сарказм и бесконечные придирки? Или, может быть, с восторженными дурочками, которые так стремились скрасить своим обожанием жизнь Мрачного Гения, Великого Героя с Разбитым Сердцем. И выскакивали из кабинета, лишь только прочитав на стене над рабочим столом цитату: «Женщине не место в лаборатории. Если она красива, то она отвлекает. Если некрасива, то она — не женщина». С какой презрительной жалостью смотрели они потом на ту, которая уже пятнадцать лет умеет не замечать эту надпись. Да, профессор, пятнадцать лет, семь месяцев и восемнадцать дней. Вы научили меня быть точной в цифрах...

Грейнджер продержалась четыре года. Она умная: сразу поняла, что рядом с вами нет места для амбиций и планов других людей. При таком порядке: вы — единица, а остальные должны безропотно пристроиться нулями за вашей спиной. Она это знала... только все время надеялась переделать вас. Вас! Дурочка.

Как же мы упились перед ее увольнением. — В ветошь! До полного выпадения в осадок! С пьяными слезами, откровенностью и жалостью. Она меня понимала. Это нетрудно: мы всегда с ней цеплялись за одних и тех же мужчин... А как мы ввалились тогда полуголыми, растрепанными к вам в кабинет и горланили: «Ты получишь котел моей крепкой любви, Северус!» Маггловские девчонки-подростки в гримерке у рок-кумира!.. Только утром Грейнджер собрала вещи и уехала, а я, наскоро умывшись, пришла как всегда на рабочее место и стала готовиться к эксперименту. Вы протянули мне лабораторный журнал, молча.

Вряд ли вы заметили, но мы редко разговариваем с вами. Я не отвлекаю вас, профессор, Я — ваш привычный инструмент, всегда вовремя и под рукой...»

Аплодисменты смолкли. Докладчик спустился в зал, прошел между рядами и сел на свободное место рядом со своей ассистенткой:

— В девять вечера — торжественный прием. Будьте готовы к восьми двадцати. Я зайду за вами, — неверно истолковав ее молчание, продолжает, — если вам нужны деньги на наряды и дамские мелочи, не думайте сегодня о расходах. 40 процентов премии — ваши.

— 32,74.

— Вы всегда точно помните цифры.

Конечно, она помнит. Восемь лет назад финансирование было на нуле, никто не хотел вкладывать деньги в его исследования. Тогда она просто положила ему на стол подписанный чек. Ей не нужен был дом, бабушкин сад, она уже забыла, как пахнут розы. Он ни о чем не спросил, спокойно взял предложенные деньги:

— Ваша доля в будущих прибылях — 50 процентов.

— 32,74. Я уже посчитала, профессор.

Он только кивнул головой, к этому времени он уже не перепроверял ее расчеты.

... И сегодня она пойдет с ним на банкет, потому что на приеме нужно быть с кем-то, а она — его сотрудник и компаньон в одном лице, и у него больше никого нет.

* * *

Бледная (редко бывает на свежем воздухе), чуть сутулая (каждый день приходиться писать много и долго) коротко стриженная (только ее волос в котле и не хватало!) женщина стоит перед витриной парфюмерного магазинчика в торговом центре. Перед ней сотни флаконов с духами, изысканных и вычурных, разноцветных и прозрачных. Она пытается вспомнить, как пахнут цветы... «Никаких посторонних запахов в лаборатории, вполне достаточно вашего имени, Лаванда»... Вот так все эти годы...

Какая же она дура! Он, чей сарказм впечатывает собеседника в стенку, сказал ей глупый, несмешной каламбур, как недоучка-первокурсник. Он, который мог позволить себе опровергать фундаментальные принципы, для него не существовало авторитетов, вывел на стене лаборатории над столом злую, пошлую... чужую... цитату. Он позволил ей видеть его сомнения, неудачи, ошибки, слабости. Он был перед ней неуверенным, уставшим. Он принял, не раздумывая, ее помощь. — Он разрешил быть рядом!

Нежные ароматы мягко выплывают из магазинчика, вьются над головой, оседают на волосах. Молоденькая очаровательная продавщица подошла со смущенной улыбкой к задумавшейся женщине, рассеяно уронившей на пол свои покупки:

— Я могу помочь, мадам? Мадам что-нибудь желает?

— Спасибо, ничего не нужно. У меня ВСЕ есть.

— Тонкс!!! Вон из класса!

Возрадуйся Нимфадора и возгордись! Это твой личный и мировой рекорд, да не будет он превзойден вовеки! Довести Снейпа до белого каления за первые семь минут урока еще никому до тебя не удавалось. И что самое ценное — без всяких коварных планов, задней мысли, злого умысла — только чистая импровизация и сломанный каблук. А она не хотела! Она не виновата, что оступилась, а тут полы все в щелях... и каблук застрял и отвалился, а она упала и котел опрокинула, и в шкаф врезалась... а шкаф нужно запирать лучше и полки делать покрепче и... и вообще не держать в школьном помещении всякие взрывоопасные ингредиенты — тут дети, между прочим, ходят... на каблуках... а каблуки ломаются!

Тонкс хлюпает носом и понуро ковыляет к двери. Вслед несутся ехидные шепотки одноклассников. Спину прожигает взгляд учителя, а сам Снейп дымится: он, когда от лужи фиолетовый пар повалил, и искорки зеленые замерцали, вперед бросился, заклинание выкрикивает, Дору, как котенка, себе за спину зашвырнул... Успел! Оно хоть и бабахнуло, но никого не задело... почти... только Снейпа.

Тонкс толкает тяжелую дверь, топчется перед открывшейся узенькой щелью: провалиться бы, стать привидением и легким паром просочится сквозь стены... Профессор резко распахивает перед ней створки. Хорошо хоть о наказании молчит. Он вообще на Дору рукой махнул — даже баллы не снимает, наверное, и сам не хочет, чтобы дети детей и внуки внуков пуффендуйцев отрабатывали провинности Тонкс перед зельеварением вообще и Снейпом лично. А она, если хотите знать, учебник наизусть выучила! Весь! И за следующий год тоже! А «Основы технологии приготовления высших зелий» уже до гидратации непредельных углеводородов прочитала, и «Алхимию сегодня» и «Вестник практического зельеварения» каждый месяц штудирует!.. Вот только, если бы кто-то не смотрел на нее так, что она имя свое вспомнить не может; а сердце где-то уже в горле стучит; и руки дрожат; ноги как ватные; и мысли внутри черепной коробки бьются, как мошки об абажур... а весь мир — пустой-пустой... и только ОН — самый-самый... и хочется быть такой красивой, чтобы все удивились, а ОН заметил!.. и на каблуках ходить, как тетя Нарцисса... а еще спасти его, как он ее сейчас спас — собой закрыть...

— Тонкс... вон из кабинета, — устало повторяет Снейп и выставляет ее в коридор.

* * *

— Северус, старина. Загордился, старых приятелей не узнаешь...

Несколько фигур в темных мантиях отделяются от обшарпанной стены трактира «Кабанья голова» в грязном переулке Хогсмида. Люди, с закрытыми масками лицами, обступают Снейпа, замыкают его в кольцо. Пять... нет, шесть: Петтигрю еще прячется в тени... Что же: без боя он не сдастся... и с боем не сдастся. Палочка в руке. Противники внимательно следят за каждым движением, взглядом друг друга. И хотя явное численное превосходство, никто не спешит начать первым...

...Грохот двери, распахнутой ударом ноги, звон разбитого стекла, визг не вовремя подвернувшейся на пути бездомной кошки, шипение от боли в ударенном об дверной косяк локте:

— Я с вами, профессор!

Из «Кабаньей головы» выскакивает тощая, нескладная девушка: красные с зеленым волосы торчат во все стороны, мантия разорванная, длинные, как у жеребенка, ноги разъезжаются во все стороны по скользкой грязи, каблуки тоже не придают ей устойчивости, растолкав Пожирателей, Тонкс бросается к Снейпу и становится рядом.

— Смелая малышка, — Долохов с паскудной ухмылкой разглядывает свалившееся, как снег на голову, разноцветное недоразумение.

— Отпустите девчонку, и я пойду с вами. Сам. Без сопротивления, — глухо выдавливает слова Снейп, — Марш отсюда!!! — Рявкает он прямо в ухо Доре.

Волосы становятся ядовито-кислотного цвета, подбородок дрожит от обиды, но губы упрямо сжаты, и палочку держит крепко:

— Я... я не брошу вас. Вы не можете меня прогнать! Не можете! Я уже не ваша ученица! Я — мракоборец! Вот! И это моя работа!

— Идиотка. Кто тебя, паршивку, за язык тянул? — Чертыхнувшись, Снейп привычным движением задвигает Тонкс за спину и бросается в бой...

— Профе... Сев! Сзади! — Кричит Тонкс, уже понимая, что он не успеет. Ударив ногтями по глазам замешкавшегося Петтигрю, Дора бросается наперерез Мальсиберу. Под ногу попадает обломок отлетевшего от стены кирпича, каблук предательски хрустит, и, потеряв опору, Тонкс падает прямо под огненную вспышку заклятия. В последний момент она успевает заметить, как в переулок вваливаются Грюм и Кингсли, как бледный Снейп что-то кричит им, но она уже не слышит звуков... еще несколько секунд она видит только перекошенное от боли и тревоги склонившееся над ней лицо... в темноте кто-то перебрасывает ее через плечо... и холод трансгрессии...

* * *

Снейп метался по комнате, не обращая внимания на искалеченную ногу, кровоточащую ссадину на щеке, висящую, как плеть, левую руку. Здоровой рукой он доставал пузырьки с зельями, отсчитывал капли, перемешивал жидкости в стакане, ни на минуту не переставая ругаться:

— Идиотка! Ну, куда ты понеслась?! — На Мальсибера! Кто, кто тебя звал! Зачем?! Без тебя бы не справились! Великая воительница! Последняя надежда Светлых сил! Самонадеянная девчонка! Попадешь под Аваду — не смей показываться мне на глаза!

Дрожащими пальцами он оттирает кровь, зелье попадает в рану, Тонкс поскуливает.

— Терпи! — Шипит Снейп и вдруг добавляет зачем-то, — горе мое.

Дора отчаянно вцепилась в его плечи: нужно сказать все сейчас — потом она никогда уже не осмелится:

— Твое... твое, — все мужество уходит, чтобы произнести это, а дальше лишь лепет, — то есть, твоя... то есть, ваша... ваше...

Взлетевшая вверх бровь, чуть удивленный изгиб губ... и вопрос почему-то шепотом:

— Правда?

Дора резко, до хруста в шее, кивает головой:

— А кому еще нужно такое «счастье»? — Она прячет лицо в его мантии и изо всех сил старается не шмыгать носом.

— Только мне, — соглашается он и гладит ее розовые волосы.

Повелитель вялым движением руки отпустил его. Петтигрю попятился к двери, только выскользнув в коридор, он смог выдохнуть. Держась за стену, он добрался до своей убогой каморки. Опустился на засаленный матрас с грязной простыней, подождал, пока утихнет дрожь. Левая рука сжимала ворот несвежей сорочки, а правая — поднесла к серой, небритой щеке носовой платок. Легкий. Шелковый...

* * *

— Ремус Люпин?

— Он в больничном крыле, профессор Слизнорт.

— Ах, да-да, конечно... Северус Снейп?

— Там же, — Сириус Блэк не скрывает ни то, насколько ему приятен факт пребывания слизеринца на попечении школьной медсестры, ни своей заслуги в этом. В классе раздаются смешки. Учитель стучит по столу:

— Приступайте к работе... Без пары сегодня остались... Мисс Блэк, вы позволите мистеру Петтигрю разделить ваше одиночество?

Нарцисса Блэк сдвигает в сторону конспекты, освобождает место. Питер неуверенно присаживается рядом. Девушка бегло просматривает рецепт, нетерпеливо покусывая кончик пера, разводит огонь под котлом, подвигает Петтигрю нож и корни цикория.

Никогда еще Питер не видел Нарциссу так близко. Иногда в Большом зале или в библиотеке он бросал взгляды украдкой на первую красавицу Слизерина. Но теперь он может рассмотреть ее совсем рядом. И он жадно всматривается в ее лицо, замечает, запоминает. Глаза Нарциссы невозможного фиолетового цвета, а густые ресницы — не черные, а коричневые и светлеют к кончикам. На висках под матовой кожей проступает синева вены, а возле маленького почти прозрачного уха, под завитками волос — маленькая оспинка, и этот небольшой изъян вдруг делает девушку прекрасной... Нарцисса задевает Питера локтем, он вздрагивает.

— Готово?

— Да-да, сейчас, — Петтигрю быстро кромсает корешки. — Ой!

На стол падают капли крови из порезанного в спешке пальца. Питер жалко скривился от боли. А Нарцисса отсчитала положенное количество помешиваний и посмотрела на напарника, увидела порез, достала из кармана мантии носовой платок, быстро перевязала ему руку, прошептала заклинание и снова вернулась к котлу. Когда прохладные пальцы девушки дотронулись до его ладони, Питер сдавленно охнул, а на вопросительный взгляд Нарциссы сбивчиво пролепетал:

— Уже не болит... Спасибо... А ты целительница, как... Изольда Белокурая, — и совсем тихо добавил, — и красивая.

Нарцисса не обратила внимания на комплимент или не расслышала его. До конца урока они не успели приготовить зелье, и девушка лишь досадливо пожала плечами, что-то отметила в тетради, направилась к выходу. Ее платок остался у Питера. Петтигрю решил вернуть его на следующем занятии у Слизнорта.

Но на следующем уроке зельеварения Нарцисса работала в паре со Снейпом. С привычной деловитостью она помогла ему закатать рукава, а он поправил ее выбившуюся из-за уха прядь, чтобы волосы не попали в котел. Они перебрасывались редкими репликами и с полуслова понимали друг друга. Питер видел, что их руки иногда соприкасались, но это вовсе не смущало ни Нарциссу, ни Северуса. Снейп уверенно отсчитывал капли настоя мандрагоры, Нарцисса ловко и умело взвешивала растертую в порошок чешую саламандры. Их зелье, как всегда, оказалось лучшим. Тогда-то Питер возненавидел Нюнюуса по-настоящему. Как он мог так равнодушно прикасаться к ней и не замечать! Как он смел быть рядом с нею и не умирать каждую минуту от этого счастья!

«Нарцисса... Нарцисса...» Когда девушка проходила мимо, Питер сжимал в руке платок и тихо шептал ее имя. Он и звал ее, и боялся, что она услышит. Но однажды он прошептал слишком громко. Она обернулась. Питер сделал несколько шагов на непослушных ногах. Дерзкая мысль, что он может сейчас дотронуться до нее, стоит только протянуть руку, пьянила.

Нарцисса вежливо ждала, хорошо воспитана, чтобы не выказывать нетерпения, она лишь со сдержанным удивлением смотрела на покрасневшего, запинающегося однокурсника, искренне не допуская мысли, что у них может быть общий предмет для разговора.

Петтигрю задрожал. Радость, восторг оттого, что она есть в его жизни, и он может видеть ее, слушать ее голос, когда она разговаривает с другими, дышать одним с ней воздухом, его потаенные, такие сладкие, такие постыдные мечты, мучившие его по ночам до изнеможения — все, чем он жил эти последние месяцы, оказалось нелепым, мелким, гадким в своей несбыточности перед этим чуть удивленным, спокойным взглядом.

Выкрикнув девушке в лицо похабное оскорбление, Питер бросился бежать...

Известие о свадьбе Нарциссы Блэк и Люциуса Малфоя Петтигрю воспринял безучастно: в непреодолимой стене между ним и Нарциссой появился еще один камень... Но через полтора года, когда в колонке светской хроники «Пророка» сообщили о рождении наследника рода Малфой, Питер с безжалостной, омерзительной ясностью представил, что предшествовало этому событию, и его стошнило. В тот день он угрюмо и тяжело напился.

Однажды в Лютом переулке он купил себе проститутку. Высокую блондинку с фиалковыми глазами. Для шлюхи, промышляющей на улице, она запросила чересчур дорого, но ему хватило денег. Питер был нежен с нею. А потом избил. Жестоко. В кровь. Больше женщин у него не было.

После рейдов Пожиратели всегда отправлялись к девкам. Роскошный бордель или грязный притон — это было неважно. Кому-то нужно было до конца выплеснуть удаль и азарт, кому-то — забыть свой страх и сомнения, и все хотели почувствовать, поверить в то, что на этот раз все уже закончилось... Они звали с собой Петтигрю. Он всегда отказывался. Ехидные замечания о его финансовой и мужской состоятельности не задевали Питера и вскоре прекратились.

Оставаясь один, Петтигю доставал платок. У него всякий раз дрожали руки, сердце с пугающей силой билось о ребра, и его стук глухо отзывался в голове, прогоняя все мысли, жар липкой волной накатывал, тело ныло каждой клеткой... Он подносил платок к лицу. Прохлада шелка напоминала прикосновение ее пальцев. Питер убеждал себя, что до сих чувствует легкий запах духов и тела Нарциссы.

Когда-то белоснежный шелк пожелтел со временем, кружево обтрепалось, вышитые инициалы поблекли, один уголок обгорел... Как-то, когда отчаяние стало нестерпимым, в желании избыть проклятое наваждение Питер бросил платок в печь. Если бы в эту минуту он узнал о смерти Нарциссы, то заплакал бы от свободы... Несколько секунд он смотрел, как края платка поднимаются от жара, как на шелк тихо оседает пепел... но, когда язычок пламени осторожно, словно пробуя на вкус, лизнул ткань, Петтигрю бросился доставать платок голыми руками из огня. Временами Питер жалел, что не решился тогда до конца, но никогда больше не повторял этой попытки...

* * *

...Острая боль, как от удара раскаленного прута, пронзила предплечье. Властелин звал его. Питер засеменил по коридору, уже с половины пути сгибая спину в поклоне. Остановился в дверях, не поднимая головы, склонился еще ниже.

— Собирайся, Хвост. Мы покидаем это убогое пристанище... Мое «родовое гнездо», — губы Волан-де-Морта презрительно дрогнули, — здесь смердит магглами.

Петтигрю чувствовал, что Темный Лорд ждет от него вопроса:

— Куда мы направляемся, Повелитель?

— В Малфой-менор, Питер, в Малфой-менор.

— Это было здорово! Ты супер!

Мужчина довольно потягивается и поправляет под головой подушку. Неспешно берет часы с прикроватной тумбочки.

— Черт! Мегги уже, верно, с ума сходит.

Дэн с вздохом поднимается, начинает торопливо одеваться, застегивает рубашку и тут бросает виноватый взгляд на женщину в постели:

— Роди, не обижайся, ладно...

— Не буду.

— Ты супер, — убежденно повторяет он. Наклоняется, быстро целует ее в щеку, затем — в шею, ключицу, присаживается на край кровати, одной рукой гладит плечо подруги, другой стягивает с нее тонкое одеяло:

— Подождет, — решает он о жене, но Роди решительно отодвигается:

— Мегги привет от меня.

Дэн останавливается, смотрит на Роланду, потом на циферблат и поднимает с пола носки:

— Увидимся на следующей неделе?

— Нет. Учебный год начинается. До Рождества в Лондон уже не выберусь.

Небольшое сожаление о предстоящей разлуке быстро уступает место вопросу насущному:

— Присмотришь за Энтони?

— Без проблем.

— Мегги боится, как бы он не связался с какими-нибудь оболтусами.

— Без проблем. Я присмотрю.

— У него есть шанс попасть в команду?

— Это капитан решает. А летает он... неплохо, уверенности только не хватает... Дэн, твой сын попал в Когтевран не для того, чтобы подставлять голову под бладжеры.

— Мегги тоже так считает.

— Вот видишь.

Упоминание о жене заставляет мужчину поторопиться, но уходить ему не хочется:

— Сказать, чтобы тебе подали чай в номер?

— Не нужно. Достань сигареты у меня в сумке. Бросай, я поймаю.

Дэн, не глядя, опускает руку в объемистую сумку, пытаясь нашарить пачку сигарет, вдруг пальцы натыкаются на что-то металлическое, холодное, круглое...

— Ого, что это? — Дэн вытаскивает на свет медальон на цепочке. Украшение серебристо поблескивает, желтоватые камни на крышке сплетаются в инициалы...

Роланда резко вскакивает с кровати, одеяло летит на пол, не прикрываясь, она подбегает к любовнику, вырывает из его рук цепочку, накидывает ее себе на шею. Медальон она сжимает так, что белеют костяшки пальцев.

Дэн ошарашен этой реакцией:

— Подарок?

— Наследство. От троюродной бабушки.

— Врешь.

— Вру, — с вызовом соглашается она

Что-то в поведении Роди непривычно для Дэна: она, как всегда, порывиста, решительна... но он никогда не видел в ее глазах такой... такой обреченности? Ему становиться неуютно, неловко, все срочно нужно превратить в шутку. Он становиться в позу, протягивает к подруге руки со скрюченными пальцами и завывает:

— О, коварная! Кто тот мерзкий негодяй, преступный злодей, подлый обольститель и все такое разное, кто похитил у меня твое сердце?

— Ревнуешь? — Роланда принимает его игру.

— Ужасно! Безумно и... и...

— Врешь.

— Вру, — теперь его очередь согласиться. Он совсем по-дружески целует Роди в щеку. В конце концов, то, что есть между ними, это — дружба... и иногда немного секса. Но главное — дружба. Ну, узнай он, что кто-то из ребят завел себе подружку или женился... вот и Роди... она тоже «свой парень», и имеет такое же право впустить в свою жизнь еще кого-то кроме него... а что не рассказала — так она вообще не любит трепать языком, за это парни ее и уважают. Все нормально.

— Встретимся как-нибудь?

— Обязательно.

— Пока, — в дверях Дэн оглядывается и улыбается Роланде, привычным движением показывает ей два кулака с поднятыми вверх большими пальцами, потом легонько ударят их друг о друга. Роди кивает и повторяет его жест.

* * *

Дэн трансгрессирует прямо у крыльца, шумно открывает дверь, громко топает в прихожей:

— Мегги, я дома!

Полноватая женщина выходит из кухни, вытирает руки об передник. На фоне пестрых обоев, многочисленных рамочек с вышитыми цветами сама хозяйка в застиранном домашнем платье смотрится блекло. Она встречает мужа, недовольно поджав губы, оглядывает ревниво, кажется, даже принюхивается:

— И где это ты задерживаешься?.. И с кем? На работе сказали, что ты ушел два часа назад.

Тот отвечает ей с беспечной улыбкой, ему почти не приходится врать:

— Встретил в Косом переулке Роди, Роди Хуч, выпили пивка и потрепались о квиддиче, ребятах. Она передает тебе привет. Я попросил ее присмотреть за нашим охломоном. Она обещала.

Морщинки разглаживаются, Мегги торопливо накрывает на стол, слова сыплются быстро, как горох, она не ждет ответа — привычные фразы в банальной ситуации:

— Роланда? Спасибо, ей также... Энтони — не охломон... Очень мило с ее стороны... Как она?.. Сто лет ее не видела.

— Ну, а где вы встретитесь? — Дэн уже сидит в кресле и просматривает газету, — ты не ходишь на квиддич, а она — на ваши дамские чаепития.

При упоминании о чаепитиях женщина на минутку замирает, что-то обдумывая, приняв решение, улыбается:

— А это неплохая мысль. Давай пригласим Роланду на чай в пятницу, позовем кузена Арчибальда...

— Арчибальда?

Мегги немного обидно, что муж не понимает сразу ее замечательный план:

— Им стоит познакомиться...

— С кузеном Арчибальдом? — Еще раз уточняет Дэн.

— Ей тридцать пять, и у нее никаких перспектив.

— А вдовец-бухгалтер с ишиасом — это перспектива?

— А ей есть из кого выбирать?

— Ну, не знаю... ребятам из команды она нравилась... тогда девчонки не очень-то в квиддич играли, а она была классным вратарем: все поле видела, и реакция мгновенная, под мяч бросалась — ничего не боялась... на нее парни из других команд тоже заглядывались...

— Это было двадцать лет назад, — Мегги приводит железный аргумент и добавляет, — может, и заглядывались, а в Хогсмид никто не приглашал.

— Дураки были, — просто отвечает Дэн.

— А ты? — Она подозрительно поглядывает на мужа.

— Нет, я был умный: я ходил в Хогсмид с тобой.

Мегги счастлива...

...Вечером Дэн лежит в постели и привычно, лениво ждет, пока жена расчешет волосы и положит на лицо толстый слой розового крема... Мегги, как обычно, чуть сутулится перед зеркалом, но сегодня это почему-то ему неприятно...Он вдруг замечает, что жена обрюзгла, потолстела, расплылась, перед глазами встает поджарая фигура подруги.

— А Роди, — вдруг неожиданно вырывается у него. На недоумевающий взгляд жены он быстро отвечает слишком беззаботной улыбкой, — так, вспомнил вдруг, она встречалась... ну, тогда в школе... я видел ее несколько раз с одним парнем... из Слизерина... пожалуй, не стоит приглашать кузена Арчибальда...

* * *

Роланда отходит от двери, чтобы не смотреть на смятую постель, сразу идет в душ. За номер заплачено до завтрашнего утра, но она не собирается задерживаться. После прохладной воды — хозяин мотеля явно экономит — Роланда, чтобы не озябнуть, растирается сероватым гостиничным полотенцем, быстро натягивает мантию. Цепочка цепляется за воротник. Роди осторожно поправляет ее, пальцы бережно скользят по поверхности медальона, гладят знакомые буквы его имени. Чуть слышно щелкает замочек, створки медальона приоткрывается — внутри портрет, но Роланда не будет смотреть: она и так помнит его... и то утро перед игрой, когда он просто вложил ей в ладонь свой подарок и пожелал удачи. Тогда она лишь мельком взглянула на изображение — он был с ней, рядом... а потом она часами вглядывалась лицо на портрете, но это не могло заменить тепла его рук, прикосновения его губ... Роланда упрямо закусывает нижнюю губу и жесткими ладонями трет лицо.

Она давно не плачет... Даже о нем. Тем более о нем. Ведь заплакать — это признать, что он умер. А он... просто пропал. А пропал — значит, потерялся. А потерялся — значит, может найтись. Роланда крепко сжимает медальон, буквы впечатываются ей в ладонь: «R.A.B.»