Зовите меня Тонкс (гет)

Пустая платформа вокзала нагоняла лёгкую ностальгию. Ещё вчера было лето и солнце, вольный простор и теплое дыхание ветерка, сегодня же наступила осень. Первый день сентября не радовал лондонцев хорошей погодой. С самого утра небо затянуло хмурыми тучами, и нет-нет, да и начинал накрапывать дождь. Мелкие капельки со звоном разбивались о жестяную крышу вокзала Кинг-кросс, вмиг превратив светло-серый асфальт привокзальной площади в островки суши со всех сторон, окруженные водной гладью. И если вначале подобное вызывало лёгкую улыбку, то после того, как она в третий раз оступилась, чуть не упав в лужу полную грязной воды, её настроение значительно ухудшилось. Однако стоило миновать разделительный барьер, ведущий на платформу 9 и ¾, как на губах всё чаще стала мелькать непосредственная улыбка.

Она помнила, как четыре года назад от предвкушения и нетерпения цвет её волос менялся практически беспрерывно от самого тусклого до самого яркого. На самом деле с годами ничего не изменилось, разве что теперь процесс длился куда медленнее, но и основательнее: красный-зелёный, чёрный-жёлтый, синий... короче, длиннее, кудри, прямые или же и вовсе мальчишеская стрижка, невероятно ей идущая.

— Нимфадора, дорогая, прекрати так делать, ты пугаешь людей. Магглы не привыкли видеть такое, да и некоторые волшебники тоже, пожалуйста, сделай волосы каштановыми и постарайся так и оставить, пока не приедешь домой.

Названная столь необычным именем недовольно поморщилась и едва удержалась, чтобы не показать матери язык, хоть и была уже достаточно взрослой для подобных выходок. С другой стороны, Андромеде давно уже не нужно было провожать дочь на экспресс, последняя даже немного стыдилась родителей, зная, что большинство её однокурсников появляются на платформе 9 и ¾ в одиночку. Но радость затмевала и неловкость, и смущение, оставив лишь крохотное место страху, который она зачастую испытывала в любой ситуации.

— Нимфадора! Я тебе что сказала? — сердито одёрнула миссис Тонкс, заметив разноцветные пряди у неё в волосах, и обернулась к мужу за поддержкой.

— Дора, мама права, — мягко упрекнул Тед. — Понимаешь, не всем нравится что-то необычное, а ты наоборот привлекаешь этим внимание, — он ласково потрепал юную негодницу по макушке.

Закатив глаза, она послушалась, но с явным недовольством. Ведь это скучно — быть обычной. В детстве ей всегда нужно было выделяться, чтобы в будущем весь мир знал её по имени, чтобы в глазах окружающих загорался восторг и интерес при встрече. Быть заметной куда лучше. Только если этого и правда захотеть. Желание мигом сломилось под натиском сомнений, воспоминаний и личного опыта.

— Главное — будь самой собой, — шепнул ей отец и подмигнул.

— А если я не хочу быть собой? — нахмурилась Тонкс.

— Почему это? — удивился он.

— Я... просто не хочу, — она отвела взгляд.

В чём была особенная черта её отца — он знал, когда нужно прекратить расспросы. О некоторых переживаниях ей совсем не хотелось рассказывать, мысли о них и так не давали ей покоя всё лето, а родители тут же начали бы её утешать и постарались бы помочь. Только ей не поможешь. Она тяжело вздохнула и сжала в кулаке миниатюрную хвосторогу, которую надевала только на особо значимые дни — не потому, что не хотела, а потому, что трепетно берегла её и опасалась потерять, ведь рассеянность Тонкс иногда приобретала просто колоссальные размеры. Первый день каждого учебного года всегда был немного волнительным, Андромеда называла его праздником, только Тонкс так не считала: вставать раньше обычного, прощаться с родным домом... были и ещё причины, но если перечислять все, то солнце точно уже успеет зайти.

— Нимфадора! Нимфадора! Где ты витаешь? Ты не слышишь гудок? — миссис Тонкс тронула дочь за плечо, отвлекая ту от нервного похрустывания пальцами.

На самом деле семейство Тонкс приходило обычно одно из первых — блэковская привычка матери, — а ведь это был лишь второй из трёх гудков. С другой стороны, не приходилось тоскливо заглядывать в каждое купе с постепенно гаснущей надеждой найти свободное или хотя бы то, где не наблюдается какой-нибудь странной компании, озабоченной непонятными и неинтересными ей проблемами, а предоставлялась полная свобода выбора. Были, конечно, студенты, которым не нужно было заморачиваться на этот счёт. Андромеда очень удивлялась тому факту, что дочь не стала старостой факультета, хоть и знала, что до отметки «выше ожидаемого» она дотягивает с огромным трудом и то не по всем предметам, а вот о прогулах и отбываемых наказаниях так и вовсе не ведала. Тонкс же была бы рада стать старостой и получить законное право на прогулки по ночному Хогвартсу без всяких отработок, снятых баллов и нравоучений со стороны декана, профессора Спраут. А если честно, то она зачастую использовала малейшую возможность, чтобы вздремнуть, если только ею не руководило любопытство и желание исследовать что-то новое, так что ночное патрулирование — явно не для неё.

— Учись прилежно, веди себя как воспитанная и утончённая леди, — давала последние наставления миссис Тонкс. — Надеюсь, ты не взяла те маггловские кеды, как я и сказала? — она прищурилась, но тут же продолжила: — Не забудь нам писать как минимум раз в две недели.

— Да помню я, мам, — раздосадовано протянула она.

— Мы тебя любим, Нимфадора, не скучай, — вздохнула Андромеда, поцеловала всячески противившуюся дочь в щёку и легонько подтолкнула к поезду.

Тонкс чуть не взвыла, уже который раз за день услышав своё имя из уст матери. Ничего, целый триместр она этого не услышит, а может, и дольше, если решит остаться на каникулы в школе, хотя, скорее всего, всё же отправится домой на семейный тёплый праздник. Как бы ни прельщала её перспектива оказаться вдали от этого ненавистного имени, но тепло материнских объятий, уют дома в преддверии Рождества и мягкая поддержка отца, всегда готового подставить своё плечо, стоило даже тех неприятных минут, когда мать роняла своё «Нимфадора».

В поезде было совсем немного народу, по два-три человека на вагон, да и те в основном старшекурсники. Она шла в самый конец, где почти не бывает шумно и обычно не особо многолюдно из-за сильной качки на определённом участке дороги. Родители следовали по платформе за ней, и она изредка оборачивалась, чтобы им улыбнуться через окно. Чемодан отчего-то казался тяжелым, почти не подъемным. Он оттягивал руку, врезался в стенки купе и всячески мешал ей продвигаться вперед, к тому же Тонкс успела несколько раз проехаться им по своим и чужим ногам. Она выбрала предпоследнее купе, кое-как запихала внутрь багаж и тяжело выдохнула, вытирая пот со лба и попутно ударяясь локтём о подвижную дверцу, после чего так и осталась стоять на месте, глядя на постепенно наполняющийся экспресс. Андромеда и Тед, обнявшись, старались не мешать спешащим студентам и их сородичам и изредка перешёптывались. У Тонкс всё в груди неприятно сжалось — нет, разлуку она могла перенести совершенно спокойно, но только дома... дома всё было по-другому, не так, как в Хогвартсе. За размышлениями и внутренними сомнениями она чуть, было, не пропустила третий гудок, оповещающий скорый отъезд. Ученики быстро отрывалисьот провожающих их семей, торопливо подставляли щёки, носы, лбы и макушки под прощальные поцелуи, некоторые ободряюще сжимали в объятиях младших сестрёнок и братишек, и заскакивали в блестящий красный экспресс. В последнем вагоне купе были почти не забиты, по два-три человека на каждое. А она одна. Прилипнув лбом и носом к стеклу, Тонкс махала улыбающимся родителям, периодически отстраняясь оттого, что запотевшее стекло мешало смотреть, пока платформа 9 и ¾ не скрылась за поворотом. Ноги, готовые подогнуться от усталости и от наверняка уже появившихся синяков, сами понесли её в купе. Она с неподобающим грохотом захлопнула дверцу — так сильно, что, ударившись о стенку, та снова немного отъехала, оставляя щель — и равнодушно посмотрела в окно. Если бы она была художницей, пейзаж непременно восхищал бы её с каждым разом, а сама она нашла бы способ самовыражения. Но если Тонкс и бралась за кисти, то всё всегда заканчивалось тем, что по всему рисунку была разлита краска из опрокинутой баночки, грязная вода из неудачно передвинутого кувшинчика или разбрызганного чая из массивной кружки. Может, оно и к лучшему, ведь получавшиеся картинки и рисунками-то назвать было очень трудно.

— Эй!

В купе почти ввалился незваный гость. Развязанный галстук с пуффендуйской расцветкой неряшливо болтался у него на шее поверх маггловской футболки. Тонкс недовольно поморщилась, каштановые волосы стали понемногу приобретать красноватый оттенок, женственные локоны — неспешно укорачиваться. И неудивительно — Кори Флечворка она не переносила даже в малых дозах во время завтраков в Большом Зале, а не то чтобы он вот так заваливался в её купе, как к себе домой.

— Как у тебя дела? — нахально протянул он, после чего будто бы невзначай добавил: — Нимфадора, — и рассмеялся.

Она нахмурилась и хотела, было, вскочить, но Флечворк положил ей руку на плечо и довольно-таки грубо усадил обратно, издевательски ухмыльнувшись.

— Ну-ну, не торопись, невежливо вставать и уходить посередине разговора, разве мама тебя не учила? Ах да, это, наверное, отцовские гены взыграли, он же грязнокровка и к манерам не приучен.

— Не смей так о моём отце! — разозлилась Тонкс.

— А то что? — притворно удивился собеседник, но потом снова расхохотался и выглянул из купе. — Эй, ребята! Идите, поздоровайтесь с Нимфадорой!

Она знала, что не может ударить его, и этому были причины. Первая — ей явно не хватит силы победить такого крепкого и здорового парня. Вторая — он староста, а через них всё узнают учителя. Третья — в таком случае он определённо донесёт декану или директору о неподобающем её поведении, и родителям будет отправлено письмо из школы. Ей захотелось зарычать от безысходности и собственной беспомощности, уткнуться лицом в мягкое сидение и исступлённо закричать, судорожно сжимая кулаки, чтобы не дать воли гневу.

— Нимфадора? Это имя такое? — переспросил Сэмюалс, появляясь рядом с другом. — Ах, да! Помню такую.

— Вот уж имечко! — послышалось из коридора, а следом — новый взрыв смеха.

Волосы вспыхнули ярко-красным, превратившись в ёжик. Хоть что-то, хоть что-то... Но это лишь больше развеселило обидчиков, которые теперь уже давились хохотом, держась за животы и пытаясь не свалиться на пол.

— Смотрите-ка, наша Нимфадора разозлилась!

— Что за клоунская причёска, Нимфадора? У тебя что-то с волосами случилось!

Ей стало обидно настолько, что внутри всё переворачивалось. Ничего не работало. Беспомощность. Беззащитность. Одиночество. Ничего она не могла. Может, она и правда просто клоун с дурацким именем? Глаза неумолимо защипало. Красный ёжик на голове поник и побледнел, придавая ей совсем уж жалкий вид. Клоун... Никому не нужный... Жгучие слёзы покатились по щекам.

— Что здесь происходит? — услышала она спокойное. — Пошли все прочь отсюда.

— Уизли? Что ты здесь забыл? Не мешай нам разговаривать с Нимфадорой!

— Ты бы помолчал, Корвиниус. Оставь её.

Тот замолчал, опасаясь подобной реакции со стороны друзей на его полное имя, и не ошибся. Переглянувшись, они разразились смешками, а после под строгим взглядом Чарли Уизли поспешно разошлись по своим купе. Тонкс, наверное, стало ещё обиднее оттого, что она не справилась сама, а позволила какому-то гриффиндорцу встать на её защиту. Она закрыла лицо ладонями, чтобы он не увидел её заплаканных глаз. Это же проявление слабости, она не сдержалась, отдалась эмоциям... как маленькая. Это было не в первый раз, но никто раньше не стоял так рядом и не смотрел на неё. Она почувствовала, как Чарли опустился рядом на сидение, приобнял её одной рукой и мягко притянул к себе. Она уткнулась носом ему в грудь, еле-еле выдавила его имя, и слезы снова побежали по её щекам, расплываясь мокрым пятном по рубашке.

— Ну что ты ревёшь, дурёха? — улыбнулся он. — Всё нормально, не обращай ты на них внимание. Ну мало ли что они сказали. И имя у тебя красивое.

— Они ненавидят меня, Чарли, — всхлипнула Тонкс.

— На них мир клином не сошёлся, к тому же с каких пор тебя заботит чужое мнение?

— Не заботит, — буркнула она, сердито вытирая глаза.

Он ободряюще ей улыбнулся, легонько коснулся опять задрожавшего подбородка и клятвенно пообещав вернуться сразу, как заскочит к Уильяму, в этом году завершающего обучение в Хогвартсе, и навестит Перси, впервые едущего в школу. Она проворчала, что может и не возвращаться, иначе его друзья засмеют его из-за общения с ней, но он лишь фыркнул и подмигнул, говоря, чтобы дождалась.

Тонкс спала, видимо, сломленная бурей эмоций, испытанной ранее, когда Чарли вернулся. Маленькая и трогательная, она лежала, свернувшись клубочком и поджав под себя ноги, и мерно сопела в такт громыханию колес. Такая милая, просто девочка. Ему иногда даже было жаль её. Может, она и отличалась разительно от окружающих, может, была со своими странностями. В школе необычную способность приняли в штыки, как порок, как нечто отталкивающее, странность посчитали плохим качеством. Он сам тоже так считал, сторонился её, не разговаривал. Но однажды они встретились, когда ночью на третьем курсе он поймал её на выходе с поля для квиддича. Тонкс шмыгала носом и старалась не плакать, а он просто доброулыбнулся. И всё.

Но с тех пор Чарли стал разглядывать в ней новые черты. Волосы, его забавляла её любовь к смене их цвета и длины. Лицо, он удивлялся её способности лепить его по желанию так, что, увидев в коридоре замызганного пуффендуйца, он не до конца был уверен, что это не Тонкс. И, кстати, настоящую её мордашку он про себя сравнивал с личиком нимфочки, к тому же и звали её соответствующе. Имя, он не называл её по имени после того, как чуть не получил в глаз за это, позвав её по просьбе профессора МакГонагалл. Повадки, он прятал улыбку каждый раз, когда она нелепо спотыкалась и смахивала на пол всё, что бьётся и ломается, а случалось это постоянно. Тонкс не смотрела на него — то ли специально игнорировала, боясь, что он расскажет всем, что видел, как она плачет, то ли действительно не замечала частых взглядов. Но один раз она подняла взгляд на тот момент фиолетовых глаз от факультетского стола и с интересом взглянула на Чарли. От неожиданности он не знал, что делать, поэтому слегка улыбнулся и махнул рукой. Она поднялась с места и ушла. С тех пор он видел её только на совместных с Пуффендуем уроках. «Почему ты стала меня избегать?» — спросил он, тихо подойдя к ней сзади, когда она сидела на трибунах ночью. «Ты тоже будешь смеяться». Чарли не стал. Он осторожно сел рядом и начал разговор, расспросил её, успев за ту ночь многое узнать. Вовсе она оказалась не странной, просто необычной и очень особенной. Стоило лишь немного сблизиться, и Тонкс стала в его глазах совсем другой. Они подружились, и он старался не позволять ей плакать в одиночестве, подставляя своё плечо. Она сначала относилась к нему недоверчиво, боясь подвоха, но он изо всех сил старался быть открытым и честным с ней.

— Просыпайся, солнце разноцветное, иначе тебя увезут обратно в Лондон, — ласково рассмеялся он, положив руку ей на плечо, и стоило распахнуться сонным бирюзовымглазам, вышел, чтобы не мешать ей переодеваться.

Ей было тяжело и немного страшно выходить из купе, а затем из поезда. Она боялась насмешек, хоть и убеждала себя, что общественное мнение ей не важно. Тонкс не понимала агрессию и злость со стороны таких же детей, как и она, старалась быть такой же. Обычной. Но любимым цветом волос у неё всё равно был розовый, цвет жвачки, а иногда невозможно было удержаться, чтобы не передразнить кого-нибудь, сделав себе такое же лицо. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь смеялся над этим вместе с ней, но нет. У неё не было подруг, не было друзей. Был Чарли. Просто Чарли. Она думала про всё это, когда ехала с ним и незнакомыми второкурсниками в карете, недоверчиво и одновременно любопытно поглядывающими на неё. Ехала в Хогвартс...

Кареты останавливались одна за другой, высаживали своих пассажиров и исчезали за замшелой стеной Хогвартса до следующего учебного года, чтобы опять, как и сотни лет назад, привести детей на учёбу. Тонкс замерла, вдыхая прохладный осенний воздух, наслаждаясь последними минутами свободы, ведь стоит ей переступить школьный порог, и вся бездна правил и ограничений вновь станут давить ей на плечи, мешая вдохнуть и сделать новый шаг.

— Эй, ты чего застыла? — недоумение читалось в глазах Чарли обогнавшего её и, осознав, что она не идет за ним, остановившегося на первых ступеньках лестницы, ведущей в Главный холл.

Но Тонкс лишь грустно улыбнулась, тяжело вздохнула, поправляя лацканы школьной мантии, и сделала первый шаг по направлению к школе. Ступеньки закончились слишком быстро, и великолепие Главного холла предстало перед её, отвыкшими за лето от этой картины, глазами. Громадные факультетские часы были пока пусты, лишь в их верхушках играли всеми бликами радуги драгоценные камни: огненно-алые рубины гриффиндорцев, кристально-чистые сапфиры когтеранцев, холодные изумруды слизеринцев и теплые солнышки янтаря пуффендуйцев. Совсем скоро часы вновь начнут отслеживать жизнь факультетов, чтобы в конце года вручить первенство самому лучшему факультету. Тонкс приуныла: с её-то неуклюжестью заработанные баллы Пуффендуя исчезнут в мгновения ока, ведь второй такой же во всем Хогвартсе не найти, кто сумел бы в рекордные сроки потерять максимальное количество баллов.

— Выше нос, — прошептал Чарли, когда они уже вошли в Большой зал. Он вновь подмигнул ей, легонько сжав её ладонь теплыми пальцами, и стремительно направился к своему столу, где виднелась еще одна точно такая же рыжая макушка Уильяма Уизли.

Еще один тяжелый вздох сорвался с губ Тонкс, пока она смотрела вслед удаляющейся высокой фигуре Чарли. Рядом с ним спокойно, можно было просто расслабиться и побыть самой собой, а не пытаться выдержать, стойко снести все подколки и холодное дыхание отчуждения, всегда окутывающее её, стоило переступить порог логова маленьких барсуков. И кто сказал, что на факультете Пенелопы Пуффендуй всегда и всем рады? Может быть, так было в самом начале, когда в стенах Хогвартса ещё звучали голоса Основателей? Может быть, доброе сердце леди Пуффендуй и смогло бы принять её? Но ведь столько прошло лет, и малые, добрые, верные барсуки медленно, но уверенно стали меняться, научилась порицать отличных от себя, пусть и не в такой форме, как холодные слизеринцы, но от этого не менее болезненно для тех, кто удостоился их остракизма.

Кто-то весьма ощутимо толкнул её плечом — Тонкс вздрогнула, когда над ухом раздался холодный голос: «С дороги, полукровка». И Рабастан Лестрейндж прошел мимо, даже не удостоив её взглядом, словно не было ничего удивительного в том, что она едва не растянулась на мраморных плитах пола. Его волосы тускло мерцали в свете плавающих в воздухе свечей, на секунду напомнившее Тонкс теплые огненные пряди Уизли.

— Всё Тонкс, хватит... — пробормотала она себе под нос и начала пробираться к своему столу.

За факультетским столом царило оживлённое веселье. Нет, ему было далеко до буйства краснознаменных, но и флегматизма когтевранцев тоже не наблюдалось. Приближение Тонкс, как и всегда, все дружно проигнорировали, ограничившись полупрезрительными взглядами в её сторону. Так было вот уже четыре года: стоило ей подойти, как шумный гам на мгновение затихал, а потом вновь начинался, словно её здесь и не было, и, что самое неприятное, зачастую обсуждали именно её, Нимфадору Тонкс. Грустно вздохнув, она уселась с самого края стола, оставив достаточно место между собой и ближайшим пуффендуйцем. Непроизвольно её волосы, поддавшись настроению хозяйки, поменялись с теплого каштанового цвета на мышино-серый, словно таким образом она могла стать еще более незаметной, чем обычно. Отросшая челка упала на глаза, скрывая свою обладательницу от необходимости наблюдать за остальными. Тонкс бы, наверное, даже и не заметила перемен, если бы не смахнула длинные пряди волос с лица. Нахмурившись, она подтянула к себе ложку и придирчиво уставилась на свое отражение. В голове настойчиво раздавался голос мамы: «Нимфадора, дорогая, прекрати так делать, ты пугаешь...». Усмешка искривила её губы, тёмные глаза чуть прищурились, и волосы вновь начали меняться. Сначала их цвет снова вернулся к привычному каштановому, так любимому Медой Тонкс, потом укоротилась челка и, наконец, сами волосы легкими локонами упали на ее плечи. «Да, мама бы была мною довольна», — всмотревшись в своё отражение, решила Тонкс.

Тем временем, профессор МакГонагалл уже вводила испуганных первокурсников под своды Большого зала. Напуганные дети жались друг к другу, запинаясь и путаясь в мантиях. С первого взгляда можно было легко отличить чистокровных волшебников от магглорожденных: они не позволяли себе крутиться во все стороны, стараясь успеть увидеть всё и сразу, и с высоко поднятой головой гордо шли к профессорскому возвышению. Не теряя ни секунды, профессор МакГонагалл внесла стул и развернула список с фамилиями.

Распределение длилось, наверное, не меньше часа, как показалось голодной Тонкс. Она всё время вертелась на месте, вытягивала шею, стараясь увидеть всех новоприбывших, но с её места их было не очень хорошо видно. Она позволила себе подскочить с места один лишь раз, когда под сводами зала разнесся уверенный голос МакГонагалл: «Персиваль Уизли», и стоило Шляпе едва коснуться его таких же рыжих, как и у братьев, волос, как зал наполнил её выкрик: «Гриффиндор!». Громкие аплодисменты донеслись со стола гриффиндорцев, на миг оглушив Тонкс. Невольно улыбнувшись, она вспомнила, что и сама мечтала о таких же громких овациях, когда проходила распределение, но ей достались только жидкие вежливые хлопки со стороны старост. Маленький рыжий мальчик, исполненный собственного достоинства, неторопливо направился к своему столу, откуда ему уже весело махали братья.

Остальное распределение совершенно не осталось в памяти Тонкс. Бесчисленные фамилии навевали тоску, и она с уверенностью могла сказать, что только шестеро новых барсуков прибавилось за их столом. «На одного больше, чем в прошлом году», — лениво отметила она. Слова Дамблдора с чистой совестью были пропущены мимо ушей, и только фраза: «Приятного аппетита», заставила Тонкс оживиться и с голодным блеском в глазах уставиться на пустые тарелки, которые тут же начали заполняться едой.

Голодное урчание пустого желудка вызвало тихий смешок сбоку, и она недоуменно взглянула на маленькую девочку с длинными шелковистыми волосами цвета спелой пшеницы. Её соседка покоряла с первого взгляда своими невероятными голубыми глазами. «Как небо», — промелькнула мысль.

— Привет, — улыбнулась она незнакомке, досадуя, что прослушала её распределение.

— Здравствуй, — отозвалась та, продолжая улыбаться, — я Мэри МакЭвой.

— Тонкс.

— Я все боялась, что не смогу пройти распределение, — призналась она, откидывая пушистую челку, лезущую в глаза.

— Я тоже, — отозвалась Тонкс, упрекнув себя в том, что даже не поздравила её с поступлением в Хогвартс, и переводя взгляд на полные тарелки. — Приятного аппетита, Мири.

— Приятного.

Ужин почти закончился, и старосты начали созывать к себе первокурсников. Мэри упорхнула, помахав Тонкс на прощание, и та осталась сидеть в одиночестве, доедая десерт. Подождав, пока толпа у дверей рассосётся, Тонкс поднялась и направилась к выходу. На душе вновь становилось грустно: бесчисленные уроки, горы домашнего задания и потерянных баллов, и отработки... куда уж без них.

Прохлада, доносящаяся из открытых дверей, поманила её обещанием свободного неба, и Тонкс, не раздумывая долго, свернула в сторону входных дверей, ведущих на улицу. Может быть, там она сможет наконец-то проститься с летом и с чувством внутренней свободы. Может быть, выйдя на улицу, она найдёт в себе силы пережить этот год?

Может быть...