Становление (джен)

Полночи Северус ворочался с боку на бок. В голове теснились странные мысли, от которых сердце то испуганно замирало, то неслось вскачь. Казалось, призраки прошлого смотрят на него из тёмных углов спальни, будто решая, дольно ли уже определённого наказания, или стоит придумать что-то ещё. От этого ощущения по спине бежали мурашки, а едва успокоившееся сердце вновь сбивалось с ритма. В конце концов сон всё-таки сжалился над несчастным и подарил спасительное забытье. Только оно не продлилось долго.

Пробуждение было не самым приятным: глаза не хотели открываться, опухнув от пролитых слёз, а тело придавило к кровати чем-то тяжёлым. Это «что-то» беспокойно ёрзало, стремясь прижаться к Северусу как можно ближе, и плакало, от чего футболка, в которой он спал, уже промокла насквозь. Кое-как разлепив веки, Снейп зашипел:

— Какого чёрта?

С большим трудом ему всё-таки удалось снять с себя всхлипывающее тельце, которое оказалось крошечной копией Оливии. Стремясь развеять наваждение, Снейп тряхнул головой и резко отстранился, но потом вспомнил, что теперь эта девчонка будет жить здесь и сталкиваться ней придётся каждый день. От осознания своей участи он застонал.

Девчонка выглядела ужасно: опухшие щёки, покрасневшие глаза-щёлки, безостановочно хлюпающий нос, растрёпанные волосы, вздрагивающие плечи и трясущиеся ручонки. Она сидела на кровати и сверлила Северуса враждебным взглядом. Тот обречённо вздохнул:

— Ну чего тебе?

Гермиона хмуро посмотрела на него, потерла заплаканные глазёнки и, подавив очередной всхлип, прошептала:— Мама…Северуса передёрнуло. Он терпеть не мог это слово. Оно напоминало об Эйлин, оставленной где-то там, в худшем детстве, которое только может быть у человека. 

— Мамы здесь нет, Гермиона, — постарался как можно строже ответить Снейп, но голос всё-таки дрогнул. Его сердце затопила острая тоска, с которой он не мог бороться.

Гермиона пару раз хлопнула ресницами и снова разрыдалась, шепча: «Мама, мама, папа…». Внезапно она перестала плакать и абсолютно спокойно, совсем по-взрослому посмотрев на Снейпа, поёжившегося под ее взглядом, спросила:

— То есть, их совсем нет? Нигде?

Северус только покачал головой, откидывая прилипшие к вспотевшему лбу волосы. Из глаз вновь покатились непрошеные слёзы, оставляя мокрые дорожки на недавно высохших щеках. Спустя несколько долгих мгновений ему всё-таки удалось взять себя в руки и посмотреть на своё наказание. Сквозь опухшее от слёз лицо с красными глазами проглядывались до боли знакомы черты. Казалось, что его любимая смотрит на него…

Стоит ли говорить, что Оливия была прекрасна?

Девушка, которая могла одним взглядом согреть одинокого Северуса, а одним словом — вызвать на его губах улыбку. Девушка, которая была единственной в своём роде. Но её больше нет… Совсем нет… Нигде…

— Оливия…

Это имя само сорвалось с губ, но Гермиона даже не обратила на это внимания. Она не замечала ничего вокруг, покачиваясь из стороны в сторону. Плач медленно превращался в вой, который изредка прерывали редкие всхлипы.

Терять близких всегда больно. Больно понимать, что больше никогда не увидишь таких родных глаз, не почувствуешь мягкой руки, гладящей по волосам, не услышишь тихий голос, желающий спокойной ночи. Но ведь останется память. Тёплые воспоминания будут согревать душу одинокими вечерами, станут опорой для дальнейшей жизни, не дадут захлебнуться в собственной тоске. Но это только если они будут. Что делать, если их нет, если с каждым прожитым днём они рассеиваются, как предрассветная дымка?Через пару лет Гермиона не вспомнит даже лиц своих родителей, не сможет узнать знакомые интонации или похожие манеры. Походка матери и жесты отца сотрутся из памяти, оставив в детской головке единственную фразу: «У меня были родители». Само слово «родители» станет чем-то обобщённым, далёким и чужим. Сверстники будут рассказывать о мамах-домохозяйках и папах-работниках Министерства, а у неё всего этого не будет. Зато она сможет похвастаться детством, проведённым в мрачных подземельях Хогвартса в компании не менее мрачного опекуна — Северуса Снейпа. Иногда добрый дядя Альбус будет брать её с собой в Лондон, но и эти вылазки буду иметь горький привкус. Грусть станет её верной и, наверное, вечной спутницей.

Тяжело вздохнув, Северус осторожно встряхнул девчонку, а затем как можно мягче сказал:

— Тебе нужно поспать… Пойдём, я отведу тебя назад в комнату и

…Но девчонка отчаянно зашептала, мелко-мелко тряся головой:

— Страшно... Открываешь глаза, а там светится... тлеет... только не зеленым, как с родителями, а оранжевым...

— Глупенькая, это тлеют поленья в камине, — попытался переубедить девчушку Северус, но та только трясла головой и, уставившись в одну точку на стене, громким шепотом повторяла:

— Сначала очень яркий лучик, он такой яркий... мне хотелось с ним поиграть... а потом он исчез, и вся комната стала зеленая... немножко зеленая... а теперь вся комната мрачная и чуть-чуть оранжевая...

— Если я потушу камин — станет очень холодно... — убеждал он Гермиону, но та снова по-взрослому посмотрела на него и уже громче сказала:

— Страшно.

Снейп смирился, что эта несносная девчонка остаётся здесь, а значит, этой ночью поспать вряд ли удастся. Он уже направлялся к выходу, перебирая в голове возможные занятия, как в его футболку вцепилась маленькая ручка. Прозвучавшая спустя мгновенье фраза едва не уничтожила остатки самообладания профессора.

— Посидите со мной … Страшно …

Чертыхнувшись сквозь зубы, Сев устроился в кресле у кровати и уставился в одну точку, погрузившись в свои мысли. Через час Гермиона всё-таки уснула, но сон ее был беспокойным: она ворочалась, вздрагивала во сне, что-то бормотала, но слов было не разобрать. На большой профессорской кровати маленькое тело девочки смотрелось особенно трогательно и беззащитно. Когда-то давно так выглядел и сам хозяин комнаты — тогда он лежал на полу, забившись в угол, прячась от разъяренного отца и криков испуганной матери. Тогда ему было пять. Снейп сел рядом на кровати и аккуратно отбросил вьющиеся волосы с бледного личика. Тонкий нос был таким знакомым, когда-то он целовал его кончик, чувствовал его дыхание на своей шее и ключицах... Взгляд скользнул ниже: эти губы он целовал, эти губы целовали его в ответ, эти губы он знал досконально. Северус был уверен, что подросшая Гермиона станет точной копией Оливии . И только её взгляд будет отличаться. 

— Не смотрите на меня... — сонно прошептала Гермиона.

Северус испуганно отшатнулся: он был уверен, что она спит. Хотя этого стоило ожидать,конечно же, после произошедшего у нее был очень чуткий сон. Его собственные глаза уже начали слипаться — всё-таки организм нуждался в отдыхе. Снейп улёгся на краю кровати и забылся тревожным сном, постоянно переворачиваясь с боку на бок. Только тогда, когда Гермиона положила свою ручку ему на грудь, он провалился в глубокий сон без сновидений.

Утро в подземелье наступило так же, как и всегда: тусклый свет начал пробиваться через крохотное окошко под самым потолком, едва освещая лица спящих. Но и этого света было вполне достаточно для того, чтобы разбудить зарёванную девочку и заставить ее открыть покрасневшие глаза.Гермиона весьма удивилась тому, что находится не в своей комнате, а потом она вспомнила все события прошлой ночи. Она уже привыкла каждый раз вспоминать то, что она теперь абсолютно одна и родителей больше нет...

— Дядя... — позвала девчонка Северуса, но не получила ответа. Тот крепко спал, забросив руки за голову, и, кажется, не собирался открывать глаза.Равнодушие этого мира к ее горю — вот что было самым первым столкновением Гермионы с жизнью без родителей. Даром что она маленькая — она прекрасно понимала, что все сочувствующие друзья родителей (которых она видела впервые) выскажут все слова скорби и благодарности, а потом уйдут домой к своим детям, совсем не помня о крошечной Гермионе.

А еще ей было страшно. Наверное, именно поэтому она тенью соскользнула с кровати, бросила последний взгляд на спящего парня и вышла за дверь, надеясь на то, что кто-то найдет ее и заберет. Не он. Не в это мрачное место.