Когда мы победили (джен)

В свои неполные одиннадцать лет я, по мнению матери, был ребенком одаренным. Ну, это, конечно, только по ее мнению. По мнению же соседей я был ребенком очень и очень странным — стоило мне появиться во дворе, как тут же что-нибудь вспыхивало, падало, звенело. Мне это, конечно, нравилось до жути. Да и какому мальчишке не понравилось бы, что все дети в окрестностях тебя боятся и, хотелось думать, уважают. Правда, в свои неполные одиннадцать я убедился, что это не так. Они боялись, но — не уважали. Скорее сторонились, ведь я был странным.

А еще у меня не было отца.

Не иметь отца в нашей деревне казалось чуть ли не преступлением, по крайней мере, среди детей. Нас еще с детства учили, что все нормальные ирландцы обязательно должны иметь отцов — это англичане могут разбрасываться детьми направо и налево, мы же должны всегда беречь свою семью. А моя мама не сберегла. Она и мне никогда не говорила, где мой папа и что с ним случилось, но мне казалось, что мой папа — настоящий герой, и он погиб, защищая нас с мамой. Позже я, конечно, узнал, что это не так.

Но тогда меня страшно обижало отношение соседских мальчишек. Иногда мы даже дрались. Драться всегда начинал я: мне было проще ударить обидчика в нос, чем придумывать оскорбления. В общем, если не считать случайных взрывов и жизни без отца, я был обычным мальчишкой неполных одиннадцати лет жизни. И я, как все мальчишки в моем возрасте, совершенно не верил в чудеса.

Но однажды моя жизнь взорвалась, как те фейерверки, которые мы с мамой запускали в Новый год. Я получил Письмо. Именно так, с большой буквы. Оно было исписано красивым, аккуратным почерком, без лишних завитушек, таким же, как и само содержание: лаконичное, строгое. «Симус Финниган, сообщаем вам, что вы зачислены в школу Чародейства и Волшебства Хогвартс...» и все в этом духе. Ну, уверен, вы знаете, что в таких случаях пишут в письмах. Так вот. Я не поверил. Рассмеялся и сказал маме, что это, наверное, так неудачно пошутили. А мама улыбнулась и рассказала мне правду. Что она, оказывается, волшебница, и что существует магический мир, и Хогвартс — это не шутка, и я действительно туда поеду. А еще, что все эти взрывы — из-за моего дара, и что я не «странный», как считают другие, а самый обычный — просто немного другой. Только про отца она так ни слова и не сказала.

Перед школой мы с мамой отправились в Косой переулок. Больше всего мне, конечно, хотелось получить свою волшебную палочку. Наверное, все родители оставляют покупку волшебной палочки под конец, чтобы дети смогли правильно настроится на момент, хотя, мне кажется, что моя мама просто боялась раньше времени давать мне палочку в руки. И, надо сказать, правильно боялась.

Палочка мне досталась совершенно обыкновенная — дуб, чешуя саламандры, двенадцать дюймов. Олливандер сказал: «Саламандра любит огонь» — и я потом часто вспоминал его слова.

А на следующий день я уже сидел в вагоне «Хогвартс-экспресса» и махал маме рукой на прощанье. Она многое рассказала мне о Хогвартсе: о движущихся картинах, о приведениях, о директоре, и — самое главное! — о факультетах. Сама мама училась на Рейвенкло, так что не особо вдавалась в подробности жизнь Гриффиндора и Слизерина. Естественно, она и думать не думала, что я смогу оказаться на одном из этих факультетов, наверно, надеялась, что я пойду по ее стопам. Но не тут-то было.

Найти свободное купе я так и не смог, а потому зашел в первое попавшееся и мысленно обрадовался — внутри сидел только один мальчик и мечтательно смотрел в окно. Невнятно поздоровавшись, я закинул рюкзак наверх и уселся напротив. Некоторое время мы молчали, разглядывая пейзажи за окном, пока ему не надоело:

— Привет, ты магглорожденный?

— Кто?

Помнится, мама упоминала что-то похожее, но я не особо запоминал. Мальчишка тут же отвернулся, равнодушно пожав плечами, делая вид, что я ему неинтересен. Я фыркнул. Молча достал книгу из рюкзака и сделал вид, что читаю. Иногда я замечал, как темноволосый смотрит на меня, а потом снова возвращается к окну. Наконец, я не выдержал:

— И кто такие магглорожденные?

— Те, кто родился в семье магглов, то есть неволшебников, и ничего не знал о волшебстве, — с большой охотой пояснил мальчишка, снова поворачиваясь ко мне и, наконец, улыбаясь.

Похоже, он только и ждал моего вопроса: ему не терпелось поговорить.

— Ну, тогда я не магглорожденный. У меня мама волшебница, — я тоже улыбнулся, вспоминая чудеса, которые мама показывала мне, доказывая, что и правда волшебство существует.

— Тогда почему ты не знаешь, кто такие магглы?

— Не знаю. Мама что-то говорила, а я не запомнил.

— А отец у тебя есть?

— Нет.

Некоторое время мы молчали, пока я не решился представиться:

— Я, кстати, Симус Финниган, а ты? — и протянул ему руку.

— Теодор Нотт. Можно просто Тео, — он с самым серьезным видом пожал мою ладонь.

Через мгновение мы оба засмеялись: наше знакомство вышло забавным.

— Ты на какой факультет хочешь? — живо поинтересовался мой новый знакомый, когда мы успокоились.

— Не знаю, — я честно пожал плечами, — мама была на Рейвенкло, но мне он точно не светит, — я рассмеялся, — мне кажется, что я попаду в Хаффлапафф.

— Это вряд ли, — Нотт покачал головой, — ты не похож на хаффлапаффца. Знаешь, было бы хорошо, если бы ты попал в Слизерин.

— Почему хорошо? — я помнил, что мама не очень лестно отзывалась об этом факультете, говорила, что там все сплошь темные волшебники.

— Потому что я точно туда попаду! — звонко воскликнул Тео, и я удивленно посмотрел на него. Как-то не верилось, что такой человек, как Теодор Нотт, в будущем будет темным волшебником. Или мама несправедливо отзывалась об этом факультете? Тогда меня впервые посетили сомнения.

Когда мы прибыли в школу, я понял, что дико волнуюсь. Мама мне подробно рассказала об этом самом процессе Распределения, но коленки все равно предательски подгибались, когда профессор Макгонагалл вела нас в Большой зал.

— Я буду зачитывать фамилии, и, услышав свою, вы должны выйти из шеренги, сесть на табурет и одеть Шляпу, — строго произнесла профессор и достала длинный свиток. У меня во рту пересохло.

— Аббот, Ханна!

Маленькая девочка с белыми косичками, трясясь от страха, уселась на табурет и услышала свой вердикт — Хаффлапафф. Я почему-то подумал, что мы с ней окажемся на одном факультете.

Наконец, прозвучало мое имя. Вздрогнув, я вышел вперед и на подкашивающихся ногах дошел до табурета. Напялив Шляпу, я со страхом ждал вердикта.

— Мм... — пробормотали в голове, и я подпрыгнул, — взрывной характер, желание спасти всех, авантюризм, доброта и наивность. Куда же вас отправить, молодой человек? Хаффлапафф или Гриффиндор?

Я не знал, что и сказать. Попытался открыть рот, но тут же закрыл.

— Ладно, все ясно, можешь не говорить. ГРИФФИНДОР!

В следующую минуту я уже сидел за столом Гриффиндора и с сожалением смотрел, как Теодор Нотт отправляется за стол Слизерина.

Все было так, как и должно было быть.

А потом я познакомился с Дином и Невиллом. Были, конечно, и другие. Например, в Хогвартс приехал Гарри Поттер, Мальчик-Который-Выжил-И-Заодно-Победил-Волдеморта. Но Гарри уже общался с Роном, а потом они оба стали пропадать в компании Грейнджер. Невилл тоже часто был сам по себе, поэтому-то мы с Дином, тихие (ха-ха) и незаметные мальчики, и подружились. С ним мы могли обсуждать маггловский мир, по которому оба скучали.

С Дином было так же легко, как и с Тео. С последним мы почти не пересекались, а если и пересекались, то не разговаривали. Первое время я наблюдал за ним — он был настоящим одиночкой, шарахался ото всех и не собирался вступать в круг аристократов, где господствовал Драко Малфой. Наверное, поэтому Нотта и не цепляли гриффиндорцы: его просто не замечали. А потом и я забыл о тихом слизеринце.

Начиная с четвертого курса, мне все время хотелось кому-то что-то доказывать. Ведь все, за исключением, пожалуй, Невилла, были в чем-то лучше меня. Дин отлично рисовал, Гарри был героем, Рон — другом Гарри, Гермиона училась лучше всех и много знала, да даже Лонгботтома знали все. А тихого гриффиндорца Симуса Финнигана не знал никто, кроме звездных однокурсников, и этот самый Финниган, то есть я, всё время пытался доказать, что такой же сильный и умный, как его друзья. Сначала я хотел играть в квиддич, потому что это было круто, но несколько раз проваливал испытания, так что в конце концов забросил эту идею. Потом я пытался научиться рисовать или сочинять стихи. И если стихи получались еще довольно неплохо, то с рисунками совсем не сложилось. Вздохнув, я забросил и эту идею. Стать творческим человеком или спортсменом у меня не получилось. И тогда я налег на учебу.

На пятом курсе я сдал СОВ лишь немного хуже Гермионы, и это, черт возьми, радовало. Правда, летом началась война, так что мои способности опять не были замечены. Я обзывал Мерлина последними словами и продолжать сидеть в библиотеке. Дин недоумевал, что со мной происходит, а когда я, по старой дружбе, поделился своими сомнения, Томас просто расхохотался. Я обиделся, и мы не разговаривали неделю. Потом, правда, он извинился, я назвал его придурком, и мир был восстановлен. Но в библиотеках я продолжал пропадать постоянно. Честно, не знаю, что на меня тогда нашло. Дин встречался с Джинни, а потом его приняли в команду по квиддичу, и другу стало совсем не до меня. А мне было одиноко. К Рождеству Гермиона начала удивляться моему частому посещению библиотеки. На все ее вопросы я лишь пожимал плечами и бурчал что-то насчет плохих оценок.

Конечно, книги не заменили мне друзей, но они отвлекали меня от проблем насущных. А проблем накопилось немало: началась война, сторонники Того-Кого-Нельзя-Называть совершали нападения на маггловские поселения, и я боялся за свою мать. Конечно, она была волшебницей незаметной, никуда не лезла, но мне ли не знать ее нрав! Если бы на магглов в округе кто-нибудь напал, мама тут же вмешалась.

Каждое утро я со страхом пересматривал списки погибших в Ежедневном пророке, а вечером боялся войти в гостиную и увидеть сочувствующие взгляды сокурсников, направленные на меня. Наверное, в то время так же себя чувствовал каждый ученик Хогвартса.

А однажды, вечером перед Рождеством, в библиотеке я буквально наткнулся на Теодора Нотта. Здесь я видел его и раньше — он часто приходил вечером и усаживался в угол с какой-нибудь книжкой. Скорее всего, ему тоже было одиноко, даже, наверное, больше, чем мне — у меня хотя бы был Дин.

— Привет, — буркнул он, заметив мой взгляд и поспешно вернулся к чтению. Я пожал плечами, поздоровался и тоже начал читать. Долго я думал о маме. Мне безумно хотелось увидеть ее, но она отправилась к родственникам и попросила меня не приезжать на Рождество домой. Мне стало обидно — раньше я никогда не встречал этот светлый праздник вне дома — а потом смирился. В конце концов, тут еще оставался Дин, и мы планировали неплохо повеселиться.

Тогда, читая книгу, я вдруг вспомнил, как впервые познакомился с Ноттом. Мы тогда так же молчали, а потом разговорились.

— Тео, — вдруг неожиданно для самого себя позвал я, — ты почему на Рождество не уезжаешь?

Ну, да, это было самым глупым, что я мог спросить, но больно хотелось поговорить с кем-нибудь. И потом, Тео был хоть и слизеринцем, но человеком порядочным.

Нотт посмотрел на меня и поднял брови.

— Вообще-то я всегда остаюсь на Рождество. И на другие праздники тоже, — все же снизошел он до ответа, но потом сразу уткнулся обратно в книгу. Я вздохнул.

Еще некоторое время мы посидели молча, а потом Нотт резко захлопнул книгу, встал и быстрым шагом вышел из библиотеки. Я пожал плечами и вернулся к чтению.

На следующий день наша дружба с Ноттом случайно возродилась: я пошел смотреть на тренировку Дина, мы встретились с Тео на трибунах и разговорились. Он рассказал мне, что никогда не уезжает домой на праздники, потому что его мать умерла, а с отцом у них сложились плохие отношения. Я в свою очередь рассказал ему о том, что своего отца никогда не видел, и в детстве меня часто из-за этого дразнили. Потом мы поговорили о наших факультетах — Нотт не видел смысла межфакультетской вражде, особенно, как он выражался, «в такие смутные времена», а я, наоборот, утверждал, что наши стычки — это основа жизни Хогвартса, и без постоянных драк Гриффиндора и Слизерина в школе было бы скучно. Тео только покачал головой и прибавил, что некоторые (разумеется, он имел в виду Гарри и Малфоя) вовсе не считают это игрой. И тут я был вынужден согласиться.

Потом мы часто сталкивались в разных местах и продолжали разговоры. Постепенно нашим местом встречи стала библиотека. Я был рад избавиться от надоевшей за шесть лет учебы, но Нотт ни разу не начинал разговор, не сделав все домашние задания. Иногда мне казалось, что я подружился с занудой и ботаником, но после парочки яростных споров на тему факультетов, понимал, что передо мной — настоящий идеалист. Все эти умные слова я тогда, конечно, не знал, но искренне восхищался теми чувствами, с которыми Тео Нотт описывал свой факультет. Он всегда с придыханием говорил о чести и славе, которым пользовались все ученики дома Воды, но потом обрывал себя — «сейчас дом Салазара совсем не такой, каким он был раньше». В общем и целом, он был самым настоящим слизеринцем, немножко фанатиком, и я, слушая его, не мог понять, как же мы подружились. А потом, гораздо позже, понял: все дело было в его доброте. Да-да, именно так, вы не ослышались. Да, он был слизеринцем, да, он уважал чистокровных волшебников, да, он был горд за свое происхождение, но он никогда не позволил бы себе унижаться перед сильными или бить слабых, наоборот, он никогда никого не давал в обиду, всегда защищал младших и умел поставить на место подлецов, вроде Драко Малфоя. Он мог бы быть настоящим гриффиндорцем, если бы не был слизеринцем. Такая вот грустная история.

Однажды, когда мы слишком засиделись в библиотеке, туда пришел Дин. Сначала мне захотелось взять первую попавшуюся книгу и скрыться за ней, как иногда делала всезнайка Грейнджер (она и сейчас так делает, честно говоря), но потом я передумал. В конце концов, я не жена, которую застигли в постели с любовником, так чего же мне бояться.

Дин смерил Нотта презрительным взглядом и сказал, обращаясь ко мне:

— Симус, если ты не хочешь попасться Филчу ночью, возвращайся в спальню. Пароль, кстати, сменили. Новый — «Смерть пожирателям!».

И, развернувшись, стремительно вышел из библиотеки. Каждый, кто знал Дина Томаса (а я был одним из таких счастливчиков), понял бы — он крепко обиделся. Я вздохнул.

Мы так и не помирились до конца года: Дин злился на меня за общение с слизеринцем: «Они все помешены на чистоте крови, а я магглорожденный!». Конечно, мы все еще сидели вместе на уроках, вежливо здоровались по утрам, но, я думаю, вы меня поймете, все это казалось ненастоящим, надуманным. С Ноттом мы тоже почти перестали общаться. Похоже, он переживал, что из-за него я поругался с Дином, и еще больше замкнулся в себе. А я снова остался в одиночестве. Это было поистине невыносимо! Мама писала редко, однокурсникам не было до меня дела, а двое моих лучших друзей, словно сговорившись, старались общаться со мной как можно меньше. Конечно, я мог бы все исправить — подойти к Дину и извиниться, или лучше перестать себя накручивать на тему нашей ссоры, но мне было всего шестнадцать, и я был очень гордый. Впрочем, как говорит Гермиона, почему «был»?

А летом пало министерство, и разразилась война. Садясь в «Хогвартс-экспресс», я уже знал, что там не будет Дина, и от этого было еще обиднее — мы так толком и не успели помириться. В тот год в Хогвартсе я сблизился с Невиллом, Джинни и Луной. Вместе мы восстанавливали Отряд Дамблдора, пытались навредить пожирателям и были много раз жестоко наказаны за это. Иногда я натыкался на сочувствующий взгляд Нотта, но всегда угрюмо отворачивался, словно сообщая «ты выбрал свою дорогу, я — свою, так давай уже разойдемся в разные стороны!». Но мы не разошлись. Просто однажды ему это надоело и он, едва застав меня в одиночестве, тут же начал говорить о том, что сейчас идет война, и мне нужно забыть о ссорах, и понять, наконец, что мы на одной стороне. И все же, хотя Тео не хотел войны и не поддерживал пожирателей, вступать в отряд не согласился — и дело было только в том, что он был там единственным слизеринцем. Сейчас я понимаю, что если бы он согласился — согласились бы другие, и тогда все могло пойти по-другому... Но он не согласился.

О Дине я ничего не слышал. Регулярно мы собирались в Выручай-комнате и находили радиопрограмму, выпускаемую близнецами Уизли и Ли Джорданом, «Поттеровский дозор»: они зачитывали списки погибших, давали советы по выживанию и шутили, конечно.

Однажды в «Дозоре» я услышал, как Джордж сказал о смерти Теда Тонкса и сообщил, что местонахождение двух его попутчиков, гоблина Крюкохвата и магглорожденного Дина Томаса, неизвестно. «Скорее всего, они были убиты в схватке, нам очень жаль» — закончил близнец Уизли и перешел к другим новостям. А я так и остался сидеть перед приемником, ничего не видя и не слыша.

Несколько дней прошли в апатии — я почти не помню их. Чувств не было совсем, будто их все отключили. Я не ощущал голода, боли и даже ненависти, которая до этого преследовала меня постоянно. Я стал просто роботом, ничего не понимающим. Ребята пытались успокоить меня — говорили, что раз тела не нашли, значит, он жив, но разве мог я тогда поверить в это? Нет.

В тот день я перестал верить в то, что мы можем победить.

Но мне тогда здорово помогли. Думаю, вы сами прекрасно догадались, о ком я говорю. Теодор Нотт, слизеринец, был — вопреки всему — хорошим человеком. И поймав меня в коридоре после моего очередного срыва, неизменно закончившегося круциатусом Кэрроу, он запретил мне сдаваться. Нотт подобрал такие слова, что я смог ему поверить — и понял, что смогу сражаться дальше.

Когда Гарри вернулся в Хогвартс, и мы начали готовиться к битве, я несказанно обрадовался. Наконец, мы поставим в этой войне точку! Я был уверен, что мы победим. А потом я увидел Дина... Бледного, с синяками на руках, немного растерянного, но улыбающегося, до боли знакомого Дина Томаса! Таким счастливым я себя не ощущал еще никогда. Тогда я верил, что могу все!

Мы сражались плечо к плечу. Нам обоим хотелось отомстить за этот год, за этот чертовски сложный год, за все страдания, за все слезы и крики боли. Мы сражались первый раз в жизни, сражались по-настоящему, мы не чувствовали усталости и боли, нами руководила жажда мести и просто ненависть.

И мы победили в тот день. Это была сильная, яркая победа. Конечно, многие смерти омрачили ее — дико жаль было Джорджа, который с потухшими глазами стоял над телом брата, хотелось рыдать над Колином, храбрым сыном дома Огня, но все-таки это была победа.

Мы сидели рядом, вдвоем, положив руки на плечи друг друга, и улыбались, как два придурка. А потом меня окликнули.

— Симус! — к нам приближался Тео, и я улыбнулся, — мы победили!

Неожиданно Дин встал и протянул Нотту руку:

— Рад, что ты с нами.

— Рад, что ты жив, — в тон ему ответил Тео и крепко пожал протянутую ему руку.

А я стоял и улыбался. Ну и пусть я не умею летать, как Гарри, пусть я не умный, как Гермиона, пусть я не умею рисовать, как Дин, зато у меня есть друзья, которых я всегда буду любить так же сильно, как в тот день, когда мы, наконец, победили.