Око за око. Мюнхенский сговор (гет)

София, София... Город роз и меда, золотых куполов христианских церквей и минаретов мечетей, узких мощеных улочек и красивых широких шоссе... Столица страны, давшей письменность всей Восточной Европе, а после прозябавшей в пятисотлетнем рабстве... Столица Болгарии, некогда союзницы Гриндевальда, а ныне — небольшой балканской страны.

Солнце только что встало, осветив одну из центральных улиц, и первые лучи его скользнули по роскошному белокаменному особняку. Один из них просочился сквозь тяжелые бархатные портьеры, зайчиком промчался по пушистому светлому ковру, перепрыгнул на постель и... запутался в роскошных каштановых кудрях, оступился на высоком лбу и рухнул на изящный носик, чуть сбрызнутый едва заметными веснушками. Его обладательница недовольно поморщилась во сне, что-то пробормотала и накрыла лицо большой атласной подушкой.

— Герм-ивонна?

В дверях комнаты стоял молодой человек: журналистка из гламурного издания, экзальтированная барышня и старая дева назвали бы его «девичьей мечтой» — высокий, отлично сложенный, темноволосый и мускулистый. Облик рокового красавца чуть портили некая брутальность и не очень правильные черты лица, но и они с лихвой компенсировались теплой улыбкой и большими ласковыми глазами.

— Герм-ивонна, доброе утро.

— Ох-х, — девушка на кровати нехотя подняла голову и тоже улыбнулась. — Доброе, Виктор.

— Как ты? — Виктор Крам присел рядом с невестой и осторожно провел рукой по ее спутанным темным волосам. — Как спалось? Я приготовил завтрак...

— Зачем? — Гермиона Грейнджер села, отбрасывая одеяло, потянулась и зевнула. — Я бы и сама справилась. А ты бы мог еще поспать.

— Ну, для меня это вовсе не тяжело, — смутился Виктор. — Да и потом, пока я дома, я хочу хоть как-то о тебе заботиться...

Гемиона только покачала головой. Виктор вернулся с очередных квиддичных соревнований всего неделю назад, и сейчас ему требовалось набираться сил. А он, вместо того, чтобы отдыхать, вскакивает в Мерлин знает какую рань, и для чего? Только для того, чтобы сварить ей кофе и пожарить тосты! С другой стороны, такая забота не могла не радовать. За Гермионой еще никто и никогда так не ухаживал.

— Какой ты все-таки милый, — проворчала она, притягивая к себе парня. — Милый и глупый. Тебе выспаться нужно, а ты...

— Так я высыпаюсь. Честно.

— Ну да, ну да, — саркастически хмыкнула Гермиона. — И круги под глазами тоже у меня. А заодно гастрит и сотрясение мозга на последней тренировке, мм?

Виктор с трудом спрятал ликующую улыбку. Ну надо же, она язвит, значит, она оживает! Подумать только, если бы год назад...

Год назад он ее вообще едва узнал. Усталая, сломленная и измученная девушка на Лазурном Берегу никак не ассоциировалась в его сознании с той Герм-ивонной, с которой он познакомился во время Турнира Трех Волшебников. Да, Виктор знал, что в Англии шла война... но он достаточно неплохо знал и саму Гермиону, поэтому искренне не понимал, что же именно с нею случилось. Как оказалось, война тут не при чем. Ну, почти не при чем.

Из газет Виктор узнал о нападении на семью Уизли, о гибели Гарри Поттера, Рона и Джинни Уизли, друзей Гермионы, о сумасшествии Молли Уизли, женщины, практически ставшей для девушки второй матерью. Узнал он и то, что сама Гермиона чудом осталась в живых: человек, хладнокровно зарубивший беременную Флер Уизли и перерезавший горло ее мужу, по какой-то причине решил оставить мисс Грейнджер в живых. Может быть, он и ее тоже бы убил, если бы под рукой у бывшей гриффиндорки не оказался маггловский пистолет. Джон Грейнджер, в свое время дававший дочери уроки стрельбы, сам того не подозревая, спас ей жизнь: если бы не ежедневные тренировки в городском тире и не крохотный браунинг — подарок любимому чаду на шестнадцатилетие, Гермиона бы тоже сейчас лежала в общей могиле вместе с лучшими друзьями. Слава Мерлину, что все обошлось.

Встретив тогда Гермиону на пляже, Виктор, у которого был отпуск, не мог не поддержать бывшую подругу по переписке. Их отношения фактически начались заново, потом окрепли, потом переросли во что-то большее, чем простая дружба... Как результат — небольшое обручальное кольцо на руке у молодого ловца, дом в столице, подаренный родителями Виктора на помолвку и долгий, неимоверно долгий месяц до свадьбы...

Взгляд Виктора невольно упал на часы на прикроватной тумбочке, и его улыбка сменилась обеспокоенностью:

— Солнце мое, я не хочу, чтобы тебе было неудобно, но тебе надо поспешить, если не хочешь опоздать на работу...

— Оу... — Гермиона обессилено рухнула обратно на подушки. — Вообще бы туда не ходила.

Виктор нахмурился:

— Герм-ивонна, что случилось? Ты же так хотела туда устроиться! У тебя неприятности?

— Нет, — отрицательно покачала головой та. — Нет. Просто...

— Что — просто?

Гермиона отвела глаза. Ей не очень-то приятно было иметь секреты от будущего мужа, но... Дело было в том, что девушка элементарно боялась ходить на работу, и для этого были весьма весомые причины.

— У меня... довольно напряженные отношения с моим напарником, — наконец выдавила она.

— Напарником? — не понял Виктор.

— Ну да, — через силу улыбнулась Гермиона. — Ты разве не знал? Первые полгода молодые специалисты работают в паре с более опытными коллегами.

— Понятно, — Виктор взял ее руки в свои. — Герм-ивонна, этот твой напарник... что с ним не так? Он запугивает тебя? Угрожает? Пытается причинить вред? Клянусь, если он притронется к тебе, я...

— Нет, Виктор, он... он ничего не делает.

— Тогда в чем же дело?

В том, что его папаша убил Гарри, Рона и Джинни, а заодно с ними и всех остальных Уизли, кроме Молли. А его мамаша чуть не запытала меня до безумия, когда мы попались Пожирателям. Ты ведь видел шрам на моей руке, Виктор; ты знаешь, кто его оставил, я тебе рассказывала. Сын этой ведьмы теперь сидит со мной в одном помещении на протяжении шести-семи часов, и я не знаю, чего можно от него ожидать. Вот в чем дело.

— Он так смотрит на меня, — Гермиона прижалась к Виктору, пряча лицо на его груди. — Как будто презирает. Наверное, так оно и есть.

Он так смотрит на меня, как будто хочет убить, только пока не знает, как. Но он придумает, в этом я не сомневаюсь.

Юноша мягко отстранил ее от себя:

— Герм-ивонна, здесь это в порядке вещей. Пока ты не докажешь, что ты на что-то способна, относиться к тебе будут не самым лучшим образом. Это как стимул, понимаешь? У меня тоже так было, когда я пришел в команду. Да, это неприятно, но здорово раззадоривает. Так что не удивляйся. Уверен, со временем вы поладите.

На это можно даже не надеяться.

— Да... Наверное, — Гермиона встряхнула головой, отгоняя дурные мысли. — Ну что, и где мой завтрак? Я голодна, как зверь!

Виктор улыбнулся и потянул ее к двери.

— Пойдем, а не то все остынет.

День начинался как обычно.

* * *

Офис организации по разработке заклинаний и ее научно-исследовательский блок находились в Мюнхене. Не то чтобы для Гермионы это было так уж неудобно, но для того, чтобы успеть на службу, ей приходилось пользоваться портключом в Софийском международном телепортационном центре. Для этого уже нужно выстоять огромную очередь — большинство болгар работали за рубежом, а добиться постоянного разрешения на международную телепортацию было намного проще, чем разрешения на трансгрессию.

В Мюнхене, в отличие от солнечной Софии, моросил мелкий дождь; небо затянуло тучами, а плотный туман скрывал все на расстоянии вытянутой руки. Ругая себя за то, что не догадалась надеть пальто, Гермиона поежилась от сырости и быстрым шагом двинулась прочь от портала — трансгрессировать на двести метров она не видела смысла.

— Фройляйн Грейнджер, доброе утро, — чопорно, хоть и на ломаном английском, приветствовала ее секретарша на входе — невысокая сероглазая немка с вытравленными перекисью волосами. — Герр Хаммель просил вас зайти.

Рука Гермионы с пером замерла над книгой регистрации.

— Зачем? Вы не знаете, Гретхен?

Секретарша пожала плечами:

— Не имею чести знать. Он ждет вас в своем кабинете.

Что ему могло от меня понадобиться? Я проработала всего три месяца; у меня даже еще не закончился испытательный срок. Что же могло произойти?

— Фройляйн Грейнджер! — Клаус Хаммель, низенький полный человек, руководитель организации и непосредственный начальник Гермионы поднялся навстречу ей из своего кресла, едва только девушка вошла в кабинет. — Доброе утро, доброе утро. Чаю, кофе?

— Нет, благодарю вас. Вы хотели побеседовать со мной, герр Клаус?

— Да, да... — Хаммель прошелся, точнее, прокатился вдоль стола, заложив руки за спину. — Видите ли, я рассмотрел вашу просьбу о переводе...

Гермиона прижала ладонь ко рту. Ну да, конечно. Как она забыла? Месяц назад, не выдержав напряжения, Гермиона попросила Хаммеля перевести ее в сотрудницы к другому человеку. Куда угодно, только не к тому с кем она работает сейчас — такого напарника она бы и Малфою не пожелала. Хотя, нет, Малфой бы с этим ублюдком отлично спелся.

— ...и я вынужден вам сообщить, что свободных специалистов у нас нет.

Гермиона почувствовала, как за ее спиной с треском захлопывается дверца ловушки. Вот и все. Попалась.

— А... из тех, кто занят? Можно ли работать втроем?

— Фройляйн Грейнджер, поймите, — Хаммель снял очки и протер их носовым платком. — Мы заботимся не только о том, что мы делаем и как, но и о тех, кто это делает. Курирование сразу двух молодых сотрудников — огромная нагрузка. И потом, чем же вы недовольны сейчас? Герр...

— Да, да, он прекрасный специалист, и все такое прочее, — перебила мужчину Гермиона. Хаммель посмотрел на нее с осуждением — он явно не привык к такому тону в отношении себя.— Но... но у нас слишком серьезные разногласия!

— В чем? В работе?

— Нет. Это разногласия политического толка, если вы понимаете, о чем я.

— Фройляйн Грейнджер, — Хаммель явно начинал потихоньку терять терпение. — Я прекрасно знаю, что у вас в Англии была война, и что вы с герром Лестрейнджем оказались в некотором роде по разные стороны баррикад. Но эта война закончилась год назад. Кроме того, я слышал, что молодому Лестрейнджу пришлось ничуть не легче, чем вам — его мать была убита в последнем бою, дядя повешен в Азкабане, а отца расстреляли, как последнего маггла.

Гермиона поджала губы. Беллатрикс, действительно, погибла в битве за Хогвартс, но Рабастан удавился сам, не желая получать Поцелуй дементора. Что до Родольфуса, то его Гермиона застрелила собственноручно, после того, как Лестрейндж-старший, с особой жестокостью прикончивший Рона и всю его семью, посмел глумиться над обезумевшей от горя Молли. Произошедшее тогда в «Норе» до сих пор снилось девушке в кошмарах.

Насколько я знаю, гриффиндорцы никогда не стреляют в спину. Может, попробуете еще раз?

Нет. Это больше не повторится. Никогда.

— Кроме того, вам осталось работать вместе всего три месяца. Неужели нельзя как-то потерпеть, если вам так уж сложно? — Клаус смотрел на Гермиону почти с состраданием. — Фройляйн Грейнджер, я не стал бы вам отказывать, тем более, что такая ситуация не устраивает не вас одну, но, повторюсь, свободных сотрудников у нас нет.

— Что значит — не меня одну?

— То и значит, фройляйн. Герр Лестрейндж также не в восторге от того, что ему приходится сотрудничать с... хм, идейными противниками.

Ах, ну да. Разумеется. Его чистокровному ублюдочному высочеству омерзительно присутствие грязнокровки в одном с ним помещении. Как она сразу не догадалась?

— Хорошо, герр Хаммель. Я постараюсь найти с Лестрейнджем общий язык.

Если это в принципе возможно.

— Уж постарайтесь, фройляйн, — Клаус, тяжело вздохнув, проводил девушку до двери. — Нам не хочется терять таких ценных сотрудников. И вы, и герр Лестрейндж — необычайно талантливые молодые люди, и было бы непростительной ошибкой с нашей стороны пройти мимо этих талантов. А теперь ступайте. Всего доброго.

— Всего доброго, герр Хаммель.

Гермиона вышла из офиса и устало привалилась спиной к стене. Только что она пообещала сделать невозможное — поладить с человеком, который ненавидит ее, наверное, сильнее всех на свете. Вот только как это сделать? Ни он, ни она, скорее всего, не забудут того, что с ними было, и какую роль сыграл каждый из них в судьбе другого. А значит, между ними никогда не будет ни дружбы, ни даже понимания.

Гермиона сама не заметила, как ноги донесли ее до ее кабинета. Замерев перед светлой дверью, она взялась за ручку и на секунду прикрыла глаза, перед тем как зайти.

Пусть его сегодня не будет. Пожалуйста. Пусть он заболеет и не придет. Или его собьет маггловкий мотоцикл. Пожалуйста. Пожалуйста.

Но нет. Надеждам Гермионы явно не суждено было сегодня сбыться.

Медно-рыжие волосы до лопаток, небрежно собранные в хвост черной лентой. Неестественно прямая спина. Худые, но сильные руки, сосредоточенно черкающие что-то в толстой тетради. Гермиона привыкла видеть все это на протяжении трех месяцев: каждый раз, когда она заходила, ее напарник уже сидел за своим столом и работал, никогда не садясь к ней лицом — вероятно, не хотел портить с утра настроение видом «поганой грязнокровки». Ну и пусть. Гермионе тоже не улыбалось наблюдать его физиономию.

Услышав шорох за спиной, Лестрейндж на секунду замер, выпрямился еще сильнее — так, что Гермионе показалось, что его ребра втянутся в позвоночник — и негромко проговорил:

— Вы опоздали на пять минут, мисс Грейнджер.

Она успела возненавидеть этот голос: низкий, неторопливый, насмешливый и надменный одновременно. По тембру напоминает Люциуса Малфоя, но если у Малфоя баритон бархатный и вкрадчивый, то у Лестрейнджа — жесткий и рокочущий. Клекочущий, если быть совершенно точной.

Кажется, его имя в переводе с латинского означает «лебедь». Но на лебедя Сигнус Лестрейндж был совсем не похож. Скорее, на молодого коршуна, высматривающего маленькую глупую птичку, по ошибке залетевшую к нему в горы.

— Это не моя вина, — черт, Гермиона, ты что, оправдываешься перед ним? — Я была у мистера Хаммеля...

Лестрейндж все-таки к ней развернулся. Льдисто-зеленые глаза в упор уставились на девушку; длинный шрам на левой щеке, начинавшийся под глазом и заканчивавшийся около уха, чуть побелел:

— Бегали жаловаться на меня начальству, не так ли?

Гермиона не ответила. Лестрейндж криво усмехнулся, отчего шрам еще сильнее обезобразил его резкое, немного хищное лицо:

— Я так и думал.

Гермиона молча прошла мимо него к своему столу. Честное слово, лучше уж с Малфоем работать. Ему бы она ответила как следует. А этого... этого она просто боится.

Раз за разом Гермиона убеждала себя, что с ней ничего не случится, что он ей ничего не сделает — они же ровесники, в конце концов; что она не знает из того, что знает он? Но как только девушка находила наиболее весомые, как ей казалось, доводы, рука с вырезанным на ней «грязнокровка» моментально начинала ныть, а перед глазами всплывали изуродованные трупы Уизли, выложенные на лужайке около «Норы» — словно напоминание о том, чей сын сидит рядом с ней и что он ней может сделать в теории. И даже не в теории, если она хоть на секунду потеряет бдительность.

— Я просила вас вчера сделать кое-какие расчеты для... нашего общего проекта, — Гермиона постаралась произнести это как можно ровнее и спокойнее. — Вы их закончили?

— Разумеется, — Лестрейндж уже вновь склонился над своей тетрадью. — Они у вас на столе. Вероятно, вам стоит завести обыкновение осматривать свое рабочее место перед тем, как приступать к делу, мисс Грейнджер.

Со Снейпом в свое время переобщался, не иначе. Даже интонации почти те же самые.

Гермиона рывком подгребла к себе исписанные острым угловатым почерком листы и погрузилась в чтение. Некоторое время в кабинете стояла тишина — только жужжала муха под потолком да слышался скрип пера.

— У вас ошибка, — Гермиона через какое-то время отложила бумаги в сторону. — Индукция магического поля не может быть такой высокой, если...

— Избавьте меня от своих рассуждений, мисс Грейнджер, и просто исправьте ее.

— Что? — девушка задохнулась от негодования. — С какой это стати я должна исправлять ваши ошибки?

Лица Лестрейнджа она не видела, но готова была поклясться, что тот ухмыляется:

— С той, что мы напарники, если вы все еще не заметили. Следовательно, несем ответственность за ошибки друг друга.

В его голосе было столько ядовитой иронии, что Гермиона тоже не удержалась:

— Что-то я не замечала, чтобы вы исправляли мои ошибки.

— О, может быть, потому, что у вас их нет?

— Это комплимент?

— Ни в коем случае. Просто оценка профессионализма.

Ах, так?!

Вспыхнув, как маков цвет, Гермиона чеканным шагом подошла к Лестрейнджу и швырнула пергамент с неверными расчетами на стол прямо перед ним. Сигнус моргнул, затем перевел глаза на взбешенную сотрудницу и тихо спросил:

— Что-то не так?

Гермиона оцепенела. Нет, пожалуйста... Она бы все вытерпела: и насмешки, и оскорбления, даже попытки унизить ее перед Хаммелем — все, что угодно, только не этот взгляд, полный ледяного презрения, ледяной ненависти и глухой, едва сдерживаемой злобы.

Я уничтожу тебя, грязнокровка. Не сейчас — слишком опасно пачкаться. Но не думай, что я забыл о том, что ты сделала с моим отцом. Моей матери следовало еще у Малфоев прирезать тебя, как овцу, но мама оказалась слишком милосердна и оставила тебе жизнь — не иначе, ты напомнила ей мою покойную сестру; вы в самом деле чем-то похожи, как ни прискорбно. Мой кузен, помнится, тоже обещал отправить тебя на тот свет, да так и не сумел. Не захотел или испугался. Но я — не Драко. Я свое слово держу всегда. Скоро ты в этом убедишься...

Вдох. Выдох. Держись, Гермиона, не позволяй ему победить в этот раз. Он знает, что ты его боишься, он чувствует твой страх и наслаждается им, тянет время, еще сильнее выматывая твои нервы, чтобы напасть и добить, когда ты окончательно измучаешься и не сможешь сопротивляться. Ты сильная девочка; двоих из этой чокнутой семейки уже пережила. Неужели не переживешь и третьего?

— Раз вы такой высокий профессионал, что позволяете себе давать оценку другим людям, — девушка постаралась сделать свой голос таким же холодным и злым, — то, вероятно, можете исправить свой недочет сами? Тем более, что он не так уж и велик.

Все тем же чеканным шагом Гермиона вернулась к своему месту и села за стол, игнорируя откровенно разъяренный вид напарника. Один-один, мистер Лестрейндж. Наконец-то счет стал равным.

Вот только надолго ли?

* * *

Драклово грязнокровное отродье!

Сигнус с трудом подавил желание по детской привычке вцепиться от злости в волосы. Эта девчонка таки его подрезала! Поставила на место, но как?! Она хоть осознает, что делает?

По-видимому, нет. Глупая гриффиндорка, как обычно лезет на рожон, не думая о последствиях. И это мозг хваленого Золотого Трио? Крэбб с Гойлом и то были предусмотрительнее.

Чтобы хоть как-то отвлечься, Сигнус посмотрел на лист с расчетами и вновь ощутил, как начинает закипать. Конечно, у него ошибка! И, конечно, идиотская: при такой силе магического поля его же индукция* никак не может быть на несколько порядков выше! Придется пересчитывать, и дело тут не только в чертовом проекте и уязвленной гордости: Августус, земля ему пухом, голову бы оторвал ученику за такую оплошность. Не хотелось бы, чтобы старик в гробу переворачивался от мысли, что вырастил бездаря.

Сигнус устало потер переносицу. Эти расчеты он заканчивал утром, и ему, если честно, было ну совершенно не до них. Потому что ночью ему опять снилась сестра.

Над головой шумели столетние сосны; ветер с моря нес по заросшим дорожкам парка облетевшие желтые листья. Здесь всегда стояла осень, холодная северная осень, с ее ранними закатами, штормовыми бурями и жалобными криками чаек.

— Ну, здравствуй, брат.

Черные волосы, небрежно распущенные по плечам. Черное глухое платье. Черный пуховой платок, привезенный Долоховым в подарок с его родины. В последние дни жизни Гвен куталась в черный цвет, как в броню, защищавшую ее от сочувственных взглядов, насмешек отца и собственного горя.

— Здравствуй, — Сигнус подвинулся на старой скамейке, давая сестре место рядом с собой. — Не холодно тебе?

— Нет. Мне никогда не бывает холодно, ты же знаешь.

Некоторое время они молчат: Сигнус рассматривает ковер из палого листа у себя под ногами, а Гвендолин водит пальцем по вышивке на рукаве.

— Как отец? — Сигнус решается заговорить первым.

Гвен улыбнулась уголками губ:

— Сносно. Все еще в шоке от того, что его пристрелила какая-то малолетняя грязнокровка. Мама, кстати, не дает ему забыть об этом.

— Чей бы гиппогриф рычал, а ее бы молчал, — проворчал Сигнус. — Знаешь, умереть от Ступефая домохозяйки...

— Молли Уизли была некогда одним из лучших бойцов в Ордене, а эта Грейнджер наверняка даже до нас с тобой не дотягивает. Есть разница?

Сигнус молчит, хмурится и вертит в руках сосновую ветку:

— Отведи меня к ним.

— Не могу, — Гвен моментально посуровела. — Еще рано.

— А когда будет не рано?

— Не волнуйся. Я тебя предупрежу.

И снова молчание. Зачем им говорить о чем-то, когда они с детства понимали друг друга без всяких слов?

— А что... грязнокровка?

Сигнус вздрогнул:

— Что?

— Грязнокровка, — терпеливо повторила Гвен. — Грейнджер. Что с ней?

Сигнус пожал плечами:

— Да ничего. Жива, здорова. К свадьбе готовится.

— Что-о?! — Гвен поворачивается так резко, что скамейка под ней угрожающе скрипит. — Жива и здорова?! Почему...

— Вот только не надо спрашивать, почему она все еще жива и здорова! — разозлился Сигнус. — Сейчас очень опасно ее убивать, понимаешь, Гвендолин? Подозрение в первую очередь падет на меня! То есть, на меня оно падет в любом случае, но в другое время я хотя бы успею скрыться от авроров! Я найду способ ее прикончить, можешь не сомневаться!

— А кто сказал, что ее нужно убивать? У нас и без того всякой швали достаточно.

Сигнус опешил:

— Не понял...

Гвен злорадно ухмыльнулась:

— Братишка, то место, куда мы попадаем после смерти — не ад огненный и не рай со всякими ягодками, ясно? Это просто другой мир, фактически, зеркальная копия нашего; я поняла это, когда вдруг проснулась у себя на кровати в нашем замке, а около меня сидел Поль. Разница только в том, что в этом, послесмертном, мире ничего не меняется. Ребенок остается ребенком, старик — стариком. Понял?

— Это — да, — кивнул Сигнус. — Теперь про шваль поподробнее.

Гвен махнула рукой:

— Да чего подробнее? Вчера, например, приходил Блэк. Пьяный в Аваду. Ругался матом и разбил два окна на первом этаже, пока мама его не шуганула.

— Матом?!

— Ничего нового для себя я не услышала, поверь.

— Ну, наверное, — хмыкнул Сигнус. — Постой, ты сказала, Поль здесь? Он с вами живет?

— Когда с отцом, а когда и с нами.

— А у вас не может быть... ну... — Сигнус многозначительно поиграл бровями и получил от сестры крепкий подзатыльник.

— Ты идиот, да? Я же сказала: ничего не меняется!!!

Сигнус хохотал до слез. Давно он так не веселился...

— Слушай, а никого другого к вам не заносит? Поттеров там, Уизли?

— Артура Уизли принесли драклы как-то раз. Отец отделался фингалом, но сказал, что все честно — он, дескать, Уизела ножом в глаз уложил. Тем более, что фингал сразу прошел...

— Если ты не хочешь, чтобы я убивал Грейнджер, то что тогда тебе надо? — посерьезнел Сигнус. — Точнее, я знаю что, но не знаю как.

Гвен придвинулась к брату и обняла его за шею. Шелковистые волосы скользнули по израненной щеке Сигнуса; ухо обожгло горячее и тяжелое дыхание.

— Отомсти за отца, — исступленный шепот сестры казался ему змеиным шипением. — Отомсти за нас всех, слышишь? Заставь ее мучиться так же, как мучились мы; сломай ее жизнь, отними все, что ей дорого, втопчи ее обратно в ту грязь, из которой она вылезла! Ты сможешь, я знаю. Пусть она почувствует себя слабой и беззащитной, пусть она осознает, что она полное ничтожество в этом мире, который не предназначался для нее и ей подобных! Звездой Амазонок, давшей имя нашей матери, великой Морганой, святой Вальбургой и Родовой магией заклинаю тебя, Сигнус Родольфус: отомсти, отомсти, отомсти!

Это Гвен должна была готовиться к свадьбе сейчас, а не Грейнджер. Гвен должен был встречать с собраний Ближнего Круга сияющий жених. Гвен должна была сейчас хозяйничать в роскошном особняке Розье, а не Грейнджер в доме Крамов...

Сигнус украдкой стер навернувшиеся на глаза слезы. Вот уж не думал он, что будет так скучать по этой сатане в юбке... Хотя, разве Гвен мертва? Нет, она жива в его сознании, его памяти; она здесь, рядом, стоит за его левым плечом, закутанная в темную накидку, словно тень из подземного царства; стоит и шепчет своему брату на ухо страшные слова. Слова гнева и мести.

Сигнус зло улыбнулся. Дай мне время, сестрица. Дай мне время и я найду способ стереть эту гниду Грейнджер в порошок, чтобы и ты, и отец с мамой, и Рабастан могли упокоиться с миром. Дай мне время, и я все сделаю, обещаю. Клянусь тебе.

Я ведь всегда держу свои обещания.

Ух, не люблю я эту главу... Хотя бы потому, что один из моих любимых персонажей здесь вытворяет такое, что... бр-р, самой мерзко. Однако от фантазии никуда не денешься.

Вечером Гермиону ждал не очень приятный сюрприз. Открывший невесте дверь Крам выглядел смущенным и подавленным одновременно.

— Виктор, что случилось?

— Нет, Герм-ивонна, ничего.

— А все-таки?

— Тут письмо тебе... из Англии...

Он протянул девушке аккуратный свиток. Развернув его, Гермиона увидела печать больницы святого Мунго.

Многоуважаемая мисс Грейнджер!

У Гермионы потемнело в глазах, но она собралась с духом и стала читать дальше.

Многоуважаемая мисс Грейнджер!

Руководство больницы святого Мунго, к моему сожалению, вменило мне в обязанность сообщить Вам, что дальнейшее содержание в больнице Молли Мюриэль Уизли не имеет за собой смысла. Психологические повреждения миссис Уизли лежат вне области применения магии, и излечить их не представляется возможным.

Вследствие этого уведомляем Вас, как человека, добровольно взявшего на себя опеку над Молли Уизли, что Вам необходимо забрать Вашу подопечную в течение трех дней со дня отправки письма. В ином случае миссис Уизли будет передана под надзор одного из государственных учреждений по охране и заботе о пожилых волшебниках, оставшихся без поддержки родственников.*

Искренне ваш,

Септимус Сметвик,**

лечащий целитель Молли Мюриэль Уизли.(3)

Пергамент выпал у Гермионы из рук. Всхлипнув, она села на пуфик, стоявший в прихожей:

— Как... как они мог-гут? В-виктор... она ж-же Гер-роиня Войны... «Будет передана под надзор»... Как они могут писать о живом человеке к-как о в-вещи?

Крам поднял пергамент с пола и пробежал его глазами:

— Это возмутительно, — произнес он после недолгой паузы. — Ты права, дорогая, но... они имеют на это право. Если больной заведомо безнадежен, больница может отказаться от ответственности.

— Р-родители Невилла...

— У них, очевидно, был небольшой шанс на поправку, к тому же, Августа Лонгботтом обладает большими связями в вашем обществе, как я слышал, — Виктор хмурился все больше и больше. — С этим надо что-то делать, Герм-ивонна. Смотри, письмо было отправлено вчера, значит, завтра, в крайнем случае — послезавтра мы должны будем забрать Молли...

— Ее... ее ведь можно устроить в какую-нибудь здешнюю клинику?

— Нет, родная. Не сразу. Процедура оформления займет не меньше месяца... да и вряд ли местные или даже немецкие целители возьмутся за такую проблему.

Гермиона тупо пялилась в пространство перед собой. Если послезавтра они не заберут миссис Уизли, то ее переведут в приют для престарелых волшебников, несмотря на то, что она — участница Битвы за Хогвартс, член Ордена Феникса и победительница одного из сильнейших сторонников Волдеморта. Переведут просто потому, что у нее никого не осталось, кроме старой карги Мюриэль...

Лестрейндж. Чертов ублюдок Лестрейндж. Господи, с каким бы удовольствием Гермиона пристрелила эту мразь еще раз. А потом еще, и еще. Хотя, за то, что он сделал с Роном и остальными, просто пристрелить его мало...

— Герм-ивонна?

— А? Извини, задумалась.

— Я тут подумал... — Виктор неловко переминался с ноги на ногу. — Если тебе так дорога эта женщина, может быть... может быть, мы перевезем ее сюда? Дом большой, сиделку мы наймем...

— Ты, — девушка не поверила своим ушам. — Виктор, ты... ты в самом деле это предлагаешь?

— Ну а что? Говорю же, если тебе в самом деле дорога...

Гермиона медленно поднялась с банкетки, подошла к жениху и... крепко поцеловала его в щеку.

— Ты — самый лучший, — прошептала она сквозь навернувшиеся слезы. — Немногие захотят терпеть у себя дома мать бывшего парня своей будущей жены.

— Это ты у меня самая лучшая, — улыбнулся Крам, притягивая к себе невесту. — Поверь, немногие захотят заботиться о своей несостоявшейся свекрови.

— Она мне как мать, Виктор. Она заменяла мне мать все те годы, пока я училась в Хогвартсе.

— Тем более. Ну что, пойдем писать ответ и вызволять мою названую тещу?

— Конечно, — Гермиона вытерла глаза. — Конечно, пойдем.

* * *

Молли Уизли и сопровождающий ее персонал больницы святого Мунго прибыли по Сети Летучего пороха вечером следующего дня. Увидев, как молоденький целитель выкатывает из камина коляску с матерью ее лучшей подруги, Гермиона вновь едва не расплакалась: похудевшая почти втрое, страшно осунувшаяся, с безумно блуждающими глазами Молли представляла собой жуткое зрелище. Вдобавок, она крепко прижимала к себе огромный уродливый сверток из цветастых одеял, которому то и дело начинала напевать колыбельную. Из свертка торчали две толстые рыжие нитяные косы, больше похожие на обрубки оранжевых канатов.

Гермиона знала о его происхождении — когда аврорская опергруппа прибыла на место трагедии, Кингсли с трудом вырвал из рук рыдающей миссис Уизли тело Джинни. Взамен же несчастной матери дали рыжую куклу, найденную на чердаке и завернутую в точно такое же одеяло. С этой куклой Молли теперь не расставалась.

Да, Сигнус Лестрейндж был бы на седьмом небе от счастья, увидев убийцу своей маменьки в таком состоянии: растоптанную, подавленную, убитую горем... Стоп. А не многовато второй раз за два дня думать об этой проклятой семейке?

— Руководство больницы искренне жалеет о том, что так вышло, мисс Грейнджер, — Сметвик, лечащий целитель Молли, отряхнул пепел с рукава форменного лимонного халата. — Но поймите и вы нас. Мы и так уже превысили все сроки...

Гермиона монотонно кивала в такт его словам. Бюрократия. Всюду бюрократия, всюду и всегда, что до войны, что после. Стоило избавлять Англию от Все-Знают-Кого, чтобы после его падения все вернулось на круги своя?

— ...Но, в качестве компенсации, мы можем предоставить вам в помощь целителя для ухода за миссис Уизли...

Сметвик шагнул в сторону, представляя третьего сопровождающего. Гермиона сморгнула слезы, присмотрелась и радостно воскликнула:

— Невилл? Ты?

— Мистер Лонгботтом изъявил желание помочь вам с больной как наш сотрудник, — подтвердил Сметвик. — Ну что ж, теперь необходимо уладить формальности...

Оформление бумаг много времени не заняло. Когда целители отбыли, Гермиона помогла Невиллу устроить Молли в ее новой комнате — одной из самых теплых и светлых в доме. Миссис Уизли не сопротивлялась и не капризничала; собственно, она вообще мало на что реагировала, лишь изредка вздрагивала и пугливо осматривалась по сторонам, никого не узнавая.

— Она довольно тихая, — вполголоса сообщил Невилл, подтыкая больной теплый клетчатый плед. — Только не забирай у нее куклу — ей кажется, что это Джинни, и она сразу начинает плакать и просить, чтобы дочку отдали...

Гермиона вновь подавила желание расплакаться. Невилл успокаивающе опустил руку на плечо подруге:

— Тш-ш, все в порядке. Мы оба знаем, из-за кого это. Но все закончилось, так?

— Так, — девушка слабо улыбнулась. — Ну что, пойдем, чаю выпьем? А хотя, тебе же нельзя отходить от миссис Уизли...

— Я наложу на комнату Сигнальные чары. Все положенные на сегодня зелья Молли уже приняла, так что если ей чего-то еще понадобится, то я узнаю.

— Ты умеешь накладывать Сигнальные чары?

— Научился на седьмом курсе. Ну, ты знаешь, Кэрроу и все такое... — Невилл запнулся и умолк. Ему тоже тяжело было вспоминать про Джинни.

Они проговорили до утра. Виктор, поначалу сидевший с ними, позже тактично удалился, не желая мешать беседе старых знакомых. Им было что вспомнить наедине: школу, войну, общих друзей — как живых, так и тех, кого уже не было на свете: Гарри, маленького Колина, Лаванду... И, конечно же, семью Молли.

Уже перед рассветом Гермиона неожиданно для себя спросила:

— Невилл, скажи, пожалуйста, почему ты сюда приехал? У тебя же там Ханна осталась, миссис Августа...

Тот замялся.

— Понимаешь, Гермиона, Ханна... она поняла меня и поддержала, а бабуля... В общем, она сама хотела, чтобы я помог тебе ухаживать за мамой... за Молли.

— Потому, что они старые подруги?

— Не только. Помнишь, что бабуля сказала тебе тогда?..

В «Нору» Лонгботтомы прибыли одними из первых, практически одновременно с Бруствером и аврорами. Гермиону тогда поразил и ошеломленный вид Августы Лонгботтом, и то, что она сказала однокурснице внука чуть позже.

— Что ваша семья передо мной в неоплатном долгу, — хмуро произнесла девушка. — И все-таки, я не понимаю... Точнее, понимаю, но не до конца. Лестрейнджей ведь схватили и при помощи Грюма, и при участии Кингсли, хотя он тогда был совсем молодым... Почему же вы должны именно мне?

Некоторое время Невилл молча сжимал и разжимал кулаки.

— На пятом курсе я приехал домой на Пасху, — медленно и как-то тяжело начал он. — Зашел к бабушке в комнату, но ее там не было. Хотел было уже уйти, но заметил на столе — у бабули нет кабинета — странную чашу: не очень глубокую, серебряную и с рунами по краям. Тогда я еще не знал, что это — Омут Памяти, и... и заглянул туда.

Молодой целитель изо всех сил стиснул фарфоровую чашку. Гермиона молчала, не смея что-либо сказать.

— Я очутился дома... в нашем старом доме, где мы жили с родителями. Там были мама, папа, и эти... — Невилл судорожно вздохнул. — Мама и папа лежали на полу, связанные, но еще не безумные, а эти целились в них из палочек. Беллатрикс... она уже хотела наложить на отца Круциатус, но ее муж отвел ее руку и сказал, что это, мол, не очень действенно, и надо пойти другим путем...

Чашка в руках Невилла угрожающе затрещала.

— Он... он присел около мамы, провел по ее лицу пальцами и сказал папе, что у него довольно симпатичная жена, но, увы, не в его вкусе. Потом спросил у брата, как часто он ходит в бордель в Лютном переулке. Рабастан ответил, что раза два-три в месяц. А Родольфус ухмыльнулся: «Ну, братишка, такими темпами мы разоримся. Вот вам с Барти шлюха, берите, развлекайтесь»...

Хрясь! Несчастная чашка разлетелась на осколки; несколько застряло в пухлых ладонях Невилла, но он даже не обратил на это внимания. Гермиона сидела, замерев и прижав ладонь ко рту; из глаз ее катились крупные слезы.

— Беллатрикс заорала на него, дескать, в своем ли он уме, что мама — чистокровная, и все такое... А он... он только посмотрел на нее и спросил: «Ты хочешь узнать, где Темный Лорд?». Она замолчала, отвернулась... А потом Рабастан с Краучем маму... на глазах у отца... пока его двое оставшихся Круцио... После этого они с ума и сошли...

Невилл всхлипнул и перевел взгляд на собственные руки:

— Ох-х, Гермиона...

Она молча обошла стол и села рядом, слегка приобняв парня за плечи:

— Потерпи немного, ладно? Вот так... Репаро! Эпискеи!

— Спасибо, — пробормотал Невилл. — Как был я рохлей, так и остался. Должен тебя поддерживать, а сам разнюнился, как первокурсница-хаффлплаффка.

— Не вини себя, — прошептала Гермиона. — От такого кто угодно бы... А откуда оно, это воспоминание? — спросила она чуть громче.

— Кого-то из этих ублюдков, не знаю, кого именно, — мрачно ответил Невилл. — Вытянули при помощи легиллименции, сразу после их ареста. Мне это бабуля сказала. Знаешь, она даже не рассердилась на меня за то, что я влез в Омут — сказала только, что хотела, чтобы я увидел это как можно позже...

Они сидели, обнявшись, в малой столовой Крамов — двое детей, чудом переживших страшную войну. Да полно — переживших ли? Война продолжалась — в их душах, их снах... в их памяти.

— Я долго хотел найти их, — тихо и зло продолжал Невилл. — Всех четверых. Не повезло: Крауча чмокнул дементор, Рабастан удавился — туда ему, собаке, и дорога, Беллатрикс отправилась в мир иной при помощи Молли, а Родольфуса застрелила ты. Знаешь, когда мы аппарировали к... дому Рона, я пожалел только об одном: о том, что не я пустил этой мрази пулю в сердце.

— Он расплатился за все, Невилл, — твердо сказала Гермиона. — Он тоже помучился. У него на глазах убили его дочь.

— Наверняка такую же тварь, как и ее мамаша. Кто, интересно?

— Чарли. Поэтому Лестрейндж так его и... — Гермиона шмыгнула носом.

— Эй, — Невилл осторожно похлопал девушку по спине. — Гермиона, все в порядке. Они все мертвы, вся их семейка. Мертвы и горят в аду, — обычно мягкий и добродушный парень как-то язвительно усмехнулся. — Небось пытают там чертей во славу своего Лорда, а?

Увы, но не вся, Невилл. Кое-кто жив, и подыхать в ближайшее время не собирается.

— Эти — да, — Гермиона тоже постаралась усмехнуться. — Эти могут.

* * *

К телепортационному центру на следующее утро они аппарировали тоже вдвоем: не успела Гермиона выйти из дома, как ее буквально на крыльце нагнал Невилл и, тяжело дыша, сообщил, что Виктор накануне попросил его проводить свою невесту до работы. «Он говорил, что боится за тебя... что ты не очень хорошо ладишь с коллегами... Они, наверное, просто завидуют тебе?» Все бы ничего — Крам в самом деле мог так поступить — но Невилл настолько покраснел и так заикался от смущения, что поверить ему было сложно. С другой стороны, можно было его и понять — парень беспокоился за подругу, особенно после всего того, что с нею произошло.

— Не люблю Германию, — пробормотал он, как только молодые люди прибыли на место. — Почему? — поинтересовалась Гермиона.

Невилл пожал плечами:

— Не знаю. В детстве бабушка много читала мне про Грин-де-Вальда, и для меня маленького «немцы», «фашисты» и «Пожиратели смерти» были примерно одним и тем же. Потом я вырос, а предубеждение осталось...

Гермионе самой не нравился Мюнхен — выверенный до последнего камня, аккуратный, чопорный город. Ни пестрота черепичных крыш, ни причудливые флюгера, ни исторический центр с его готическими соборами и средневековыми узкими улочками — ничто не могло смыть с него тот налет педантичности, размеренности и чрезмерной правильности. Может быть, потому, что и населяли этот город точно такие же жители — аккуратные, законопослушные бюргеры, расписавшие свою жизнь по минутам, и не представляющие ничего, что могло бы нарушить ее мирное, проверенное течение. Конечно, среди них попадались и исключения... но Гермиона не была уверена, что одно из них: а) живет именно в Мюнхене и б) это исключение вообще-то не было немцем.

— Это здесь ты работаешь? — Невилл задрал голову кверху и восторженно разглядывал две высокие стеклянные башни. — Ух, ты! А где твой кабинет?

— На седьмом этаже, — Гермиона внезапно смутилась: даже Виктора не интересовали такие подробности. — Невилл... но тебе нельзя провожать меня до кабинета...

— Я не буду, — покачал он головой и вдруг мягко обнял девушку. Гермиона бросила быстрый взгляд на вход: охранник у дверей делал вид, что не смотрит в их сторону, но на лице у громилы она разглядела едва сдерживаемую ухмылку. Все ясно — к вечеру по центру разнесется очередная сплетня про «фройляйн Грейнджер».

— Невилл... что ты делаешь...

— Гермиона, — тот как будто бы не замечал ничего вокруг, — запомни: если у тебя будет что-то не так, ты всегда можешь прийти с этим ко мне. Хорошо?

— Хорошо, хорошо... Невилл, люди смотрят...

— Плевать на людей! — Невилл посмотрел подруге прямо в глаза. — Гермиона, я чувствую, что ты чего-то боишься. Того, что находится здесь. Что это?

— Кхм, прошу прощения, но вы загораживаете проход, — раздался сзади до зубовного скрежета знакомый насмешливый голос. — О, доброе утро, мисс Грейнджер, в кои-то веки вы пришли вовремя. Ого, и с молодым человеком?... Меняете кавалеров как перчатки, госпожа Героиня Войны? Крам, значит, вам уже не подходит?

Гермиона мысленно застонала. Все, что угодно, только не это. Только не сейчас. Только не тогда, когда здесь Лонгботтом.

Пожалуйста, Невилл, не оборачивайся...

Поздно. Он обернулся и... Гермиона видела друга всяким — растерянным, измученным, неуверенным, испуганным, решительным, отчаявшимся, но такого выражения лица — жуткая смесь из ужаса, неверия и ядреной, пронзительно-холодной ненависти — она у него не помнила.

Невилл узнал. Не узнать было невозможно — стоявший перед ними человек был копией своего отца, с которым у Невилла были свои, давние, так и не сведенные из-за смерти последнего счеты.

— Лес-стр-р-рейндж...

Сигнус вскинул рыжую бровь:

— Совершенно верно. Могу я узнать, с кем говорю?

Ему идет такая манера разговора, отстраненно подумала Гермиона. Старомодная, выспренная, надменная... но ему отчего-то идет, хотя он — мой ровесник. Странно.­

— Я — Невилл Лонгботтом.

— Лонгботтом, Лонгботтом, — Лестрейндж склонил голову набок, неприятно напомнив Гермионе свою безумную мать, и провел по тонким губам пальцами, затянутыми в черную кожаную перчатку. — Ах, да, конечно, наслышан. Рохля, слабак, гриффиндорский кретин, «гроза котлов всея Хогвартса»... Весь список не помню, к сожалению. Хотя, чего можно ожидать от сына подобных родителей. Правду говорят: если на предках природа отдыхает, то на потомках она отрывается.

Невилл побагровел. Гермиона напряглась. Конечно, их двое, но против них — Пожиратель, а они бывшими не бывают. К тому же, он не просто Пожиратель — он Лестрейндж, а эта фамилия с недавних пор стала для Гермионы синонимом словосочетания «сущий дьявол».

— Не смей так говорить о моих родителях, ты, ублюдочное отродье! — рявкнул Невилл. — Жаль, что твоя мамаша успела произвести тебя на свет до того, как засесть в Азкабан — одним уродом на земле было бы меньше!

Лестрейндж поморщился:

— Мы, кажется, с вами на брудершафт не пили, так что извольте мне не «тыкать», это во-первых. Во-вторых, не смейте так отзываться о моей матери — разве вас не учили, что о мертвых плохо не говорят? Да и потом, ваш отец не смог защитить даже свою семью, а ваша дражайшая матушка и вовсе была полусквибом. Во всяком случае, мне так рассказывали отец и Рабастан, и у меня нет оснований им не верить.

— Твой дядя и Крауч изнасиловали мою мать... — прохрипел Невилл.

— О, в самом деле? — хмыкнул Сигнус. — Да, Стан кое-что поведал мне об этом. Говорят, Алиса Лонгботтом стонала, как последняя шлюха...

Невилл не выдержал и рванулся вперед. Гермиона с трудом удержала его на месте.

— Невилл, прошу тебя, не нарывайся, — прошептала она. — Не дай Мерлин, он нападет, и тогда...

— Слушайте Грейнджер, иногда у нее бывают проблески разума. Как сейчас, например, — Лестрейндж жестом остановил охранника. — Все в порядке, Генрих. К вашему сведению, мисс, через десять минут у нас совещание у Хаммеля. Опоздаете — дело ваше.

— У нас? — потрясенно спросил Невилл, глядя вслед удаляющемуся Лестрейнджу. — У нас?!

Гермиона тяжело вздохнула:

— Ты говорил, будто Виктор попросил тебя проводить меня, потому что у меня проблемы с коллегами? — получив утвердительный кивок, она продолжила. — Ну так вот, главная проблема только что наговорила нам гадостей про твоих родителей.

— Ты хочешь сказать...

— Лестрейндж — мой напарник, Невилл. И я не знаю, чего можно ожидать от него в следующий момент. Вчера, например, он вряд ли бы вообще обратил на меня внимание, а сегодня... ну, ты сам видел.

— Так вот кого ты боишься, — Невилл покрепче прижал девушку к себе. — Гермиона, тебе срочно нужно увольняться отсюда! Мало ли, что у этого мерзавца на уме!

— Уволиться — значит, показать ему мои слабость и бессилие перед ним, — Гермиона аккуратно высвободилась из объятий друга. — Не беспокойся за меня, Нев. Все будет хорошо, он не тронет меня, пока рядом Виктор.

— Крам может не оказаться поблизости от тебя в нужный момент... — Даже если так, убийство Героини Войны — это гарантированная депортация и Азкабан. А уж впечатлениями от Азкабана с Лестрейнджем могла поделиться масса народу, — Гермиона взглянула на часы. — Мне пора. Да и тебе тоже, миссис Уизли вот-вот проснется. Ну что, до вечера?

— Да, до вечера...

В кабинет начальника организации Гермиона вошла за минуту до начала совещания. Самого Хаммеля там не было, зато был его заместитель — Курт Валленштейн, молодой, не старше двадцати пяти, человек, по слухам, школьный приятель Лестрейнджа — учились вместе в Дурмстранге; с помощью Курта Сигнус, якобы, сюда и устроился. Помимо Валленштейна присутствовали сотрудники всех остальных отделов — вербально-формульного, испытательного, рунического (эти занимались не отдельными заклинаниями, а ритуалами), отдела траекторий и, наконец, вычислительного, в котором работала сама Гермиона. Лестрейндж уже был здесь; как всегда, рисовал или писал что-то в своей толстой тетради, иногда хмуря брови.

— А, фройляйн Грейнджер, — Валленштейн заметил девушку и коротко кивнул ей. — Заходите, мы только вас и ждем.

Гермиона потихоньку пробралась к своему месту. Лестрейндж скривился, когда она села рядом, но промолчал.

— Итак, господа, — Курт прошелся по кабинету и остановился, опершись руками на стол совещаний. — Не так давно, а именно вчера, нам пришло очень любопытное письмо из Международной конфедерации магов с не менее любопытной идеей. Если вкратце, то наши седобородые старцы крайне обеспокоены теми двумя войнами, что прошли на Британских островах за последние четверть века. Причем не столько самими войнами, сколько тем количеством людей, которые потеряли память или рассудок в течение военных действий — якобы, столько талантливых волшебников пропадает, столько возможностей для улучшения послевоенной ситуации... Странно, где они столько управленцев нашли?

По кабинету волной пронеслись сдавленные смешки. Гермиона поджала губы. Объяснение по поводу талантливых волшебников, в самом деле, практически притянуто за уши, но сама возможность помочь пострадавшим — родителям Невилла или той же Молли, например — очень и очень неплохая идея.

— Ближе к делу, — произнес Валленштейн, когда вновь воцарилась тишина. — Всем понятно, чего старички хотят от нас? Чего-нибудь, что поможет этим людям вернуться в нормальное состояние. Но, — Курт поднял палец вверх, — вы спросите меня: «Герр Валленштейн, а для чего вы всех нас позвали? Пусть бы этим занимались вербальщики, траектористы и вычислительный...». Отвечаю: работать будем по трем направлениям. Первое — непосредственно само заклинание. Кто этим будет заниматься, я уже сказал, — вербальный, вычислительный отделы, а также отдел траекторий синхронно кивнули. — Второе — ритуал по возвращению памяти и рассудка. Рунический, это на вас. Вербалистам, траекторщикам и расчетчикам придется разделиться: кто-то будет по-прежнему работать над заклинанием, а кто-то — помогать с ритуалом. Когда вы выйдете отсюда, на ваших столах будут лежать записки с указанием того, кто чем будет заниматься — мы с герром Хаммелем сами вас раскидали, дабы избежать ваших извечных свар. И, наконец, третье направление — зелье, аналогичное по действию ритуалу и заклинанию.

— Но, герр Валленштейн, у нас нет зельеварительского отдела, мы занимаемся заклинаниями... — придушенно пискнул кто-то из «рунистов».

Курт хмыкнул:

— Ясное дело, нет. Придется сформировать, если Конфедерация хочет, чтобы этим занимались мы. Я уже разослал приглашения всем более-менее приличным молодым зельеварам Европы... У вас еще вопросы по существу есть? Нет? Отлично, приступайте к работе. Фройляйн Грейнджер, задержитесь на минутку.

«Ох-х-х...»

Пока все выходили и прощались друг с другом, Гермиона судорожно соображала, в чем же дело — если ты понадобился начальству второй раз за два дня, это наводило на определенные мысли. Краем глаза девушка заметила, как Лестрейндж тоже притормозил в дверях. А ему-то чего надо?

— Что-то не так, герр Сигнус? — Валленштейн, казалось, читал ее мысли.

— Да, герр Курт. Видите ли, я случайно... — Гермиона, не сдержавшись, хмыкнула, и Лестрейндж наградил ее презрительным взглядом, — ...увидел списки приглашенных вами зельеваров, и... — Лестрейндж помедлил. — Вы действительно хотите, чтобы этот человек работал вместе с нами над проектом?

— Какой?

— Вот этот, — Лестрейндж шагнул к Валленштейну и отчеркнул краем ногтя чье-то имя в пергаменте на столе.

— Он — ученик одного из лучших Мастеров Зелий в Европе...

— Всего лишь ученик. К тому же, он ненадежен.

— Кто? Мастер или М... молодой человек?

— Оба.

Валленштейн и Лестрейндж уставились друг на друга. После долгой паузы Курт сказал по-немецки что-то примиряющее; из всей фразы Гермиона поняла только «простить». Сигнус ответил — как мечом рубанул, и Валленштейн ухмыльнулся. Лестрейндж ухмыльнулся в ответ, развернулся на каблуках и вышел прочь.

— Прошу прощения, но не кажется ли вам, что Лестрейнджа не касается, кого приглашать, а кого — нет? — неприязненно спросила Гермиона, как только за ее недругом захлопнулась дверь.

— Это касается и его, и вас, фройляйн, — Валленштейн сразу помрачнел. — Если наши сотрудники что-либо знают о своих потенциальных коллегах, то нам будет интересно их мнение. Однако это все в сторону. У меня к вам есть одно дело.

— Какое?

Курт нервно сцепил пальцы в замок.

— Через несколько недель на базе нашего центра пройдет конференция на тему крестражей. Нам — мне и герру Хаммелю — хотелось бы, чтобы вы там выступили.

— Ч-что?

— Фройляйн Грейнджер, я понимаю, что вам тяжело все это вспоминать, но... вы лично присутствовали при уничтожении некоторых крестражей Темного Лорда Волдеморта и можете многое рассказать об этом. Собственно, цель нашей конференции — показать, что такое на самом деле крестраж и как он влияет на человека, а также доказать, что это — последняя мерзость в этом мире и не допустить появления этой мерзости вновь. Теории о крестражах подготавливается навалом, но вот практическими знаниями по их уничтожению обладаете лишь вы. Так что?

— Я... постараюсь...

— Вот и отлично, — расцвел Валленштейн.

На ватных ногах Гермиона добрела до своего кабинета. Мерлин... Снова вспоминать все это... Их скитанья по лесам, палатку, угрозу быть пойманными, дамокловым мечом висящую над головами, Малфой-мэнор, Битву при Хогвартсе... Вспоминать тех, кого уже нет в живых — Гарри, Рона, Ремуса... С другой стороны, ее воспоминания просто необходимы для тех людей которые по-настоящему собираются искоренить даже идеи о создании подобной дряни. А что может быть лучше наглядного примера того, что крестражи творят с людьми?

От этой мысли Гермиона немного приободрилась. Да, она сделает это, выступит на этой чертовой конференции. Хотя бы в память о Гарри. И Роне. И Джинни. И всех, кто еще погиб на проклятой войне.

Как и следовало ожидать, ее отрядили разрабатывать заклинание. Плюс: относительно легко. Минус: опять придется работать в паре с Лестрейнджем, и на этот раз — куда теснее. Судя по кислой мине последнего, его тоже не устраивает подобных ход событий. Однако про кислую мину Гермиона могла только догадываться — чертов напарничек в очередной раз уселся к ней спиной.

И опять уже что-то строчит...

— Что вы думаете о проекте? — громко спросила она. — По-моему, прекрасная идея: вернуть к нормальной жизни жертв войны...

— А по-моему — пустая трата времени, мозгов и магии.

— Вот как? И почему же?

— А хотя бы потому, — Лестрейндж демонстративно зевнул, — потому, что на шее Министерства окажется не толпа талантливых волшебников, а куча балласта. Все эти «жертвы», как вы изволили выразиться, не придут в себя в одночасье: им потребуется реабилитация, компенсация, и Мерлин знает какие еще «ации». К тому же, большинство из них совершенно не ориентируется в жизни страны: те же Лонгботтомы выпали из временного континуума лет на двадцать. Кому нужно, чтобы они возвращались в адекватное состояние?

Гермиона почувствовала, как закипает. Уже второй раз за день чертов ублюдок поминал родителей Невилла, причем с такими отвращением и презрением, на которые попросту не имел права. Да как он вообще смеет оскорблять людей, пожертвовавших своим здоровьем ради Победы?! Гнусное отродье палачей, маньяков и насильников, как может он осквернять своим поганым языком память героев?!

Про Алису и Фрэнка Лонгботтомов Гермиона сначала много читала — во «Взлете и Падении Темных искусств 20 веке», в старых подшивках «Пророка», и не только — а потом и слышала рассказы о них от Грюма и Сириуса, любивших на досуге вспомнить о старых товарищах. Она искренне жалела их после того неожиданного, а потому еще более страшного нападения, и слышать их имена, особенно в таком ключе, от сына их мучителей, было для нее сродни кощунству.

— Может быть, — ядовито начала девушка, — может быть, вы просто боитесь того, что будет, когда к этим несчастным вернутся память и рассудок? Я почти уверена в том, что большая часть из них была доведена до подобного... уровня именно вашими родителями и их дружками! Молли Уизли, все те же Лонгботтомы... Я даже боюсь предположить, кто еще находится в этом списке! Да если все они начнут давать показания, все злодеяния вашей семейки всплывут на поверхность, и она потонет в грязи, от которой правнуки ваши, не знаю, смогут ли отмыться! Семья фанатиков, садистов и маньяков — замечательная репутация для потомков! Ах да, ходили еще слухи о непростых отношениях вашей матушки с Сами-Знаете-Кем...

Гермиона распалялась все сильнее и сильнее, а потому не заметила, как в следующую секунду оказалась прижатой к стене, а в горло ей упирался конец волшебной палочки Лестрейнджа — ее собственная валялась на полу метрах в двух от хозяйки.

— Повторяю последний раз, для особо непонятливых, — яростный, рокочущий баритон рвал уши, ледяным копьем прошибал броню самообладания, прорывал кожу и проворачивался наконечником в крови. — Я никому и никогда не позволяю говорить о своей семье в таком тоне. Не дай Мордред я еще раз услышу что-либо подобное — и ваши останки не найдут в самой глубокой сточной канаве Мюнхена. Вам все ясно, мисс Грейнджер?

Не лицо — жуткая хищно-драконья маска в паре сантиметров от ее лица. Безумные ярко-зеленые (ни малейшей примеси серого!) глаза. Худые ледяные пальцы, мертвой хваткой стискивающие ее запястья. И пронзительная, горькая ненависть, полынным запахом разливающаяся в воздухе.

Мерлин, Гермиона, что ты натворила?

Стекло в здании тонированное — с улицы невозможно увидеть, что происходит внутри. Лестрейнджу ничего не стоит сейчас ее убить — медленно и мучительно, как это у них в обычае — а потом, договорившись с Валленштейном, куда-нибудь деть тело. Пока Виктор и Невилл ее хватятся, пока заявят в аврорат, двое дружков успеют изменить память всем остальным сотрудникам, а также уничтожить все документы, связанные с Гермионой Грейнджер. Поиски ничего не дадут...

— Вам все ясно?

— Д-да, — прохрипела Гермиона.

Лестрейндж выпустил ее и отошел к раковине, находящейся за небольшой перегородкой. Послышался шум воды, плеск и фырканье — эта мразь демонстративно умывалась после прикосновений к грязнокровке. Гермиона кое-как дошла до своего рабочего места и обессилено упала на стул.

Господи, как? Как у него это получается — по ниточке разматывать, вытягивать душу, давать понять, что ты нигде не можешь чувствовать себя в безопасности, пока он рядом? Издеваться, не нанося ощутимого физического вреда, но так, что чувствуешь себя последним ничтожеством? Или у него это в крови? Скорее всего, ибо что могло родиться от союза палача и безумной фанатички?

— Ваша часть расчетов на сегодня у вас на столе, — холодно произнес Лестрейндж, выходя из-за перегородки и вытирая руки полотенцем. — Постарайтесь закончить их как можно скорее, чтобы поспособствовать освобождению больницы святого Мунго от овощей наподобие Молли Уизли.

Второй раз возражать ему Гермиона не решилась. К тому же, сейчас он имел право так говорить — все-таки Молли прикончила его мать, которую он, не смотря ни на что, похоже, любил и уважал.

— Молли Уизли я взяла к себе. Больше некому о ней позаботиться.

— Благородный поступок в стиле Гриффиндора, — Лестрейндж вновь уткнулся в свои записи. — Однако было бы милосерднее прикончить ее еще в Хогвартсе. Жаль, меня там не было...

А ведь и в самом деле, запоздало сообразила Гермиона. Его не было в Битве. Почему?

— Где же вы были? Сбежали, пока ваши родные и близкие умирали за вашу чертову идею? Даже Драко Малфой остался в замке, а ведь он слизняк еще тот.

Лестрейндж дернулся, и на долю секунды Гермионе показалось, что он снова на нее бросится. Но нет, сдержался и даже промолчал, хотя видно было, что задет за живое.

До конца дня они не сказали друг другу ни слова.

* * *

Парадная дверь берлинского особняка Лестрейнджей распахнулась от мощного пинка. Сигнус рыжим ураганом, не раздеваясь, промчался сквозь холл, влетел в гостиную и, тяжело дыша, рухнул на диван.

Проклятая грязнокровная шлюха!

Внутри него кипятком клокотала ярость. Надо было дать ей выход, иначе он взорвется вместе с домом...

— Садзи!

Испуганный домовик с поклоном предстал перед молодым хозяином. Сигнус направил на него палочку и представил на месте слуги Грейнджер.

— Круцио!

В обычном своем состоянии Сигнус Лестрейндж мог похвастаться завидным хладнокровием, сдержанностью и рассудительностью. Но перепады настроения — жуткие, нерациональные перепады, переходы от равнодушия к злому веселью, а после — к безумной, безудержной ярости, вот как сегодня, например — случались с ним немного чаще, чем ему самому хотелось бы. Отец в таких случаях недовольно хмурился, Рабастан делал вид, что ничего не происходит, мать понимающе ухмылялась, а Гвен хохотала и целовала в лоб, называя «своим маленьким братиком», несмотря на то, что из них двоих старшим был он, Сигнус. Конечно, он не мог в припадке злости вырезать целую маггловскую деревню, как она или мама... но горе было всему тому, что попадалось под горячую руку наследника древнего рода!

Несколько часов назад он чуть не сорвался на Грейнджер. Поганая магглокровка сама виновата — ей следовало держать язык за зубами или аккуратнее выбирать выражения, особенно, когда речь идет о мертвых. От убийства девчонки Сигнуса удержало только наличие огромного числа свидетелей — слишком многие видели грязнокровку на совещании, да и с Куртом бы пришлось повозиться... Последнего было даже жаль — все-таки друг, да и родственник тоже, хоть и дальний: прабабка Сигнуса по отцу была из Валленштейнов...

Чтоб тебе сдохнуть, Грейнджер!

Сигнус пришел в себя только тогда, когда от домовика осталось лишь кровавое месиво. Юноша глубоко вдохнул и хотел было уже позвать Берту — та всегда потрясающе ставила мозги на место всем, кроме своего деда и Гвендолин — но вспомнил, что подруга пару дней назад уехала в Варшаву, чертыхнулся и невербальным Акцио призвал бутылку коньяка из буфета.

— Да здравствует алкоголизм и аморальный образ жизни, — пробормотал он и отхлебнул прямо из горла. — Эй, кто-нибудь!

По щелчку пальцев на заляпанном кровью ковре появилось еще двое эльфов.

— Уберите это, — Сигнус кивнул на труп. — Да и вообще приберитесь здесь, если не хотите оказаться на его месте.

Домовики торопливо засновали по комнате, не желая испытать на себе гнев хозяина. Сигнус ухмылялся, наблюдая за ними. Давным-давно, в прошлой жизни, кто-то из приятелей Драко рассказал ему, как в Хогвартсе кто-то организовал Г.А.В.Н.Э. — организацию по защите домовых эльфов; в самый раз название, подумалось тогда ему. А организатором, кажется, была, все та же Грейнджер...

Опять Грейнджер!

Последний вопрос грязнокровки чуть снова не выбил его из состояния нестабильного равновесия — где он был во время Битвы при Хогвартсе, неужели сбежал? И самое паршивое было в том, что ответить ей нельзя было, потому что он не сбежал. Все было намного хуже.

Его попросту услали от греха подальше, как сопливого малолетку.

— Сигнус, пойди сюда.

Худой рыжий подросток нехотя отложил полуразобранный арбалет в сторону и угрюмо покосился на дверь соседней комнаты. Мать не разговаривала с ним уже две недели — со дня смерти сестры, когда он аппарировал к Долоховым и стаканами глушил неразбавленный самогон до тех пор, пока пришедший Антонин не отвесил крестнику хорошую затрещину и не отправил отсыпаться в подпол с рассолом. Беллатрикс, на следующий день почуявшая от отпрыска «аромат» перегара, поджала губы, но промолчала. И ничего ему не говорила до настоящего времени.

— Сигнус!!

— Иду, — буркнул он.

Мать сидела в кресле у камина, исхудавшая и почерневшая от горя: черное платье, черные волосы, черная накидка, черные круги под черными глазами — Сигнусу казалось, что даже ее кожа начала отливать могильной чернотой. Да нет, это просто так падает тень от шторы... Или нет?

— Явился наконец, — проворчала Белла, недовольно оглядывая сына с ног до головы. — Сколько можно звать? Где тебя драклы носили?

— Я все время был здесь.

— Почему сразу не пришел?

— Занят был. Там на арбалете тетива лопнула, перетянуть надо.

Оба замолчали. Тетивы на арбалетах и луках в оружейной раньше перетягивала Гвен — домовикам такую тонкую работу не поручали. Со смертью сестренки делать это стало некому.

— У Темного Лорда есть для тебя задание, — намного мягче произнесла Беллатрикс.

— Правда? — изумился Сигнус. Сейчас, в преддверии развязки, Лорд практически не давал никому персональных заданий — каждый человек был на счету. — Какое?

— Нужно ехать в Германию, заключать союзнические договоры на будущее. Точнее, подвести к этому наиболее старые и влиятельные семьи, но так, чтобы они считали, что это их собственная идея.

— А почему именно я?

— Действовать лучше всего через молодежь, а у тебя, насколько я помню, полно друзей в Дурмстранге. Кроме того, ты весьма неплохо зарекомендовал себя в нескольких операциях и...

— Я понял, мама. Когда ехать?

— Чем раньше, тем лучше.

— То есть, сейчас, — Сигнус шагнул к двери и остановился. — А сроки?

— Что значит «сроки»?

— Ну, когда мне возвращаться?

— Когда я или отец пришлем тебе Патронуса с сообщением, что ты можешь возвращаться.

Сигнус замер. Неестественная и неожиданная мысль вдруг пришла ему в голову.

— Это не задание, — медленно проговорил он.

— Что за чушь ты городишь?

— Это не задание, — повторил Сигнус. — Вы просто отсылаете меня в безопасное место, так?

— С чего ты взял? — Беллатрикс старалась говорить как можно пренебрежительнее, но Сигнус уловил в голосе матери встревоженные нотки.

— Темный Лорд сейчас не дает персональных заданий, тебе ли это не знать?

— На это он согласился.

— Он знает?!

— Естественно.

— Хорошо, — Сигнус с шумом втянул горький и холодный воздух. Кто опять приволок в дом полынь?! Рабастан что, абсент варить собрался? — Как вы объяснили Лорду тот факт, что меня не будет на общем сборе перед итоговым сражением?

— Я... мы с отцом сказали милорду, что вызовем тебя по Метке непосредственно во время наступления.

«Я». Вот, значит, как. Отец тут, скорее всего, ни при чем, это целиком ее идея.

— А если он захочет меня увидеть перед сражением?

— Там будет несколько сотен людей, не считая оборотней и великанов! — выкрикнула Беллатрикс. — Он даже не заметит, что тебя нет!

Поняв, что проговорилась, она вздрогнула и отвернулась. Сигнус смотрел на мать, не веря своим ушам.

— Мам, ты... ты солгала Темному Лорду...

— Да. Солгала. Можешь не верить, но сын мне как-то дороже, чем идея. Я еще не настолько сошла с ума, чтобы променять ребенка на убеждения, тем более что я однажды уже сделала это и четырнадцать лет провела в аду, — Беллатрикс поднялась и подошла к окну. — Любой из твоих ровесников сейчас поменялся бы с тобой местами, Сигнус, но у всех них немного иная ситуация, чем у нас, даже у Малфоев. Уверена, Драко бы уже собирал вещи, — губы матери тронула едва заметная презрительная улыбка. — Поэтому уезжай, сынок. Уезжай, пока есть такая возможность.

— Если Темный Лорд поймет...

— Я свое отжила, а тебе еще жить и жить! — вновь вспылила Беллатрикс. — Кроме того, ты — наследник Рода...

— А Гвен, значит, не была наследницей Рода и ей можно было спокойно соваться под заклятье Уизли? — горько спросил Сигнус.

А вот это уже было явным перебором. Лица матери Сигнус не видел, но заметил, как задрожали ее плечи — раз, другой, третий...

— Мама! — он сорвался с места, подбежал к ней и обхватил руками сзади. — Мам, ну прости меня, ну я идиот...

— Есть в кого, — сдавленным голосом отрезала Беллатрикс. — Все, все, отпусти, задушишь!

— ...И, раз я идиот, то я никуда не поеду. Идиотам жить незачем, — торжествующе закончил Сигнус. И улыбнулся.

Чуть позже разговор повторился, но уже с отцом. Родольфус, в отличие от жены, просто поставил сына перед фактом, что портал тогда-то и туда-то, а также что он собой представляет. Тут уже не выдержал сам Сигнус:

— Хорошо! Если мама так беспокоится за меня, пусть едет со мной!

— Она не может с тобой поехать, она командует штурмовой группой, — спокойно ответил отец.

— Тогда ты, как глава Рода!

— И я не могу.

— Тогда Стан!

— И он тоже не может.

— Да почему?! Объясни, какого лысого дракла, — Сигнус поперхнулся, наткнувшись на отцовский взгляд, — с какой стати я должен отсиживаться в тепленьком местечке, в то время как вас будут убивать?!

Родольфус выдержал паузу и кивнул сыну на стул:

— Сядь, — Сигнус сел. — Белла тебе объясняла, чем офицер отличается от простого бойца?

— Нет. И крестный тоже не объяснял.

— Ну, Тони думал, что я донесу до своего сына прописные истины, — фыркнул Родольфус. — Слушай, Сигнус. Боец имеет, хоть в очень редких случаях, но имеет право на слабость, на трусость, на сдачу в плен, на бегство, наконец. Офицер — нет. Он должен оставаться рядом с главой войска до последнего. Понял? — Сигнус кивнул. — Так вот, мы все — я, твоя мать, Рабастан, Антонин, вообще весь Внутренний круг — офицеры. Персональная гвардия Темного Лорда. Мы не имеем права покинуть его.

— А я?

— А ты — просто боец.

— Я командовал отрядом...

— Которого больше нет, — закончил Родольфус. — Ваши молодежные отряды расформированы. Слишком многие погибли тогда вместе с Полем и... и Гвен. Собственно, кто остался? Ты, Долоховы, да Берта с Макнейрами. Девчонки Уолдена не воевали почти, они — колдомедики, Антонин своих услал в Архангельск еще месяц назад, а Берту заберешь с собой ты. Кстати, было бы неплохо, если бы ты в самом деле переговорил с молодежью по поводу потенциальных союзов.

— Послушают они меня, как же, — буркнул Сигнус.

— Попытка не пытка, — пожал плечами Родольфус. — Итак, что мы имеем? Ты едешь в Берлин, забрав с собой Альберту, и живешь там неопределенное время, попутно разбираясь с делами. Если все в порядке, то я или Белла посылаем тебе Патронуса с тем, чтобы вы возвращались. Если же что-то пойдет не так, и мы проиграем — а я не исключаю и такой вариант событий, учитывая, с какой скоростью Лорд катится в безумие, причем даже твоя мать это замечает — ты остаешься с Бертой в Берлине. Авроры до тебя не дотянутся — руки коротки. Замок я заблокирую, счета в «Гринготтсе» — тоже. Все банковские операции будешь, в случае чего, проворачивать через немецкий филиал. Все понял?

— Да, отец.

— Вопросы есть?

— Есть, но к этому они не относятся, — Сигнус прикусил губу. — Тут про тебя говорили... всякое... я у Рабатана спросил, но ты его знаешь... Это правда, что ты приказал изнасиловать Алису Лонгботтом?

Родольфус уставился в стол:

— Сын, пойми еще одну вещь: на войне нет деления на пол и возраст. Если ты взял в руки оружие, то изволь сражаться и защищать своих близких, а не ныть, ссылаясь на то, что ты женщина, что ты слишком мал или стар. Алиса Лонгботтом не смогла защитить себя и свою семью, как и ее муж. И потом, как ты думаешь, пощадили бы они кого-нибудь из наших женщин или девчонок — Беллу, Нарциссу, Дарью Долохову, Гвен или Берту?

— Нет, — Сигнус стиснул кулаки. — Не пощадили бы. Так значит, вы не едете со мной потому, что...

— Потому, что офицеры не бегут.

«Офицеры не бегут», — повторял себе Сигнус, утешая плачущую Берту Руквуд по пути к порталу. «Офицеры не бегут», — шептал он, с ужасом читая в «Пророке» о гибели матери и самоубийстве дяди. «Офицеры не бегут», — шипел он, с трудом подавляя желание аппарировать в Англию и придушить Грейнджер, лицо которой самодовольно глазело с газетной страницы...

Тогда он не знал, что делать. Не знает, что делать ему и теперь. Есть, правда, один способ выяснить...

Гаданиям Сигнус не доверял — отец всегда твердил ему, что это чушь, и что человек сам строит свое будущее. Но один способ если не выяснить будущее, то, во всяком случае, получить подсказку к действию, не подводил его никогда. «Страница триста семьдесят семь, двадцать вторая строчка сверху», — усиленно думал юноша, сдергивая с пыльной библиотечной полки том минут десять спустя.

«Чтобы отца, и дочь, и мужа с нею

Мы в трупы обратили... Ненавистных...»

— Немало есть и способов, — вслух закончил Сигнус и захлопнул книгу.

«Отца, и дочь, и мужа...» — считай, Грейнджер. «В трупы» — необязательно, можно просто как следует морально растоптать грязнокровку. А вот способы... Сигнус взбесился. Ему и так есть чем заняться — дом, подготовка к свадьбе с Бертой, проект этот, драклы его дери, еще и способы «низвержения» Грейнджер надо искать!!

Стоп. Проект, сообщение грязнокровки о том, что она взяла к себе жирную рыжую свинью...

Сигнус ухмыльнулся. Нет ничего приятнее, чем всадить врагу нож в спину в тот момент, когда он этого не ожидает. А грязнокровка получит не то что нож, а целый акинак. Вот только как подобраться поближе к этой твари? Крам — не вариант, Лонгботтом — бросится защищать подружку и погибнет... Кто тогда?

А есть тут один человечек, который поможет Сигнусу, если, конечно, захочет работать в Центре. Курт очень кстати на столе списки приглашенных зельеваров оставил. Остается только надеяться, что они не заблокировали камин...

Не заблокировали.

Сигнус, кашляя от набившегося в горло пепла, буквально выпал на пол богатой, даже роскошной комнаты, в которой до этого бывал не раз. Человек, куривший у раскрытого окна, развернулся на шорох, и на его смазливой мордашке отразилась смесь страха и удивления:

— Ты?

— Я.

Человек нервно сглотнул и потянулся было за своей палочкой, но гость оказался быстрее: Экспеллиармус в связке с Коллопортусом и Маффлиато — потрясающая вещь, особенно во время деловой беседы.

— Что тебе нужно? — просипел хозяин комнаты.

Сигнус одарил его своей коронной «ухмылкой Джокера», как называл ее Антонин и плюхнулся прямо в светло-бежевое кресло, не отряхнув даже сажу с мантии:

— Поговорить.

* — рискнула предположить, что у волшебников хосписы тоже существуют.

** — единственная фамилия целителя, которую я знаю, а придумывать лень.

(3) — понятия не имею о втором имени Молли. И да, не умею я писать официальные письма, не умею!

О, как он был горд, этот знатный лорд,

Как могуч он был и богат.

Но те дни позади, и о нем лишь дожди

Средь руин его замка скорбят.

— Беги! Гермиона, беги! Я задержу его...

— Ступефай! Сектумсемптра!...

О, Мерлин... Пожалуйста, только не сейчас...

... — Стреляйте же, мисс...

... — А кто вы, собственно, такая, чтобы ее судить?...

Этого не может быть. Он умер. Он умер, умер, УМЕР!

... — Девочка моя, как вы тут?...

... — Может быть, попробуете еще раз?

— НЕТ!!

Гермиона рывком села на кровати, смяв под собой шелковую простыню. Грудь ломило, воздух царапал горло острыми когтями и тяжелыми сгустками вырывался из легких, а по спине весьма ощутимо сбегали струйки холодного липкого пота. Прошло минут пять, прежде чем девушка осознала, что она вовсе не там, не в залитой кровью кухне «Норы», наедине с безумным садистом-Пожирателем и трупами друзей, а в доме Крамов, в своей постели. Вернее, не только своей...

— Родная? — Виктор приподнялся на локте, вопросительно глядя на невесту. — Снова кошмар?

Гермиона кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

— Я схожу к Невиллу, попрошу у него успокоительное зелье, — юноша решительно поднялся с кровати. — Тебе необходимо показаться колдомедикам. В последнее время это происходит с тобой все чаще и чаще, и мне такое положение дел совсем не нравится.

— Как только выберу свободную минутку... — начала было она, но осеклась под взглядом Крама. — Хорошо, хорошо. В течение этого месяца — согласен?

Виктор неохотно кивнул и вышел из комнаты. Гермиона обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь, однако ее трясло так, что, даже когда заспанный Невилл принес ей зелье, ее зубы застучали о край кубка.

— Я так больше не могу, — прошептала она. — Они... они приходят ко мне каждую ночь. Обязательно кто-то из них двоих, или он, или она. И все повторяется, как в те разы, все точно так же повторяется...

— Успокойся. Они мертвы. Это всего лишь сны, — Невилл отставил пустой кубок в сторону. — Это лишь сны, слышишь?

Гермиона судорожно вздохнула.

— Да, это сны, но... но они такие реальные, такие настоящие... Ты знаешь, мне кажется, что я прямо чувствую запах цветов на окне «Норы» или боль, когда Беллатрикс режет мне руку... Что им нужно, Невилл, что им от меня нужно, что они даже после своей дракловой смерти не оставят меня в покое?!

— Герм-ивонна, не накручивай себя, — вернувшийся Виктор присел на край кровати и мягко приобнял девушку за плечи. — Мистер Лонгботтом, я могу ошибаться, но, как мне кажется, эти сны связаны с тем, чем она занимается в последние дни. Так ведь, милая?

Гермиона отвела глаза. Не согласиться было невозможно. Хотя бы потому, что Крам был прав.

Кошмары — яркие, реалистичные, невероятно детальные — преследовали ее с тех самых пор, как она начала просматривать свои вспоминания, готовясь к чертовой конференции, на которую ее так некстати подписал Валленштейн. Чаще всего это были «Нора» или Малфой-Мэнор, реже — Битва за Хогвартс или Отдел Тайн. Заканчивалось все одинаково — Гермиона просыпалась в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и тяжелым дыханием, а перед глазами у нее все еще стояли самые жуткие сцены из ее жизни.

— Да, это так. Но... Послушайте! — воскликнула Гермиона, заметив, как переглянулись Виктор и Невилл. — Я не могу бросить дело на полпути! Я должна, понимаете, должна рассказать про то, как уничтожить крестраж — вдруг кому-то еще придет в голову стать Бессмертным Темным Лордом? А предупрежден — значит, вооружен.

— Все это верно, но, боюсь, ты сойдешь с ума от этих кошмаров еще до того, как закончишь готовить свой доклад, — Невилл нервно покусывал нижнюю губу. — И я не помню, может ли зелье Сна-Без-Сновидений вызывать привыкание...

— Может быть ты, Герм-ивонна, будешь работать с Омутом памяти не так часто? — предложил Виктор. — Не каждый день, так хотя бы раз в два дня... Хоть выспишься.

На том и порешили.

Между тем приближался Хэллоуин — не только праздник, но и день скорби, день почитания умерших. Гермионе удалось связаться с Кингсли и попросить его кое о чем в дань старому знакомству; Шеклбот не стал отказывать, и тридцать первого октября международный портключ перенес девушку из солнечной Софии в хмурую Оттери-Сент-Кэчпоул. Виктора с ней не было — Крам не признавал католических или протестантских праздников, хоть и сделал исключения для Рождества и Пасхи, а Невилл остался с миссис Уизли. Саму же Молли Гермиона не рискнула брать с собой — боялась, что будет только хуже. Если, конечно, это еще было возможно.

«Нора» практически не изменилась с того самого летнего утра — с той, правда, разницей, что теперь вокруг царила мертвая тишина, а на поляне рядом с домом высилась большая бронзовая скульптура. Десять фигур, десять людей: немолодой худощавый мужчина с небольшой лысиной и в очках; молодая супружеская чета — длинноволосый молодой человек и девушка необычайной красоты, льнущая к его плечу; юноша в форменной мантии, что-то негромко объясняющий брату — коренастому крепышу с мозолистыми руками; двое близнецов, смеющихся какой-то шутке, и, наконец, последние — растрепанный парень со шрамом на лбу, другой, долговязый и худой, и тоненькая девочка между ними. Какими же счастливыми они все выглядят здесь...

Гермиона смахнула слезинки со щек и положила к подножью памятника большой букет белых лилий.

— Здравствуйте, — прошептала она.

Из деревни долетал далекий лай собак. Ветер шелестел остатками листьев в кронах деревьев. А ведь когда-то здесь было так шумно — так, что хотелось хотя бы минутной, даже секундной, тишины...

— А я вот замуж выхожу... — неловко продолжала Гермиона. — За Виктора Крама. Он был на свадьбе Билла — кажется, ты его тогда пригласила, да, Флер? Вы же вместе участвовали в Турнире... Рон, Гарри, я знаю, вы бы этого не одобрили, особенно ты, Рон, но... мне спокойно с ним. Я даже счастлива — настолько, насколько вообще можно быть счастливой после всего этого. Вы бы порадовались за меня, наверное...

— Мерлин мой, как трогательно. Дайте мне платок, мисс Грейнджер, а то я сейчас расплачусь.

Кого-кого, а этого человека девушка меньше всего ожидала здесь увидеть.

— Что вы здесь делаете?!

— Приехал посмотреть на место, где погиб мой отец, — Сигнус Лестрейндж заложил руки в карманы дорожной мантии. — Полагаю, я имею на это право?

В таком случае, тебе нужно заглянуть еще в Хогвартс, а потом в Азкабан. Можешь там и оставаться.

— Это произошло не здесь, — неожиданно для себя произнесла Гермиона. — Это... в доме... на втором этаже, на лестнице...

Интересно, замыли на кухне кровь или нет? Могли и оставить — показать всю жестокость Пожирателей наглядно.

Лестрейндж не ответил, хотя слова Гермионы к сведению явно принял. Запрокинув голову, он внимательно разглядывал памятник семье Уизли.

— Который из них Чарли?

— Вон тот, — Гермиона указала на фигуру рядом с Перси. — Зачем он вам?

— Да, действительно, зачем он мне? Он всего-навсего убил мою сестру, мелочи какие, не правда ли?

К горлу Гермионы подкатил огромный горький ком.

— Вашу сестру убила ваша же мать, — медленно поговорила она. — Лест... ваш отец сам сказал мне это перед тем, как я пустила ему пулю в сердце.

— Это было не убийство, мисс Грейнджер, а акт милосердия. Вы будете удивлены, но во многих чистокровных семьях это считается обычной вещью. Даже хорошо, что это сделала мама — боюсь, у меня бы рука не поднялась.

— Вы так любили ее? — не выдержала Гермиона. — Свою сестру? Так любили, что не смогли бы убить даже для того, чтобы избавить от страданий?

Она даже не ждала, что он ответит, и вздрогнула, когда осенний воздух прорезал низкий, тяжелый от горечи голос:

— Мы были близнецами, мисс Грейнджер, если вам это что-то говорит. А близнецы — это не просто брат и сестра: это одна кровь, одна магия, одна душа, — юноша помолчал. — Да и потом, очень долгое время, до самого освобождения отца и матери, у меня не было человека ближе и роднее Гвен.

— А... Малфои?

Кривая ухмылка Сигнуса Лестрейнджа ясно демонстрировала, что Малфоев он своими близкими людьми уж точно не считает.

— Это из-за Нарциссы? Из-за того, что она предала вашего Лорда?

— Не только. И она не Лорда предала. Она предала свою сестру, мою мать, и память моей сестры, ее племянницы. Не надо говорить мне, мисс Грейнджер, что она-де спасала своих мужа и сына — Люциусу Малфою следовало использовать мозги по прямому назначению, прежде чем что-либо предпринимать, — Сигнус перевел взгляд на статую Флер. — Красивая, наверное, девушка была при жизни. Что она забыла в этом курятнике?

— Это Флер Делакур, жена Билла. Она была на четверть вейлой... — на глаза Гермионы навернулись слезы. — Она ждала ребенка... За что он ее убил? Просто под руку подвернулась? Или за то, что вышла замуж за Уизли? Она ведь даже не сражалась почти...

Сигнус пожал плечами:

— Гвен тоже хотела семью — мужа и сыновей, ясноглазых и черноволосых, настоящих Блэков. Но и ее, и ее жениха убил Чарли Уизли. Так уж устроено, мисс Грейнджер, что на войне гибнут люди, мирные жители в том числе.

— И вы так спокойно об этом говорите?

— А что мне еще остается? Я сражался вместе с родителями с пятнадцати лет и видел всякое. В том числе и деревни оборотней, дотла сожженные вашими доблестными аврорами, и трупы женщин на фонарях в Лютном переулке. Достаточно соблазнительно считать своего противника абсолютным злом, но во время войны гражданские есть и на той, и на другой стороне, — Лестрейндж впервые за все время разговора посмотрел на Гермиону прямо. — Мы проиграли не только из-за того, что не смогли сломать ваше сопротивление. Мы проиграли еще и потому, что к тому времени люди попросту устали от войны, мисс Грейнджер.

— Устали? — изумленно переспросила Гермиона. — Ваши... старшие соратники устали от войны? Мне казалось, кому-кому, а им это никогда не надоест.

— Зря вы удивляетесь. Кто-то устал, как моя мать или крестный, которые были с Лордом почти с самого начала, а кто-то просто не хотел, как Малфои. Жизнь у них тогда давно наладилась — так зачем же и за что же им было воевать?

— А вы? — тихо спросила девушка. — Чего вы хотели?

Сигнус вновь усмехнулся, но его усмешка была невеселой:

— А как вы думаете, чего мог хотеть семнадцатилетний мальчишка, у которого большую часть жизни не было ни нормального дома, ни нормальной семьи?

Постояв еще немного, он молча развернулся и двинулся прочь. Спустя несколько минут раздался хлопок аппарации, а затем вновь повисла тишина.

Гермиону раздирало на части от противоречивых желаний. С одной стороны, ей хотелось активировать портключ и, оказавшись дома, попытаться переварить все услышанное, с другой... это же Лестрейндж, чертов ублюдок и ошибка природы. Одному Мерлину известно, куда он направился и что замышляет. В ее, Гермионы Грейнджер, силах этому помешать.

Разум настойчиво требовал вернуться в Софию, любопытство — проследить за Лестрейнджем. В недолгой борьбе верх взяло любопытство. Шепнув в пространство «я скоро вернусь», девушка пробормотала отслеживающее аппарацию заклинание...

...и через мгновение оказалась у подножия достаточно высокой, поросшей мохом скалы. У самых ног Гермионы вилась между валунов узенькая тропинка; за спиной простиралась поникшая вересковая пустошь, на краю которой темнел древний лес; ветер гнал по небу свинцовые тучи, а где-то совсем рядом с грохотом разбивалось о скалы море. Гермиона подняла голову: примерно на середине тропы среди огромных замшелых камней виднелась уже знакомая медно-рыжая макушка. Судя по всему, ее обладатель был настолько погружен в свои мысли, что даже не расслышал хлопка аппарации.

Наложив на всякий случай Маффлиато и Дезиллюминационные чары, Гермиона поспешила за ним. Подъем оказался нелегким: тропа петляла так, что кружилась голова, да еще и сама по себе скала оказалась достаточно крутой. Гермионе то и дело приходилось цепляться за камни на обочине; один раз она ободрала руку об особенно острый край одного из валунов, и кровь тут же впиталась в холодную серо-зеленую поверхность. Совпадение или... какая-то темная магия? Разум взвыл, умоляя вернуться к памятнику Уизли, пока не поздно. Гермиона легкомысленно послала его... куда подальше, в общем.

Когда она, наконец, запыхавшаяся и злая, поднялась на верх скалы — небольшую и странно ровную площадку, Лестрейндж уже был там. Сначала Гермиона решила, что он разглядывает море, расстилавшееся у них под ногами сотней метров ниже, но минуту спустя поняла, что ошиблась: практически на самом краю обрыва возвышался массивный антрацитовый крест.

Девушка почувствовала, как краска заливает ее щеки. Дура ты, Грейнджер. Непроходимая дура. Сегодня же Хэллоуин; понятное дело, что ты пришла к своим мертвецам, а он — к своим. Не стыдно тебе, кретинка гриффиндорская? Не смогла сообразить, что ему тоже плохо и куда он пойдет после того, что он тебе рассказал? Любопытство свое хотела удовлетворить? Стой вот теперь и смотри, пока он не уйдет, и чары подновлять не забывай: вон море, рядом совсем, если что, даже Авада не понадобится — там футов триста, а то и больше. Улетишь и пикнуть не успеешь.

Гермиона не знала, сколько они простояли так — Лестрейндж, неподвижный и неотрывно смотрящий на крест, и она сама, не смеющая пошевелиться не то от страха, не то от стыда. Наконец Сигнус выдохнул, вынул что-то из кармана мантии, положил это на землю и, закусив губу, пошел прочь, едва не сбив с ног невидимую Гермиону. Когда его шаги затихли внизу, она решилась подойти поближе.

У подножия креста лежала игрушка — оловянный солдатик с палочкой и кинжалом — и небольшой прямоугольник из плотной бумаги. Солдатик показался Гермионе смутно знакомым: похожих она видела в наборах из магазинов игрушек в Косом переулке, с той только разницей, что этот был очень старым — с него сошла почти вся краска, одна нога была отломана, да и магия выдохлась: когда Гермиона взяла его в руки, он лишь вяло шевельнул палочкой. Прямоугольник оказался старой колдографией, при взгляде на которую девушку болезненно передернуло: большинство людей, запечатленных там, она знала по слушаниям в Министерстве или плакатам о розыске — вот Амикус Кэрроу, скалящийся так, что зубы сводит, вот Люциус Малфой — молодой, но такой же надменный... Долохов, чисто выбритый и трезвый... Руквуд — волосы побиты сединой, но еще не сильно... Трэверс... Эйвери... вот Яксли, поправляющий безупречно повязанный галстук, а вот и... У Гермионы перехватило дыхание. Да, это они: дьявольски красивая черноволосая женщина опирается на руку худощавого мужчины с чуть прищуренными внимательными глазами, а рядом с ними хохочет над чем-то рыжеволосый мальчишка, по виду не старше самой Гермионы. Такие довольные, такие высокомерные, уверенные в том, что им должен принадлежать весь мир...

Небо над головой совсем почернело. Громыхнуло раз, другой, а потом по камню забарабанили холодные капли. Порыв ветра выхватил колдографию из рук Гермионы и швырнул в море. Вот и все; еще одна семья ушла в небытие, еще несколько людей стали лишь буквами на страницах будущих учебников истории. Хотя...

Гермиона встряхнула головой. Чего это она так расклеилась? Они получили то, что заслужили. Через сто лет о Лестрейнджах в Британии и не вспомнят; их замки сровняются с землей, а имена будут упоминаться разве что в страшных сказках про Темного Лорда, да и то вскользь. Зато Уизли и Лонгботтомы, их жертвы, будут живы в памяти людской как герои и мученики. Каждому свое, как известно.

Девушка тяжело вздохнула. Дождь усиливался, а ей еще предстоял спуск на равнину. Ну что же, лазание по мокрым камням — практически идеальный способ заставить человека расплачиваться за свою глупость и чрезмерное любопытство.

* * *

— Фройляйн Грейнджер! Фройляйн Грейнджер, приготовьтесь, сейчас ваш доклад!

— Что? — растерялась Гермиона. — Уже?

Конференция была в самом разгаре. Гермиона понимала, что ее вот-вот должны вызвать, но все же сообщение Хаммеля стало для нее полной неожиданностью.

— Да, да, фройляйн Грейнджер, уже! Идите, моя милая. И помните — вы обладаете уникальной информацией!

Конферансье четко и громко объявил ее имя. Гермиона в нерешительности вышла на сцену и замерла перед небольшим магическим рупором. Из огромного зала на нее смотрел множество глаз — сотни волшебников и ведьм, съехавшихся сюда со всего света...

— Эм... добрый вечер.

В горле пересохло. Гермиона пожалела, что не догадалась глотнуть воды перед выступлением.

— Все вы знаете, что полтора года назад на Британских островах шла война. Том Реддл, больше известный под псевдонимом «Волдеморт», предводитель Пожирателей смерти, хотел большего, чем просто власть. Он хотел вечной власти для себя лично, хотел стать бессмертным и поэтому создал крестражи... — все слова, подготовленные ею по дороге сюда, вдруг куда-то исчезли. — Так вышло, что я — единственный оставшийся в живых человек, который присутствовал при их уничтожении, и... и я просто хочу рассказать вам, как это было.

И она начала говорить. Про то, как впервые услышав от Гарри слово «крестраж», по крупицам собирала информацию. Про то, как они втроем скитались по лесам. Про то, как их пытался погубить проклятый медальон. Про полет от Адского огня в Выручай-комнате с диадемой в руках, про спуск в Тайную комнату и то, как Рон выламывал клыки из черепа василиска... Гермиона рассказывала и одновременно с этим чувствовала, как с каждым ее словом в одном из направленных на нее взглядов разгорается безумная, лютая, звенящая в воздухе ненависть. Сто к одному, что Лестрейндж уже двадцать раз пожалел, что был с нею откровенен тогда, около «Норы».

И все же, когда она закончила, после секундной тишины зал разразился громовыми аплодисментами.

— Поздравляю, дорогая, поздравляю, — радостно потирал руки за кулисами герр Клаус. — Вы произвели фурор! Подумать только, какая великолепная...

Гермиона рассеянно кивала и пыталась отыскать глазами Лестрейнджа. Бесполезно; все-таки он куда-то смылся. Слава Богу, не придется выслушивать его обвинения из-за взлома сейфа Беллатрикс — ей, Гермионе, и без того хватило воспоминаний на сегодня.

После конференции был организован небольшой банкет. Гермиона попыталась было ускользнуть, но Хаммель и Валленштейн, вцепившиеся в нее с двух сторон («Удачливой дебютантке не годится пропускать торжество, фройляйн!»), не дали ей этого сделать. Забиться в угол — тоже: едва девушка, подцепив бокал шампанского с одного из подносов, начала пробираться к более-менее укромному местечку, попутно пытаясь отцепиться от двух чрезмерно болтливых дам знойной наружности и с характерным тосканским акцентом, как ее окликнули вновь:

— Фройляйн Грейнджер! Дорогая, подите сюда, я хочу познакомить вас с нашим новым сотрудником из блока зельеварения...

Гермиона мило улыбнулась итальянкам и подошла к начальству. Однако при виде того, с кем ее хотел познакомить Хаммель, ее сердце рухнуло куда-то в район пяток. Да что им, медом здесь намазано, что ли?!

— А... Э...

— Мы уже знакомы, герр Клаус, — благожелательно улыбнулся немцу... Драко Малфой.

— О, — подошедший Валленштейн подозрительно прищурился. — Даже так?

— Учились вместе в школе, — буркнула Гермиона.

Ее отвратительного настроения, похоже, никто не заметил.

— Ну что же... Идемте, Курт, не будем мешать общению старых друзей. Уверен, им есть что сказать друг другу, — Хаммель подмигнул молодым людям и укатился прочь жизнерадостным колобком.

Наступило неловкое молчание. Гермиона понятия не имела, о чем ей разговаривать с бывшим однокурсником и бывшим врагом. Конечно, Малфой сильно изменился после победы — несколько месяцев Азкабана сделали свое; ходили слухи, будто бывший слизеринец устроился на работу в больницу святого Мунго, по другим он стал ассистировать Слизнорту в Хогвартсе... но Гермиона не знала, что верно, а что — нет. Слишком далека она была от реалий британского магического сообщества в последние несколько месяцев.

— Неплохо выглядишь... Грейнджер, — проговорил наконец Малфой. — Особенно после всего того, что с тобой случилось.

Гермиона кивнула:

— Ты тоже.

Малфои тогда также прибыли в «Нору» — Нарцисса и Драко, Люциус в то время все еще был под стражей. «Лонгботтомам повезло», — сказал Кингсли миссис Малфой после того, как та, тихо всхлипнув и пробормотав «за что, Руди?», закрыла зятю глаза. «Если бы Лестрейнджу все удалось, они бы были следующими». На что Нарцисса с горькой улыбкой ответила: «Нет, мистер Шеклбот. Следующей была бы я».

— Я слышал, ты замуж за Крама собралась?

— Я... да, уже скоро... — Гермионе вовсе не хотелось обсуждать с кем бы то ни было свою личную жизнь. Тем более с Малфоем. — А ты как здесь оказался? Ты же вроде в Мунго...

Он пожал плечами:

— Было дело. Написал письмо Хаммелю, отправил, получил приглашение — Клаус в курсе, что я был одним из любимых учеников Снейпа. Взял в Мунго годичный отпуск. Отец считает, что работа в организации, подобной этой — все же более достойное Малфоя занятие, чем вынесение уток из-под больных. Вот я и решил доказать ему, что хоть чего-то стою...

— Абсолютно неблагодарное и бесполезное занятие, на мой взгляд.

Гермиона оглянулась. Рядом с ними, привалившись к стене, стоял Сигнус Лестрейндж и задумчиво рассматривал на свет вино в бокале. Судя по виду, он (Лестрейндж, не бокал) был уже порядочно пьян.

— Здравствуй, кузен, — произнес Малфой после минутной паузы.

— О, меня заметили. После паршивой грязнокровки, правда, — Сигнус одним махом опрокинул в себя вино и щелкнул пальцами, подзывая эльфа-официанта. — Ну, хоть заметили, и то хлеб.

— Ты можешь не выражаться? — Драко оставался спокоен. Пока. — Кругом люди.

— Прости, забыл, — скривился Лестрейндж. — Малфои же нынче толерасты, так? Не «грязнокровка», а «волшебница маггловского происхождения», верно? Когда раздавали толерантность, пришел кто-то и спросил, можно ли ею пытать...

«Точно, пьян», — подумала Гермиона.

— Сигнус, тебе уже хватит на сегодня. Перестань.

— Суди по себе, мой милый братец, — последние слова Лестрейндж буквально выплюнул. — Шесть бокалов красного — не та доза, которая способна свалить меня с ног. К тому же, у меня есть причина, чтобы надраться, как свинья: наша немногоуважаемая мисс Грейнджер только что в красках расписала, как они с дружками лазали по одному из наших сейфов, читай — в одном из наших карманов.

— Тетя Белла была бы тобой недовольна...

Дзыннь!

Гермиона тихо ахнула: в миллиметре от головы Драко в деревянную панель стены вонзился короткий и узкий, но явно очень острый клинок. Сигнус тяжело дышал; Малфой, наоборот, словно заледенел, и оба они не сводили друг с друга глаз. Люди вокруг, казалось, не обращали внимания на размолвку, только заподозривший что-то неладное Валленштейн пробирался к ним, умело лавируя в толпе.

— Не смей упоминать мою мать после того, что сделала твоя, — прошипел наконец Лестрейндж и выдернул нож из стены. — Мисс Грейнджер, на месте Виктора Крама я бы запер вас дома, а то и вовсе разорвал бы помолвку: сначала Лонгботтом, потом Малфой... Удивительная неразборчивость, так и до панели недалеко, — он посмотрел на напрягшегося Драко, на побледневшую Гермиону и, злобно ухмыльнувшись, двинулся прочь. — Счастливо оставаться вам обоим.

— Не обращай внимания, Грейнджер, — медленно и тяжело проговорил Малфой. — Он пьян и не контролирует себя.

— Он почти трезв и полностью отвечает за свои действия, — добравшийся-таки до них Курт отчего-то неодобрительно покосился на Гермиону. — Что тут у вас произошло?

— Обычная семейная разборка, ничего особенного, — Драко чуть-чуть отпил из своего бокала. — Зачем вы его вообще сюда позвали?

Лицо Валленштейна потемнело:

— Он сам пришел. Вероятно, решил, что имеет право знать о том, как... а, неважно. Я с ним поговорю. Продолжайте веселиться.

— Нет-нет, я сейчас пойду, — поспешно вставила Гермиона. — Герр Валленштейн, я... я обещала Виктору быть сегодня пораньше дома. Извинитесь за меня перед герром Хаммелем, пожалуйста.

— Если так, то... — Валленштейн помолчал. — Герр Малфой, проводите фройляйн Грейнджер до телепортационного центра, будьте добры.

— Но мне здесь совсем рядом...

— На улицах в это время опасно, фройляйн. Всего доброго вам. Герр Малфой, вы вернетесь?

— Полагаю, что нет, — тот бросил короткий взгляд на Лестрейнджа, в одиночестве стоявшего в дальнем конце зала. — У меня тоже дела.

— В таком случае не смею вас задерживать.

Малфой кивнул, и они с Гермионой неторопливо вышли из здания. На улице уже почти совсем стемнело; начинали понемногу зажигаться фонари, некоторые лавочники запирали свои магазины, а по улицам к офису выдачи порталов спешили десятки человек. Молодые люди шли молча: Малфой, хмурясь, думал о чем-то своем, а Гермиона зябко куталась в мантию, пытаясь спастись от внезапно поднявшегося ветра.

— Извини, — заговорила она через какое-то время.

— За что ты извиняешься, Грейнджер?

— Эм... Из-за меня ты поссорился с братом...

Малфой усмехнулся:

— Это еще ничего. В нашу первую встречу мы вообще подрались.*

— Как это? — удивилась Гермиона.

— А вот так. Дело было в Варшаве; я схлестнулся в порту с одним оборванцем, который начал меня задирать. Потасовка закончилась не в мою пользу, и мне потом изрядно досталось от отца за неподобающее поведение, — Малфой сделал эффектную паузу. — А теперь представь степень моего шока, когда спустя два дня отец приводит этого самого оборванца и говорит, что это — мой двоюродный брат!

Гермиона прыснула, но тут же посерьезнела:

— Подожди, ты сказал — в Варшаве? Но Лестрейндж говорил, что жил в Германии...

— Не исключено, — пожал плечами Драко. — У их опекуна, кузена их отца, тоже были проблемы с законом, так что Сигнуса с сестрой носило по всей Европе. Мой отец долго пытался их разыскать, но нашел только летом девяносто пятого. Нашел и привез в Англию. Не скажу, что они были этому очень рады...

— Но вы же потом подружились?

Малфой скривился:

— Нет. Сигнус всегда меня терпеть не мог, а после одного случая так особенно... — он умолк и поджал губы. — Что-то я разоткровенничался с тобой, Грейнджер. Кстати, мы пришли.

— А... да? — Гермиона рассеянно скользнула взглядом по двери телепортационного центра. — Спасибо за то, что проводил, Малфой. Не ожидала от тебя.

— Не за что. И... Грейнджер?

— Да?

Малфой прикусил губу.

— Не думай, что я сменил приоритеты, но моя семья кое-чем обязана тебе и Поттеру, так что вот тебе мой совет: держись подальше от моего кузена, насколько это для тебя возможно. Сигнус — психопат, к тому же злопамятный, и я не знаю, что может взбрести ему в голову.

Гермиона кивнула и толкнула тяжелую резную дверь. Уж кого-кого, а ее не надо было предупреждать о том, что от Лестрейнджа-младшего ей нужно быть как можно дальше.

* * *

Как только Грейнджер скрылась из поля зрения, Драко облегченно выдохнул и достал сигареты: денек выдался не из легких. К курению он пристрастился пару лет назад, во время особенно тяжелого для семейства Малфоев периода. Мама сокрушенно вздыхала, отец морщился и твердил, что настоящий волшебник курит трубку или сигары, но никак не маггловское дерьмо, однако Драко было наплевать. Сигаретами, кстати, снабжал его тогда именно Сигнус...

Сигнус, Сигнус, Сигнус. Драко сбил пепел на вылизанную мостовую. Чего-то похожего на то, что произошло сегодня, он и ожидал: вчера он был у двоюродного брата в Берлине, передавал письмо от матери. Лестрейндж молча выслушал сбивчивые объяснения, взял письмо, а потом захлопнул парадную дверь перед носом кузена. Драко не без оснований подозревал, что послание Нарциссы отправилось в камин непрочитанным — равно как и десятки других до него. Юноша почти слышал чуть презрительный голос отца: «Оставь мальчишку, Цисси, это бесполезно. Пусть живет, как хочет».

В прошлом, в то время когда близнецы Лестрейндж жили у них в доме, эта фраза звучала очень часто. Нарцисса изо всех сил пыталась найти подход к племянникам, но тщетно — каждый раз она натыкалась на стену сдержанного презрения со стороны Сигнуса и вежливой злости со стороны Гвен. Воспитанные друзьями отца и матери, брат с сестрой тихо терпели все то, что для них делали «предатели»-Малфои, но и только. Ни о какой дружбе или, тем более, любви речи быть не могло. Они стали чуть ближе друг другу в один из самых напряженных периодов войны, незадолго до захвата Министерства магии — но ненамного и ненадолго.

Драко выпустил струю горького дыма в холодный осенний воздух. Гвен хотя бы была благосклонна к кузену: подначивала его чуть меньше, чем ее родной брат, без особой нужды не лезла в драку, даже улыбалась иногда. А Сигнус его всегда на дух не выносил.

И весьма явно один раз это показал.

Отец сидел в кресле, обессилено откинувшись на спинку и прикрыв глаза. Мать хлопотала вокруг него: Круциатус Лорда — это не шутки, а уж если учесть количество этих Круциатусов за последнее время... Сам Драко сидел в углу на стуле и не знал, куда деть руки от волнения. Ему чудовищно повезло: Нарцисса отправила его наверх за минуту до прибытия Повелителя и всего за этим последовавшего.

— Как Белла? — мать смочила губку в тазу с холодной водой и принялась по новой вытирать лицо отца. — Люциус, ты уверен, что ей не нужна помощь?

Тот кивнул, слегка поморщившись:

— Абсолютно. Лорд ее не тронул. Заглянул сначала в ее сознание, а потом сказал, что хватит с нее сегодня боли.

— Боли? — переспросил Драко. — Какой боли? С тетей Беллой что-то случилось?

Отец как-то странно посмотрел на него:

— Случилось, но не с ней. На рассвете умерла твоя кузина.

— Как?! — ахнула мать.

— Беллатрикс сказала — сердце не выдержало, — отец отвернулся к окну. — Я полагаю, или быстрый яд, или Авада.

— Люциус! Как ты можешь так говорить?!

— Ты как будто не знаешь их, Цисси. Надежды на выздоровление не было с самого начала. Им было проще убить девочку, чем смотреть, как она сгорает заживо.

Драко молчал. Гвен мертва, она умерла, ее больше нет — эта мысль никак не хотела укладываться у него в голове. Конечно, шансов на благополучный исход болезни было очень мало, здесь отец прав, но все-таки... вот так вот... неожиданно, неправильно, несправедливо...

— Я могу с ней попрощаться?

— Что? — встрепенулась мать. — А... да, конечно. Конечно, милый. Попрощайся с нею от всех нас. Мерлин мой, бедный ребенок... Скажи мне, Люциус, скажи, мало им того, что они сами погрязли в этом дальше некуда, так неужели же надо было и детей за собой тянуть?

— Тише, Лорд услышит...

Драко нарочито громко хлопнул дверью, заглушая окончание разговора. Причитания матери порядком поднаедоели ему за последнее время. Да и в самом деле, кто только может услышать...

В замке Лестрейнджей было сыро и тихо, пахло полынью и отчего-то вереском. С гудящей после аппарации головой Драко долго бродил по каменным лабиринтам неуютных, мрачных комнат — до тех пор, пока из-за очередного поворота на него не выскочил Рабастан.

— А ты тут чего забыл? — глухо рявкнул он.

— Я... — Драко запнулся: Лестрейндж явно был на взводе, а попадаться ему в такие моменты было опасно. — Я... проститься пришел...

— А, — Рабастан немного смягчился. — Ясно. Руди сказал, погребение через четверть часа — успеешь?

Драко кивнул.

— Они в малой гостиной. Поосторожней там — Сигнус себя вообще в руках не держит, — Лестрейндж сплюнул на пол и с горечью добавил, — и я его понимаю, драклы меня задери!

Лодка с телом Гвен стояла в небольшой, холодной и полутемной комнате — шторы были опущении, и свет давали только две чадящие свечи на столе. По левую сторону от лодки сидел на полу Сигнус, вцепившись руками в волосы и не отрывая взгляда от мертвой сестры. Казалось, он окаменел или замерз заживо: когда Драко подошел поближе, кузен даже не шелохнулся.

Смерть странно украсила Гвендолин. Исчезли черные круги под глазами, темные волосы вновь легли тяжелыми волнами, совсем как раньше, а на тонких губах все еще играла легкая полуулыбка, так редко появлявшаяся в последние дни. Кузина казалась младше своих неполных восемнадцати лет и не выглядела больше измученной — наоборот, она выглядела умиротворенной. Со стоны могло почудиться, что она спит.

Драко не знал, что сказать. Просить прощения ему было не за что, обещать, что отомстит... ха, да скорее Лорд самолично подставит себя под Аваду Поттера, чем он убьет Чарли Уизли. Единственное, что не давало Драко покоя — это их с Гвен разговор трехдневной давности, продолжать который теперь уже не имело никакого смысла.

— Покойся с миром, — наконец проговорил он и вплел в безжизненные тонкие пальцы сорванную в парке Малфой-мэнора черную розу. — Покойся с миром, и... мне очень жаль, Гвен. Правда. Если бы ты только дождалась нашей победы...

«Если бы ты только выслушала меня тогда, ты бы подумала, прежде чем лезть под заклятие Уизли. Наверное. В любом случае, сейчас это уже ничего не решает».

Он уже почти вышел из комнаты, когда буквально на пороге его догнал хриплый шепот:

— Драко...

Он обернулся. Кузен никогда — никогда! — не называл его по имени.

— Да?

Сигнус молча разглядывал застывшего в дверях двоюродного брата. Его собственная сгорбленная фигура казалась в свете свечей то ли химерой, то ли чудовищным, кое-как слепленным маленьким гомункулом.

— На ее месте должен был быть ты, — процедил он и вновь повернулся к покойной.

Драко затушил окурок ногой. Не то чтобы ему так была важна выскочка Грейнджер, но без ее показаний — ее и Поттера — он бы не выкрутился на суде. Но Поттер мертв, спасибо отцу Сигнуса и Гвен, а это значит, что надо помочь хотя бы Грейнджер.

А помочь — значит, держать от Сигнуса как можно дальше. Знать бы еще, что он задумал... Уж точно ничего хорошего.

И, насколько Драко смог подсмотреть его записи, пока кузен был на конференции, это нехорошее явно связано с Маховиком времени.

* — подробнее в фанфике "Первая встреча" серии "Детское время"

Народ, не в моих привычках вымогать отзывы... но этот фик мне дается нелегко. Очень нелегко. Поэтому хотелось бы знать ваше мнение об этой писанине.

P.S. Сам экшн будет, но нескоро, главы с пятой-шестой, я думаю. Пока что куча эмоций и непонятные схемы взаимоотношений ГГ.

Внимание: много Сигнуса. Точнее, вся глава Сигнуса.

Музыкальная тема главы: Мельница — Оборотень

Пробуждение наступало медленно. Очень медленно. Больше всего это было похоже на всплытие с большой глубины: в ушах нарастал давящий гул, откуда-то сверху сквозь плотную преграду пробивались звуки и отголоски запахов, а где-то высоко и вдалеке мутным ярким пятном маячил свет.

Где я? Что со мной?

Сигнус с трудом открыл глаза и сел. Виски ломило адски; отзвуки этой боли огненной струйкой сбегали по позвоночнику и отдавались во все уголки тела, а во рту было сухо, как в полуденной Сахаре. С местоположением все стало более или менее понятно: он лежал на диване в своем (теперь уже своем) кабинете в берлинском особняке, который они с Бертой занимали в последние несколько месяцев. С состоянием — тоже: мерзким, малопристойным, но, увы и ах, так или иначе знакомым большинству людей состоянием.

Какого лысого дракла я вчера так нализался?!

Память тоже возвращалась постепенно. Кажется, накануне он закончил очередную порцию расчетов для Хаммеля, потом обедал с женой, потом поехал в центр на конференцию...

Конференция. Крестражи. И доклад трижды проклятой грязнокровки о том, как летело в пропасть вслед за Темным Лордом все, что ему, Сигнусу, было дорого. И в первую очередь — его собственная семья.

Теперь он вспомнил. Вспомнил, как, цепенея от ужаса и злости, вслушивался в речь Грейнджер, стараясь выудить крохи необходимой для себя информации. Вспомнил, как каждое слово девчонки вонзалось в его мозг калеными иглами, чем-то жидким и холодным растекалось по венам и резало, резало наточенной дамасской сталью давно превратившуюся в ошметки душу. Вспомнил, как пил после этого — фужер за фужером, бокал за бокалом, пытаясь загушить всевозможным алкоголем щемящую тоску и лютое, бешеное желание сомкнуть руки на ненавистном горле, услышать, как хрустнут под пальцами хрупкие позвонки, увидеть, как из уголка рта бежит грязная, вонючая кровь; попробовать эту кровь, ощутить на языке ее горьковато-пряный привкус — привкус своей победы...

Нет. Нет. Нельзя. В конце концов, все, что ему нужно, он выяснил, а Грейнджер пускай пока радуется жизни. Недолго ей еще осталось это делать.

Сигнус поднялся на ноги и, шатаясь, подошел к зеркалу. Мда. Опухшее лицо желто-зеленого цвета, нетвердый взгляд, мятая одежда... Душ и свежий костюм были просто необходимы. Хорошо еще, что никто его не видел. Даже все рассказанное Грейнджер — не повод для того, чтобы напиваться практически до потери человеческого облика.

Когда Сигнус закончил приводить себя в порядок и спустился вниз, его ждала довольно неприятная неожиданность. В малой гостиной сидела с шитьем Берта. Никто не видел, ага. А про жену ты, никак, забыл. Хорош супруг и Глава Рода, ничего не скажешь — месяца после свадьбы не прошло, а уже пьешь хуже последнего маггловского грузчика. Внутренний голос, ехидный и саркастичный, подозрительно походил на голос матери; казалось, Беллатрикс даже с того света умудряется отчитывать непутевого отпрыска.

— Доброе утро.

Берта подняла голову, и Сигнус почувствовал, как его накрывает очередная волна сокрушительного стыда. Гвен бы сейчас рвала, метала и честила брата на чем свет стоит, не выбирая выражений и не стесняясь посторонних. Но Берта просто смотрела на него, смотрела своими пронзительно-голубыми, понимающими и терпеливыми глазами, и от этого становилось только хуже.

— Доброе.

— Я... — Сигнус сглотнул: в горле вновь пересохло. — Прости. Я вел себя вчера как последняя свинья.

— Я бы так не сказала, — Берта отрезала нитку и аккуратно завязала узелок. — Ты был пьян, это верно, но держался вполне достойно. Курт даже почти тебя не поддерживал, когда вы пришли.

— Так меня Валленштейн домой притащил?

— Ты пришел сам, — Берта все так же невозмутимо начала новый шов. — Своими ногами. Но он был с тобой.

Некоторое время они оба молчали; слышалось только размеренное щелканье иглы, прокалывавшей туго натянутую на пяльцах ткань. Сигнус неотрывно смотрел на девушку, сидевшую рядом с ним. Это твоя жена, говорил он себе. Когда-то она была внучкой Августуса Руквуда, его же лучшей ученицей, подругой твоей сестры, но сейчас она — твоя жена. Ты взял ее в жены перед людьми и магией, и ты отвечаешь перед ней за свои поступки. Она будет терпеть от тебя все — пьянки, скандалы, даже побои, если ты до такого опустишься, но не потому, что это — ее долг, а потому, что она любит тебя, сукин ты сын. А ты ее — нет. Признай это наконец, и прекрати обманывать ее и себя. Все эти годы тебе хотелось думать, что ты ее любишь, но на самом деле ты просто не желал терять удобную во всех отношениях партию. Если бы любил ее, ты бы думал о том, что с нею будет после того, что ты планируешь сделать. А ты не думаешь. То, то ты делаешь сейчас, ты делаешь только для себя, драклов эгоист. И не надо говорить, что так якобы лучше и для нее тоже.

— Ты просил, чтобы я кое-что прикинула для тебя, — спокойный голос Берты вытащил Сигнуса из тяжелых размышлений. — Я выполнила твою просьбу. Все выкладки там, у окна.

Юноша кивнул, подхватил с низенького журнального столика стопку исписанных пергаментов, пробежал их взглядом... и вздрогнул. Перечитал еще раз, уже внимательнее. На лице его, хмуром и угрюмом, медленно расцвела недоверчивая ухмылка:

— И это все?

— Да.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Но это... — Сигнус подрагивающими руками откупорил стоявшую здесь же бутылку вина, плеснул немного в фужер и нервно отпил. — Это слишком просто! Такого быть не может...

— Почему? Все сложное состоит из более простых элементов, тебе ли не знать, — Берта отложила вышивку. — Зелья в этом плане очень похожи на заклинания: измени один компонент в структуре — и изменится все действие.

— Старая школьная байка про волшебника Баруффино*, — пробормотал Сигнус. Его постепенно охватывало странное, злое ликование; Берта большая умница, она оказала ему неоценимую помощь. Грейнджер хочет вернуть в адекватное состояние растения вроде Молли Уизли? Да пожалуйста, он, Сигнус, даже немного поможет ей в этом. Но вот только эффект будет не совсем такой, какой ждет грязнокровка.

— Грейнджер? — оказывается, последние слова он произнес вслух. — Хочешь сказать, это как-то сможет ее уничтожить?

— Не только, — Сигнус глотнул вина еще раз. — Здесь нужна более широкая работа. Я постараюсь свести к одному моменту результат действия нескольких факторов, а это, — он постучал по пергаментам, — лишь один из них... В чем дело?

Берта молча поднялась с дивана и отошла в противоположный конец комнаты. Внешне она оставалась спокойной, однако во всей ее фигуре — руках, судорожно обхвативших плечи, враз поникшей голове, даже в волосах, неаккуратными прядями упавших на лицо — чувствовался какой-то внутренний надлом.

— А это... обязательно? — и голос у нее тоже дрожал, не сильно, но заметно. — По-моему, того, что ты сделаешь, более чем достаточно.

— Одно другому не мешает.

— Если у тебя все получится, у нее никогда и ничего не будет по-прежнему! — Берта быстрым шагом вернулась к мужу и положила руку ему на плечо. — Окажись от этого, Сигнус, прошу тебя. Если ты правильно проведешь ритуал, жизнь грязнокровки развалится и так...

— Да, но я этого не увижу! — Сигнус с такой силой стиснул бокал, что тонкое венецианское стекло лопнуло; осколки вонзились в ладонь, и по руке, смешиваясь с вином, побежала кровь. Горячая. Алая. Чистая. — А я хочу увидеть. Хочу увидеть, как она вернется в грязь, из которой вылезла, как она превратится в полное ничтожество, как она...

— Почему ты тогда не убьешь ее, хотя бы накануне ритуала? Ты ведь и этого хочешь, я вижу.

Сигнус облизал пересохшие губы.

— Опасно, — прошептал он. — И намного больше я хочу, чтобы эта тварь жила. Жила и вспоминала, как весела и счастлива была когда-то. Чтобы вспоминала и понимала, что ничего не сможет уже исправить.

Берта убрала руку. Отошла, вновь села на диван и коротко, прерывисто вдохнула немного затхлый, пахнущий старым бархатом воздух.

— В тебе полно ненависти, — сдавленно проговорила она. — Мерлин пресветлый, я люблю человека, сердце которого полно ненависти!

— Причем тут ненависть? — вспылил Сигнус. — Ты не знаешь, как это: потерять все сразу, все и всех, кто был тебе дорог! Ты не знаешь как это — видеть, что твой мир летит ко всем чертям, и не иметь возможности сделать хоть что-нибудь! Не знаешь, как это — остаться в мире совершенно одной!

— Ошибаешься, — тихо и горько ответила Берта. — Я очень хорошо это знаю.

Сигнуса как будто ледяной водой окатили. Ну и сволочь же ты, Лестрейндж. Она же была рядом с тобой все время — все это драклово время, пока ты грыз себя изнутри и строил планы мести девчонке Грейнджер; конечно, она знает, каково все это. Она потеряла деда — единственного дорогого ей человека, не считая тебя самого. Да и вообще ее жизнь не была особо радужной, если так посмотреть...

— Прости, — он сел рядом и взял ее за руку. — Яксли... они были недобры к тебе? Если так, Корбан заплатит за это, и его выродки тоже.

Родители Берты умерли, когда ей не исполнилось и полугода. Когда после первого падения Лорда по наводке Каркарова (ни дна ему, ни покрышки, предателю!) арестовали ее деда — Августуса Руквуда, девочку отдали Яксли — родне по матери. Корбан Яксли старался тогда всеми правдами и неправдами откреститься от темного прошлого, и наличие в семье подобной родственницы никак не могло его обрадовать.

Берта покачала головой:

— Нет. О нет. Просто они не уставали напоминать мне, что я... м-м-м, не совсем справедливо нахожусь у них на попечении, и мое содержание недешево им обходится, не говоря уже о подпорченной репутации... — она помассировала виски. — Давай не будем об этом. Что у тебя с рукой?

Сигнус и думать забыл о лопнувшем бокале и порезах на ладони, считая их слишком несущественными, однако Берта придерживалась другого мнения. Аккуратно промыв рану Агуаменти, она быстро и ловко наложила повязку с бадьяном — совсем как в прежние времена, когда Сигнус командовал отрядом молодых Пожирателей, а сама Берта помогала Трэверсу в его наполовину полевом лазарете.

— И все-таки ты хочешь...

— Да, — кивнул Сигнус. — Да, хочу. Не сейчас, месяца через полтора. У меня еще кое-чего не хватает.

Кое-чего основного. Того, что и поможет совершить переход. Я знаю, как этот предмет выглядит, знаю, что он находится здесь, в Германии, но вот где именно — понятия не имею. И, что самое паршивое, я никак не могу напасть на его след.

— Все ясно, — Берта с преувеличенной аккуратностью свернула остатки бинта и убрала их обратно в аптечку. — Через полтора месяца ты отправишься в прошлое, а я останусь здесь...

— Тебе не о чем будет беспокоиться, — отрезал Сигнус. — Завтра я встречаюсь с нашим поверенным. Как моя супруга, ты получишь этот дом, английское поместье, и все остальное состояние вместе с недвижимостью, так что работать тебе...

— Плевала я на деньги! — Берта повернулась к нему так быстро и яростно, что старинный диван жалобно скрипнул; глаза ее подозрительно блестели, но оставались сухими. — Я еще вполне молода и здорова, и могу обеспечить себя сама! Не в этом дело!

— А в чем?

В том, что ты оставляешь меня одну! За что? Ответь мне, за что? Что я такого сделала вам, тебе и деду, что бы оба меня бросили? У меня не было никого, кроме вас, никого и никогда, ты же знаешь это. Но все же, почему?

Она не произнесла ни слова — просто сидела, закусив губу и до побелевших костяшек сжимая кулаки — но Сигнус все равно услышал этот крик, исступленный и отчаянный. Он ни мог ответить ни на один из этих вопросов потому, что и сам не знал на них ответов. Он просто делал то, что должен был делать. Или думал, что должен.

— Так надо, — он мягко притянул ее к себе. — Послушай меня, родная. Все будет хорошо.

— Дедушка тоже так говорил, — Берта вывернулась из его рук и невидяще уставилась в стену. — Он гладил меня по голове, как маленькую, и говорил, что все будет хорошо, чтобы я шла с тобой и ничего не боялась... Где он теперь? Жив ли? Если нет... тогда, выходит, я даже не знаю, как он умер...

— Он знал, что, скорее всего, не вернется, и старался тебя успокоить, — возразил Сигнус. — Здесь другое. Я уверен, что у меня все получится. Все будет хорошо, Берта, — он придвинулся и взял ее лицо в ладони. — Ты мне веришь?

— Конечно, — не своим, ломким и тонким голосом отозвалась она. — Конечно, верю.

Лжешь. Не веришь. Потому, что я сам не верю. Что-то пойдет не так, я это чувствую. Но я смогу это исправить. Если бы не мог — вообще бы не стал браться за это дело.

Вслух, разумеется, ничего из этого не прозвучало. Сигнус поднялся и поцеловал жену в макушку:

— Я буду у себя. Если что-то понадобится — пришлешь домовика, ладно?

Берта кивнула, продолжая все так же смотреть в никуда. Сигнус был уже в коридоре, когда до него долетел тихий шепот:

— Сай...

Это не он. Так когда-то звали совсем другого человека. Злого, нелюдимого и диковатого мальчишку, скитавшегося по Европе вместе с сестрой и дальним родственником, потому что родители его сидели в тюрьме, а им самим и его сестренкой мог заинтересоваться британский Аврорат. Тот мальчишка мечтал о морях, интересных и страшных проклятиях, которые он будет снимать, когда вырастет, о мощных артефактах, которые он найдет, был не дурак подраться и презирал «бесполезное просиживание мантии» в различного рода офисах: Родовые бумаги — дело все же иное, хоть и не очень приятное. Сигнус Лестрейндж, добропорядочный гражданин, остепенившийся молодой человек и штатный сотрудник Мюнхенского филиала Международного бюро по разработке заклинаний к этому мальчишке не имеет ни малейшего отношения.

— Да?

Берта вскинула голову и посмотрела мужу в глаза — спокойно и прямо, как будто не была только что на грани истерики:

— Я жду ребенка. Твоего ребенка. Тебя это навряд ли остановит... но я хочу, чтобы ты просто об этом знал.

Сигнусу показалось, что в грудь ему врезалось что-то горячее и выжгло из легких весь воздух. Ребенок... К такому он не был готов. Совсем не был.

А что, если бросить все, мелькнула на краю сознания шальная мысль. В преисподнюю Грейнджер, ритуал и все остальное! Пускай уж эта девка доживает свой век симпатичной игрушкой богатенького мальчика — на большее она все равно не годна. Жить вместе со своей семьей, женой и сыном — а у Берты непременно будет сын, можно даже не сомневаться — разве не об этом ты мечтал всего полгода назад? Всего-то дел: связаться с английским поверенным, написать Люциусу, чтобы помог разобраться во всей этой каше, отправить британскому Министру прошение о возвращении — вы не светились особо нигде, так что ни суда, ни преследования, скорее всего, не будет... Ну, а дом в порядок привести, со счетами разобраться — разве это долго? Глядишь, воскреснет Род, вернет себе постепенно былое величие с твоей помощью...

Нет. Нельзя допустить, чтобы грязнокровка разгуливала безнаказанной. Тогда души его родителей, дяди и сестры никогда не обретут покоя и будут вечно скитаться между миром живых и миром мертвых. И потом, разве Гвен не заслужила права взять на руки своего ребенка, как и Берта? Разве Августус не заслужил права на спокойную старость после гибели сына с невесткой и Азкабана? Разве его, Сигнуса, мать не заслужила отдыха после войны, которую она вела четверть века и от которой, не будем лукавить, порядком устала? А ведь он может и должен это исправить...

Но сначала он должен все обдумать. И учесть новые... обстоятельства. А Малфою он писать не будет, вне зависимости от решения. Ни за что и никогда.

— Хорошо. Я понял.

Из комнаты донесся едва слышный полувздох-полувсхлип. Очевидно, Берта тоже кое-что поняла.

* * *

В кабинете было сумрачно и свежо — эльфы не стали раздергивать шторы, хотя окно открыли, да и вообще прибрались. Сигнус сел за стол, машинально провел кончиками пальцев по лакированному краю, по выцветающему зеленому сукну — надо бы обновить — и, откинувшись на спинку кресла, запустил пальцы в волосы. Дурацкая привычка, детская, но сосредоточиться раньше помогала неоднократно. Поможет и сейчас.

О крестражах Волдеморта среди Пожирателей знали немногие, лишь самые приближенные. Знала о них и семья Лестрейнджей, знал и Августус Руквуд. Вскоре после смерти Гвен Сигнус нечаянно услышал его разговор с матерью: старый невыразимец предполагал, что Лорд сходит с ума от того, что мальчишка Поттер уничтожает эти самые крестражи, и вместе с ними не только душу Повелителя, но и часть его разума. Беллатрикс тогда зашикала на друга, впрочем, без особого энтузиазма — при всей своей неуравновешенности она была женщиной умной, да и сама теория выглядела достаточно убедительной. Теперь, если сопоставить все происходившее в штабе с рассказом Грейнджер, можно было смело сказать, что дед Берты был прав.

А раз так... Сигнус крутанул настольный глобус. Он много читал об обряде, который собирался совершить; если определенной информации не было в публичном доступе, то это не значило, что ее не было нигде. О ритуале, иначе называемом Catenae ruptura*, было написано достаточно много и подробно, хоть и не вполне понятно — Сигнусу пришлось перерыть еще добрую четверть немаленькой фамильной библиотеки, чтобы разобраться с некоторыми понятиями. Если перекладывать суть с сухого языка древних фолиантов на обычный человеческий, все оказывалось более чем просто: Catenae ruptura работал по принципу хроноворота, разве что вместо оборотов песочных часов нужно было задать точные координаты момента, в который хочешь перенестись, а вычислить эти координаты достаточно непросто... Но, в отличие от хроноворота, Catenae rupturaсоздавался и проводился только определенными людьми — теми, кто считал, что будущее изменять нельзя... но если очень хочется, то можно.

Имел Catenae ruptura и ряд преимуществ перед тем же хроноворотом. Человек не был ограничен во времени — это раз, и мог не прятаться, боясь, что кто-то увидит его сразу в двух воплощениях — это два: ритуал переносил его в его же тело. Однако, за столь щедрые подарки приходилось дорого платить: маг, решившийся-таки провести Catenae ruptura, исчезал из первичной реальности, оставляя после себя лишь смутные воспоминания: да, мол, был такой... Где сейчас? Уехал куда-то, вернуться должен. Куда уехал — неизвестно, к кому и зачем — тоже. А если неудачник погибал в собственном искаженном прошлом, тогда и воспоминаний не оставалось — так, маячит что-то на границе сознания, да и только: великая магия сама латает подобные дыры, щадя при этом рассудок ею обладающих. Вдобавок ко всему, Catenae ruptura был достаточно сложен в самом выполнении: требовалось немало расчетов и формул, а также некоторое количество определенных артефактов...

Самого главного из которых у Сигнуса как раз и не было.

Но это временно. В любой стране мира найдутся люди, которые за хорошую плату приволокут тебе хоть самого Сатану, сдернув его с адского трона; найти небольшой, но достаточно сильный артефакт не составит для них труда. Сигнус об этом не беспокоился, как не беспокоился и об оплате — большинству ищеек было прекрасно известно, что Лестрейнджи весьма неплохо платили за интересующую их информацию, правда, не всегда так, как этого хотелось бы наемникам. На данный момент его волновало другое: в какой конкретно момент времени нужно отправляться?

Идеальным вариантом было бы, конечно, перенестись в октябрь восемьдесят первого и отговорить Лорда от похода к Поттерам, но: незадолго до падения Волдеморт в гостях у Лестрейнджей не бывал, а если и бывал, то в детскую точно не заглядывал. Да даже если бы и заглядывал, толку от этого не было бы; в то время Сигнус умел только кататься по полу в гостиной, вцепившись в хвост коту, орать чуть громче, чем сестра и лупить Рабастана погремушкой. Можно попытаться уберечь от уничтожения сами крестражи — дневник и кольцо он спасти не успеет, слишком далеко от них он был тогда. Впрочем, если верить кое-какой литературе, распад личности начинается после разрушения половины «якорей души», при условии, что их два или больше, так что потеря невелика. Если у Сигнуса получится сохранить все остальное...

А оно тебе надо? Зачем тебе Лорда-то спасать, кто он для тебя по крови? Вытолкни Гвен из-под заклятия Уизли, разыграй болезнь матери, чтобы ее временно удалили с передовой — и беги, беги с ними обеими подальше; отец не пропадет — сам выберется, да еще и дядьку вытащит. Подумай, как хорошо было бы безо всех этих рейдов, операций, погонь за Поттером... Вы наконец зажили бы мирно, как настоящая семья, не боясь потерять друг друга. Разве не этого ты хочешь?

Сигнус подавил желание истерически расхохотаться. Дурак. Какой же ты все-таки дурак. Как ты еще не понял — твоя семья и Темный Лорд связаны, связаны невидимой, но такой крепкой нитью, что, если ты ее порвешь, то все, кто тебе дорог, погибнут вновь. И мать, и дядя, и отец сделали борьбу под его знаменами смыслом своей жизни — ты примирился с этим и встал рядом с ними, так подумай, что случится, если им не за что будет бороться? Ты, помнится, думал об отдыхе для матери. Какой отдых? Она не сможет жить без своего лидера, без этой борьбы. Никто из них не сможет. Даже ты без нее сейчас не живешь, а существуешь. Расплата с грязнокровкой — не в счет.

Так что, дорогой, без Лорда, боюсь, ничего у тебя не выйдет. Спасешь его — спасешь и свою семью.

Свою семью...

Было бы глупо, очень глупо предполагать, что они стали семьей сразу. И Сигнус, и Гвен помнили отца с матерью, смутно, но помнили, и все же те люди, которых они встретили в гостиной Малфой-Мэнора сумрачным зимним днем, были для них чужими. Чужими были и они сами для старших Лестрейнджей: те, некогда передав в руки дальнего родственника двух полуторагодовалых ребятишек, признаться, совершенно не ожидали увидеть почти взрослых юношу и девушку. Дети и родители оказались по разные стороны пропасти длиною в долгие четырнадцать лет.

Можно было оставить все как есть: общаться друг с другом вежливо, но холодно, сохраняя дистанцию. Ни одну из сторон этот вариант не устраивал: слишком многое пережили и те, и другие, чтобы так просто отказываться от родной крови. Нужно было заново выстраивать невольно сожженные мосты, восстанавливать оборванные связи, но как?

Выход нашелся сам по себе. В один из вечеров близнецы проходили мимо библиотеки; из-за приоткрытой двери лился свет и доносились теперь уже знакомые голоса — Родольфус зачитывал вслух места из «Ежедневного пророка» и достаточно едко их комментировал, Беллатрикс и Рабастан не отставали. Не до конца понимая, что он делает, Сигнус шагнул в комнату; за ним, промедлив буквально на долю секунды, вошла Гвен.

Разговор стих мгновенно. Трое взрослых у камина и двое подростков в дверях рассматривали друг друга в звенящей, напряженной тишине, нарушаемой лишь треском дров. Наконец Гвен, пробормотав: «Мы... в общем... нам тут к школе надо», сдернула с полок первую попавшуюся книгу и плюхнулась в первое попавшееся кресло. Сигнус, смущенно пожав плечами, последовал ее примеру. Весь остаток вечера он делал вид, что читает, изредка поглядывая поверх книги на родителей и дядю; те, впрочем, хоть и возобновили обсуждение «Пророка», тоже то и дело посматривали то на мальчика, то на его сестру.

На следующий день все пятеро вновь пришли в библиотеку в одно и то же время. Но в тот раз не было ни лжечтения, ни споров об адекватности министерской верхушки. Как только Рабастан потянулся за газетой, а близнецы — за книжками, Беллатрикс, глядя в огонь, начала рассказывать какую-то историю из своего боевого прошлого. Неизвестно, для кого она говорила — для мужа и с деверем, которые были с ней рядом, но знали наверняка не все, для детей ли, которые ее почти не знали вообще — однако слушали ее не перебивая. Когда она умолкла, слово взял Родольфус.

Эти «походы» продолжались еще неделю.

На восьмой день близнецы сели чуть ближе к родителям, чем обычно.

На десятый день Сигнус, путаясь и сбиваясь, рассказал старшим о том, как лет в семь, в Дурмстранге, запутался в снастях и упал с борта учебного ялика. Никто, кроме Гвен, не засмеялся, только мать, сдув с лица темную прядь, сказала, что со всяким может случиться.

На пятнадцатый Гвен неуверенно хихикнула в ответ на очередную из баек Рабастана.

На тридцатый близнецы пересели к камину окончательно. И больше не отсаживались.

На сороковой день Беллатрикс осторожно, словно чего-то боясь, провела гребнем по тяжелым, антрацитово-черным кудрям дочери и заплела ей косу. Коса вышла неровной — у матери слегка дрожали руки — но Гвен отказалась расплетать ее даже на следующее утро, когда прическа вообще потеряла всякий вид.

На пятидесятый день брат с сестрой переехали ближе к покоям родителей...

К лету их уже никто не посмел бы назвать чужими друг другу. Вместо трех потрепанных жизнью волков и парочки озлобленных недопесков была теперь достаточно крепкая и достаточно отчаянная стая, членов которой, казалось, не могло сломить ничто. Когда после налета на Отдейл Тайн арестовали отца и дядю, Сигнус просто пришел к матери и спросил, что ему нужно делать как Наследнику Рода и будущему Пожирателю. Скептическое: «А сможешь?» проигнорировал и ответил: «Ты скажи — и я сделаю».

И делал, драклы побери! Мерз в засадах, копался в Родовых бумагах, ходил в рейды бок о бок с более взрослыми магами, если того требовал Повелитель... Гвен помогала матери вести хозяйство, вместе с Бертой ухаживала за ранеными в лазарете у Трэверса, выслеживала разных неприятных личностей; впоследствии, как следует изучив север, тайными тропами провожала беглецов из Азкабана в безопасные убежища. Сигнус помнил, как поджимала губы тетка Нарцисса, когда он сам или Гвен вваливались в Малфой-Мэнор, сбрасывали на драгоценный мрамор спален пропахшие грязью, кровью и дымом куртки и тут же уносились вновь, по каким-то другим делам. Плевать: не до манер тогда было, нужно было помочь матери всем, чем можно, по максимуму заменить собой тех, кто сидел в Азкабане. Беллатрикс непритворно протестовала против подобных «нагрузок», считая, что все хорошо в меру и загонять себя, пусть даже и на службе Темному Лорду, сыну и дочери вовсе не обязательно. Но вместе с тем она гордилась ими, хоть и не говорила этого вслух. Гордость чувствовалась в ее взгляде, направленном на детей, в жестах, когда она поправляла им одежду или волосы, даже в ругани, которой нещадно осыпала отпрысков, умудрившихся словить шальное Секо во время очередной операции. Непривычным к ласке и похвалам Сигнусу и Гвен хватало этого с лихвой.

Во время штурма Министерства близнецы Лестрейндж сражались бок о бок с родителями и, надо признаться, сражались куда лучше некоторых взрослых магов. И полгода, целых полгода после победы Сигнус был счастлив — у него наконец-то было то, о чем он мечтал всю жизнь: дом и семья.

А потом начался обратный отсчет.

Сначала не стало Гвен. Сильная и здоровая семнадцатилетняя девчонка сгорела в три дня от неведомого проклятия. Она никому никогда и ничего не хотела уступать, даже брату-близнецу. Не уступила она и права умереть первой в семье.

Потом погибла мать. Погибла так, как хотела — в бою, но против кого? Против грязной свиноматки, удачно пустившей Ступефай*. Азкабан подорвал здоровье Беллатрикс в целом, однако основательнее всего ударил по сердцу; каждая битва, большая или малая, грозила обернуться для нее инфарктом или чем похуже. Сигнус изо всех сил хотел думать, что Молли Уизли просто повезло, но увы: куда меньшее магическое мастерство против болезни — чаши весов уравнялись, и все было по-своему честно.

Рабастан понимал, что второй раз пожизненное ему не дадут, а Поцелуй дементора — не лучшая из перспектив, и решил проблему нетривиально. Авроры наверняка были рады найти при очередном обходе безжизненное тело в петле на решетке одной из камер.

Отец... отец вовсе не хотел умирать. Он хотел, в случае проигрыша, перебраться в Берлин, выждать и понемногу восстанавливать влияние Рода в Европе и Англии. «Я прибуду со дня на день», — писал Родольфус сыну. «Не беспокойся за меня — миновать границы я сумею. Только закончу кое-какие дела». Сигнус знал, что это были за дела — рыжая свинья и ее семейка. По иронии судьбы, Лестрейндж-старший отослал это письмо в день злосчастного посещения «Норы», и Сигнус получил его уже после смерти отца...

Вот тогда-то он и понял, что остался один. Совсем один. Но если раньше у него была Гвен, то теперь не было никого. Только воспоминания и ненависть.

То, чем он сполна хотел одарить грязнокровку, прежде чем все исправить.

* * *

— ...Вернись домой! Вернись домой!

Сигнус вздрогнул. Крики доносились с улицы: какая-то мать звала свое чадушко, вздумавшее в неурочный час проявить тягу к прогулкам. Как же не вовремя...

— Вернись домой! Вернись!

Нет!

Сигнус зажмурился изо всех сил. Говорили, что Грейнджер страдает кошмарами — что ж, не она одна. Вот только кошмары Сигнуса не оставляют его даже днем.

— Гвен, вернись домой! Пожалуйста, вернись домой!*

Он стоял на коленях около смятой постели, сжимая в руках хрупкое, безжизненное тело. В комнате терпко пахло сонным зельем и неуловимо — смертью; этот приторный запах исходил от шелковистых черных волос, от мягкой полупрозрачной кожи, зловонным осадком оседал на приоткрытых, искусанных в кровь губах. Гвен улыбалась, но что толку в этой улыбке, если она — последняя?

«Сестренка, прошу тебя...»

Ответа не было. Сигнус выпустил то, что некогда было его кровью, его душой, его более вспыльчивой и бесшабашной половиной, и побрел прочь, не разбирая дороги.

«Ты теперь один...»

Очнулся он в поле, недалеко от замка. Прошлогодний вереск сухими стеблями путался под ногами; уже стемнело, и на небе зажглись первые звезды. Сигнус с ненавистью запрокинул к ним голову: вон он, ублюдок, и искать не надо — сияет чуть ли не ярче всех. Око за око, так называемые светлые тоже чтут этот закон. Мама забрала у него жизнь, он забрал у нее ребенка. Но почему, почему это проклятое небо не обрушилось, почему этот предатель не катится по траве гаснущим окурком, а продолжает сверкать, что твой сикль?

— Верни, — с яростью прошипел Сигнус, смаргивая наворачивающиеся слезы. — Верни ее! Она ни в чем не виновата! Верни мою сестру, слышишь, мразь? Слышишь?!

Ни звука — только деревья шумят пустыми ветками вдали. А чертов Сириус продолжает светить все так же ярко.

То, что сестра умерла, Сигнус понял не тогда, когда ее хоронили. И даже не тогда, когда случайно зашел в ее комнату и увидел белые чехлы на мебели и белую простынь на зеркале. Он понял это тогда, когда, идя на рыбную ловлю месяц спустя, по привычке разломил захваченную из дома буханку хлеба на две части... и сообразил, что вторую половину отдавать некому. В тот день до лодки и снастей Сигнус Лестрейндж так и не дошел.

Сегодня ночью, в алкогольном полубреду, она вновь ему снилась: черноволосая девочка в венке из алых роз на фоне горящего дома. Она... и другая, белокурая скромная умница в светлом фартуке, приносившая деду чай в лабораторию. Этой умнице решил некогда сделать подарок рыжий замкнутый однокурсник-дикарь: нарвал белых роз в парке Дурмстранга, в кровь исцарапав себе руки, и умница после только вздыхала, перебинтовывая ему руки и не обращая внимания на цветы. А мальчишка скалился, как ненормальный, от счастья...

Сигнус стиснул зубы. Того мальчишки больше нет, он мертв, он умирал четыре раза: первый раз — вместе с сестрой, в ее спальне, во второй — с матерью в Большом зале Хогвартса, в третий — с дядей в казематах Аврората и в четвертый — с отцом, в хлеву у предателей крови. Белокурая умница пытается воскресить этого мальчишку, но безуспешно: он воскреснет тогда, когда воскреснет его семья.

За окном раздались шелест крыльев и негромкое уханье. Сигнус отодвинул штору: на подоконнике, кося янтарным глазом, сидела невразумительного цвета тощая сипуха с привязанным к лапе клочком пергамента. Странно. Кто бы это мог ему писать?

Никаких вредоносных чар на письме не было. Порталом оно тоже не являлось. Пожав плечами по окончании проверки, Сигнус побежал глазами по неровным, заляпанным жиром и кляксами строчкам:

«Мне стало известно, что один молодой лорд очень хочет знать о местонахождении одного важного для него предмета. Если милорд не передумал, пусть отправит ответ с этой же совой; информация не будет дорого ему стоить, всего-то двести галеонов. Если же передумал, то пускай уничтожит это письмо как можно скорее».

Сигнус в который раз за день почувствовал, как из него вышибает дух. Правду говорят, уж если обращаешься к богам с просьбой, так формулируй ее конкретно. Просил-просил послать хоть малейшую весточку — получите, за что боролся, на то и напоролся. Причем в тот самый момент, когда начал сомневаться, стоит ли игра свеч!

Вдруг засада? Нет, непохоже. Кому и зачем он тут нужен? У Уизли не осталось родственников, у грязнокровки не хватит на подобное ума, у Лонгботтома тоже. У его бабки хватить может, она та еще старая карга, но Августе Лонгботтом проще приехать и плюнуть Сигнусу в лицо, чем продумывать идею с подставой. Больше врагов у него нет. Те, кто терпеть его не мог в школе, предпочитали не связываться даже сейчас.

Хорошо, если это не засада, то что ему теперь делать?

По всем законам чистокровных он должен был отказаться. Должен был опустить Грейнджер ниже всякой канализации и на этом успокоиться. Должен был остаться оберегать жену и нерожденного ребенка...

О, Мордред, да почему он все время что-то должен делать? Почему он не может делать то, что ему хочется?

Хочется ему одного. Семью. Но теперь семья — это две разные вещи. С одной стороны это подтрунивание Рабастана, снисходительная улыбка матери, долгие разговоры с отцом и песни Гвен. С другой — мягкий лен волос под руками, огромные голубые глаза... «Я жду ребенка, Сигнус. Твоего ребенка».

Мордред и Моргана, помогите мне выбрать!

Жена и сын будут у него в обоих случаях. Родители, сестра и дядя — только в одном.

Тощая сова взлетела вверх, в серое германское небо. На оборотной стороне пергамента, привязанного к ее лапе, стояло всего два слова: «Где и когда?».

* * *

Бар «Голова гнома» мог по праву считаться самым грязным и обшарпанным во всем Берлине. Чертыхаясь сквозь зубы и переступая через упившихся в зюзю забулдыг, Сигнус прошел, придерживая край капюшона, мимо веселящихся завсегдатаев заведения и присел за третий столик слева от стойки.

— У м-миня тут встреча н-назначена, п-приятель, — пробулькал неопрятного вида тип, уже обретавшийся за ним. Сигнус слегка приподнял капюшон:

— Не со мной ли?

— О! — тип моментально протрезвел. — Герр... э-э-э...

— Зовите меня просто милорд, милейший. Я слышал, у вас есть какая-то информация о Камне...

— Тихо! — пьяница прижал палец к губам. — Мало ли... Есть-есть, не сомневайтесь. Штуковина эта находится туточки, в Берлине. А вот где именно, вы узнаете тогда, когда мои кровные мне отдадите.

Сигнус молча выложил на грязную столешницу мешочек с деньгами. Алкаш прикинул его в руке, развязал, достал одну монету и попробовал ее на зуб:

— Надо же, чистое золото. Не обманул милорд, все оно, как есть, я его прям по весу чую, — посинелые от спирта губы расплылись в щербатой ухмылке. — Недалече ваша хренота, в паре кварталов отсюда, в лавке старого Шмитмана.

— А не врешь?

— А на что мне врать?

— Чтоб заработать две сотни галеонов и смыться.

Алкоголик рассмеялся:

— А вы из подозрительных, однако. Кабы вы знали кого из нашего брата, он бы вам как на духу сказал, что Бритый Ханс никогда не врет, — он стукнул себя кулаком в грудь. — Как пред Всевышним! Никогда не врал и чужого не брал! И не буду!

Сигнус выдержал паузу, чтобы не рассмеяться:

— Хорошо. Моя благодарность в твоем кармане. Ты хорошо поработал.

Ханс еще раз двинул себя по выступающим ребрам и, пошатываясь, пошел прочь. Сигнус отсчитал про себя пять минут и последовал за ним.

Горе-информатор назначил встречу поздно вечером, когда добропорядочные жители магического Берлина уже спят, а на улицы выползает всякое отребье. Зря. Очень зря. Сигнус и впрямь рассчитывал заплатить ему сполна — но немного другим способом.

Уйти далеко Ханс не успел. Сигнус обнаружил его буквально через пару подворотен, неподалеку от еще одного притона. Что ж, честно заработанные деньги нужно потратить, с этим не поспоришь.

Пьяньчуга немало удивился, когда из пустоты перед ним возникла фигура в длинном черном плаще:

— Эй, мужик, тебе че...

Договорить он тоже не успел: остро заточенный клинок вошел ему прямиком в сердце. Хороший свидетель — мертвый свидетель, так Сигнуса еще отец учил а уж он-то в этом знал толк. Юноша вытащил нож, наскоро обтер его о дерюгу рубашки убитого, и, обшарив карманы, достал деньги и парочку мелочей, которые отправятся в ближайшую канаву через несколько перекрестков. Если делом заинтересуется местный Аврорат, то ничего особенного не найдет — обычная разборка бомжей, только и всего.

Лавка старьевщика «Шмитман и Ко» на самом деле оказалась буквально в паре кварталов от «Головы гнома». Стеклянная дверь была заперта, однако сквозь слой грязи пробивался свет. Значит, хозяева пока не спят...

— Алохомора!

У притолоки тихо тренькнул колокольчик. Старый еврей, дремавший на табуретке в углу лавки, подскочил и уставился на вошедшего:

— Молодой человек, шо вы забыли здесь в такое время?

— Ничего особенного, — усмехнулся Сигнус. — Акцио, Камень Времени!

Сбоку раздался треск. Нечто завернутое в ветхую ткань проломило один из ящиков и, пролетев по воздуху, упало Сигнусу в руки. Нечто не очень тяжелое, твердое, по форме напоминающее песочные часы. И, судя по голубоватому свечению, проступающему даже сквозь несколько слоев ветоши, настоящее.

Вот и все. Больше ему здесь нечего делать.

Старый еврей кашлянул:

— Молодой человек, послушайте старого Абрама. Я много жил на свете и много знаю, в том числе и для чего используется этот камешек. Вы таки можете творить в прошлом все, шо возжелаете, но запомните: только смертью можно выкупить жизнь.

Сигнус улыбнулся. Спокойно и мирно, как будто не вламывался никуда практически посреди ночи.

— Я понял вас, господин Шмитман. Авада Кедавра.

Прочь, прочь отсюда. Прочь от зловонных улочек, трупа старика на табуретке и излишне любопытных глаз. Но сначала...

— Инсендио!

Лавка вспыхнула, как спичка. Сигнус поспешно спрятался в проулке на другой стороне улицы, наблюдая за тем, как из соседних домом начали выбегать люди, как они стали поливать пламя Агуаменти, как кто-то попытался проникнуть внутрь горящего дома, но неудачно — об этом свидетельствовали рухнувшая балка и отчаянный вопль... Наблюдая и по-прежнему улыбаясь. Все, что нужно, он достал, осталось только рискнуть. А получится или нет — не так уж и важно.

В любом случае он скоро будет со своею семьей.

* — Флитвик про это рассказывал в ФК.

* — с латыни: "Разрыв цепи"

* — я без понятия, чем там в Беллатрикс засветила Молли...

* — фраза и часть эпизода нагло спи... стырены из одной очень хорошей книжки у одного очень годного персонажа. Кто поймет, из какой и у кого — тому блэкджек и шлюх)

Господа-товарищи-граждане читатели фанфика. Искренне прошу прощения за долгую (даже очень) задержку. Этот фик дается мне тяжело, а конкретно эта глава — мой персональный дементор: высосала мозг, душу и эмоции в процессе написания. Принимаю тапки, но только мягкие — еще очень хочу жить. Но лучше, конечно, конструктивную критику. И да, инцеста тут нет. И намека на инцест нету тоже.

Тема Сигнуса и Драко: Ромео и Джульетта — Дуэль Тибальта и Меркуцио

— Опять?! — фарфоровая чашка с забавным рисунком подпрыгнула и раскололась от мощного удара кулаком по столешнице. — Герм-ивонна, это переходит всяческие границы! Я немедленно иду к…

— Виктор, успокойся, — Гермиона потерла переносицу, машинально отмечая расплывающееся по белоснежной скатерти коричневое кофейное пятно. — Не надо никуда ходить. Я думаю, ничего серьезного в этом нет.

— Ничего серьезного? — Крам вскочил со стула и нервно прошелся по кухне. — Герм-ивонна, мне кажется, ты чего-то не понимаешь. Это уже не просто неприязнь, это… это уже угроза твоей жизни, в конце концов. Мне очень не нравится вся эта ситуация. Ты уверена, что тебе так уж нужна эта работа?

Гермиона прикрыла глаза. Каким-то образом Виктор узнал о том, что произошло позавчера на конференции, и решил, что его невесту пытались убить. Гермиона этого не отрицала — кое-кто хотел этого добрых полтора года — но на тот момент ее жизни ничего не угрожало. Слишком много было свидетелей вокруг, а ее враг все же достаточно осторожен.

— Как его зовут?

— Кого?

— Герм-ивонна, не надо. Я хочу знать, как зовут ублюдка, посмевшего тронуть мою любимую женщину, чтобы потом найти его и преподать пару уроков.

— Да не трогал он меня… — начала было Гермиона, но, наткнувшись на взгляд юноши, сдалась. — Хорошо. Сигнус Лестрейндж его зовут.

— Лестрейндж, Лестрейндж, — задумчиво проговорил Виктор. — Черт побери, знакомая фамилия…

— Естественно, знакомая. Я думаю, даже в Европе известно о делах его семейки, — Гермиона восстановила чашку и, поднявшись, подошла к плите — налить себе еще кофе. — Да и я тебе про них кое-что рассказывала.

— Я не об этом. Погоди, — Крам призадумался. — Он, случайно, не рыжий такой, худощавый?

Рука Гермионы замерла над кофейником.

— Да. Ты его знаешь?

— Ну, как знаю… — Виктор поскреб подбородок. — Виделись пару раз в школе. Я как раз учился на последнем курсе, когда он перешел на четвертый, так что особо мы не пересекались.

— И… что он из себя представлял?

— Да ничего. Мальчишка как мальчишка. Темными Искусствами рано увлекся, ну да не он один, — юноша чуть нахмурился, припоминая. — Говорю же, мы не общались. Он мелкий слишком был, и у них там была своя компания: он сам, потом троица Долоховых, девочка с ними еще повсюду таскалась, черненькая такая…

— Я слышала, у него была сестра.

— А, тогда, наверное, это она. Постой, ты сказала «была»?

— Вроде бы она умерла, — Гермиона осторожно поставила чашку на блюдце. — Я точно не знаю, слышала краем уха… Ты не в курсе? Ты же сам говорил, что в Дурмстранге все друг друга знают.

Крам покачал головой:

— Это так, да, но о Лестрейнджах я после выпуска ничего не слышал. Один раз, правда, когда я приезжал в школу к друзьям, мне сказали, что их вроде бы забрали в Англию какие-то родственники, но и все.

Мой отец нашел их и привез домой только летом девяносто пятого. Не могу сказать, что они были очень этому рады…

— Зачем ты вообще спрашиваешь о них, Герм-ивонна? — Виктор оперся локтями о стол и внимательно посмотрел на девушку. — Зачем тебе это?

— Просто хочу понять, с кем именно я имею дело.

Не то чтобы она совсем этого не знала… но картинка была явно не полной без некоторых подробностей. Почему Лестрейндж так сильно не любит своего двоюродного брата? Только из-за того, что Малфой-старший остался на свободе, в то время как отец, мать и дядя Сигнуса оказались в Азкабане? Глупость какая-то, здесь нужны причины повесомее. И почему почти все его мысли — о сестре? Да, близнецы часто сильно привязаны друг к другу, Фред и Джордж, земля им пухом, были живым подтверждением этому, но чтобы настолько…

Гермиону бросило в холодный пот. То, как Лестрейндж говорил о покойной сестрице, там, у памятника Уизли… о сестрах так не говорят. Даже о любимых. Даже если своя собственная жизнь — ничто, по сравнению с их жизнью.

Нет, нет, нет, быть такого не может!

— Ты имеешь дело с человеком, который хочет твоей смерти. Все остальное не имеет значения, — широкие ладони мягко скользнули по плечам девушки, по ее груди, переместились на талию и прижали к чему-то огромному, сильному и доброму. — Милая, пожалуйста, не думай о нем. Я сам разберусь, не хочу, чтобы ты пострадала вновь.

Гермиона машинально кивнула. Как бы ты сам не пострадал. Я-то хоть знаю, чего можно ожидать от этого ублюдка, а ты — нет. Кроме того, он будет только рад заполучить тебя вместо меня; как же, такой шанс причинить проклятой грязнокровке еще больше боли!

Нет, дорогой. Даже не думай в это соваться. Сама справлюсь.

Впрочем, долго поразмышлять на болезненную тему Гермионе не дали.

— Виктор!

— Что?

— Виктор, ну… ну перестань, — Гермиона деланно нахмурилась, ерзая в теплом кольце рук жениха: его большие пальцы — крепкие, сильные, с намозоленными древком метлы подушечками — ласково и осторожно поглаживали ее живот. — Ай, мне же щекотно!

Крам тяжело вздохнул и зарылся носом ей в волосы:

— Мы слишком мало времени проводим вместе, Герм-ивонна. Видит Мерлин, я хотел бы, чтобы его было больше, но…

Она слишком хорошо поняла за последний год, что именно означают эти слова.

— Опять игра? Но у тебя же отпуск до февраля!

— Я знаю. И все знают. Но запасного ловца сбил бладжер на тренировке; бедняга не успел подстраховаться и упал слишком неудачно. На его лечение понадобятся месяцы, так что придется мне выйти на поле, а тебе — справлять ваше Рождество в одиночку, — Виктор мягко поцеловал девушку в висок. — Ничего. Зато Новый год встретим вместе и уже одной семьей.

Гермиона блаженно зажмурилась, откидывая голову ему на плечо. Если бы кто-нибудь лет пять назад, перед Святочным балом, сказал ей, что резкий и грубоватый на вид ловец болгарской сборной может быть таким мягким, терпеливым и ласковым — не поверила бы. Да и кто мог сказать? С самим Крамом она практически не общалась до самого бала, с его друзьями — тем более, а с Гарри они, несмотря на Турнир, тоже почти не пересекались…

Гарри. Гарри и Рон. Это будет второе Рождество, начиная с двенадцати* лет, что она будет встречать без них — без них самих и без их писем. Первое, год назад, запомнилось отрывками: Гермиона тогда, практически на краю беспамятства, заперлась в дорогом, но безликом номере отеля где-то на Лазурном Берегу, сидела на полу, пила шампанское, перебирала школьные фотоальбомы и плакала, плакала, плакала, не сдерживаясь впервые за долгое время. Потом брала в руки дохогвартсовские снимки — обычные, немагические — и плакала вновь: память родителям она так и не вернула — не смогла после «Норы» не поддаться волне дикой паники и такого же дикого страха за единственных дорогих людей на свете. Пусть уж лучше живут на краю земли, пусть не помнят свою единственную дочь, зато будут в безопасности.

Но старые карточки сами лезли в руки, от одиночества и горя щемило где-то под сердцем, а истерика раз за разом накатывала девятым валом. Так продолжалось примерно до полуночи — до того момента, пока в дверь не постучали, и на пороге не появился смущенный Виктор с большим букетом кремовых роз. Тот самый Виктор, который сумел убедить ее, что жизнь не закончилась, даже наоборот. Тот самый Виктор, который сумел вытащить ее из черной депрессии и отогнать мелькавшие было мысли о самоубийстве.

Не дай Мерлин, с ним тоже что-то случится.

— Значит, никаких игр целый месяц после свадьбы. Обещаешь?

— Значит, никакой работы целый месяц после свадьбы. Обещаешь? — полушутливо ответили откуда-то сверху. Гермиона хихикнула, но тут же помрачнела:

— Тогда сейчас придется включать авральный режим. Валленштейн хочет, чтобы испытание проекта прошло на Рождество, а мы сделали только половину всех расчетов.

— Зачем такая спешка? — Крам недовольно отстранился от невесты. — Рождественское чудо они хотят миру явить, что ли? Кстати, мистер Лонгботтом оставил тебе документы для Молли. Ее же включили в число тех, на ком будут тестироваться ваши… разработки, так?

— Да. Спасибо, что передал.

О том, скольких нервов стоило Шеклботу добиться того, чтобы миссис Уизли внесли в список первых пациентов (уж лучше так, чем «подопытных»), а Невиллу — оформить все нужные бумаги, Гермиона предпочла промолчать. Конечно, по отношению к самой Молли это было не очень-то красиво, но попробовать стоило. К тому же целители из Святого Мунго, осматривавшие ее перед окончательным решением, чуть ли не в голос заявили, что ни ритуал, ни заклинание, ни даже зелье вряд ли помогут, а хуже… хуже уже точно не будет, так что и терять нечего.

Но все же Гермиона была уверена, что у них все получится. Молли поправится, обязательно поправится, не может не поправиться. Виктор отыграет этот несчастный матч и будет на какое-то время совершенно свободен от квиддича и всего, что с ним связано. Невилл вернется домой, к ждущим его Ханне и миссис Лонгботтом. И тогда все наконец-то будет хорошо.

* * *

Как ни странно, но никого из начальства на рабочем месте не оказалось. Обескураженная этим, Гермиона обратилась к секретарше:

— Гретхен, вы не знаете…

— Герр Хаммель и герр Валленштейн отбыли по срочному вызову, фройляйн Грейнджер, — спокойно ответила та. — Если у вас что-то срочное, могу передать вам координаты для аппарации. Туда сейчас отправляются и наши сотрудники.

Гермиона задумалась. Зачем вызвали Хаммеля и Валленштейна, тем более так срочно, никто не знает, так что неизвестно и когда они вернутся; документы Молли же нужно было передать кому-нибудь из них как можно скорее. Можно, конечно, пойти к себе, но тогда ни в коем случае нельзя оставлять бумаги на рабочем столе — с Лестрейнджа всякое станется. А носить все время папку с собой не очень удобно.

— Да, будьте так любезны.

Когда после переноса мир перестал крутиться перед глазами, а желудок — пытаться вытолкнуть из себя завтрак, Гермионе до ужаса захотелось ущипнуть себя, и как можно больнее. А еще лучше — ткнуть в ладонь чем-нибудь острым, иголкой, например, только чтобы понять, что то, что она видит — не галлюцинация и не очередной кошмар.

Пепелище, расстилающееся как минимум на километр вокруг. Кое-где — обгорелые остовы домов и мебели. Несколько обуглившихся трупов на жирной золе — видимо, кто-то все же не успел выскочить из пожара. Спокойные, жутковато деловитые авроры — в немецкой, правда, форме — бродящие посреди этого ужаса и отмечающие только им понятные детали. Для полноты картины не хватало лишь черепа со змеей над головами.

— Фройляйн Грейнджер! — к ней уже катился раскрасневшийся Хаммель. — Фройляйн Грейнджер, что вы здесь делаете?

— Мне нужно было передать вам кое-что… Герр Клаус, что здесь произошло? Где мы находимся?

— Мы в Берлине, фройляйн. Что произощло… сами видите, — Хаммель развел руками. — Квартал был старый, далеко не благополучный, дома деревянные… какой-то один загорелся, а в результате нескольких улиц как не бывало. Теперь аврорат пытается выяснить, где именно и из-за чего возник пожар.

— А что здесь делают наши люди? — Гермиона успела разглядеть среди авроров несколько смутно знакомых лиц в штатском.

— У нас достаточно крупный экспертный отдел, фройляйн. Аврорат направил к нам запрос потому, что…

— Потому, что не справляется, — подхватил подошедший пожилой мужчина с нашивками старшего аврора. — Грех не воспользоваться помощью подобной организации, особенно когда она практически под рукой. Ну, не хмурьтесь, Клаус, не хмурьтесь, это была неудачная шутка. Кстати, фройляйн, — он повернулся к Гермионе, — вы тоже можете помочь следствию; даже с вашими сотрудниками нам катастрофически не хватает рук, слишком большой была площадь возгорания. Вы ведь владеете чарами обнаружения остаточной магии?

Девушка кивнула. Этим чарам она научилась еще до похода за крестражами — так, на всякий случай.

— Вот и отлично. Если вас не затруднит, проверьте вон тот участок. Сдается мне, что не от спички все это полыхнуло… Что там такое, герр Курт?

Вспахивая лакированными ботинками еще чуть теплую золу, к ним спешил чем-то разозленный Валленштейн. За ним так же быстро шла, почти бежала молодая женщина — на вид примерно ровесница Гермионы или чуть старше, в дорогом темном пальто и такой же шляпке. Она (женщина, не шляпка) что-то терпеливо, но настойчиво втолковывала своему спутнику, но тот только отмахивался в ответ.

— Нет, нет, и еще раз нет! — выпалил он, подойдя к Гермионе и прочим. — Даже не проси, я тебя туда не пущу. Это может быть слишком опасно… Прошу прощения, герр Клаус, — Валленштейн сдержанно кивнул начальнику и натянул на лицо привычную маску холодной вежливости. — Небольшое недоразумение…

— Недоразумение? — его собеседница удивленно вскинула светлые брови. — Помилуйте, герр Курт, я бы так не сказала. Добрый день, герр Хаммель, герр Форсгаузер.

— Добрый день, фрау, — старый аврор слегка приподнял фуражку в знак приветствия. Гермиона потихоньку скосила глаза и увидела на безымянном пальце незнакомки массивное старинное кольцо — та была замужем и явно не за магглорожденным или полукровкой. — Что привело вас сюда?

— По радио передали о том, что случилось, — девушка нервно теребила в руках изящные перчатки. — Сказали, что сгорел почти весь этот квартал, что ваши люди не успевают разбирать завалы… Я подумала, может быть, вам нужна помощь?

— От здорового человека, — вмешался Валленштейн. — Господа, еще раз прошу прощения. Это моя старая знакомая, и сейчас она немного не в том состоянии, чтобы…

— Я достаточно хорошо себя чувствую, герр Курт. Благодарю вас за заботу.

— Берта! — Валленштейн чуть не зубами скрипел от бессильной злости. — Твой муж этого не оценит!

— Мой муж — взрослый человек, и он прекрасно понимает, что я вполне способна позаботиться о… — Берта запнулась. — Позаботиться о себе.

— Полно вам, Курт, — добродушно прогудел Форсгаузер. — Мы приветствуем подобную сознательность у наших граждан, вам ли с герром Хаммелем об этом не знать? Конечно, мы примем вашу помощь, фрау…

— Лестрейндж. Альберта Лестрейндж, к вашим услугам.

Гермиону как будто ледяной водой окатили. Еще одна?! Этот мерзавец Сигнус что, еще и женат?

Кажется, именно так и было. Просто удивительно, как отец и сын Лестрейнджи, настолько похожие внешне, выбрали для себя настолько же таких разных женщин. Беллатрикс до Азкабана была настоящей красавицей — среднего роста, смуглая, темноглазая, с точеной фигурой, правильными чертами лица и целой копной блестящих черных кудрей; кроме того, она обладала поистине дьявольским темпераментом, также придававшем ей своеобразного обаяния. Женщина-огонь, женщина-боец, столь же прекрасная, сколь же опасная и жестокая; такие, как она, не могут потеряться в толпе — толпы для них просто не существует: вместе с красотой, увы, зачастую прилагается и одиночество.

Берта Лестрейндж выглядела полной противоположностью покойной свекрови. Рослая и крепкая, но без мужеподобности, этакая Брунгильда со старинных иллюстраций «Песни о Нибелунгах». Крупные нос и губы, чересчур выпуклый подбородок, большие голубые глаза — казалось, что какой-то художник взял самую широкую кисть и написал это лицо технически правильными, но слишком размашистыми мазками. Единственно красивыми у жены Сигнуса, на взгляд Гермионы, были лишь волосы — длинные и густые, собранные на затылке в большой, тяжелый льняной узел.

— …Вы закончили Дурмстранг по направлению…

— Целительства, герр Форсгаузер. Но нас учили проводить и первичную полевую экспертизу на остаточную магию, — Берта внезапно замолчала. — Что-то не так, мисс Грейнджер?

Гермиона не сразу сообразила, что обращаются к ней и, более того, обращаются на чистейшем английском языке.

— Почему вы так решили?

— Вы столь пристально меня разглядывали, — Берта тоже не сводила с нее спокойного, иронично-внимательного взгляда. — Я подумала, что у меня что-то не в порядке с одеждой или с прической…

Валленштейн фыркнул. Гермиона покраснела. Тот, кто сказал, что муж и жена — одна сатана, был определенно прав.

Хаммель деликатно откашлялся:

— Герр Форсгаузер, к сожалению, мы ограничены во времени. Через два часа я вынужден буду забрать отсюда всех своих подчиненных, иначе работа в Центре тоже встанет. Фройляйн Грейнджер, если вы хотите оказать содействие аврорату, то вам лучше начать делать это прямо сейчас.

Гермиона сухо кивнула и, вытащив палочку, поспешила в направлении, указанном Форсгаузером. Берта безмолвно последовала за ней. Какое-то время обе девушки молча шли по пепелищу, то и дело останавливаясь, чтобы проверить тот или иной участок, выглядевший наиболее подозрительно.

— Я не знала, что мистер Лестрейндж женат, — проговорила наконец Гермиона.

— Об этом мало кто знает. Мы решили не устраивать пышного торжества и не звали гостей. Собственно, на нашей свадьбе не было никого, кроме нас самих.

Голос у Берты тоже был красивый — низкий, но глубокий и грудной.

— Примите мои поздравления. К слову, у вас превосходный английский. Вы выучили его в школе?

— Я англичанка, — Альберта искоса взглянула на собеседницу. — Моя девичья фамилия Руквуд, если вам это о чем-нибудь говорит.

Еще один старый знакомый. Гермиона не удивилась, когда Виктор сказал ей, что Сигнус в школе приятельствовал с некими Долоховыми — явно родственниками того самого Антонина Долохова, а теперь становилось ясно, что внутри круга Пожирателей в определенный момент сложилась своя небольшая компания.

— Вы дочь Августуса Руквуда?

— Нет. Я его внучка.

Сзади раздался треск. Гермиона обернулась и увидела, что край ее мантии зацепился за оплавившийся железный остов какого-то предмета — не то бывшего сейфа, не то бывшей кровати. Ругнувшись, девушка попыталась отцепить плотную, тяжелую ткань, но безуспешно — подол все равно порвался, а спустя мгновение к нему прибавилась и порезанная до крови ладонь.

— Вот же черт! Эпи…

— Нет, — на запястье Гермионы легла чья-то сильная ладонь: Берта стояла рядом и протягивала ей носовой платок. — Затяните потуже, и кровь остановится. Здесь нельзя колдовать, иначе забьете остаточный фон. Вас разве не учили?

— Спасибо. Нет, — Гермиона замотала раненную руку. Объяснение запрета на пользование волшебством было не вполне логичным, но она не хотела спорить. — Вы тоже думаете, что это был магический поджог?

Берта поджала губы.

— Думать в данном случае — не моя и не ваша прерогатива, мисс Грейнджер. Все, что от нас требуется, это анализ места происшествия.

— Хорошо, проведем анализ, — Гермиона пожала плечами и указала на столбы с проводами, виднеющиеся вдалеке. Сгоревший квартал примыкал к маггловской территории; просто чудо, что пламя не перекинулось на немагический Берлин. — Видите? Линии электропередач подходили совсем близко к домам; ночью могло перемкнуть электричество, и искры посыпались на крыши… — Гермиона оборвала себя на полуслове, заметив, как скривилось при упоминании электричества лицо Берты. — Вы не любите магглов?

— Мне не за что их любить, — глухо ответила та.

— О, разумеется. Поддерживаете идеологию супруга-фанатика?

Альберта, успевшая уйти немного вперед, остановилась так резко, что Гермиона чуть не врезалась в нее.

— Мои родители, как и мой дед, работали в Отделе Тайн, мисс Грейнджер. Однажды они задержались на службе и решили, по случаю хорошей погоды, пройтись пешком. Но до дома они так и не добрались, — Берта развернулась и уставилась на Гермиону в упор. — Их сбил — машиной, кажется, так вы это называете? — какой-то пьяный маггл, когда они переходили дорогу напротив Министерства магии. Мама умерла на месте, отец — в святом Мунго, не приходя в сознание. Дедушка принял Метку на следующий же день, до этого он был только сочувствующим. Когда все это случилось, мне не было и полугода.

— Я…

— Конечно, вы не знали. Вы и не стремились узнать. Зачем?

— Я хотела сказать, что не все магглы такие, как тот, что невольно убил ваших родителей, миссис Лестрейндж.

Берта передернула плечами:

— Возможно. Но, знаете, очень часто о нации составляют впечатление по одному ее представителю. Почему же с членом другого сообщества не может быть иначе?

— Вы слишком торопитесь с выводами, — Гермиона начинала понемногу злиться. Беседа казалась ей бессмысленной.

— А вы, мисс Грейнджер, невнимательны к мелочам. Зря. Это невнимание может дорогого вам стоить.

Гермиона замерла.

— О чем вы?

— Вы прекрасно понимаете, о чем. Я в курсе вашего конфликта с моим мужем, и… — Берта прикусила губу. — Мисс Грейнджер, если вы так умны, как о вас говорят, вы сегодня же попытаетесь осмыслить все, что происходило с вами и вокруг вас за последние несколько месяцев, а завтра положите на стол Хаммелю заявление об уходе. Причину отдаю на ваше усмотрение: болезнь, беременность… что угодно. Я плохо знала свекра и свекровь, но я видела, что стало с людьми, которые перешли дорогу Сигнусу — совсем как вы сейчас.

Она делает это не из человеколюбия. Она предупреждает тебя потому, что у ее ненаглядного супружника могут возникнуть проблемы.

— И что же?

Берта неожиданно улыбнулась — грустно и горько:

— Сигнус должен был получить отряд молодых Пожирателей смерти под свое командование. Кроме него было еще три претендента. Одного понесли лошади на охоте, второго убило случайно отскочившей Авадой в стычке с аврорами, а третий насыпал себе в кофе мышиной отравы вместо сахара. То, что все они за несколько часов до смерти общались с Гвендолин, совпадением, на мой взгляд, не было.

Какие уж тут совпадения? Ясно как день — кое-кто элегантно расчистил братцу дорожку к теплому местечку, скорее всего, даже не по приказу. Молодец, девочка. Сейчас она мертва, но найдется человек, готовый порвать за Лестрейнджа кого угодно. Или не за Лестрейнджа, но за деньги, которые он предложит.

— Вы ведь не просто так все это говорите? — настала очередь Гермионы пристально смотреть на Берту. — Вы любите его и хотите уберечь от неприятностей, так? Поэтому вы меня предупреждаете?

Та молча уставилась куда-то вдаль.

— Вы скоро выходите замуж за мистера Крама, не так ли? Все газеты полощут эту новость, не удивляйтесь, что я знаю — проговорила она после долгой паузы. — Примите ответные поздравления, мисс Грейнджер. Уезжайте в Болгарию, растите виноград, рожайте детей и никогда, слышите, никогда не возвращайтесь ни сюда, ни в Британию — ничего хорошего вас там ждать не будет, поверьте мне. Будьте счастливы… и не дай вам Мерлин делить того, кого вы любите, с теми, кого нет в живых!

С этими словами Берта развернулась и быстрым шагом пошла прочь — туда, где возилась с чем-то другая группа экспертов. Гермиона долго смотрела ей вслед, ощущая одновременно острую жалость и такую же острую симпатию к этой преданной и верной, но полюбившей не того человека девушке, и со вздохом вернулась к проверке.

В офис она вернулась не через два часа, а через полтора — очень скоро стало ясно, что на ее участке ничего такого нет. Правда, передав документы Молли Хаммелю и приготовившись аппарировать, Гермиона заметила, что повязка из носового платка Берты куда-то делась, но решила, что просто потеряла ее где-то и не придала этому особого значения. Если ей зададут вопросы, она ответит и подтвердит ответ своими воспоминаниями.

Лестрейнджа на рабочем месте тоже не было — вышел пообедать или выпить кофе, судя по времени. Гермиона хотела было уже сесть за свои расчеты, как вдруг заметила на столе напарника смутно знакомый рисунок.

Мне кажется или это…

Гермиона подошла поближе, и у нее перехватило дыхание. Она не ошиблась: в тетради — той самой тетради, которую Лестрейндж повсюду таскал с собой и в которой вечно что-то черкал — были схематично изображены песочные часы, заключенные в круг. Рядом, среди клякс и помарок, громоздились формулы и непонятные фразы на латыни. Гермиона перевернула пару страниц — то же самое. Зачеркивания, исправления, вопросительные знаки на полях… И где-нибудь в уголке — один и тот же набросок: профиль девушки с длинными черными кудрями.

Мерлин, что он собирается делать?! Неужели… Но нельзя же менять прошлое в угоду себе и своим желаниям! Да, мы с Гарри спасли Сириуса, но Сириус был невиновен, а этот и мамашу свою чокнутую вытащит, и Лорда ненаглядного, а потом…

В коридоре послышались шаги. Гермиона одним прыжком очутилась у своего стола и уткнулась носом в записи, делая вид, что по уши увлечена работой. Как раз вовремя: в кабинет зашел Лестрейндж — против всякого обыкновения умиротворенный, довольный собой и насвистывающий под нос что-то мелодичное. Косо взглянул на замершую Гермиону, недобро усмехнулся и… ничего не сказал. Через мгновение послышались грохот отодвигаемого стула, шорох одежды и скрип пера — если Сигнус и заметил, что она заглядывала в его бумаги, то никак это не показал.

Девушка крепче стиснула перо. Никуда она не уедет. И заявление об уходе на стол Хаммелю не положит. Во всяком случае, до тех пор, пока не выяснит, что конкретно затеяла человекообразная тварь в двух метрах от нее, и не сдаст эту тварь главе британского аврората с рук на руки.

Главное, чтобы тварь не успела навредить никому из ее близких.

* * *

В коридоре около отдела зельеваров было тихо, только тянуло чем-то неприятным из-за приоткрытой двери. Берта, с недавних пор не выносившая резких запахов, поежилась и прижала к лицу перчатку: от мягкой замши пахло травами, ее собственными духами и, почти неуловимо, табаком — дедушка много курил, и пряный дым пропитал все вещи в их маленьком доме в Кентербери. Когда-то Берту это сердило, но это было давно — до проклятой Битвы за Хогвартс, до того, как Августуса Руквуда бросили в Азкабан, запретив любые свидания с другими людьми, даже с единственной внучкой. Тем более с внучкой.

— Принесла?

Девушка вздрогнула и обернулась: Сигнус стоял, привалившись плечом к стене, крутил в руках корень бересклета и смотрел на жену с нетерпеливым интересом.

— Да, — она вынула из кармана платок; кровь магглянки на нем еще не успела просохнуть. — Извини, что немного, но сколько уж получилось.

— Не волнуйся. Этого хватит.

Оглядевшись по сторонам, Сигнус взмахнул палочкой и выплюнул короткую фразу на латыни. Кровь Грейнджер взвилась с платка тонкой струйкой и, зависнув на мгновение в воздухе, буквально всосалась в бересклет. На лице молодого человека расцвела усмешка, мрачная и торжествующая одновременно.

— Платок лучше сожги, а то от него магглами несет, — он притянул Берту к себе. — Я не говорил тебе, что ты просто чудо?

— Он не говорил тебе, что он — конченый урод?

Драко замер в дверях своего отдела, не сводя с родственников откровенно злобного взгляда.

— Ей за меня сказали это другие, — небрежно бросил Сигнус. — Долго там еще?

— Часа два.

— Что же, — Сигнус выпустил напрягшуюся Берту, подошел к кузену и с размаху вложил ему в руку корень с кровью своего злейшего врага. — Полагаю, ты знаешь, что с этим делать?

— Знаю, — процедил Драко. — Но не буду.

Сигнус ухмыльнулся — страшной, кривой ухмылкой, больше похожей на звериный оскал:

— Тогда пиши тете Нарциссе, чтобы она запасалась сухарями и теплой одеждой, потому что завтра и ты, и твой папаша-предатель в это время будете в Азкабане.

У Малфоя было такое выражение лица, что, казалось, еще чуть-чуть — и он вцепится двоюродному брату в горло. Берта похолодела. Нет, между этими двумя и раньше были подобные стычки, но… раньше была жива Беллатрикс, с легкостью разводившая скандалистов по разным углам при помощи Протего и Агуаменти. И была жива Гвен, отвлекавшая внимание близнецаа — себе во вред, впрочем: Сигнус патологически ревновал сестру к любой особи мужского пола, не считая отца, дяди, крестного, деда Берты и троих лучших друзей, и моментально закипал, стоило ей хоть слово молвить в защиту кого-нибудь другого.

Драко еще с минуту сверлил кузена взглядом, затем скривился и спрятал бересклет за пазуху:

— Ублюдок.

— От ублюдка слышу, — парировал Сигнус.

— Хоть бы беременную жену в это дело не впутывал, сукин сын.

— Никто меня не впутывал, — поспешила вмешаться Берта. — Я сама…

Драко поджал губы и ушел к себе, хлопнув дверью. Сигнус выдохнул с едва заметной долей удовлетворения:

— Приятно иметь дело с трусами.

— Разве он трус?

— Конечно, милая, — Сигнус мягко поцеловал ее в висок. — Не был бы трусом, пошел бы к этому, как его… Шеклботу и сдал меня со всеми потрохами. Причем сразу после первого нашего с ним разговора. Но нет, мой милый братец трясется за свою шкурку, за свое благополучие, добытое якобы нелегким путем… — Сигнус заправил Берте за ухо светлую прядку, выбившуюся из прически. — Ты дрожишь? Тебе страшно? Успокойся. Бояться нечего, теперь все пойдет, как надо. Мы все сделали правильно.

Берта кивнула, не вполне соглашаясь с мужем, но не решаясь высказать это вслух. То, что они сейчас сделали, сломает жизнь как минимум двоим людям… хотя, какая разница?

Чего только не сделаешь ради любви.

* * *

Работа не просто шла полным ходом — она неслась, мчалась, летела как «Молнии» ирландцев на чемпионате мира по квиддичу. Все отделы Центра работали в авральном режиме, в том числе и отдел вычислений: Гермиона приходила в офис рано утром, а домой возвращалась поздно вечером и тут же падала в постель, начисто обессилевшая. Хотя, тем же зельеварам приходилось еще круче — они, кажется, даже ночевали на службе.

— Чертов состав, — вымученно усмехался Малфой при встрече. — Никак не можем избавиться от одного побочного эффекта: люди, принявшие эту дрянь, будут страдать повышенной раздражительностью, так что придется тебе, Грейнджер, какое-то время потерпеть ворчание мадам Уизли.

Гермионе было плевать на все побочные эффекты, какими бы они ни были. Главное, чтобы разработчики успели вовремя и чтобы Молли поправилась, а все остальное ерунда.

За всей этой круговертью время до Рождества пролетело незаметно. Морозным утром двадцать пятого декабря Невилл и Гермиона привезли мать Рона в одну из берлинских клиник, арендованных Центром на время эксперимента. Невилл закатил коляску с Молли в палату; Гермиона хотела было пройти следом, но молодой целитель покачал головой:

— Тебе нельзя. Сюда даже родственников не пускают.

— А ты?

— А я от больницы святого Мунго.

Гермиона нахмурилась:

— Сколько по времени это займет? Когда я смогу ее увидеть?

— Сейчас прикинем. Зелье, искусственный сон… Часа через три, я думаю, — Невилл накрыл руку подруги своей ладонью. — Эй, все будет хорошо. Правда, Молли нужно будет какое-то время провести здесь, но, думаю, к середине января вы с Крамом сможете забрать ее домой.

Гермиона вздохнула и присела на стоявшую в коридоре кушетку. Что ж, придется подождать.

Молли не пришла в сознание ни через три, ни через четыре, ни даже через пять часов. Невилл, отлучавшийся то в туалет, то в буфет за водой, только разводил руками: мол, вероятно, шок очень силен, слишком маленькую дали дозу… Если до полуночи не очнется, тогда…

Что «тогда» случится, Гермиона предпочитала не думать. Зельевары Центра, посменно дежурившие рядом с нею, выглядели и смущенными, и подавленными: казалось, они винили себя в том, что миссис Уизли не становится лучше. Но ведь зелье сработало — на других пациентах?

В седьмом часу вечера, когда измученная ожиданием Гермиона начала клевать носом, за дверью палаты раздался потрясенный вздох Невилла, а следом за ним — слабый, едва слышный, но такой знакомый голос Молли. Гермиона вскочила, прислушиваясь; зельевары обменялись усталыми, но довольными взглядами: все прошло не то чтобы как по маслу, но вполне неплохо.

— Наконец-то, — выдохнул один из них. — Господа, кто пойдет полюбоваться на творение рук наших?

Желающих не нашлось. Гермиона робко откашлялась:

— Может быть…

— А, фройляйн Грейнджер, — кивнул мужчина. — Это ваша родственница, так? Что ж, тогда ступайте. В такие моменты близкие люди должны быть вместе.

Гермиона благодарно улыбнулась и толкнула стеклянную дверь.

Миссис Уизли лежала на широкой больничной кровати, приподнявшись на подушках — исхудавшая, ослабевшая, но, во всяком случае, вменяемая. Рядом на складном стульчике съежился Невилл, задававший ей вопросы о самочувствии; Молли отвечала тихо, почти не слышно, то и дело останавливаясь и прикрывая глаза — вместе с рассудком к ней вернулась и память о последнем, страшном дне в «Норе». Ничего. Они все помогут ей с этим справиться.

Дверь палаты захлопнулась с негромким стуком. Молли, не отрывавшая взгляда от Невилла, посмотрела в сторону Гермионы, и на лицо ее как будто тень набежала:

— Невилл, дорогой, что эта здесь делает?

Поначалу Гермиона даже не поняла, что речь идет о ней:

— Миссис Уизли, вы меня не помните? Я…

— Конечно, я тебя помню, — перебила ее Молли. — Ты — Гермиона Грейнджер, бывшая подруга моего Ронни и моей Джинни. Правда, я не понимаю, как они могли опуститься до дружбы с тобой.

Гермиона почувствовала, как ее горло сдавливают раскаленные клещи.

— Вы, вероятно, путаете меня с кем-то.

— Ни с кем я тебя не путаю, — Молли раздраженно откинула со лба прядку волос. — Что ты здесь делаешь?

— Работаю.

— Где? В этой больнице?

— Нет… в Центре, где разрабатывали ваше зелье.

— Вот как, — Молли смерила ее недовольным взглядом. — Странно, что тебя туда взяли.

Гермиона прикрыла глаза. Спокойно, это всего лишь побочный эффект. Малфой об этом предупреждал. Вслух же она сказала:

— Миссис Уизли, Кингсли присвоил «Норе» статус памятника… Жить там уже нельзя, я полагаю. Вы можете какое-то время после выписки погостить у нас с Виктором, пока мистер Бруствер не найдет вам…

— Виктором? Виктором Крамом?

Гермиона кивнула.

— Вот оно что, — Молли прищурилась. Нехорошо прищурилась, недобро. — Я, конечно, знала, что у тебя нет совести, раз ты оставила Рона умирать, а сама потащилась за Лестрейнджем, но не предполагала, что ты еще и продажна.

Что?!­

Гермионе показалось, что на нее вылили ведро помоев. Невилл тоже выглядел шокированным:

— Миссис Уизли!

— Что, дорогой, скажешь, я не права? Не успел мой мальчик умереть, как она себе другого нашла, богатого! Конечно, какие перспективы могут быть у Рона, он же тупой и ограниченный, а тут такой шанс под рукой!

— Миссис Уизли, прошел год перед тем, как Гермиона согласилась на предложение Виктора…

— И что? Твоя бабушка после смерти твоего деда так и не вышла замуж, хотя, видит Мерлин, ей предлагали не раз, — голос Молли креп от слова к слову. — А эта? Да она с Крамом еще со школы шашни крутила и продолжала, поди, крутить у Рона за спиной! Хищница, что с нее взять. Правильно Рита тогда про нее написала…

Дальше Гермиона слушать не могла. Вылетев в коридор, она добежала до лестницы под недоумевающими взглядами зельеваров, выскочила на площадку и, спрятав лицо в ладонях, глухо разрыдалась, сползая вниз по стене.

Мерлин, за что? За что?! После всего, что случилось… Почему она так со мной? Что я ей сделала?!

Кажется, ее трясли за плечо. Кажется, ее подняли и куда-то повели. Гермионе было все равно, кто и куда — после такого удара в спину жить не хотелось абсолютно. Не спасало даже привычное за последние пару лет заклинание: «Я сильная. Я справлюсь. Я не одна». Виктор был далеко, а Невилл… у Невилла была работа по имени Молли Уизли.

Очнулась Гермиона в какой-то незнакомой комнате: большой, светлой, обставленной дорого и со вкусом. Несколько напольных ваз по углам, старинные часы, резной камин с весело потрескивающим в нем пламенем… На коленях у девушки обнаружился плед, на столике рядом с диваном, на котором она сидела — бубнящее вполголоса радио и флакончик из-под зелья, судя по запаху — Успокоительного.

— Грейнджер, ну ты как?

Драко Малфой поднялся из кресла в дальнем конце комнаты, откладывая книгу и всматриваясь в лицо бывшей однокурсницы.

— Нормально, — выдавила Гермиона. — Малфой… где я? Куда ты меня привел?

— Ты у меня. Надо было, конечно, тебя домой отвести, но до меня было ближе, да и не знаю я точно, где ты живешь.

— Ты… Ты снимаешь эту квартиру? — Гермиона огляделась по сторонам.

— Нет, это моя собственная. Отец подарил на совершеннолетие, — Малфой остановился рядом с диваном, скрестив руки на груди. — Расскажешь, что случилось? А то у тебя форменная истерика была.

Гермиона уставилась в огонь.

— Ничего, кроме того, что миссис Уизли обозвала меня чуть не шлюхой, — медленно проговорила она. — Я понимаю, повышенная раздражительность и все прочее, но не до такой же степени? Почему она так поступила со мной?

— Может, потому, что, наконец, увидела вашу истинную сущность, мисс Грейнджер?

Гермиона, замершая было при первых звуках еще одного знакомого голоса, потянулась за палочкой, но Сигнус Лестрейндж оказался быстрее.

— Полезная вещь — невербальный Экспеллиармус, — он повертел в руках палочку Гермионы и бросил ее на камин. — Слишком хороша, жалко ломать… Что ж, кузен с первой частью плана ты кое-как справился. Переходим ко второй.

Частью… плана? Гермиона посмотрела на Малфоя — лицо его не выражало абсолютно ничего.

— Давай, Драко, — Лестрейндж зевнул и потянулся. — Это всего лишь грязноковка. Наложи Империус, и она сама все сделает.

— Сделаю что? — прошептала Гермиона.

— А для чего вы еще годны, кроме как отработки Непростительных? — пожал плечами Сигнус.

Гермионе вдруг стало страшно. Она одна, в чужом доме, наедине с парочкой Пожирателей, которые хотят ее… Нет, нет, нет!

— Ты… Малфой, ты специально меня сюда притащил…

— Да уж не по доброте душевной, — фыркнул Лестрейндж. — Драко, пошевеливайся. Тебе еще Краму воспоминания отсылать о вашем, хм, небольшом развлечении.

Малфой стиснул зубы так, что желваки загуляли.

— Я не буду этого делать, Сигнус.

— Вот как? — Лестрейндж сложил пальцы домиком; Драко едва заметно вздрогнул при виде этого жеста. — И почему же, позволь узнать?

— Быть может, потому, что я кое-чем ей обязан?

— Смею напомнить, кузен, мне ты тоже кое-чем обязан.

Ничего себе подробности…

— Мисс Грейнджер, кажется, Люциус Малфой на последнем процессе заявил, что он и его семья были запуганы и подчинены Темным Лордом? — вкрадчиво поинтересовался Лестрейндж. — У меня есть доказательства, что это не вполне так. И эти доказательства окажутся завтра утром на столе у вашего министра магии… а может, и не окажутся, если вы поведете себя правильно.

— Я не буду этого делать, — процедил Драко.

— Ты должен был сделать это тогда, когда появился в Центре, — поморщился Сигнус. — Причем не так, не нахрапом, а понемногу, постепенно приучая к себе… да ты лучше меня знаешь, как это делается. Но нет, ты уперся рогом и провалил все с самого начала. Знаешь, сколько я этот план разрабатывал? — Лестрейндж тяжело вздохнул. — Ничего нельзя ему поручить, мисс Грейнджер, абсолютно ничего. Хоть с зельем не напортачил, и то хорошо.

Гермиона мысленно поблагодарила всех известных богов за то, что сидит.

— Зельем?! Малфой, так Молли… это тоже ты?

У Драко был в точности такой вид, как на третьем курсе, когда она дала ему в нос. Сигнус откровенно торжествовал.

— Всего дел — заменить один ингредиент, да, братец? Один на другой, очень похожий по свойствам, но вот незадача, усиливающий один из побочных эффектов раза в три… А если еще на этот ингредиент капнуть чьей-то кровью… Да, мисс Грейнджер, спасибо за шоу. Таких истерик даже моя матушка в свое время не закатывала.

Кровью? Откуда у них моя кровь? Стоп…

— Берта?

— А вы все же не глупы, — одобрительно кивнул Лестрейндж. — Впрочем, мы отвлеклись от темы. Драко, сам справишься или Амортенцию принести? Хотя, о чем это я, конечно же, нести — с тобой даже грязнокровка по доброй воле не согласится…

Малфой зарычал и выхватил палочку. Сигнус неторопливо достал свою. Оба изготовились, неотрывно глядя друг на друга; Гермионе, спрятавшееся за диваном от греха подальше, вдруг подумалось, что эти двое ненавидят друг друга так же, как покойные Сириус и профессор Снейп, может быть, даже сильнее.

— Ты бы все равно сдал нас с отцом, не так ли? — прошипел Драко, обходя стол. — Ты же меня терпеть не можешь!

— Конечно, — невозмутимо отозвался Сигнус. — Но мне есть, за что тебя ненавидеть, согласись? За твоего отца, например, вылезшего сухим из воды, в то время как мой попал в ад на четырнадцать лет. За твое избалованное детство. За то, что ты сам по себе смазливый маменькин сынок… — он помолчал. — И, самое главное, за одну нашу общую знакомую…

Гермиона не заметила, когда Лестрейндж успел атаковать, но услышала звон вазы, в которую попало отбитое Малфоем заклятье. Обменявшись парой Ступефаев для начала, дуэлянты замерли; внезапно Драко рассмеялся — громко и зло:

— Мерлин, ты серьезно? Она умерла полтора года назад!

— А есть разница? — тихо спросил Сигнус.

Что-то поменялось в его позе, в его голосе, даже в том, как он держал палочку: сквозь напускные цинизм и браваду проступила та черная, безумная злоба, которой всегда веяло от Беллатрикс. Гермионе вдруг захотелось крикнуть Малфою, чтобы он бежал, бежал подальше, но горло будто судорогой свело.

— Да если бы и не было, все равно это ненормально! Ненормально так ревновать сестру к каждому встречному! Или, возможно, — Малфой ухмыльнулся: эту ухмылку Гермиона помнила по хогвартским издевательствам над Гарри и Роном, — возможно, если учесть, что каждый подозревает других в том, чего тайно желает сам… ты хотел оставить ее для себя?

Первая Авада пролетела на волосок от его головы. Драко недоуменно моргнул… и в следующую же минуту ему пришлось выставлять усиленный щит от неизвестного, но далеко не безобидного проклятия двоюродного брата.

Лестрейндж наступал. Быстро, яростно и неотвратимо, загоняя кузена в угол и используя отнюдь не светлую магию — Гермиона, сунувшая некогда нос в одну из книг в Запретной секции, узнавала хорошо если два проклятия из пяти. Малфой только успевал наколдовывать Протего Максима, и то не всегда успешно: по его левой руке уже сбегала струйка крови из раны на плече, а на боку пузырился ожог.

— Никогда, слышишь? — никогда не смей говорить о ней в подобном тоне! — Сигнуса трясло от практически не сдерживаемой злости. — Не смей!

У Гермионы в голове будто паззл сложился. То, как Сигнус говорил о покойной сестре… профиль черноволосой девушки в уголке страницы с расчетами… а сейчас эта знакомая до спазма мышц интонация…

«Ты осмеливаешься произносить его имя? Ты смеешь осквернять его своим грязным ртом, смеешь трепать его своим мерзким языком…»

Сигнус Лестрейндж унаследовал от матери гораздо больше, чем кажется. В том числе и страшную способность любить человека до безумия, до исступления, до лютой ненависти к тем, кто еще претендует на его внимание, и при этом — не желать его как мужчину или женщину. Делать этого человека центром мироздания, и с его кончиной медленно, но верно терять рассудок, а подчас и самого себя. И если для Беллатрикс таким человеком стал Том Реддл, то для ее сына это была… его собственная сестра-близнец.

«Не дай вам Мерлин делить того, кого вы любите, с теми, кого нет в живых». Слова Берты Руквуд, сказанные ею в минуту нечаянного откровении, выглядели теперь совсем по-другому. Действительно, как может живая, не очень красивая девушка соперничать с призраком — навеки юным, навеки прекрасным… и навеки недоступным? А если это еще и призрак сестры…

Но тогда это же… это почти инцест.

О Мерлин…

Гермиону привел в чувство крик боли: Лестрейнджу удалось-таки прорвать щиты кузена, и теперь Драко корчился на полу, выгибаясь в жуткой агонии и сдерживая рвущийся наружу вопль. Явно Круциатус, и явно неслабый. Хоть Малфой и сволочь, но такого точно он не заслужил.

— Перес… — Гермиона захлебнулась собственным криком: Сигнус оторвался от своей жертвы и перевел палочку не нее. Не мамаша, но тоже… впечатляет.

— Надо же, а я про вас совсем забыл, мисс Грейнджер, — он чуть склонил голову набок, словно мальчишка, рассматривающий подбитую из рогатки ворону. — Спасибо, что напомнили. Спасибо и прощайте. Авада Ке…

Закончить Лестрейндж не успел: Драко, успевший немного отойти от пыточного проклятия и дотянуться до палочки, сшиб его Ступефаем.

— Говорила тебе тетка Белла, не выпускай противника из виду, даже когда их несколько… Акцио, палочка Сигнуса! Молодец, Грейнджер, что отвлекла его. И молодец, что за своей не полезла, а то был бы у нас один труп.

Гермиона машинально кивнула. Лестрейндж на полу зашевелился и сел, держась за голову.

— Малфой… надо бы авроров…

— Нет, Грейнджер, не надо. Сам справлюсь, — Драко в упор посмотрел на кузена. — Почему? Почему, Сай, черт тебя дери? Полтора года прошло…

— Да хоть двадцать, — Сигнус отвернулся и уставился в никуда. — Я любил ее, понимаешь? Такую, какой она была: нахальную, вечно лезущую не в свое дело, жадную до знаний… готовую на все ради меня, матери, отца… И я ее не уберег.

Слова падали тяжело, как камни в воду.

— Я жил ради нее. Я убивал ради нее. Я продал бы душу самому Сатане, только бы она была жива.

Я убивал ради нее. Гермиона вспомнила рассказ Берты о трех молодых Пожирателях, погибших при странных обстоятельствах, и поежилась. Похоже, у близнецов Лестрейндж это чувство было взаимным.

— Почему бы вам просто не отпустить ее? — услышала она со стороны свой голос, надтреснутый и хриплый.

— Отпустить? — Сигнус посмотрел сквозь нее. — Мисс Грейнджер, а вы сами отпустили своих мертвецов?

Тонкс и Люпин на полу Большого зала. Джордж со свернутой шеей. Окровавленный Рон. Неподвижный Гарри. Гермиона всхлипнула и помотала головой.

— Но я пыталась…

— Что ж, пытайтесь дальше. Может, и получится.

На несколько мгновений повисла тишина. Сигнус хмурился, явно не довольный крахом своего плана мести грязнокровке, Драко тоскливо озирал разгромленную комнату, а Гермиона пыталась собраться с мыслями… пока не услышала в монотонном бубнеже радио знакомое название.

— Малфой? Сделай погромче, пожалуйста…

Драко послушно повернул колонок.

-…ужасная трагедия на матче Болгария-Нидерланды: наложенные на бладжер чары дали сбой…

Квиддич? Нидерланды? Виктор!

— …около десятка погибших, более тридцати пострадали от мяча-убийцы…

Нет-нет-нет…

— С прискорбием сообщаем, что среди погибших есть и игроки обеих сборных: загонщик Нидерландов Ханс ванн Дейк, охотница болгар Милица Иванова…

Нет!

-…ловец сборной Болгарии Виктор Крам…

— Вот оно что, — Сигнус криво ухмыльнулся. — Ну, значит, есть справедливость на свете.

Больше всего Гермионе хотелось вцепиться ему в горло, по-звериному, ногтями и зубами: сдавить, разорвать, услышать, как хрустнут шейные позвонки… Но все события этого дня — долгое ожидание в клинике, предательство Молли и страшная, еще не до конца осознанная весть о гибели Виктора — навалились на нее разом, так что девушка сделала единственное, что могла сделать в данной ситуации.

Она потеряла сознание.

Пы.Сы. Сильно не пинайте. До конца еще далеко. Не все Лестрейнджу масленица.

Предупреждение: осторожно, злая Гермиона.

Такой непогоды в Софии не помнили даже старожилы. Бешеный ветер рвал черепицу с крыш, выворачивал с корнем деревья, бросал в лицо прохожим едкие горсти колючего снега и валил фонарные столбы. Все, кто мог хоть как-то укрыться от страшной метели, попрятались по домам или гостиницам; на обычно шумных улицах не было ни единой живой души, и только около одного дома никак не иссякали посетители.

Казалось, что на похороны Виктора Крама, ловца болгарской сборной по квиддичу, съехались волшебники со всех концов земли, от Аляски до Японии: люди всех рас и национальностей шли нескончаемым потоком, на минуту-две задерживаясь около открытого гроба, качали головами, клали цветы и отходили прочь, давая место другим. И все как один старались не смотреть на тех троих, что мраморными статуями застыли в изголовье покойного: тоненькую женщину в черном платке, время от времени чуть заметно вздрагивавшую — на полноценные рыдания у нее уже не осталось сил; высокого, мощного горбоносого мужчину, как-то машинально прижимавшего к себе жену, и стройную девушку с роскошной копной каштановых кудрей. На мать, отца и теперь уже бывшую невесту знаменитого спортсмена, так и не ставшую его женой.

Гермиона не видела ни тех, кто пришел попрощаться с Виктором, ни его убитых горем родителей. Она видела только его самого: спокойного, умиротворенного, как будто спящего; резкие при жизни черты лица смягчились, придав хозяину удивленный и какой-то детский вид. Гора цветов покрывала Крама почти до подбородка, и слава Мерлину: не было видно ужасно глубокой, неправдоподобной впадины на левой стороне груди — на том самом месте, куда врезался взбесившийся бладжер. Колдомедики сказали, что Виктор умер быстро — осколки от раздробленных ребер попали ему в сердце — но Гермиона все еще не могла поверить, что он мертв. Не могла поверить тогда, когда услышала по радио жуткую весть о его гибели, не могла поверить тогда, когда из Амстердама привезли странно изломанное, безжизненное тело, не могла поверить даже сейчас. Но, тем не менее, Виктора — милого, славного, доброго Виктора — больше не было в живых, а где-то в девятой преисподней, подле самого Сатаны, посреди вечных жара и холода покатывались со смеху трижды проклятые Родольфус Лестрейндж с женой, братом и дочерью.

— Мисс Грейнджер?

Голос показался Гермионе знакомым. Несколько раз она замечала в толпе бывших соучеников — Роджера Дэвиса, Анджелину Джонсон, Оливера Вуда — но никто к ней так и не подошел. Обернувшись, девушка увидела перед собой Малфоя-старшего.

— Мистер Малфой…

— Сожалею о кончине вашего уважаемого жениха, — церемонно склонил голову Люциус. — Но вы мне нужны на пару слов. Ваше присутствие здесь необходимо или вы можете куда-нибудь отойти?

Оглянувшись на не замечающих никого и ничего вокруг родителей Виктора, Гермиона кивнула. Они прошли в соседнюю комнату; Малфой аккуратно притворил дверь и наложил на нее Чары Тишины.

— Прошу прощения, но наш разговор должен быть строго конфиденциальным. Мисс Грейнджер, от своего сына я узнал о его, кхм, выходке с зельем для миссис Уизли. К сожалению, исправить последствия этой выходки не представляется возможным ни сейчас, ни в ближайшем будущем…

Как будто она и так этого не знала. Кровь волшебника — один из самых мощных усилителей в зельеварении, об этом даже покойный профессор Снейп упоминал на своих уроках. Лестрейндж хоть и мерзавец, но мерзавец умный. Даже слишком.

— …поэтому мне остается только принести извинения за Драко, — Люциус чуть поклонился еще раз, — и надеяться, что вы их примете.

Гермиона покачала головой:

— Не стоит, мистер Малфой. Драко… я не думаю, что он так уж виноват. Сигнус шантажировал его.

— Шантажировал? — недоуменно вскинул брови Люциус. — И чем же?

Гермиона пересказала ему события того вечера, от момента, когда Малфой-младший увел ее от Молли и до дуэли — про саму дуэль она решила умолчать. С каждым ее словом лицо Люциуса темнело все больше, а пальцы в черных перчатках стискивали неизменную трость все сильнее.

— Мой племянник всегда был злобным бессердечным паршивцем, но на сей раз он превзошел сам себя, — процедил он скорее сам себе, чем Гермионе. — Ничего. Не думаю, чтобы там было что-то неизвестное Шеклботу…

— Но, значит, все же что-то есть?

Люциус пристально посмотрел на Гермиону:

— Разумеется. Отец Сигнуса отвечал в Круге за разведку и имел своего рода компромат на всех нас. Скорее всего, перед тем, как отправить мальчишку сюда, Родольфус передал ему все данные… и инструкцию по их использованию, — Малфой выдавил из себя кривую ухмылку. — Ничего, мисс Грейнджер, это наше семейное дело. Я разберусь с племянником, а заодно постараюсь вправить ему мозги. Всего доброго.

Он был уже у дверей, когда Гермиона вспомнила еще кое-что:

— Мистер Малфой!

— У вас тоже ко мне какое-то дело?

— Да… то есть, нет… просто… — Гермиона перевела дух. — Наверное, сейчас вы единственный, кто может мне помочь.

Выражение лица Люциуса никак не изменилось.

— Я вас внимательно слушаю, мисс Грейнджер.

— Сигнус… Мне кажется, он затеял нечто незаконное. Он постоянно носит с собой тетрадь с какими-то формулами, выкладками… Как-то раз я заглянула туда и увидела чертеж — песочные часы в круге, — Гермиона стиснула кулаки от глухой злости. — Мне кажется, Лестрейндж, то есть, ваш племянник, пытается сам собрать Маховик времени и… и отправиться в прошлое. Пожалуйста, мистер Малфой, сделайте с этим что-нибудь. Не дай Мерлин, у него получится, вы же понимаете, чем это грозит… всем нам.

Мне — медленной и мучительной казнью, а вам — постоянным страхом и полной зависимостью от того, кого и человеком-то назвать нельзя. Подумайте хорошенько, Люциус. Готовы ли вы променять даже тот маленький комфорт, что есть у вас сейчас, на рабское служение маньяку? Причем променять так, что вы и сами не поймете, что случилось. Решите, что вам просто приснился нелепый сон. И немногие будут знать, в чем дело.

Но если Малфой-старший и был удивлен, возмущен или шокирован, то никак этого не показал.

— Вот даже как, — негромко произнес он. — Спасибо вам, мисс Грейнджер, за информацию. И, пожалуй, возьмите вот это, — на небольшой столик у входа лег прямоугольник из плотного пергамента; Гермиона знала, что в магическом мире такие используются для визиток. — Это берлинский адрес Драко. Обращайтесь, если что-нибудь понадобится: помочь Героине войны — наша обязанность. А сейчас прошу меня извинить, но мне нужно удалиться.

Гермиона механически сунула карточку с адресом в карман, отметив, что вряд ли попросит Малфоя-младшего хоть о чем-нибудь после истории с зельем. Некоторое время она стояла, глядя на пургу за окном: мысли, закопошившиеся было при появлении Люциуса, улеглись, спрятались на дно сознания, и сейчас в голове и душе было абсолютно пусто и холодно. За стеной зашумели голоса: очевидно, кому-то все же стало не по себе. Гермиона встрепенулась и, спешно взглянув в зеркало, поспешила к Виктору и его семье.

Церемония прощания была далека от конца.

* * *

Еще шаг.

Бом-м-м!

Сигнус вздрогнул от неожиданности и свалился с кожаного дивана. Кажется, накануне он заснул прямо в кабинете… и прямо в одежде.

Бом-м-м!

Пушка? Да нет, какая к черту пушка. Напольные часы в гостиной. Интересно, который час?

Бом-м-м!

Бой часов остановился. Три часа… дня, судя по свету за окном. Во сколько же он вчера лег?

— Сигнус, ты здесь? — в кабинет заглянула Берта. — С тобой все в порядке? Ты вчера не пришел в спальню, и я подумала… Что случилось?

Сигнус ее не слушал. Одним прыжком покрыв расстояние от дивана до двери, он сгреб жену в охапку и запрокинул ей голову, рассматривая зрачки на свет.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Ничего нигде не болит?

— Нет…

— Ночью все было в порядке? — Сигнус взял ее за руку, измеряя пульс. — Ты не просыпалась? Жара не было?

— Нет. Сигнус, да в чем дело?

Слава Мерлину, это был только сон. Поди к дракклам, Гвендолин Лестрейндж. Я и так собирался к тебе, маленькая эгоистка, но моего сына ты не получишь.

— Извини, — Сигнус выдавил из себя кривую усмешку и поцеловал Берту в лоб. — Просто я вчера прочитал, что на ранних сроках беременности есть большая вероятность выкидыша… Давай ты на всякий случай покажешься целителю? Сейчас только три, если мы через полчаса будем в клинике, то успеем до конца приема.

— Но мы не сможем никуда поехать в ближайшие полчаса…

— Это еще с какой стати?

— Люциус Малфой ждет тебя внизу.

Значит, Драко не сумел-таки удержать язык за зубами. Глупо было бы надеяться на обратное.

Дражайший родственник обнаружился в малой гостиной и был, судя по судорожно стиснутым на набалдашнике трости рукам, в последней стадии бешенства. Сигнус мысленно усмехнулся. Доводить людей до белого каления, зная, что в ближайшем обозримом будущем они ничего не смогут ему сделать, с детства было его любимым занятием. А доводить так Люциуса Малфоя — и вовсе верх блаженства. По многим причинам.

— Добрый день, сэр. Прекрасная погода, не так ли? — на улице было ясно, и шел легкий, золотящийся в лучах солнца снег. То, что нужно для кануна Нового года. — Полагаю, можно не спрашивать, что привело вас сюда?

— Полагаю, что да, — прошипел Люциус. — Ответь мне, мальчишка, что мешает мне прикончить тебя прямо здесь и сейчас?

Берта, застывшая в дверях, тихо ахнула. Сигнус и ухом не повел.

— Может быть, то, что вы находитесь у меня дома, и стоит вам только попытаться причинить мне вред, как защитная магия размажет вас по стенам? — мягко спросил он и, пока Малфой не подумал лишнего, добавил, — это было бы скверно. Эти обои здесь триста лет простояли, не хотелось бы их выбрасывать.

Люциус налился краснотой. Сигнус криво улыбнулся и, плеснув себе коньяку, уселся на диван, закинув ногу на ногу. Демонстрировать остатки манер он не собирался — много чести предателю.

— Ты хотел засадить меня в Азкабан, — выдавил Малфой наконец. — Будешь это отрицать?

— Буду. Я же не самоубийца, чтобы с вами связываться, — Сигнус отпил из бокала. — Речь шла только о Драко. Ему бы это пошло только на пользу, помогло бы усвоить пару уроков… в частности тот, что принимать помощь от грязнокровок недопустимо.

— Поэтому ты втянул его в этот фарс с Молли?

— Вам это кажется фарсом? — Сигнус чуть склонил голову, разглядывая собеседника. — Мне — нет. Как и мисс Грейнджер, полагаю. Кстати, о ней: вы же с похорон Крама? Как там наша скорбящая невеста?

— Держится, — процедил Люциус. — Зачем тебе вообще эта девчонка?

— Оу, — Сигнус сделал вид, что глубоко задумался над вопросом. — Ну, во-первых, она убила моего отца — как вам такой аргумент? Во-вторых, из-за нее погибла моя мать — по большей части, конечно, из-за уизлевской шлюхи, но мисс Грейнджер в той дуэли тоже засветилась. И. наконец, в-третьих, она единственная из всей этой камарильи, кто жив и находится в непосредственной близости от меня, а раз так… грех не взыскать с нее долги ее дружков.

— Это какие же?

— Рабастан, — Сигнус допил коньяк и налил себе еще. — Кто там его арестовывал? Уильям и Персиваль Уизли? Грейнджер была дружна с их младшем братцем, а значит, знала и их, тем более, что гостила у их мамаши каждое лето, так что пускай расплачивается. Далее, Гвен…

— Ах, ну да, конечно, — Люциус, так и не дождавшись приглашения, сел в кресло напротив племянника; в его бесцветных глазах появилось какое-то странное выражение. — Как же без нее… Знаешь, иногда мне кажется, что в том, что о вас рассказывали, была некая доля истины…

— О чем вы? — насторожился Сигнус.

Люциус откинулся в кресле, откровенно наслаждаясь недоумением юноши.

— Среди Ближнего круга ходили слухи о том, что всем нам повезло, что Гвендолин — твоя сестра, тем более — сестра-близнец. Что, якобы, будь она даже кузиной, нас ждала бы целая династия безумцев, навеки соединивших в своем облике черты Блэков и Лестрейнджей… целый род фанатиков, готовых на все во имя чистой крови и Темного Лорда…

Сигнус почувствовал, как пол уходит у него из-под ног и поблагодарил Мордреда и Моргану за то, что сидит. Чертов Малфой озвучил сейчас то, в чем он, Сигнус Лестрейндж, боялся признаться не то что окружающим, но даже самому себе… то, что он прятал в самые дальние, самые темные уголки души… то, что он старательно подавлял в себе, когда видел Линн с другими парнями…

— Это ложь, — услышал он со стороны собственный голос. — Ложь от начала и до конца.

— Рад это слышать, — Люциус напоминал кота, объевшегося сметаны пополам с валерьянкой. — Ну, что ты теперь будешь делать? С Грейнджер, я имею в виду.

— С Грейнджер? — Сигнус усилием воли взял себя в руки. — О, ее неприятности только начинаются. У меня есть пара знакомых адвокатов… очень хороших, но очень продажных. Да и Курт подключится, я думаю. Но скучно ей не будет, это точно.

— Бедная девочка, — притворно сочувственно вздохнул Малфой. — Впрочем, я понимаю, чем вызвана твоя ненависть…

— Наша.

— Что? — Люциус осекся. — Почему наша?

— Моя и Гвен, — пояснил Сигнус будничным тоном. — Вы что, серьезно думаете, что я стал бы мараться об эту грязь? Да мне было проще заавадить ее где-нибудь и закопать в ближайшей канаве. Но моя сестрица захотела увидеть падение грязнокровки на надлежащее той место… я не мог ей отказать.

Люциус побледнел.

— К-как… как ты узнал об этом? О том, что твоя сестра хочет увидеть падение Грейнджер?

— Она сама мне сказала, — Сигнус повертел в руках бокал. Коньяк, хорошая погода, злость Малфоя и относительно доброе здравие Берты сделали свое дело, и настроение у юноши улучшалось с каждой минутой. — Она часто приходит ко мне, знаете ли. Мы разговариваем о том и сем, но вот беда: в последнее время я не помню, о чем именно… В чем дело, сэр?

Люциус, вскочивший на ноги, смотрел на него со смесью ужаса и отвращения — так, как если бы увидел перед собой страшное, но вполне объяснимое уродство, вроде двухголового гиппогрифа.

— Великий Мерлин, как же мы сразу не догадались… Позволь откланяться, — прошептал он и, развернувшись на каблуках, почти бегом вышел прочь, бормоча себе что-то под нос. Сигнус пожал плечами — похоже, Малфой немного не в себе, если наплевал на такую кучу правил столь любимого им этикета разом — и опрокинул в себя остатки коньяка. Все, хватит, от кошмара он отошел, а то так и спиться недолго.

— Берта? — крикнул он в приоткрытую дверь. — Собирайся, дорогая. Мы едем в больницу.

* * *

Сукин сын.

Ты решил, что тебе все позволено, ублюдок Пожирательской шлюхи. Ничего похожего. Унижать меня я тебе не позволяла, но ты все равно это сделал и поплатишься за это. Только попадись мне на глаза, и ты узнаешь, что и гриффиндорцам знакомы Темные заклинания. Ты сдохнешь в канаве, умоляя меня о смерти, но я и пальцем не пошевельну, чтобы облегчить тебе муки; наоборот, я с удовольствием посмотрю на твою агонию. Ты мне за все заплатишь, тварь: за Молли, за Виктора, за Гарри, за…

— Фройляйн Грейнджер, с вами все в порядке? — вырвал Гермиону из мрачных, но приятных мыслей голос библиотекарши Центра.

Да куда уж там…

— Да, фройляйн Циммерман, — девушка с трудом выдавила из себя улыбку. — В полном.

Та покачала головой, но все же ушла к себе за библиотечную стойку. Гермиона закусила кончик пера и зажмурилась, чтобы не заорать от бешенства. В порядке?! Да черта с два в порядке, особенно последний месяц!

Как выяснилось, со смертью Виктора ее беды только начались. Чуть ли не на следующий день после похорон обнаружилось, что по какому-то закону, который никто уже давно и не помнит, она не может претендовать ни на дом, ни на финансы Крама, так как они не были женаты, хотя и особняк, и первоначальный капитал для бизнеса — Виктор хотел заняться производством новых метел — мистер и миссис Крам дарили им обоим. Собственных сбережений у Гермионы было достаточно, однако их едва хватило на то, чтобы снять небольшую двухкомнатную квартирку на окраине Мюнхена, поближе к работе, и внести оплату за три месяца вперед. Едва разобравшись с жильем, Гермиона, справедливо полагавшая, что и тут без Лестрейнджа не обошлось — уж больно злорадно блестели глазки у чинуш, явившихся за домом — бросилась в Центр, чтобы выцарапать ублюдку глаза (и запихать их ему в глотку), но и тут ее настигла своеобразная катастрофа в лице Валленштейна, сообщившего, что его приятель убрался в бессрочный отпуск без сохранения содержания, якобы для исследования очередной темномагической мути, так что теперь Гермионе придется выполнять двойной объем работы…

В довершение ко всему две недели назад берлинские целители заключили, что Молли Уизли абсолютно здорова. Невилл, приведший мать бывшего друга к Гермионе, краснел и заикался о том, что лучше пока подержать миссис Уизли под наблюдением и все такое… Девушка только махнула рукой и, стиснув зубы, оставила Молли у себя — все равно той негде было жить; Кингсли обещал решить эту проблему, но дело пока никак не продвигалось. Надо отдать должное, миссис Уизли согласилась взять на себя уборку и готовку, пока Гермиона на работе, но при этом не упускала возможности проехаться по бывшей подруге своих детей: и денег у них нет, и квартира не квартира, а конура собачья, и «да как я вообще могла подпустить тебя к моему мальчику»!

Дома было тошно, в кабинете — муторно: пустой стул Лестрейнджа словно бы сохранил всю память о хозяине и незримо насмехался над сидящей рядом Гермионой. Чтобы избавиться от этого ощущения, она сбегала работать в библиотеку Центра и просиживала там до самого ее закрытия, только чтобы вернуться домой попозже. Вот и теперь…

Гермиона поднялась со стула и подхватила со стола стопку книг — надо было закругляться, не то Молли вновь устроит скандал на пустом месте. Внезапно верхняя книга, чуть съехав, рухнула на пол; Гермиона, чертыхнувшись, бросилась ее подбирать, но безуспешно: вслед за первой на пол полетели все остальные.

Да что ж это такое…

Гермиона присела на корточки и начала быстро собирать тяжелые, обитые бархатом тома — в библиотеке Центра можно было найти настоящие библиографические редкости. Подхватив последний, она собралась было отлевитировать их на стойку выдачи, но нечаянно бросила взгляд на раскрытую страницу и замерла: на потемневшем от времени пергаменте была нарисована та самая схема, которую она уже видела в тетради у Лестрейнджа — песочные часы, заключенные в круг.

Моментально позабыв и про позднее время, и про книги, неаккуратной грудой сваленные на столе, Гермиона принялась с судорожной жадностью вчитываться в текст рядом с рисунком, и чем дальше она читала, тем страшнее ей становилось.

Чертов Лестрейндж не просто хотел собрать Маховик времени и отправиться назад в прошлое. Он хотел провести ритуал, который мало того, что тянет на пару пожизненных в Азкабане, но еще и дарует проводящему практически не ограниченную возможность делать все, что вздумается, в том времени, в которое тот переносится. Фактически — почти полная власть над будущим, право повернуть его в ту сторону, в которую тебе хочется и так, как хочется тебе… Да кем эта жертва инбридинга себя возомнила, богом, что ли?!

Гермиона торопливо перечитала последние строки описания ритуала и, воровато оглянувшись, сунула книгу под мантию. Ничего непоправимого пока что не случилось; одним из признаков проведенного Catenae ruptura были достаточно смутные и отстраненные воспоминания о совершившем его человеке, но никак не желание повыдирать ему кроваво-рыжие патлы. Значит, его еще можно остановить… и поможет ей в этом тот, кто по глупости влез во всю эту заварушку. Мерлин, как хорошо, что она не выбросила визитку, отданную ей Люциусом!

— Фройляйн Грейнджер, книги из этой секции запрещены к выдаче…

— Я знаю, Марта, но мне очень нужно. Я завтра принесу, обещаю! — выкрикнула Гермиона.

И аппарировала прямо с порога читального зала, пока растерянная библиотекарша не успела вставить хоть слово.

Малфой-младший, судя по указанным в визитке координатам для аппарации, обитал в модном районе магического Берлина, в одной из недавно построенных высоток. Гермиона, проскочив мимо пустующего места консьержки, единым духом взлетела на шестой этаж и забарабанила в дорогущую дубовую дверь руками и ногами.

— Кого там драккл… Грейнджер? — Драко открыл ей так резко, что девушка не удержалась на ногах и ввалилась в квартиру; дверь тут же захлопнулась с тихим щелком. — Что случилось?

Все еще тяжело дыша, Гермиона сунула бывшему однокурснику под нос том, раскрытый на странице с Catenae ruptura:

— Скажи… ты… знал… об этом?

Драко помрачнел и тяжело опустился на банкетку около входа («Совсем как у нас с Виктором», — с горечью отметила про себя Гермиона), обхватив голову руками.

— Узнал недавно, — глухо проговорил он. — Догадывался давно.

— И? — спросила Гермиона. — Что ты с этим будешь делать?

— А ты?

— Я? Я хочу остановить зарвавшегося подонка, возомнившего себя Господом, и я это сделаю!

— А нужно ли?

Гермиона опешила:

— Ты… ты понимаешь, что говоришь?

— Ты прочитала описание ритуала? — вопросом на вопрос ответил Драко. Гермиона кивнула. — Я тоже. Как ты заметила, для него нужна огромная магическая энергия. У простого волшебника ее не хватит, даже если он отдаст ее всю без остатка и умрет после этого, поэтому используются специальные магические усилители. Обычно один, но кузен решил подстраховаться и взял второй.

— И что?

— Да ничего, — пожал плечами Драко. — У Сигнуса отвратность характера прямо пропорциональна магическому потенциалу. Поскольку усилителей два, и они взаимосвязаны, энергия, вложенная в ритуал, увеличится многократно. Сигнуса не сможет принять то время, в которое он хочет перейти, поэтому он просто подорвется.

— Подорвется?

— Ну да. Как воздушный шар, — Малфой резко развел ладони в разные стороны и так же резко свел их обратно. — Бам, и все. Хоронить будет нечего.

Гермиона поспешно переваривала полученную информацию.

— И ты так спокойно об этом говоришь? — выдавила она наконец. — Я поняла, что вы друг друга не очень любите, но… он же твой двоюродный брат…

Драко нервно провел рукой по волосам и прикусил костяшки левой руки, словно стараясь сдержать крик или слезы.

— Я то же самое сказал своему отцу, — хрипло шепнул он, как будто что-то в горле мешало ему говорить. — Я сказал, что мама не переживет еще и его гибели… после тети Беллы… после Гвен… А отец ответил, что у Альберты будет ребенок, что уже ясно, что это мальчик… что этого мальчика можно правильно воспитать… И вообще, с молодой вдовой, к тому же беременной, проще договориться, чем с безумцем, готовым весь мир пустить под откос ради своих прихотей. А Сигнус… жаль, мол, его, но он все равно уже не жилец…

— Не жилец? — переспросила Гермиона. Как по ней, Лестрейндж выглядел вполне здоровым. — Он разве болен?

— В некотором роде, — Малфой выдержал паузу. — Что ты знаешь о магических близнецах, Грейнджер?

— Если честно, то не очень много, — пожала плечами она. — Знаю, что они в некотором роде зависимы друг от друга, что могут чувствовать друг друга на расстоянии… А что?

— А то, что магические близнецы бывают двух видов: нормальные и не очень.

— Не очень нормальные… Погоди… Сиамские?! — ахнула Гермиона.

— В точку, — кивнул Драко. — От обычных сиамских близнецов магические отличаются тем, что срастаются не телами, а как бы магией и душой. Они могут передавать друг другу силы, если один ослабнет, могут чувствовать эмоции друг друга, даже физическую боль… По сути — одна душа, поделенная на два тела. И если их не разъединить — сразу после их рождения или после смерти одного из пары — то тот, кто умрет первым, будет паразитировать на втором близнеце, пока тот не сойдет с ума… и тоже не умрет.

— Паразитировать?

— Забирать его душу, как-то так. Помыслы. Эмоции. Не оставлять ничего, кроме мысли о воссоединении, о том, что ему, первому, страшно и одиноко там, за Гранью… Еще вопросы есть?

— Только один, — медленно произнесла Гермиона. — Для того, чтобы родить таких близнецов…

— Женщина, носящая обычных магических близнецов, должна или быть подвергнутой влиянию темной магии, или использовать эту магию сама.

В голове Гермионы окончательно собрался паззл.

— А разделить?..

— Слишком поздно, — покачал головой Малфой. — Если бы сразу после смерти Гвен… да что там, даже полгода назад… Сейчас Сигнус одной ногой в могиле.

Некоторое время оба молчали. Потом Гермиона, будто решившись на что-то, аккуратно закрыла книгу, положила ее на подзеркальный столик и потянула дверь на себя.

— Ты куда? — насторожился Драко. — Домой?

— Нет. К твоему кузену. Где он живет?

— Грейнджер, ты…

— Мне плевать на него, Малфой. Пускай подыхает, я еще вальс станцую у него на могиле. Но там, в ритуале, — Гермиона припечатала ладонью бархатную обложку, — были вызовы каких-то Защитников, судя по всему — душ тех, с кем был близок проводящий эту мерзость. И я прекрасно понимаю, что для этого нужны определенные катрены и определенный человек, который будет их читать. И еще я понимаю, что твой чокнутый братец, скорее всего, привлечет к делу не Валленштейна или кого-то еще, а свою беременную жену. А теперь вопрос: даже если Берта уцелеет после некромантического ритуала, каков шанс, что, когда ее мужа размажет в атмосфере, дом не рухнет ей на голову?

К Альберте Лестрейндж Гермиона, по правде говоря, теплых чувств не испытывала от слова «совсем». Но почти два года назад чуть ли не у нее на глазах погибла другая беременная девушка. Как знать, может, спасая невестку убийцы Флер Уизли, Гермиона тем самым дает шанс нерожденному малышу подруги?

Между тем, ее, Гермионы, пламенная речь явно возымела влияние на Драко; он побледнел, пробормотал что-то в духе «как же мы об этом не подумали» и протянул девушке руку:

— Спускаться не будем. Сигнус, конечно, не сегодня все это затевает… но чем скорее мы расскажем Берте, тем лучше. Пускай находит ему ассистента, а сама не суется.

Особняк Лестрейнджей — трехэтажный барочный дом века так восемнадцатого — встретил их замком на ограде, запертой наглухо дверью и темными окнами; только в подвале, казалось, по стеклам бродили чуть заметные отсветы. Увидев их, Малфой бессильно заскрежетал зубами:

— Сглазил! Мы опоздали. Они уже начали ритуал или вот-вот начнут. А через калитку мы не сумеем пройти, даже если снимем замок — на ней защита…

— На калитке или на всей ограде? — прищурилась Гермиона. — В любом случае, это не вопрос. Бомбарда Максима!

Второй Бомбардой Гермиона снесла уже входную дверь — очевидно, тоже уже с пресловутой защитой; во всяко случае, пройти, точнее пробежать им с Малфоем ничего не помешало. Поворот направо, поворот налево — Гермиона каким-то шестым чувством знала, куда им нужно идти — ступеньки, ступеньки, ступеньки… Наконец-то дверь в подвал, по совместительству ритуальный зал…

Реальность подтверждала их с Драко худшие ожидания. Берта со здоровенным талмудом в руках, два усилителя — два больших шара из темного стекла на каменных подставках, установленные строго друг напротив друга, несколько сложных рунических кругов вокруг одного из них… И Лестрейндж, замерший в паре шагов от границы внешнего круга.

— Надо же, дорогая, у нас гости, — ублюдок и бровью не повел. — Мисс Грейнджер, вас не учили, что вламываться подобным образом в чужой дом неприлично? Ах да, о чем я, вы же грязнокровка…

— Есть идеи? — тихо спросила Гермиона стоявшего рядом Малфоя; тот нервно косился то на рунические круги, то на второй усилитель.

— Одна… но очень безумная, — тихо отозвался он и вытащил палочку. Лестрейндж в это время, криво ухмыльнувшись, начал движение к руническому контуру. — В любом случае — прости, Грейнджер. Exscribend testatem signa sacra, servato gravitatis!

Миг — и вокруг второго усилителя возник еще один, точно такой же, рунический рисунок. Еще рез мгновение Гермиона почувствовала, как летит по воздуху от сильного толчка в спину и падает рядом с чертовым шаром. Не до конца понимая, что делает, Гермиона положила на него руки — в тот самый момент, когда это сделал Лестрейндж.

Под сводами подвала пронеслось низкое, потустороннее гудение, и по внешнему руническому контуру побежала струйка голубоватого огня. Гермиона заворожено смотрела на него… пока до нее не дошло, что именно сделал Драко.

— Малфой!!!

— Как ты сказала, Сигнус — мой брат, — пожал плечами тот. — А братьям надо помогать, какими бы г… гадами они не были.

— Так это ты мне так помогаешь?! — прохрипел Лестрейндж из своего круга. — Отправляешь вместе со мной в прошлое дракклову грязнокровную шлюху?!

Гермиона хотела было сказать, что он и сам хорош, но не смогла: голубой огонь замкнул хитрое руническое плетение, и в эту же минуту на девушку навалилась страшная тяжесть, словно она была атлантом и держала небо на согнутой спине. Тяжесть давила на уши, кровью всхлюпывала в носу, сплющивала черепную коробку изнутри и снаружи…

Как сквозь вату до Гермионы донесся чистый голос Берты, выпевающей ритуальные катрены, и вторящей ей хрип Драко. С каждым новым словом становилось все легче: тяжесть позорно отступала, оставляя за собой лишь боль в голове и груди. Гермиона наконец-то смогла встать на ноги и взглянуть на Лестрейнджа: выглядел он плохо — кровь из носа заливала лицо и рубашку, глаза ввалились, как у мертвеца, а лицо заострилось. Гермиона покосилась на пол — под ее ногами переливалось в свете рунического пламени лишь несколько темно-бордовых капель.

Дружный взмах двух палочек. Новый катрен. Руническое пламя стало ярче и немногим горячее: Гермиона почувствовала, как у нее за спиной оно как бы собирается в одно место, становится плотнее, зримее, и, наконец, оформляется в… фигуру?

— Держись, Гермиона, — Джинни Уизли подошла к подруге и приобняла ее за плечи. — Ты сможешь, я знаю.

Так вот они какие, Защитники…

Еще один всплеск светлого пламени — и рядом с Джинни стоит Гарри, а еще через мгновение — Рон. Гермиона едва удерживается от того, чтобы не бросится им на шею, но мальчики неожиданно строго качают головами.

— Ни в коем случае не убирай руки, — Рон чуть сжал ее пальцы. — Если ты их уберешь… ну, это будет очень дурная шутка, скажем мягко.

— Кто это тут говорит о шутках? — Фред и Джордж, смеющиеся и вновь абсолютно неотличимые друг от друга, появились как всегда, из ниоткуда. — Готовы поклясться, Гермиона, эта — одна из твоих лучших!

— Если не лучшая, — усмехнулся Сириус, неслышно выступая из тени позади Гермионы. — Решила показать чистокровному отродью, где нарглы зимуют? Молодец, девочка.

Перси. Билл и Флер. Люпин и Тонкс. Все они появлялись рядом с Гермионой, все они вставали вокруг нее, защищая от… Кого?

Гермиона подняла голову. Сигнус в своем круге был тоже не один. Трое людей — рослый бородатый мужчина со шпагой наперевес, другой, худощавый и злой даже на вид и невысокая темноволосая женщина с удивительно кротким лицом — обступили его, что-то шепча и неприязненно косясь на Гермиону. В этот момент пламя позади Лестрейнджа вспыхнуло вновь и выплюнуло сразу двоих — тех, что приходили к Гермионе в ее кошмарах. Девушку затрясло.

— Их меньше, — заметил Рон.

— Ему помогает родовая магия, — помрачнел Сириус. — Ничего. Мы и без нее не дадим нашу девочку в обиду, — и он сжал плечи Гермионы, чуть подавшись вперед, готовясь, если что, закрыть ее своим телом. Напротив, зеркально отобразив его движение, словно волчица, защищающая волчонка, подобралась Беллатрикс.

— Сириус… ты так добр ко мне…

— Ты стала моему крестнику сестрой, а значит, мне ты как дочь, — отшутился он и тут же посерьезнел. — Приготовься. Сейчас начнется.

В противоположном круге призрачные Лестрейнджи расступались, давая дорогу невысокой, худенькой девушке, почти девочке, в тяжелом черном платье и с копной тяжелых кудрей, черной волной рассыпавшихся по худым плечам. Сигнус улыбнулся, едва завидев ее, улыбнулся так, как Гермиона еще не видела — светло и счастливо. Гвен чуть улыбнулась брату в ответ и положила полупрозрачные ладони поверх его рук, переплетя его пальцы со своими.

— Да будет проклят тот, кто встанет между нами, — прошелестело по подвалу на грани слышимости. — Не бойся, брат. Я здесь.

Голубой огонь вспыхнул по контуру сплошной стеной, отгораживая Гермиону и остальных от Лестрейнджей и Берты с Малфоем, оставшихся за кругами. Гул, поначалу почти не слышный, нарастал все сильнее, заглушая собой все прочие звуки.

— Эй, Грейнджер! — вдруг прорвался сквозь него голос Сигнуса. — На будущее: прежде чем что-то делать, подумай: а оно того стоит?

— Не слушай его, — прошептала Джинни. — Пойдем.

А потом все исчезло.

* * *

Холодно. Очень холодно. Ну конечно же, земля-то промерзла. А листья, тем более прошлогодние, тепла не дадут… Стоп. Земля? Листья?!

Гермиона рывком села и огляделась. Над ней было по-зимнему серое небо, под ней — ковер из палого листа, а вокруг стояли деревья. Рядом, у корней одного из них, валялась книжка — «Сказки Барда Биддля».

Мерлин, Мерлин, Мерлин… Неужели получилось?

— Гермиона? Гермиона, у тебя все хорошо?

Этот голос она узнала бы из тысячи.

— Гарри! — она вскочила и понеслась к его обладателю, не разбирая дороги. — Гарри… Гарри, ты жив! Жив!

— Ну, конечно, жив… Хотя, постой, — Гарри нахмурился и потянул было палочку из рукава, но Гермиона замотала головой и зачастила:

— Если ты мне не веришь, то вот: я — Гермиона Джин Грейнджер, дочь Эммы и Дэниэла Грейнджеров, они стоматологи. Мы познакомились в «Хогвартс-экспрессе», я зашла к тебе в купе, потому что искала жабу Невилла…

По ее лицу сплошным градом катились слезы.

— На первом курсе ты спас меня от горного тролля… то есть, но только ты, но и Рон Уизли: ты засунул ему палочку в нос, а Рон его оглушил его же дубинкой… Когда мы пошли за философским камнем, Рон пожертвовал собой в шахматной партии, а я пошла с тобой дальше. Я решила задачку с зельями, и ты ушел к Квиррелу, а меня попросил вернуться к Рону. На втором курсе…

— Тш-ш, тише, — Гарри привлек подругу к себе; Гермиона, почуствовав знакомый запах его свитера, разрыдалась еще сильнее. — Про шахматы и зелья никто не знает кроме нас… троих, ну только Дамблдор еще… Эй, да у тебя истерика! Гермиона, что случилось?

— Мне приснился сон, — пробормотала она, зарываясь лицом в его грудь. — Мне просто приснился очень страшный сон, Гарри.

Мне приснилось, что вы с Джинни лежите мертвые в ее комнате в «Норе». Что Рон умирает у меня на руках. Что Флер, Чарли и Перси изуродовали так, что тел нельзя опознать. Что Молли сошла с ума.

Но ничего. Я сделаю все, чтобы он не сбылся. Я обещаю тебе.

Гермиона вытерла слезы и зло усмехнулась. Теперь ей вновь было за что бороться. Будь ты проклят, Сигнус Лестрейндж, в том времени и в этом. Я объявлю тебе войну.

Конец первой части.

Пы.Сы. Как Гермиона на…вернула одной Бомбардой трехсотлетнюю фамильную защиту Лестрейнджей? Очень просто — она очень сильно этого хотела.

Ну, вот как бы пока и все. Сессия из каминг, так что ждите вторую часть осенью. По-прежнему радущийся конструктивной критике,

Ваш Воробей.

Дамы и господа, минутку внимания. С этой главы начинается ООС, AU и прочий авторский произвол, более или менее обоснованный. Слабонервных просьба не читать — в перспективе будут пытки и прочие интересные вещи. Все остальные — добро пожаловать.

За все, что вытворяют герои, автор ответственности не несет.

Приятного прочтения.

Нож соскользнул с наполовину очищенной картофелины и полоснул по пальцу. Гермиона, чертыхнувшись, сунула его (палец, а не нож) в рот — унять кровь: в полевых условиях приготовление пищи без магии превращалось в крайне экстремальное занятие.

— Гермиона? — в палатку просунулась лохматая черная голова. — У тебя все в порядке?

— В полном, — заверила она.

— Правда? — Гарри почесал в затылке и окинул скептическим взглядом груду нечищеной картошки, которой только предстояло стать обедом. Ну, или чем-то на него похожим. — Может, тебе помощь нужна?

— Какая? — Гермиона выдавила из себя улыбку. — Гарри, все на самом деле в порядке. Иди, карауль дальше.

Да-да, Гарри, все хорошо. Не настолько, правда, как хотелось бы.

С момента перехода прошло два дня. За эти два дня Гермиона не успела сделать ничего, кроме того, как понять, в какой именно момент своего прошлого она попала: следующий день после ухода Рона — девушка поняла это после того, как не увидела его рюкзака в углу палатки и по тому, как Гарри прятал глаза при упоминании имени друга. Если тогда Гермиона не могла найти себе места от расстройства и беспокойства, то сейчас только обрадовалась — хоть кто-то из них не пострадает. Гарри при виде успокоившейся подруги тоже приободрился и как будто даже повеселел: видимо, подумал о том же, что и она.

Во всем остальном положительных моментов не предвиделось. Переброс в прошлое вышел слишком… неожиданным, слишком спонтанным. Чертов Лестрейндж, отправляясь сюда, наверняка имел план действий, у Гермионы же не было ни единой мысли о том, как быть и что делать.

Ну, зато ты точно знаешь, где искать оставшиеся крестражи. И ты сможешь спасти Фреда, Колина, Тонкс…

Может. Вот только не знает, как — не запирать же их в «Норе» или доме Андромеды. И про крестражи Гермиона знает. И не имеет ни малейшего представления о том, как их достать.

Диадема? В Хогвартсе. Даже если удастся связаться с Джинни и Невиллом, как они смогут ее передать и не пострадать при этом сами? Не стоит забывать про Кэрроу и Снейпа. Особенно про Кэрроу.

Гарри? Даже не думать об этом. Профессор Дамблдор мог ошибаться, должен быть какой-то другой выход.

Нагайна? Проще луну с неба достать.

Медальон? У них. Только вот клыков василиска поблизости нигде не завалялось, а вызывать Адское пламя посреди леса — не лучшая идея.

Чаша? О том, чтобы вдвоем соваться в сейф Лестрейнджей, не может быть и речи. Да и о том, чтобы вообще соваться: вся семейка вполне себе жива, дееспособна, адекватна в максимально возможной для нее степени и очень, очень ревностно относится ко всему, что касается Волдеморта, и в особенности — его безопасности. А уж как кое-кто обрадуется, если они с Гарри попадутся…

Кстати, о Лестрейнджах.

Гермиона принялась скрести несчастную картофелину с двойным остервенением. Помимо крестражей и находящихся под угрозой гибели близких, в этой реальности у нее была еще одна проблема. Очень крупная проблема. И эта проблема носила конкретные имя и фамилию.

Получилось ли у него совершить переход? Ох, хорошо бы, если нет, но тогда здешний мальчишка по имени Сигнус Лестрейндж все равно должен умереть или оказаться в Азкабане: Гермиона слишком хорошо знала, каких бед он способен натворить при определенном стечении обстоятельств. А если получилось? К кому тогда он побежит? Кому расскажет о том, что знает — безумной матери, для которой Темный Лорд превыше всего остального? Или отцу — умному, но конченному мерзавцу? Или самому?..

Гермиона отложила клубень и со вздохом принялась за следующий. Даже ей, отличнице по арифмантике, было невозможно решить уравнение с таким количеством неизвестных. Поэтому оставалось одно — не торопить события и ждать ближайшей развязки, то есть Рождества и похода в Годрикову Лощину. А пока — не говорить никому, что она из будущего. Даже Гарри.

И потихоньку надеяться, что Лестрейнджа во время ритуала приголубило магической волной и отшибло память. А еще лучше — зашибло насмерть.

* * *

Первым, что почувствовал Сигнус, была адская головная боль.

Создавалось ощущение, как будто его накануне в драке со всего размаху приложили мешком с песком. Или квиддичной битой, что вероятнее. Проблема состояла в том, что он в упор не мог вспомнить, кто и почему мог это сделать — кандидатов и причин было так много, что Сигнус просто терялся в догадках. И, наверное, не догадался бы даже под угрозой материнской выволочки; в прежние времена Беллатрикс могла часами вытряхивать из непутевого отпрыска душу, допытываясь, с кем он, наплевав на запрет на дуэли и драки, умудрился сцепиться на этот раз. Если учесть, что Сигнус дрался с кем-нибудь — как на палочках, так и на кулаках — через два дня на третий, то не было ничего удивительного в том, что он изучил все укромные уголки как дома, так и в Малфой-Мэноре: копаться в отчетах или драить камеры, словив перед этим пару-тройку подзатыльников — совсем не то, чем хочется заниматься в свободные вечера, особенно когда остальная компания во главе с сестричкой планирует что-нибудь интересное.

Но, прежде чем угрожать неизвестно кому всеми карами земными и небесными, следовало понять, где он вообще находится. Судя по всему — на кровати; не в сарае, не в канаве, не под столом в третьесортном кабаке, куда его по доброте душевной запинал любимый дядюшка, с которым они до того выслеживали некоего подозрительного элемента (именно выслеживали, а не надирались на спор халявным элем, что бы потом ни утверждали матушка и Гвен), а на хорошей, чистой и удобной кровати, что не могло не радовать. Осталось выяснить самую малость: где эта кровать, чья эта кровать и главное — он точно тут один?

Сигнус приподнялся на подушках и застонал — виски отозвались колокольным звоном. На голове прощупывалась тугая повязка — плохо, в кровати больше никого не было — хорошо, сама кровать казалась странно знакомой… как и комната. Лепнина на потолке — ни дома, ни в берлинском особняке такого нет, тяжелые парчовые шторы, задернутые на высоких стрельчатых окнах, лакированный паркет… Сомнений нет — он у Малфоев, в той комнате, в которой жил с момента приезда в Великобританию и до смерти сестры. Постойте-ка…

Малфои. Нарцисса. Драко. Грейнджер. Ритуал.

Еще никогда в жизни Сигнусу Лестрейнджу не хотелось сдохнуть так сильно. Потому что жить ему больше незачем: у него ничего не получилось. Он подвел их всех: родителей, сестру и дядю, не получивших второго шанса или хотя бы нормального посмертия; Берту, оставшуюся беременной и беззащитной в почти чужой стране — теперь никто не сможет уберечь ее от Люциуса и его далеко идущих планов, пока ее законный супруг валяется здесь, будучи немногим лучше овоща… Своего нерожденного сына, которого обещала забрать Гвен…

Но, видит Моргана, у него не получилось не только по его вине!

Сигнус стиснул кулаки, наплевав на мгновенно загудевшую голову. Три предательства на троих — это слишком много даже для тетки с ее семейством. Кто из них, интересно, сейчас в доме — только она или все вместе? Неважно: хоть одного, хоть двух, но он сумеет забрать их с собой. И пусть судьями им будут те, кого они предали.

Берта… Бедная девочка. Ничего, о ней есть кому позаботиться: Долоховы и Курт, слава Мерлину и Моргане, живы и здоровы, а он оставил соответствующие инструкции насчет них перед ритуалом. Умерев, он развяжет ей руки и обезопасит сына — Гвен не сможет до них добраться, раз он выполнит свое обещание; валяясь здесь, он подставляет жену еще больше — Люциус прекрасно осведомлен о ритуале, так что вполне может шантажировать этим Берту и крутить их семьей так, как ему захочется. Мерлин, каким он, Сигнус, был идиотом, затевая все это под носом у Малфоя… Ничего, сейчас он все исправит.

Свеча на прикроватном столике стояла совсем близко к балдахину — стоит только подтолкнуть, и огонь разгорится моментально. Пусть горит. Пусть сгорит к драккловой матери и этот дом, и его обитатели, и то, что было, и то, что могло бы быть!

Сигнус практически дотянулся до подсвечника, когда негромко скрипнула, открываясь, дверь, и в комнату вошла женщина с подносом, уставленным фиалами с зельями. Юноша скрипнул зубами и нехотя отдернул руку: тетка всегда заявлялась в самый неподходящий момент, а уж чутье на всякого рода неприятности у нее было феноменальное. Он мог бы столкнуть свечу у нее на глазах, если бы она вошла к нему просто так, спросить, как он себя чувствует, к примеру, но… этот поднос… Эти зелья…

Если Малфои хотели его унизить, то ничего лучше не смогли бы придумать даже при всем желании.

Женщина подошла совсем близко и поставила поднос на столик. Ее лицо оставалось в тени; Сигнус видел только край темного платья и тонкую бледную руку, поднимавшую фиалы на свет. Видимо, Министерство так и не отстало от дорогих родственничков — вон как тетушка исхудала…

— Уйдите, — бросил он, отворачиваясь и натягивая одеяло повыше; голосовые связки вместо желаемого шипения выдали нечто среднее между хрипом и карканьем. — Уйдите, пожалуйста.

Женщина ответила не сразу. Прошло несколько минут, прежде чем тишину прорезал ее голос — неожиданно низкий и чуть хрипловатый:

— Во-первых, с каких это пор мы на «вы», а, во-вторых, с чего это ты на меня вызверился?

Сигнус замер, не веря своим ушам.

— Мама?!

— А ты ожидал увидеть кого-то другого? — Беллатрикс вынула пробку, понюхала содержимое фиала, поморщилась и отставила его в сторону. — Интересно, кого?

Сигнус поморгал — так, на всякий случай. Потом ущипнул себя за подбородок: щипок вышел несильным, но ощутимым. Выходит, это не сон.

— Я не сплю…

— Сейчас? Нет. Сейчас ты несешь какую-то чушь.

— Я не сплю, — с нажимом повторил Сигнус. — Значит, я умер.

— Умер, говоришь? — Беллатрикс прищурилась и неожиданно дала сыну слабый подзатыльник; Сигнус вскрикнул — голову тут же заломило. — Что, больно? Раз больно, значит, живой.

— Не уверен, — буркнул Сигнус. — Ты же тоже умерла. Кто знает, может, один мертвый может стукнуть другого мертвого, и тому станет больно?

Беллатрикс как-то странно посмотрела на него и вышла из комнаты. Через какое-то время Сигнус уловил доносившееся из коридора обрывки разговора — мать с кем-то спорила, но долетали лишь отдельные слова: «Очнулся… Говорит, что… А может?.. Ну да, приложило его неслабо… Поняла… Это и это, ясно, спасибо, Джой…». Джой? Джозеф Трэверс? Но он-то вроде жив…

— Дней десять не аппарировать, не пользоваться порталами и камином, а самое лучшее — вызвать целителя из Мунго, — проворчала Беллатрикс, возвращаясь. — Застрять у дражайшей сестрицы почти на две недели — именно то, чего я хотела.

— Десять дней?!

— Тебе вроде как нужен покой, — Беллатрикс вновь занялась перестановкой зелий. — Так, это утром, это пока не нужно, это тоже… Держи, пей.

Сигнус единым духом проглотил зелье Сна-без-сновидений: реальная или призрачная, мать была на него за что-то очень сердита, и спорить с ней в такой момент в любом случае было чревато.

— Мам… А это на самом деле ты?

Беллатрикс вместо ответа положила ему на лоб ладонь — узкую, шершавую и приятно прохладную.

— Точно, бредишь, прав был Трэверс. Я это, балбес, я. Доказательства нужны?

— Нет... — Сигнус зевнул и сполз пониже, на подушки: зелье начало действовать. — Оборотное нельзя… с волосом покойного, я помню… да и не смогли бы они…

Глаза у него закрывались сами собой; мысли путались, как локоны у Гвен, когда она однажды забыла расплести косу на ночь. Странно это, так странно, когда ты спишь и видишь сон о том, как ты засыпаешь…

— Все-таки ты мне снишься… Это ничего, я все равно тебя защищу… вас всех… ты, главное, снись мне подольше…

— Буду, — пообещала мать и осторожно присела рядом; сквозь надвигающийся сон Сигнус почувствовал знакомый терпкий запах ее духов. — Спи, несчастье мое. Навоевался, хватит с тебя пока.

Сигнус улыбнулся и наконец-то уснул — спокойно и тихо, впервые за долгое время.

* * *

— Что-то долго он спит.

— Ничего, пускай дрыхнет. Я бы сейчас тоже не отказался вздремнуть.

— И что тебе мешает?

Сигнус поморщился и уткнулся носом в подушку. Просыпаться ему не хотелось — уж очень хороший сон снился, но болтовня рассевшихся в ногах друзей основательно мешала заснуть обратно.

— Много чего… О, пацаны, он глаза открыл! Эй, не мухлюй, мы все видели!

— Давай, подъем! Подъем-подъем, кто спит — того убьем!

— Рудый, хватит спать, годный рейд проспишь!

— А я-то думал, вы нас уже не путаете*, — буркнул Сигнус, открывая глаза и потягиваясь. — И да, эта шутка морально устарела еще год назад.

С одной стороны, он был рад видеть этих обормотов, своих названых братьев. С другой — видимо, с ним все было очень плохо, если Малфои соизволили с ними связаться. Хотя с Долоховых — Стася, Петра и Павла — могло статься принестись в Британию без приглашения, просто узнав о том, что с Сигнусом беда.

— Долго я здесь провалялся?

— Ща прикинем, — Стась зашевелил губами, подсчитывая что-то в уме. — С тех пор, как навернулся — два дня, сегодня третий. Ночью, говорили, в себя приходил.

Сигнус кивнул: все хорошо, три дня — не такой уж и большой срок, ничего непоправимого за него произойти не могло. Теперь нужно побыстрее поправляться и убираться отсюда.

— Как Берта? С ней все в порядке?

— А чего с ней может случиться? — удивился Павел; Сигнус с досадой вспомнил, что ничего не говорил друзьям о беременности жены — они вполне могли начать отговаривать его от авантюры. Уж лучше бы отговорили. Нет, каким же он все-таки был идиотом… — Заскакивала примерно час назад, все спрашивала, как ты да что с тобой. Еле выпроводили.

— Ясно, — Сигнус покосился на напольные часы в углу комнаты: без четверти полдень. Что-то он и на самом деле разоспался. — Стась… ты сказал, что я навернулся? Откуда?

— А ты что, ничего не помнишь? — насторожился Петр. Сигнус покачал головой. — Подстава… Вроде с пристройки какой-то, как мы поняли. Но мы не видели, нам мелкий Малфой сказал…

— Ах, мелкий Малфой…

Сигнусу всю жизнь твердили, что тот, кто убивает кровную родню, проклят магией и людьми, но сейчас он всерьез думал о том, что не станет сдерживаться, когда увидит кузена, да и тетку тоже. Про Люциуса нечего было и говорить.

— Он сказал, а вы поверили?

— Мы думали, что ты нам сам расскажешь, — пожал плечами Павел. — Но если ты ничего не помнишь… Ты сдурел?!

Последнее относилось уже не к Сигнусу, а к Малфою: Драко, бледный как мел, влетел в комнату быстрее молнии, запер двери и, тяжело дыша, навалился на них всем телом.

— Ты что тут забыл? — холодно спросил Сигнус, садясь в постели. — И отойди от двери, сделай милость. Не мантикора же за тобой гонится?

— Не смей указывать мне в моем доме, — огрызнулся Драко; его лицо постепенно вместо бордового принимало свой обычный, бледнопоганчатый цвет. — Меня в школе отпустили на выходные. И… о, да по сравнению с тем, что за мной гонится, бешеная мантикора — просто котенок!

— Вот как? — мягко улыбнулся Сигнус; Долоховы скривились так, как будто слопали ящик лимонов на троих. — В таком случае, отойди, пожалуйста. Я очень хочу видеть того, кто хочет с тобой разобраться и, может, даже помочь ему. Ты оглох?

Кузен открыл было рот, но сказать ничего не успел. Дверь в комнату распахнулась от мощнейшего пинка; одна из резных створок, открываясь, придала Драко ускорение, и он, не удержавшись на ногах, пропахал носом паркет до самой кровати, свалившись где-то в изножье. В проеме появилась стройная фигурка, и звонкий девичий голос вопросил:

— Ну и где, мать вашу в три Авады, этот дракклов олух, мой братец?!

И вот здесь Сигнус решил, что сошел с ума — сон и явь перемешались так, что он не мог понять, где что. Мать ему снилась, это точно, и Гвен, вероятно… тоже снится… сейчас. Но благоухающий перегаром Стась более чем реален, как и лыбящиеся двойняшки. И Драко, расквасивший нос о спинку кровати — вон он стонет…

Драко ему точно сниться не может — не те у них отношения. Да и сам сон чересчур яркий, чересчур детальный, чересчур… ощутимый: во рту до сих пор вяжет от зелий, ноет нога, отдавленная развалившимся Павлом, саднят ожог от неудачно разорвавшейся дымовой шашки на запястье и ободранные костяшки. Костяшки? Ободранные? Да он после бегства в Берлин следил за руками похлеще всех Малфоев вместе взятых — положение, видите ли, согласно Берте и Курту, обязывало!

Мерлин, неужели у него все-таки получилось?

Ладно, расплата с Малфоями откладывается до выяснения обстоятельств.

— Так, ребятки, — бас Стася вывел Сигнуса из ступора; Долохов одной рукой крепко держал за шиворот обоих дядей, а второй пытался подцепить с пола Драко. — У нас в государстве каждый располагает своей задницей как ему заблагорассудится? Так вот, мы свои поднимаем и уе… уходим. Сами разбирайтесь тут, мы жить хотим еще. Малфой, не ной и шевели ногами, а то еще не так прилетит. Всем пока.

Вся компания, включая окровавленного Драко, спешно ретировалась к выходу и исчезла. Гвен мрачно проследила за захлопывающейся дверью, а затем развернулась к брату.

— Ты, пустоголовый, заносчивый, самодовольный… Ой!

Сигнус не стал ее слушать — вскочил с постели, невзирая на проснувшуюся головную боль и сгреб в охапку. В следующие несколько секунд его колотили кулачками по груди, обещали проклясть, обиженно-сердито сопели куда-то в район шеи — когда им исполнилось тринадцать, он резко начал прибавлять в росте, Гвен же выросла не больше чем на дюйм-полтора, и в итоге оказалась чуть не на голову ниже — но Сигнусу на все это было плевать: он обнимал сестру. Теплую. Живую. Настоящую. У того наваждения из снов всегда была очень холодная кожа…

Но на этот раз, кажется, все происходит наяву. Выходит, есть на этом свете справедливость.

— Сай? — растерянно спросили у его подбородка. — Что случилось?

Сигнус постарался шмыгнуть носом как можно незаметнее.

— Все в порядке, — он мягко отстранил сестру и в шутку дернул ее за черный локон. — Просто я скучал.

— Ты валялся без сознания, — скептически поправила Гвен. — Ты не мог по мне скучать.

— Ну, значит, я рад тебя видеть.

И ты даже не представляешь, насколько.

— Ты хоть что-нибудь помнишь, герой?

— Нет, — Сигнус забрался под одеяло; в комнате было прохладно и на окне виднелись остатки изморози, но на душе у него стояла самая настоящая весна. — А должен?

— Да там и помнить-то нечего, — Гвен картинно повалилась на другую половину кровати. Сестра была в куртке, старых форменных штанах и забрызганных грязью ботинках, волосы заплела в короткую, уже растрепавшуюся косу, и от нее пахло пороховым дымом и кровью — почти наверняка охотилась где-то неподалеку. Сигнус подумал, что хорошо, что ее не видят мать и тетка Нарцисса. — Ты поспорил с… ой, кажется, Монтегю, что пройдешь по гребню малфоевской крыши. Прошел половину и свалился. Собственно, все.

— Свалился с малфоевской крыши и не переломал к дракклам кости? — недоверчиво спросил Сигнус. — Да ну тебя.

— Подковы гну и гиппогрифов подковываю! Выброс у тебя случился, стихийный, — Гвен смешно почесала нос. — Мама сказала — в детство впал, только раньше у тебя погремушки летали…

— Можно подумать, у тебя они не летали, — съехидничал Сигнус. — Давай дальше.

— Ну, Джим Трэверс рассказывал: ты, мол, лежишь, его отец вокруг тебя с диагностическими чарами суетится, мама на Монтегю собаку спустила…

«Бедный Грэхем», — подумал Сигнус.

— …а тут оказывается, что ты живой и почти здоровый — выброс, якобы, падение смягчил, и ты только сотрясением мозга отделался. Сильным, правда. Джим говорил: мама так на тебя внимательно посмотрела, а потом спрашивает: «Джой, как ты считаешь, мне его сейчас прибить или подождать, пока очнется?».

— И?

— И ничего, — пожала плечами Гвен. — Перетащили тебя сюда, а дальше ты знаешь. Я-то в лес сбежала, вернулась — и сразу к тебе. Думала, убью придурка. А может, еще и убью, нам теперь из-за тебя две недели тут мариноваться. Чего ради тебя вообще на крышу понесло?

Сигнус смутно припоминал, что там, в другой версии его жизни, тоже был какой-то похожий спор. Но вот с кем, из-за чего и чем он закончился, этого юноша вспомнить не мог.

— Понятия не имею.

— Зато я имею — дятел ты, братец мой милый, вот и все. Башку расшиб, перепугал всех, да еще и…

Сестра осеклась, сообразив, что сболтнула больше, чем следовало. Сигнус напрягся.

— Продолжай.

— Ты… ты только не волнуйся, — осторожно начала Гвен. — Сай, выброс был достаточно сильным, и…

Сигнус почувствовал, как сердце летит куда-то в желудок.

— Я что, сквиб?!

Стоило оно того? Скажи, стоило рисковать всем, что у тебя есть для того, чтобы в итоге оказаться еще беспомощнее, чем раньше?

— Чтоб тебе рот с мылом вымыть и пеной подавиться! — разозлилась Гвен. — Дай договорить, дракклятины кусок… Ай, больно же!

— Помни, кто старше, — буркнул Сигнус. Любимая сестренка могла часами выносить ему мозг и нервы, и заткнуть ее было делом достаточно проблематичным, к тому же не обходящимся без небольшого физического насилия, вроде слабого пинка. — И договаривай.

— Ты — не сквиб, но колдовать какое-то время не сможешь, — куда спокойнее сообщила Гвен. — Недолго, недели две, ну, месяц, много сил потерял. Говорю же — идиот, только им так может повезти.

— Гвен, милая…— ласково начал Сигнус. Ему вдруг пришла в голову идея еще одной, последней проверки: та, из его кошмаров, никак не реагировала ни на подколки, ни даже на слабые угрозы — она просто делала вид, что не слышит их. — Если ты еще раз назовешь меня идиотом, то я тебя…

— Что?

— Отлуплю. Как там бишь: «Жена должна быть покорна мужу своему, дочь — отцу, а сестра — брату перворож…» Аугф!

Теперь точно можно было не беспокоиться, он все сделал, как надо: эта Гвен отреагировала правильно.

— Гвендолин, прекрати душить брата, другого у тебя все равно не будет, — бросила Беллатрикс, прикрывая дверь за собой. — Это во-первых. Гвен!

— А во-вторых? — недовольно пропыхтела та, но подушку от лица Сигнуса все же отняла, напоследок от души заехав ему по ребрам.

— А во-вторых, марш переодеваться. Нас Нарцисса к обеду ждет, ты забыла?

Сигнус беззвучно посмеивался, наблюдая за тем, как вытягивается лицо у сестры. Полтора часа в обществе тетки и ее семейства, а значит, полтора часа вынужденной потребности строить из себя нечто среднее между мраморной статуей и мороженой треской — что может быть лучше? Тем более, когда ты сам в этом не участвуешь.

— А… а может, ты скажешь, что я решила повторить подвиг Сая, тоже свалилась с крыши, и мы теперь рядом лежим? — сделала большие глазки Гвен.

— Нет.

— Ну… тогда я еще не вернулась.

— Она тебя видела.

— Тогда…

— Гвен, это не обсуждается. Я не спущусь к ним одна, а если мы не придем, мне придется все эти десять дней, — Беллатрикс недовольно покосилась на сына, — выслушивать нытье твоей тетки. Вперед.

Гвен тяжело вздохнула и слезла с кровати.

— Там будет Драко?

— Да. И даже не думай о том, чтобы подсыпать ему чего-нибудь в суп.

— Мать-легиллимент — это чистое зло, — проворчала Гвен себе под нос и чуть громче добавила, — это прерогатива Сигнуса, мама. Я совершаю исключительно вербальные атаки на то, что… хм, у нашего кузена вместо мозга

— Рада, что у вас такое разделение труда, — фыркнула Беллатрикс. — У нас всего час на то, чтобы привести себя в порядок. Если соберешься за сорок минут — так и быть, я не скажу Руди, что ты опять брала его дробовик.

— Да там и собираться нечего…

— Вымойся, от тебя порохом за милю несет! Еще одну тираду Цисси о том, что моя дочь — не леди, я не выдержу!

Гвен еще раз вздохнула, показала кулак брату и вымелась прочь. Сигнус почесал в затылке:

— Это из-за меня, да?

— Ну, — Беллатрикс побарабанила пальцами по косяку двери. — Скажем так: если бы ты не полез на эту дракклову крышу, не свалился оттуда и не провалялся два дня без сознания, мы были бы уже дома.

— Ясно, — резюмировал Сигнус. — Я идиот?

— Заметь, сын, не я это сказала.

Да какая разница, мама, кто это сказал…

Главное, что я теперь дома.

* * *

Перед глазами маячил белый потолок. Вокруг — нежно-кремовые стены, небольшие столики, уставленные фиалами с зельями… Где он?

— Герр Лестрейндж, наконец-то вы очнулись. Позвольте представиться: Теодор Шварцкопф, ваш целитель.

Незнакомый бородатый мужчина в очках. Немецкая речь. Что происходит?

— Что… со… мной?

— Вы находитесь в клинике святого Мартина, в Берлине. Очевидно, у вас дома произошел несчастный случай. Вы хоть что-нибудь помните?

О да, он хорошо все помнил. Слишком хорошо. Но целителю об этом пока лучше не знать.

— Бер… та?

Шварцкопф помрачнел, снял очки и протер их полой лимонной мантии.

— Герр Лестрейндж… Мне не следует этого говорить, но лучше вам узнать это сейчас. Вы — единственный, кто выжил после взрыва. Ваша супруга и ваш кузен, герр Малфой, погибли сразу; ваша напарница, фройляйн Грейнджер, скончалась час назад, не приходя в сознание. Мне очень жаль.

— Нет!

Только не Берта… Драккл с Малфоем и Грейнджер, так даже лучше, но только не Берта, он же все рассчитал, только не Берта, так не должно было быть…

— Нет!

— Чш-ш-ш. Тихо. Все хорошо. Я здесь, я рядом. Это сон, это только сон.

Сигнус рванулся было вперед — очевидно, кошмары выстроились в очередь и теперь сменяли друг друга один за другим — но его держали крепко.

— Тихо, тихо, — чья-то тонкая рука осторожно гладила его по голове. — Успокойся. В холмах высоких охотясь часто, глядела я все на океан…

Сигнус потянулся к палочке, но его обхватили еще крепче и начали укачивать, как маленького.

— Придешь сегодня ль, придешь ли завтра — лишь возвращайся, я буду ждать**, — продолжала напевать Гвен. — Сай, очнись. Это неправда. Этого нет, слышишь? Это — всего лишь — дурацкий — сон.

Сигнус длинно выдохнул и зарылся носом ей в плечо:

— Полезай ко мне. Здесь холодно, а ты даже без халата.

Дважды просить не пришлось: сестра змейкой юркнула под одеяло и улеглась рядом, подперев рукой голову.

— Мама сказала, что ты бредил, когда очнулся. Тебе… снился кошмар?

Сигнус кивнул.

— А сейчас… тоже он?

— Да.

Гвен нахмурилась.

— Расскажи мне. Расскажи мне, брат, — она протянула руку и отбросила с его лица несколько прядей. — Я поверю тебе, ты же знаешь.

— О некоторых вещах лучше не говорить, — Сигнус перевернулся на спину и уставился на балдахин: глаза неожиданно защипало, а то немногое, что удавалось увидеть в темноте, размыло, как в тумане — не хватало еще, чтобы Гвен увидела, чего не надо.

— Это так ужасно?

— Не то слово.

— Вот как, — Гвен задумчиво покусывала нижнюю губу. — Понятно тогда, почему ты так орал.

— Я орал? — удивился Сигнус.

— Угум. Как резаный. Я тебя успокаиваю, а сама думаю: ну все, сейчас весь дом сбежится. Мама-то ладно, она все понимает, а тетка опять морщиться начнет и про приличия нудеть — мол, родство родством, но все-таки…

Упоминание Малфоев и приличий заставило Сигнуса вспомнить последнюю встречу с Люциусом. Вспомнить и напрячься.

— Гвен.

— М-м?

— Ты знаешь, что про нас с тобой болтают некоторые… — Сигнус проглотил непристойное слово, — …одаренные личности?

— Нет. И тем более не знаю, почему это тебя стало волновать.

— Потому, что они болтают, что мы якобы спим друг с другом.

— Но мы и в самом деле спим друг с другом, — хмыкнула Гвен. — Особенно когда мне или тебе плохо. Так всегда было, с самого детства.

— Не… — Сигнус запнулся. — Не в этом смысле.

Он не сказал напрямую — знал, что Гвен догадается, о чем речь, и ждал чего угодно — ярости, обвинений во лжи, даже слез — но сестренка в очередной раз удивила его: фыркнула и взбила свою половину подушки.

— Я думала, ты выше этого. Мерлин, Сай, это даже не оригинально. Пускай треплют, что хотят, со временем им надоест. Всегда надоедает.

— Всегда? — переспросил Сигнус. — Еще скажи, что ты их знаешь.

— Конкретно по именам — нет, но я догадываюсь о них. Это те же, как ты выразился, одаренные личности, которые пустили слух о том, что наша мать — любовница Темного Лорда.

Сигнус стиснул зубы. Да, ублюдочная магглокровка когда-то говорила о чем-то похожем, но он не обратил особого внимания — решил, что это очередная орденская байка, не более. Оказывается, грязь исходила от своих же. Надо попросить отца найти этих крыс, и чем скорее — тем лучше; одно дело, когда они перемывают косточки сподвижникам Лорда, и совсем другое — когда чешут языками о чем-то важном. Планах того же Лорда на будущее, например.

— Сай, — Гвен пододвинулась чуть ближе и мягко коснулась его щеки. — Братик, я понимаю, что тебе не наплевать…

— Моих мать и сестру оскорбляют самым мерзким образом. Ты думаешь, мне должно быть все равно?

— …но сейчас надо именно плюнуть, — Гвен, казалось, не слышала его. — Ты разве не читал книг по истории? Приближенных к… правителям всегда обсуждают от и до. Самое разумное в этом случае — не обращать внимания.

«Это не ее слова», — подумал Сигнус. — «Повторяет за кем-то, за матерью, скорее всего».

— Что-то я не заметил, чтобы Малфоев особенно трепали.

— Малфои… — Гвен задумалась. — Знаешь… я говорила с мамой после появления той сплетни, и она сказала, что тетя… в общем, их семья настолько на виду, что их и обсуждать не интересно, как-то так. А родители как до Азкабана жили достаточно замкнуто — мама сказала, они не любили шумихи — так и сейчас не особо часто выходят… ну, как это… в свет, поэтому…

— …про нас интереснее сочинять всякую чушь, — закончил за нее Сигнус. — После сплетни, говоришь… А ты, случайно, маму не спросила…

— Правда это или нет? Спросила. Не напрямую, конечно, намеками.

Сигнус поперхнулся и уставился на сестру. Воистину, задать Беллатрикс Лестрейндж вопрос такого характера и остаться при этом живой и невредимой могла, пожалуй, только ее любимая дочь.

— И что она тебе ответила?

— Она посмеялась, — тихо ответила Гвен. — А потом спросила, читала ли я греческие мифы — что, дескать, там случается со смертными женщинами, когда они влюбляются в богов?

Сигнус позволил себе облегченно выдохнуть: ну конечно, он с самого начала знал, что все это — грязная ложь. Гори ты в самой последней вашей маггловской преисподней, Грейнджер. Я лично вырежу тебе язык при встрече.

— А о чем еще вы разговаривали?

Даже в темноте было видно, как лукаво блестели глаза у Гвен.

— Это был разговор на женские темы, родной. Тебе про них знать совершенно не обязательно.

— Ой-ой-ой, какая секретность. Кстати, о женских темах: когда ты успела так… поднатореть в искусстве сплетен?

— Во-первых, нигде и ни в чем я не поднаторела, — Гвен стукнула подушку еще раз, уже сердито. — А во-вторых… Давай махнемся кошмарами, м-м? Я посмотрю твой, а ты три дня просидишь у тети Нарциссы в салоне.

— Не знал, что ты такая садистка, милая сестра, — хмыкнул Сигнус. — Нет, это жестоко даже для меня. И вообще, я предпочел бы спать без кошмаров.

— Как и я, — зевнула Гвен. — Давай, в самом деле, спать, Сай. Уже поздно.

— Ты спи. Я сейчас гиппогрифов посчитаю и тоже усну.

Ты спи, а я подумаю. Потому что мне есть, о чем подумать.

Сигнус заложил руки за голову. Итак, что он имеет? Первая часть плана прошла почти без проволочек — хорошо, просто отлично, но вот со второй возникли проблемы. Их немного, но они достаточно крупные и не так-то уж легко решаются.

Первая — Темный Лорд. Сигнус не раз и не два убеждался в том, что на него завязано слишком многое: победа, благополучие собственной семьи Сигнуса, их жизни, в конце концов, — а значит, если кому можно и нужно все рассказать, то только ему. Но только как? Прийти в северное крыло Малфой-Мэнора и с порога заявить: «Милорд, я — это я, но из другого времени, спасайте скорее крестражи от Поттера, а не то всем нам конец придет»?

Сигнус осторожно пощупал голову. Не-ет, ему еще хотелось жить, и желательно — не в состоянии овоща, наподобие Лонгботтомов, будь они неладны. Поэтому этот пункт и его реализация отодвигались на короткое, но неопределенное время — нужно было все хорошенько обдумать.

Вторая — Грейнджер. Осталась она в той реальности или ей удалось переместиться вместе с ним? Если осталась — хорошо, если нет — намного хуже. Как много она сумела понять? Где она сейчас — рядом с Поттером или в каком-то другом месте (в омуте с гриндилоу, например — это было бы просто шикарно)? Что она будет делать — выложит все своему лохматому дружку и их нянькам из Ордена Феникса или будет ждать его, Сигнуса, действий? Впрочем, за этим проще проследить: достаточно держать ушки на макушке, вслушиваться в вести про Поттера и сопоставлять их с давним рассказом Грейнджер о крестражах. И как только появятся несостыковки, так сразу что-нибудь придумать.

Третья проблема распадалась на несколько других, помельче. И одна из этих «мелких» проблем сейчас посапывала у Сигнуса под боком.

Ночь была довольно ясная; эльфы, очевидно, забыли задернуть шторы на окнах, и лунный свет падал на вторую половину кровати — так, что Сигнус видел сестру так же ясно, как днем. Гвен спала на боку, свернувшись в клубок и подложив руку под голову; часть длинных черных локонов разметалась по подушке, часть упала на лоб, закрывая лицо. Сейчас, спящая, она казалась воплощением беззащитности и невинности — но только для тех, кто ее не знал.

— Все будет хорошо, — сказал Сигнус, обращаясь не то к ней, не то к себе: разница была невелика. — Слышишь? Я обещаю.

Гвен улыбнулась во сне и, пробормотав что-то неразборчивое, перевернулась на другой бок, прижавшись к брату.

* * *

В последующие несколько дней Сигнусу остро хотелось отказаться ото всех своих планов и обещаний, а еще лучше — забыть о них совсем: его жизнь давно не была такой прекрасной. Колдомедик из Мунго, прибывший по каминной сети на следующее утро, многозначительно покивал, соглашаясь с вердиктом Трэверса, и позволил юноше вставать с кровати — мол, жесткая необходимость в постельном режиме отпала. Беллатрикс то и дело принималась ворчать, ненавязчиво проходясь по дурной наследственности первенца, но было видно, что делает она это больше «для порядка»; Гвен и вовсе почти сразу сменила гнев на милость и почти все свое свободное время проводила с Сигнусом, изредка болтая с другими заглядывавшими в Малфой-Мэнор девушками. Среди них была и Берта; увидев ее, Сигнус с трудом подавил желание встать перед нею на колени и вымаливать прощение за все сразу, за то, что было и чего не было — это, увы, показалось бы слишком странным. Вместо этого он, улучив момент, поймал ее руку, прижал к губам тонкие, шершавые пальцы — и держал, держал, держал, наплевав на окружающих их людей. Парни засвистели, девчонки начали перешептываться, пофыркивая и постреливая глазками в сторону пунцовой от смущения Берты, но Гвен мигом это пресекла: парой метких и не вполне цезурных фраз выпроводила всех вон, оставив брата наедине с подругой и напоследок подмигнув — молодец, мол, все правильно делаешь. За ужином тетка Нарцисса заикнулась было о приличиях, но мать так насмешливо на нее посмотрела, покосившись при этом на Люциуса, что тема завяла сама собой.

Спали они с сестрой по-прежнему вместе — Сигнус чувствовал, что ему это необходимо: Гвен ночью проскальзывала к нему в комнату, а утром потихоньку уходила обратно. На последнем настояла она сама: в Малфой-Мэноре, мол, у стен есть не только уши, но и глаза, которые могут увидеть то, чего им видеть нежелательно. Сигнусу, впрочем, казалось, что мать, например, ничего не имела бы против — близнецы-волшебники часто сильно нуждаются друг в друге, и что же тогда необычного в том, что они делят одну постель? Но Беллатрикс, вероятнее всего, даже не знала об этом, потому что сама проводила у Малфоев не каждую ночь: пару раз Сигнус, проходя мимо ее комнаты поздно вечером, видел из-за приоткрытой двери короткие вспышки зеленого пламени от Летучего пороха, а утром в столовой чувствовал исходившие от матери знакомые запахи: пергаментов, крови и тяжелый, липкий, сладковатый — опиума. И хорошо знал, откуда эти запахи могли взяться.

— Разрываешься между нами? — спросил как-то он у нее сразу после завтрака.

Беллатрикс передернула плечами:

— На самом деле, немного. Почти нет. Нет.

— Он… — Сигнус прикусил губу. — Он сильно болен?

Он знал, что подростком отец практически на ногах перенес какую-то пакостную болезнь — не то тяжелую форму лихорадки, не то еще что-то. Болезнь так просто сдаваться не пожелала и в отместку наградила мальчика Руди Лестрейнджа головными болями, частыми и долгими, подчас укладывавшими его в Больничное крыло или в постель — в зависимости от того, где он находился. После Азкабана положение ухудшилось: перестали помогать даже снейповские зелья. Но зато помогал опиум. Помогал, однако, по словам отца, сильно сказано: просто притуплял боль и затягивал сознание. В такие минуты Родольфус был способен на все, что угодно, поэтому семья — и даже Рабастан, который на все клал без пробора — потихоньку расползалась по замку, пережидая очередной приступ. Беллатрикс была единственной, кто оставался рядом с ним без боязни схлопотать чернильницу в голову или темное проклятье: у нее были очень хорошие навыки использования Щитовых чар.

— Не более, чем всегда, — мать поправила прическу, походя заглянув в зеркало. — Хотя… вчера было хуже, но ненамного. Егеря, сожри дракклы остатки их мозгов: шума много, а пользы чуть.

— Но… они же притаскивают грязнокровок, — растерялся Сигнус. — Значит, они делают свою работу?

Беллатрикс тяжело вздохнула:

— Нет. Грязнокровки — это так, для отвода глаз, ну и чтобы был повод им платить. Эта шваль должна ловить Поттера: мальчишка все еще носится по лесам со своими друзьями-ничтожествами.

— А егеря прочесывают как раз леса… — протянул Сигнус.

— Именно, — кивнула Беллатрикс. — Но пока толку от этого нет, разве что камеры временного содержания в аврорате доверху забиты маггловскими отродьями. Твой отец пытается сейчас придумать выход из создавшейся ситуации, даром что идея вообще-то не его.

Конечно, не его. Идея с егерями изначально принадлежала Герберту Яксли, новому главе Отдела обеспечения магического правопорядка. На взгляд Сигнуса, уже одно это настораживало… но мнения Сигнуса как тогда, так и сейчас никто не спрашивал.

— А почему именно отец?

— Ты думал, я его не спрашивала? Догадайся с трех раз, что он мне ответил.

Да тут и догадываться нечего — «кто, если не я?». И еще кучу аргументов подогнал, скорее всего.

— Мам, послушай, если он болен… может, ты вернешься домой? А мы с Гвен останемся здесь. Она за мной присмотрит, если что, да и Берта может приехать…

— И чтобы потом у нас вместо штаба остались руины? — фыркнула Беллатрикс. — Я не сомневаюсь в твоей сестре, как не сомневаюсь и в том, что она сама полезет на стенку от скуки через пару дней. А у Альберты, как бы высоко я ее ни ценила, попросту не хватит сил, чтобы утихомирить вас двоих. И потом, я и так редко вас вижу: что тебе, что Гвен вечно дома не сидится.

Впрочем, отлучки матери заметил не только Сигнус. В тот же день за обедом Люциус вскользь упомянул, что камин в комнате свояченицы срабатывает чуть не ежедневно, причем все время в сторону одного и того же адреса:

— И все чаще по ночам, вот что странно.

— Ничего странного я в этом не вижу, Люциус.

— О, вот как? — Малфой слегка прищурился. — Что же… Полагаю, нам с Нарциссой следует ждать третьего племянника?

Сигнус аж поперхнулся от такого заявления и, судя по сдавленному покашливанию сестры, не он один. Беллатрикс осталась бесстрастной.

— Нет. Не следует, — она чуть отпила вина из бокала. — Я не могу иметь детей после Азкабана, и ты прекрасно об этом знаешь. Да даже если бы и могла — сейчас не то время.

— В таком случае, ты могла бы и постесняться…

— Чего? Того, что Руди нездоров, и я проведываю его время от времени, потому что не могу оставить у вас близнецов без присмотра?

— Ты остаешься на ночь…

— И что в этом такого? Предлагаешь моим детям стыдиться того, что их родители проводят ночи вместе? — Беллатрикс с вызовом посмотрела на зятя. — Это все равно, как если бы Драко стыдился тебя, то и дело хлопающего дверью в спальню моей милой сестрички. Хотя, полагаю, что повода у него все же нет — ты и сам не помнишь, когда делал это в последний раз.

Люциус побледнел, привстал и явно хотел ответить очередной гадостью, но вмешалась тетка.

— Пожалуйста, — выдавила она, переводя взгляд с мужа на сестру. — Пожалуйста, вы могли бы не ссориться хотя бы сейчас? Люциус, Белла — взрослая женщина, и это ее дело, где и с кем ночевать…

— Она меня оскорбила!..

— И в мыслях не было, дорогой брат*. Я просто констатировала факт.

— …И продолжает оскорблять!

— Люциус! — Нарцисса чуть повысила голос, но тут же взяла себя в руки. — Белла не хотела тебя унизить. Она всего лишь… подобрала не те слова. Так ведь, Белла?

Та медленно кивнула, не сводя глаз с Малфоя. Сигнус выдохнул и разжал под столом пальцы на рукояти палочки. Он не видел, но знал наверняка, что с другой стороны от матери его движение зеркально повторила Гвен.

— Вот видите, — тетка немного нервно разрезала бифштекс. — Люциус, сядь, пожалуйста. Это только недоразумение.

— За такие недоразумения… — начал было Малфой, но скривился и замолчал. Беллатрикс спрятала торжествующую улыбку в тарелке с супом. Остаток обеда прошел в молчании.

Жизнь была бы, по мнению Сигнуса, вдвойне прекрасна и удивительна, если бы они сейчас жили дома, а не в Малфой-Мэноре. Впрочем, высказывать это вслух он и не пытался: про ритуал никому не следовало знать, а получить лишний раз хоровой разнос на тему «Сам виноват!» со стороны матери и сестры — себе дороже. Но видеть Малфоев он все равно не мог, особенно тетку: если Люциус почти все время проводил в кабинете, а Драко — в Хогвартсе (не считая того, самого первого дня, когда его якобы отпустили на выходные; мать не упустила возможности съязвить насчет удобства быть крестником директора), то Нарцисса не сидела все время на одном месте, и встретить ее можно было в любом уголке дома. Едва завидев ее на горизонте, Сигнус тут же сворачивал в боковой коридор; если свернуть по каким-то причинам не получалось, протискивался мимо, пряча глаза и невнятно бормоча приветствие. И поспешно ретировался, успевая получить вдогонку огорченный и удивленный взгляд.

Ну, и досворачивался до того, что однажды утром, незадолго до предполагаемого отъезда, в комнате нарисовался лопоухий малфоевский домовик с сообщением, что, хозяйка, мол, ждет мастера Лестрейнджа у себя в будуаре и хочет с ним поговорить.

— Ты ей что, нахамил или надерзил?

— Да вроде нет, — отозвался Сигнус из-под кровати: по его прикидкам, второй сапог должен был быть именно там.

— Чего тогда ей от тебя надо? — Гвен сидела в постели, заспанная, взъерошенная и дико недовольная тем, что брат вылез из-под одеяла, следовательно а) лишил ее дополнительного источника тепла и б) вообще разбудил в немыслимую рань.

— Поговорю и узнаю, — Сигнус отыскал-таки сапог и теперь вытряхивал из волос набившуюся пыль. — Понятия не имею, Линнс, вот честно. Тебе, кстати, не пора?

— Пять минут, — пробормотала сестра и рухнула обратно на подушку. Спустя пару мгновений Сигнус услышал сонное сопение и, хмыкнув — этого следовало ожидать — побрел к тетке.

Нарцисса тоже недавно встала. Когда Сигнус вошел, она сидела перед большим зеркалом и расчесывала волосы; увидев в отражении племянника, кивком указала на стул рядом с собой:

— Доброе утро, Сай. Присядь, пожалуйста.

Сигнус нехотя сел. В присутствии тетки на него всегда накатывало странное и неловкое ощущение: как будто он, грязный, в порванной одежде и с разбитым носом ввалился в большую гостиную Мэнора во время приема или раута. В жизни, впрочем, один раз так и было, с той только разницей, что с ним тогда была Гвен — такая же чумазая, чулки разодраны в лохмотья, а костяшки сбиты в кровь о зубы кого-то из противников — и выпали они тогда из камина, плюс их крепко держал за руки Борджин: драка происходила под окнами его лавки и случайный камень вынес одно из стекол. Противники — мелкие шавки из Лютного, имевшие неосторожность засвистеть вслед брату с сестрой — успели доползти до ближайшей канавы, придерживая сломанные руки-ноги и подбирая выбитые зубы; сами близнецы — нет, за что и поплатились: Борджина взбесила не столько сама разбитая витрина, сколько тот факт, что ее вообще осмелился кто-то разбить.

— Вы хотели меня видеть, ми… тетя Нарцисса?

— Да, — миссис Малфой отбросила на спину длинные светлые пряди и повернулась к племяннику. — Скажи мне, Сигнус, — она помедлила, собираясь с мыслями, — скажи, я обидела тебя чем-нибудь?

Сигнус обомлел: чего-чего, а такого вопроса он не ожидал.

— Н-нет, мэм, — запинаясь, выдавил он.

— Тогда, может, я нечаянно обидела твою сестру? Ее обиды ты принимаешь как свои, я помню.

— Нет, мэм, — Гвен бы точно мне сказала, вольно или невольно. — Почему вы спрашиваете об этом?

— Я хочу знать причину, по которой ты меня избегаешь.

Сигнус заморгал от удивления, хотя удивляться, вроде бы, дальше уже было некуда. Это утро определенно было полно сюрпризов.

— Я вас не…

— Не ври, пожалуйста, — голос тетки звучал тихо, но твердо. — Я же все вижу. Ты стараешься не пересекаться со мной в коридорах, стараешься не заговаривать со мной лишний раз, да что там заговаривать — даже смотреть… Что я тебе сделала, что ты так злишься на меня?

Ну, как вам сказать, тетя? Пока еще ничего, но кое-что можете. Или наоборот — уже сделали?

Дракклова праматерь, он совсем запутался в этих временных скачках. В любом случае, тете не нужно было знать истинную причину.

— Вы… В общем… Это не из-за вас.

— А из-за кого? Из-за Люциуса? Нет? Из-за Драко?

Сигнус закивал — не слишком часто, чтобы не вызвать подозрений. Нарцисса облегченно выдохнула.

— Вы опять поссорились? — куда спокойнее спросила она, вновь разворачиваясь к зеркалу. — Из-за чего на этот раз?

— Не помню уже, — пожал плечами Сигнус. — Скорее всего, из-за того, что ваш сын слишком много болтал о том, в чем ни драк… ничего не смыслит.

Нарцисса покачала головой:

— Драко всего семнадцать. Он еще практически ребенок…

— А я? — тихо спросил Сигнус. — Я — не ребенок? Я родился всего на два дня раньше, если вы не забыли.

— Ты? — миссис Малфой посмотрела на него так, как будто видела впервые в жизни. — Ты… не знаю. Ты всегда казался мне слишком взрослым для своих лет, слишком самостоятельным… даже когда Люциус привез вас с сестрой сюда, и у вас еще ничего здесь не было, ты пытался справиться со всем сам, даже с тем, с чем справиться не мог…

Ну, конечно. Ему пришлось рано повзрослеть.

Сигнус поморщился и дотронулся до шрама на левой щеке. Сколько ему было тогда — четырнадцать? Драко в четырнадцать лет превратили в хорька, а ему чуть не выбили глаз на площадке боев без правил. Они с Гвен не сунулись бы туда в то лето, если бы им хватало денег не то, что на школьную форму — хотя бы на хлеб с молоком.

— Значит, если по-вашему он — ребенок, а я — нет, я могу делать ему замечания?

— Не унижая его достоинства перед другими.

— Невозможно унизить то, что он растерял еще пару лет назад, ползая на коленях перед Долорес Амбридж…

— Сигнус, ты забываешься, — в голосе Нарциссы зазвенели стальные нотки. — Ты говоришь в моем доме о моем сыне. Я понимаю, что ты по какой-то причине невысокого мнения о нем, но не мог бы ты держать свои мысли при себе?

Да, действительно, что-то я зарвался.

— Прошу прощения, — Сигнус поднялся и слегка наклонил голову: раскаиваться он не раскаивался, но приличия требовалось соблюсти. — Полагаю, я могу идти?

Миссис Малфой еще несколько мгновений рассматривала его с нечитаемым выражением лица, а потом кивнула — устало и как-то безнадежно:

— Да. Да, ступай. Я рада, что мы все выяснили.

Сигнус поклонился ей — по-военному, как учили в школе — развернулся на каблуках и вышел прочь. На душе после разговора с теткой было на редкость паршиво — непонятно, правда, отчего.

Неприятные неожиданности, однако, на этом не закончились. Около дверей материной комнаты юноша столкнулся со Снейпом — предатель, с лицом кислее обычного, нес под полой замызганной мантии какой-то продолговатый сверток:

— Мистер Лестрейндж-младший.

— Мистер Снейп, — мертвый. Болезненно мертвый. И похороненный в сточной канаве.

Темные глаза Снейпа презрительно сощурились.

— Я предпочел бы, чтобы вы, в силу вашего возраста, обращались ко мне «профессор».

— Странное желание, сэр, учитывая, что я никогда не был вашим студентом.

Снейп скривился еще сильнее:

— Вижу, ваша матушка не соизволила обучить вас элементарным правилам вежливости. Я не удивлен — похоже, она и сама их забыла за время пребывания в Азкабане.

— Еще одно слово в адрес моей семьи, Снейп, и общаться ты сможешь только при помощи легиллименции, — холодно обронила Беллатрикс, появляясь на пороге. — Сай, убери палочку, я пока что в состоянии отрезать этой гадюке ее поганый язык.

— Без языка я не буду представлять ценность для Темного Лорда.

— Не думаю. Качество зелий от этого уж точно не пострадает, — Беллатрикс оперлась о косяк. — Принес?

— Да, — Снейп протянул ей сверток. — Я полагаю, Темный Лорд известил тебя о том, что это надо поместить в надлежащее место как можно быстрее?

— Не учи меня выполнять его приказы, орденская падаль, — мать уже не говорила — шипела не хуже самки василиска. — Что, Снейпи, вздрогнул? Я все про тебя знаю, будь уверен. Жаль, что ты пока нам полезен: мой муж давно хочет потолковать с тобой по душам, да и я бы не отказалась принять участие в вашей… беседе.

Я бы тоже не отказался, матушка.

— Так, как вы потолковали с Лонгботтомами? — через силу ухмыльнулся Снейп. — Избавь меня от этого. Всего хорошего.

— Что это он притащил? — подозрительно спросил Сигнус, провожая взглядом его сутулую спину и сальные патлы. — Это не опасно?

Беллатрикс рассмеялась и поманила сына за собой:

— Нет. Иди сюда, взгляни, — она положила сверток на стол и аккуратно развернула плотную ткань. — Хорошо, что здесь нет твоего отца, а то не миновать бы нам лекции по средневековому оружию. Перед тобой — меч Годрика Гриффиндора, сынок. Того самого, одного из Основателей Хогвартса.

Сигнус почувствовал, как в ушах застучала от напряжения кровь. Меч Гриффиндора!

Если верить грязнокровке (а в этом случае ей можно верить, не стала бы она лгать в таком деле и стольким людям), то Снейп подменил его — передал Беллатрикс искусно сделанную, но копию. Оригинал же отправил… куда? Точнее, кому? Грейнджер не говорила, как именно ее дружок получил настоящий меч; Снейпа в Ордене все еще считают предателем, он не стал бы лично передавать меч, выходит, тут задействован третий человек… а то и четвертый… а то пятый… Кто? И сколько их вообще?

Внезапно Сигнус осознал, что сидит в кресле со стаканом разведенного виски, а рядом стоит мать. Стоит и смотрит… нехорошо так смотрит… прямо как тогда, после Министерства, когда он во время атаки вперед рванулся и чуть Режущее в горло не словил…

Ой, что сейчас будет…

— Значит, так, — очень спокойно начала Беллатрикс. — Или ты мне сейчас подробно рассказываешь, почему ты пялился на эту железку, как на ожившего Грюма, а потом чуть было в обморок не свалился, либо…

— Ты применяешь ко мне допрос третьей степени тяжести? — попытался пошутить Сигнус и отпил из стакана. Помогло — хоть руки перестали трястись.

— Почти. Отдельная палата в Мунго, под личным надзором Трэверса, с круглосуточной охраной под дверью и окнами. Месяца на два, пока в норму не придешь. Ну?

— Да там рассказывать нечего, — влезла Гвен. Влезла почти в буквальном смысле слова: юбка у ее платья была достаточно пышная, а открывать дверь до конца сестрице было, похоже, лень, так что она с писком протиснулась в узкую щель. — Этому чудику каждую ночь снится один и тот же кошмар, причем настолько жуткий, что он даже мне про него не рассказывает, но орет зато так, что меня будит… через стенку.

— Как интересно. И что же это за кошмар?

Все, приплыли, подумал Сигнус. Теперь только два выхода — или выдавать часть информации, или отправляться в Лондон. В ту самую отдельную палату под охраной и, зная родителей, с прорвой сигнальных чар.

— Я не помню… всего. Но помню, что вы… вы все были мертвы. И еще там был этот меч, — он сглотнул. — Я видел… со стороны видел, как Снейп его тебе отдает, и ты его прячешь… но он был не настоящим. Подделкой.

Повисла пауза.

— Ты видел во сне, как Снейп отдает мне меч? — переспросила Беллатрикс. Сигнус кивнул. — Откуда ты знал, что это была подделка?

Сигнус сделал вид, что напрягся:

— Он… Снейп… Я видел еще, как он передает второй такой же меч кому-то другому. Какой-то девчонке вроде… с каштановыми такими лохмами…

— Грейнджер.

— Что?

— Нет, ничего, — Беллатрикс присела на подлокотник кресла и потерла лоб. — А мы, значит, все были мертвы?

— Да, — тихо ответил Сигнус. — Это длинный сон, я мало что из него помню, только меч… и вас. Вы все умирали у меня на глазах. Сначала Гвен, потом ты. Потом Баст. Потом отец. А я ничего не мог сделать.

Беллатрикс машинально кивала в такт его словам, барабаня по губам кончиками пальцев. Побледневшая Гвен приблизилась к столу и осторожно прикоснулась к рукояти меча.

— Но ведь это только сон, — проговорила она. — Сай упал с крыши, ударился головой, и ему приснилась какая-то чушь. И потом, есть же способы проверить, подделка это или нет.

— Есть, — мать, встрепенувшись, резко поднялась и принялась заворачивать меч обратно. — Ни слова Цисси, Люциусу — тем более, ясно? Не знаю, сколько времени это займет — проверка, я имею в виду, но постарайтесь вести себя как обычно, пока меня не будет. Если спросят — вы не имеете представления, где я и что делаю. Все ясно?

— Да, — ответил Сигнус. — Мама, но что, если Гвен права? Что, если я всего лишь бредил?

— Ты знаешь, я даже твоему горячечному бреду верю больше, чем всем клятвам Северуса Снейпа, — хмыкнула Беллатрикс. — Не снесите штаб от скуки, хорошо?

Ее не было практически весь день: уже вечером, когда давно стемнело, не на шутку обеспокоенный Сигнус услышал внизу грохот и приглушенные гневные голоса — один из них принадлежал матери. Спустя четверть часа Беллатрикс ворвалась в комнату — слегка растрепанная, бледная от бешенства и с трудом переводившая дыхание.

— Гвен, — она пошатнулась, уцепившись за косяк; близнецы синхронно метнулись к аптечке, но были остановлены отрицательным жестом. — Не стоит, сейчас пройдет. Гвен, пойди, пожалуйста, к тете, успокой ее… от превращения в индюка еще никто не умирал, а Люциусу полезно. Скажи, что заклинание спадет через пару часов, расскажи что-нибудь, почитай вслух… просто побудь с нею. Прошу тебя.

— Да, конечно, — Гвен спешно пригладила волосы, перевитые алой шелковой лентой. — Третий пузырек слева в среднем ряду, пять капель на стакан воды, — шепнула она, проходя мимо брата. Сигнус недоуменно моргнул и дернулся было следом, но мать снова остановила его.

— Нет, ты пойдешь со мной. Тебя…

Беллатрикс пошатнулась снова. Сигнус, мысленно выругавшись, едва успел ее подхватить и довести до кровати.

— И кому из нас нужна охраняемая палата в Мунго? Пей, это тебе Джозеф прописал, между прочим!

— Знаю, что прописал. Убери эту дрянь, говорю же, сейчас пройдет.

Оставался последний, самый весомый козырь.

— Отцу скажу, — с самым невинным выражением лица сообщил Сигнус; Беллатрикс одарила отпрыска тяжелым взглядом, выхватила стакан и, проворчав нечто, подозрительно смахивающее на «штрейкбрехер», выпила все до дна. — Так что там со мной?

— Тебя желает видеть Темный Лорд. Немедленно.

Последний раз Сигнус чувствовал себя сходным образом давным-давно, лет в двенадцать, в школе, когда на спор с несколькими старшими студентами (кстати, и Крамом тоже, между прочим!) подрисовывал рога и хвост портрету Геллерта Гриндевальда в Зале известных учеников, а потом, закончив и обернувшись, увидел очень злого Каркарова. Нет, разумеется, возможные последствия внезапного вызова Лорда ни в какое сравнение не шли с ноющим ухом и тремя сутками гауптвахты, но что тогда, что сейчас в голове у Сигнуса вертелась одна-единственная мысль с зацензуренным названием «Вот это я влип».

С другой стороны, ему сейчас подворачивается вполне реальный шанс изменить все к лучшему…

— Не бойся, — поспешно прибавила Беллатрикс, увидев реакцию сына. — Ты не сделал ничего плохого. Его… просто заинтересовал твой сон в свете… открывшихся обстоятельств.

Сигнус стиснул кулаки:

— Так меч и вправду оказался поддельным?

— Да, — горько ответила Беллатрикс. — Да. Августус весь Отдел Тайн на ноги поднял, даже тех, кто уже давно уволился, но кое-какими познаниями обладает. Люди работали в авральном режиме, чуть не с хроноворотами, и все-таки сумели доказать, что… — она замолчала и со злостью швырнула ни в чем не повинным стаканом в стену. — А я говорила, сколько раз говорила, что нельзя верить этому ублюдку! И ему, и Люциусу — кто его привел к нам, в конце-то концов… Мерлин, пригрели змей у себя на груди…

Ее трясло хуже, чем в лихорадке; на всякий случай Сигнус крепко стиснул ее руку, пытаясь хоть как-то успокоить. Беллатрикс в ответ прерывисто выдохнула и прижала его к себе.

— Ничего, сынок, ничего, мы еще поборемся… Всю, всю гниль выведем, всех до единого, — зашептала она. — Ты, главное, от него ничего не скрывай, все, что помнишь — все расскажи: он сказал, что это может быть важно… Расскажешь?

— Конечно. Конечно, расскажу, — Сигнус неохотно, но мягко высвободился из ее объятий. — Я пойду?

— Подожди, я с тобой…

— Нет. Ты лежи. Ты нездорова, — ну кто, кто мешал ему учить зельеварение по-человечески? Сейчас бы он точно знал, можно с этим зельем давать снотворное! — И потом, если бы он хотел видеть и тебя, то наверняка позвал бы, верно?

— Да, — прошептала Беллатрикс, — да, ты прав. Ты иди, я… я догоню, если что…

Вниз, в зал собраний, Сигнус не бежал даже — летел, перепрыгивая через три-четыре ступеньки и распугивая редких малфоевских домовиков. Проносясь мимо гостиной, крикнул Гвен, чтобы шла к матери и никуда ее не отпускала — похоже, что опять приступ, на ногах не держится — и затормозил только около огромных, черных с серебром двойных дверей. Переведя дыхание, он скрестил пальцы — на удачу, мало ли — и вошел.

Зал ничуть не изменился с тех пор, как его впервые привели сюда пятнадцатилетним мальчишкой: огромная комната с высоким потолком и зашторенными окнами; освещал ее только камин, помещенный в дальней части. Часть камина заслоняло массивное кресло с резной спинкой, у подножья которого свилась кольцами громадная змея толщиной в два, а то и три корабельных каната — такая же неизменная и такая же пугающая картина, как и сам зал. Тогда, давным-давно, Сигнус почему-то не испугался ничего этого, как не испугался и сидевшего в кресле человека — в школе, особенно после неудачных экспериментов старшеклассников, ему случалось видеть и кое-что похуже — но сейчас и комната, и вся обстановка нагоняли на него ужас. Быть может, потому, что ему теперь было, что терять?

Сбоку раздался дробный топоток, перешедший в тихие шаги, затем захлопнулась дверь — разговор был настолько не для чужих ушей, что Темный Лорд отпустил даже своего лучшего шпиона. Не доходя двадцати шагов до кресла, Сигнус опустился на одно колено и склонил голову — особо приближенным сторонникам и членам их семей позволялось чуть больше, чем рядовым Пожирателям, в том числе и иной ритуал приветствия.

— Молодой Лестрейндж, — прошелестел по залу холодный, властный голос. — Я надеюсь, ты понимаешь, что о нашем разговоре не должен знать никто, даже твоя семья?

Тем более моя семья.

— Да, милорд.

— Встань, — Волдеморт задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику; Нагини у его ног едва слышно зашипела. — Твоя мать рассказала мне о твоем сне… слишком интересном для обычного сновидения. Невольно хочется спросить — а сон ли это был?

Сигнус нашел силы поднять глаза на человека перед собой:

— Нет, милорд.

Если бы у Темного Лорда были брови, он бы вскинул их в искреннем — или не очень — недоумении:

— Я не ждал твоего ответа. Но, если так… Что ты скрываешь от меня?

Вот оно.

— Я… Осмелюсь предположить, милорд, что вам будет лучше увидеть это самому.

— Вот как? — Волдеморт устроился в кресле поудобнее. — Ты хочешь показать мне свои сны?

— Не сны, милорд. Память.

— Память? — Темный Лорд, казалось, был удивлен. — Но Снейп же только сегодня… — он замолчал, внезапно осознав что-то, и уставился на юношу. — Кто ты?

— Сиг…

— Нет, не так. Акцио, Веритасерум!

Сигнус вздрогнул, увидев, как из ниши в противоположном углу вылетает бутылочка с прозрачной, как слеза, жидкостью. Впрочем… могло быть и хуже.

— Универсальное средство добиться истины. Ни защиты, ни противоядия, — довольно протянул Волдеморт. — Пей, мальчик. А теперь — кто ты такой?

— Сигнус Лестрейндж.

Ощущение было… странным: сознание как будто заволокло туманом, ни оставляя ни чувств, ни эмоций, ни мыслей, но верные — истинные — ответы выскакивали легко и быстро, как будто речь шла о погоде.

— Сколько тебе лет?

— Я не могу ответить на этот вопрос… однозначно.

— Отлично, — Волдеморт откинулся на спинку кресла. — Сколько тебе лет… физически?

— Семнадцать, почти восемнадцать.

— Ментально?

— Девятнадцать.

— Как интересно, — Темный Лорд не говорил — мурлыкал, но в этом мурлыканье проскальзывали угрожающие нотки. — То, что ты хочешь показать мне — правда?

— От начала и до конца.

— Что же, тогда… Посмотри мне в глаза, мальчик.

Сигнус вновь посмотрел в лицо Темному Лорду… и мир сошел с ума: знакомая, почти привычная комната сорвалась с места, завертелась в диком, лишающем всяческой опоры вихре и распалась десятками, если не сотнями знакомых, но не менее болезненных картинок.

Черноволосая девочка, бьющаяся в агонии на руках у рыжеволосого мужчины. Комната, пропахшая смертью. Лодка, вспыхивающая, точно маггловская спичка.

Другая девочка — белокурая и заплаканная. Поезд. Почти забытый город, незнакомые люди.

Газеты, газеты, газеты. Везде на первой полосе — лицо растрепанного заморыша в дурацких очках. Дифирамбы национальному герою. И на последней странице, среди мелких объявлений — списки погибших.

Одно имя.

Второе.

Еще одна газета. Не очкарик — лохматая девка. И последнее имя — то, на которое больше всего надеялся…

— Нет… Нет!

Виски, шнапс, снова виски.

Интересная, но ненужная работа.

Новая — почти безумная, почти нереальная — цель.

Девица на пороге — та самая, лохматая. Она же — на кафедре перед сотней людей. Рассказ о гибели мира. Нож, чудом не вонзившийся в глазницу белобрысого предателя.

Старые книги. Жар артефакта, проникающий даже сквозь ткань. Дуэль.

Подвал. Руны. Снова девчонка. Вспышка…

— НЕТ!

В комнате как будто взорвалась бомба: от камина во все стороны разлетелись мощные, физически осязаемые волны ярости и боли. Сигнуса словно вытолкнуло с огромной глубины: в ушах звенело, грудь сдавило железными обручами, не давая вдохнуть. Задыхаясь, он упал на колени и закашлялся: кровь, хлынувшая из носа от перенапряжения, попала ему в горло. Темный Лорд стоял, крепко вцепившись в подлокотники кресла и тяжело дыша; Нагини уползла в дальний угол и не высовывалась, опасаясь хозяина — в таком состоянии он был поистине страшен.

— Ты не владеешь легиллименцией, — медленно проговорил Волдеморт. — Твоя мать пыталась обучать тебя, но у нее не вышло. И под сывороткой правды ты признался, что все, что я увижу — истина, а значит…

Он грузно опустился обратно в кресло и поднес к лицу бледную руку.

— Там, в твоих воспоминаниях… я видел себя. Я действительно был таким?

Сигнус удивился — он сам мало что успел различить, кроме особо ненавистных моментов — но кивнул, стараясь не потерять сознание. Голова кружилась неимоверно; чтобы не упасть, он оперся о пол кончиками пальцев.

— Значит, он был прав, — прошелестел Волдеморт. — Руквуд был прав, а я не хотел ему верить… Как ты попал сюда?

— Простите, милорд?

— Я видел ритуал, точнее, его часть, но не смог опознать — все промелькнуло слишком быстро. Какой именно это был ритуал?

— Catenae ruptura, милорд. «Разрыв цепи».

— Что?!

На этот раз Сигнус не смог удержаться. Комнату вновь захлестнули невидимые, но ощутимые волны, на этот раз — гнева; одна из них сбила юношу с ног. Кровь хлынула из носа с новой силой; Сигнус попытался было приподняться, чтобы унять ее, но тут одна из волн так приголубила его по спине, что он вновь растянулся на полу.

— Да ты хоть понимаешь, что ты натворил, мальчишка?! Когда дата стыковки, говори, живо!

Сигнус похолодел. Эта дата упоминалась в ритуале, но вот для чего — он так и не сумел понять.

— К-какая дата, милорд?

— Когда сойдутся две вселенные — эта и та, которую ты покинул? Число, месяц и год, ну?

— Я не…

— Ты ее не рассчитал?!

Кажется, ему конец.

— Нет, милорд…

Второй удар чуть было не вышиб из него дух. Сигнус приготовился было рухнуть в обморок, как слабонервная барышня (а еще лучше — кому, но ненадолго, на неделю-другую), но его магией вздернули на ноги и магией же закатили приводящую в чувство затрещину.

— Знаешь, почему ты до сих пор жив? — прошипел Волдеморт. — Потому, что твоя мать не сможет больше родить, а Рабастана проще заставить ратовать за права грязнокровок, чем жениться! Мне же не хочется, чтобы прервался такой древний и славный род, как ваш… тем более, что и ты до этого времени не делал глупостей, и я даже предположить не могу, что толкнуло тебя на подобный… поступок. Но продолжим. Я надеюсь, ты хотя бы запомнил дату совершения ритуала?

О да. Этот день Сигнус не забудет никогда.

— Двадцать восьмое января двухтысячного года, милорд.

— Время есть, — задумчиво проговорил Волдеморт. — Немного, но есть.

«Время для чего?» — хотел было спросить Сигнус, но придержал язык за зубами — как бы хуже не стало.

— Для чего, мой юный недоучившийся друг? — усмехнулся Волдеморт, и Сигнус мысленно дал себе пинка — надо же так проколоться! — Ну, что ж. То, что ты смог в столь юном возрасте провести столь сложный ритуал делает тебе честь… хоть и не умаляет идиотизма твоей ошибки. Ты же знаешь, что такое дата стыковки, верно?

— Да, милорд, — Сигнус почувствовал себя немного лучше: гроза вроде как миновала. — Это день, когда соприкасаются две вселенные, две временные линии — новая и исходная; в некотором роде, после этого момента все равно, как развивались события раньше — важно, как они будут развиваться в дальнейшем. При этом в исходной временной линии должны быть предпосылки для возможности изменения событий в новой, иначе стыковки не получится…

— Верно, — насмешливо кивнул Волдеморт. — Читать ты умеешь. Но дело в том, мой юный друг, что время достижения того или иного события, после которого все прошедшее не будет иметь значения, может быть разным: в новой вселенной это, скажем, два года, а в старой — двадцать лет… двести лет… Случалось, что некоторые незадачливые путешественники во времени возвращались в свой собственный прах. Для этого и нужна дата стыковки — день, когда вселенные гарантированно сойдутся, и эту дату надо рассчитывать. Если этого не сделать, то временные линии могут сойтись в любой момент.

Сигнус слушал его и холодел с каждым словом. Что же получается… В любой момент — хоть завтра, хоть через два часа, хоть сейчас же; он просто проснется или очнется в своем теле и не будет помнить ничего… и ничего не сможет исправить.

— Но новичкам везет, повезло и тебе, — продолжал Волдеморт. — Я не уверен — нужно будет попросить Августуса пересчитать, но дата стыковки в твоем случае — это как раз двадцать восьмое января двухтысячного, день, когда ты провел ритуал в своей исходной временной линии. — Два года — куда как немного, но и за два года можно устроить все так, как тебе хочется.

— И все-таки я не понимаю… милорд, — осторожно начал Сигнус. — Чем и кому эта дата так важна, кроме меня? Да и мне, если честно, не очень — я готов вернуться даже в склеп, зная, что там, наверху, все именно так, как я хотел…

— Вот как? — прищурился Волдеморт. — Я объясню тебе, так уж и быть. Когда встречаются две временные линии, они не сливаются в одну, что бы там ни писали. В свое время я нашел человека, проводившего «Разрыв цепи», и он сказал мне, что из двух вселенных остается лишь одна — так, которая имеет больше прав, больше основ под собой на существование.

— То есть, — Сигнус только сейчас понял, что он натворил, и его прошиб холодный пот, — то есть, если эта вселенная будет менее обоснована, чем исходная… я могу очнуться в исходной?

— И нет никаких гарантий, что там все останется так, как было, когда ты покидал ее, — подтвердил Волдеморт.

Сигнус невольно вспомнил свой сон про клинику и поежился. Нет, он такого не хотел…

— Что же теперь делать… милорд?

Волдеморт неожиданно нагнулся к нему — так близко, что алые глаза оказались в дюйме от лица Сигнуса.

— Делай то, что должен — в будущем, — с расстановкой произнес он. — А сейчас — убирайся. Тебя следовало бы запереть в подземелье и посадить на хлеб и воду — так, для профилактики глупости — но, в награду за принесенную тобой информацию, я не отдам приказа. Да, и передай матери, что о Снейпе я все прекрасно знаю, но он нам нужен. Пока нужен.

Второй раз повторять не пришлось.

Уже за дверью Сигнус оценил масштабы бедствия: спина горела огнем, саднила левая половина лица, подбородок и часть шеи залиты кровью. Н-да. Похоже, что некто по имени Сигнус Лестрейндж родился в рубашке. Ну, или просто был везучим драккловым сыном.

— Сильно досталось? — Гвен нарисовалась словно бы из ниоткуда и протянула брату носовой платок. — Мама сюда рвалась, да ее тетя не пустила. Отцу пожаловаться грозилась, ты представляешь?

— Угу. Правильно, что не пустила, я в порядке, — Сигнус вытер подсыхающую кровь и замер: платок уже был мокрым и в бурых пятнах. — Это что?

— А? А, это у меня тоже кровь носом пошла. Не дергайся, ничего страшного — из-за корсета, скорее всего, я его слишком туго затянула. Но тетя и меня пускать не хотела.

— И отцу грозилась пожаловаться на вас обеих? — хмыкнул Сигнус.

— В точку, — надулась Гвен. — Вообразила себе невесть чего… Кстати, я что-то не верю, что ты в порядке.

— Но я правда в порядке. Все хорошо, Линн. Честно.

Точнее, пока не все хорошо, прибавил он про себя. Но должно быть.

Во всяком случае, я сделал — и сделаю — для этого все, что от меня зависит.

* — игра слов: rudy (польск.) — рыжий.

** — очень вольный авторский перевод первого куплета ирландской народной песни Fear-a'Bhata. Оригинал:

How often hunting the highest hilltop,

I scan the ocean a sail to see.

Wiii it come tonight, love, will it come tomorrow,

Will ever come, love, to comfort me.

* — по-английски "зять", "шурин", "свояк" и т.д. — brother-in-law, поэтому Беллатрикс и зовет Люциуса братом.