Он победил (джен)

Победа.

Кто сказал, что мы победили? Ничего не изменилось с предвоенных годов.

Пожирателей и их детей ненавидят, проклинают, убивают прямо на улицах. Как ненавидят и тех, кто, по сути, таковыми не был. Наверное, забыли, как еще два года назад возносили им хвалу за щедрые пожертвования больнице и министерству. Двуличные твари.

Война продолжалась, но перешла на другие слои, вороша прошлые обиды, воздвигнув флаг мести.

Драко после смерти отца замкнулся, и ходил по восстанавливаемому Хогвартсу как привидение. Крэбб погиб в Адском пламени, Гойл уехал с семьей из страны, а Малфой остался один, известный всем, как несостоявшийся убийца самого светлого волшебника последнего тысячелетия. Свидетельство Гарри помогло ему избежать Азкабана, но мать доживала там последние дни, и он был уверен, что скоро станет сиротой. Осознавая, что собственноручно разрушил Хогвартс изнутри, он медленно догорал на обломках школы — никому не нужный, лишний, олицетворение позора, изгой. Никого не видел, никому не отвечал. Сомневаюсь, разговаривал ли вообще хоть с кем-то. Меня не замечал, хотя я несколько раз искренне предлагала ему помощь. Даже грязнокровка Грейнджер не заставила его очнуться. Мне было горько видеть его, и пришлось оставить замок, и так заставлявший сердце обливаться кровью, раньше, чем планировалось.

Снейпа, когда он появился в большом зале через несколько часов после гибели Волдеморта, схватили тут же, и, окровавленного, с почти смертельной дозой нагайнового яда, потащили на допрос, не сообщив никому, поскольку Кингсли был уверен в его предательстве. Только через сутки Гарри смог вытащить его оттуда.

Я за последний год видела много людей. Надломленных. Сломанных. Сдавшихся. Но увидев его, поняла, что никакого из этих слов недостаточно. В Мунго даже не могли помочь — он не хотел жить, и я не понимала, почему. Гарри отказался мне рассказывать, да и я не настаивала. Тогда Снейп еще был профессором, у которого все мы учились много лет, и в то же время не знали совершенно — истинную историю победы я узнала много лет спустя. А сейчас лишь недоумевала, что с ним происходит. Хотя возможно, где-то в глубине души мне все было ясно, но я не давала этому знанию оформиться. Избегала его. Носила маску.

Уже не помню, из-за чего — давно это было, а первые месяцы после войны словно затерты наждачной бумагой, — но я крупно поссорилась с Роном. К Гарри не пошла. Не хотела мешать ему. Брела по улице, чувствуя себя брошенной, и плакала, плакала... Казалось, все, что накопилось за последний год, наконец, нашло отдушину. Когда пошел дождь, я этого даже не заметила. Сидела на скамейке в каком-то городском парке и ревела, как дура. Оплакивала, наверное. Своих родителей, свою прошлую довоенную жизнь — когда все было проще и невиннее, тех, кто погиб, тех, кто остался сиротой, тех, кто выжил, но не хочет жить...

Я долго болела привычкой навещать друзей в Мунго. Когда мне было плохо, я ходила к Луне, уверяла, что она идет на поправку, рассказывала, как все хорошо за стенами больницы и чувствовала себя лгуньей, но мне становилось легче. Я говорила себе — смотри, они в ужасном положении, а ты живешь вне больницы, здорова, свободно общаешься с друзьями и... Не помню, какие именно я приводила в аргументы, но эти походы в клинику были нужны не им, а мне.

Только там я понимала, что все лучше, чем кажется.

Наверное.

В тот вечер я снова пришла в Мунго. Но никого из моих знакомых друзей уже не было здесь. Они сидели дома, с родными, обнимались, улыбались, жили, строили новые дома и помогали другим. А я бродила как неприкаянная по городу и по всему миру — очень любила аппарировать куда-нибудь в Карпаты и подкармливать птиц хлебом... И чувствовала, что дома нет. Не в смысле места — у меня был Хогвартс, был дом родителей — тут и в Австралии, — дома не было в душе.

Все было чуждо. Серо. Враждебно.

Как будто война кончилась для всех, кроме меня.

Наверное, я сходила с ума. Но некому было упечь меня в дурку.

Именно тогда я решила зайти к Снейпу — он умирает, так хоть извинюсь перед ним за все подозрения, попрошу прощения, самое время. Если в сознании — обругает, если нет — промолчит, но мне было не важно. Привычка тянула меня туда, где я могла выставлять напоказ иллюзию счастливой жизни, пытаясь уверить себя, что так и есть на самом деле.

Целители пропустили без вопросов, они давно знали меня в лицо, не говоря уже о том, что и по имени. Он лежал на кровати в дальнем углу палаты. Я не стала его рассматривать, и, не колеблясь, подошла ближе, села на кушетку. Хриплое дыхание профессора было настолько равномерным, что я даже не стала спрашивать, спит ли он.

И говорила. Просто говорила вслух. Ни к кому конкретно не обращаясь, не крича и не размахивая руками. Просто говорила. О том, что школу восстанавливают. Что магия Хогвартса так и не признала МакГонагалл полноправным директором. Что все стараются жить, как ни в чем не бывало, натягивают улыбки на лица, а на самом деле иногда все еще происходят нападения, проскальзывают случайные смерти и убийства, но люди делают вид, что жизнь прекрасна. И что я тоже живу так, как мне кажется правильно жить, но почему-то ничего не выходит, и все летит кувырком. Извинялась за себя. За Гарри. За обалдуя Рона. Замолвила словечко за Драко, выразила надежду, что он мог бы образумить его, пробудить, если бы пришел в себя... Да только толку — все равно война останется во всех.

«И если я чувствую себя дряхлой развалиной после нее, боюсь представить, каково сейчас вам, профессор... Да, представьте, гриффиндорскую выскочку и всезнайку сломал всего лишь год безумия. Вы всегда были правы, сэр, львы слишком смелы, чтобы остерегаться проблем. Но мальчишки пропали бы без меня. Или я без них. Или... ах, к черту. Сэр, я хочу сказать, что теперь я вас немного понимаю. Но, хоть Волдеморт и умер, он победил».

Я еще много чего говорила. Время для посещения давно кончилось, но у меня как будто словесный понос случился. Приближалась ночь. За наколдованным окном поднималась луна. Я заткнулась и посмотрела на Снейпа. Весь монолог я пялилась в стенку перед собой, уже давно съехав с кушетки на теплый пол. И могла не заметить, что он проснулся. Но нет, дыхание оставалось таким же ровным и хриплым, со свистом. Он был без сознания. Наверное.

Я взъерошила волосы, усмехнувшись своей глупости — как ненормальная, сама с собой разговариваю, — и обняла колени, как когда-то в детстве. Раньше это приравнивалось к безопасности, защищенности... Оказалось, что с годами еще одно из чудес перестало действовать.

Глухо попрощалась. Встала и ушла. Тогда еще не знала, что навсегда.

Поняла, что нужно жить как все. Пусть на самом деле не смогу.

Спустя некоторе время, аппарировала к родителям. Вернула им память. Долго рассказывала, что произошло. Кисло улыбалась в ответ на добродушные вопросы, замыкалась в себе в моменты наибольшего напряжения... Когда кончился тяжелый разговор, показала им наши фотографии из Ордена Феникса на страницах Пророка. Той же ночью сожгла газетные заметки, пока родители спали.

Им очень понравился наш старый дом, мы его не продали, но остались в Австралии.

Гарри меня нашел. Но не стал возвращать в Англию. А Рон и не пытался. Это было последнее, что сломало меня под корень. Я даже плакать перестала. Просто расхотелось.

Жила с мамой и папой, казалось бы, как раньше. Улыбалась соседям. Целовала маму утром, помогала отцу с починкой сарая, незаметно колдуя, но внутри я была мертва.

Поэтому, когда Гарри сообщил мне о смерти Северуса Снейпа, я не почувствовала ничего. Только мимолетную жалость. И кольнуло где-то в сердце. Но это, наверное, нормально, да?

Я захлопнула крышку почтового ящика и почесала за ухом Живоглота, вскочившего на мусорный бак. Надеюсь, это было последнее письмо.

И вспомнилось первое. Из Хогвартса. Много лет назад.

А Хогвартс тоже сгорел.