Самое темное время суток - перед рассветом (джен)

Я свяжу тебе жизнь из пушистых мохеровых ниток.

Я свяжу тебе жизнь, не солгу ни единой петли.

Я свяжу тебе жизнь, где узором по полю молитвы —

Пожелания счастья в лучах настоящей любви.

Я свяжу тебе жизнь из веселой меланжевой пряжи.

Я свяжу тебе жизнь и потом от души подарю.

Где я нитки беру? Никому никогда не признаюсь:

Чтоб связать тебе жизнь, я тайком распускаю свою.

Валентина Беляева

В предпоследний раз поднимаюсь на это крыльцо. Наконец-то. Дом уже продан вместе с мебелью — последнее время мы жили в нем как арендаторы. Забронирован прекрасный двухместный номер в отеле в Сиднее — вполне хватит времени, чтобы отдохнуть как следует. А потом мы вступаем в права собственности миленького домика на побережье невдалеке от Ньюкасла. Правда, я не люблю захолустье, но там очень красивый вид. Уложены книги и все вещи, которые мы захотели взять с собой. Сегодня соберем одежду и остатки личных вещей, а завтра — прощай, Англия, здравствуй, Сидней!

Это все мой муж. Начитавшись Жюль Верна, он с детства бредил Австралией. А я, когда вышла замуж, сначала не могла понять этой его любви к кенгуру, коалам и пожарам, а потом... О, он не только отличный дантист, он умеет так красиво рассказывать! Он и меня заразил своим увлечением. Постепенно мы поняли, что хотим жить именно там. Не сразу все сложилось так удачно, но вот наконец-то завтра мы увидим белый песок и синий океан!

Так, платья уложены, туфли упакованы, осталось белье. Выгребаю один ящик комода, укладываю, закрываю. Второй ящик. Третий... что-то мешает ему закрыться. Нехорошо оставлять так комод, новые хозяева могут подумать, что мы оставили сломанную мебель. Вынимаю ящик, залезаю глубоко в комод, достаю...

Детское платье? Откуда в нашем доме детское платье, у нас нет детей. Красное в клеточку, с белыми рюшечками... внимательно всматриваюсь. Что я хочу в нем увидеть, у нас никогда не было дочки. Подхожу к зеркалу, прикладываю к себе, присматриваюсь. Воображение подсовывает озорное личико, тонкие ручки, ножки в черных лакированных туфельках и белых носочках... Большие карие глаза полны предвкушения, передние зубы чуть длиннее, чем надо. Длинные каштановые волосы торчат во все стороны. Торчат во все стороны... Да, я никогда не умела их как следует уложить...

Внезапно становится трудно дышать. Замирая, подношу платье к лицу, вдыхаю запах... Лавина воспоминаний сметает, уносит с собой. Я подбрасываю тебя, маленькую крошку вверх, но ты пугаешься... а у папы всегда смеялась. Девчонки с улицы дразнят тебя, потому что у тебя выпали молочные зубы — и никак, никак не убедить человека в шесть лет, что срок действия этой беды от силы две недели. В этом платье ты впервые ходила на спектакль. Так хотела мороженого тогда... капнула сироп... вишневый... Спину продирает мороз. Трясущимися руками расправляю белые оборочки на груди, нахожу маленькое еле заметное бурое пятнышко... Эти сиропы никогда не отстирывались бесследно...

Дочь?! У меня есть дочь?!!

Но где же она тогда? Может быть, она умерла? Значит, я сошла с ума, и с тех пор мне кажется, что детей у меня нет и никогда не было? Боже, что же пришлось тогда пережить моему бедному мужу! Так, какое у меня последнее воспоминание о дочери? Девять лет? Десять? Да, мы отмечали первый твой юбилей. Помню праздник во дворе, детское шампанское и сосиски-гриль. Очень теплая была осень... Осень. Ты родилась осенью. Что потом? Одиннадцать, и... О, Боже!

Ошалело смотрю в зеркало. Я плохо помню этого странно одетого человека. И он говорил такие невероятные вещи. Что ты... ты... Не может этого быть. Волшебства не существует.

Позволяю воспоминаниям нести себя дальше. Ты на каникулах, демонстрируешь какие-то фокусы. Фокусы? Размахиваешь палочкой... все-таки оно существует... а в глазах восторг и трепетное ожидание похвалы. Потом этот угрюмый молодой человек, Виктор... да, он точно был к тебе неравнодушен. Но слишком уж он странный. Потом ты отдаляешься, приезжаешь грустная, почти ничего не рассказываешь. И только по каким-то малозаметным мелочам я могу понять, как сильно ты встревожена. Словно тебе угрожает какая-то немыслимая опасность.

Но ведь сейчас лето, и ты должна быть на каникулах. Да-да, ты же приехала на каникулы. И ты была неожиданно спокойна. Рассказывала какие-то незначительные вещи, шутила, смеялась, а перед ужином вдруг отправилась осматривать дом. Залезла на чердак, обошла весь задний двор, а перед старой яблоней долго молча стояла. Да, вспоминаю, в детстве у тебя был там домик, папа для тебя построил. И ты поцеловала нас на ночь и долго-долго на нас смотрела. Ты уже четыре года не целовала нас на ночь. А утром...

А проснувшись утром, я уже не помнила, что у меня была дочь. Так это твоих рук дело?!

Как ты могла так с нами поступить?! Глаза женщины в зеркале сверкают яростью, лицо перекошено. Это унизительно, бесчеловечно! Это просто немыслимо! Да, это не мог быть кто-то чужой — им ни к чему наша память, они скорее убили бы нас или украли. Это сделала ты. Ты стерла из нашей памяти все воспоминания о себе, но не только, о нет! Ты убрала из нашего дома все свои вещи, одежду, книги, старые игрушки, все свои фотографии, все, что напоминало о тебе. Уж я-то это знаю наверняка, я своими руками перебрала перед отъездом каждую вещь в этом доме — здесь нет ничего, что принадлежало бы ребенку. Кстати, как ты пропустила это платье? Ах, да, оно провалилось между ящиками комода. Правильно, это был раньше твой комод. А когда места в нем перестало хватать для твоей одежды, я забрала его себе. Ты еще так радовалась, когда мы купили для тебя настоящий шкаф, «как у взрослых»...

Гнев сдувается, как воздушный шарик. Вряд ли это хулиганство или хладнокровно просчитанное зло, ты не такая. Ты всегда очень сильно любила нас. Но тогда почему ты так поступила? Ты отправила родителей в Австралию — да уж, дальше от Англии некуда. А я никогда не понимала любви к пожарам и коалам. Маленький домик в глуши на берегу океана, невдалеке от Ньюкасла... это ты нашла его для нас. Я не люблю захолустье, я бы выбрала квартиру в центре города. Ты словно стерла нас из этого места и перенесла в другое... спрятала? Чтобы нас не нашли твои враги? Те, кто заставлял тебя становиться все серьезнее и грустнее? Это может быть защитой для нас. Но если это защита, то... от кого? Неужели все настолько серьезно?

И тут мне становится страшно. Мы уедем, но ты-то останешься. Ты останешься! В ушах нарастает звон, тревога быстро переходит в панику, хочется кричать изо всех сил... Надо срочно что-то делать! Нельзя оставаться на месте, когда моей дочери грозит опасность! Надо бежать, найти, спасти, обнять, прижать к себе, заслонить... Не троньте ее! Никому не дам причинить ей зло! Убейте лучше меня, меня вместо нее!

Без сил падаю на колени, заливаюсь слезами... Ты же волшебница! Значит, и твои враги тоже. Но ты очень сильная волшебница, ты писала о своих отметках в прошлом году, как там их, «филин»? А, нет, «сов». Да-да, ты всегда очень любила знания, любила учиться. Но вот, пожалуй... действительно, как смогла я вспомнить то, что ты хотела стереть из моей головы? Неужели это все маленькое красное платьице и едва ощутимый запах твоего детства? Или просто мать никогда полностью не забудет того, кого она вынашивала, рожала, воспитывала...

Ох, доченька, что же это происходит? Что случилось в этом твоем волшебном мире? Во что ты вмешиваешься? Что будет с тобой? Почему я никак, никак не могу тебе помочь? Горло до боли сжимает, в груди что-то давит так сильно, и нет сил терпеть это непрошенное, мерзкое, и нет сил избавиться от него, от ощущения собственной беспомощности... Внезапно понимаю, что рукам больно... это я так искусала свои пальцы? Платье скомкано, мокрое... это слезы...

Слышу шаги на лестнице. Бросаю взгляд на часы — Боже, сколько уже прошло времени! Нам давно пора ужинать, неудивительно, что муж пошел меня искать. Нет, не надо ему ничего знать... ты этого не хотела. Ты хотела, чтобы мы все забыли, это было важно для тебя. И мы уже забыли, только вот... Гляжу на платьице, судорожным движением засовываю его куда-то в свою одежду, размазываю по лицу слезы...

— Дорогая, что с тобой?

Да уж, представляю, как я выгляжу. На коленях посреди комнаты перед сумками со сложенной одеждой и с зареванным лицом. Подбегает, хватает за руки, поднимает. Морщусь — ноги затекли.

— Нет, ничего, это просто я вдруг подумала... Плохо, что у нас нет детей.

Смотрю в такое родное лицо. Тревога сменяется участием.

— Я и не думал, что это так важно для тебя. Если хочешь, в Сиднее запишем тебя на прием к какому-нибудь хорошему специалисту?

К специалисту? А вдруг он поймет, что я уже рожала?

— О нет, нет, это просто, наверное, нервотрепка перед отъездом... Ничего, ничего, сейчас все пройдет.

— Да? Ты в порядке, точно? Ну хорошо, э... пойдем ужинать?

В голосе нетерпение. Улыбаюсь.

— Конечно. Сейчас, мне нужна еще пара минут. Чтобы успокоиться.

Дверь закрылась, шаги по лестнице вниз. Снова опускаюсь на колени, достаю маленькое красное платьице. В клеточку, с белыми оборочками. Кладу на колени, глажу бережно, как больного котенка. Аккуратно складываю, ни единой морщинки. Укладываю в пакет. Куда же тебя положить? К белью? О нет, нет! Вдруг багаж пропадет. Подхожу к зеркалу, расстегиваю платье, прячу пакет прямо напротив сердца. Застегиваюсь. Вот и замечательно, ничего не заметно. Гермиона, девочка моя, где бы ты ни была, что бы с тобой ни случилось, я каждый день буду думать о тебе. Это все, что я могу для тебя сделать. Но я надеюсь, что часть меня в твоем сердце сохранит тебя. И что когда-нибудь в этой жизни я еще тебя увижу. А пока я сделаю так, как ты хотела. Поеду жить в маленький домишко в захолустье в Австралии. Шагу не сделаю дальше Ньюкасла. Ты сама выбрала это место. Только там ты будешь нас искать...

Спускаюсь. Улыбаюсь. На завтра у нас билеты на самолет до Сиднея. Жизнь продолжается.