Брат мой, брат (джен)

Сириус осторожно, стараясь не разбудить Джеймса, выскользнул в коридор и поднялся на чердак. За спиной предательски скрипнула дверь, и он оказался один на один со своими мыслями. Сириус уселся на пыльный пол в круге лунного света, лившегося из окна, и прислонился лбом к холодному стеклу. Годрикова лощина казалась нарисованной, кое-где окна еще светились уютным желтым, но обитатели большей части домов уже погрузились в сон. В палисаднике пела ночная птица, вдалеке лаял пес, и все вокруг казалось таким умиротворенным. Каждое полнолуние Сириус чувствовал себя свободным, но сегодня это почему-то не приносило радости.

С трудом верилось, что всего несколько часов назад «Ночной рыцарь» выбросил его на тихой улочке перед коттеджем, увитым плющом. Он долго не решался постучать — не знал, как рассказать Поттерам о том, что сегодня сбежал из дома, и что этот поступок — не сиюминутная прихоть, а осознанно принятое решение. У него не было достойных аргументов кроме острого, почти физического желания больше никогда в жизни не возвращаться на площадь Гриммо.

Сириус запрокинул голову, чтобы сдержать слезы. Конечно же, он не плакал, просто что-то попало в глаз. Отныне никаких приказов и правил. Никаких «надо», «ты должен» и «так принято». Сегодня он все сделал правильно, но почему же на душе так противно, что хотелось выть?

* * *

В эту ночь не спал и младший отпрыск древнейшего и благороднейшего рода Блэков. Регулус свернулся на кровати в своей комнате и вот уже несколько часов созерцал завитушки на обоях. Сейчас бы заплакать, да не выходит.

В детстве, когда Сириус в очередной раз обзывал его трусом и девчонкой или когда Белла для забавы принималась мучить домовика, Регулус забирался под лестницу, крепко зажмуривался и делал вид, что все происходит не с ним. Там его частенько находила кузина Цисси. Она обнимала за плечи и нашептывала всякие успокаивающие глупости. Говорила, что плакать вовсе не стыдно и что потом сразу станет легче. Регулус гордо отворачивался, а когда Цисси уходила, давал волю слезам. Он плакал от злости и бессилия, потому что был самым младшим среди Блэков и не мог повлиять на происходящее.

Сейчас он чувствовал себя точно так же: бессилие и ярость сжигали изнутри, но он уже никак не мог исправить то, что случилось сегодня.

Все началось, как всегда, с ерунды и покатилось: взаимные упреки, оскорбления, крики. И, как всегда, Регулус, не желая вмешиваться, начал подниматься по лестнице в свою комнату, но почему-то замер на середине, прислушиваясь. Несколько мгновений спустя мимо пронесся взбешенный Сириус. И тут же спустился обратно, громыхая по ступенькам школьным чемоданом.

На прощанье он хлопнул дверью так, что с потолка обрушился кусок штукатурки, а портреты в гостиной недовольно загомонили.

Регулус еще долго стоял на лестнице, пытаясь осмыслить то, что произошло. Мать в гостиной рыдала и сыпала проклятьями, отец молча заперся в кабинете, а он все смотрел на закрытую дверь. Надеялся? Ждал? Он и сам не мог объяснить.

Эта война в их доме началась, кажется, еще до Хогвартса. Сириусовы «не хочу» и «не буду» доводили матушку до бешенства. Но тогда она все еще верила, что сможет переупрямить нахального отпрыска. Распределение в Гриффиндор поставило на ее чаяниях крест.

Когда поздно вечером растрепанная школьная сова принесла короткое письмо из Хогвартса, мать была в ярости. Расколотила сервиз, грозилась лишить наследства. Сириус отделался вопиллером, а вот Регулус не на шутку испугался. До этого он и предположить не мог, что факультет — это так важно. Поэтому, когда ровно через год Шляпа заикнулась о Рейвенкло, он сжался от ужаса, и его с тяжелым вздохом отправили на Слизерин.

Со временем скандалы в их доме становились все чаще и громче. Сириус отвоевывал право на собственную жизнь и собственное мнение с поистине гриффиндорским напором. Они с матерью оскорбляли друг друга, раня в самые уязвимые места.

Поначалу Регулус робко пытался их примирить, но это лишь усиливало скандал. Все чаще он стал уходить наверх при первых признаках ссоры. Поднимаясь по лестнице, он часто замечал в приоткрытую дверь кабинета, как отец достает бутылку огневиски.

Регулусу было физически больно видеть, как мать с Сириусом ругаются из-за пустяков. Они, оба такие красивые, выглядели просто ужасно, когда ссорились. Лица искажались злобой, в одинаковых синих глазах полыхала ненависть. Они орали друг на друга, но Регулус отчетливо понимал — за всей этой руганью пряталась одна единственная невысказанная просьба: «Выслушай меня. Пойми меня».

В семье Блэков не признавали компромиссов. Регулус убедился в этом на собственном горьком опыте. Всякий раз, когда он запирался в своей комнате, Сириус провожал его полным жгучей ненависти взглядом, а мать недовольно поджимала губы. Каждый из них хотел, чтобы Регулус открыто принял его сторону.

Но это невозможно — выбирать между теми, кого любишь одинаково сильно.

Он тогда еще не знал, что бездействие — тоже выбор. И когда за Сириусом захлопнулась дверь, ничего уже нельзя было поправить.

Они увиделись вновь первого сентября. За лето Сириус вырос не меньше чем на дюйм и, кажется, еще больше похудел. Регулус чуть было не кинулся к нему через платформу, переполненную галдящими школьниками, но натолкнулся на равнодушный взгляд и замер, словно его приложили Ступефаем. Сириус смотрел на него как на пустое место, и это было куда хуже самой лютой ненависти.

Раньше в Хогвартсе он мог нечаянно задеть Регулуса в толпе, толкнуть или даже крикнуть в спину что-нибудь обидное. Регулус никогда не воспринимал это всерьез, потому что прекрасно понимал: таким своеобразным способом проявлялись братские чувства Сириуса.

Сейчас же он проходил по школьным коридорам с таким видом, словно жил в параллельной реальности, где никакого Регулуса не существовало.

Регулус и сам не мог объяснить, зачем принял Метку. Наверное, боялся не оправдать ожиданий родителей и однокурсников или остаться в одиночестве. Но было и еще одно, в чем он стыдился себе признаваться: это было сделано назло Сириусу. Чтобы у него появился весомый повод для ненависти. Словно это ставило какую-то точку в их отношениях. Точку невозврата. Убивало надежду и давало свободу.

Он довольно быстро осознал свою ошибку. Пожалуй, сразу после первого задания, когда вернувшись домой впервые в жизни напился до беспамятства. Ничего кроме жесточайшего похмелья ему это не принесло.

Регулус не знал, в какой момент идеи чистокровности обернулись грязью и кровью, с которыми приходилось сталкиваться каждый день. Чудовищная разница между обещаниями и действительностью приводила в отчаянье. Идеи Лорда, которые тот проповедовал в узком кругу последователей, порой оскорбляли саму суть магии, но все принимали их молча, пряча мысли и эмоции за одинаковыми белыми масками.

Когда Лорд попросил у него домовика, Регулус почувствовал: случится что-то ужасное. Но тогда он еще был слишком слаб, чтобы сопротивляться.

Он не стал сильнее и тогда, когда еле живой, дрожащий от ужаса Кричер вернулся к своему хозяину. Но появилось внутреннее ощущение неизбежности. Логического конца, который неминуемо должен был последовать за открывшейся ему страшной правдой.

Когда Регулус об этом думал, ему начинало казаться, что от того места, где спрятан крестраж, растекается ядовитое пятно. Темная, отвратительная энергия, искажающая реальность. Он достаточно знал о темной магии, чтобы понимать: это намного хуже, чем самые темные заклинания. Никто не должен по своему усмотрению ломать границы жизни и смерти. Нарушишь равновесие — и последствия не заставят себя ждать.

Почему-то Регулус ни минуты не сомневался в том, кто должен восстановить равновесие. Вот только от осознания неизбежности легче не становилось.

Когда решение было принято, он не стал затягивать с его исполнением. Напоследок перебрал тех, с кем хотел попрощаться, но мысль скользила по именам, не задерживаясь. Зацепился он только за одно — Сириус. С чего ему взбрело в голову написать брату — он и сам не знал. Захотелось напоследок выговориться? Они и в лучшие годы не особо откровенничали. Решил оправдаться? Вот еще! Регулус неправым себя не считал.

Да что там содержимое письма, он даже не знал как начать. «Привет, Сириус!» — нацарапал он, и тут же зачеркнул. Глупо прерывать многолетнее молчание дурацким «привет».

Регулус задумался, и с кончика пера соскользнула капля чернил. Он смотрел на огромную кляксу, расползавшуюся по пергаменту, и в очередной раз чувствовал, как власть неизбежного из-за плеча диктует свои правила.

Если завел привычку уходить молча — будь добр, доведи до конца.

Регулус поднялся из-за стола и позвал Кричера. Смятый лист пергамента скорчился в каминном пламени. Ненаписанные слова облетели пеплом.