Спроси меня (гет)

— Гермиона говорит, что у него длинные, музыкальные пальцы, — загадочно изрекла Джинни, отхлебнула лимонад и заправила за ухо длинную рыжую прядь. — Они познакомились на конференции в Софии, зовут его Теодор, в прошлом гитарист, а сейчас борец за права эльфов!

— Бывает, — усмехнулся Гарри и радостно воскликнул, глядя поверх её плеча: — Привет, Рон!

Джинни обернулась. Она и не заметила, как рядом с их столиком возникла рыжеволосая долговязая фигура.

— Привет, — ответил Рон, расстёгивая куртку и усаживаясь на скамью рядом с сестрой. — Ну и народу было во «Вредилках»! Пришлось проторчать полчаса после закрытия. Но мы с Джорджем приятно провели время — выручку подсчитывали.

— Это действительно очень приятно, — усмехнулась Джинни. — Такое впечатление, что в волшебном мире у всех острый приступ вредности!

— Точно! — сказал Рон, беззаботно улыбаясь, и без перехода спросил: — Ну? Кому там что надо укоротить? — Джинни и Гарри удивлённо переглянулись. — У кого слишком длинные руки?

— Не руки, а пальцы, — уточнила Джинни, сконфузившись. Новости, которыми она поделилась с Гарри, не предназначались даже для его ушей, а уж тем более были противопоказаны Рону. — И не слишком, а просто длинные. И вообще, я вам ничего не говорила!

— А-а, понятно... Женские секреты? Да мне, в общем-то, фиолетово, — протянул Рон со скучающим видом, и Джинни смерила его недоверчивым взглядом. — Кстати, а где сама фанатка болгарских перцев?

Гарри усмехнулся.

— Сейчас придёт. Обещала пораньше сбежать из министерства. Хотя... у них сегодня какое-то совещание до семи.

— Ага, которое затянется до девяти. Предлагаю заказать еду, а то мы с голоду умрём!

Рон уже собирался окликнуть официанта, но в это время в дверях появилась Гермиона. Не одна. Но он не сразу заметил её спутника. Первое, что бросилось Рону в глаза — белый шарф, летящий жёлтый плащ, лёгкая походка и поворот головы, при котором тёмные кудрявые волосы взлетели и, описав круг, закрыли часть её лица. А потом — смущённая улыбка, обращённая назад, в сторону входа. Следом за Гермионой в паб вошёл молодой темноволосый мужчина в чёрном плаще, быстро огляделся и последовал за ней к столу, за которым сидели друзья.

— Привет, — весело сказала Гермиона, — познакомьтесь — это Теодор Криев, мой коллега из Софии. Он в Лондоне по делам, и я решила его пригласить — вы ведь не против?

— Почему мы должны быть против? — воскликнула Джинни, быстро окидывая мужчину своим цепким взглядом. Он выглядел очень даже неплохо: высокий, на вид лет тридцать; узкое, смуглое, немного хищное лицо, с правильными чертами и тёмно-карими глазами; одет в строгий маггловский костюм с умопомрачительно зелёным галстуком.

Гермиона представила друзей, и Теодор сказал почти без акцента:

— Приятно познакомиться! — у него был приятный, немного хрипловатый голос.

Гермиону совсем недавно приняли в Отдел международного магического сотрудничества в Министерстве, а она уже успела съездить в несколько командировок — и все, как назло, в ненавистную Рону Болгарию. С их последней встречи прошло почти три недели. Рон с тоской оглядел тонкую фигурку Гермионы, а затем бросил колючий взгляд на Теодора, помогавшего ей снять плащ — в особенности, на его руки. Незваный гость уселся на скамью возле Гарри, Гермиона примостилась рядом, и её осунувшееся лицо оказалось как раз напротив лица Рона. На несколько секунд их глаза встретились, и она слегка улыбнулась. Рон едва успел прочесть в карих глазах «привет, как дела?», как её взгляд убежал, перепрыгнув на иностранного коллегу.

— Мистер Криев, вы надолго в наши края? — спросила Джинни, слегка растягивая слова. Она полагала, что у болгарина будут проблемы с английским.

Теодор ответил очень бойко:

— Пока на неделю. Но мы начинаем долгий совмещённый проект с Лондоном.

— Совмещённым, кажется, бывает санузел, — тут же заметил Рон.

— О, простите, как это говорится... — Теодор немного стушевался, — совместительный!

— Совместный, — пришла ему на помощь Гермиона, выстрелив в Рона глазами. — Ты прости моего друга — он-то у нас полиглот, знает уйму языков и говорит по-болгарски без ошибок!

— Е вярно*? — спросил Теодор, уважительно глядя на Рона.

Тот напустил на себя умный вид и уже открыл рот, чтобы ляпнуть что-нибудь в ответ, но, получив лёгкий пинок туфелькой под столом, передумал.

— Теодор, это шутка, — сказала Джинни, мило улыбаясь. — Расскажите, зачем вы в Лондоне?

— У нас совместный проект по защищанию прав магических существ, очень перспективный, — Теодор радостно повернулся к Гермионе.

— Да, — охотно подхватила она, — наш и болгарский департаменты организовали группу активистов для защиты прав эльфов по всей Европе. Мы будем вести регистрацию нарушений, случаев жестокого обращения, продвигать новые законы — если их примут, то эльфы будут признаны равными в правах с другими магическими существами и смогут получать вознаграждение за свой труд! Даже не верится, что за три месяца работы мы так продвинулись — правда, Теодор? — Гермиона говорила так вдохновенно, что аж раскраснелась, но резко осеклась, поймав скучающий взгляд Джинни, и тактично предложила: — Может, поедим?

Изучив меню, все единодушно выбрали блюдо дня — крабов с кислым соусом под сливочное пиво, но Теодор вдруг заявил, что хочет попробовать что-нибудь из английской кухни — если она, конечно, вообще существует.

— У нас говорят, что в Англии за столом вместо хорошей еды — хорошие манеры, — сказал он без тени неловкости.

Рон демонстративно выпрямил спину и слегка толкнул в бок Джинни, чтобы та убрала локти со стола. Она послушалась и шутливо заметила:

— Ужасно вас разочарую, Теодор — иногда здесь можно не встретить ни того, ни другого. Сегодня у вас будет вечер разрушения стереотипов!

В итоге, кроме крабов, они заказали йоркширский пудинг, фасоль, паштет и ростбиф, призванные защитить честь Туманного Альбиона, а в ожидании заказа поболтали о болгарской кухне и совсем чуть-чуть о работе. Рон вынул из кармана убегающий леденец, чтобы наглядно пояснить иностранному гостю, что такое «Волшебные вредилки»: все весело хлопали руками по столу, пытаясь поймать леденец, пока Теодор не достал палочку и не отправил его в карман своего модного пиджака.

— Надеюсь, он не со вкусом блевотины? — спросила Гермиона, подозрительно косясь на Рона.

— Как повезёт, — ответил тот, пожимая плечами. — Но это ещё что! Навозные бомбочки и раздевающие очки поинтересней будут!

— Что? Раздевающие очки? — переспросила Джинни, скорчив недовольную гримасу.

— Не волнуйся, я на тебя не смотрел, — сказал Рон, — а вот за некоторых не ручаюсь!

Джинни исподлобья уставилась на Гарри.

— Первый раз слышу, — поспешно сказал он, честно глядя ей в глаза.

— А что за «новые лечебные очки» ты примерял вчера утром во «Вредилках»? — Джинни подозрительно прищурилась.

— Да не волнуйся ты так, сестрёнка, — сказал Рон, бросаясь на выручку другу, — у него всё равно ужасное зрение!

— Рон, почему бы тебе не заткнуться? — Гарри поднял руку и окликнул официанта: — Эй, Том, можно ещё пива?

— Раздевающие очки? Ну, вы с Джорджем даёте! — весело сказала Гермиона, — Хорошо, что меня вчера не было во «Вредилках»!

— А когда ты там была в последний раз? — мрачно спросил Рон, и улыбка на губах Гермионы тут же растаяла.

Новый паб, в котором они ужинали, открылся в Косом переулке через месяц после войны и сразу стал популярным, хоть назывался и не очень романтично: «Песнь мандрагоры». Его «украшали» цветочные горшки с мандрагорами и зубастой геранью, тщательно запертые между двойными оконными рамами. Два раза в день стёкла на окнах приоткрывались, и хозяйка поливала и кормила злобные растения, которые издавали при этом мерзкие звуки и норовили ухватить за пальцы — посетители с удовольствием собирались, чтобы посмотреть на это зрелище. В дальнем углу паба располагалась сцена, где по выходным выступали специально приглашённые певцы или музыкальные группы: после войны всем хотелось развеять уныние, забыть о потерях и повеселиться.

Как только Том принёс для Гарри очередную порцию сливочного пива, из-за соседнего столика поднялась молодая ведьма с дюжиной красных косичек вместо причёски и, осторожно приблизившись к компании, восхищенно воскликнула:

— Вы? Не может быть!

Гарри, которому до колик надоела слава героя-победителя, настигающая и в Аврорате, и на улице, и в туалете, кисло улыбнулся и, помахав девушке рукой, пробубнил:

— Ну, с утра я был собой, а сейчас не знаю.

— О нет, мистер Поттер, это я не вам, — кокетливо улыбнулась девушка, — вас все узнают! А вот ваш друг случайно не мистер Криев?

— Что вам угодно? — удивленно спросил Теодор.

— Мерлин! О, все боги мира! Я так и знала — а подружки мне не поверили! — её восторженный писк привлёк всеобщее внимание. — Я была на ваших выступлениях в Софии, Кракове, Берлине, но не знала, что вы приедете в Лондон. Скажите, а как можно попасть на ваш концерт?

— Я больше не выступаю. Я здесь по другим делам, — по улыбке Теодора было заметно, что внимание незнакомки ему польстило.

— Ходили слухи, что вы ушли со сцены, но я не верила. А можно... хотя бы взять у вас автограф? — её глаза умоляли об одолжении. — Вот, — она протянула Теодору свою сумку, — распишитесь, пожалуйста, палочкой, как раньше!

Теодор достал свою палочку и охотно вывел её кончиком на белой сумке прописные «Т» и «К».

— Спасибо, — девушка прижала сумку к груди, но не уходила, неуверенно топчась на месте. — Мистер Криев... Вы не откажетесь спеть для нас? Видите — здесь даже сцена есть. Мы и гитару найдём!

— Да, правда, Теодор, — поддержала её Джинни, — мы тоже хотим послушать! Вы тут автографы раздаете, а мы даже не знакомы с вашим творчеством.

Рон наступил ей на ногу под столом, но Джинни сделала вид, что ничего не заметила.

— Это не совсем для места, — болгарин снова повернулся к Гермионе в поисках поддержки, — к тому же я отвыкнул от выступлений.

— Очень даже уместно! И я точно знаю, что ты ничего не забыл, Теодор! Ты прекрасно поёшь — все будут только рады! — воскликнула Гермиона, подбадривая его улыбкой.

Рон поморщился, будто съел что-то горькое.

— Просим, просим! — донеслось от соседнего столика. Все в пабе заволновались и стали переговариваться, поглядывая на знаменитого гостя. Теодор колебался, но, когда к нему с просьбой спеть подошла молодая хозяйка паба, ему ничего не оставалось, как поддаться на уговоры.

— Спасибо Гермионе за заклятие невиданного расширения, — сказал Теодор, доставая из кармана плаща маленькую сумку и выуживая оттуда гитару. Он вышел на сцену и повернулся к поклоннице с красными косичками. — Что же мне спеть, мисс?

— «Во сне и наяву», пожалуйста! — выкрикнула она.

Теодор сел на принесённый стул, настроил гитару взмахом палочки и прикоснулся к струнам своими длинными, красивыми пальцами. В полумраке паба его лицо казалось суровым и таинственным. Все сразу замолчали; несколько человек встали со своих мест, образовав возле сцены небольшой полукруг. После музыкального вступления низкий, с хрипотцой, голос Теодора зазвучал очень проникновенно.

Снов моих голубые глаза

Видят то, чего нет наяву:

Горизонт рассекает гроза —

Я с тобой в лёгкой лодке плыву.

Мир исчез за стеною дождя,

Нет ни страха, ни боли, ни слёз,

Здесь никто не молчит, уходя,

Жизнь ничья не летит под откос.

Я в сомненьях своих не тону,

Прочь усталость гоню и испуг.

Не пускаем мы лодку ко дну

Неразрывным кольцом наших рук.

Звуки гитары лились живыми переборами, Теодор слегка раскачивался в такт музыке. Все, кроме Рона, смотрели на сцену, а он откинулся на жёсткую спинку скамейки, чтобы не перекрывать Джинни обзор, и уставился на Гермиону, сидящую к нему в профиль. Она слушала с удовольствием — явно не в первый раз... Теодор пел и смотрел на их столик, словно песня эта исполнялась не для девушки с красными косичками и не для всех посетителей паба, а только для одной Гермионы.

Снов моих голубые глаза

Видят то, чего жду наяву.

Я проснусь — затихает гроза.

И тебя я сквозь сумрак зову.

Сердце жжет круциатусом боль,

Душу точит дементором явь,

Наяву прикоснуться позволь –

Не пускай в одиночестве вплавь!

Рон почувствовал, как мелодия и слова просачиваются в него и топят сердце в горечи разочарований. Не в силах оторвать взгляд от знакомого профиля, он уже ненавидел эту песню и в особенности её исполнителя, с его хрипловатым голосом и, Мерлин драный, да — длинными пальцами.

Вырвусь в небо безумной метлой —

Вижу, радуга, вестница дня,

Как Протего встает надо мной —

Это ты вспоминаешь меня?

Чары шлешь невесомой рукой,

Может, хочешь меня отыскать?

Может, мы по ошибке с тобой

Не успели о главном сказать?

По ошибке. Это его, Рона, ошибки. И неуверенность. Почему он так и не набрался смелости сказать ей?

За войну они так устали, что всем хотелось определённости и покоя. Почему же Рон чувствовал, что попал в какую-то рутинную заводь, заросшую камышом, на дне которой осталось совсем немного надежды на счастье — да и та тает с каждым днём? «Ты прекрасно поёшь»... Гермиона слушала песни Теодора? Наложила чары невидимого расширения на его сумку? «У него длинные пальцы»... Чёрт. Чёрт!

Вдруг Гермиона, словно услышав этот мысленный монолог, повернула голову к Рону и улыбнулась краешком губ. Он успел улыбнуться в ответ, но вдруг раздались аплодисменты, привлекая всеобщее внимание к сцене. Кто-то заказал новую песню, более весёлую: Джинни стала прихлопывать в такт, какая-то поклонница подпевала. Теодор играл виртуозно — Рон понял это, хотя ни черта не смыслил в музыке, и подумал с досадой: что заставило этого красавца бросить сцену и пойти защищать права домовиков? Для Гермионы всегда было важно, чтобы друзья разделяли её убеждения...

Он смотрел на сцену, но уже не слушал, погружённый в свои мысли. Почти пять месяцев прошло со дня битвы за Хогвартс, когда они победили — и когда Гермиона в первый и последний раз поцеловала его. По мнению Рона одно событие не уступало в важности другому. Он не раз задавался вопросом: что стало причиной её неожиданного порыва? Отчаянье, страх перед кружащей вокруг смертью — или его сострадание к эльфам? Странно, что долгий год, когда они втроём, полуголодные, измученные неизвестностью и собственным бессилием, скитались в поисках крестражей, вспоминался с ужасом и... ностальгией. Потому что она была рядом. Всегда. Ну, или почти всегда. Когда он сам не вел себя, как последний идиот.

Рон чувствовал, что последние месяцы стали для него временем несбывшихся надежд и упущенных возможностей. Вместо желанной работы в Аврорате ему пришлось заниматься магазином — Джордж долго не выходил из депрессии и совсем забросил дела. Джинни уехала доучиваться в восстановленный Хогвартс, отец вечно пропадал в министерстве, а маму нельзя было надолго оставить одну, потому что она начинала плакать. Рон разрывался между «Вредилками» и Норой — и впервые почувствовал себя старшим братом.

Слава Мерлину, мама больше не плачет, да и магазин уже не напрягает — втянулся. И всё было бы неплохо... если бы не ускользающая Гермиона. Рон мучился угрызениями совести: ей пришлось поехать в Австралию, чтобы отыскать родителей, вернуть им память, уговорить вернуться в Англию и объяснить, почему она с ними так ужасно поступила. Ей, конечно, помог Орден — но его, Рона, рядом не было... С июля Гермиона стала жить с родителями в их старом доме, стараясь проводить с ними всё свободное время, которого у неё было катастрофически мало из-за новой перспективной работы.

Рон с грустью взглянул на лёгкий белый шарф, повязанный вокруг тонкой шеи Гермионы. Он подарил ей этот шарф на девятнадцатилетние, но они толком даже не отпраздновали — Грейнджеры расстарались и купили для дочери трёхдневную путёвку на Канары. Кто в своём уме откажется от такого путешествия? Подарок Рона сразу померк — особенно если учесть, что Гарри и Джинни где-то откопали многотомник «Истории мирового магического сообщества», при виде которого Гермиона бросилась их обнимать, а Рону в благодарность достался лишь её лёгкий румянец и вежливый поцелуй в щёчку. Днём Гермиона была ужасно занята на работе, на ужин спешила домой, боясь обидеть родителей, в Норе почти не появлялась, во «Вредилки» не заходила... Рону стало казаться, что она избегает его. Это открытие так обожгло и унизило, что он решил не навязываться. Она прекрасно справлялась со своими обязанностями в международном отделе (кто бы сомневался?) и стала ездить в «невероятно интересные» зарубежные командировки... Рон подозревал, что не был первым номером в списке её приоритетов, но в последнее время мысли о Гермионе становились всё более навязчивыми, а её отсутствие... делало жизнь пресной. Его осенило: нужно ей всё рассказать, и желательно сегодня — пока не поздно. Если ещё не поздно...

Возле сцены появился неизвестно откуда взявшийся корреспондент магического радио, потянувший Теодора на интервью; болгарин раздал автографы старым и новым фанатам и вернулся за столик. Все стали выражать своё восхищение, но мысли Рона занимало только одно: как поговорить с Гермионой наедине? Как намекнуть, чтобы она вышла из-за стола? Сейчас или никогда, настойчиво застучало у него в голове. Он не мог допустить, чтобы длинные, красивые пальцы Теодора, так виртуозно ласкавшие струны гитары, прикоснулись к Гермионе.

— Пойду, проветрюсь, — громко сказал Рон, дождавшись паузы в потоке дифирамбов, которые источала Джинни, но Гермиона даже не посмотрела в его сторону — Теодор принялся рассказывать, как на одном из концертов поклонница выскочила на сцену, вцепилась ему в ногу и стянула ботинок.

Свежий вечерний воздух ударил в лёгкие и прочистил голову, заставив встрепенуться. Что за хандра напала на него в душном пабе? Всё у него прекрасно! Мама почти в порядке, Джордж ожил, магазин приносит неплохой доход, он сам молод, красив и тоже немножко популярен. Люди заходили и выходили из паба, а Рон долго стоял возле входа, глядя то на витрины напротив, то на горшки с копошащимися в них мандрагорами.

— Вот ты где! — произнёс знакомый голос за спиной, и Рон чуть не подпрыгнул от радости. — А мы тебя потеряли. Ты чего тут стоишь один? Ждёшь кого-нибудь?

— Да. Тебя, — его лицо расплылось в широкой улыбке.

Гермиона покосилась на дверь паба.

— С остальными я уже попрощалась, — она подошла вплотную и схватила Рона за рукав куртки. — Как ты, Рон? Я беспокоюсь о тебе. Прости, что нам вечно некогда поговорить. Я так занята, а теперь ещё этот новый проект, — у неё был немного виноватый вид, но глаза возбужденно горели. — Всё это... безумно интересно, понимаешь?

— Я понимаю, — ответил он, — и очень рад за тебя, правда. Рад, что у тебя всё хорошо, — нужно было как-то начинать задуманный разговор, и Рон ляпнул с присущей ему деликатностью: — Значит, ты счастлива?

Гермиона растерялась.

— Даже не знаю... До сих пор не могу привыкнуть к тому, что война закончилась, что можно ничего не бояться, — она в замешательстве отвела глаза, но потом смело подняла их на Рона и горячо добавила: — Но мы живы, Рон! Слава богу, наши родители живы! Ни магглам, ни магглорождённым ничто не угрожает — мир меняется, становится более справедливым, и это просто замечательно!

Гермиона, как всегда, в первую очередь беспокоилась о других, и Рон почувствовал себя ограниченным эгоистом. Она радела за мир во всём мире и всеобщую справедливость — это было важно для её счастья. А его глупое, маленькое счастье окончательно сузилось до одного человека, любви которого он не стоит и, скорей всего, никогда не добьётся.

— Знаешь, мне до сих пор иногда снятся кошмары, — вдруг сказала Гермиона, крепко сжимая его локоть. — И я скучаю по тебе.

Рон стоял и смотрел, как румянец заливает её щёки. Она скучает. Чёрт возьми, им просто необходимо поговорить, но не посреди улицы: нужно пригласить её в какой-нибудь другой паб или в Нору.

— Гермиона, послушай, может... — начал он, но тут дверь паба распахнулась, и на пороге показался довольный Теодор.

— Я готов любиться с тобой вечерним Лондоном, — радостно заявил он, подходя к Гермионе.

— Ты, наверное, хотел сказать «любоваться», — торопливо поправила она, пока Рон не успел отпустить какую-нибудь шуточку.

Рон промолчал, но сразу смекнул, что в гиды его не пригласят. С подозрением оглядев «зарубежного коллегу», словно прикидывая, можно ли ему доверить на вечер столь ценную спутницу, Рон сказал:

— Уверен, что вам понравится.

— О, если бы вы знали, как Гермиона полюбила Софию! — воскликнул болгарин, сияя, как новенький галлеон.

— Я не сомневаюсь, — процедил Рон сквозь зубы, направляясь в паб, — желаю весёлой прогулки!

— Рон, договорим в другой раз, хорошо? — прозвучало ему в след, но он махнул рукой, не обернувшись.

* * *

Паб был многолюден, как никогда. Пробираясь к столику, за которым сидели Гарри и Джинни, Рон ухмыльнулся и покачал головой: голубки мило ворковали, держась за руки. Джинни улыбалась — глупо и совершенно счастливо. И Рон понял, что самое время проваливать.

— Не приводи её слишком поздно, она ещё маленькая, — сказал он, подмигнув Гарри на прощанье. Джинни возмущенно фыркнула, но заботливый братец уже был на пути к выходу.

Конечно, он знал! Не мог не знать, что его сестра и лучший друг... ладят в последнее время. Да кого он обманывает? Конечно, у них всё серьёзно. И, слава Мерлину, они счастливы!

Ноги сами понесли его к «Вредилкам». Издалека было заметно, что на верхнем этаже, в комнатке, где ночует Джордж, горит свет. С тех пор, как там стала появляться Катрин, у Джорджа всё пошло на лад — по крайней мере, этой девчонке удалось стереть с его лица удручённое выражение, не сходившее неделями. Можно было бы зайти и выпить с ними немного, но Рону не хотелось быть третьим лишним, и он аппарировал в Нору.

Мистер и миссис Уизли сидели в тёмной гостиной, укутавшись в один плед, и о чём-то тихо беседовали. Молли чуть не подпрыгнула от неожиданности, увидев Рона, и спросила, пытаясь скрыть смущение:

— Привет, сынок, как посидели?

— Отлично! Джинни осталась с Гарри, будет поздно, — пробубнил Рон, чувствуя, что помешал чему-то важному.

— А как Гермиона?

Мама есть мама, и её не проведёшь. Такое впечатление, что она владеет Легилименцией!

— В порядке, — как можно беззаботней ответил он.

— Бруствер её хвалит, — сказал отец, высовывая руки из-под пледа.

Больше вопросов не последовало. Вот и славненько, подумал Рон, быстро поднимаясь к себе по скрипучей лестнице.

Спать совершенно не хотелось. Он залез в душ и попытался унять горящий внутри пожар старым добрым способом, представляя, как прижимает к мокрой стенке голую Гермиону, а она стонет и просит: ещё, Рон, ещё... Стало только хуже — от очевидности того, что этим навязчивым фантазиям не суждено сбыться. Потом он долго валялся в кровати, глядя на висящие на стене плакаты «Пушек», и размышлял о жизни. Ужасно хотелось перемен — и свободы! Наверное, пора искать своё жильё. Джордж хоть и в хрупких, но надёжных руках новой подружки; маме больше не нужна постоянная помощь; выручки в магазине хватит на маленькую арендованную квартирку, где никто не потревожит и не станет вмешиваться в его личную жизнь. Точнее, никому не будет до него дела — вот как сейчас...

Собираясь отвлечься на последние новости о квиддиче, Рон достал палочку и включил стоящее на столе магическое радио.

— ... мы не забыли Теодора Криева — прекрасного гитариста, лирика, менестреля, а ныне известного активиста, защитника прав и свобод магических существ, который сейчас находится по делам в Лондоне, но согласился спеть по просьбам поклонников в новом пабе «Песнь мандрагоры»! — диктор кричал таким голосом, будто на пару с вейлой выиграл кругосветное путешествие.

Вскинув руку, Рон пальнул в радиоприемник заклинанием, тот с шумом слетел со стола, но не замолк, проиграл вступление и запел хрипловатым голосом:

— Снов моих голубые глаза…

Рон громко выругался. Мало того, что Гермиона сейчас любуется Лондоном на пару с этим менестрелем, так он ещё будет тут петь про грозу и одиночество, напоминая Рону о его никомуненужности... Рон залез под стол и выключил приёмник, борясь с желанием расколошматить его о стенку: проклятый болгарин со своей песней будто заглянул к нему в душу и вывернул её наизнанку.

Поставив радио на стол, Рон уселся на кровать, безуспешно пытаясь избавиться от мыслей о Гермионе. Несмотря на свою интересную работу и умных коллег, она скучает... Может, всё не так безнадёжно? Вдруг для неё не так уж важно, что он не ярый борец за мировую справедливость, а простой, не блещущий умом продавец прыгающих леденцов и навозных бомбочек — который, помимо прочего, недолюбливает домовых эльфов? Рон решительно вскочил, натянул на себя джинсы и свитер и спустился в пустую гостиную. «Сейчас или никогда» снова застучало у него в голове, когда он вышел в сад и аппарировал на тропинку в городском парке, ведущую к дому Грейнджеров.

_____________________________

* Это правда? (болг.)

Нужный дом был третьим за поворотом, и Рон пробежал расстояние бегом, словно боялся опоздать на поезд. Несмотря на поздний час, в гостиной Грейнджеров горел свет.

— Здравствуй, Рон! Ты к Гермионе? — удивленно спросила миссис Грейнджер, выглядывая из-за двери.

— Здравствуйте! Извините, что так поздно, — сказал Рон, приглаживая растрепавшиеся от бега волосы.

— Проходи, только Гермионы пока нет. Сказала, что сегодня задержится. Ох уж эта работа! — миссис Грейнджер распахнула дверь и недовольно покачала головой, всем своим видом осуждая Министерство Магии — а с ним, видимо, и саму магию.

С момента возвращения Грейнджеров из Австралии Рон ни разу не был в их доме и теперь, оказавшись в знакомой гостиной, сразу обратил внимание на стены, сплошь увешанные семейными портретами. С них на Рона смотрела Гермиона — маленькая, взрослая, весёлая, грустная, забавная, серьёзная. А также лохматая, с косичками, в карнавальном костюме, в деловом костюме, в детской пижамке — но только не в мантии.

— Ты давно не заходил, — сказала миссис Грейнджер, то ли обвиняя Рона в том, что он забыл старых друзей, то ли намекая на то, что заходить и не следовало.

Да его, в общем-то, и сейчас не приглашали...

Рон пожал плечами.

— Да, знаете, много дел в магазине.

— А как Гарри? — при упоминании Поттера её безучастный голос немного потеплел.

— Нормально. Работает аврором, ловит не сдавшихся пожирателей...

— Прости, кем работает? Кого ловит?

— Ну, можно сказать, полицейским. И ловит бандитов.

— Понятно, — уважительно протянула миссис Грейнджер. — А ты всё торгуешь в магазине?

Рон кивнул, мечтая провалиться сквозь землю и надеясь, что миссис Грейнджер не знает, чем конкретно он торгует. Хотя ну что тут стыдного? Ведь в мире магглов тоже есть магазины игрушек, которые дети обожают.

— А как родители, братья, Джинни?

— Тоже всё хорошо.

Миссис Грейнджер, видимо, не знала, как продолжить светскую беседу со столь неразговорчивым собеседником.

— Может, чаю?

— Спасибо, не беспокойтесь, — Рон только сейчас заметил пылесос, стоящий на ковре посреди гостиной. — Извините, я, наверное, не вовремя — я лучше пойду!

— Нет-нет, ни в коем случае! Знаешь, что — подожди-ка ты Гермиону в её комнате. А я пока закончу с уборкой и приготовлю вам чай, — миссис Грейнджер улыбнулась и добавила: — Гермиона никогда не приходит позже одиннадцати, а уже без десяти.

Хм... Ну просто пай-девочка, подумал Рон.

С его стороны было, конечно, неприлично без спросу вторгаться на личную, можно даже сказать, интимную территорию Гермионы, но спорить с миссис Грейнджер было бесполезно: она настойчиво подтолкнула Рона к лестнице, провела в комнату на втором этаже, включила торшер, а затем, не говоря ни слова, вышла и закрыла за собой дверь.

Рон огляделся. Обстановка в спальне Гермионы составляла разительный контраст с его «норкой» в Норе: никаких тебе грязных кружек, разбросанных маек, обёрток от шоколадных лягушек — зато есть стеллажи с книгами, смешные шторы в горошек и аккуратно застеленная кровать. Рон неуверенно уселся на край кровати, а потом плюхнулся назад, на подушки, раскидывая руки в стороны — не думал он, что вот так запросто окажется сегодня в постели Гермионы! От этой мысли ему стало ужасно весело, и в голову полезли дурацкие шуточки... Вот сейчас он залезет под кровать, и будет там сидеть до прихода Гермионы, а потом, когда она ляжет спать, тихонько завоет, как упырь... Ещё можно левитировать её куда-нибудь вместе с кроватью... Или прилепить одеяло к потолку... Прищелкнув языком, Рон представил её удивлённое лицо и ту бурю осуждения, которое она на него выльет — если, конечно, не обездвижит с перепугу! Пришлось тут же мысленно напомнить себе, что он уже взрослый — значит, и шутки должны быть взрослые: спрятаться за шкаф, а когда Гермиона зайдёт, схватить её в охапку и повалить на кровать с криком «ложись, ступефаем зацепит!».

Рон лежал и глупо улыбался, понимая, что ничего этого не сделает; что все его мысли так или иначе крутятся вокруг гермиониной кровати... Мерлин, как же его так угораздило?

Не поднимаясь, он повернулся и взял с тумбочки рамку с фотографией, на которой улыбалась их счастливая троица: у Гарри очки сползли на кончик носа, у него самого рыжие вихры смешно взъерошены, а Гермиона худая, уставшая, но счастливая. Рон не любил фотографий — они всегда казались ему мертвыми, но эта была живой и радовала тем, что стояла на виду на прикроватной тумбочке Гермионы.

Вдруг в гостиной раздались оживлённые голоса, следом — быстрый стук каблучков по лестнице, и сердце Рона забилось им в такт: тук-тук, тук-тук, тук-тук... Он едва успел вскочить с кровати, как дверь распахнулась, и в комнату влетела запыхавшаяся Гермиона; её волосы растрепались, белый шарф сбился на одну сторону. Сбросив на ходу туфли, она поспешно прикрыла за собой дверь и спросила:

— Рон, что случилось?

По виду Гермионы Рон понял, что она готова была услышать, по меньшей мере, о восстании Волдеморта из ада.

— Ничего. Я просто пришёл поговорить.

Она шумно выдохнула, прошла в комнату и присела на кровать, даже не заметив примятого покрывала. Рон, недолго думая, уселся рядом, с удовольствием отмечая, что на губах Гермионы сохранилась та же светлая помада, что была в пабе.

— Слава Мерлину! А я уж было подумала невесть что... Гарри говорит, у них сейчас много работы — кто-то там сбежал из Азкабана, — сказала она и тут же посмотрела на Рона, как колдомедик, который пытается навскидку определить диагноз тяжелобольного. — Что-нибудь дома стряслось? Как Молли?

— С тех пор, как Джинни стала приезжать на выходные, намного лучше. Из меня, похоже, нянька никудышная, — кисло ответил Рон.

— Да ты что, Рон! Ты просто молодец! А Джинни... Во-первых, она единственная дочка, а во-вторых, она всех заражает своим жизнелюбием, — Гермиона слегка прищурилась и, не сводя с Рона пристальных глаз, озадачилась поиском новых симптомов его недомогания. — Как Джордж?

— Замечательно! В последнее время стал встречаться с одной девушкой... Только об этом пока никому ни слова — не хочу спугнуть удачу, — предупредил Рон и вздохнул.

— Очень рада за него, — Гермиона слегка улыбнулась, но тут же вновь стала серьёзной. — А сам как?

— Не волнуйся, у меня всё нормально. Я просто пришёл... — слова застряли в горле, он поперхнулся и промямлил: — посоветоваться с тобой.

— Тебе нужен практичный совет?

— Да, что-то вроде того.

— Понятно, — разочарованно сказала она.

Диагноз оказался на удивление прост: зачем ещё Рональд Уизли притащился на ночь глядя, если не за советом о том, где лучше разместить рекламу «Вредилок» или как сократить налоговые вычеты? Рон и раньше обращался к ней с подобными вопросами, вот только сейчас у него было такое выражение лица...

— Надеюсь, вы не прогорели? — обеспокоенно спросила Гермиона.

— Нет, слава богу! Покупатели валом валят. Это... другое.

— Ты случайно не заболел? — взяв Рона за руку, она посмотрела с такой искренней тревогой, что ему стало неловко; он поспешно помотал головой и охотно сжал её тёплую ладонь. — Ну? Не темни, Рон! Я больше не буду гадать!

Глупо было тянуть с разговором, ради которого он пришёл, но Рон ничего не мог с собой поделать: любой другой девчонке он отвесил бы комплимент, дернул бы её за волосы, наколдовал букет ромашек — и все дела! Но, чёрт возьми, Гермиона будто накладывала на него тормозящие чары — или чары немоты. А ещё нерешительности, глупости и косноязычия. Мысли разбегались в разные стороны, а она, как назло, сидела близко-близко и пахла чем-то цветочным.

— Понимаешь, это очень личное, — наконец пробормотал он.

Рон сразу же пожалел о сказанном, потому что глаза у Гермионы округлились, и она выпалила:

— Рональд Уизли! Ты что, влюбился?

Сейчас я кивну, она захлопает от радости в ладоши, и я просто сдохну, подумал Рон.

В этот момент в дверь постучали, и раздался голос миссис Грейнджер:

— Дети, чай готов!

— Спасибо мама, мы спустимся позже!

— Куда уж позже? Я спать ложусь, а вы сами хозяйничайте.

Послышались удаляющиеся шаги, хлопнула дверь в соседнюю спальню. В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Рон и Гермиона сидели рядышком на кровати, всё ещё держась за руки и сосредоточенно глядя на закрытую дверь.

— Рон?

— Что?

— Тебе ещё нужен совет?

— Ну, да…

— Может, тогда скажешь, в чём дело?

Они одновременно повернули головы друг к другу.

— Ну, понимаешь, Гермиона, у меня проблемы в личной жизни, и я подумал, что ты сможешь мне помочь. Подскажешь, как поступить.

— А точнее?

— Это касается одной девушки.

Рон был уверен, что Гермиона всё поймёт по его взгляду, но она как-то странно усмехнулась и спросила:

— В чём конкретно твоя проблема? Не стесняйся, спрашивай — я же твой друг! Старый дружище Грейнджер...

— Ну, я... — Рон мучительно думал, что ответить. «Тебя люблю»? «Скучаю так, что внутренности сводит»? «Всё время думаю о тебе, как озабоченный идиот»? Но вместо этого сказал: — Я никак не могу наладить с ней отношения.

Гермиона вздохнула.

–Тебе что, тринадцать лет? Пригласи её на свидание.

— Я пытался, но она всё время занята.

— Тогда просто скажи ей, что влюблён.

Просто? Для Рона это было так же просто, как сдать все ЖАБА и СОВ на «превосходно».

— Думаю, что она и так догадывается.

— По-твоему, все ведьмы умеют читать мысли? — Гермиона сердито фыркнула. — Рон, извини за прямоту, но ты не очень-то красноречив. Мне кажется, ты вообще не умеешь выражать свои чувства...

Рону совсем перестал нравиться ход этой беседы — нужно было направить её в другое русло.

— Дело в том, — выпалил он, — что раньше эта девушка была ко мне неравнодушна. Кажется... Нет, точно! Между нами кое-что было, но теперь... она почему-то избегает меня.

— У тебя были отношения? — её ресницы удивлённо взметнулись вверх, но так же быстро опустились. — Хотя... господи, почему бы и нет?

— Всего лишь поцелуй.

Рон смотрел на Гермиону сверху вниз, и ему ужасно хотелось взять её за подбородок, приподнять её лицо и поцеловать прямо в губы. Так легко-легко... для начала. Однако уголки её губ дрогнули и обречённо опустились. Она осторожно вынула свою ладонь из его ладони и спросила упавшим голосом:

— Может, тебе стоит спросить совета у Джинни? Она лучше меня разбирается в сердечных делах. Логика здесь вряд ли поможет, а опыта у меня никакого — ты же знаешь, я не из тех девушек, которые привлекают мужчин.

Рон на секунду вспомнил довольную физиономию Теодора, и у него резко прибавилось смелости.

— При чём тут Джинни? — он даже думать не хотел о том, как его сестра приобретает этот свой «сердечный опыт». — Нет, мне нужен твой совет! Я понимаю, что ты должна знать все подробности... — Рон набрал побольше воздуха, понимая, что подробностей-то всего ничего — три коротких слова — но Гермиона решительно его перебила.

— А если я не хочу ничего об этом знать? — она резко отодвинулась, и её глаза опасно сверкнули. — Да что ты понимаешь, Рон? Не нужно мне никаких подробностей! Я и так могу дать тебе совет, только, пожалуйста, не обижайся! Девушки избегают тебя, потому что ты... медведь! Болван неотёсанный... Ты... ты не замечаешь, какую боль причиняешь людям, которые тебя любят!

Рон испуганно посмотрел на её сердитое лицо, раздумывая, как же теперь выйти из своего глупого положения.

— Она всегда была моим лучшим другом, — выпалил он, снова хватая ладонь Гермионы, — мы почти не разлучались, во всём друг другу помогали, и я думал, так будет всегда, но после войны... у каждого появились свои заботы.

В глазах напротив мелькнуло что-то похожее на удивление и понимание, и Рон решил, что находится на верном пути.

— Сначала она — ну, эта девушка — уехала, и мы долго не виделись, а потом... Я не знаю, что случилось. Всё изменилось! Я приглашаю её в Нору, а она не идёт. Зову пообедать, но она обедает с коллегами. Просит не присылать к ней сов... Я всё понимаю! Ей не до меня: интересная работа, новая должность, иностранные гости, но мне без неё... плохо. Ну просто... хреново! — в этом месте Рон вздохнул. Куда его занесло? Осталось только матом ругнуться — и это будет лучшее в истории признание в любви! Но отступать было поздно. — Я думаю, она давно знает о моих чувствах и избегает меня, чтобы не обидеть. Но... вдруг я не прав?

Впервые в жизни Рон так удивил Гермиону, что она открыла рот, но, не найдя слов, замерла в немом ступоре. Он терпеливо ждал ответа, слушая биение своего сердца, сверкая в полумраке голубыми глазами.

— Так что ты мне посоветуешь? — Рон крепко держал её ладонь, словно боялся, что Гермиона решит аппарировать.

— Не знаю, вправе ли я давать советы, но если ты настаиваешь... — она часто-часто заморгала и опустила голову. — Думаю, ты всё видишь в неправильном свете... — повисла пауза, а потом Гермиона решительно расправила плечи и начала говорить сбивчиво, постепенно ускоряя темп, не сводя с Рона влажных глаз: — А вдруг эта девушка действительно очень занята на новой работе? Может, она не приходит в Нору, потому что твоя мама обнимает её и начинает плакать, вспоминая о войне и о погибшем сыне? Может, ей очень хочется заглянуть вечером во «Вредилки», но она летит сломя голову домой, чтобы успеть на курсы вождения? Может, её отец мечтает о том, чтобы она поступила в «нормальный» университет, а мама не хочет видеть ни мантий, ни палочки и каждый раз со страхом вздрагивает, когда в окно стучится сова? Вот почему эта девушка не любит совиную почту... А ещё она понимает, что сейчас не время для любви — у тебя столько забот, не хватает к ним прибавить ещё и её проблемы, — Гермиона ненадолго замолкает, переводит дыхание и заканчивает совсем тихо: — Может, никто из умных коллег так и не смог тронуть её сердце? Может, она боится потерять твою дружбу и втайне надеется на большее?

Время замирает. Гермиона смотрит в сторону, медленно встает и подходит к окну. Глядя на её тонкий силуэт на фоне белых в горошек штор, Рон думает только об одном: он ей нужен... Нужен! Сердце бухает в груди: сейчас или никогда ...

— Встречаясь с тобой, мама плакала от радости, а не от горя, — говорит он, — но она больше не плачет. Это прошло. Хотя кое-что не меняется — я, как всегда, безмозглый идиот!

Рон вскакивает с кровати, подходит к окну и обнимает Гермиону за плечи. Они молча стоят, глядя на тёмные кроны деревьев в саду, а потом он прижимается к ней так сильно, что самому становится трудно дышать. Гермиона такая маленькая и хрупкая — Рон чувствует себя рядом с ней неуклюжим жирафом. Кровь несётся по венам, ударяя в голову.

— Ты красивая, — шепчет он в кудрявую макушку. — Ты самая лучшая, Гермиона!

Кажется, она шмыгает носом... Рон разворачивает Гермиону за плечи, берёт её лицо в свои большие ладони и целует в мокрые глаза, а потом прямо в смущённую улыбку.

— Ты никогда не теряла моей дружбы...

— Я никогда не избегала тебя...

Он снова целует, на этот раз всерьёз, и кровь уже ударяет не только в голову. Чёрт возьми, это что-то невероятное, тягуче-пьянящее — особенно когда она так смело отвечает на поцелуй, обхватив его спину, и всё её тело дрожит от волнения. Рон шепчет, едва касаясь её губ своими:

— Мне жаль, что я не смог поехать с тобой в Австралию...

— А мне очень жаль твою маму...

Рон опускает взгляд на белый шарф, сбившийся на бок, на тонкую ключицу в вырезе синего джемпера, долго молчит и смотрит, борясь с желанием наклониться и поцеловать её там. Наверное, это слишком рано и вообще неуместно, и нужно пока довольствоваться тем, что руки Гермионы крепко обвивают его талию — но как побороть искушение?

— Прости, что я так долго был ослом, — говорит он.

— Может быть, ожидание того стоило? — смеётся она.

За соседней стеной спят её родители. В доме совершенно тихо, но Рон всё же косится на дверь. Гермиона, поймав его взгляд, достает палочку и пускает запирающие и заглушающие чары.

— Вот и всё... Я в ловушке, — Рон делает испуганный вид. — Никто меня не услышит, если стану звать на помощь.

— Неужели я такая страшная?

— Есть немного...

Она сердито фыркает и пытается отстраниться, упираясь кулачками ему в грудь, но Рон держит Гермиону мертвой хваткой. Вся его робость прошла; ему ужасно хочется рассмешить её. Какое-то время они стоят в обнимку возле окна, молча уставившись друг на друга.

— По-мо-ги-те, — тихо говорит он, изображая панику; в голубых глазах пляшут черти.

Она пытается сдержать улыбку: Рон неисправим… Он снова медленно опускает взгляд и уже не может оторвать его от ключицы.

— Спроси меня, Рон, — шепчет Гермиона, снова обнимая его за талию, надёжно соединяя пальцы в замок.

Он сосредоточенно хмурится, что-то напряженно обдумывает, а потом, осенённый гениальной мыслью, изрекает:

— Как пройти в библиотеку?

Она смеется, прижимаясь все телом:

— Нет, Рон, не то...

Рон чувствует, как ожидание щекочет нервы, как нетерпеливо Гермиона смотрит на него снизу вверх, как горят её щёки... Криво закусив губу, он щурит один глаз, изображая серьёзные мыслительные процессы.

— М-м-м... В каком году было первое восстание скандинавских троллей?

Она с улыбкой развязывает шарф, медленно стягивает его с шеи и качает головой.

— Опять мимо...

Белый шарф в её руке действует на Рона, как плащ тореро на быка. Не в силах больше продолжать игру, он медленно проводит ладонями сверху вниз по спине Гермионы, останавливаясь чуть ниже талии, умоляюще смотрит в карие глаза и шепчет:

— Можно?

Шарф летит на пол, Гермиона замирает на мгновенье и еле заметно кивает. Рон тянется губами к её шее — кажется, ему будет позволено поцеловать ключицу... И, если повезёт, что-нибудь ещё.

~ the end ~