Ничего не страшно (гет)

Вода крутилась в этой непонятной помеси лёгких и жабр всё быстрее и быстрее, и сердце уже не успевало за невозможным взятым темпом. Всё-таки, плавать, да ещё и с грузом из двух человек, один из которых вроде как помогает, но так, что пользы от этого немного, — это не на метле за снитчем гоняться. Кровь приливала к голове, в висках бились какие-то запертые и стремящиеся вырваться наружу существа, словно стараясь порвать кожно-мясную плёнку, отделявшую их от воли. Гарри уже не слышал, что там говорил Рон, ругавшийся в это время на его тугоумие, уже не обращал внимания на медленно приближающийся берег и крики толпы, приветствующей героя, — всего этого не было. Точнее, это всё, конечно, было, но не имело решительно никакого значения в тот момент, как и сама окружающая реальность. Гарри безусловно знал, что он доплывёт, вместе с Роном и девчонкой, даже если ему для этого придётся подохнуть от перенапряжения — это не было сложным или чем-то действительно существенным, это было просто необходимо сделать, а потому никаких сомнений быть не могло. Всё то, что необходимо, делается на самом деле очень легко — Гарри не мог сказать, почему практически никто, кроме него, этого не понимает, считая такие поступки актом выдающейся храбрости или героизма, если эта самая храбрость нужна совсем для другого.

Можно ли назвать, например, поступок его родителей, спасших его ценой собственной жизни, храбрым? Может быть, но Гарри решительно не понимал, чего здесь такого выдающегося — это было так же естественно, как жить, как дышать, как говорить. Гарри бы в такой ситуации ни секунды не думал, если бы потребовалось отдать свою жизнь за то, что ему действительно дорого. В конце концов, какой тогда смысл вообще жить, если давать разрушать дорогой тебе мир; да кто ты сам без того, что тебе близко и нужно? Да никто! Поэтому нельзя сказать, что в подобных ситуациях действительно есть какой-то выбор. Да, на первом курсе ему казалось, что выбор есть, но он тогда же этот выбор и сделал, навсегда решив для себя проблему. Он должен был умереть, остановив Волдеморта, ещё в июне девяносто второго, но почему-то вновь выжил. Впрочем, это не играло теперь в данном вопросе никакой роли. Идти в подземелья к василиску или в лес к паукам уже было совсем не так страшно, как искать в лесу единорога или стоять перед зеркалом, потому что выбор был уже сделан и даже оплачен. То, что оплату потом вернули назад, не отменяло факта её отдачи. Да даже страх перед хвосторогой не был страхом смерти — боязно было скорее именно из-за публичности, из-за возможного унижения, а это не лечилось.

Сейчас, во время плавания, когда настоящее уже не могло восприниматься, а в глазах темнело, начинали появляться другие образы, заполняя сознание собой. Прошлое напоминало о себе, врезаясь бывшими страхами, событиями, носившими оттенок чего-то отдалённого, а возможно, даже запретного. Проносились, не задерживаясь, какие-то сцены ещё первых курсов, все с наличием их полной гриффиндорской троицы, творящей те или иные дела. Проносился образ Чжоу, рассекающей воздух на метле впереди него, — он, барахтаясь, плыл за ней, и его «Молния» нагоняла, нагоняла ловца Райвенкло, и прямо перед глазами вдруг возник снитч…

Образ Чжоу неожиданно сменился фигурой Кэти, снитч обернулся яблоком, и вот они уже снова отрабатывают «ассио» в полёте в осеннем лесу возле Хогвартса. А потом тренируются танцевать. Тогда Гарри пригласил Кэти на бал, и они даже сумели на нём не опозориться, что само по себе было уже достижением, но Гарри не мог сказать, что он был доволен результатом. По правде говоря, Гарри вообще очень немногое мог сказать про сам бал, поскольку большую часть времени до этого события, во время него и даже после его мучали другие, не связанные ни с танцами, ни с учёбой, ни даже с турниром вопросы.

Наверное, одним из самых храбрых поступков отца Поттер-сын считал признание в любви своей матери. Сам он ничего такого сделать не мог, и когда у него только появлялись такие мысли, а в поле зрения оказывалась нравящаяся девушка, в горле пересыхало, губы не хотели двигаться, язык не слушался… всё тело по большому счёту не слушалось. В голову лезли какие-то глупости, а рот соглашался произнести разве что какую-нибудь чушь, мало имеющую отношение к тому, что казалось хоть сколько-то важным. Гарри такое положение дел, конечно, не нравилось, но ничего с этим поделать банально не получалось. Словно при появлении нужной персоны его отпихивали в сторону, и его место занимал кто-то другой: жалкий, беспомощный и бесполезный.

Тогда, после первой тренировки по танцам с Кэти, Гарри стоял, будто громом поражённый, не понимая, что вокруг происходит, что делать, и куда он в принципе попал. События так завертелись и перепутались, что мозг отказывался воспринимать сюрреалистичную действительность и выдавал сбой. Хотелось одновременно убиться обо что-нибудь и броситься следом за Кэти, но тело пожелало оставаться на месте и ничего не предпринимать, так и не поняв, что же только что произошло в маленьком забытом Мерлином кабинете.

Потом Гарри множество раз хотел подойти и сказать, что он пригласил на бал Кэти не потому, что Чжоу его отвергла, и вообще не считает её девушкой-для-замены-любимой, но по нескольким причинам не мог на такое решиться. Во-первых, он действительно приглашал на бал Чжоу до того, как проделал то же самое с Кэти, и теперь сложно было что-то отрицать — всё же вывод она сделала самый что ни на есть логичный. Во вторых, Гарри и сам теперь не знал, как он к кому относится и с кем он хотел бы встречаться, и каждое последующее событие не добавляло определённости в этом вопросе. Но за эту сцену и то, как всё выглядело со стороны Кэти, было очень стыдно. Нельзя использовать одного человека как замену другого в плане выбора партнёра, — это просто омерзительно! Не менее омерзительным было то, что это могло оказаться правдой в его случае. И тем более, было бы стыдно, если он использовал Кэти, а она действительно испытывала к нему романтические чувства. А если эти чувства только дружественные? Если она на самом деле любит кого-то другого, а с Гарри ей просто приятно изредка проводить время?

Гарри так и не смог решиться затронуть эту тему на последующих встречах, посвящённых тренировкам в танцах перед рождественским балом. Он злился, презирал себя, но не вспоминал в разговорах про произошедший инцидент. С каждой тренировкой танцевать получалось всё лучше, ноги переставали отдавливать конечности партнёра, и даже движения стали какими-то плавными, не напоминающими дёргания неврастеников. Но Гарри не мог обращать внимание на свой прогресс — все мысли были о партнёрше либо о том, что произошло в конце самой первой их встречи в пустующем кабинете. И подросток даже не знал, какие именно мысли ему были более неудобны. Воспоминания об окончании той тренировки вызывали жгучий стыд и стремление всё исправить, хотя бы для успокоения совести, чтобы забыть всё и не мучиться, не страдать… Когда они танцевали, и партнёрша находилась так близко, что ближе и нельзя было себе позволить, была видна маленькая родинка внизу левой щеки, ямка в небольшой мочке уха, не отягощённой почему-то никакими серьгами или чем-либо другим, обычно украшающим юных дев, несколько волос, выбивающихся из причёски, которая от этого только притягивала внимание своей недоработанностью. Запах же девичьего тела, в большинстве случаев не утруждающего себя по непонятным причинам использованием духов, сводил с ума, заставляя мысли теряться в лабиринте мелькающих образов и фонов. Здесь, однако, стоит заметить, что с девушками, использующими духи, Гарри тоже раньше не оказывался в таком близком положении, а потому, как бы это ни было прискорбно, сравнивать было особо не с чем — хотя, это не то чтобы его особо печалило. В такие моменты башню сносило напрочь (Гарри пытался подобрать для этого ощущения и более мягкие определения, но не преуспевал в данном деле), и о том, чтобы печалиться или радоваться, речи вообще не шло. Но чувство неудобства от ощущения, что он наслаждается чем-то, что не предназначено для него, чего он просто-напросто недостоин, Гарри после таких моментов не покидало. Да и во время них тоже в иногда прорывалось…

Гарри плыл и не чувствовал воду вокруг. Окружающий мир, с озером, тритонами, толпой на берегу, Роном, девочкой, дорогой для Флёр, оказался окончательно вытеснен образами встреч с Кэти: то они разучивают танцевальные па, стараясь подстроиться под ритм и движения друг друга, то они на бале, на котором почему-то раздаётся усиленное «сонорусом»: «Пожалуйста, не танцуйте!». Или Кэти с Чжоу наперегонки убегают от него (этой сцены в реальности не происходило вообще, но подсознание упорно её выдавало), а Гермиона стоит в сторонке и укоризненно на всё это смотрит, а в первую очередь, на него, на Гарри. Упрёк читается в её позе, во взгляде, даже в складке на лбу на нахмуренном лице. Следующие сцены пошли тоже какие-то совсем нереальные. Вот Гарри подходит к девушке (и с ужасом понимает, что не знает, к какой именно) и начинает нести какой-то полный бред:

— Вчера видел Бога, и знаешь, он похож на тебя немного — такая же недотрога. А немного похож на меня — такая же размазня, и те же улыбки, усмешки, замашки…

Что было дальше, Гарри не досмотрел, потому что картинка снова сменилась, на этот раз показав сцену с единственной проведённой ночью вместе с Кэти, в которой, что интересно, никакого эротического подтекста не просматривалось — только желание согреться и согреть друг друга. А после исполнения этого желания собственными силами их слишком увлёк разговор ни о чём (и одновременно обо всём) и, наконец, сон.

Картинки всё сменялись одна другой, чаще и чаще, и одновременно всё ярче. Когда Гарри, наконец выбрался на берег, обессиленный и не понимающий, что вокруг происходит, куда он попал, кто он, то из толпы сразу бросились несколько человек, подобравших Рона, сестру Флёр, откликающуюся на имя Габриэль, и самого Гарри, который теперь несколько минут не мог стоять на ногах самостоятельно. Вокруг раздавались непонятные голоса десятков человек, и различить их не было никаких сил и желания, но картинки стали угасать.

— Габ'гиэль! Габ'гиэль! Она жива?

— Рон, у тебя всё в порядке?

— Эй, что там с Гарри?

— Гарри, ты как? Откликнись!

— Эй, Гарри, ты вообще живой?

— С тобой всё в порядке?

Голоса невероятно раздражали, но потихоньку возвращали в реальный мир, неприятный и ненужный. Почему-то всегда, всегда, когда можно уже было, наконец, сдохнуть, находилось что-то, что возвращало обратно, к проблемам, которые решить будет посложнее, чем нейтрализовать захваченного Волдемортом профессора ЗОТИ.

— Да. В н-н-норме. Ща. От-дыш-шусь. И пойду.

— Гарри, тебе поставили сорок пять очков. Это второй результат после Седрика, получившего сорок семь из-за возвращения чуть позже срока. Дальше находится Крам с сорока очками, и Флёр, не сумевшей выполнить задание до конца, дали двадцать пять очков. Тебе вообще хотели после рассказа тритонов дать чуть ли не высший балл за благородство, но кажется, Каркаров опять постарался снизить твою оценку как можно больше. Следующее испытание будет двадцать четвёртого июня, — Гарри в данный момент больше всего хотел, чтобы Гермиона, наконец, заткнулась, но её было не остановить, как прущий напролом танк. — Ты как, отдохнул?

— Да-да-да. Всё хорошо.

— Нормально справился?

— Знаешь, я чуть не сдох! — хотелось добавить подруге, что лучше б он и впрямь сдох, но Гермиона бы не оценила. Впрочем, она бы и это высказывание недооценила, но, к счастью для Гарри, к ним подбежала Флёр, стремящаяся поблагодарить спасителя своей сестры. Нет, Гарри, конечно, тянул на Спасителя в желании спасать оказавшихся под водой людей, но подумалось, что куда больше пользы было бы от умения хождения по поверхности воды вместо барахтания в самой её гуще. А Флёр тем временем в своём упорстве постепенно догоняла Гермиону.

— ‘Арри, ты спас мою сест’у, и я никогда этого не забуду, спасибо тебе! — Флёр наклонилась и расцеловала не могущего оказать сопротивления героя, — если тебе нужна будет помощь, не стесняйся поп’осить её у меня, я всегда буду на твоей сто’оне.

«’Арри» больше всего хотел сказать что-нибудь вроде: «Да идите все в жопу! Отстаньте от меня!», — но он справился с собой и даже ответил, что он просто сделал именно то, что был должен сделать как уважающий себя человек, чем заслужил ещё одну порцию восхищения от француженки — и эту порцию он искренне боялся не пережить.

Отбившись, в конце концов, от друзей и поклонников, Гарри приложил все силы, чтобы направиться в сторону Хогвартса в одиночку, не выслушивания поздравлений и хвалебных од в свою честь, которые так много людей пыталось после этого испытания ему высказать. Но, как уже упоминалось, Гарри не считал свой поступок действительно выдающимся и требовавшим храбрости и настоящей смелости — страха перед подобного рода опасностью у него уже давно не было. Сейчас следовало заняться совершенно другим: привести, наконец, путающиеся мысли в порядок и задуматься над тем, что же делать дальше. Как же разбираться с той ситуацией с девушками, в которую он сам себя умудрился загнать.

В конце концов, почему он любит Чжоу? Что его вообще связывает с этой райвенкловкой? Чем она ему так приглянулась, что покорила его сердце? Да, она отличный ловец, но о чём с ней говорить, как проводить время?

Просто стоять, сидеть, ходить и молчать, прерываясь время от времени на поцелуи? И что вообще, кроме славы и профессионализма в качестве ловца, может её в Гарри привлекать? Гарри вдруг с ужасом обнаружил, что про Чжоу он не знает практически ничего и не может себе представить ни единой сцены их совместного времяпрепровождения, в которой, наблюдая за поведением Чжоу, он мог хоть с какой-то уверенностью сказать: да, именно эта девушка является настоящей Чжоу, именно так он себе её представляет. Образ той, в кого он был влюблён, оказался таким расплывчатым и эфемерным, что переставал существовать, как только на него обращали пристальное внимание. Не было вообще понятно, каким именно образом Гарри умудрился в неё влюбиться, потому что не получалось представить себе, в кого он влюбился. Понятно, что он мог влюбиться в Чжоу как в какую-то абстрактную девушку, не имеющую отношение к реальной ученице Райвенкло, но это был бы какой-то конкретный образ, какая-то девушка, которая могла бы где-то существовать — пусть даже только в его голове. Но тут такого не было. Значит, получается, что он влюблён… ни в кого? В пустоту, из которой проглядывают черты симпатичной китаянки? Всё оказалось таким простым, что нельзя было себе и представить. Этого просто нельзя было понять, просто нельзя было…

С Кэти же всё выходило по-другому. Оказалось, с ней Гарри объединял не только Хогвартс и квиддич, но и немало ситуаций: бредовых, пикантных, откровенно невозможных. С ней хотелось оставаться подольше, с ней связаны интересные разговоры, у неё была внешность, детали которой невозможно было забыть, сводящая с ума близость и запах. В общем-то, Гарри даже не понимал, чего ему ещё надо для того, чтобы признать, что именно Кэти-то он и любит. Почему-то только теперь это стало таким очевидным, что невозможно было отрицать, как невозможно было отрицать то, что он только что вытащил двух человек из глубины озера и смог дотащить их до берега.

Стало понятно, что ему хочется, чтобы их с Кэти объединяли три заветных слова — не важно, кем именно они будут произнесены, — которые только и могли их связать. Конечно же, этими словами будут не «квиддич», не «турнир» и не «бал» — как раз эти-то слова казались лишними и совершенно ненужными, их слышать, наоборот, не хотелось. Оставалось только найти находящуюся непонятно где на территории замка девушку, срочно, пока это ощущение не прошло, не иссякло.

Ещё думалось, что как же это любопытно, что для того, чтобы очевидные вещи показались таковыми, нужно испытание, а лучше — смертельная опасность. Только так ты получаешь встряску и прозреваешь. Да ради такого умереть становилось совсем не страшно — хотелось даже каждый день умирать на руках у Неё. Да что там — необходимо было хоть раз умереть у Неё на руках. От таких мыслей становилось так легко и весело, что вся усталость отступала. Наверное, слово «окрыляет» обозначало именно такую ситуацию, именно метаморфозы, происходившие в это время в сознании Гарри.

Очередной раз вспомнилось одно из их занятий танцами перед балом. Оставалось всего ничего, какие-то жалкие пара дней до начала самого ожидаемого события этой зимы. Всё, что было необходимо, уже получалось, и Кэти стала, наконец, довольна их результатами. Они уже закончили тренироваться движениям под музыку и теперь просто сидели рядом, болтая о всякой разной фигне, когда Кэти неожиданно озвучивала те мысли, которые в последнее время приходили к Гарри слишком часто.

— Знаешь, я тут подумала, что мы почему-то боимся сущих пустяков, а перед лицом опасности, наоборот, делаем то, что должны. Так забавно. Я вот боюсь отдавить тебе ноги, когда мы танцуем, мокриц опасаюсь, — девушка на миг замолчала, застыла, задумавшись, — а когда мы играем матчи в квиддич, и надо уйти в крутое пике до самой земли или пропустить бладжер на полной скорости в полудюйме от головы — это воспринимается как нечто совершенно нормальное. Интересно, у тебя, наверное, тоже что-то похожее?

— Ага. Действительно, забавно, — они ещё несколько секунд помолчали — да, в игре в квиддич или всяких опасных ситуациях даже не задумываешься над тем, что надо бы взять и испугаться. А ноги я тебе тоже отдавить боюсь, — на этой ноте оба не выдержали и рассмеялись.

Как он мог тогда вообще не замечать того, что ней можно с лёгкостью говорить на самые разные темы, что она его всегда, в общем-то, понимает, когда он говорит о тех или иных волнующих его или просто интересных ему вещах? Но хорошо, что хотя бы теперь он смог задуматься над подобным и принять решение. Этим утром, справившись с заданием, Гарри наконец-то принял решение, и стало уже ничего не страшно.

Чтобы найти Кэти потребовалось совсем немного времени — действительно, несложно проделать такое, если у тебя есть что-то вроде Карты Мародёров, а до неё, оставшейся в его спальне, Гарри смог добраться, оставляя за собой мокрый след на полу, довольно быстро. После этого — вытереться, переодеться в чистую сухую мантию, взять карту и пойти искать Кэти. Девушка шла по коридорам замка в сопровождении Анджелины Джонсон и Алисии Спиннет, являвшихся, как и сама Кэти, охотниками в гриффиндорской квиддичной команде, а заодно и её близкими подругами, и была в этот момент невыразимо, неописуемо прекрасна — не важно, что Гарри при этом видел её со спины с другого конца коридора, абсолютно не важно. Раньше Гарри бы обязательно дождался, пока Кэти не останется ненадолго одна, прежде чем подходить к ней для такой интимной темы разговора, но сейчас… сейчас медлить было нельзя.

— Кэти, я просто обязан сказать тебе одну вещь… — Гарри уже не заботило ни наличие подруг девушки рядом, ни то, как он выглядит со стороны; в конце концов, он просто должен был рассказать про самое важное из обуревающих его чувств, несмотря ни на что. — Я. Тебя. Люблю.