Чудак в бумажном колпаке (джен)

— Чудесно! — голос звучит приглушенно от стен, но доходит до самой крыши. Такой восторженный, что Луна невольно просыпается.

Но может дело в том, что солнце уже заглядывает в окно. Утро занялось не по-осеннему яркое. Может дело в том, что с рассветом идеи в голове самые невероятные, а силы полные? Человек — полный сосуд энергии. По утрам он полнее некуда. Жалко растрачивать это время на сон. Очень его потом не хватает. Спит Луна хорошо, довольно крепко, и шумом ее разбудить не так-то просто. Но когда с кухни звучит папин голос, нельзя не сбежать вниз, посмотреть.

— Чудесно, моя милая! — повторяет он, выглядывая в окно. — Какой день! Какая погода!

Он оборачивается к ней лицом, обнимает приветливо. Такой весь довольный и очень нарядный сегодня. И не случайно: папа всю неделю готовил сюрприз на этот день. Луна все гадала, куда они пойдут. Они были уже в походах: лесных и прибрежных, и в лавках торговых редких. Все там завешано чудными вещицами: рогами завитыми, пучками трав дурманящих и всякое такое. Луне он там купил перо письменное. Очень красивое, такое чистое-чистое, белое и крепкое. Луна не просила, папе, наверное, оно тоже очень понравилось.

— Как тебе спалось, дорогая? Надеюсь, я не разбудил тебя?

— Мне снился сказочный огородик. С ночными эльфами и маленьким прудом.

— Слышал, ты бормотала во сне. — Он улыбается, но как-то грустно. Наверное, потому что в такой прекрасный день они до сих пор дома. Не слишком-то часто им удается куда-нибудь выбраться.

— Ночные эльфы, — повторяет Луна. — Мама говорит, они играют со мной, пока я сплю.

— Конечно! — восклицает папа.

Очень он воодушевляется такими мыслями. Например, когда разузнал он про диадему Рэйвенкло, не смог места себе найти, пока не начал собирать свою собственную. Хотя он и без всяких изобретений жутко умный.

Повторяет он уже тише, задумчиво:

— Конечно, как мог я позабыть.

Но это он преувеличивает немного. Память у него хорошая, он помнит про все важное и про все свои обещания. Он не очень-то часто ими раскидывается, но что самое главное всегда держит свое слово. Луна вот, погружаясь в свои мечты, частенько отрешается от мира. Папа так никогда не теряется.

— Ты погляди только, что за окном творится! — Он прислоняется к стеклу самым носом, такой он впечатлительный. Все тычет пальцем за оградку.

Луна тоже выглядывает в окно. На улице очень хорошо, хоть и заметно: ветер так и гоняет опавшие листочки, срывает с деревьев новые, зеленые еще. Осень красивая, хоть и грустная немного.

— Солнце так и печет, — говорит папа, а потом, углядев что-то в саду, вздыхает. Не то чтобы он прямо расстраивается, нет. Человек не тот, для таких глупостей. Он снова громко, воодушевленно, указывает в окно и говорит: — Погляди-ка: подвяли почти все наши сливы-цеппелины! А они так хорошо влияют на образ мысли. — Он смотрит на Луну очень пристально, но доверительно. Даже в его беспокойном взгляде безотчетливо, но верно ощущается любовь. — Не чувствуешь ли ты, как тяжело дается новое? А тяга к необычному, к знаниям? Ну, как?

Папа у Луны замечательный. Он никогда на нее не давит, ни словом, ни поступком. А поддержать, кажется, готов в чем угодно. Даже если бы она вдруг заявила, что не хочет ехать в Хогвартс. Даже тогда он просто сказал бы, что выучит ее самостоятельно. Такой он умный и понимающий. Но Луна так в жизни бы не сказала: в Хогвартсе столько нового и необычного. Родители рассказывали ей некоторое, но самое яркое, самое интересное оставили увидеть воочию. На Хогвартс хочется взглянуть хоть глазком, каждому хочется. Папа сам справляется с завтраками и с ужинами, готовит чудесный чай: Луна почти никогда не болеет, такие полезные травы входят в сбор. Папа у Луны просто замечательный!

Немного грустно, что он никогда не будет прибирать ей волосы. Папы, они такие. Ничегошеньки не смыслят в маминых обязанностях, таких как эта и некоторые другие. Мама всегда собирала из ее волос прически, ничего сложного и трудоемкого, но Луна не делает и попытки сотворить такое же. Просто оставляет как есть, притронувшись расческой немного. Они все равно все перепутаются, чеши их или нет.

— Я соберу из завядших слив-цеппелин букет и расставлю в вазах по дому. — Луна уже тянется к шкафу над рукомойником, достает все, что найдется: небольшое ведерко, стеклянный графин со сколом на горлышке, парочку огромных кружек и пустую бутылку из-под хереса, обтянутую желтыми лентами. — Хочешь, я поставлю у твоей кровати два букета? Самых больших. — Она показывает две кружки. Они красивые, все разукрашенные в разные цвета, но слишком тяжелые. Из них все равно никто не пьет.

— Это чудесная идея, моя дорогая Луна. Они будут так замечательно смотреться!

Луна все так и делает. Получается действительно хорошо. В воде плоды чуть отмокнут и восстановятся.

— Мы пойдем смотреть животных? — спрашивает Луна просто потому, что это было бы здорово.

Редких магических существ можно увидеть только в запланированных походах. Но для небольших, непримечательных зверушек и растений должен быть устроен свой парк. Луна никогда в жизни таких не видела. Нет, правда, это было бы действительно очень здорово.

— Животных? — озадаченно переспрашивает папа. Он такое лицо делает, будто дорога перед его носом окончилась глухой стеной. Тут и над своими словами легко пожалеть. Луна о сказанном никогда не жалеет, это ведь так нелепо.

— Не обязательно именно тех, про которых ты пишешь. Всю землю можно обыскать, пока их найдешь. Можно и обычных, честно. Они ведь тоже очень красивые, правда?

— Животных, — вновь повторяет папа. А потом вдруг всплескивает руками, весь дрожит. — Такая погода чудесная, а собирался отвести дочку в печатное издательство! Нет, ну что за дурак.

— Расскажи, я хочу посмотреть. А на улице может даже дождь будет.

Папа смотрит в окно, заглядывается на небо, весь перекручиваясь, как простыня при выжимании. Облака на небе воздушные, как вата, так и хочется до них дотронуться. Обдумав, папа говорит:

— Луна, моя милая, думал я показать тебе это захудалое местечко. Там печатается вся эта чушь про политику, моду, преступников. — Он пренебрежительно отмахивается рукой: кому это все интересно! — Обещал им статью, разумеется, одну лишь правду, взамен на их изобретение. Оно должно быть чудесным, по описанию это превосходная вещь. Наш печатный станок чуточку староват, да и шумит... — Папа нечасто выглядит таким расстроенным как сейчас. Можно сказать, он по-настоящему волнуется.

— Мне нравятся эти звуки, — с улыбкой говорит Луна. — Можно закрыть глаза и представить, что ты в поезде. Но пойдем, пожалуйста, в издательство. Нечестно будет обманывать тех людей, раз они нас ждут.

— Мы купим что-нибудь тебе на обратный путь, — говорит папа. И это не значит, что он делает какое-нибудь бестолковое одолжение. Папа всегда очень искрений, врать попросту не умеет, да и не любит это занятие. Правда только самовлюбленным дуракам колется. Папа выглядит таким радостным, что Луна сама почти что счастлива. — У нас еще осталось немного денег от прошлых выпусков «Придиры».

Что есть средства, что нет их — все одно. Нельзя же всю жизнь, все время свое класть на деньги. Они того не стоят. Если на что-то не хватает, смастери сам. Оно хуже не будет. Только попробовать, и все получится.

— Нам как раз хватает на «Ночного рыцаря». — Папа не пересчитывает монетки, просто ссыпает их в карман, как горсть конфет. — До любого издательства попробуй доберись. У самого края света располагаются. Эта газета —«Фортуна» — ну и чепуху же они печатают! — И он улыбается, а Луна смеется.

* * *

— Это кто еще?

— Чудак какой-то.

Луна слышит, конечно, но слушать-то ее никто не заставляет. Папа вообще идет очень гордый, он и не смотрит на выставленный в их сторону палец. Тыкать на кого-то неприлично, но, может, они уж очень хотят, чтобы на них внимание обратили. Луна не обращает, она же здесь с папой.

Он спрашивает задумчиво:

— Направо или налево?

Коридор дальше расходится в две стороны. По стенам висят яркие плакаты, но смотреть на них не хочется. Там реклама и что-то еще очень заметное, но пустое по сути своей. На двери одной табличка «Вход запрещен!», а сама дверь приоткрыта, и постукивание оттуда доносится.

— По какому поводу, мистер? — окликает небольшой человечек за столиком ему под стать небольшим.

Папа объясняет все очень терпеливо и медленно. Человечек смешно кивает головой, быстро-быстро так, словно куда-то торопится. А сам все сидит, не доставая до пола пятками. В холле издательства светло, но нет здесь никаких ни посетителей, ни работников.

И тут по правую сторону от стола из огромной прозрачной трубы, где лежала спокойно бумага, вдруг все это в воздух поднимается и по трубе так дальше и мчится.

Луна не успевает и моргнуть, а поток уже скрывается из вида, так быстро все движется. Вот бывает же! Луна вообще ничего не хочет упускать и со всем внимание относится к миру. Не то можно и жизнь всю проморгать: разлепишь глаза, а тебя вроде как и нет уже.

— Мне назначено, — говорит папа, а человечек сопит и что-то чиркает на бумаге. До смешного серьезный, что Луна даже хихикает тихонько.

— Пройдемте за мной. — Человечек поднимается из-за стола, идет по коридору направо.

Папа следует за ним, а Луна за папой. Он говорит у двери с табличкой:

— Подожди тут минуточку, хорошо?

Луна кивает. Только ботинок папин скрывается за углом, такой грохот раздается, будто что-то там, за дверью приоткрытой, взорвалось. Луна и рада бы на месте постоять, но вдруг что-то случилось плохое? Она заглядывает внутрь и жмурится на мгновение: в той комнате еще светлее, чем в холле.

У дальней стенки, совсем в углу, на высоком массивном столе укреплено четырьмя болтами устройство. Нет в нем ничего от печатного станка в доме. Поверхность гладкая, как отполированное дерево.

Человек за устройством бьет по огромным клавишам. Такой сосредоточенный, что и не заметил, как кто-то вошел. А громыхнула, наверное, стопка бумаг, из стены прямо выплюнутая.

— А что вы пишите? — спрашивает Луна.

А человек, и, вправду, не замечает ничего. Только стучит все пальцами по кнопкам.

— А знаете, как правильно?

Тут он отрывается, глаза поднимает удивленные, и рот его чуть-чуть дрожит. Он отрывисто говорит:

— Что?

Такой вот вопрос глупый, да и невпопад совсем. Луна повторяет. То ли она говорит так невнятно, то ли слушают ее невнимательно, все время приходится повторять. Но это сущие пустяки, главное чтобы слушали, чтобы старались понять хотя бы.

— Знаете, о чем нужно писать по-настоящему?

Человек за столом огромным, гораздо больше, чем ему сошел бы, сидит с открытым ртом. Слушает, нет ли, но молчит. Может быть, думает так сосредоточено, что брови вдруг на глаза накатываются. И взгляд у него, как у собаки грустной, печальный.

— Писать надо о том, что вам интересно, во что сами вы верите.

Из стены вновь вылетает целая кипа бумаг. Отдельные листы разлетаются в стороны и по углам. Там уже целая куча, здесь уже прямо ворох. Повсюду.

А человек говорит, но снова невпопад:

— Там же табличка на двери.

Черти что в его голове. Совершенно непоследовательно.

— А дверь была открыта, — объясняет Луна спокойно. Ей-то ведь совсем несложно объяснить.

Металлические шестеренки верят странный механизм. Они просто огромные, с голову величиной. Через прозрачный барабан с клепками по обеим его сторонам просовывается бумага с краской уже. Лист за листом — целая кипа — стопкой ложатся рядом. Их здесь две: одна из чистой бумаги, вторая уже газетенка.

— Конечно, она была открыта! Я жду письмо о содержании следующего выпуска. — И снова он стучит по клавишам. Аж покраснел весь от усердия. Стук стоит страшный: того и гляди кнопка вовнутрь провалится, так он бьет, как гвозди забивает. И все оглядывается на дверь. Приказ ждет о содержании глупых фразочек.

Луна даже расстраивается. Говорить, думать, писать, что тебе навязывают не слишком-то приятно. Оттого наверно и глаза у него печальные, как у собаки. Работа-то собачья, папочка ее ни за что бы на такую не согласился.

— Вы так и не поняли, что писать нужно о том, что важно именно вам.

Он чуть фотографию из рук не выпускает, которую все хочет к статье прилепить. И так ее подставляет и этак. Она ни в какую, нигде к месту ни оказывается. Как он, наверное. Папа у Луны всегда сам сочиняет иллюстрации и такими проблемами не страдает.

— Тогда я распрощаюсь с работой, — бубнит человек, а потом бросает фотографию на стол. Изображенные на снимке волшебники так и не перестают болтать. — Спасибо за совет, конечно! Ну и ну! Что ты вообще тут делаешь, а?

— Я пришла сюда с папочкой, он просил подождать его минутку. — Луна всегда говорит только правду. Ведь это даже некрасиво, врать, изворачиваться.

— Кто он еще?

— Вы наверняка его знаете, он издает журнал «Придира».

Человек за столом громко фыркает. Так шумит иногда печатный станок, если работает подряд очень долго. На последнем издыхании, противный, в общем-то, звук.

— А кто вы такой, я не знаю, — говорит Луна.

— Не твое дело.

— Хорошо. А меня зовут Луна. Можно я возьму эту бумагу, раз она все равно испорчена.

Кипа бумаги все растет и растет. Кто разбирать ее должен непонятно, но никто почему-то этим не занимается. Все равно всем, что ли.

— Бери и выметайся отсюда. Это твоя вина, что я не успеваю!

— Я ничего не трогала. — Луна, оправдываясь, показывает свои ладони. — Глядите: чистые.

Она мастерит бумажный колпак, немного кособокий, пожеванный чуть-чуть. Человек за громадным устройством так злится, что ничего дальше своего носа не видит. Не слышит и подавно.

— Хотите, я подарю вам эту шапку. Она поможет вам сосредотачиваться на работе и не волноваться по пустякам. — Луна показывает свою работу. Не страшно же, что немного кривовато. Главное — содержание.

— Нет, спасибо. Брысь отсюда.

— Но вы все же ее наденьте.

Луна нахлобучивает ему на голову бумажный колпак. Он весь краснеет от злости, но не снимает. Бумага надвигается ему на глаза, а он, дурачок, терпит. Луна выходит за дверь, тихонько прикрывает ее за собой. И тут он вылетает следом. Ничего перед собой не видя, спешит по коридору и на улицу. Папы все еще нет, да и в самом холле пусто. Луна садится на жесткий стул и ждет.

Человек через пять минут возвращается. Мокрый весь до самого пояса, и колпак на голове его опавший от влаги. А в руках газета целехонькая, даже и не промокшая.

— Вы под дождь попали? — интересуется Луна.

Так недовольно на нее никогда не смотрели. Чуть не паром дышит от злости и сквозь зубы говорит:

— Вроде того.

— Не расстраивайтесь, я сложу для вас новый колпак. Хотите? — И Луна тянется за газетой в его руках, а он тут же ее передает. Как будто бы согласен. Луна из первой страницы сворачивает квадрат. Человек все смотрит на нее ошалело. Потом кричит:

— Ай, не тронь! — И вроде даже вырвать газету хочет, только руки тянет и все стоит. — С ней-то все было в порядке.

— Да нет же, смотрите: тут пятно.

— Это не пятно, а иллюстрация. Вон как шевелится. — Он смотрит с невероятной печалью во взгляде. Луне даже жаль его становится.

— Вернуть ее вам? — Она бы с радостью отдала, только он почему-то руками машет.

— Нет, она же теперь испорчена. Я специально ходил за этим выпуском, чтобы отвлечься.

Луна с улыбкой продолжает мастерить. Ну что ему от этой газеты! Вон сколько у него их в кабинете лежит! Ноге ступить некуда, вздохнуть даже нечем. Одна кругом бумага.

— Держите ваш колпак, — говорит Луна и протягивает почти целую газету и новый колпак.

Человек отмахивается, но газету все же забирает. Смотрит на нее придирчиво и все вертит в руках.

— Брось куда-нибудь и будь добра: проваливай! — Он направляется в свой кабинет, и только дверь за его спиной закрывается, откуда ни возьмись, выходит папа. Взбудораженный немного, он громко стучит каблуками по деревянному полу.

— Пап, надень это скорее. Представляешь, этот колпак так сосредотачивает на работе, что ничем другим заниматься не хочется! Мы проверяли вместе с тем человеком за печатной машинкой. Представляешь как здорово?

И папа улыбается. Просто смотрит на нее и вдруг начинает улыбаться. Это так просто и так приято. Будто туча над его головой вдруг рассеивается, становясь лишь облаком, воздушным как вата.

— Это чудесно, моя милая! Давай его сюда.

— Только на улице, кажется, дождь идет. Бумага промокнет, и колпак растает прямо на голове. — Луна не сильно-то расстраивается. В любом случае можно сложить новый, а бумаги у них дома навалом. Не жалко ведь для дела пару листов.

— У меня же есть это! — Папа вынимает из кармана волшебную палочку, наводит ее на голову, прямо на бумажный колпак, который даже снимать и не думает. — Смотри! Импервиус. Теперь не промокнет.

— А где же это изобретение, которое ты хотел обменять?

Папа как уходит с пустыми руками, так и приходит. Ничего за его спиной не стоит, не прячется.

— Я отказался от сделки, — говорит он громко, с оглядкой назад. Чтобы и они, наверное, услышали. — Только подумать, они запросили с меня золото!

— У нас очень хороший печатный станок. Зачем нам что-то еще?

— Ты как всегда права, моя милая.

Они выходят все через ту же дверь, что и пришли. На дворе солнечно и слегка душновато.

— Смотри, дождь уже кончился. — Луна удивлена. По виду того человека она уж думала, что на улице льет как из ведра. — Даже лужи успели высохнуть.

А папа снова берет все в свои руки, чтоб не заскучать. Такой он выдумщик!

— Вон в той огромной, до сих пор есть немного воды. Не проверить ли нам, кто там водится?

— А кто? — улыбается Луна, пробуя воду носком ботинка. Не то чтобы она очень уж чистая, непрозрачная, конечно. Но вода достаточно блестит под лучами солнца. Выглядит красиво. Даже в грязной луже можно увидеть и луну, и звезды. Все, что только можно желать. Дотянуться до неба, до пушистых облаков. И все это в обычной луже, если видеть. Если суметь разглядеть.

Поправив сползший вбок колпак, папа потирает друг об дружку руки и говорит очень воодушевленно:

— Сейчас узнаем!