Осознавая связь (джен)

Первое, что я почувствовал, был шершавый язык, вылизывающий меня, дрожавшего и ошеломленного. Я снова родился, познавая окружающий меня мир только через ласковые прикосновения языка. Я не знал кто я в этот раз, пока не почувствовал всем телом горловое мурчание очередной матери, выпустившей меня на свет. Кошка.

Я был слепым, глухим и беспомощным, полностью зависящим от своей пушистой матери. Она вылизывала меня и троих моих братьев. Мы ползали друг по другу, чтобы найти и присосаться к вкусному и жирному молоку. Мы мявкали, когда язык мамы-кошки вылизывал нам животики, заставляя опорожняться мочевой пузырь. Мы спали, ели и грелись у бока нашей защитницы.

Прозрение пришло спустя долгие семь дней, в течении которых я чуть не сошел с ума от неизвестности. У меня было время осмыслить две мои предыдущие жизни, и я очень надеялся, что в этой мне немного повезет. Я успел смириться со своей судьбой — путешествовать в полном сознании по телам животных. Это было наказанием, и я очень старался принять его. Я даже смел надеяться, что эта моя жизнь будет чуточку длиннее и счастливее. Но что я мог, находясь в беспомощном тельце слепого и глухого пока еще котенка, умеющего только мяукать и сосать молоко?

Но вот, сквозь плотно зажмуренные веки, начал пробиваться свет. Вместе с этим вернулся и слух. Новые и сильные ощущения сперва оглушили меня, но я старался не паниковать.

Некоторое время моим глаза понадобилось, чтобы полностью открыться, еще несколько дней фокусировалось мутное зрение. Но спустя неделю, я уже мог смело обозревать тот участок мира, где мне выпало снова родиться.

Если я и надеялся, что в этот раз проживу жизнь ленивым породистым питомцем, любимцем всей семьи, то эта надежда умерла, едва я разглядел и узнал в стенах, окружавших наше семейство, картонную коробку, всю в подтеках и пятнах. В такой породистые коты точно не рождаются.

Наша мать была обычной дворовой кошкой, каких сотни тысяч по всей стране. Она ухаживала за нами, держала в чистоте, кормила, терпеливо сносила наши становящиеся все более подвижными игры. Она была самым близким мне существом. Я уже и не знал, что привило мне такую нежность: мое крохотное звериное тельце или высокий разум существа, запертый в нем? Но я любил свою кошку-мать так же, как она любила всех нас.

Когда коробка стала казаться слишком тесной, чтобы вместить наши игрища, мы стали пытаться выползать из нее, и только я слушался ворчливого предостережение кошки о страшных существах, чудовищах, живущих за пределами этой коробки. Я уже очень хорошо знал, что это не просто страшилки обеспокоенной матери.

Но однажды верх картонной коробки раскрылся сам собой и наша мать зашипела, стараясь укрыть нас своим телом. С непомерной высоты, на нас смотрел человек. Он был с лассо в руках, одетых в жесткие негнущиеся перчатки. Мгновение — и наша кошка-мать извивается, пойманная за шею тонкой проволочной петлей. Рывок — и она взмывает вверх, мигом очутившись в тесной пластиковой коробке. Щелкнули замки, и человек обернулся к нам.

Оставшись без матери, мы сразу почувствовали себя незащищенными и одинокими. Мои собратья заплакали, зовя мать, слыша ее приглушенный голос, но не понимая, где же она, почему бросила нас. Не плакал только я. Я слишком хорошо знал, где она и что последует дальше.

Одного за другим котят вытащили из коробки, бывшей нашим домом и оказавшейся слишком ненадежным укрытием. Я был последним, кого кинули в пластиковый короб. Там было очень много котят — около пятнадцати. Они все плакали и скреблись. Некоторым не было и недели, и они тонко всхлипывали, оторванные от материнского бока, слепые и беспомощные. Я понял, что кому-то в этом мире еще хуже, чем мне. Я пробрался к слепым котятам и как мог обнял их. Три голодных ротика прижались к моему брюшку в поисках молока и защиты, но я не мог предложить им ни того, ни другого. Мы все были слишком зависимы от того, кто взялся решать, кому жить в этом мире, а кому в нем не место.

Нас высыпали в одну клетку, словно мы горох или мусор — без жалости и лишних сантиментов. Моих слепышей оторвало от меня, и я пополз их искать, успев увидеть руку человека, забиравшего последнего из них. Они плакали и звали меня. Я бросился на исчезающую руку, сгребшую моего подопечного, и вцепился, что было сил. Человек дернулся и зашипел не хуже любой кошки — мои маленькие коготки были очень острыми. Перехватив свободной рукой, человек с силой швырнул меня в угол клетки, где я потерял сознание.

Пришел в себя я с сильной головной болью — видимо получил за свой поступок сотрясение мозга. Но я был согласен и на худшее. Больше я был не способен оставаться равнодушным, осознавая при этом всю жестокость мира, где не действует даже закон джунглей. Где есть только изменчивая и извращенная воля человека, решающего, кому жить, а кому умирать.

Из разговоров служащих станции по отлову бездомных животных я узнал, что всех кошек и собак, пойманных при облаве, сегодня же усыпят, чтобы не тратиться на корм. Если бы кошачье горло могло выть, я бы завыл. Я не мог смириться с тем, что нашу ласковую кошку-мать сегодня убьют, что вот-вот ее не станет, что никогда больше я не услышу ее горловое мурчание, не почувствую ее шершавый, словно наждачка, но такой ласковый язык, что не уткнусь ей в теплое и пушистое пузо. Я был раздавлен этой жестокостью тех, к кому сам еще недавно с гордостью причислял свой вид.

Ослепленный болью и пониманием происходящего, во мне смутно билась мысль, что сейчас бездомных животных усыпляют гуманно, что всего один укол и страдания прекратятся, но еще одна фраза, брошенная проходившим мимо работником, сокрушила все надежды на то, что наша кошка-мать не будет мучиться долго.

«Пойду, приготовлю газовую камеру» — походя бросил человек и я захлебнулся от горя, боли и невозможности что-то изменить.

Моей ласковой матери не было дано даже уйти без боли. Я знал, что такое эти камеры — животные задыхаются в них, страдают и испытывают такие мучения, что куда там самым изощренным фашистским палачам! Человек, умирающий от рук другого человека, хотя бы может защитить себя, он может хотя бы осознать, за что его убивают и если не примириться, то хотя бы понять. А что могут понять животные, которых умерщвляют всеми способами, какие только придумал жестокий и извращенный разум человека?

Человек, человечность, разум — эти слова, призванные отличать нас от животного царства сейчас казались мне насмешкой. Что хорошего может принести человечность, если она исходит от зверя более жестокого, чем все хищники Земли? Что это — подмена понятий или переоценка прожитого опыта сейчас вопила и взрывала мне сердце дикой неуемной болью? Мое тело было не предназначено для таких эмоций и я снова отключился.

Пришел в себя я в железной коробке, набитой испуганными и воющими от страха кошками. Я понял, что вот-вот будет кончена моя третья жизнь, так толком и не успев начаться. Я вздохнул, свернулся калачиком, насколько этого позволяла обстановка и стал ждать смерти. Я не обращал внимания на вопли, стоны и толчки моих соседей по несчастью. Я ждал. Что ж, если в этом и заключается наказание за то, что я был человеком — я приму его. Я абсолютно его заслуживаю.