Осознавая связь (джен)

Больно, Боже милостивый, как больно! Болит все тело, каждая клеточка! Чтобы хоть немного отвлечься, стараюсь вспомнить, кто я.

Воспоминания подобны прибою: иногда я вижу картинки прошлых жизней, включая эту, а иногда боль захлестывает меня и все вокруг смешивается в такой хоровод страха, дурноты и бессилия, что боль — это все, что есть у меня.

Я родился в темной норе, вырытой дружным семейством песцов. У меня было семь братьев и сестер. Едва оторвавшись от мамкиных сосцов, мы стали выползать из норы под бдительным надзором обоих родителей. Отец показывал, как нужно ловить леммингов и мышей, мать вылизывала наши перепачканные землей и травой шкурки. Братья и сестры любили играть со мной из-за моей способности выдумывать все новые забавы и шутки. Мы были очень дружной и веселой семьей.

За проделками и учебой незаметно прошло лето, за ней осень, а потом неожиданно пришла зима. Кругом было множество сугробов по самую макушку, но мы резвились на этом невиданном доселе белом и слепящем приволье. Хвастались друг перед другом новой пушистой белой шубкой и присматривались к парням и девчонкам из соседней стаи.

Впервые за долгое время я был абсолютно свободен и счастлив! Я бегал, где хотел, ел, когда хотел, спал и играл, когда хотелось. Я был сам себе хозяином. Этот год я буду всегда вспоминать, как самый счастливый и беззаботный!

Вслед за зимой вернулась весна, и я впервые влюбился в очень милую и скромную самочку из дальней стаи. Я как мог, ухаживал за ней — носил леммингов, фанфаронил пушистой шубкой, дрался с другими самцами, а она, игриво и смущенно прикрывала хвостом нос, но я видел огонек интереса в ее глазах! Через месяц активных ухаживаний она стала моей! И вот, спустя почти два месяца, у меня закопошились свои собственные детки! Как мы были счастливы с моей Пушинкой!

Я впервые смог вернуть все то, чем так щедро одаривали меня все мои предыдущие матери! Я бы носил всех шестерых своих щенков в пасти, на землю бы не спускал, если бы они там помещались! Мы с Пушинкой были самыми нежными и заботливыми родителями и супругами. Я очень любил, улегшись в нашей теплой и сухой норе, после дневных трудов и хлопот, вылизывать мою мягкую жену, показывая ей, как я счастлив! Наши дети спали рядом, свернувшись мягкими комочками, посапывали, иногда взлаивали, выплескивая нерастраченную за день энергию. Так прошло второе лето моей жизни.

Однажды, когда снег еще не выпал, но мы все уже оделись в белый искристый мех, я ушел далеко от обычных мест охоты, ища чего бы еще запасти на зиму? Домой я возвращался гордый — мне удалось поймать довольно крупную птицу и мои дети сегодня лягут спать сытыми и довольными, да еще и останется впрок.

Крики моих детей и вой жены я услышал задолго до того, как увидел наш дом. Бросив птицу, я со всех лап рванул к норе. Возле входа стояла собака из тех, которыми так любят травить дичь охотники. Она не давала моей семье спастись бегством и поджидала своего хозяина. Меня, в запале травли, собака пока не видела.

Я подбежал к ней и что было сил, вцепился зубами в куцый купированный хвост. Собака взвизгнула и скакнула далеко в сторону, унося меня за собой. Хотя я был сравнительно меньше и легче, но мой страх за семью и ярость внезапного нападения давали мне преимущество. Я тянул собаку за собой, легко уворачиваясь от клацающих зубов. Когда мы были на безопасном расстоянии от норы, я выпустил окровавленный хвост ищейки и закричал своим спасаться бегством.

Моя жена и дети отлично знали этот сигнал — я заставил их разучить его, как раз на такой вот случай. Они мгновенно прыснули вон из норы и побежали в густой лес, в самую непролазную чащу, где была вырыта еще одна нора в старой, разоренной медвежьей берлоге. Там они могли укрыться надолго — людям не пришло бы в голову там их искать.

Пушинка остановилась на краю леса и бросила на меня взгляд. Она надеялась, что я побегу с ними. Но враг, уже готовящийся напасть, мог привести людей к укрытию. Мне нужно было остаться, чтобы проследить лично за безопасностью моей семьи.

«Беги!» — рыкнул я, тратя драгоценное мгновение на то, чтобы в последний раз увидеть белый пушистый султан хвоста моей маленькой жены.

Собаке не требовалось другого шанса: она прыгнула на меня и прижала в угол между высокими отвесными камнями. Я сделал самоубийственное, невозможное для животного, но разумное для человека, движение: я прыгнул прямо ей в пасть, успев напоследок вцепиться псине в нос и откусив почти половину. Теперь ей будет не до преследования моей семьи!

Возможно, поспеши я хоть на мгновение — и оказался бы на свободе, но тут на меня накинули прочную сеть и я безнадежно запутался в ней. К нам — ко мне и скулящей от боли и обиды собаке — шел двуногий зверь. Он бегло осмотрел покалеченную морду своего питомца и повернулся ко мне. Я не оставлял попыток сбежать, грызя ненавистную сеть зубами, царапая ее лапами и, конечно, запутываясь все больше. Человек подошел к ловушке, неторопливо поднял приклад ружья и прицельно ударил меня им по голове. Мир на некоторое время перестал существовать.

Я пришел в себя от запаха, воя и звука скребущихся когтей. Кое-как открыв глаза, я осмотрелся. Мое звериное сердце застучало как бешеное от хлынувшего в кровь адреналина. Я и сотни таких как я, оказались запертыми на звероферме.

Я увидел множество тесных клеток, в которых стонали, кричали и плакали волки, песцы, лисы, еноты и многие другие звери, которым не повезло родиться в пушистой и мягкой шубке, приглянувшейся ненасытному человеческому эго. Я видел, как метались и бросились на прутья свободолюбивые волки, как они предпочитали разбить в кровь лапы и морду, но не сдаваться на прихоть судьбы. Я видел, как крутились вокруг себя, словно гоняясь за хвостом, песцы и лисы. Выросшие на воле, они не могли осознать того, что теперь больше не будет морозного ветра в морду, что лапы больше не почувствуют снег и мягкую травку, что еще немного — и их теплые шкурки повиснут на распялках, чтобы какая-то разумная обезьяна могла похвастаться обновкой перед подругами, так же наряженными в кожу и мех мертвых зверей.

Я следил за их попытками выбраться и благословил свой незасыпающий разум за то, что догадался выучить свою семью небывалому для них трюку. По крайней мере, они на свободе и мне не надо бояться и страдать из-за того, что я не могу их защитить. Я сложил лапы и лег на дно тесной и продуваемой всеми ветрами клетки.

Когда нас пришли кормить, я с подозрением обнюхал мясо — оно показалось мне странным. Я не стал набрасывать на него, хоть и был голоден. Проследив взглядом за работниками фермы, разглядев, откуда они таскают нам столь щедрые подачки, я почувствовал, как моя шерсть встает дыбом: я увидел гору окровавленных трупов, в которых без труда узнал освежеванных волков, енотов, лис, хорьков и соболей. Нас кормили нашим будущим «во плоти».

Забившись в угол, подальше от страшной миски, я предпочел мучительно умирать от голода, но не притрагиваться к мясу собратьев по несчастью. Люди ходили мимо меня, равнодушно принося и забирая миску до тех пор, пока от меня не остались одни выпирающие кости, грозящие вот-вот прорвать шкуру. Тогда меня, ослабленного, но непокорного и пытающегося огрызаться, вытащили проволочной петлей из клетки. Я засмеялся тихим смехом обреченного — даже сейчас они боялись меня больше, чем я их!

Удар по загривку я почти приветствовал, но когда сознание вернулось, я оказался не готов к той боли, что обрушилась на меня. Я выл и скулил самым бесстыдным образом, а вы бы не скулили, чувствуя, как с вас, с еще живого, сдирают шкуру? Как бы тогда завыли вы сами?

Эту пытку не сравнить ни с чем. Они длилась и длилась, даже тогда, когда с моих передних лап содрали шкуру вместе с мясом, помогая себе ножом. Я молился, я умолял милосердного удара в сердце! Ну, что вам стоит один раз взмахнуть ножом? Прошу вас, добейте меня, но не оставляйте мучиться так бессмысленно, так страшно! Прошу…

Но человек, только что равнодушно ободравший меня, просто снял с крюка мои лапы и бросил меня в кучу таких же освежеванных трупов. Я тоже был трупом, просто пока еще живым и остро чувствующим ослепительную, бесконечную, безраздельную боль.

В тот миг я проклял все человечество. Во мне родилось новое, неизведанное ранее чувство. Я НЕНАВИДЕЛ. Это стало самой моей сутью. Я забыл все, чему научился, все что узнал и понял. Если бы я мог, я бы встал на своих кровавых лапах и перегрыз бы этим зверям их мягкие податливые глотки зубами, неприкрытыми плотью. Я мечтал об этом в тот самый миг, когда шок, мороз и потеря крови сделали свое дело, и я утонул в Темноте, где даже милосердное отсутствие боли слишком страшно, чтобы желать ее…