Старая дева (гет)

Адвокат Дервиль медленно вышел на середину гостиной в фамильном особняке де Ресто:

— Несколько дней назад покойный граф Шарль Эрнест Арман Даниель де Ресто составил при моем участии новое завещание. Своей последней волей помимо оговоренных сумм старым слугам граф все свое имущество оставлял своему старшему сыну, Эрнесту Шарлю, с правом распоряжаться состоянием после достижения им совершеннолетия… Вы не знаете, где ваш муж хранил этот документ, сударыня? — Умные глаза адвоката пристально смотрели на вдову. Анастаси де Ресто стало страшно: адвокат знал все. Он — друг и поверенный ее мужа — был с ним до последней минуты, это он закрыл его глаза, в то время, когда жена умирающего перебирала документы и письма в кабинете, искала новое завещание и в отчаянии бросала в камин все бумаги. Муж не мог… не мог… не должен был так поступить с ней! Без денег она не нужна Максиму де Трай! «Он любит меня, любит! — Как заклинание повторила про себя женщина, — это те мерзавки, что были у него до меня! Это они развратили его. Он не может быть нищим, не может не блистать! Да и кому, как не ему, пристала роскошь!»

— Вы не знаете, где ваш муж хранил новое завещание, сударыня? — Повторил Дервиль.

Графиня сжала пальцы и отрицательно покачала головой.

— Брат оставил документы у меня, — Ивонна де Ресто протянула адвокату шкатулку, запечатанную фамильным перстнем. Дервиль продемонстрировал неповрежденные печати присутствующим гостиной: вдове графа, ее сестре с мужем — баронессе и барону Нусинген, доктору Бьяшону, старому камердинеру графа Рене, кормилице Гортензии.

Вскрыв шкатулку, Дервиль прочел документ. Как он и говорил до этого: все состояние наследовал старший сын графа, к нему переходил титул вместе с родовым поместьем; до достижения совершеннолетия он получал проценты с капитала. В память о себе граф завещал по несколько тысяч франков своей кормилице Гортензии Мишо, камердинеру Рене Лусто, доктора Бьяшона он просил принять в дар его библиотеку. Вдова получала ренту с правом пользоваться процентами, но без возможности распоряжаться капиталом. Фамильные драгоценности рода де Ресто должны были остаться у сестры графа Ивонны.

После оглашения завещания присутствующие стали расходиться. Сказав несколько привычных слов соболезнования вдове и сестре покойного, все торопились покинуть дом. Вскоре в гостиной остались лишь Анастаси и Ивонна.

Ивонне де Ресто уже немного за тридцать. Как часто случается в семьях красивых мужчин: их дочери и сестры, похожие на отцов и братьев, некрасивы. Но некрасивость графини запоминалась и как-то странно подходила ей. Крупный нос; тонкие, четко очерченные губы; покатый лоб с легкими, но уже заметными морщинками; глаза чистого серого цвета без примеси голубого или зеленого, которые сделали бы взгляд теплее и мягче; волосы хороши, но на висках уже появилась первая седина. Высокий рост графини не позволял мужчинам снисходительно наклонять голову при встрече, а ее острый ум не давал возможность использовать в разговоре с ней избитые банальности — будь это комплименты или рассуждения философские или политические. В ее присутствие самые модные салонные поэты воздерживались от чтения своих стихов. Ивонна де Ресто слишком умна, более чем это прилично для светской женщины и тридцатилетней старой девы. Именно поэтому она и не вышла замуж, так утверждал ее брат, решительно пресекая разговоры о скандале десять лет назад, когда мадемуазель де Ресто бежала из дома с нищим итальянским художником, к тому же чуть ли не карбонарием. Шарль де Ресто нашел сестру во Флоренции в холодной, сырой мансарде. Дуэли не было: итальянец умирал от чахотки. Оставив значительную сумму на лечение, граф уговорил Ивонну вернуться, а художник умолял ее не губить себя. Через несколько месяцев в бретонское имение де Ресто, где после возвращения во Францию жила графиня, пришло последнее письмо из Италии и папка с рисунками. В Париж Ивонна приехала на похороны отца. Уже несколько лет она жила в небольшой квартире на улице Людовика Святого, принимая у себя немногих друзей брата, и изредка нанося лишь обязательные визиты. Она знала о несчастье в семье графа, и ее ненависть к невестке была холодной и постоянной.

Анастаси тихо плакала, закрыв лицо руками.

— Прекратите, — голос золовки ударил презрением, как пощечина.

— Я оплакиваю мужа, — в слезах прошептала вдова, но жгучая ярость в глазах в Ивонны заставила ее замолчать.

— Ложь, достойная лавочницы.

— Вы хотите оскорбить меня?

— Вас невозможно оскорбить, сударыня. Любовнице графа де Трай не привыкать к оскорблениям!

Анастаси вскинула голову, все жертвы, которые она принесла своей любви стали постаментом для гордости, которой не понять одинокой старой деве. Теперь Анастаси чувствовала свое превосходство:

— Я… я горжусь этим званием! Нет ничего, что бы я не сделала ради него!

— И что же вы сделали? Разорили отца, покупая ночи любовника! Заложили бриллианты моей матери в оплату за его ласки! Опозорили имя моего брата! Разбили ему сердце! Вы рылись в его бумагах, когда он умирал! Хотели обокрасть своего сына! Вам есть чем гордиться! И клянусь — клянусь всем святым для меня! — я сумею наказать вас… Я выдам вас замуж за Максима де Трай!

* * *

— Графиня де Ресто просит принять ее, — лакей протянул Максиму де Трай визитную карточку. Тот раздраженно хрустнул пальцами. Преданность опостылевшей любовницы, ее письма, мольбы о встрече, отчаянные угрозы вызывали чувство сходное с изжогой — легкую, но постоянную тошноту, с которой скучно бороться:

— Я же предупреждал вас, Поль, меня нет дома для мадам де Ресто!

— Это мадемуазель де Ресто…

— Вот как? — Граф с удивлением взглянул на визитную карточку, — проси.

Ожидая, пока гостья поднимется, хозяин поправил платок на шее. Максим де Трай по праву считался одним из самых красивых мужчин Парижа. Правильные черты лица, чуть резкие, но именно эта резкость создавала лицо, достойное украшать своим профилем античные медали. Светлые волосы, в которых терялась седина, лишь иногда сверкнув серебром. Высокий, даже появившаяся с возрастом полнота не портила его фигуры, не лишала гибкости и стремительности его тело. В каждом движении чувствовалась уверенность, готовность побеждать:

— Чему обязан, графиня?

— Любопытство — порок старых дев. Все только и твердят о вашей Венере. Эскиз Веласкеса? Вы позволите мне взглянуть?

— А вас не смущает, что в коллекции старого холостяка можно увидеть что-то «безнравственное»…

— Полноте, мне давно не шестнадцать, чтобы прикрывать зелеными занавесочками от моего невинного взора картины с «нескромными» сюжетами. К тому же, — гостья открыто посмотрела в глаза графу и уверенно закончила, — вы можете бравировать своей безнравственностью с женщинами, но вы дорожите своей коллекцией и не оскверните ее бездарностью. А пошлость всегда бездарна.

Максим де Трай наклонил голову в знак согласия. Предложил графине руку и провел галерею. Перед небольшим холстом они остановились. Это был недавно приобретенный графом набросок к «Венере перед зеркалом». Никто из ценителей не сомневался в авторстве Веласкеса. Графиня несколько минут безмолвно смотрела на рисунок. Ее взгляд скользил по линиям, улыбка стала печальной:

— О, да. Великий художник может сделать из натурщицы богиню.

— Натурщица! Нет! Это богиня без подделки! Это не фарфоровые куколки Буше, которые тот пытался выдать за Диану или Юнону! Эта Венера — богиня… не осквернившая себя связью со смертным, ею восхищаешься и не смеешь вожделеть!

Ивонна де Ресто слушала с внимательной и чуть насмешливой улыбкой:

— У богинь... не бывает родинок, — легким движением она указала едва заметное пятнышко.

— Как вы разглядели? Я часами любовался ею, но не замечал…

— Я знала, куда смотреть…

Ее спокойствие, уверенность, взгляд, улыбка — все сразу объяснили графу. Она сбежала с художником без единого франка в кармане, не взяв ничего из дома, чуть ли не босая… Они должны были на что-то жить во Флоренции… Конечно же, он рисовал, и она позировала ему…

— Он закончил эту картину?

— Нет.

— Почему?

— Он умер.

— Жаль.

— Да, жаль

Они вернулись в гостиную. Графиня подошла к окну, наклонилась к цветочным горшкам со стрижеными кустиками камелий. де Трай в раздумье несколько раз прошел по комнате:

— Моя Венера! Боже, как она хороша… Но это не Веласкес.

— Для вас это так важно?

— Как я мог так обмануться!

— Наш круг не прощает обманутых, граф, — она сказала это просто, как прописное правило — не стоит …

— Выставлять себя на посмешище?

— Не стоит давать повод сочувствовать вам… Сочувствие слишком густо замешано на злорадстве… Всего лишь некоторые сомнения в подлинности ваших шедевров, сомнения неопределенные, высказанные шепотом за вашей спиной и… вас будут жалеть, как бедного кузена Понса с его раритетами.

— Кузен Понс — несчастный старик, а ведь я лучше других понимаю его.

— Я знаю. Наши привязанности делают нас уязвимыми. Чтобы уберечь то, что действительно дорого, можно согласиться на очень-очень многое. Насколько же вам важна слава вашей коллекции?

Максим де Трай слегка прищурился:

— Ваша цена?

— Вы женитесь на Анастаси де Ресто.

От неожиданности мужчина грязно выругался. Ивонна спокойно выслушала его тираду.

— Зачем вам это?

Она молчала, и он опять спросил:

— Зачем вам это?.. Что вам до нее? Вы же не любите невестку.

— Нет, не люблю.

— Тогда почему?

— Потому, что и вы не любите ее.

— И вы будете молчать?

— Клянусь.

Граф вдруг расхохотался:

— Вот так я и потерял свою свободу! Уж не продешевил ли я? — Он со странной улыбкой обернулся к Ивонне.

— Это великая жертва, — серьезно согласилась она, — но в этой сделке мне нечего больше предложить вам.

— Ну почему же? — Мужчина вдруг с хищной грацией зашел сзади и легко провел ладонью по ее спине, — как владелец копии, я хочу увидеть оригинал.

Графиня чуть повернула голову в его сторону; изгиб шеи, линия плеч, поворот головы — все напоминало о картине в галерее:

— Справедливое требование.

— Когда?

— После свадьбы.

* * *

Церемония венчания была недолгой. После фразы кюре: «Можете поцеловать невесту» — Максим де Трай быстро прикоснулся губами к щеке новобрачной и, подав ей руку, направился к выходу. Анастаси с трудом поспевала за ним. Ее белая вуаль, букет из роз и нарциссов — все это казалось графу неуместным, а счастье и обожание, которыми светились ее глаза — почти неприличными. Недалеко от церкви Сент-Жозеф-де-Карм их поджидала карета с гербом рода де Трай на дверцах. Граф помог жене сесть:

— Поезжайте к себе.

— А вы?

Максим резко сдавил пальцы Анастаси и повторил:

— Поезжайте к себе.

Он отвернулся и подозвал проезжающий мимо фиакр:

— Улица Людовика Святого, 17. Гони!

Услышав адрес, женщина вскрикнула, но, почувствовав на себе взбешенный взгляд оглянувшегося мужа, сдержала подступившие слезы.

* * *

Горничная, которой он вручил визитную карточку, скоро вернулась и проводила его в гостиную. Ивонна де Ресто отложила книгу и поднялась навстречу гостю. Уже в дверях комнаты Максим де Трай произнес:

— Десять минут назад я обвенчался с Анастаси де Ресто.

— Поздравляю вас, граф.

Мужчина решительно прошел на середину комнаты и повторил, подчеркивая значение каждого слова:

— Я женился на вдове вашего брата.

Ивонна протянула руку к колокольчику, на звонок вошла горничная:

— Мадлен, передайте консьержке, что меня ни для кого нет дома. И вы свободны сегодня до вечера. Ступайте.

Они молча стояли напротив друг друга, пока не услышали стук захлопнувшейся за служанкой двери. Тогда женщина медленно стала расстегивать крючки на корсаже. Некоторое время де Трай смотрел на нее… и резко рванул ворот ее платья… его руки путались в кружеве ее белья, которое он разрывал с глухим рычанием… шпильки ее прически кололи его пальцы, и он остервенело выдергивал их вместе с волосами… Когда уже ничто уже не прикрывало ее тело, Ивонна повернулась к мужчине спиной и уверенным жестом подняла растрепавшиеся волосы. Под левой лопаткой чернела маленькая родинка. Грубо и властно он привлек женщину к себе, встряхнул за плечи, обхватил ладонями ее запрокинутое лицо. Ивонна чуть закусила нижнюю губу, но смотрела на мужчину открыто, без страха. Максим резко впился ртом в ее сжатые губы… Через мгновение, подавшись вперед, она ответила на его поцелуй.

* * *

Максим де Трай тяжело дышал: еще ни одна женщина не принадлежала ему с такой изголодавшейся страстью, с такой иступленной щедростью, ни одна — не требовала от него большего, и ни одна — не дала так много. Ему вдруг захотелось зарыться лицом в ее волосы, он провел рукой… Рядом никого не было. Он открыл глаза. Ивонна сидела в кресле. Неодетая, она закуталась в яркую шаль, смотрела на огонь камина, не обращая внимания на мужчину на ковре у ее ног. Граф смотрел на нее снизу и вверх, и уже одно это было непривычно для него. А ее молчание… де Трай был готов к чрезмерным признаниям в любви и вечным клятвам любовницы, к истеричному раскаянию старой девы — подобное уже было, и не раз, в его отношениях с женщинами… Но спокойная, почти ленивая уверенность в себе Ивонны тревожила его. Поднявшись, мужчина стал застегивать сорочку, он заставит принять его правила:

— Я приду к тебе завтра, детка…

— Меня не будет дома…

— Тогда послезавтра, — слова вырвались неожиданно для него самого.

— Меня очень долго не будет дома… для вас.

— Почему? — Он презирал себя за этот вопрос.

— Я больше ничего не должна вам, граф, — Ивонна поправила сползшую с плеча шаль, — у вашей Венеры нет родинки… Вам показалось. Веласкес — жемчужина вашей коллекции.

Отчаянная злость захлестнула мужчину:

— Дрянь! Мерзавка! Чего ты добиваешься?! Я ославлю тебя, потаскуха! Я буду кричать на каждом перекрестке, что сплю с тобой! На каждом перекрестке, слышишь?!

Женщина наконец посмотрела на него, складка у ее губ стала четкой и грубой, а взгляд — резким:

— Желаете показать всему свету, что хотите меня? Как вам будет угодно… Кричите… И знайте, вы можете заполучить любую женщину в Париже: от пятнадцатилетней лоретки до старухи-баронессы де Юло — но не меня! И ни одна из них не будет нужна вам! А ваша жена меньше, чем все остальные! Вот тогда она узнает, что значит стать ничем для того, кого любишь, узнает, каково это, когда тебя предает тот, в ком смысл твоей жизни! Она сполна расплатиться за страдания моего брата! Она получит то, что заслужила!

— Ты использовала меня, тварь!

— Конечно, — Ивонна спокойным движением руки указала на цилиндр и плащ, брошенные в кресло, — месть женщины может быть очень изощренной.

де Трай быстро взял свои вещи и, не говоря ни слова, направился из гостиной. Когда мужчина дошел до двери, Ивонна окликнула его:

— Я сказала «долго», но я не сказала «никогда». Как-нибудь я позову вас: месть нужно подогревать время от времени.

Оглядываясь через плечо, он процедил сквозь зубы:

— Не надейтесь, что я приду.

Ее спокойствие, насмешливая полуулыбка сводили его с ума, он резко развернулся и прорычал:

— Сдохну, а не приду! — Всеми силами своей гордыни, уязвленным самолюбием, жизненным опытом, привычным презрением к принадлежавщим ему женщинам Максим де Трай запрещал себе отчаянно вцепиться в надежду, которую дала ему Ивонна.

— Придете… — она назвала его по имени, — придете.

И он знал, что придет.