Игра теней (гет)

Обещание… такое сладостное и горькое одновременно. Оно не имеет никакого значения и смысла, если магия не исходила от сердца. Всё теряет смысл без этой магии, имя которой — искренность. Искренность — фундамент всего: крепкой дружбы, дружной семьи, добросердечности со стороны коллег по работе. Искренность — это путь ко всему: к безрассудной любви или же к ясному разуму. Именно искренности недостаёт многим.

Джош, давая обещание Лане, был искренен — это не подлежало обсуждению и каким бы то ни было сомнениям. Он любил эту женщину, и поэтому внутренний голос, пробуждавший в нём смелость, приравнял данное обещание к клятве. Ведь, когда любишь человека, ты готов ради него на всё: даже на самые бесчестные, абсурдные, а порою — и просто-напросто жестокие поступки.

Он должен поговорить с Адамом и Эдвардом — именно потому, что он любит Лану и не хочет рушить её семью, которую ещё можно сохранить; а вот для него с Ларой — уже поздно. Казалось, та ночь и тот разговор окончательно расставили всё на свои места, вот только Джошуа Даллас не чувствовал себя на своём месте. Он чувствовал себя птицей в золотой клетке, прутья которой раньше казались ему воротами рая. Но теперь он почти вырвался из этой клетки на свободу, осознавая, что его браку приходит конец. Свобода, всепоглощающая и прекрасная одновременно, пугала мужчину, хотя он и отказывался это признавать. Он больше не чувствовал себя отважным воином или рыцарем, который был просто обязан спасти всех. Он понимал, что единственная, кто сейчас нуждается в помощи — это Лана. Он понимал, что она, как хрупкий цветок, вырванный с корнями, увянет без своей семьи, без Фреда и детей рядом.

А то, что он любит её, совершенно ничего не значит. Точнее, для него самого это чувство было самым ценным из всех, что он когда либо испытывал, но…

Она ведь его не любит… он это чувствовал. Лана ответила на поцелуй лишь из-за юношеской ностальгии, и всё, что между ними происходило, было ненастоящим: своего рода секундным сном…

Может быть, стоит остановиться? Может быть, стоит очнуться и перестать жить этой секундой?

Что-то сильно жгло душу мужчины. Возможно, это был стыд, стыд за то, что в ту самую секунду, когда он целовал её, чувствуя вкус её губ на своих губах, он думал о том, что, может быть, она сможет принадлежать ему не только в это мгновение.

Это было самым величайшим заблуждением в его жизни, самым чудесным в мире заблуждением, вовлекающим в свою цепкую паутину разум, сердце и душу…

* * *

«Может быть, стоит остановиться? — спрашивала себя Лана, — ведь всё, к чему я когда либо стремилась — это семейное счастью, уют, тепло объятий близких мне людей... Нет, я должна забыть о том мгновении раз и навсегда. Я знаю, что Джош поймёт меня…» Было очень привычно — лгать самой себе, но на этот раз в глубине души Лана начинала осознавать, что на этот раз Джош вряд ли проявит тактичность и галантность.

«Что двигало им, когда он решил поцеловать меня? Было ли всё это секундным порывом?»

Лана уже знала ответ — секундным порывом это не было, и от этого становилось не по себе.

Еще она знала, что Джош не любит её по-настоящему, но они оба чувствовали друг к другу невероятное влечение.

«Он не любит меня — ни капли… это всего лишь влечение, и меня тоже лишь влечёт к нему. В любом случае, я должна выбросить из головы мысли о нём. Я просто обязана».

От мыслей её отвлёк смеющийся Джек:

— Эй, Лана, ты вообще меня слышишь?

— Да-да, милый. Ты что-то сказал? — она едва заметно улыбнулась.

— Я говорю, что у меня уже съёмки завтра. Жутко волнуюсь… — признался он, вмиг став серьёзным.

— Тебе не о чём волноваться, Джеки — правда, не о чем. Хочешь, дам тебе совет?

— Конечно, хочу.

— Никогда не сомневайся в себе, — она всё ещё улыбалась. — Вот чёрт — какую банальщину я сказала… Просто перед тем, как начнутся съёмки, представь, что ты один. Смотри, к примеру, на оператора, сфокусируйся на нём — и волнение уйдёт, ты почувствуешь себя лучше, осознавая, что ты играешь эту роль, и ты один сейчас сияешь. Ты один, и больше никто не мешает тебе. Ты всецело поглощён образом, и любой взгляд, абсолютно любой, сейчас тебе безразличен. Есть только ты, твоя игра и чувство, которое ты даришь зрителю.

— Но это… это… даже не эпизодическая роль в кино… всего-навсего реклама…

— Но даже эта реклама важна для тебя, правда ведь, милый?

— Конечно, — он улыбнулся. — Ты всегда понимала меня, как никто, — он поцеловал женщину, которая заменила ему мать, в щёчку, и вышел на улицу, вдыхая тёплый летний воздух.

* * *

Он смотрел в глаза орехового цвета, стремясь отыскать в них прощение — это всё, о чём он мог сейчас думать. Мысли об этом всецело завладели всем его существом.

— Здравствуй, — пробормотал Джош так, словно бы видел преступление в том, что решился заговорить с ней. Не осмелившись прикоснуться к её руке, он ждал, что она скажет. У него нет прав на нее, и если Лана не захочет больше знать его, то он, без сомнения, поймёт, да… ему казалось, что поймёт.

— Привет, — сказала она полушёпотом, будто боясь, что с этим словом утратит что-то очень ценное.

«Пожалуйста, взгляни на меня ещё раз… не избегай моего взгляда…» — мысль мгновенно становится греховной мольбой, но кого это сейчас волнует?

— Я сейчас пойду и попрошу у Китсиса прощения за это недоразумение, попрошу, чтобы он поспособствовал, чтобы фотоснимки, которые папарацци сделали у театра, были убраны из тиража.

Что-то в её глазах угасло. Она взяла его руку в свою — в надежде почувствовать, что не одна и что она не потеряет себя за яркой гаммой всех чувств, охвативших её столь быстро. Ей казалось, что всё происходит молниеносно, но она заблуждалась. Это чувство медленно разрушало все ее маски. Из-за чувств к Джошуа женщина лишалась защитной оболочки, и становилась собой. Впрочем, сейчас, держа его руку в своей, она ощущала себя свободной и защищённой. С Фредом такого не было, но рядом с ним она чувствовала нерушимый уют и осознание того, что здесь она на своём месте.

* * *

— Знаете, — смеясь, заметил Китсис, — я думал, что этот сериал не станет успешным, и мы с Адамом уже начали задумываться о пиар-ходах. Мы не знали, какой из них использовать первым, но ваша интрижка сделала всё за нас, дорогие мои. Я не буду снимать снимки с печати, потому что не хочу, чтобы рейтинги сериала снизились.

— Но… приехала моя семья…— начала было Лана, но ее прервали.

— И что? Почему мы должны лишаться из-за вас работы и успеха? Мы не должны расплачиваться за ваши ошибки.

— Вы хоть осознаёте всю серьёзность ситуации? — начал Джош. — Никто не должен об этом узнать, я прошу вас… я прошу, не как работодателя, а как человека, который способен понять, — тон его был серьёзен. Он видел, как Лана побледнела, отчего ему в ту же секунду стало не по себе.

— Мы шли на уступки слишком долго… вспомним хотя бы прошлый год, когда Лана повредила ногу. Нам пришлось просить продлять хитаус. Сегодня вы просите об этом. О чём же вы попросите в следующий раз? Вот что я вам скажу: следующего раза не будет. К тому же, вы должны радоваться, ведь ваши гонорары возрастут вдвое: снимки с вашим страстным поцелуем уже в печати, — хладнокровно заявил сценарист.

А мир двоих людей таял на глазах.

* * *

После того, как Фред закончил работать над своей новой статьёй, он решил посмотреть новости в газете, в которой обычно публиковался. Увидев в заголовке имя Ланы, он с любопытством открыл указанный на обложке номер странницы и был шокирован увиденным. Лана целовала другого мужчину, с которым, как она клялась, всего лишь дружила. Фред почувствовал, как его охватила ревность.

Он выбежал на улицу. Летний ласковый дождь пытался умерить его пыл, словно бы все понимающая сестра или мать… нет, он не должен поддаваться порыву. Ему ли не знать, что слухи о их романе могла распустить жёлтая пресса, пустив в ход жалкий фотомонтаж — но чувства пересиливали разум. В этом было главное достоинство — а может быть, и недостаток Фреда Ди Бласио.