Only truth and no dare (джен)

Где-то за стенами льет дождь. Не то чтобы Сэм его видит, в бункере под землей, не то чтобы ему есть до этого хоть какое-то дело. Просто немного приятно думать о том, что там, снаружи, мир все еще живой.

Тут приходится играть в опасные пятнашки со смертью. Вдвойне опасные от того, что смерть – это твой родной брат. Ирония, наверное, ржет сама над собой.

Кажется, что Дин везде. Смотрит со стен и потолка, скалится отражением из стакана воды, усмехается из зеркала, хрипит сквозняком… Сэму хочется закрыть руками глаза, уши, лишь бы стереть-забыть-спрятаться, но это как пытаться избежать урагана, сидя на пустыре, подставляя себя всем ветрам…

У Дина новая игра: адские салочки — и водит он. Всегда водит он. Паук, старательно оплетающий беспомощную муху, волк, загнавший зайца в угол и скалящий клыки в предвкушении разорвать добычу.

Зверь. Демон. Злобная тварь, оболочка которого – единственное, что осталось от брата.

Эни, мини, майни, мо…

За спиной скрипит дверь, и Сэм сжимает кольт сильнее, неосознанно задерживая дыхание. Голос Дина эхом отдается от стен и прожигает каждую клетку жидким ядом. Мурлыкающий, манящий, мягкий голос – обманчиво ласкового зверя, выпустившего свои стальные когти. Сэм знает: они оба в ловушке, и кто-то из них все-таки наступит в подставленный другим капкан. Это только вопрос времени.

Ухвати за пятку тигра…

Он не может бегать вечно, когда-то придется встретиться с братом лицом к лицу. И Сэм никогда в жизни еще так не был к этому готов. На этот раз они действительно встанут друг перед другом как Михаил и Люцифер. На этот раз не к кому пробиваться сквозь дебри в попытке достучаться… Там, внутри, тот же Дин, что и снаружи.

Бамс, и все прошлое в кровавые ошметки.

Если он будет реветь – отпусти его…

— Где же ты, Сэмми? – зовет где-то позади Дин, и Сэм рад бы был его не слушать… не слышать. После того как Дин снес всего преграды и вырвался на свободу, он начал эту свою забаву. — Мы не в прятки играем, выходи. Может, ты хочешь сыграть в «Правда или вызов» наоборот? За тебя выберу я и отвечу я, можешь не утруждаться, — на пару секунд становится тихо, и мимолетной вспышкой Сэм представляет, как Дин, задрав голову, почесывает в задумчивости подбородок. От этого немного жутко. — Пожалуй… правда. Обойдемся без простых вопросов, Сэмми. Они нам ни к чему, братец.

Последнее слово медленно тянется с сильнейшей издевкой, заливается в уши кипящей смолой, и невольно у Сэма мурашки бегут по телу. Он сжимает зубы и успокаивается. Просто очередная нечисть, ничего более. Посолить и сже… С-сука, черт.

Это Дин. Не демон, засевший в нем и контролирующий его тело, не морок и обман, не оборотень… Старший брат. Демон. Монстр. Человек в нем умер, вытекая вместе с кровью из раны на груди, захлебнулся ей и задохнулся, вырывая воздух с тихим свистом из проткнутого легкого. Его Дина больше нет.

Может, и не надо, тихо шепчет внутренний голос.

Эни, мини, майни, мо…

— Иди сюда, Сэмми, и грохни меня, ты же хочешь этого.

Шаги кажутся слишком громкими, а дыхание – раскатами грома. Кольт выскальзывает из потных рук, но Сэм хватается за него, как погибающий – за обрыв. Вдох-выдох. Вдох-сука-выдох, ну же! Чем-то происходящее напоминает «Змейку». Ползает тварь, пожирая своих жертв, которые даже не могут убежать, сдвинуться с места, медленно ожидая своего неминуемого конца. Если только тварь в своей алчной погоне ненароком не расшибется о стену. Или не подавится.

— Убей своего чертового старшего брата, которого ты ненавидишь, который так тебе надоел за всю жизнь… своей заботой, своей опекой, своей защитой… вечно, когда не просят, спасает жизнь, ведь ты геройски желаешь сдохнуть, потому что жизнь так чертовски тебя наебала, — голос Дина чарует, обволакивает, и больше всего на свете Сэм хочет закрыть уши, но одна рука – в повязке, спасибо, блядь, Дину, а другая – хватается за оружие, как за единственное спасение – и, наверное, это так и есть. – Иди и спусти мне кишки, Сэмми. Мой вечно бедный младший братик…

Дин хохочет – типично демонским смехом, который отражается от стен и стрелой вонзается Сэму прямо в сердце. Он отступает дальше по коридору, зная, что Дин идет за ним по пятам, играет, как кошка с мышкой… наиграется и сожрет, сука.

Это чем-то похоже на монолог с тенью.

— …который все время взваливает на себя самые страшные грехи, в душе зная, что это четкий блеф… только для того, чтобы его переубедили… пожалели… Не дать ли тебе конфетку, Сэмми, чтобы ты не плакал? – Сэм беззвучно рычит, а демон глумится, как последняя падла. — Маленького мальчика напоили против его воли демонской кровушкой, мамочка умерла на потолке в его детской – и, конечно, он будет винить себя, хотя прекрасно знает, что лжет самому себе. Просто пожалейте его. А как насчет того, что ты выбросил меня на помойку? За это можно считать себя виноватым, Сэмми?

Сэм захлопывает дверь за своей спиной и приваливается к ней, тяжело дыша, но Дин все равно впитывается в его кожу и рвет там жилы на части, проникая, словно электрический ток, и сотрясая все внутри. У них, демонов, свои… фокусы.

— Не прячься, дорогуша, я все равно вышел искать тебя… и я найду, — голос тонкими нитями опутывает мозг и сжигает разум. Сэм зажмуривается. – Ты же вечно хотел, чтобы тебя отпустили, чтобы назойливая муха отвязалась от тебя, всегда навязывающая тебе свое мнение… которая лишает своего и держит в клетке, правда? Но ты возвращался сам, возвращался… ведь надоедливый старший брат всегда приползал просить прощения.

Бум. Часы на стене пробили три ночи, и Сэм вздрагивает. По губе тоненькой струйкой течет кровь. Сэм глубоко вдыхает и вытирает со лба пот, затем проводя рукой по губам, смешивая соленое с ржавым. В этом лабиринте рано или поздно, но он наткнется спиной в тупик, и тогда… что тогда – Сэм очень хотел бы знать.

— Ты устал от такой жизни, правда, Сэмми? Так иди сюда, и я избавлю тебя от этого тяжкого груза, от бренного мирка, где все против тебя… да? Ты больше не будешь жаловаться, какая дерьмовая у тебя жизнь и как ты хочешь другую… ты больше не будешь думать о том, что тебе труднее всех ходить по этой никчемной планете. Это ты с долбанных четырех лет жил на вечном стреме, в страхе, что твоего братишку могут украсть-убить-отобрать, это ты слышал от отца не «я горжусь тобой», а «присматривай за Сэмми», это ты получал вместо объятий на ночь сухие слова «ты мог бы поработать сегодня лучше». Может, ты хотел бы всегда быть старшим, Сэмми?

Ненависть течет по венам, обжигая их серной кислотой, кровь бурлит, и Сэм, впившись ногтями в ладонь, начинает считать до пяти. По вискам неожиданно бьет боль, и Сэм сжимает зубы, чтобы не заорать. Голос Дина – как ультразвук в стеклянном кубе метр на метр, и это чертовская, невыносимая пытка, и вырвать бы себе барабанные перепонки к чертям собачьим…

Раз.

Сэм ясно, словно и нет преград в виде стен, слышит, как Дин с сарказмом хмыкает.

— Но что-то я углубился в жалость к своей милой мордашке, ай-яй-яй… — тембр меняется с мягкого и бархатного на жесткий, стальной. — Весь мир виноват, но только не ты, правда, Сэмми? Ты пьешь кровь и спишь с демонской потаскушкой – виноват Дин, который загорает на пляже Стикса и наслаждается кровяными коктейлями…

Два.

— Я назвал тебя монстром, и ты избил меня до полусмерти. За правду, Сэмми, не так ли? Что еще… ммм, дай-ка вспомнить… может быть, то, что после этого по-геройски свалил, притворившись пострадавшей стороной, будто ради меня? Или, может, ты помнишь свое недовольство, когда я как-то посмел напомнить тебе о том, что мне все еще сложно тебе верить… и твой вопрос: ну, сколько же еще можно? Умело же ты переводишь стрелки. Но я здесь, Сэмми, я прощаю тебя по первому твоему зову. Я здесь, ну же! И я спрашиваю тебя о том же: сколько же еще можно, Сэмми?

Три.

Заткнись-заткнись-заткнись. Ради всего святого, заткнись, иначе… иначе…

— Ты заметил, Сэмми, что лучше всего у тебя получается? Вываливать дерьмо и гордо уходить, хлопнув дверью? – ядовитый смешок и глухой грохот, словно Дин что-то кинул в стену. – Кицунэ, твоя прекрасная Амелия… Ох, прости, что так напугал тебя тогда. Я передам твои искренние извинения тому немножко мертвому парню, когда спущусь в Ад. Но в этом виноват Бенни, не так ли? Чертова мразь, на которую я променял тебя, не так ли? Или вечно командующий тобой я, который доверил свою шкуру этой мрази? Не надоело кидать камни мне в спину? Спасибо, что попытался меня понять, там, на мосту, допинал и плюнул сверху. Ты сказал мне: «Вали уже» — и я свалил. Но почему ты снова здесь, Сэмми?

Четыре.

Захлопни пасть, ублюдок. Очередная дверь с тихим шорохом закрывается за спиной, не принося благословенной тишины, звуча как щелчок невидимого пистолета.

— Знаешь, Сэмми, я ненавидел тебя целых пять секунд, когда узнал, что ты меня бросил гнить в Чистилище, как последнюю плешивую суку. А потом не хотел видеть тебя несколько дней. Это бьет по самооценке, правда? А хочешь, я расскажу тебе, что было в глазах ублюдка Бенни, когда я убивал его, чтобы вернуть тебя из Чистилища? Ублюдка, которого я посмел пустить в свою жизнь помимо тебя, довериться ему. Этот ублюдок спасал мою никчемную шкуру сто пятьдесят три дня, жертвуя собой. Вот мразь, не правда ли? Кстати, а как там в Чистилище, я забыл спросить… понравилось, Сэмми? Но за несколько минут, наверное, не удалось разглядеть все красоты, я тебе сочувствую…

Пять. Сэм несется по коридору, не разбирая дороги, и стены сужаются позади него, не давая пути к отступлению, но подпуская того, кто крадется за ним. Дышать нечем. Идти некуда. Привет, яма со змеями. И как ты дошел до жизни такой, Сэм? Допинал, кажется, кое-кто.

— А хочешь, расскажу, как кривилось лицо Каса, которого я предавал ради тебя? Ты знал, что ангелочкам тоже может быть больно, а, Сэмми? О, крылатый не ожидал такого от лучшего друга. А я посмел променять тебя на них, помнишь? Я, как последний мудак, умолял тебя поверить моим словам в церкви, чтобы до тебя наконец, блядь, дошло, что в моей чертовой никчемной жизни не было ничего, что я ставил бы превыше тебя. Никого. Зато ты ставишь себя превыше моих мольб, Сэмми.

В коридоре что-то разбивается с глухим звоном, и, кажется, осколки взлетают в воздух, чтобы в следующую секунду распороть кожу. Тихо, почти шелестом ветра, пробирающим до самых костей:

— Я уже не знаю, как я должен был раскорячиться, чтобы ты понял это. Я чуть ли не ночами караулил твою колыбельку, пытался хоть как-то оградить тебя от всемирного дерьма. Я продал душу, чтобы вечность висеть на дыбах, лишь бы ты жил. Оставил Лизу и Бена, хотя ты был прав: мне не хватало этого сахарного сиропа. Сыграл тет-а-тет с чертовой Смертью, опять же, добровольно грохнув себя. Позволил Касу сойти с ума вместо тебя, и не ты после этого себя ненавидел. Убил Бенни ради тебя. Пошел на переговоры с Небесами, хотя они наебали меня по полной. Ты разменивал меня, как фальшивку, я всегда прощал тебя. Что мне еще нужно было сделать, чтобы тебе не казалось МАЛО? – дверь чудом не вылетает из петель от сильнейшего удара, а от рева Дина чуть ли не взрываются плафоны. – Что?! Я сдыхал ради тебя, захлебывался своими кишками тридцать лет, что ЕЩЕ?! – Дин молчит мгновение и продолжает совершенно спокойно, мягко, словно и не было этой вспышки ярости. – Бог не успел придумать ничего хуже в человеческой жизни, чем то, чтобы отдать ее, ты уж прости меня за это… что не угодил. Но я сообщу тебе об обновлениях, Сэмми, обязательно.

Едкий, с горьким сарказмом смешок, до основания пропитанный ядом и злостью.

— Да… Я и забыл, что я делал вот все это только ради себя. Только ради того, чтобы не быть одному. Что я иду на жертвы, пока из-за них страдает кто-то другой. Да что ты знаешь о жертвах, Сэмми? – судя по звукам, Дин принялся щелкать пальцами, и Сэма передергивает, словно кто-то царапает когтями стекло. – Все сука-любовь, прикинь, как у гребаного Гарри Поттера. Только плевал ты на нее. Но и я теперь плевал, Сэмми, можешь станцевать степ. Теперь и мне никто не нужен. И это совершенно охрененное чувство, Сэмми, ты прав… не мне тебя судить.

Пауза. Мертвая тишина перед авиакатастрофой, стоп-кадр перед тем, как машины втаранятся друг в друга на огромной скорости, безмолвный крик Земли, а в следующую секунду метеорит расхерачит ее на обломки к чертовой матери, и здравый смысл улетит в космос.

— Но все же… скажи мне кое-что еще, Сэмми, Когда ты решил проходить Испытания, ты сделал это ради меня? Потому, что ты меня любил? – в хохоте демона адским коктейлем смешиваются горечь, гнев и насмешка. – Или чтобы я терзался виной за это, вечным страхом за твою жизнь и бегал вокруг тебя, размахивая градусником и сдувая пылинки? Или, может, ты хотел доказать самому себе, что спасти мир еще раз – это просто дело принципа? Или ты так сильно хотел умереть?

Кольт с грохотом падает на пол, выскользнув из запотевших рук, и, наклонившись, Сэм быстро поднимает его. Кажется, он даже слышит дыхание Дина. Голос разрывает барабанные перепонки. Сэм неистово трясет головой, стараясь избавиться от него, но он словно окружен огромными динамиками, из которых над ним глумится Дин. Нестерпимо хочется проснуться. Странный вид наркомании.

— Знаешь, Сэмми, а я тоже хотел умереть. Неожиданно, правда? Брутальный крутой старший брат посмел пожалеть себя… Я хотел умереть, когда мой младший братишка подыхал на чертовой больничной койке из-за Испытаний, которые я имел наглость остановить, отобрав у тебя шанс наконец так блаженно покинуть этот сукин мир. Когда ты летел в чертову Клетку, мне, знаешь, хотелось сигануть туда же.

Стена кажется слишком скользкой, и спиной Сэм съезжает вниз, когда ноги перестают держать. Голова кружится, мир перед глазами пляшет в черных точках, которые почему-то приобретают очертания демонских глаз Дина.

Просто хочется все прекратить к чертям собачьим. Сбежать, вдохнуть воздуха и никогда больше не видеть того, кто все еще его брат.

— Хотел на хер сдохнуть, когда проигрывал тебя Люциферу, пожиравшему твои мозги. Когда ты загибался от Испытаний, а я, сука, бегал вокруг, зная, что не могу ничего сделать, чтобы тебе было легче. Я хотел умереть, когда ты сказал мне, что ты бросил бы меня сдыхать за то, что я снова посмел тебе соврать ради спасения твоей жизни. Жизни, которую ты считаешь совершенно никчемной и твердишь об этом при каждом удобном случае… Хотя если бы ты так считал на самом деле, Сэмми, ты давно бы уже покончил со всем этим дерьмом. Безо всяких пафосных выходов на сцену под аплодисменты.

Я гребаный единственный раз позволил себе захотеть сдохнуть ради себя, Сэмми, и посмотри теперь на меня. Иди и обними своего старшего брата, ты разве не рад мне?

На мгновение воцаряется тишина, и, поднимаясь на ноги, Сэм на пару секунд упивается звуком своего тяжелого дыхания.

— Хотя о чем это я… — голос Дина приобретает задумчивые тягучие нотки. – Я забыл, насколько ведь эгоистичной тварью я был… Когда ты сваливал в Стэнфорд, перечеркнув все, что было, бросая меня, мне было очень хуево, Сэмми. Хотя я – я – никогда не бросал тебя, Сэмми. И да, скажи мне, что я виноват, потому что не звонил тебе, Сэмми. Хуево, когда ползал в луже своей блевотины и крови, подыхая где-то на помойке, а ты слушал лекции по уголовно-процессуальному праву, и папочка просто свалил, не удосужившись объяснить куда. Мне было хуево, когда я раздалбливал чертову машину, ведь у меня, в отличие от тебя, не было старшего брата, которому можно поплакаться в жилетку. И почему же я никогда не орал тебе в лицо, что хочу, блядь, сдохнуть?! Пока я купался в райских кущах, ты тонул в адской геенне, ведь так? Почему на слабость имеешь право только ты, Сэмми?

Вечное, непрерывное «Сэммисэммисэмми» разъедает мозг подобно щелочи, серое вещество, наверное, уже варится вовсю в агонии. Сэм сейчас так сильно ненавидит свое детское прозвище, как никогда раньше, оно как кодовое слово ко включению детонатора, который разнесет его на куски. Когда он утыкается спиной в тупик, пот течет по спине градом, а на рукояти кольта, наверное, останутся вмятины. И Ад нечаянно нагрянет… Да он уже явился во всей своей неебической красе.

— …потому что ты младше? Потому что тебе сложнее? Больнее? А может, потому, что ты просто слабак?

Не выдержав, Сэм орет, матерится, проклинает, долбанув ногой стену, а Дин только смеется. Теперь он смеется. Наконец, спустя месяцы, он может смеяться. С наслаждением, которого давно не испытывал, с весельем, фейерверком, разрывающим его изнутри, со свободой, которая распирает изнутри подобно гелию. Бункер сжимается для Сэма до размера спичечного коробка, откуда нет выхода, где остались только он и Дин: муравей и муравьиный лев.

— Знаешь, что самое смешное во всей этой комедии, Сэмми? В том, что ты можешь простить всех, кроме меня. Ты быстренько простил Гадриэля, которого месяцами считал убийцей Кевина, ублюдком, который использовал тебя как презерватив, но стоило ему высунуть язык и сделать щенячий взгляд, ты сразу поверил ему. Его же обманули. И не нужно было месяцев обиженного безразличия и издевок о том, все ли у него в порядке, когда он глощет виски с утра пораньше, а хорошо ли ему нынче спится? Как-то расходится с твоими принципами, а, Сэмми?

Дверь вылетает с петель, и в проходе возникает Дин, хотя все кричит о том, что это… другой Дин. Красная кровавая рубашка, он никогда не любил этот цвет, даже презирал его, слишком длинные волосы, которые он уже давно бы отхерачил к чертовой матери, и лицо – каменное лицо с трещинами демонской усмешки. Глаза – зеленые, но Сэм больше не видит в них своего брата. В его руках что-то похожее на кайло из подвала, которым он легко поигрывает, словно битой.

Ох, да к черту.

— Вот и ты, братец, — довольно улыбнувшись, говорит Дин. – Что молчишь, Сэмми? Правда глаза колет? Ты ненавидишь меня, о, как ты меня ненавидишь, особенно теперь, правда? Я понимаю тебя.

Сэм стоит, выпрямив спину, сжав в руках кольт, и зубы, кажется, сейчас раскрошатся от сильного давления. Он смотрит прямо в глаза брата, видя в них свое отражение и ненавидя его, ненавидя то, что видит в глазах Дина страх – свой собственный страх. Но он тает. Медленно, почти мучительно, но исчезает, покрываясь яростью, уверенностью… безразличием. Все мы меняемся за лето, правда?

Дин делает шаг вперед, и Сэм сильнее сжимает кольт. Дин больше не улыбается: его лицо превратилось в какую-то первобытную маску зверя, готового убивать, только убивать. Сэм изо всех сил отгоняет эти мысли, но да, ему чертовски, сука, все еще страшно. Проще достучаться до гребаных небес, чем до Дина, где, быть может, в самой глубине осталось еще что-то. Может быть. Его не хватит на то, чтобы это проверить. Нет желания. Он не Дин. У него нет его силы, его уверенности, веры и любви; его наглости, дерзости, его цинизма и ублюдочности, чтобы он смог сделать это.

Занавес, антракт.

— Поганый лжец.

Шаг.

— Гребаный защитник.

Еще шаг. Грация пантеры перед кровавой баней. Ням-ням.

— Безмозглый командир.

Сэм отступает и отступает до тех пор, пока спиной не натыкается на стену, она резко прожигает сильным холодом, от которого Сэм чуть-чуть вздрагивает.

— Ты хотел бы себе другого брата, не так ли? Ты не хотел бы иметь брата вообще?

Дин запрокидывает голову, и на одну безумную секунду Сэму кажется, что сейчас он откроет рот, и оттуда повалит черный дым, а потом… потом… да ни черта. Он смеется. Просто смеется, с издевкой и пониманием окончательной своей победы.

Сэм сглатывает, в мимолетном презрении кривя губы. Слова забились пробкой в горле, и он не мог бы заорать, даже если бы хотел. Просто он знает… ему нечего ответить. Да он и не собирается. Он вскидывает кольт уверенной рукой. Брови Дина изгибаются в выражении приятного удивления, и на целую миллисекунду он похож на себя… прежнего.

— Так вот он я, стреляй, Сэмми, и покончи со всем этим. Ты не сможешь смотреть на меня после этого. Девять лет отпечатали шрамы не только на твоей душонке, правда, и претензии есть, как оказалось, не только у тебя? Подашь на меня в Гаагский суд? Отправишь в Ад? Я жду.

Дин отступает назад, раскинув руки в стороны, и смотрит прямо на него, холодно, с ледяной расчетливостью. Зная: Сэм ни за что не выстрелит.

— Давай, — шепчет он, и его глаза наконец-то черные. Сэм выдыхает с чуть заметным облегчением. – Никакого контроля, заботы для взрослого младшего брата. Свобода, Сэмми, свобода… Бескрайняя, невыносимая свобода, как тогда, во Флагстаффе. Было хорошо, помнишь? Не знать о том, что родные считают тебя мертвым, ищут тебя сутки напролет, сдирая на хер ноги в кровь, наслаждаться тем, что можно делать что хочешь, идти куда хочешь… А потом ненавидеть их за то, что у тебя вырвали с мясом эту свободу… Я чуток огреб тогда от отца, что не выполнил свою миссию «Присматривай за Сэмми», — он хмыкает, и его губы искривляются в едкой усмешке, а в черных глазах на миг мелькает что-то, похожее… на боль. Сэм знает: это просто отблески света. Демоны не испытывают боли. – В одной комнате на меня ни за что слюной брызгает папаша, а в другой по такой же причине – младший братик. И как я тогда не грохнул вас обоих? Ах да, это же был Дин Винчестер с высокими идеалами, — лицо демона приобретает такое выражение, что он сам врезал себе по морде, если бы мог.

— Бу, — тихо говорит он, и кольт невольно прыгает у Сэма в мокрой ладони. Хохот Дина разрывает уши.

— Чтобы ты знал… — может, Сэму кажется, но Дин вдруг становится по-настоящему – не издевательски – серьезным, — какой-то частью меня я ненавижу себя за все это, — он неопределенно проводит рукой по воздуху, обводя пространство, — за то, что я сделал с тобой, потому что я лучше тебя знаю, какая я на самом деле мразь, серьезно. Слишком, ненормально любившая тебя мразь, которая лгала, предавала, убивала, умирала, воскресала ради тебя и уничтожала этим в себе человека. Я сделал себя таким ради тебя. Ты и отец превратили меня в это. Прости, братец. Просто я слишком поздно понял, что тебе это все на хер не было нужно, что ты не ценишь этого. Все, что тебе было нужно от меня… чтобы я ушел и никогда не возвращался.

Дин молчит мгновение, словно перекатывая новые слова на языке, а потом весело, почти нежно, в безумный контраст предыдущему тону, добавляет, приплюсовав проклятое «Сэмми»:

— Но все заботы в прошлом, не волнуйся, — он перекидывает кайло из правой руки в левую и обратно, словно теннисный мячик, и почти мягко улыбается. – Ведь мы оба знаем, что выше всего этого я эгоистичный, самонадеянный ублюдок, не считающийся ни с кем на этой планете. Я всю жизнь решаю за тебя, что для тебя будет лучше, и я действительно в это верю… верил, хотя все это такое гребаное дерьмо, и ты совершенно в этом прав, Сэмми, — выражение его лица на миг перерезается совершенно человеческой печалью, и это чертовски ненормально. Сэм словно сглатывает кинжал. — Будь у меня такой старший брат, я бы давно не выдержал и сыпанул ему стрихнина в кофе, — Дин скалит зубы в звериной ухмылке. – Но ты всегда был сильным, чертовски сильным… Слишком мягкотелым, чтобы сделать это. Но сейчас не время сожалений, правда?

Дин делает почти незаметный шаг вперед, замахиваясь, раскинув руки, в одной из которой кирка, словно готовясь заключить брата в объятия, и Сэм ощущает, как в голове и в сердце что-то взрывается. Время на пару мгновений разбивается на стоп-кадры, но тут же разгоняется до скорости света.

Мир разлетается на ошметки в ту же секунду, как кровь Дина брызгами орошает стены. В зеленых глазах легкое удивление, недоумение и гребаное понимание, которого Сэм хотел бы никогда не видеть. Тело падает слишком медленно и тихо – никаких вспышек света изнутри или еще чего, он просто валится на пол безжизненной кучей. Сэм смотрит на брата сверху вниз долгую минуту, а затем опускается рядом на колени, отбросив в сторону кольт, и, запрокинув голову, хрипло смеется. Смеется, пока не начинают гореть легкие и слезиться глаза.

Дождь все еще, наверное, льет, и мир за стенами все еще живой. Сэм выдыхает с тихим смешком, прозвучавшим для него подобно похоронному маршу. Гимну свободы. Что там Дин говорил насчет того, что он теперь такой же, как он? Кто из них нынче лучший монстр? Наверное, настало время проверить это.

Сожаление трепыхается задавленной хилой птицей и, пискнув, тут же сдыхает.

Сэм поднимается с пола, вытерев со щеки каплю крови, и чуть заметно ухмыляется.

— Вызов, — говорит он, глядя на труп брата, и голос от долгого, бесконечного молчания сиплый, почти механический. – За тебя выбираю я, Дин, помнишь? Я уже выбрал. Братец.

Эни, мини, майни, мо…

Наконец-то его очередь водить.