По тропе из обугленных костей (джен)

И не так уж много Дин хотел от жизни. Он понятия не имел, как там бывает у других, о чем могут мечтать нормальные люди. Себя он нормальным не считал по разным статьям, включая свой образ жизни, свои вкусы и познания и даже долбаный посмертный список, в котором значились всего четыре главнейших пункта. Остальное – почти ничего не значащие мелочи.

1. Встретить рассвет в Большом Каньоне.

2. Переспать с порнозвездой.

3. Увидеть океан.

4. Уберечь Сэма.

Этот список Дин даже в уме называет сумасшедшим – особенно для мужика, тем более охотника за нечистью, но так… интереснее, что ли.

Немного глупо, но для них так предсказуемо – жить в Соединенных Штатах и не увидеть почти ни одной достопримечательности. Даже чертова Статуя Свободы для него не более чем кадр из репортажей. Он разъезжает на своей тачке по всем долбаным Штатам, окруженный двадцатью одним объектом наследия ЮНЕСКО, но все, что он видит, это кровавые тушки, пробитые серебряными пулями, и сгустки эктоплазмы, пытающиеся выткнуть ему глаза при любой возможности.

Черт, а ведь они с Сэмом могли бы построить какой-нибудь «Музей сверхъестественного» и срывать на этом жуткие бабки. Стать знаменитыми на весь мир и, может, даже выпить пунша с Бушем-младшим. Новое семейное дело. Аж кишки от горечи заворачиваются.

Каждый человек хочет совершить хотя бы один безумный поступок в своей жизни – у Дина таковым значился секс со звездой порнографии. Замашки у него всегда были что надо. Чтобы можно было лет в восемьдесят сесть на старый пирс, засунуть ноги в прохладную воду и, посмотрев на свое дряхлое отражение, подумать, что вот это ископаемое когда-то такое могло, что… ух!

Подумаешь, что он совсем скоро в буквальном смысле превратится в ископаемое, не перешедшее тридцатилетний рубеж.

И, да, океан за свою жизнь он тоже так и не смог увидеть, хотя очень хотел. Сэм, когда был в Стэнфорде, ездил на побережье Калифорнии, а он в это время ошивался где-то в Луизиане, кормил москитов и тонул в болоте. Интересно, будет ли слишком безумным, если он прямо сейчас рванет в Калифорнию, как два смертельно больных мужика на побережье Голландии в том фильме? Только, сука, небеса все равно ему не откроют, хоть застучись, и какая к черту разница, говорят там о море или океане?

Падай в Ад, ждет мягкая посадка – дьявол поймает.

Единственное, что он все же сделал в своей безумной жизни, — спас брата. И пусть Тихий океан высохнет, Большой Каньон разлетится на осколки из-за взрыва солнца, а все порнозвезды захлебнутся слезами, потому что черта с два, если он о чем-то жалеет.

Поэтому когда Желтоглазый уже кормит собой чертей, Адские врата и невыносимо укоряющий взгляд Бобби остаются за спиной, он клянется себе, что Сэм до самого конца ни о чем не узнает. И, видимо, Бог все-таки где-то прячется и порой от нечего делать развлекается, помогая людям, потому что Дину удается почти без проблем обмануть брата.

И нет, он совершенно не ощущает себя последним в мире подонком. Что ж, и даже если это эгоизм – жариться в Аду за брата, оставив его одного, то тогда он готов быть самым эгоистичным ублюдком во Вселенной и наслаждаться этим. Перед собой он чист, как стекло, а на высшие силы ему бесконечно плевать.

* * *

На самом деле не так уж это и сложно – притворяться, что все так и надо. Черт, он этим занимался всю жизнь и дал бы фору Копперфильду. Только вот Сэм – это отдельный пункт, и, чтобы поставить напротив него галочку, нужно много нервов и терпения. Притом, что продать ради него душу он смог на раз-два, а вот врать на протяжении такого времени почему-то… хреново, хоть на стенку лезь.

Они охотятся, охотятся и охотятся без передышки. Как ни странно, теперь это даже доставляет удовольствие. У обоих включилось странное и тянущее стремление сделать как можно больше, успеть везде и увидеть все. Дин бы назвал это стремлением жить, и все-таки идиоты те, кто сказал, что перед смертью не надышишься.

Это мы еще посмотрим, ублюдки.

Он включает Металлику на полную катушку, улыбается Сэму и орет что-то невразумительное в открытое окно, а ветер в ушах свистит, заглушая громкие удары сердца, отсчитывающего дни.

Дин все ждет того момента, когда Сэм хлопнет его по плечу и скажет: «Извини, старик, но я свое дело сделал и сваливаю обратно. Бывай и приезжай по праздникам, буду рад». Он не может удержать себя от того, чтобы порой не бросать косые взгляды украдкой на брата, просыпаться по ночам и вглядываться в темноту, пытаясь уловить звук дыхания с соседней кровати, которое бы означало, что Сэм все еще здесь. Но брат, кажется, не думает ни о каком отъезде.

В Алабаме, спустя пять штатов и тридцать шесть дней, Дин все-таки не выдерживает.

— А ты так горишь от меня избавиться? – с кривой ухмылкой вопросом на вопрос отвечает Сэм, когда Дин все-таки выдавил из себя то, что хотел.

— Горел бы – ты сейчас тут со мной не сидел бы, — он пытается говорить как можно беспечнее, но какого-то черта горло сжимается, и фраза кажется очень двусмысленной. Дин сжимает руль чуточку сильнее – и только это может выдать его волнение.

— Я буду здесь, ясно? – просто отвечает Сэм и бросает на него короткий взгляд – как ставит точку. Не ультиматум, не предложение, просто констатация факта, как данность, которую Дину придется принять.

Как будто бы с этим у него были какие-то проблемы. Дин ухмыляется – и совершенно точно уверен, что это ухмылка, а не улыбка идиота. А то, что брат хмыкает, смотря на него, и на его щеках появляются ямочки – это просто… просто Сэм.

Дин поворачивает ключ зажигания – словно щелкает возводимым курком, а стук двери Импалы звучит как выстрел. И если это и была ошибка, то расплачиваться за нее все равно только ему.

На часах десять вечера, с неба Алабамы алым потоком льется кровь и заливает весь горизонт.

* * *

Последнее в своей жизни Рождество Дин встречает – просто до хрена символично, наверное, — где-то на Аляске. Они убили кучу долларов на бензин, чтобы проехать через всю Канаду, но это маленькое сумасшествие того стоило. Он гонит Импалу по «Паркс Хайвэй» так, словно за ним бегут адские псы, а он решил спрятаться от них в снегах, потому что Аляска это вам не адское пекло, и танцуйте, твари, тарантеллу, если не хотите сдохнуть от холода.

На самом деле он просто чувствует себя охренительно хорошо, и от этого чувства хочется выть на луну, как здешние волки. Дин не знает, с какого перепугу Сэм решил, во-первых, вдруг отпраздновать Рождество, и, во-вторых, отпраздновать его именно здесь, в ледниках страны. Он сам бы так и не решился предложить – для него это было бы слишком странно, он всю жизнь презирал праздники. Хотя какие-нибудь мелочные подарки Сэму неизменно покупал каждый раз.

Ну, он мог бы подкатить Сэму с чем-то вроде: «Хэй, чувак, я тут собираюсь в Ад, а давай отпразднуем Рождество?», и Сэм, скорее всего, не смог бы отказать, или же Дин отправился бы на сковородку на четыре месяца раньше. Они словно возвращаются в детство и, черт его подери, если он признается в этом, но сейчас он по-настоящему счастлив. Ад кажется далекой затухающей спичкой, о которую невозможно обжечься, — продавать душу стоило хотя бы ради одного этого момента.

Они хохочут, как сумасшедшие, обкидываясь снежками посреди леса, роняя друг друга в сугробы, выкрикивают какие-то глупости, а потом долго валяются на снегу и смотрят на небо, выискивая созвездия, хотя даже Сэм не может распознать ни одного.

— Знаешь, это, наверное, созвездие Орла, а там Альтаир, — Сэм показывает пальцем куда-то в ночную небесную бездну, откусывая кусочек снега, который держит в руках.

Дин, лежащий рядом плечом к плечу, фыркает и пихает Сэма в бок, и впервые за это время в груди у него становится больно.

— Ну что, фейерверки?— хрипит Дин, улыбаясь, и делает вид, что голос срывается от того, что за шиворот попал снег. И вообще, мать вашу, просто на Аляске дико холодно.

Следующие минут пять черное небо взрывается ослепительными разноцветными искрами, наверняка пугая медведей в лесу, а они смотрят наверх, задрав головы, будто видят что-то совершенно невероятное. В какой-то мере так оно и есть.

— Как тогда, правда? – тихо спрашивает Сэм, касаясь его плечом, и Дин просто кивает. Только через полминуты он понимает, что в темноте Сэм не мог этого увидеть, но продолжает молчать – сейчас им слова не нужны.

— С Рождеством, Сэмми, — говорит он, когда последний залп разрывается и затухает умирающими светлячками.

— С Рождеством, Дин.

После этого они сидят в Импале, трясутся от холода и, включив печку на полную мощность, греют руки. Ненормальные улыбки все еще появляются на их лицах, когда они ненароком встречаются взглядами, а потом не выдерживают – и снова хохочут во все горло.

— Знаешь, я тут подумал, что на следующий год надо повторить, — все еще посмеиваясь, предлагает Сэм и прижимает горячие ладони к красным щекам. – Это было круто.

— Неплохая идея, — Дин ухмыляется, вздернув бровь, и заводит машину. – Обязательно повторим.

В Импале темно, хоть глаз выколи, – и это его главное преимущество.

* * *

Где-то на границе Рой-Айленда Дин вдруг понимает, что две тысячи восьмой – високосный, и ему подарили целый один лишний день. Когда брат застает его лежащим на руле и задыхающимся от немного ненормального смеха, он говорит, что заснул и ему приснился Сэм в костюме клоуна.

* * *

В марте они сдают позиции, в результате чего охота в Делавэре оборачивается для Дина рваной раной на боку. Сэм дотаскивает его до Импалы, чертыхается сквозь зубы, проклиная брата, лезущего куда не надо, и гонит в мотель. Он прыгает вокруг Дина всю ночь, меняя повязки и охлаждая тряпочки на лбу, потому что в рану попала инфекция, температура стала переваливать за 102,2 (прим. автора: 39 градусов по Цельсию), и этот засранец, похоже, на полном серьезе собрался откинуть копыта.

К утру Сэму удается сбить температуру, и он сам не свой от усталости и напряжения. Когда Дин перестает метаться в лихорадке, он позволяет себе упасть на стул и свободно вздохнуть. Через час Дин открывает глаза и, мутным взглядом смотря на Сэма, бормочет какую-то чушь, которую невозможно разобрать. В этой каше из слов Сэму удается выловить что-то похожее на «оставлю тебе завещание» и «останешься один».

— Если ты собрался свалить от меня под предлогом этой пустяковой раны, то ты полный идиот и запихай свое завещание куда подальше, — зачем-то отвечает Сэм – вряд ли Дин может осознавать его слова – и устало проводит ладонью по лбу. – Хрен ты куда-то уйдешь, понял?

Дин под завязку накачан жаропонижающими, антибиотиками и обезболивающими, и Сэм списывает на всю эту горючую смесь взгляд брата, на секунду мелькнувший из-под ресниц. Потому что Дину совершенно не за что просить у него прощения.

Какая-то сука наверху наверняка решила проверить Сэма на сталь. Не проходит и двух недель после этого происшествия, как на него сваливается еще одно под названием «Фокусник». Сэм и предположить не мог, что эта тварь каким-то образом выжила и теперь снова решила поиграть с ними, как кошка с полудохлыми мышами. Когда Дин умирает в сто пятый раз под упавшим на него деревом, Сэму почти плевать. Он сидит рядом с остывающим трупом, уставившись в пустоту и неосознанно поглаживая рукоятку пистолета.

Проходит примерно вечность вторников, от «Азии» уже свербит в ушах, «Кот в мешке» наверняка сдох от удушья, а им наконец-то удается прищучить эту тварь. Когда Сэм сжимает пальцами горло Фокусника, его пальцы чуть подрагивают от нетерпения, в ушах грохочет кровь, и он способен прихлопнуть эту надоедливую муху одним пальцем.

Ярость клокочет в нем, выплескивается, как лава из вулкана, но он должен сначала узнать.

— Зачем? – голос, зараза, подводит его и срывается. – Я спрашиваю, зачем? Зачем, мразь?!

Фокусник не выглядит ни капли испуганным и почему-то смотрит на Дина, и от этого Сэм приходит в еще большую ярость. На губах Фокусника появляется противная понимающе-ехидная улыбочка, и у Сэма уже руки чешутся от желания вмазать по ним кулаком изо всей дури, что он и делает в следующую секунду.

— Хватит, Сэм, — твердая рука Дина останавливает новый удар. – Давай просто прикончим его и свалим отсюда наконец-то.

— Нет, я хочу знать…

— Спросишь у вендиго, зачем он решил сожрать очередную дамочку, глядишь, ответит тебе правду! – рявкает Дин и достает кол из рукава. – Нашел, блядь, с кем проводить сеанс психотерапии!

Фокусник внезапно начинает смеяться, все сильнее и громче, пока смех не превращается в какие-то звуки, похожие на лай гиены.

— Тебя так наебали, бедняжка Сэм, — скалится он, а в следующий миг в его груди торчит кол, и кровь заливает его начищенные до блеска ботинки.

— А по-моему, тебя, – спокойно говорит Дин, вытирая испачканные в крови руки о джинсы. – Поехали отсюда, Сэм.

Он кладет ладонь Сэму на плечо, но тот скидывает ее, дернув плечом, и, резко развернувшись, быстро идет по направлению к мотелю. Дин некоторое время стоит на месте, смотря ему вслед, под аккомпанемент истошно орущих кошек, скребущих его и так почти мертвую душу.

Он хренов эгоист и совершенно рад тому, что не помнит этих вторников и не помнит, как Сэм вцеплялся за него как клещ после каждой его смерти. Играть в прятки стало бы в сто раз сложнее. А у него впереди еще месяц, чтобы каждый день ощущать себя полнейшим дерьмом, и жить с Сэмом, постаревшим на несколько жизней.

* * *

Путь из Нью-Мексико в Неваду увеличивается в разы, когда он делает петлю через всю долбаную Юту – срезать путь по Аризоне у него нет никакого желания. Это выглядело бы так, словно он пожалел себя и собирался покрыть еще один пункт из своего списка.

* * *

Если бы он не хотел знать, какое на календаре число, ему бы удалось это с легкостью. Их с Сэмом жизнь – это размазанное пятно, перечерченное вдоль и поперек километрами пыльных дорог, и им, в принципе, даже необязательно знать, какой месяц проносится за окнами машины. В их работе нет графиков и планов, которые нужно выполнить к какому-то определенному времени, — черт подери, это свобода.

И так, наверное, было бы легче – если бы песики приперлись совершенно неожиданно, и ему не приходилось бы ощущать себя смертником, подсчитывающим дни до исполнения приговора.

Но у Сэма скоро день рождения, и он не имеет права забывать.

Обугленные кости под ногами жгут пятки, но Дин продолжает идти, не сворачивая с узкой тропы.

* * *

В кои-то веки выдался день, свободный от охоты, и они могут со спокойной совестью заниматься всякой фигней. Дин битых два часа чистит все их оружие, на вечер у него запланирован капитальный ремонт своей девочки; а Сэм, помощь которого брат отказался принять, смотрит по ящику какую-то хрень – с точки зрения Дина – про природу.

— Чува-а-а-к, — насмешливо тянет он, бросив взгляд на экран. – «Нэшнл Джиографик», серьезно?

— Лучше, чем слушать по всем каналам новости про экономический кризис и про то, что нам всем скоро пиздец, — возвращает иголку Сэм, даже не оборачиваясь.

— Какие все-таки у людей ограниченные рамки Апокалипсиса, — фыркает Дин.

Мир вокруг стонет, теряя свои зеленые бумажки, и рвет глотки, отбивая свое место под солнцем, а он думает, что Дьявольское поле в Долине смерти – чертовски красивое место, и его труп смотрелся бы там вполне гармонично.

* * *

Второе мая встречает Сэма на удивление вкусным кофе и горячими бутербродами, и Дин весь светится, как рождественская елка. Только спустя две чашки выпитого кофе до Сэма доходит, в чем дело, и по телу разливается тепло – совсем не от горячего напитка.

— Сегодня никакой охоты, — сообщает ему Дин, и Сэм ничего не имеет против. – Этот день полностью наш.

Дин дарит брату новый ноутбук, и от почти детского восторга в глазах Сэма все бессонные ночи в барах, проведенные за бильярдным столом, тускнеют и полностью окупают себя.

Страх забивается в самый угол и дрожит под напором решительности сделать этот день незабываемым для них обоих, и улыбка на лице Дина больше не является маской.

В Иллинойсе солнечно и тепло, и совершенно не жалко отдать этот день Сэму. Они немного выпивают – но не напиваются, и все оставшееся время смотрят фильмы – от комедий до ужастиков, все, что хоть немного отличается от сортирных картинок. Сэм отрубается в десять часов прямо на диване, привалившись к боку брата, живой и теплый. Во сне он смешно сопит и морщит нос, а Дин в это время скребет ручкой по бумаге, придумывая какие-то глупые и неуместные слова – потому что Сэм все равно его не поймет.

Рука чуть дрожит, от чего буквы скачут, словно пьяные, и на месте последней точки появляется сквозная дырка. После того, как он перечитывает письмо, руки покалывает от желания разорвать бумагу на мелкие кусочки, потому что, вот же какая дрянь, он даже вслух никогда не вываливал столько задушевного дерьма, от которого так и тянет жрать розовую приторную, сладкую вату. Но и по-другому объяснить все тоже не представляется возможным. Да как тут вообще возможно подобрать правильные фразы? Лучше уж сразу в пекло.

Дин снимает с себя кулон и кольцо и кладет поверх исписанного листа. Он осторожно встает с дивана, пытаясь не потревожить Сэма, и подходит к зеркалу, в отражении которого огромными ярко-красными буквами светится: «ТРУС». Дин усмехается, ощущая себя последней мразью.

— Мне жаль, — зачем-то шепчет он и, бросив последний взгляд на Сэма, выходит из номера. Дверь закрывается за ним с тихим щелчком.

Сэм просыпается в начале первого ночи от непонятного чувства, от которого по телу бежит липкий холод, забирается под рубашку и поселяется там. Словно он забыл что-то важное, не успел что-то сделать, и опоздание уже непростительно. Словно что-то потерял, что не имел права.

Утром Сэм сидит посреди разгромленного, как от тайфуна, мотельного номера, сжимая в кулаке кулон и кольцо брата – на ладони наверняка останутся отпечатки, а ведущий новостей будничным тоном сообщает, что сегодня ночью бешеные бродячие собаки на смерть растерзали молодого мужчину, поэтому будьте, пожалуйста, осторожны и берегите свою жизнь.