Почти как сон (гет)

Она ждала целый год. Сходила с ума, рыдала, утешалась, злилась, прощала, радовалась, страдала, ликовала, впадала в отчаяние, умилялась, паниковала, но никогда, ни одного дня, ни минуты не сомневалась — он тот, кто ей нужен.

А он с упоением изображал жертву, самозабвенно вживался в роль "виндзорской вдовы", замкнулся сильнее прежнего, отказывался от встреч, изнурял себя подпольной миссией среди оборотней, очевидно, мало ел, скорее всего плохо спал, словно хотел как можно быстрее довести себя до логического конца, в котором, как знать, предполагал захватывающее начало?

Авантюризм, блестящее чувство юмора, какое-то невероятное природное обаяние, — словно кто-то упрекнул его в наличии этих качеств, иначе почему они вдруг стали так подавляемы, и все чаще и чаще на смену им приходили меланхолия, сарказм и гневное пресекание любых попыток помочь.

Дни шли за днями, недели за неделями, луна сменяла луну, а он по прежнему избегал ее.

Сначала спасало участие Молли, уют ее слов, ласковые объятия заботы — все это утешало и заставляло верить в лучшее. В дом родителей в то время даже соваться не хотелось. Мать, поджимая губы, качала головой, а отец… а что отец?

Зато когда пришла пора понять, что за добрыми посиделками с Молли ничего не меняется — появилась злость. В «Норе» раздражало буквально все: суетливый бардак в комнатушках, постоянно занятая стряпней хозяйка, запах подкисшего замоченного белья, внезапные и громогласные вздохи упыря на чердаке.

— Давай я его вытравлю оттуда? Не надоел он тебе со своими воплями? — как-то раз, не сдержавшись, предложила она Молли.

— Ну, что ты! Он тут живет дольше чем я, разве можно? Все мои дети им воспитаны, каждый знал, будет плохо себя вести — отправится спать на чердак. Пожалуй, он еще может пригодиться, а? Как думаешь? Может потом сама у меня его попросишь, для своих малышей…

— Спаси Мерлин! Пойду я, поздно уже… — она поднялась решительно. Пора было завязывать с этими соплями. — Передавай Артуру привет.

Куда аппарируют отчаявшиеся? В родительский дом, конечно же. Чтобы уже наверняка. Чтобы не мучиться дольше. С домом так всегда: либо добьют, либо исцелят.

— Нимфадора, это ты? — спросила мать из кухни.

Раздраженно закатив глаза и стиснув зубы, она прорычала: "Ды-а!". Судя по аппетитным запахам — собирались ужинать. Отец вошел в комнату, вытирая очки о жилет.

— Здравствуй, дорогая. Наконец-то. Работа?

— Работа, забота, неудачная суббота, жизнь — болото и есть охота. Морщинки? — они с отцом любили устраивать дружеские поединки в рифмовании слов.

— Кхм! Морщинки, слезинки, в пустыне песчинки, сегодня поминки.

Отец развел руками.

— Какие поминки?

— Год со дня гибели Сириуса. Сегодня я специально ходил на службу.

Мать вошла в комнату, левитируя рядом поднос с посудой.

— У бедняги никого не осталось, кроме нас, на этом свете. Я имею в виду из тех, кто помянул бы его как положено. Бедный мальчик.

В ушах зашумело. Год! Мерлин, прошел уже целый год!

— Мой руки, Нимфадора, и садись к столу.

— Мама. Мама моя, милая мамочка! Как же я тебя люблю!

— Ты с ума сошла?! Что случилось?

— Ничего-ничего! Все в порядке, мам! Я ухожу, ужинайте, э-э-э… поминайте без меня. Вернее, я тоже помяну его, но не здесь. Есть еще один человек, понимаешь? Ему уж точно не с кем разделить поминальный ужин… Все. Целую. Пап, целую!

Она аппарировала так стремительно, что едва не упала, очутившись в скверике между очень удачно и близко растущими деревьями. "Площадь Гриммо, дом номер двенадцать, — шептала она, — площадь Гриммо, дом номер двенадцать…"

Почерневшая дверь уже показалась среди расступающихся соседних домов. Остановившись перед крыльцом, зачаровано следя за проявлением фамильного особняка Блэков, она гадала, здесь он, внутри, или уже ушел?

— Тонкс! Дора!

Ее будто кипятком окатило. Она обернулась и увидела, что он сидит неподалеку, забравшись на спинку скамейки. Ослепленная своей догадкой и желанием встречи, она пробежала мимо и даже не заметила его, ссутулившегося, в какой-то жуткой коричневой мантии…

— Ремус… — на большее у нее дыхания не хватило. — Ремус…

— Привет.

— Привет!

— А я тут был недалеко… Решил пройти мимо. Потом вот присел отдохнуть. А потом смотрю — кто-то призвал дом, пригляделся, думаю, ты это или не ты?..

— А это я!..

— Да… Как поживаешь, Дора?

Ей показалось, что он под Империо. Отсутствующий взгляд, немного замедленная, будто заторможенная речь…

— Хорошо, а ты? Как ты, Ремус?

Он поднял на нее глаза и она поняла, что он плакал. Вот так сидел тут и плакал. Взрослый мужик. Оборотень. Ремус Люпин. Отбросив к чертовой матери все сомнения, жалкие страхи, метания и приличия, она схватила его за воротник мантии и, рванув, прижала к себе. К груди, к сердцу. Чтобы он услышал, как оно кричит ему о любви! Чтобы он почувствовал, что ее огня хватит на них двоих! Чтобы он понял, наконец, что она его уже никогда не отпустит!

— Похоже, ты сломала мне нос… — гнусаво прошептал он.

Несколько минут спустя они уже сидели за столом в скудно освещенной столовой, она хлопотала с его носом, конечно, она его не сломала, просто прижала уж слишком сильно.

Кричер ворчал и возился в своем углу, проклиная незваных гостей на чем свет стоит. Повезло, что портрет миссис Блэк не проснулся от их возни, когда Тонкс, очутившись в прихожей, снова загремела этой чертовой подставкой для зонтов из ноги тролля.

— Ну, вот, так-то лучше. Хорошо еще нашлась мазь. Сюда, наверное, уже год никто не заглядывал... Ой, прости...

Она нежно провела ладонью по руке Ремуса, безвольно лежащей на столе.

— Я заходил сюда. Должен же был кто-то... Его вещи... Их немного, но... И потом, Мундунгус... Да. Такие дела.

— Давай помянем его, Ремус? Давай поговорим о нем. Расскажи мне, каким он был? Что я там его знала-то?.. А ведь наверняка у вас было много веселых похождений. А какими вы были в школе? Расскажи мне о вас?

— О нас?

— Ну да. Вот вы приехали в школу, распределились, а потом? Сразу стали друзьями?

— Нет, конечно нет. Часа два мы еще присматривались друг к другу. Во время ужина, — он наконец улыбнулся и эта улыбка словно сиянием отразилась и на ее лице.

— Погоди! Погоди, тут наверняка осталось вино. Или Огденский виски. Акцио!

Раздался звон и из разных уголков дома, тихо позвякивая, к столу стали слетаться бутылки с вином и виски...

— Ого! Нам двоим с этим и за всю жизнь не справится, — рассмеялась она.

— Пожалуй, — он одним коротким движением руки отменил действие притягивающих чар, — на чем остановимся? Вино или виски?

— Виски, — она решительно хлопнула ладошкой по столу, — думаю, что Сириус одобрил бы наше решение.

— Не сомневаюсь, — снова усмехнулся Ремус и, оставив на столе бутылку Огденского, отправил остальные по их местам.

— Давай переберемся отсюда наверх. Мне так не нравится здесь.

Решено было обосноваться в малой гостиной. В камине запалили пару толстенных поленьев, в буфете обнаружились кое-какие сласти, Ремус предложил было сходить в ближайшее кафе и купить какой-нибудь еды, но Тонкс не хотелось нарушать это неожиданно свалившееся на нее счастье — вечер наедине с любимым.

Слушая его рассказы, то полные радостных беззаботных воспоминаний, то горькие, с размышлениями о годах разлуки и уверенности в предательстве, она все глубже проникалась чувствами Ремуса, его любовью, его привязанностью. Ей уже не казалось странным его поведение за последний год, больше того, на мгновение представив себя на его месте, она поняла, что и сама бы вела себя точно так же.

Их дружба с Сириусом, их близость друг к другу, вновь обретенная вера запалили такой огонь чувств, что уход, а никак иначе Ремус не называл смерть Сириуса, так вот, его уход ошеломил, заставил забыться на мгновение, и пылающий огонь безудержно и бесконтрольно выжег душу Ремуса. Этих ярких чувств, этих искрящихся эмоций было слишком много для него одного. Непосильный груз одиночества лег на его плечи и буквально раздавил его.

— Я пыталась тебе помочь. Я столько раз хотела достучаться до тебя, я хотела, чтобы ты понял, услышал... Но ты был так занят жалостью к самому себе, так сосредоточенно расковыривал свои душевные раны, что... просто отказывался замечать мои старания.

— Прости, Дора. Наверное, я привык сам справляться со своими проблемами.

Ремус грустно покачал головой и уставился на танцующий в камине огонь.

— Но ведь ему ты позволял помогать тебе?

— О! Он никогда и не спрашивал, можно ему это сделать или нет.

Рассмеявшись воспоминаниям, Ремус положил под локоть подушку с кресла и устроился поудобнее.

— Значит, тебе этого не хватает? Я вполне могу перестать быть тактичной и сдержанной и со всем своим упорством окружить тебя такой заботой, о которой не слыхивал даже Сириус.

Она с упоением смотрела на то, как его губы стали влажными после глотка виски. Ей хотелось почувствовать его пальцы, изучающе скользящие по ее телу... Почти седой, с явными морщинками, обычный с виду мужчина... Но она чувствовала в нем что-то еще. Может, это его темный зверь проглядывал наружу, но было в Ремусе нечто такое, от чего у нее захватывало дух, и хотелось чего-то животного, яростного, безудержного, а грудь наполнялась горячей жаждой...

— С тобой все в порядке, Дора?

Очнувшись, она поняла, что все это время просто пялилась на Ремуса, сидя рядом на полу, с приоткрытым ртом; зрелище, наверное, было действительно шокирующее, потому что краем глаз она отметила, что ее волосы отросли до пояса и стали ярко-красными. Что творилось с ее лицом, она и вообразить боялась.

— У меня что-то не так с лицом? — Тонкс принялась ощупывать себя, проверяя, не выросли ли у нее случайно от такой демонической похоти рога.

— Нет, с лицом все в порядке. Просто мне показалось, что ты как-то уж совсем... Может быть нам стоит уже закругляться? Как у тебя с дежурством? Завтра на работу?

— Нет, завтра у меня выходной. Я только сегодня с утра сменилась.

— Потрясающе, все же твои способности, твои метаморфозы... Ты меняешься буквально на глазах.

— Да, иногда это удобно, а иногда я сама думаю — интересно, какая же я на самом деле? Вот какой бы ты хотел меня видеть?

— Не знаю.

— Ну, придумай, — Тонкс в нетерпении присела на колени перед Ремусом. — Просто говори мне, что менять.

— Нет, не нужно ничего менять, пусть все будет, как есть, — неуверенно запротестовал он.

— Знаешь, мы в школе часто играли перед сном с девчонками, они заказывали чей-нибудь образ, а я преображалась. Особенно смешно было сделать физиономию какого-нибудь певца! Сколько фальшивых колдографий ходило по школе! — она рассмеялась.

— А ты и... В смысле, тебе не важно, чье это лицо? То есть, я хотел сказать, ты же девушка...

— Ну да, но мужское лицо я тоже могу сделать. Правда оно будет немного... Нежнее, что ли? Ну, смотри!

Лицо Тонкс стало меняться, и уже через несколько секунд на Ремуса глядел Грозный глаз Грюм. Правда, без артефактной стекляшки в глазнице, но в остальном...

— Чего ты тут разлегся, Люпин? А ну, налей старому колченогому табурету выпивки! — голосом Тонкс сурово приказала голова Грюма.

Ремус был поражен.

— Это невероятно! А еще кого-нибудь?

— Пожалуйста! — после короткой метаморфозы белозубо оскалилась довольная проделкой чернокожая физиономия Кингсли. — Ну, как?

— Просто здорово! Еще!

— Еще? Вот, — и спустя мгновения на Ремуса грустно, но с любовью взирало его собственное лицо.

— Посмотри на себя со стороны. Это бывает очень полезно. — Тонкс села поудобнее и опустила взгляд. — Дай мне свою мантию.

Пребывая в некотором замешательстве, Ремус не посмел отказать. Он накинул мантию ей на плечи и сел напротив. Обхватив колени руками, перед ним сидел он сам. Седой, с явными морщинами, обыкновенный мужчина средних лет...

— Мне было очень плохо и тяжело весь последний год, — тихо сказала Тонкс его губами. — Мне казалось, что с уходом моего лучшего друга должен уйти и я. Мне казалось, что слишком большая роскошь остаться жить в то время, когда смерть забрала к себе лучшее, что у меня было. Мне хотелось уйти вслед за ним. Я не мог поверить в то, что снова остался один. Я не мог и не хотел признавать, что теперь буду встречаться со своим другом лишь во сне.

— Он мне ни разу не снился, — прошептал Ремус, — за целый год он ни разу не пришел ко мне. Даже во сне. Терзая воспоминаниями днем, он оставлял меня по ночам. Ох, пожалуй это звучит слишком поэтично и пафосно для кошмара. Но так оно и есть.

— А что бы ты хотел сказать ему?

— Сказать? Я бы просто хотел увидеть его глаза.

— Так смотри...

Подняв взгляд, Ремус увидел перед собой лицо своего друга. Не то, которое он видел в последние годы его жизни, а молодое, сияющее красотой и здоровьем, то, которое...

— Я люблю тебя, Ремус.

— Нет. Нет, не надо.

— Единственное, чего действительно не нужно — хоронить себя заживо. Посмотри на меня. Посмотри на него. Неужели ты думаешь, что его глаза смотрели бы на тебя с презрением за то, что ты еще жив? Неужели ты думаешь, что он хотел бы видеть тебя таким — несчастным, одиноким, поникшим... Неужели ты думаешь...

Он не дал ей договорить. Схватив ее за голову руками, он прижался губами к ее губам... Или к его губам... И, как бы поэтично и пафосно это не прозвучало, но мир для нее будто перестал существовать.

А потом она и сама не поняла, как оказалась там, в этом странном, но таком уютном кафе. Играла музыка, в окно струился мягкий солнечный свет, за окном в кадочке благоухали яркие разноцветные петунии.

— Ваш заказ, мадам!

Она резко повернулась на этот знакомый голос:

— Сириус, черт побери, Мерлиновы подштанники, что все это значит?!

Сириус действительно стоял перед ней, живой и здоровый, красивый и улыбающийся; на нем был передник, заляпанный каким-то соусом, а в руках он держал серебряное блюдо с крышкой.

— Это значит, что я с радостью проставляюсь! Ты ведь даже и не успела узнать, как я люблю принимать гостей, особенно таких...

— Каких таких? Да, что происходит, черт побери! Где Ремус?

— Ремус? Эм-м... Трудно сказать. Мы договаривались с ним встретиться, но в последний момент у меня поменялись планы, в конце концов, могут же у человека поменяться планы? Убирай локти со стола, Мерлин, ну что за воспитание! Вот, угощайся, девочка.

— Что это? — Тонкс приподняла крышку и увидела на блюде восхитительное ароматное кушанье.

— Карп. Всего лишь запеченный карп. Но зато по рецепту Лунатика. Ешь, не стесняйся. Только ради всего святого, не назови этого карпа каким-нибудь дурацким именем, ладно?

— Чего? — с набитым ртом спросила она, карп был действительно непередаваемо вкусный.

— Ничего, доедай и выметайся отсюда, мне еще цветы полить надо...

Больно, но смачно прикусив язык, Тонкс удивилась, ойкнула и... проснулась.

Она лежала, прижавшись к Ремусу, совершенно голая. Камин давно прогорел. За окном едва-едва угадывался рассвет. Поискав глазами одежду, она аккуратно, чтобы не разбудить Ремуса, выползла из-под его руки и потихоньку, на цыпочках, пошла к дивану, на котором в сумрачном свете комнаты виднелась ее мантия.

— Я надеюсь, ты встала не для того, чтобы бежать от меня? Может, я плохой любовник?

Ремус лежал на боку, подперев голову кулаком.

— Ты превосходный любовник! Я в этом ни разу не сомневалась, — улыбнулась Тонкс. — И, знаешь, мне снился Сириус. Будто он в каком-то кафе угощал меня запеченным карпом. По твоему рецепту. Представляешь?

— Вполне. Это как раз в его духе. Потому что я тоже видел его во сне.

Тонкс подошла к Ремусу и села перед ним.

— Что он тебе сказал?

— Ничего, просто я ждал его у пруда — у меня даже удочки с собой были! — а он не пришел. Вот и все.

— И все? — рассмеялась Тонкс.

— Да, и все, — улыбнулся Ремус.

Он решил, что не станет рассказывать Тонкс, что нашел на берегу записку, в которой рукой Сириуса было написано: «Иди обратно, я выловил для нее последнего карпа».