Человеческий зверинец (гет)

Все были согласны, что из Лисандра Найттигла получился превосходный швейцар. Высокий, крепкий, приятной наружности и неизменно молчаливый. Внешне, по крайней мере. Если бы кто-то смог проникнуть в его голову, то не нашел бы там ни одной внятной мысли, лишь пронзительные крики, эхом разносящиеся по пустым коридорам сознания. Руки Лисандра были постоянно вытянуты вперед, чтобы принимать верхнюю одежду прибывающих в Снейп-холл гостей (на самом деле это название произносили с усмешкой и исключительно шепотом, да и то только те Пожиратели, которым принадлежали еще более внушительные дома). Честно говоря, Найттигл заметно запылился, ведь в течение целого года он шевелился только в полночь, когда делал долгий захлебывающийся вздох. Но, к сожалению, Северус Снейп отказывался нанимать кого-либо для уборки, а сам был слишком занят, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.

Кроме того, все считали, что Северус Снейп безумен. Полезный и хитрый обладатель самых восхитительных игрушек, без всякого сомнения, выжил из ума. И дело было вовсе не в той жестокости, с которой он опаивал живой смертью и коллекционировал тех, кто прежде досаждал ему. Хотя, безусловно, это не свидетельствовало в пользу его нормальности. И не в той одержимости, с которой он постоянно вспоминал, как очевидно несправедливо отнеслись к нему Пожиратели во время своего разгульного триумфа. Дело было в том, что Снейп — и это не вызывало сомнений — никогда не бывал доволен результатами своего труда. В его коллекции была целая дюжина прекрасно сохранившихся, полностью подвижных тел любых форм и размеров, но Снейп и пальцем не тронул ни одно из них. Его друзья (точнее, знакомые — у Снейпа не было друзей) всегда могли воспользоваться любым экспонатом из его человеческого зверинца для получения любого вида извращенного удовольствия, которое только можно было вообразить, но никто и никогда не видел, чтобы Снейп хоть ненароком прикоснулся к одной из своих живых статуй. Выдвигались самые разные предположения о причинах такого воздержания, от правдоподобных (его не интересует секс) до смехотворных (он импотент и просто не слышал о существовании нужных зелий) и совершенно бредовых (у него есть девушка, которая не одобряет подобное). В конце концов, все пришли к простому выводу: Северус Снейп — сумасшедший.

И в каком-то смысле они были правы.

* * *

Я прекрасно осведомлен, что меня считают выжившим из ума. К счастью, мне глубоко безразлично чье-либо мнение. В любом случае, все ошибаются. По крайней мере, отчасти. Они считают, что я не получаю удовольствия от своей маленькой коллекции, потому что не вступаю с ними в физический контакт. Но как я могу? Пусть мои гости как угодно пользуются этими жалкими подобиями людей, но я никогда не унижусь до такого. Я выбрал этих людей (интересно, в них еще осталось что-то человеческое?) для моего зверинца по одной-единственной причине. Я хотел видеть, как они страдают.

Я ненавидел преподавание. Точка. Но некоторые студенты — тупоголовые болваны, идиоты, у которых все вечно валится из рук, и невыносимые наглецы — всегда особенно сильно выводили меня из себя. Хуже всех был Поттер. Как жаль, что я нашел его слишком поздно, когда его уже нельзя было превратить в живую статую — особое состояние, при котором тело может сколь угодно долго находиться в анабиозе. Обмен веществ почти прекращается, но при этом человек остается в полном сознании. К тому же ему не нужна еда или другой особый уход. Один вдох в день. Раз в неделю питательный раствор, если, конечно, я не забуду. Каждый месяц увлажнение слизистой глаза. Последнее я выяснил после неприятного случая с Агнесс Бернтикл. Я должен был догадаться о необходимости следить за их глазами, ведь теперь они моргают всего несколько раз в день, и поэтому их глаза пересыхают и слепнут. Агнесс полностью ослепла всего за два месяца. Вы когда-нибудь пробовали проникнуть в сознание слепого как крот человека? А если я не мог слышать ее мысли, то зачем она была мне нужна? Так что я пригласил ближний круг и разжег большой костер, пустив на растопку Агнесс.

Это был полезный урок. Я не смог услышать ее агонизирующие крики, потому что не продумал, к каким последствиям может привести мое новое заклинание. Теперь же стоит всего раз в месяц закапать зелье в глаза моих живых статуй, и они остаются для меня открытой книгой. А я могу заглядывать в их души и наблюдать за их мучениями. Я никогда не вспоминаю бесчисленные часы, проведенные мной в классной комнате, но, всматриваясь в глаза Реджины Мадбайн после того, как с ней развлеклась Беллатрикс, чувствую, что Реджина все же смогла в какой-то степени искупить свою вину за испорченные за годы учебы котлы. Она была такой нежной и чувствительной девочкой. Сейчас ей за тридцать, но она все так же по-детски плачет после встреч с Беллой — тонкий, жалобный стон, неслышный для остального мира. Только я могу их слышать, и только я решаю, хочу ли я их слышать. Просто чудесно.

Некоторые из них поначалу используют слова. Когда я проникаю в их сознание, они вопят «Помогите!» или умоляют «Прошу вас!». Это длится недолго. Как правило, не проходит и недели, как они теряют способность связно мыслить. Или быстрее — если их навещает Люциус. Однако он не приходил к моему последнему приобретению, и я не думаю, что когда-нибудь позволю ему дотронуться до нее. Она... другая. Большинство моих экспонатов было достаточно легко заполучить: оглушающее заклятье прямо на пороге дома и быстрая аппарация — вот и все, что требовалось, а дальше можно было создавать новую живую статую. Хотя мне все-таки приходилось самостоятельно разыскивать их. Только Гермиона Грейнджер пришла ко мне сама.

Идеи. Еще когда она была ребенком, ее ум постоянно занимали различные идеи, так что нет ничего удивительно в том, что, став взрослой, она опять пыталась спасти мир. Да, она повзрослела. Гермиона чудесно выглядела в тот вечер, когда подошла ко мне в «Кроп энд Фистл». Она даже угостила меня выпивкой. Конечно, на ней были маскировочные чары — ей слишком опасно появляться на публике, — но на меня они больше не действовали. Я всегда могу видеть, что скрыто под зачарованной кожей и искусственной плотью. Не помню точно, когда у меня появилась эта способность, кажется, где-то после войны. Точнее, после того проклятого змеиного укуса. Яд — сложная субстанция. Он никогда не покидает тело. Даже сейчас в моей крови течет яд. Меня до сих пор удивляет, что он смог вернуть меня к жизни. Что ему было не все равно. Полагаю, ему надо было, чтобы я умер, но он не собирался меня окончательно убивать. Впрочем, я отклонился от темы. Итак, я узнал ее в ту же секунду, как она подсела к столику. И она знала, что я узнал ее. Лишь снующие мимо нас шумные завсегдатаи паба ничего не замечали.

Она поставила передо мной пиво и улыбнулась. Ее настоящая улыбка была гораздо привлекательней, чем красные губы, выбранные ею для маскировки. Но я все равно не верил ей.

— Похоже, вы не отказались бы от компании.

Я глянул на нее и принюхался к пиву. Теперь я мог определять, применялась ли магия. Шрамы почти стоили этого. Запаха не было.

— Вы, должно быть, шутите.

— У меня есть комната поблизости.

Я усмехнулся, не отрываясь от стакана.

— Ни за что не поверю, что вы настолько отчаялись, чтобы снимать клиентов в пабе. Но даже если допустить, что вы могли так опуститься, — все равно не верю, что вы подошли бы ко мне.

— Пожалуйста, пойдемте со мной.

— Зачем?

— Мне нужна ваша помощь.

Сделав пару глотков, я согласился на ее предложение. Даже лучшие из сопротивления не были как следует организованы, так что я мог не бояться, что вдруг не справлюсь, если они неожиданно объявятся. У меня не было особых планов на вечер: ни зелья, за которым надо следить, ни срочных домашних дел. Она же, с другой стороны...

Я поднялся, с силой ухватил ее за руку и повел прочь из паба. Гермиона шла покорно, как ягненок. Словно могла доверять мне. Вскоре мы оказались в ее квартирке. Она была бедной, но опрятной. И — что важнее всего — она находилась в стороне от дороги и была хорошо скрыта защитными чарами. Никто не мог нам помешать.

В комнате почти не было мебели. Я неловко прислонился к закрытой двери. А Гермиона присела на кровать и неожиданно сделала нечто весьма странное. Она похлопала по соседней кровати, приглашая меня опуститься. Наши колени соприкоснулись, когда я сел.

— К чему все это, мисс Грейнджер?

Она пристально посмотрела на меня.

— Вернитесь к нам.

— Вернуться, мисс Грейнджер?

— Вы неглупый человек. И знаете, что сопротивление понесло тяжелые потери во время битвы. Кроме того, мы потеряли несколько человек в прошлом году. Сейчас нам пришлось затаиться, но если вы будете с нами, мы победим.

— И вы действительно верите, что я снова ввяжусь во все это?

— Я знаю вас, Северус Снейп. Раньше вы считали, что мы сражаемся за правое дело.

— Вы ничего не знаете.

— Я понимаю, почему вы выбрали победителей. Действительно, на самом деле понимаю. Но в глубине души вы хороший человек. И вы нужны нам. Сейчас — более чем когда-либо.

Она потянулась ко мне и прижала ладонь к груди, где билось мое сердце. А потом ее пальцы скользнули по шее, лаская изуродованную кожу. Ее прикосновение согревало, и там, где она дотрагивалась до меня, шрам с легким покалыванием начал исчезать. Я совсем забыл, как это, когда тебя исцеляют. Не просто возвращают к жизни, грубо вырывая из рук смерти слабую плоть, а исцеляют. Подобная близость была слишком непривычна. Я отвел ее руку в сторону.

— Думаете, что сможете заполучить меня с помощью пары вежливых фраз?

— Я могу помочь вам.

— И со мной, и с моими шрамами все в порядке, мисс Грейнджер.

— Я говорю не об этом.

Я почти неприлично близко наклонился к ней.

— И что вы можете мне предложить?

Она оттолкнула меня мягко, но уверенно.

— На самом деле вы не такой.

— Вы так думаете? — я снова приблизился. Ее рука напряглась.

— Да.

— Что ж, вы сами напросились.

Меня до сих пор удивляет, что она так легко позволила схватить себя. Я ткнул палочкой ей между ребер и прошипел «Ступефай» в ухо. Она осела в моих руках. Потом я сломал и сжег ее палочку и снял с комнаты защитные чары. Скучная работа, должен заметить. К тому же маленькая ведьма расставила ловушки. Под конец в моих волосах запуталась жгучая крапива, а на пальцах появились ожоги. Крайне неприятно. Но я справился. Гермиона все еще не могла двигаться, когда мы аппарировали, и начала приходить в себя, только когда мы приземлились в доброй сотне ярдов от моего дома. Я предпочитал сохранять безопасное расстояние до своего убежища — старые привычки нелегко менять. Она начала шевелиться, когда я нес ее в дом по хрустящему под ботинками гравию. Я положил ее на плиточный пол, закрыл и запечатал охранными заклинаниями дверь. Когда я обернулся, Гермионы не было.

У нее не получилось далеко уйти. И хотя она бежала так быстро, как могла, в доме царила темнота, а пол был влажным. Она поскользнулась на повороте и споткнулась об Эстель Аберхард, которая, помимо развлечения для моих гостей, служила оригинальной подставкой для ног. Гермиона зацепилась ногой за грудную клетку Эстель и эффектно рухнула на пол. Эстель повалилась на бок, ее правая рука вывернулась под отвратительно неестественным углом, и по искривленному предплечью стало ясно, что там сложный перелом. К тому же она так неудачно упала, что большая берцовая кость пропорола кожу. Гермиона попыталась подняться на ноги, но я ухватил ее за волосы и дернул к полу.

— Посмотрите, что вы натворили, неуклюжая девчонка.

Ее глаза расширились, но она справилась с собственным ужасом. Я поставил Эстель на ноги, хотя она заметно покачнулась на поврежденной ноге. Потом резко притянул к себе Гермиону так, что ее мягкая щека прижалась к моей щеке, и прошептал: «Легилименс!»

Не знаю, слышала ли она крики. Но я слышал. И упивался ими. Гермиона не была глупа. Надоедливая, раздражающая, до неприличия наивная идеалистка, но никак не идиотка. Она точно поняла, что происходило, когда я смотрел в остекленевшие глаза Эстель. И тогда же Гермиона поняла, какое ее ждет будущее. Я вздрогнул, по телу Гермионы тоже пошла дрожь. Не могу сказать, чего в ней было больше — страха или отвращения.

Мы еще какое-то время боролись на полу. Гермиона оказалась достойным противником, но не могла победить — в два раза меньше меня, к тому же без палочки. Я просто передавил ее сонную артерию, и она потеряла сознание. Потом отнес ее в лабораторию, осторожно опустил на стол, который создал специально для работы с живой смертью, поднес к ее губам фиал с первым зельем и помассировал изящную шею, чтобы она его проглотила. Пару мгновений спустя зелье начало действовать. Ее глаза распахнулись, а тело застыло. Это сложная часть. Первое зелье создано для того, чтобы лишать жизненных сил. Я видел, как в последний раз опустилась ее грудная клетка. Как остановилось ее сердце. Я видел, как она умерла.

Второе зелье — можете назвать его антидотом — должно быть добавлено ровно в то мгновенье, когда кажется, что смерть уже неминуема. Антидот возвращает к жизни разум и останавливает смерть тела. Тонкий момент. Хрупкий, как танец. Острый, как дуэль.

После того как зелья завершили свою работу, пришло время последних изменений. Важней всего дыхание. Представьте, каково это — задержать дыхание на сутки. Легкие буквально разрывает от невыносимого напряжения. Когда они наконец делают вдох, он получается громким и свистящим. Не самый приятный звук. Все мои статуи дышат одновременно. Не хочу, чтобы они вразнобой хрипели по коридорам. Вместо этого они вздыхают ровно в полночь. Новое начало нового дня.

Затем сердце. Один удар в неделю разносит холодную кровь по застывшим сосудам. Синхронизировать сердечный ритм нет необходимости. Удар не настолько громкий, чтобы причинять неудобство. Я не стал вмешиваться в работу сердца мисс Грейнджер.

Потом последовали другие, весьма утомительные, но уже не такие сложные манипуляции — приведение в порядок обмена веществ и выработки гормонов, настройка температуры тела, водного баланса и проверка на инфекционные заболевания. Закончив, я отошел к рабочему столу и смерил взглядом Гермиону Грейнджер. Она была полностью в моей власти. Рабыня. Даже меньше, чем рабыня. Собственное тело превратилось для нее в тюрьму. Я мог делать с ней все, что пожелаю.

Я чувствовал странную опустошенность, но смог взять себя в руки. Настало время моей любимой части. Первое проникновение в разум. Первые слова. Мои живые статуи потеряны, одиноки, напуганы, и я единственный, кто может их услышать.

Я передвинул ее на край стола и сам присел рядом. А потом навис над ней, уперев локти по обе стороны ее хрупкой фигуры, обхватил ладонями лицо и заглянул в глаза.

Сперва была тишина. Уже это было необычно. Ни криков, ни просьб. На одно удушающее мгновение мне показалось, что что-то пошло не так. Что она на самом деле умерла. Но ее кожа была теплой, а по щекам разливался мягкий румянец. Я еще раз проник в ее сознание и тихо позвал:

— Гермиона?

Спокойная уверенность, прозвучавшая в ее голосе, застала меня врасплох.

— Вы не хотите делать этого, Северус.

— До сих пор так уверены, мисс Грейнджер? Мне казалось, вы изменили свое мнение обо мне в свете последних событий.

— Теперь мисс Грейнджер? А что случилось с Гермионой? Только что была Гермиона.

Меня поразила ее наглость. Она была не в том положении, чтобы позволять себе подобное. Она могла только умолять меня о пощаде. Но потом я встревожился еще больше, когда ее голос раздался в моей голове.

— Вы либо отпустите меня, либо нет. И не имеет значения, о чем я буду вас умолять.

Я не произнес этого вслух. Она не должна была проникать в мой разум, а в ее нынешнем состоянии это тем более было невозможно. Но в то же время она оказалась в моей голове. Я вышвырнул ее из своего сознания. Когда я ушел, ее тело по-прежнему лежало на столе, мертвое для остального мира.

Я налил себе огневиски. «Она не будет так спокойна и уверена в себе утром. Все, что мне требуется, — немного времени. И, возможно, более творческий подход. Скоро она будет так же безумна, как и остальные. Ее крики будут особенно сладко звучать для моего слуха, потому что стоили большего труда», — уверял я себя, параллельно размышляя, что бы с ней теперь сделать.

С самого начала, с первой секунды, когда она подошла ко мне и ворвалась в мои мысли, я знал, что ей не место рядом с другими игрушками. Гермиона бросила мне вызов. Она не представляла опасности, для этого она была слишком слаба и неопытна. Но все же... я не хотел ее ни с кем делить. Куда же ее... Спальня? Немыслимо. Не хочу никого видеть в своих личных комнатах, и уж тем более там не место невыносимой всезнайке. Кладовая? Уже лучше, но не совсем то, что надо. Решение пришло внезапно. Великолепно. Не только идеальное место, но и возможность свести мисс Грейнджер с ума.

Я перебросил через плечо окоченевшее тело и направился в кабинет. Там аккуратно поставил ее на ноги, позаботившись, чтобы она стояла ровно. Ее руки я опустил вдоль тела. Она стояла, словно манекен, и ничто не выдавало существование в ее теле живого разума. Отступив на пару шагов, я с наслаждением полюбовался результатом. Гермиона Грейнджер стояла перед одним из самых впечатляющих собраний магических текстов в мире. Некоторые тома существовали в единственном экземпляре — в отличие от менее дальновидных сторонников Темного Лорда я попросил у него не деньги, рабов или власть, а часть захваченных трофеев. Перед Гермионой на расстоянии вытянутой руки находились настоящие сокровища... если бы только она могла дотянуться до них. Я нашел это весьма забавным.

Часы пробили полночь, и она со страшным захлебывающимся свистом втянула воздух. Затем снова наступила тишина. Я отправился в кровать, плотно закрыв за собой дверь кабинета.

Утром я проснулся отдохнувшим. По правде говоря, я напрочь забыл о Гермионе, пока, спустившись вниз, не наткнулся на упавшее тело Эстель. Надо было от нее избавиться. Живые статуи невозможно вылечить, пока они в таком состоянии. На них не действуют заклинания. Несмотря на умственную активность, их тела практически мертвы, поэтому на них больше не действует магия. А обмен веществ настолько медленный, что бесполезно поить их зельями. Можно попробовать наложить гипс, но полное разложение тканей — только вопрос времени. И запах... Конечно, их можно вылечить, если вернуть к жизни. Но всегда существует возможность, что они сбегут. Так что не вижу смысла тратить на это время. В общем, оставалось только уничтожить ее. Я отодвинул ее в угол — позже Фенрир с удовольствием с ней разберется — и отправился в кабинет выпить чаю.

Каждый день происходит то, чему сложно сразу найти объяснение, — это нормально. Меня не так-то легко вывести из себя странными случайностями. Но должен признать, что я всерьез разволновался, войдя в кабинет. Мисс Грейнджер по-прежнему как вкопанная стояла перед полками, вот только среди книг появилась брешь. А у ее ног лежал мой экземпляр «Темных зелий и эликсиров». Просто случайность. Наверняка треснула стена за полкой или за шкафом пробежала крыса. Ничего особенного. Я поднял книгу и поставил на место. Гермиона даже не шевельнулась. Естественно. Я решил выпить чай в гостиной.

Я снова забыл о ней, занятый в лаборатории с зельем, которое, как полагал Темный Лорд (стоит отметить, ошибочно), могло бы вернуть ему былую привлекательность. Я мог бы сразу сказать, что ничего не получится, но по опыту пришел к выводу, что с ним лучше не спорить. Особенно если я прав. Время словно утекало сквозь пальцы — никогда раньше у меня не было такого чувства. Оно то тянулось бесконечно долго, то неслось вскачь, но никогда не было постоянным. Мое внимание отвлек бой часов. Наступила полночь. По дому разнесся одновременный тяжелый вздох всех моих питомцев. Я как раз накладывал на бесполезное зелье заклинание стазиса, как вдруг почувствовал, как похолодел затылок. Могу поклясться, что мне не показалось, хотя это и было невозможно. За моей спиной отчетливо раздавалось чье-то легкое дыхание. Я бросился в кабинет. Она стояла на месте, все было в порядке — и ее непослушные кудри, и... Я снова запер дверь.

Не помню, что я делал в следующую полночь. Возможно, спал или пил, или просто слишком задумался и пропустил полночь. Но я бы точно заметил, если бы что-то пошло не так. Предыдущей ночью я всего лишь слышал скрип половицы, гуляющий по дому сквозняк или неожиданно сильный порыв ветра.

На третий день ее пребывания в моем кабинете я смог выделить немного времени, чтобы как следует заняться ею. Волдеморт остался недоволен зельем и довел это недовольство до моего сведения парой круциатусов. Мне казалось, что не я, а кто-то другой вместо меня надрывается криком, извиваясь на полу. Я решил навестить Гермиону. Она была на удивление теплой, когда я дотронулся до ее щеки. Возможно, в кабинете было теплее, чем в остальном доме. Я заглянул в ее застывшие глаза и тихо произнес: «Легилименс».

И опять меня встретило молчание. Но я не стал торопиться и твердо решил ничего не говорить первым. Через некоторое время в моем сознании ясно прозвучал ее голос:

— Сильно болит?

Я не понял, о чем она:

— Что болит?

— Ваша шея. Укус.

— Лучше бы вы волновались о себе, глупая девчонка. Не то сами узнаете, что такое боль.

— Вы не правы, Северус. Выслушайте меня. Вы думаете, что яд дал вам особые преимущества, но вы ошибаетесь. Он свел вас с ума, поймал в ловушку. Я могу помочь вам.

Я хмыкнул:

— Может, подпорка для дверей... Или вешалка для пальто. Или даже замена подставки для ног, которую вы испортили. Но в любом случае, в вашем нынешнем состоянии вы мало чем можете мне помочь. Кстати, вы могли бы стать моей музыкальной шкатулкой, будете вопить какой-нибудь милый мотивчик, когда я буду ломать вам пальцы.

— Думаете, это позволит вам почувствовать себя лучше?

— Давайте проверим.

Ее палец сломался с отчетливым хрустом, словно сухая ветка. Она застонала, но не стала кричать. Я оставил ее до вечера. Той ночью я никак не мог заснуть. И наконец провалившись в забытье, во сне слышал хруст и треск ломающихся костей.

К концу второй недели я понял, что завел привычку проводить с ней вечера. Я садился у огня с бокалом и смотрел на ее макушку. Еще читал вслух и размышлял, слышит ли она меня. В тот вечер я проник в ее разум и спросил:

— Ваш палец болит?

— Да.

— А ведь вы могли бы меня обмануть.

— Не вижу смысла. Вы узнаете, если я солгу. Кроме того, если я буду обманывать вас в мелочах, вы не поверите мне, когда речь пойдет о чем-то важном.

— Снова пытаетесь спасти меня, мисс Грейнджер? — не удержался я от язвительно вопроса. — Хотите сделать из меня один из своих проектов?

— Нет. Но вы очень многое значите для нашего дела. Вы даже не представляете, насколько важны.

— Пустая лесть вам не поможет, дорогая моя.

— Не пустая, Северус. Вы просто пока не можете понять, о чем я.

— А теперь вы оскорбляете мои умственные способности. Кроме того, вы больше не можете быть частью вашего дела, Гермиона. Неодушевленные объекты не могу принимать ту или иную сторону.

Тогда она вздохнула, и в этом вздохе было столько усталости, что мне стало ее почти жаль. Вот только когда она заговорила, ее голос звучал печально, но уверенно.

— Знаете, я ведь наблюдала за вами. Уважала вас. Вы были мне не безразличны. Северус, мне так жаль. Я надеялась, что смогу убедить вас помочь нам. Хочу, чтобы вы знали, чтобы ни произошло дальше, мне жаль.

Вот оно. Сумасшествие. Не крики, мольбы или стенания, как у остальных. Особый аромат ее безумия. Она извинялась передо мной, даже запертая в собственном медленно умирающем теле. Правда, удовольствие, которое я получил, оказалось не столь ярким, как я надеялся.

В таком состоянии я оставил ее на прошлой неделе. Теперь настало время для очередного визита.

Открываю дверь и сразу замечаю что-то непонятное на ее левом запястье. Подхожу ближе и понимаю, что это глубокая рваная рана. Внутри меня поднимается страх. Что это? Ее покусали крысы? Какие-то насекомые? У меня перехватывает дыхание, когда я обращаю внимание на ее правую руку. Кончики пальцев испачканы в крови.

Ее жизни пока ничто не угрожает, потребуются недели, чтобы умереть от потери крови. Но мне все равно не по себе. Она не должна двигаться, не говоря уже о том, чтобы причинять себе вред. Я оставил ее всего на пару дней, возможно, на три или четыре. Сейчас дни сливаются для меня в одну серую массу, но я точно могу сказать, что с того момента, как я навещал ее в последний раз, не могло пройти много времени.

Создаю заклинанием толстую костяную иглу и тонкую красную ленту. Сшиваю кожу и затягиваю на конце аккуратный бант. Теперь рана не разойдется. По ленте расплывается темное-красное пятно.

Проникаю в сознание Гермионы. Она заговаривает первой.

— Это не сможет полностью остановить кровотечение.

— Мне этого и не надо, дорогая моя. Того, что я сделал, хватит, чтобы вы продержались до моей смерти. А так как у меня нет потомков, которые могли бы мне наследовать...

— Вы не можете держать меня так вечно. Осталось уже недолго.

Я смеюсь.

— Глупые слова от дверной подпорки.

Мой смех обрывается, когда она чуть приоткрывает губы и громко втягивает воздух. Я отшатываюсь в сторону. На часах нет и десяти вечера. Она не должна дышать в это время. Слишком рано. Лента на ее запястье потемнела от крови, потяжелевшие концы свисают вдоль ладони.

Быстро выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь. Я почти убежден, что это какой-то дурной сон, обман зрения, внезапная игра воображения. Хожу взад и вперед по коридору и пытаюсь осознать увиденное. Наконец из кабинета раздается тихий свистящий звук. Прикладываю ухо к двери и прислушиваюсь. Постепенно, через бесконечно долгое время, звук обретает форму. Мое имя. Она зовет меня.

Не понимаю, что происходит. Ни малейшей догадки, как она могла преодолеть мою власть. Пусть та и была не слишком велика. Собираюсь с силами и распахиваю дверь. Гермиона больше не стоит лицом к книжным полкам, а медленно волоча ноги приближается ко мне. Она моргает. Я поднимаю палочку и во весь голос кричу: «Авада Кедавра!» Я жду, что из палочки вырвется зеленый луч, и Гермиона рухнет на пол безжизненной куклой, но ничего не происходит. Проклятье не действует на нее. В глубине сознания спокойный голос объясняет, что ее тело и так все равно что мертвое, и поэтому его нельзя убить. Но я его не слушаю. Снова и снова выкрикиваю проклятье. Она все ближе. Я пячусь назад, спотыкаюсь и падаю. Гермиона ускоряет шаг и уже через мгновение возвышается надо мной. В ее глазах разгорается прежний свет. Она выглядит так же, как в пабе. Прекрасная. Пугающая. Она наклоняется, берет меня за руку и говорит:

— Мне жаль, Северус.

И оглушает меня заклинанием даже без помощи палочки.

* * *

Прихожу в себя и словно оказываюсь под водой. Мне нужен воздух, легкие сдавливает, но я не могу сделать ни вздоха. Запястья и лодыжки стянуты путами. Я хочу кричать. Но потом чувствую, как мое лицо гладит нежная мягкая рука, и спрашиваю себя, не сошел ли я с ума.

— В определенном смысле — да, — она слышит мои мысли, даже когда я не в состоянии их озвучить. — Но на самом деле все намного сложнее.

Она продолжает гладить мою шею, под кончиками ее пальцев грубый рубец исчезает, оставляя гладкую кожу. Я пытаюсь дотянуться до ее разума.

— Гермиона?

— Все дело в магическом яде. Мы так мало знаем о нем.

— О чем вы говорите?

— Это из-за него вы стали таким, Северус. Нагини. В ней была часть его души. И теперь эта часть перешла к вам.

— О ком вы?

— О Волдеморте, конечно. Часть его души перешла к вам с ядом Нагини. Ее яд как будто послужил... основой зелья. Северус, вы не никогда не спрашивали себя, почему он вернул вас?

Я начинаю понимать о чем она говорит, но никак не могу решиться ответить ей.

— Теперь вы хоркрукс. Его последний хоркрукс. Понимаете, почему вы так важны для нас?

Я бы кивнул, если бы мог.

— Все те люди, которых вы удерживали как... Не думаю, что вы пошли бы на это, если бы не он. Возможно, я ошибаюсь. Но мне хочется думать, что я права.

Она убирает пальцы с моей шеи, и я понимаю, что мне не хватает ее прикосновений. Зато теперь шрам исчез. Словно ничего и не было. Чувствую, как подступают слезы, но глаза остаются сухими. Это больно.

— Я не знаю.

Она сжимает мою руку, но я не могу сжать ее руку в ответ.

— Еще я бы хотела, чтобы вы согласились на это по доброй воле.

В горле стоит ком:

— Вы не хотите этого делать.

— Вы правы, Северус, не хочу. Но придется.

Она склоняется надо мной, кладет руку мне на сердце и шепчет:

— Авада Кедавра.

Что-то внутри взрывается. А потом наступает темнота.

* * *

Судорожно глотаю воздух. Первый глубокий вздох, и тело пронзает болью. Не понимаю, где я. В постели. В бедной, но опрятной комнате. Пытаюсь подняться, но меня удерживает на подушках чья-то рука. Женская рука.

— Отдыхайте.

Вздрагиваю от облегчения, услышав ее голос.

— Я жив, — глупая констатация факта, но так я хотя бы понимаю, что вернулся.

— Да, — столь же бессмысленный, но от этого не менее желанный ответ.

— Темный Лорд?

— Мертв. И на этот раз, надеюсь, навсегда.

Она подходит ближе, и я морщусь, увидев рваный шрам на ее запястье.

— Гермиона, мне очень жаль.

Она кивает.

В первый раз за последний год ничто не застилает мой разум. А в голове всего один голос. Мой голос. И я с трудом выношу его, потому что он задает слишком сложный вопрос. Как так получилось, что простой ребенок мог всю жизнь прожить с частицей души Волдеморта и при этом остаться человеком, а я за считанные месяцы превратился в чудовище?

Она понимает, о чем я думаю, и гладит мой лоб.

— Не думайте сейчас об этом, Северус. Отдохните.

Я мягко накрываю ее руку своей.

— Вы сказали, что хотите помочь мне.

— Верно.

— Как думаете, у вас получится?

Она долго смотрит на меня, прежде чем ответить. Ее взгляд устремляется на тысячу миль вдаль, и я точно знаю, что она вспоминает время, проведенное в моем доме, под моей властью, в окружении измученных мною душ.

А потом она говорит:

— Я бы хотела попробовать.