Северный ветер (джен)

Утрата смысла жизни — основная проблема современного общества, все остальные проблемы из нее проистекают.

В. Франкл

Холодно. Над крышами Лондона дремлют серо-стальные тучи. Ветхие дома бедно украшены облезлыми еловыми ветками. Жизнь неподвижно застыла в ожидании нового — тысяча девятьсот двадцать седьмого — года. Пронизывающий насквозь дождь мешается со снегом, будто Бог там, наверху, не может определиться, что ему более по нраву. Мелкие капли висят в воздухе, словно в надежде затормозить своё падение и никогда-никогда не опускаться в мутную чёрно-коричневую жижу, хлюпающую под ногами редких в вечернее время прохожих. Северный ветер словно задался целью передать чванливым лайми[1] всю нелюбовь гордых шотландских парней — лениво пошевеливая ветви деревьев, он выжидает удобного момента, а затем безжалостно отвешивает усталому путнику хлёсткую пощёчину, царапая кожу и залепляя глаза мокрым снегом.

Проклятый ехидный ветер мешает уснуть. Резкие порывы раз за разом отбрасывают назад мягко подкрадывающийся пьяный сон, заставляя его испуганно отступить. Но минуту-другую спустя дремота вновь маленькими шажками пробирается в сознание, наполняя его липким стылым туманом. Элиас чувствует, как громадный, безликий и чёрный мир вытягивает из него последние капли тепла, взамен щедро наделяя прохладной апатией.

Холод приносят бездомный ветер и влажные снежинки. Он исходит и от равнодушных или презрительных взглядов прохожих, старательно обходящих дурно пахнущего субъекта, привалившегося к забору. И от резких, до костей продирающих звуков большого города. От воспоминаний об умерших родных и разорившейся год назад ферме. Но холоднее всего Элиасу от безразличия. Оно давно уже сковало его внутренний мир своими ледяными оковами, мешая жить и барахтаться, бесстрастно убивая любую попытку рвануться куда-то и начать всё с нуля простым вопросом — «А зачем?».

Он не знает ответа на этот вопрос, вот и сползает сейчас неторопливо по кованой ограде, вынуждая людей брезгливо морщиться и обходить себя, ступая на проезжую часть. Поудобней уткнув лицо в прижатые к груди колени и прикрыв его с боков руками, бродяга, наконец, теряется среди мельтешащих под закрытыми веками видений. Где-то здесь до сих пор жив сгинувший в Трансваале отец, в чью честь его назвали; а на их ферме светит ласковое августовское солнце.

* * *

Проснулся мужчина от резких, надсадных, каркающих звуков у себя над ухом. Заполошно вскинувшись спросонья, пытаясь преодолеть слабость и ломоту в негнущихся конечностях, Элиас чуть не сбил наземь беременную женщину. Судорожно вцепившись в железный прут ограды, она сотрясалась от ужасного кашля. Узкое лицо матово белело в темноте.

Мысленно ругаясь, на чём свет стоит и борясь с накатывающей дурнотой, Элиас осторожно закинул безвольную тонкую руку себе на плечо, и, шатаясь, повёл женщину в обход ограды. Она пыталась протестовать, но не успевала набрать в лёгкие достаточно воздуха из-за очередного приступа. Элиас не обращал на её потуги внимания. Прекрасно зная, что в это время ворота всегда закрыты, он обходил ограду в противоположном от них направлении. Пару месяцев назад какой-то напившийся кретин ухитрился врезаться в её угол на одной из этих новомодных вонючих безлошадных карет. И теперь там красовалась здоровенная дырень.

Первым пробравшись сквозь неё на территорию приюта, Элиас практически втащил женщину внутрь и поволок на себе к крыльцу. Алкоголь ещё не выветрился полностью, поэтому дальнейшее он воспринимал, словно глядя со стороны. Вот он остервенело лупит по двери приюта ногой, вот бранится с сонной миссис Коул, разбуженной посреди «дежурства», вот затаскивает примолкшую барышню в спасительное тепло. Только в тусклом свете ночника получилось хоть немного её рассмотреть.

Бледное, некрасивое лицо, сутулая и тощая фигура, судорожно вцепившиеся в стену руки с обломанными ногтями. На правой — три параллельные царапины, словно от кошачьих когтей. Непригляднее женщин Элиас не видал. Но вдруг безжизненные тёмные глаза словно бы осветились изнутри озорной искрой. Переведя дух после очередного приступа кашля, женщина приблизилась, осторожно ступая, и, чуть привстав на цыпочки, коснулась щеки своего провожатого влажными губами. После чего позволила ворчащей миссис Коул увести себя наверх.

Некоторое время Элиас продолжал бездумно смотреть на опустевшую лестницу, затем недоверчиво хмыкнул и провёл по щеке рукой. В свете ночника красные разводы на пальцах казались чёрными.

* * *

Весь следующий день Элиас провёл, как в тумане. Забившись в какой-то сарай и закутавшись поплотнее в рваную куртку, раз за разом вспоминал произошедшее. Ему было плевать на ту страшную бабу — это он понимал чётко. Но всё же… что-то изменилось. Пьяница в который раз прикоснулся к щеке рукой и задумчиво поскрёб свалявшиеся волосы на затылке. Нужно сходить в приют Вула ещё раз и проверить — он начал приподниматься со служившего лежанкой сундука. Хотя… сегодня он устал и мучим похмельем — сегодня лучше отдохнуть и набраться сил. Никуда она из того приюта не денется. Вирджиния Коул, хотя она и старая жадная сука, не выставит роженицу в новогодний холод. Согретый этими умозаключениями, он уснул, улыбаясь.

Он снова на своей ферме и, забравшись вопреки материнскому неодобрению на высокую ветку старой яблони, сидит там, удобно устроившись, и с удовольствием грызёт спелый красный плод, золотящийся в солнечном свете. Элиас так увлекается, разглядывая яблоко, вдыхая его ни с чем несравнимый аромат, что когда вновь оглядывается по сторонам, стоит уже глубокая ночь.

Осторожно придерживаясь рукой за ствол, он спускается с ветки и идёт к дому. Залитые лунным светом деревья кажутся гротескными статуями. Вот мать, согнувшаяся под тяжестью вдовьей доли, из-за её плеча выглядывает сестра, отправившаяся за океан за лучшей жизнью и сгинувшая безвестно, а в отдалении чернеет мощный и кряжистый силуэт отца. Шуршание ветра в листве складывается в едва различимые слова. Воздушный поток ускоряется и холодеет, а с ним всё слышнее перешёптывание ушедших. Пьяница зябко ёжится, стирая с лица ледяные капли. Глаза начинает щипать — наверное, это снежинки летят всё гуще, вынуждают закрыться левой рукой. Буран срывает с яблонь листья, свистит в ветвях, дополняя речи призраков тихим плачем. Что-то сильно холодит правую ладонь. Скосив глаза, Элиас вместо недоеденного яблока видит в руке разбитый красный шарик, какими украшают Рождественское Дерево. Голоса мёртвых уже оглушительно воют в ушах, то ли проклиная, то ли стремясь о чём-то предупредить...

Элиас стряхивает мёрзлые невесомые стекляшки и недоуменно хмурится. В лунном свете кровавые потёки на пальцах кажутся чёрными.

* * *

Проснувшись, мужчина первым делом подумал о приюте. Вчерашняя знакомая не шла из головы. Хотелось немедленно пойти в Вулу и... И чего он нюни распустил? Что он там делать будет, в том приюте? Ему больше нечего предложить... Резко поднявшись, Элиас энергично помахал руками, разгоняя кровь и выдыхая громадные облака пара. Выпрямив спину и одёрнув куртку, он заложил руки в карманы и натянул материю так, чтобы дыры прикрылись складками ткани и не пропускали пронизывающий ветер и зашагал в сторону пристаней на Темзе.

Удача явно благоволила ему. Почти сразу договорился о найме с владельцем одной из барж — тридцать первого декабря не очень много желающих таскать на себе тяжеленные ящики. Даже умудрился выбить аванс и плотно перекусить на него. Видимо, старательность работника приглянулась торговцу, чем иначе объяснить «премию» в виде бутылки крепкой домашней настойки? Пьяница не стал её открывать — ему и так было тепло.

Приближаясь к приюту Вула и пониже наклоняя голову от ветра, Элиас репетировал речь, которой будет убеждать «эту ведьму Коул» в том, что настойка ему нужна не для пьянства, а чтобы делать компрессы и растирания той страшиле. Он заранее улыбался, предвкушая гримасу удивления на сухоньком личике смотрительницы.

Обойдя стоящую перед высоким крыльцом гужевую подводу, он вынужден был остановиться, пропуская выходящую из дверей процессию. А затем ему и вовсе расхотелось куда-то идти. Два пожилых мужика с аккуратностью и синхронностью, выдающими годы практики, осторожно спускались вниз по обледенелым ступенькам. Непростое дело, если в руках носилки, накрытые тонкой простынёй. Взгляд Элиаса намертво прикипел к тонкой руке с обломанными ногтями, свешивающейся из-под бывшей когда-то белой материи. На обратной стороне кисти чернели три параллельные полосы, так похожие на след удара кошачьих когтей.

Судорожно сорвав с бутыли крышку, Элиас приложился к ней, закашлялся, затем скривился и сплюнул. Во рту была горечь гнилых и забродивших яблок. Помотав головой, послал проклятие на голову щедрого торгаша и отпил ещё. Медленно развернулся и побрёл прочь. Ему было очень холодно…

[1] Сленг. Лайми — житель Великобритании, преимущественно южных областей; «англичанин».