Жить дальше (джен)

Драко с того берега Английского канала не уставал повторять, что ему жаль. Париж ужасен в это время года, писал он, ледяной ветер и дождь, бесконечные газетные колонки и долгие, долгие вечера в старом доме на Рю де ла Тампль, в мрачном кривом переулке, где тени по ночам превращались в темные фигуры в плащах и масках и вынуждали искать общества матери или соседских барышень. Старшему Малфою становилось все хуже, а неграмотные французские целители только разводили руками и говорили, что болезнь «месье» вызвана «величайшим потрясением» и излечится сама собой.

Новая жизнь для Малфоев начиналась нелегко, но, по крайней мере, местные власти не выдавали беглых преступников английскому правосудию.

Хотя о чем это он, спохватывался Драко, ему, Винсенту, наверняка сейчас приходится гораздо хуже, и дальше следовало это его вечное «мне безумно жаль, старик».

До войны они никогда друг друга так не называли.

Винсент перестал читать и окинул взглядом то, что осталось от его прежней жизни, от Высоких сводов. От дома сохранился только каркас — ни штор, ни мебели, ни карнизов, все кое-как упаковано и погружено в уменьшенном виде в дорожный чемодан. Мать как-то заметила, что там, куда они отправятся, им вряд ли понадобятся золоченые садовые статуэтки, и Винсент ее понимал. Все, что имело смысл в жизни «до» — коллекция постеров квиддичных игроков или тот же «Нимбус», мантии из дорогого шелка — все казалось ненужной чепухой.

Ожоги все еще давали о себе знать. Иногда во сне он видел адское пламя, стеллажи Выручай-комнаты и то, как Поттер хватает Драко за руку, и думал, что Поттеру, возможно, теперь тоже было очень жаль.

— В этой повязке ты выглядишь таинственно, как средневековый пират.

Миллисент, кузина Винсента, постаралась улыбнуться, чтобы подбодрить его, а потом тоже долго смотрела на дом, странно щурясь, хотя солнца в тот день на горизонте не было. Она приехала проводить Крэббов и вспоминала, как пушистый снег окутывал поместье в Рождество, и как однажды она проснулась в комнате для гостей и пила какао, завернувшись в плед, и видела, как мать и миссис Крэбб гуляют в саду, обнявшись, такие похожие, что Миллисент впервые поверила, что они сестры, а она и Винсент — кузин и кузина, а это место — Высокие своды — их родовое гнездо.

— Вон там, — буркнул Винсент, показывая на подъездную аллею.

Незнакомая пара, мужчина и женщина, смотрели сквозь витые прутья ограды, а маленькая золотоволосая девочка от нетерпения вертелась на месте, прижимая к груди куклу.

— Новые владельцы? — переспросила Миллисент.

Высокие своды прощались с Крэббами дождем и ветром.

* * *

Мать молчала, пока они допивали сладкий эль в таверне на Косой аллее. Поезд уходил только через два с половиной часа, а добраться до Кингс-Кросса не займет и пяти минут, так что они тянули время.

— Ты изменился, Винсент, — сказала Миллисент задумчиво.

В лице у нее не было ни кровинки — просто широкий белый круг теста с соломенного цвета косами по бокам и огромным розовым ртом посередине. Похожа на ту, другую, только из плоти.

Тысячу лет назад.

Когда Поттер протянул Драко руку, а метла будто застонала под их весом, но все-таки сорвалась с места и понеслась вперед, словно на другой конец света, к крошечному прямоугольнику двери, за которым спасение и жизнь. Последнее, что видел Винсент — это спину человека, который теперь, в новой жизни, называл его «старик», а тогда и не подумал оглянуться.

В последние секунды вспоминались странные вещи — звон колокольчика в Высоких сводах, серебряные блюда за огромным столом и домовой эльф Нильс, старый и дрожащий, с покрытыми пигментными пятнами руками. А потом — мутная непрозрачная гладь Черного озера в ясный весенний день, блестящие на солнце капли, мягкий, убаюкивающий плеск.

И вдруг что-то случилось, запахло тиной и озерной водой, и Винсент захлебывался, чувствовал вкус глины на губах, а Миллисент или ее дух вел его к поверхности, к кругу света над головой.

— Аппарировал в Черное озеро, — глупо хихикала она, — или нет, постой, тебя тоже смыли в женском туалете?

Теперь стало понятно, что это всего-навсего Плакса Миртл. В сумерках ее силуэт светился, как серебряные нити на вышивке миссис Малфой, и она и правда была похожа на Миллисент, только, перестав смеяться, бросила на него тяжелый, неодобрительный взгляд, какой Винсент у кузины ни разу не видел.

— Слизеринец, — процедила она, словно вынося приговор, и воинственно выпятила грудь.

Темная громада замка стояла безмолвная и неподвижная, словно лес перед грозой. Винсент не знал, что происходило в Хогвартсе, но был уверен, что возвращаться туда совсем не хочет, и какое-то мгновение просто дышал, радуясь, что может это делать, и что наступающая ночь пахнет так сладко — травами и застойной озерной водой.

Потом он увидел, что взгляд Миртл изменился, отразил странную внутреннюю борьбу.

Винсент чувствовал только правую половину лица.

С тех пор он так и проживал один день за другим, словно оставил какую-то часть себя — в буквальном смысле тоже — в горящей Выручай-комнате, и не верил всем, кто говорил, что им жаль. Вот Миртл было не жаль, и в этом была жестокая правда.

Они все заслужили это, верещала под ухом она. Она не виновата в том, что навеки осталась жить в туалете школы, а вот он, Винсент, виноват в том, что с ним случилось, и нет, она не будет его жалеть.

Сложив руки на груди, она вызывающе сверкала глазами из-под очков.

— Каждый день в школе я думала, что проживаю худший день своей жизни. Но хуже оказалось потом, понимаешь? Теперь каждый день я думаю, что могла что-то изменить, могла не ходить в тот туалет, чтобы поплакать, и все, понимаешь, все сложилось бы по-другому.

Винсент понимал. Может, впервые в жизни понимал все те проповеди, которыми сдобрял Дамблдор рождественские ужины, понимал, почему плакала мать после полуночных разговоров с отцом и почему мама Миллисент оборвала с ними связь после того, как началась война.

И вот он сидел в таверне на Косой аллее, с матерью и Миллисент, и был благодарен за то, что жив и все еще может что-то изменить.

До поезда оставалось пара часов, и они заказали еще по кружке пива, а потом взялись за руки и долго сидели в молчании, прислушиваясь к гомону голосов в зале. Жизнь кипела вокруг них, и не было смысла оглядываться назад.

Нужно было жить дальше.