Несуществовавшие войны (джен)

дети смотрели на седого стрелка.

он никогда не промахивался.

он всегда попадал в цель.

но они глядели на него.

но их глаза были как нежность.

и он выстрелил мимо.

…солнце взошло над миром.

Диана Юхта "BELLUM"

Вот, Олежка, мы командиры. У каждого по роте. Сегодня решающий бой. Мы сидим в засадах. Каждый на своей стороне поля. Со мной Сеня и Святыч. Буйка упорхнула к тебе. Вдруг первый выстрел. Снайпер снял тебя. Я теперь вдова; наши мальчики вливают мне в глотку спирт, чтобы очнулась. Два твоих зама начинают сраться меж собой — им важнее их регалии, чем мир и покой. Буя достаёт браунинг из кобуры, пристреливает этих сук. Ведёт роту в атаку. Буе четырнадцать лет. Святыч чувствует её лучше меня — всё-таки они двойняшки, а я просто мать. Корректируем действия на пару. Сенька за моего личного связного — Валю сняли тоже.

Очнулась в госпитале. Боги, ну почему так больно?! Каждый раз как при первом ранении.

Я — вдова. Мне всегда шёл чёрный. Увезу детей в Лондон — нас туда пустят, да и русская школа хорошая там. Как и хотели с Олежкой сделать после войны.

Только Олежка не дожил.

* * *

Уже год как нет Олежи. Боги, всего лишь год?! Но я умудрилась в омут с головой.

Бар. Стул. Ты, милый, на нём. Разговор с барменом ни о чём.

Я — на другом конце стойки. Молчаливое виски кручу меж дрожащих ладоней. Сижу, пожираю глазами. Молю о взмахе ресниц.

Ты не помнишь меня, ты был слишком пьян. Я не знаю твоего имени, впрочем как и имён остальных. Номера в телефоне забиваю по ощущению рук. Мне бессмысленна и непонятна эта тяга — мне ведь пятый десяток практически вышел. Но я бегу, я хочу, я желаю немного любви, щемящей пьяной ласки, повтора которой уже не найти — тебя погребли во Вьетнаме. Там было смердно. Там была война. И наши дети, седея, смеются и, сродни Халку, злы постоянно.

Ты не ждёшь, ты покоишься с миром, там, во Вьетнаме, удобряя тропическую почву прахом. Но я внезапно чувствую взгляд. Долгожданный взмах ресниц, миг узнаванья. Я, оказывается, была ещё пьянее тебя, мнимый вьюноша, мой сослуживец. А вдруг и любовь случится опять? Подобно нам умеют любить лишь люди, выкарабкавшиеся из окопов войны, сохранившие память и, главное, здравые мысли.

* * *

Святыч вернулся из школы с красивым фингалом под глазом. Подрался с одноклассником-ирландцем из-за сестры. Хотя Буя сама была виновата. Ну вот зачем светить наградной ножик в канун Дня Победы, а? На нашей стороне не у многих были старшие родичи. Или сами были.

Боги, почему на этой войне дети стали такими взрослыми? Их ведь столько сбежало из тыла к родителям на поле боя, что хватило даже не на один отряд. Из детей. "Два типа: до 14 и от 14". И уже не младые дети получают похоронки о ещё нестарых родителях, а эти самые родители получают груз 200.

Нет, ну зачем Буя потащила с собой нож?! Не могла простой походный взять? Им тоже хорошо колышки для палатки затачивать. Вот возьму и не пущу в поход с классом! Хотя этих партизанов сложно куда-то не пустить. Сбегут. Как из плена сбегали.

* * *

Серое небо, серые панельки. Детская площадка с недавним ремонтом: качели и карусель не скрипят, всё облупившееся закрашено очередным слоем масляной краски. На карусели примостилась уставшая девушка. У неё уже нет сил крутить саму себя. Нога её безжизненно свисает с деревянного настила карусели, голова уронена на руки.

У девушки не детское лицо. Девушка — мать, жена. И офицер. Тяжело вернуться в дом к родителям, улыбаться, паковать чемоданы и не говорить, что с перрона ты на войну. Муж через сутки туда же: за эти сутки нужно будет пристроить детей. Гражданским знать о войне не положено, поэтому детей не оставишь в сердце страны, придётся везти туда, на границу.

— Мадам, окончен маскарад!

— Мадам, совсем не будет рад!

— Мадам, герцог уже запер ворота.

— Мадам, нет-нет, это ведь не грим, эти раны — от последней войны.

— Да-да, мадам, это дети войны. Нет, мадам, о них заботится государство.

— Мадам, просто платите вовремя налоги.

* * *

Дети войны, с до сих пор не зажившими ранами двухмесячной давности, с удивлением наблюдали эту картину: шикарную женщину, пьяную до безобразия, ведёт слуга в ливрее с вроде как запрещённым нынче золотым шитьём. Дети недоумевают о том, что ещё существует бомонд (они когда-то слышали это слово от классной дамы в своей будапештской школе), что шикарные женщины пьют.

А дети хотят жрать. Именно жрать — по-другому это чувство голода последних трёх лет уже, увы, не назвать.

* * *

Война пришла, война ушла,

Остались дети.

Дети, способные вынести страну в вышину лазурного стекла.

Дети, неспособные более пускать кровь до конца.

Дети, способные сдвинуть моря, становятся заложниками жадных чинов.

* * *

Ожоги на телах домов скрывают детские чумазые тела. Самый старший пацанёнок — ему что-то около трёх пятёрок лет — смолит подобранный с земли бычок.

Они забывают свои имена, откликаясь уже только на позывные. Они не знают, ждут ли их дома, жив ли там хоть кто-то.

* * *

Эти трогательные дети войны росли в атмосфере Утопии. Они были всерьёз убеждены, что всё идеально, что атмосфера всеобщего счастия будет вечна, что счастье есть величина постоянная и бесконечная.

* * *

В замке на горе празднуют окончание войны офицеры и прочие, выше рангом. Снова бал. В войну их было много: для власть имущих балы стали универсальной переговорной.

Вся прислуга сегодня из "Ангелов", боевых шлюх. Это были целые армии, со своим внутренним уставом, своими рядовыми и офицерами, своими машинами для убийств и разведчиками. Рядовые разносят шампанское, офицеры охраняют зал, машины и разведчики улыбаются и пытаются выбить своим армиям достойное спокойное существование.

* * *

Шут наёмного убийцы имеет стеклянный глаз. Это маленький глобус. Шут смотрит на мир карим глазом и глобусом. Мир смотрит на мир. Какая ирония.

Шут умеет ходить только на двух конечностях: правой руке и левой ноге. Нос его, увы, не выдерживает.

Хозяин смотрит на это с лёгкой ленцой и уже привычным уважением: Шут был его командиром в последней войне олигархии.

Шуту отрезали конечности ножницы, прикреплённые к новому слову военной техники — большому пузатому паровому уродцу на шарнирных ножках.

Шут старого помещика уже дряхл, как и его Хозяин. Они уже давно как братья-близнецы: заканчивают фразы друг за другом и умеют общаться лишь глазами.

Хозяин — из старой аристократии. Пусть и из ветви бастарда, но всё же. В новом мире это стало важно. Потомки друидов не на шутку озаботились политикой, да и русский император оказался не такой уж рохлей, как думалось многим. Ну смог же мужик не потерять такой прибыльный бизнес? Смог. Молодец. И инженеры у него молодцы. Но Шуту всё-таки жаль свои руки и ноги.