Грань (гет)

Странная, неестественная поза, пожалуй, слишком неестественная для живого человека. Но нет, не сегодня. Она снова восстаёт с того света, каждое чёртово утро. Ей, как и всегда, нужна минута, чтобы успокоиться, чтобы понять, что её кошмар позади.

Потому что кошмары снятся ей каждую ночь. Она тысячи раз переживает войну, битву, которую видела лишь из узкого окна подземелья, отчего она казалась ещё страшнее, возвращение домой, когда она поняла, что родителей больше нет. Те жуткие интервью, когда у неё спрашивали, каково это, оказаться на неправильной стороне.

Она слишком хорошо знала, каково это. После войны её мир перевернулся — всё, что было важным для неё, рухнуло, всё, во что она верила, оказалось ложью. Раньше она чувствовала себя защищённой своими школьными друзьями, но в новом мире неожиданно оказалась совсем одна.

А в новом мире не любили таких, как она. Она и её теперь уже бывшие друзья — злыдни, идиоты, которые посмели издеваться над Избранным, над Героем. Из хищников они превратились в жертв. Они опозорили честь своего факультета, опозорили свои семьи, опозорили свои идеалы. Где они сейчас?

Крэбб и Гойл вне закона. Запрещённые зелья, кражи, разбойничество. Теодор, несмотря на то, что он всегда был осторожен в суждениях, женился на девушке, к которой не питает никаких чувств, потому что его любимая вышла замуж за «правильного» гриффиндорца. Блейзу было труднее всех смириться с «новыми порядками», и он не нашёл ничего лучше, чем уйти в маггловский мир. В последний раз Панси слышала, что он работает барменом в дешёвой забегаловке. Но это так, ради развлечения, — ему досталось нехилое наследство от матери, в отличии от Панси, наследство которой по нелепой ошибке отошло дальним родственникам.

Но она находит в себе силы вставать по утрам, как и они. Они все учатся жить заново. Но учёба даётся Паркинсон слишком тяжело.

Она старательно вглядывается в надписи на коробочках, чтобы не перепутать аспирин со снотворным. Делая это, она не может не поймать себя на мысли, что таблеток в её жизни стало слишком много.

Встав с постели, она видит на подоконнике «Ежедневный пророк». Пора бы уже прекратить подписку на него, но она просто не может не зачитываться судьбами других людей. Судьбами тех, у кого всё сложилось хорошо, и тех, у кого не очень. Ей хочется прожить как можно больше чужих жизней только для того, чтобы хоть ненадолго отвлечься от своей.

Но, пожалуй, не сегодня. «Поздравляем: ведьма года по версии Ежедневного Пророка Астория Гринграсс вышла замуж! Её избранником стал Драко Малфой, сотрудник Визенгамота».

Она вчитывается в строчки, и не может понять, почему её словно съедает изнутри.

Драко не остался в таких слабаках, как они с Блейзом. Драко пошёл дальше — приспособился к изменениям, нашёл себе работу (да и какую — в Визенгамоте), стал довольно-таки популярной личностью в магическом мире, периодически появляясь на обложках журналов вроде «КолдоМода» или «Ведьмин вестник». Интересно, сколько ему пришлось отдать журналистам, чтобы те не копошили вопросики о его грязном прошлом? Смог ли он оттереть Чёрную Метку?

Ах да, Панси ведь даже не узнает ответы на эти вопросы. Ведь её не пригласили на свадьбу, как и, наверняка, пьяницу Забини или обедневшего Нотта. Не осознавая причин, Панси чувствует сильную боль и слёзы, бегущие по сухим щекам.

Они все разбежались в разные стороны. Кто-то под иглу, кто-то в дешёвые бары, кто-то в безвыходную депрессию, а кто-то — на обложку «Ведьмополитена» и под венец с «ведьмой года». Она не могла сказать, что зла на то, что он счастлив с Асторией, но и сказать, что искренне рада их свадьбе, тоже не могла.

И что было бы, если бы всё было наоборот? Их бы вряд ли напечатали в «Ежедневном пророке». И на их свадьбе бы не было элиты общества. Она бы постеснялась приходить на свадьбу с вовсе не родовитой невестой, и уж точно не «ведьмой года». А так, они с Асторией хорошо подходят друг другу — светловолосые, красивые, светские.

Между Панси и Драко было много чего за эти годы. С самых первых курсов она влюбилась в него, уже тогда жестокого и холодного, на самом деле не способного на чувства. Он пользовался ею, каждый раз отбрасывая, словно использованную салфетку, и каждый раз возвращаясь, сухо бросая нечто несуразное, что казалось ей большим, чем самое страстное признание в любви. На старших курсов в отношениях с Драко она познала разочарование — ни для кого не было секретом, что его от неё тошнит, а ей, как и любой девочке, хотелось «взаимно и по-настоящему». И да, она не отрицает, она пыталась построить отношения со множеством парней. А он бил её, называл шлюхой и мразью, потому что никому не нравится, когда в твои игрушки играет кто-то ещё. Он всегда издевался над ней, потому что Панси была единственной, на ком он мог по-настоящему отыграться — кому он мог причинять страдания без ущерба.

Она, наверное, ещё не скоро сможет избавиться от этого мазохизма, жуткого мазохизма, инстинкта, выработанного им. Блейз ведь пытался вернуть её к жизни, но ответом ему были лишь пустые глаза, которые не видят ничего, кроме воспоминаний.

У неё нет жизни, но она есть у тех, кто изображён на следующей странице Пророка.

"Гарри Поттер и его семья открывают тайны счастливой жизни: эксклюзивно в Пророке!"

Ей неинтересна статья, она смотрит лишь на колдографии. Вот сам Избранный, которого она ненавидела всю школьную жизнь, потому что так сказал Драко, рядом его рыжая жена Джиневра, кажется, беременная, Рональд Уизли, про которого они когда-то пели унизительную песню, его жена Гермиона Грейнджер, которую они всю жизнь называли паршивой грязнокровкой и ровняли с грязью. Те, кто для Панси всю жизнь были отбросами, стали сливками магического мира — им подражали, на них равнялись, в них наряжались на Хэллоуин. Они счастливы, и у них есть всё, о чём они только могли мечтать.

В то время как у Панси не осталось ничего, кроме смятых простыней, кошмаров по ночам и утреннего аспирина.

Когда Панси устроилась на работу в «Дырявый котёл», она надеялась, что это поможет ей отвлечься. К тому же, она больше не могла игнорировать счета с космическими для её кошелька цифрами, которые буквально сыпались из её почтового ящика.

Она не ожидала, что её коллегой станет её бывший однокурсник. Вернее, как сказать, коллегой — хозяйка была явно в ней неуверенна, а потому посчитала нужным попросить бармена присмотреть за новой официанткой.

Панси знала, что вызовет у него не больше отвращения. И ей было противно от самой себя. Как же ей иногда хотелось уехать в другую страну, взять другое имя или просто стереть память о ней всем, кто её когда-то знал! Но сейчас она стоит перед Финниганом, который смотрит на неё с пренебрежением.

— Здравствуй, Паркинсон, — хмыкает он. — Тебе экскурсию проводить или сама освоишься?

Он знает, что лучше с ней не связываться. Глупая, невыносимая стерва, противная хамка и просто слизеринское дерьмо. Он слишком хорошо помнит школьные годы. Но он не может избавиться от мысли, что эта Панси выглядит скорее отчаявшейся, чем озлобленной.

— Сама, — коротко отвечает она и уходит. Не съязвив, не ругнувшись, как старый пират, не изощрившись в оскорблении собеседника.

Она довольно быстро освоилась, и старательно разносила на подносах сливочное пиво. Правда, иногда Шеймус ловил её на том, что она слишком уходила в себя и пропускала мимо ушей то, что заказывал посетитель. Но он почему-то считал нужным сказать ей об этом, когда она проходила мимо барной стойки.

На вторую неделю он даже вытягивал её на короткие разговорчики, когда в пабе было совсем немного посетителей. Он почему-то не разглядел и осадка той Паркинсон, которую он знал в школьные годы — эта Панси казалась ему безжизненной, пустой, а её слабая улыбка вызывала скорее жалость, чем желание улыбнуться в ответ.

Тем не менее, Шеймус как-то по-особенному относился к ней. Он провожал её взглядом куда чаще, чем других официанток в пабе, и почему-то считал своей обязанностью защищать её от неприятностей. Для себя он объяснял это так: «Ну видно, и так натерпелась, ещё и с работы вылетит». Из её коротких, обрывистых фраз он узнал, что ситуация с деньгами у неё незавидная, чего он вовсе не ожидал от чистокровной волшебницы.

Да и у самого Шеймуса ситуация была не лучше. Он оказался в пабе благодаря Невиллу, чья жена является его владелицей. Он работал барменом, хотя бармен из него, признаться, был никудышный, и Ханна тихо вырывала из книги отзывов длинные жалобы на отстойное сливочное пиво, — она слишком сочувствовала Финнигану, чтобы выставить его из заведения.

Одним днём Шеймус неожиданно даже для себя вызвался проводить Паркинсон до дома. Она жила слишком далеко от «Дырявого котла» для того, чтобы у них не завязалась длинная беседа. И он был удивлён.

Шеймус неожиданно обнаружил, что у него и этой странной девушки с мешками под глазами удивительно много общего. И они оба очень потеряны в жизни. И оба нуждаются в поддержке.

Так уж получилось, что он зашёл на чай, потому что они шли довольно долго, и Панси посчитала неприличным оставлять человека без пищи столь долгое время. Как выяснилось, этим чайным пакетикам было уже около полутора лет. В её квартире было довольно пыльно, но не грязно, и почему-то не уходило ощущение, что там никто не жил.

Он помнит лишь то, как он рассказывал о своей жизни, белый стол и белые стулья, зелёные пустые глаза и тёмные волосы Панси, дешёвый и безвкусный чай, который уже, впрочем, никого не волновал.

А потом было слишком поздно, чтобы уходить, и Панси предложила ему остаться.

Он проснулся с мыслью, что нужно было навести порядок. И он имел в виду не квартиру Панси.

Панси было страшно. Панси было невероятно страшно. С тех пор, как она встречается с Шеймусом, чувство вины ненадолго отпустило её.

Но она понимала, что должна встретиться лицом к лицу со своим страхом. И это произойдёт меньше, чем через минуту. Она слишком сильно сжимает руку Финнигана, и тот успокаивающе гладит её по голове, ничего не говоря, потому что хозяева за дверью могут их услышать.

Дверь отворяется, и первое, что видит Панси, это улыбающееся лицо Джиневры Уизли. Автоматически оглядев её с головы до ног, Паркинсон замечает огромный живот. Нет, не может же она вынашивать ребёнка настолько долго? Но детский плач на заднем плане намекает на то, что ребёнок уже второй.

— Привет, — восклицает Джинни, странно растянув последний слог. — Вы — последние, проходите, — договаривает она, остановившись взглядом на Панси, и её улыбка сходит на нет. В её глазах виднеется недоверие, и это заставляет Панси несколько стыдливо опустить голову, когда хозяйка дома отворачивается и бежит в кухню.

В конце концов, Паркинсон сама на это подписалась.

Она решила нарочно подольше покопаться в прихожей, чтобы незаметно проскользнуть вслед за Шеймусом. Она слышит, как его старые друзья радуются его приезду. Радовались ли её бывшие друзья столь же искренне её появлению когда-либо? Она не уверена. Она медленно заходит в столовую, и всё затихает.

Вот она и здесь, лицом к лицу с теми, кого она большую часть своей жизни считала ничтожествами. Лицом к лицу с теми, кто вполне себе вправе теперь считать ничтожеством её. С теми, кто вправе сейчас выгнать её из этого дома, в котором не место таким, как она.

И она готова к этому. Но они не произносят ни слова. Просто не знают, что должны сказать в этой ситуации, слишком хорошо относятся к Шеймусу, чтобы сказать, что на самом деле думают или же слишком вежливы для этого.

Шеймус решает взять ситуацию в свои руки и, взяв дрожащую Панси за руку, представляет её: — Это Панси, моя девушка. Наша свадьба через месяц.

Сам того не понимая, он сделал ситуацию ещё хуже. Молчание, зависшее в комнате, тягучим киселем висело в воздухе, и никто не знал, как его нарушить.

— Поздравляю, — наконец выдала Луна Скамандер, одарив Панси рукопожатием. Эта милая девушка Паркинсон очень понравилась, гораздо больше Джиневры, которой, пожалуй, только маска во всё лицо помогла бы скрыть её явно отрицательное отношение к гостье.

— Да, поздравляем, — нашёлся и сам Гарри Поттер, немного растерявшись. Когда Панси подняла на него робкий, несмелый взгляд, он улыбнулся чуть смущённой, но одобрительной улыбкой. И тогда Панси, наверное, впервые по-настоящему поняла, почему его считают величайшим человеком своего времени. Он смог простить её, действительно простить, человека, который причинил ему столько неприятностей, который всячески издевался над ним.

Избранный был куда выше этого, куда выше чем она, Панси, а потому она нашла в себе силы улыбнуться ему в ответ. Эта улыбка была той улыбкой, которую Шеймус отмечал в первые месяцы их знакомства, — невесёлая, безжизненная, слабая, но всё-таки улыбка.

— Поздравляем, — присоединились Невилл Лонгботтом и его жена Ханна. Они были знакомы с Панси (взрослой Панси) уже довольно давно, и были в курсе их с Шеймусом отношений, а потому отнеслись к объявлению Шеймуса довольно спокойно.

И вроде бы всё было отлично, куда лучше, чем Панси могла себе представить, но её заставил чуть подскочить на стуле резкий стук увесистого кулака по столу. Это был Дин Томас, лучший друг её жениха, которого она часто видела на колдографиях.

— Ты серьёзно, идиот? — закричал он, глядя на Шеймуса. — Вы все серьёзно, чёрт подери? Вы поздравляете этого придурка с тем, что он женится на бывшей подстилке Малфоя? Гарри, она издевалась над тобой и над всеми нами тогда, мерзкая слизеринская сука! Вы поздравляете его с этим? Вы улыбаетесь ей?

У него была истерика, а Паркинсон была на грани её. Разреветься в пух и прах ей помешало то, что вокруг всё начало твориться слишком быстро.

Мгновенно подскочивший Шеймус, даже не доставший палочки в порыве гнева, такого дикого гнева, что, казалось, он готов сломать пополам этот толстый дубовый стол. Гарри Поттер, который резко выхватил палочку, имеющий вид более, чем грозный. Больше всех разозлённая — неожиданно — Джинни, которая, несмотря на свою неприязнь к Панси, была более чем поражена речью Дина, поскольку считала, что никто не заслуживал такого отношения.

— Дин, какого… — начал Гарри, но ему пришлось повременить со своей фразой — нешуточная драка между Дином и Шеймусом требовала того, чтобы их разняли, а одного Невилла для этого не хватало.

Панси тихо плакала, но ни у кого в тот момент не было времени на неё. Да, вот он, человек из её кошмаров. Она — ошибка, ей суждено напиваться в баре, вроде тех, в которых тусуется Блейз, потому что она сделала неправильный выбор и попала на неправильный факультет. Наконец уловив подходящий момент, она выбежала из дома Поттеров и аппарировала.

Прошло довольно много времени, прежде чем Шеймуса и Дина смогли разнять. Надо сказать, Дин пострадал куда больше. Вырвавшись из рук Невилла, Дин вскрикнул: «Вы все рехнулись!» и аппарировал.

Ужин можно было считать испорченным. Шеймус сквозь зубы извинился перед Гарри и Джинни (но на самом деле в нём не было ни грамма раскаяния) и аппарировал, как ему казалось, вслед за Панси.

Гарри не знал, что делать с побитой посудой, расстроенными гостями и неожиданно угасшей атмосферой праздника.

Он чокнулся, точно чокнулся. Каждое утро он просыпается от того, что она зовёт его. Но она не зовёт.

Ему мерещится, что она стоит за его спиной, но каждый раз исчезает, стоит ему повернуться. Ему мерещится, что она тихо плачет в пустой ванне, как это бывало раньше. Ему мерещится, что с кухни пахнет дешёвым чаем в пакетиках, который она почему-то полюбила после знакомства с ним. Ему мерещится, что она всё ещё рядом, хотя на самом деле — нет.

Её просто нет, и его иногда посещает мысль, существовала ли она вообще.

Но нет. Разорванная в мелкие клочья колдография, на которой когда-то были два лучших друга. Хаотично разбросанные таблетки на тумбочке возле кровати. Слишком многое здесь напоминало ему о ней.

В тот вечер он думал, что она аппарировала домой. Он надеялся застать её в пустой ванне, на кровати, укутанной в мятую простынь, на диване, в неестественной позе пытающейся согреться. Но её не было нигде.

У неё не осталось родственников, кроме тёти Лорейн из Австралии, но, пожалуй, махнуть в Сидней было бы слишком безумно. Даже для неё.

Ему негде было искать, и ему приходилось сходить с ума от бессилия. Он уже давно работал в Мунго, но эта работа не приносила ему ни капли удовольствия. Он словно вечно ходил по кругу.

Ему писал Гарри, множество раз извинялся, что так получилось, но разве от этого легче? Он навёл справки в Аврорате и даже Министерстве, но они ни к чему не привели. Джинни писала о том, что Дин — кретин (она была куда прямолинейнее своего мужа), и просила Шеймуса не переживать так сильно из-за этого. Она с гордостью писала о том, что родила второго ребёнка.

Он по возможности дружелюбно отвечал на все письма, но, наверное, недостаточно дружелюбно, чтобы создать иллюзию, что у него действительно всё хорошо.

Его свадьба должна была быть месяц назад.

* * *

Она спит, и ей ничего не снится, потому что она в который раз напилась настолько, что совершенно отключилась. Она не видит, как Блейз подходит к её раскладушке, и не чувствует, как он гладит её по волосам. В этом нет ничего романтичного, и он просто надеется, что она найдёт в себе силы вернуться обратно. И он не знает, куда это — обратно, в реальный мир или в свою квартиру.

У этого мира была своя магия: алкоголь, громкая музыка, танцы, короткие юбки и девушки-танцовщицы, лишённые даже их. Блейз как-то старался поддерживать её здесь, но он не мог оградить её от алкоголизма. Если он запрещал ей, она ждала, пока он уснёт, и пила. В какой-то момент он перестал противиться. Он слишком хорошо знал, каково это.

Она жила тут уже два месяца. Весна приходила в этот маленький город, март уже вовсю торжествовал, но она всё ещё жила тем днём. Днём, когда она поняла, что её место — здесь, среди голых красоток, среди шлака, отбросов общества, которым она и являлась.

Она старалась не думать о Шеймусе, потому что отрезала для себя пути отступления. Она верила, что не нужна ему. Верила, что без неё ему будет лучше. Что он найдёт себе ту, которая будет соответствовать ожиданиям.

Но одной глубокой ночью чей-то силуэт в клубе на секунду показался ей смутно знакомым. Она тут же выкинула у себя из головы мысли об этом, потому что это касалось тех тем, о которых она зареклась не думать.

Он застал её одной за столиком в углу, в футболке с явно мужского плеча, в юбке, в которой она была в тот день, с растрёпанными волосами и пустыми глазами, с бутылкой в руке, топающей босой ногой в такт громкой рэп-музыке.

Он подошёл, подхватил её на руки и, не став ничего объяснять, аппарировал.

— Ты… нашёл… меня… через… Блейза… Не… надо…— икая, запинаясь, говорила ему она, но он уже ничего не слышал.

Он аккуратно уложил её на кровать и накрыл одеялом, которое он почему-то ещё не убрал в шкаф.

Ему казалось, что она уже давно медленно сходит с ума. Начиная с её пустых глаз, заканчивая ночными кошмарами.

Но он любил её, любил, а любовь, как известна, бывает слепа к подобным вещам.

Ей казалось, что когда она встретила Шеймуса, всё в её жизни обещало пойти к лучшему. И это была гнуснейшая из ошибок, которые она допускала за свою жизнь. Нет, она любила его, но она всегда будет портить ему репутацию, гнусное клеймо, мерзкая слизеринка, Чёрная Метка на его бледной руке.

Она разрушила его жизнь. Он потерял лучшего друга, в какой-то степени — всех остальных своих друзей. Они никогда не смогут больше ему доверять полностью, потому что его жена — мерзавка Паркинсон. Она никогда не забудет ту улыбку, которая сошла с лица Джиневры Поттер, тот взгляд, полный ненависти, которым смотрел на неё Дин Томас.

Она не хотела для него такого будущего. Она не могла жить со своим прошлым, которое всегда будет значить больше, чем её новообретённые идеалы.

Её прошлое — мерзкая слизеринская девчонка, которая гадила Избранному в годы его учёбы. Подстилка Малфоя, да, спасибо, Дин, отлично подметил. Шлюшка. Тварь.

Кто ты на самом деле, Панси Паркинсон? Были ли в тебе силы измениться?

Она опустела. Жизнь, которой она была полна в юношеские годы, покинула её, оставив после себя лишь картонную коробку.

Её болотно-зелёные глаза, которые когда-то несли столько эмоций и могли выражать всю гамму чувств, которую она испытывала, странно потеряли былой блеск.

Она персонаж книги, которого потеряли на последних страницах. Он не обрёл своей судьбы, и бродит по жизни в поисках чего-то, что сможет его утешить.

Для неё этим утешением стал Шеймус. Он с лёгкостью мог бы поместиться в её пустоту внутри, и он сделала это. Но она живой мертвец, бродящий по земле, и с ней лучше было бы не связываться.

Он сделал это. Он принёс жертву. Ценой доверия своих друзей он обрёл зеленоглазую пустышку без цели в жизни. Он не пожалел, но она — да.

Она пожалела, что посмела вторгнуться в жизнь этого человека и сделать её ужасной. Пожалела, что не предотвратила того, что случилось. Пожалела, что теперь среди них он навсегда останется чужим. Пожалела, что когда-то устроилась в «Дырявый котёл».

Пожалуй, она стала человеком, который живёт исключительно прошлым. Её снова и снова мучили кошмары. Она стала живым призраком, пережитком прошлого, упавшей в полки книгой и унесённой ветром пылинкой.

В ней больше не теплилась жизнь, она с каждым днём всё больше ощущала себя трупом, ошибкой вселенной, лишним кусочком мозайки, которому больше нет места среди живых.

Она обезумела. Она не видит больше смысла.

Щелчок аппарации. Холодный пол, бледная девушка, обёрнутая мятой простыней, блестящие осколки, когда-то бывшие вазой, лужа крови на полу, берущая начало из исхудавшей руки.

Крик.