Яблочный зефир (гет)

В «Норе» всегда пахло яблоками.

Спелые фрукты этого растения украшали собой вид из окна комнаты, в которой каждое лето жила Гермиона.

Яблоками близнецы играли в квиддич; забрасывали гномов; таскали в огромных сумках на кухню, где заботливая миссис Уизли тут же брала в обиход сочные фрукты.

Вазочка с яблоками всегда стояла на столе, и Гермиона, каждый раз проходя мимо, вдыхала этот аромат, чувствуя, как от удовольствия подгибаются пальчики на ногах.

На шестом курсе Грейнджер узнала, что один из запахов её амортенции — яблоки. Яблочный зефир, которым Молли любила радовать домочадцев.

И сейчас, наслаждаясь последними летними днями на веранде восстановленной «Норы» и сжимая в руках уже выученное наизусть письмо с назначением Грейндже на должность старосты, Гермиона вдыхала любимый, ставший таким родным аромат, наблюдая за полоской бледно-розовых облаков, украшающих небосклон.

Школа.

Она снова возвращалась в тихую гавань — уголок волшебства и уроков; обманчиво-строгая МакГонагалл; бесконечные проделки близнецов Уизли; кричащий Пивз; согревающие душу вечера у камина, где Рон будет снова и снова побеждать в волшебные шахматы; любимые походы в Хогсмид; стакан тёплого сливочного пива и огромный ковш хорошего настроения.

Да, это определенно то, что нужно после изнурительной и страшной войны.

Немного детства.

Пергамент с назначением легонько покалывал пальцы, а лучи заходящего солнца приятно щекотали кожу.

До слуха доносились журливое ворчание Молли — столы, вынесенные на улицу, кружили в воздухе вокруг «Норы», что никак не радовало хозяйку с парящим остывающим пудингом позади.

Близнецы со смешками и шутливым переругиванием всё-таки опустили столы и, убегая от веника, направленного на них разгневанной Молли, забежали в дом, где сразу послышался возмущенный голос Рона.

«Нора».

Место, где Гермиона, наверное, смогла бы провести всю свою жизнь.

Уизли.

Люди, ставшие Грейнджер второй семьей.

Перо, до этого выводившее рукой Гермионы причудливые узоры на пергаменте, завертелось в другом направлении, выводя аккуратным почерком буквы, постепенно складывающиеся в слова.

Я люблю Уизли.

Грейнджер улыбнулась и, положив бумагу в карман платья, направилась к уже накрытому столу.

Её ждал последний вечер перед поездкой в Хогвартс.

Накрытый праздничный стол, старые ножки которого шатались от ветра, радовал изобилием и легким скрипом, который, почему-то, очень успокаивал Гермиону.

Ветер трепал непослушную шевелюру, и ей постоянно приходилось заправлять за уши своенравные каштановые локоны, забавно подпрыгивающие в такт её движениям.

Десерт, поданный немногим позже, заставил Грейнджер зажмуриться от удовольствия, когда лакомство оказалось у неё во рту.

Яблочный зефир.

Она не удержалась и, прикрыв и без того слипающиеся глаза, — было довольно поздно — стала рассасывать лёгкий и нежный кусочек «облака».

Ей всегда казалось, что в зефире есть что-то волшебное.

Невольно открыв правый глаз, — Гермионе показалось, что кто-то пристально за ней наблюдает, — она наткнулась на искрящиеся весельем голубые глаза, обладатель которых не преминул сказать что-то по поводу увиденного.

— Слипнется, — бросил ей Фред, — она было уверена, что это он — и Гермиона только махнула рукой, продолжив наслаждаться любимым лакомством.

В такие моменты её не трогало абсолютно ничего.

Она была так спокойна и наивно, по-детски счастлива, что наслаждалась каждой секундой этого дивного вечера.

До неё, словно через стекло, доносилось любовное ворчание Молли, накладывающей Гарри в тарелку намного больше, чем парень мог съесть; грубый, словно гром, хохот приехавшего проводить родственников в их последнее путешествие в Хогвартс Чарли, нудное разглагольствование Перси, который что-то увлечённо рассказывал отцу; смешки близнецов над красным как помидор Роном; спор Джинни и Билла, обсуждающих последний матч какой-то команды по квиддичу, и шум листьев яблони, под ветвями которой собралось всё рыжее семейство.

Поэтому она слегка вздрогнула, когда кто-то позвал ее.

— Гермиона, милая, уже поздно, — ворковала Молли, и Грейнджер, улыбнувшись этой восхитительной женщине, спрыгнула с высокого для неё стула.

Порыв ветра подхватил края пышной юбки, и та взлетела, оголяя ноги намного выше колена.

Кто-то из близнецов присвистнул — хорошо, что Молли уже упорхала на кухню — и легко рассмеялся, помогая красной Гермионе поправить задравшуюся юбку, которая никак не хотела принимать прежний вид.

— Да не вертись ты, — услышала она ласково-снисходительный голос стоящего позади Джоржда. — Дай мне побыть джентльменом и помочь в разрешении казуса милой даме.

Грейнджер вспыхнула, когда почувствовала, как Джордж случайно — определенно случайно — прикоснулся к бедру, проводя рукой вверх.

— Всё, — примирительно сообщил Уизли, и Гермиона повернулась, замечая его заинтересованный взгляд.

— Спокойной ночи, — добавил Джордж, и донельзя смущённая Гермиона кивнула, уходя — сбегая — к себе в комнату.

Поспешно сбежавшая с места происшествия Грейнджер не увидела, как Джордж, разворачивая уроненный Грейнджер кусочек пергамента, сначала хмурится, а потом, несколько раз пробегая взглядом по одной-единственной строчке, улыбается, поспешно засовывая бумажку в карман.

Я люблю Уизли.

Гермиона, прикрывая руками пунцовые щеки, мигом взлетела по лестнице и громко хлопнула дверью, когда оказалась — она была уверена — вне досягаемости ни одного из проказников близнецов Уизли.

Щёки всё ещё предательски пылали, и Грейнджер вжалась в прохладную стену, надеясь, что это остудит полыхающий внутри неё пожар.

Кожа бедра горела, и Гермиона, казалось, всё ещё чувствовала лёгкое поглаживание шершавой ладони.

Она выровняла сбившееся дыхание, поправила несуществующие складки на юбке, убрала мешающие волосы в хвост и уже хотела спуститься вниз, дабы помочь Молли с уборкой столов, как дверь снова распахнулась, и на пороге появилась жутко взволнованная и, как ранее Гермиона, красная Джинни.

— Гермиона! — пискнула подруга, бросаясь в объятия старой скрипящей кровати, — Гарри снова предложил мне встречаться.

Её глаза были влажными и такими счастливыми, что Грейнджер улыбнулась и тут же отвела глаза от искрящегося счастьем лица, невольно поёжившись от одиночества, которое на секунду накрыло её с головой.

— Я рада, — действительно искренне улыбнулась Грейнджер, вцепившись в ручку двери, которая показалась ей спасительным кругом, — пойду, помогу миссис Уизли.

Хлопнувшая дверь отделила её от счастливой Джинни, и Гермиона остро ощутила укол совести.

Похоже, она плохая подруга.

Она спускалась вниз с воодушевлением улитки и, когда оказалась напротив комнаты близнецов, которую планировала пройти быстрее, ощутилa цепкие пальцы, потащившие её назад.

Грейнджер оказалась в святая святых близнецов Уизли.

Две сверкающие пары голубых глаз мерцали и выдавали их с головой.

Они что-то задумали.

— Итак, Грейнджер, — протянул Фред, вальяжно облокачиваясь на стену, — мы, конечно, понимаем, что наша удивительная внешность и харизма никогда не оставляла девушек равнодушными, но любовь мисс зазнайки льстит мне намного больше.

— Тебе? — ухмыльнулся Джордж, поглядывая на Грейнджер, отчего та мигом покраснела. — Думаю, записка обращена именно мне.

— Вот сейчас и узнаем.

— Вы о чем? — вклинилась Гермиона, недоумённо посматривая на братьев.

— О, да вот же.

В её руки левитировал кусок до боли знакомого пергамента, и Грейнджер даже не надо было его разворачивать — она знала, что там написано.

— Это не то…

— Да ну? По-моему, самое то.

— Кого же ты имела в виду, Грейнджер?

— Уж точно не кого-то из вас, — она гордо подняла голову. — Вы оболтусы и клоуны, так что точно не могли поселить во мне столько глубокое чувство.

Глаза Джорджа недобро сверкнули.

— Не ври, Грейнджер, — прошептал ей кто-то из них на ухо, — твои милые розовые щечки выдают тебя с головой.

— Но, если ты так хочешь, мы можем доказать тебе правоту своей великолепной теории.

Гермиона шумно сглотнула.

— Это не Джинни, потому что ты девочка.

— Хотя, признаюсь, было бы любопытно.

— Не Рон, потому что у тебя есть стандарты.

— Не Перси, потому что он кретин, не Чарли, потому что вы вряд ли знакомы.

— И не Билл, потому что он женат.

— Хотя мы могли бы усомниться в твоей порядочности.

— И не па…

— Не переигрывай.

— Ну, и которого из нас ты имела в виду? — закончили они хором, и их лица озарились одинаковыми улыбками до ушей.

— Обоих, — неожиданно даже для самой себя пискнула Гермиона и, воспользовавшись заминкой, быстро трансгрессировала к себе в комнату.

Обоих.

Слово стучало у него в голове всю ночь, а нормального диалога с Гермионой он так и не получил, — Грейнджер наложила на свою комнату заклинание — и это заставляла его мозг работать еще лихорадочней, думая, когда же он что-то упустил.

Что-то несомненно важное. То, что просто необходимо вспомнить именно сейчас.

Какая-то нужная деталь пока ещё не полностью собранного пазла, конечный вид которого непременно бы раскрыл ему все карты.

Под утро — ночью уснуть ему так и не удалось — он снова ошивался возле комнаты Джинни, в которой, похоже, тоже уже никто не спал.

Приглушенные голоса, доносившиеся из-за двери, заставили его замереть, прислушиваясь.

— Ты сделала что?

Голос Джинни сквозил таким удивлением и восторгом, что он невольно улыбнулся, представляя

вытянувшееся лицо младшей сестры.

— Надеюсь, ты так пошутила.

Послышалась возня и расстроенный вздох Гермионы.

— Да ты шутишь.

Скрип полов отчетливо говорил, что Уизли переместилась на кровать Грейнджер, — Гермиона вряд ли прыгала на постель с разбегу — и снова удивленный голос Джинни.

— И кого же из них?

Его сестра не умела тихо говорить. В отличие от Гермионы, конечно.

— Ты не шутишь?

— Черт возьми, почему же ты не сказала мне раньше!

— Ладно-ладно, буду тише.

— Это не ответ!

— Пф, хорошо, давай спать. Но завтра я потребую подробностей.

Полы заскрипели и Джинни, похоже, оказалась у себя в кровати.

Мерлин, почему Гермиона не могла говорить громче!

Теперь в его голове вопросов намного больше, чем было пять минут назад.

Расстроено вздохнув, он отправился в постель, понимая, что уснуть ему снова будет не суждено.

Обоих.

Он улыбнулся, вспоминая пунцовое и удивленное лицо Грейнджер, и откинулся на кровать, не в силах стереть глупую улыбку с лица.

Он, конечно, не мог точно сказать, врала она или нет, но это всё могло стать очень интересной шуткой, над которой они позже вместе посмеются.

« А если Гермиона говорила правду?» — шепнул тонкий внутренний голосок, который обычно появлялся очень редко.

«Да ладно, все это чушь», — решил он, переворачиваясь набок и отмечая, что брат куда-то пропал.

Капля сомнения всё ещё плавала в чаше его гениального плана, но это было не столь важно, ведь последний год в школе теперь, возможно, будет не таким скучным.

Невольно вспомнилось лицо брата, который отреагировал на признание намного острее, чем было положено, но тут же померкло в предвкушении предстоящего развлечения.

Развлечения под названием «Раскрыть врунишку-Грейнджер».

Что же, пожалуй, это должно быть интересно.

Осталось только поделиться своей гениальностью с братом, который — он был уверен — с радостью разделит его идеи.

Живоглот, увлечённо топтавшийся по лицу, сработал гораздо лучше будильника, разбудив хозяйку, и, недовольно и громко замяукав, еще и Джинни, которая была явно на грани падения с кровати.

Гермиона чихнула, когда хвост любимца с особым пристрастием покрутился возле её носа и окончательно проснулась, тут же жмурясь под грузом вчерашних воспоминаний.

Мерлин, ей снились разнузданные сны!

Кожа бедра снова вспыхнула, вспоминая вчерашнее — совершенно возмутительное! — прикосновение шершавой ладони.

А потом её словно накрыло с головой, и Грейнджер, кажется, забыла, как дышать.

— Обоих.

Она уткнулась в подушку, мыча что-то нечленораздельное; ругалась — про себя — на смешки веселой и сонной Джинни, а потом взглянула на часы, и громко застонала, принимая сидячее положение.

— Мерлиновы кальсоны, почти опоздали!

— Не знал, что ты умеешь ругаться, Грейнджер, — раздался насмешливый голос где-то в районе комода. — Может, нам стоит остаться в одной комнате подольше, чтобы я лично убедился в твоем огромном словарном запасе?

Он сделал шаг к кровати.

— Уверяю, можешь не выбирать выражения.

На его губах играла та самая улыбка, которая, казалось, покорила не одно сердце, а бровь была игриво поднята.

Гермиона сглотнула.

— Доброе утро, Фред, — она мысленно отметила свою стальную выдержку.

— Доброе, Грейнджер, — усмехнулся тот, делая ещё шаг.

Гермиона шумно вздохнула.

Очередной хлопок трансгрессии заставил Грейнджер круто развернуться, и она наткнулась на идентичные глаза, взирающие вопросительно и так же игриво.

В руке у Джорджа была ромашка, а сам близнец развалился на второй половине Гермиониной кровати.

— Что, так сразу? — во взгляде Фреда плясали чертики.

— Уже отстаешь, братец?

— Преуспеваю, — Фред кивнул на покрасневшую Гермиону.

— Знаешь, Анджелина писала, что...

Громкий смех, эхом отбившийся о стены любимой "Норы", заставил троих людей одновременно повернуть голову на источник звука, обнаружив там хохотавшую Джинни, которая тут же отбилась от полетевшей в неё подушки.

— Во имя Годрика, что вы тут устроили?

Братья уставились на младшую сестру, отмечая про себя, что та стала слишком разговорчивой в последнее время.

— Всё, — наигранно-серьезно объявила Джинни, — турнир за сердце прекрасной дамы продолжите на перроне. — она нетерпеливо посмотрела на часы, заставив всех присутствующих проследить за её взглядом.

— Пора собираться, не находите?

В подтверждение её слов, с кухни раздался громогласный крик миссис Уизли, который заглушил даже беспорядочные мысли Гермионы.

— А ну быстро все спускайтесь! Опаздываем!

Джордж, трансфигурировав схваченную с тумбочки книгу в перчатку, — Гермиона снова поразилась уровню магии близнецов — кинул её в брата, который в это время шутливо кланялся, снимая воображаемую шляпу.

— Эй.

Но Джордж, клюнув опешившую Гермиону в щеку, испарился, а следом за ним пропал и Фред.

Снизу послышались возня и смех близнецов.

А Грейнджер, кинув еще одну подушку в улыбающуюся до ушей Джинни, отправилась в душ, с твёрдым намерением не подпускать никого к себе хотя бы двадцать минут.

Прохладная вода освежила и определенно дала сил, и Гермиона, коря себя за невнимательность, — вещи остались в комнате — обмотавшись полотенцем, на носочках, стараясь не привлекать к себе внимание, вышла из ванны, желая поскорее оказаться в безопасности.

Мерлин, её молитвы не были услышаны.

На лестнице показалось голова Фреда, и он, присвистнув, мигом преодолел ступеньки, оказавшись прямо напротив смущённой Гермионы.

— Ты решила пойти по пути соблазнения, а, Грейнджер? — его глаза сверкнули. — Могу тебе сказать, — он подошел ближе, наклоняясь, чтобы шепнуть ей на ухо: — У тебя отлично получается.

Указательный палец Фреда скользнул по щеке, опустился к влажной шее и провел дорожку к выемке на груди, как послышались шаги и довольный голос Молли, — она будила Гарри с Роном — и Фред, касаясь губами её уха, шепнул: — Увидимся.

Горящая щека Гермионы получила уже второй короткий поцелуй всего лишь за час.

А Фред, оказавшись у себя в комнате, прислонился к стене, пытаясь усмирить сбившееся дыхание и рассеять картинку стоящую перед глазами: Гермиона, лишь в одном полотенце. Мокрые волосы разбросаны по плечам, а кожа, покрытая капельками воды, горит от его прикосновений.

Когда она смущённо подняла на него свой взгляд, он незаметно сглотнул и на долю секунды замер, тут же сглаживая момент шуткой.

Это, пожалуй, может быть даже интересней, чем ему показалось с самого начала.

Гермиона не решалась поднять голову, а только рассматривала размазанную по тарелке кашу и ковырялась в мясе, тайком подбрасывая что-то Живоглоту.

Её сверлили две идентичные пары глаз, и Грейнджер, опуская голову еще ниже — благо, пышные пряди закрывали её ото всех — благополучно краснела, не понимая, когда она успела попасть в такую ситуацию.

Вчера утром все было замечательно.

Гермиона поспешно отложила вилку и, ссылаясь на несобранный чемодан — чем заслужила удивлённые взгляды абсолютно всех домочадцев, — взбежала по ступенькам, оказываясь в комнате Джинни.

Она снова сбежала.

Прикрытая дверь скрипнула, и на пороге оказался удивлённый Джордж, который, оперевшись о дверной косяк, сложил руки на груди и улыбнулся, осматривая смущённую Грейнджер с ног до головы.

От этого взгляда хотелось плавиться.

— Без тебя там скучно, Гермиона, — он, подобно чеширскому коту из любимой Гермиониной сказки, наклонил голову в бок, улыбаясь ещё ослепительнее.

— Боишься?

— Нисколько, — Грейнджер гордо вздёрнула подбородок, а в глазах, прогоняя смущение, появился дерзкий огонёк.

— Вот и славно, — Уизли отлип от стены, прикрыл за собой дверь и сделал несколько шагов в сторону Грейнджер, от чего она попятилась назад.

Он ухмыльнулся и, отбросив отросшую чёлку со лба, продолжил свой путь, наблюдая за тем, как Гермиона, отступая всё дальше, медленно капитулирует, начиная бояться и рвано дышать.

Если Грейнджер решила поиграть с ними в игру, притворившись влюблённой дурочкой, краснеющей от каждого взгляда, брошенного на неё, то она явно нарвалась не на тех соперников.

И сейчас, когда Гермиона, уткнувшись подколенной ямкой в кровать и совершенно позабыв об ориентации в пространстве, упала на мягкие одеяла, Джордж явно решил воспользоваться ситуацией.

Кому не нравится заставлять зазнайку-Грейнджер краснеть?

Ему хотелось, так чертовски хотелось, чтобы её слова оказались правдой.

Чтобы такая, как она — вечно правильная и безумно умная, смогла полюбить его.

Джордж знал — Гермиона лгала крайне редко, предпочитая говорить правду прямо в лоб. Вот так, не скрывая ничего и не смущаясь.

Лесть определенно не её конек.

Однако, если это все окажется неудачной шуткой этой вредной зазнайки, которая одним словом смогла перевернуть внутри него что-то; заставила его посмотреть на неё иначе... Что же, тогда пусть знает: месть будет сладкой.

Уизли, воспользовавшись замешательством Грейнджер, не сумевшей даже свести неприлично раздвинутые ноги — благо, в этот раз на ней были бриджи, — опустился прямо на неё сверху, с удовольствием ощущая, как она обвила его ногами, пытаясь сильнее сжать.

Мерлин, как глупо.

— А теперь боишься?

Она упрямо сжала губы, помотала головой и, бросив на него убийственный взгляд, отвернулась, решив, похоже, что это на него как-то повлияет.

Ме-е-ерлин, как глупо.

Джордж, воспользовавшись нынешним положением, опустил голову к её шее, слегка, почти невесомо коснувшись губами нежной кожи.

От этого прикосновения Гермиона под ним дернулась, как от ожога, мигом поворачивая голову и показывая небывалое возмущение, пляшущими огоньками в её глазах.

Но по-прежнему ничего не говорила.

Он даже не успел поднять голову, реагируя на её движения, а Грейнджер уже подставила — сама того не понимая — свои губы так близко к его, что Уизли сглотнул, тщетно пытаясь не поддаться искушению.

Попробовать.

Просто попробовать.

Какие они?

Мягкие, грубые, влажные, сухие, отвечающие?

Джордж сам не понял, когда наклонился к ней, прикасаясь губами к её.

А она — Годрик, какая упрямая — только крепче сжала губы, не давая ему продвинуться дальше.

Возможно, он мог бы насладить этим моментом дольше и насыщенней, но шаги за дверью, раздавшиеся в такой чертовски интимный момент, заставили его резко оторваться от Грейнджер и, быстро клюнув ту в губы, трагнсгресировать, оставив всё происходящее за закрытой дверью.

— Гермиона? — подозрительный голос Джиневры раздался прямо над ухом, и Гермиона, еле-еле опираясь на локти, привстала, удивленно хлопая глазами.

— Расскажешь?

Грейнджер кивнула и, снова откинувшись на кровать, принялась рассказывать, всё больше заливаясь румянцем.

— Я думаю, — медленно, разжевывая слова, ответила Джинни, когда они обе сидели на ковре, скрестив по-турецки ноги, — что ты должна или признаться ему, или просто-напросто принять правила игры. Они не отстанут, пока не узнают правду.

— Да, — посерьезнев, ответила Гермиона. — Ты права.

А Джордж, поспешно бросая вещи в чемодан, чувствовал на губах вкус яблочного зефира и улыбался, мысленно определив одно очко в свою пользу.

Поезд слегка качнулся, загудел привычным звоном, который мёдом разлился на сердца учеников, и тронулся в путь, весело покачиваясь из стороны в сторону.

Казалось, он тоже радовался новому, пусть и проделанному уже чёрт знает сколько раз путешествию.

Мирное постукивание колёс успокаивало, возвращало в далёкое, уже ставшее размытым детство и дарило надежду.

Она словно слышала, не "Тук-тук-тук", а "Всё будет хорошо. Хорошо-хорошо-хорошо".

Гермиона, решив не пользоваться магией, сама попыталась затолкать внушительный чемодан на полку, но сильно поранила палец и, чисто инстинктивно сунув кровоточащий палец в рот, совсем забыла про чемодан, который тут же напомнил о себе, упав и раскрывшись, выплевывая так бережно уложенные вещи.

В таком виде ее и застал — вроде, Фред — с хмурым видом посасывающую палец и пнувшую ногой огромный чемодан, тут же довольно болезненно поджав ногу.

Её вещи в хаотичном порядке валялись на полу, но цепкий взгляд Уизли явно нашел в груде что-то поинтересней.

Бельё.

Гермиона вспыхнула и, присев на корточки, начала наспех — что для неё было просто кощунством — запихивать — а по-другому и не скажешь — свои драгоценные вещи в сумку, как почувствовала чью-то тёплую, шершавую ладонь, накрывшую её руку, палец на которой все еще безбожно ныл.

— Всё будет хорошо, — непривычно серьезно прошептал один из близнецов — в смятении и растерянности она никак не могла различить того, кто наклонился к ней.

Да она, в общем-то, и не хотела.

Было так правильно, тепло и уютно.

Просто сидеть с ним на полу, среди разбросанной одежды и мелькающих корешков книг, в покачивающемся Хогвартс-экспрессе и ощущать покалывание на кончиках пальцев, когда он гладил её руку, сидел рядом и понимал.

Просто понимал.

На большинство учеников накатила какая-то хандра и стресс. Этот поезд, купе, тележка со сладостями, свежий "Пророк" и многое другое вызвало тоску и боль в сердцах.

За ушедших.

Потому что в вагонах заметно поредело.

Потому что они, а не их павшие одноклассники, друзья, знакомые, отправляются в волшебное путешествии в Хогвартс.

Дверь купе, с лёгким скрипом, словно не хотела пускать кого-то ещё сюда в этот момент, отъехала, являя собой довольных, прижимающих к себе горы сладостей Гарри и Рона.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спросил Рон, переводя взгляд с неё, на кучу вещей, близнеца и их руки, которые словно слиплись с друг другом.

— Да вот, — улыбнулся Уизли, — помогаю Гермионе собрать вещи.

Грейнджер кивнула, улыбнулась и поспешно, жутко нервничая, начала собирать вещи в чемодан. Джордж — теперь она ясно поняла, что это он — помогал ей, и она обжигалась каждый раз, когда их руки соприкасались.

Гарри и Рон прошли в купе и, пока они со смехом и шутливым переругиванием делили сладости на троих, Джордж поднялся и, уже у самой двери, обернувшись, помахал ей чем-то чёрным и кружевным, явно сворованным из её сумки.

— Как, однако, неловко, — он наигранно-удивленно посмотрел на неё, слегка покачивая головой из стороны в сторону. — И как же я объясню это моему любимому брату-близнецу? Ц-ц-ц.

Гермиона вдруг рассмеялась и, кинув в Джорджа разорванную упаковку из-под шоколадной лягушки, велела ему убираться, пока кости целы.

Уизли добродушно рассмеялся и следом хлопнула дверь.

Остаток пути прошел спокойно. Она сидела со своими мальчишками, гладила Живоглота, уплетала какие-то сладости и смеялась.

Вот оно.

Определенно то, что ей нужно.

Позже, когда до прибытия оставалось всего ничего, Гермиона вытолкала Гарри и Рона из купе и достала форму. Добродушно напевая что-то себе под нос, она схватилась за края футболки, и, когда та была уже отброшена в сторону, легкий скрип петель заставил её поднять голову, наблюдая довольную и хитрую физиономию одного из близнецов.

— Итак, Грейнджер, — дверь со скрипом закрылась, — какой теплый прием.

Фред.

— Черт бы тебя побрал, Фред, — она отвернулась, стыдливо прикрываясь руками. — Убирайся. Живо.

Послышались шаги и, не успела Гермиона обрадоваться, что так легко отделалась, как щёлкнула защёлка на двери, и следом её обвили крепкие руки, и губы — тёплые, сухие губы — оказались у неё на шее.

А она так онемела, растерялась и одновременно расслабилась, что и не заметила, как невольно опустила руки вдоль туловища, запрокинув голову назад, и, похоже, разрешила Уизли творить всё, что ему вздумается.

А он так приловчился, что Грейнджер невольно прокрутила в голове заклинание, способное замаскировать засос.

— Ну же, Грейнджер, — жарко прошептал он, — ты же любишь меня.

Она вспыхнула и развернулась, с твёрдым намерением дать рыжему наглецу оплеуху, как в её рот врезались его губы, и она буквально забыла обо всем.

Фред прижимал её всё ближе, проникал языком всё глубже и просто сносил ей крышу.

Она отвечала, постанывала и, почему-то, жутко хотела, чтобы это никогда не заканчивалось.

— Прости, Грейнджер, но меня ждёт брат и счёт, который я, как видишь, только что сравнял. Но мы можем продолжить позже.

Гермиона еще несколько секунд стояла неподвижно, вдыхала на его выдохе и ничего не понимала.

А потом просто рухнула с небес.

— Убирайся, — она схватила футболку, прикрывшись. — Пошёл вон.

— Как пожелает дама, — отсалютовал ей Фред и прежде, чем уйти, довольно хмыкнул.

— Кружевной трофей Джорджа мозолил мне глаза всю дорогу.

И ушёл.

А Гермиона злилась, сжимала края футболки и, сдунув волосы, прилипышие к губам, решила, что, пожалуй, она тоже умеет играть в стиле близнецов Уизли.

Вариант с признанием определенно отходит на второй план.

А колеса Хогвартс-экспресса всё так же весело постукивали, отбивая ритм её сердца.

Лучи заливали комнату, и Грейнджер довольно, словно объевшийся сметаны кот, улыбнулась и, радостно взвизгнув, с разбегу прыгнула на кровать, с удовольствием утопая в красной перине.

Так она и лежала — считала пылинки, кружащие в лучах солнца и чуть ли не мурчала себе под нос от счастья, блаженно проводя рукой про широкой кровати.

Хогвартс.

Ей, почему-то, вдруг стало так спокойно, словно на душу высыпали несколько тонн сахарной пудры, приправив всё это дело маленькими и нежными кусочками тающего зефира.

Её комната располагалась в самом низу башни Гриффиндора, где она, несомненно, будет время от времени наслаждаться полнейшим одиночеством и приятнейшим обществом книг, которые Гермиона любовно упаковала в один из чемоданов.

Грейнджер задрала повыше голову и, чихнув от количества парящей пыли, хотела уже вставать, дабы привести в порядок себя и комнату, как дверь с легким скрипом отворилась и на пороге появился именно он.

Ему стало как-то совсем по-детски любопытно, и он, спустившись по винтовой лестнице вниз, оказался возле слегка приоткрытой двери и, не удержавшись, Уизли заглянул внутрь.

Он услышал счастливый девичий визг, скрип кровати и тишину, которая окутала его загадкой и жгучим интересом.

А потом он зажёгся присущим ему мальчишеским задором и сделал шаг в залитую солнцем комнату, где на явно большой для неё кровати, утопая в подушках, лежала Гермиона.

Солнце бликами играло с её волосами, окрашивая их в рыжеватые оттенки, которые, стоило ему обратить на них взгляд, вызвали чужеродную, совершенно странную мысль в голове.

«Почти Уизли».

Он отогнал эти соблазнительно-неправильные мысли и, выдавая одну их своих лучших улыбок, как можно тише подошел к ничего не подозревающей Грейнджер, которая была явно чем-то увлечена, но стоило ему шагнуть еще ближе, как два тёмных озера — плавленный, жгучий шоколад — удивлённо посмотрели на него, раз за разом хлопая до неприличия пушистыми ресницами.

— Ты, — почти что жалобно поскулила она, снова падая на подушку. — Уйди, прошу. В последнее время некоторые из семейства Уизли особенно сильно капают мне на нервы.

— Да, мой братец явно не подарок, — он спокойно пожал плечами, обходя кровать.

Теперь он смотрел на неё сверху вниз.

Взгляд скользнул по покусанным — явно от волнения — губам, редким, почти что незаметным веснушкам и снова вернулся к изначальной точке — припухлым губам, которые ему вдруг чертовски захотелось снова попробовать.

Гермиона вдруг зажмурилась — он улыбнулся — и слегка приоткрыла правый глаз, похоже, надеясь, что он исчезнет, как один из растворяющихся в утренних лучах солнца сон.

— О, дорогая, я все ещё никуда не исчез.

Она отвернулась, и молочный шоколад рассыпался по подушке. Он незаметно пропустил вьющиеся волосы сквозь пальцы.

— М-да, знаешь, я рассчитывал на более тёплый приём, — он присел на кровать, проводя рукой по ровной спине, и задержался на девичьей талии, так и оставив там почему-то совершенно отказывающуюся слушаться руку. — Ты слишком холодна для влюблённой в меня по уши.

Она резко повернулась и, внимательно всматриваясь в голубые, искрящиеся глаза, на долю секунды замерла, цепляясь взглядом за две голубые искры.

Он смотрел по-другому.

Без насмешки и сарказма, изрядно приправленных долей порой действительно жестокого издевательства.

Он словно впитывал её.

Гермиона только слегка приоткрыла рот, готовясь сказать — как обычно в его присутствии — какую-то глупость, как Уизли опустил тёплую ладонь ниже — она с сожалением почувствовала холод на талии — и завершил своё путешествие на её ягодице, слегка, почти мимолетно сжимая.

Грейнджер вспыхнула.

Особо грубое ругательство уже было готово сорваться с её губ, как Уизли, слегка наклонил голову в бок, словно бросая ей вызов, проговорил:

— Я думал, влюблённые готовы на всё.

И она приняла правила игры.

Только кивнула, резко поднимаясь, хватаясь за воротник его рубашки, и припала губами к его рту, даря этому чёртовому, несносному мальчишке самый развратный поцелуй в своей жизни.

Удивление от поистине не грейнджеровского поступка сменилось костром, который она так неумело разожгла где-то внутри, воспламеняясь с такой силой, словно у него в груди разлили канистру бензина и подожгли. Он повалил её обратно на кровать, нависая сверху и упиваясь ощущением власти, когда его ладонь в очередной раз поползла исследовать её тело вверх, на что Гермиона что-то тихо хныкнула ему в рот, с силой цепляясь за его напрягшуюся спину.

Он улыбнулся сквозь поцелуй и, надеясь, что после этого она не выставит его за дверь, протолкнул язык внутрь, тут же встречая её, который она — Мерлин, так неумело — попыталась втянуть в их игру, и у него просто напросто снесло крышу.

Она так сильно раззадорила его, что он, рискуя, забрался рукой ей под юбку, прикасаясь ладонью к внутренней поверхности бедра и, обезумев, легко и почти невесомо провёл пальцами по самому горячему месту — после сердца, разумеется, — тут же услышав удивленный, придавленный стон.

Взять её прямо здесь и сейчас казалось безумно заманчивой идеей, и он уже всерьёз собирался забыть и игру и ожидающего его наверху брата, как чёртовка-заучка до крови прикусила его нижнюю губу, ослабив его защиту, и, как ошпаренная, подскочила с кровати, поспешно поправляя задравшуюся юбку.

С этими близнецами её юбка постоянно находится не в том положении, — отстранённо подумала Гермиона, тут же напуская на себя крайне незаинтересованный вид.

— Твой брат, — наигранно-жалобно простонала Грейнджер, — я не могу...

— Ты предлагаешь позвать ещё и его? — агрессивно ответил он, пытаясь скрыть жгучее разочарование.

— Я пытаюсь поступать правильно.

— О, с каких это пор стонать подо мной стало правильным поступком?

— С тех самых, когда я поняла, что люблю.

Она была смущена — он кристально это видел. Но вот говорила ли она правду... Этот вопрос все еще ставил его в острый и такой не правильный тупик.

— Мне... — она запнулась, тщательнее подбирая слова, — Тот факт, что вы играете со мной в тот момент, когда моё сердце просто разрывается, причиняет мне боль.

Геримона развернулась и, споткнувшись о лежавшую на полу книгу, покинула комнату, осторожно закрыв за собой дверь.

Браво, — подумал он, поворачиваясь на живот на удобной кровати.

Он откровенно сомневался в её любви и сейчас, когда в нос остро ударил запах яблочного зефира, со стопроцентной уверенностью решил вывести Гермиону на чистую воду.

Чего бы это ему не стоило.

Где-то в глубине души он искренне, пока сам того не подозревая, надеялся, что она говорила правду.

За окном, купаясь в солнечных лучах, прощебетала птица.

Арифматика, Нумерология, Заклинания, Трансфигурация.

Она про себя повторяла названия этих предметов словно оду небесную и надеялась не забыть, что за чем следует, потому что кое-кто не давал ей сосредоточиться весь чёртов день.

Утром, когда помятая, сонная Гермиона спускалась в Большой зал — уснуть она почти не смогла, кровать словно пропиталась его запахом, — то первым, с кем она встретилась лицом к лицу, оказался Джордж, который, мило кланяясь, попросил разрешения проводить "милую даму" к месту назначения.

Злая, сонная — Мерлин, неудовлетворённая — Грейнджер отмахнулась, запустив в "рыцаря" силенцео, что избавило её от шума на несколько минут.

Арифматика, Нумерология, Заклинания, Трансфигурация.

Яичница в тарелке приветливо улыбалась, а сосисочный рот забавно скалился, отчего Гермиона хмыкнула в тарелку, подавляя глупую улыбку.

Волшебство, витающее в воздухе, просто не давало ей сердиться слишком долго, так что Грейнджер с удовольствием принялась за трапезу, почти что любовно макая горбушку белого хлеба в растекшийся по тарелке желток.

Она почувствовала два одновременных толчка с двух сторон и зажмурилась, чуть не подавившись ломтиком хлеба.

Грейнджер зло уставилась на одного из близнецов, который, мурлыкая и, надо признаться, почти не фальшивя, игриво запел:

— Я знаю этот взгляд, дорогая.

Второй улыбнулся, дополняя брата:

— Глаза постоянно ищут, был ли там кто-то.

— Выкопанный давным-давно.

— Я не стану спрашивать, откуда ты.

— Я не стану спрашивать, не станешь и ты.

— Милая, просто сомкни свои нежные губы на моих.

— Мы должны поцеловаться, как настоящие люди.

Арифматика, Нумерология, Заклинания, Трансфигурация...

Вилка, звеня и делая сальто в воздухе, оказалась откинута на другой конец стола, а Грейнджер, с силой хватая сумку, понеслась прочь, слыша, как в спину, словно стрелы, ударяются идентичные смешки.

Багровый румянец заливал щеки, а сердце, бешено пульсирующее где-то, кажется, в пятках, постанывало.

Она схватила идущую на завтрак Джинни и, шикнув на ту, потащила подругу за ближайший гобелен — былые вылазки с Гарри и Роном оставили следы, — облокотилась на каменную стену — выступы болезненно впивались в спину, но это очищало разум — и застонала, скидывая тяжелую сумку с плеча.

— Что они опять натворили?

— Они, они сведут меня с ума! — Гермиона жалобно посмотрела на Джинни, которая выглядела чересчур решительно и воинственно.

— Сама виновата, — глубокомысленно подметила Уизли, поправляя заметно отросшие волосы. — Ты пасуешь, — она пожала плечами.

— Я не...

— Ага, как же, — горящие голубые глаза ещеё сильнее припечатали Гермиону к стенке. — Понимаешь, — выдохнула, — в игру играют две стороны. Смотри, так можно оказаться в нокауте, Грейнджер.

И, круто развернувшись, ушла, напоследок подмигнув и задорно помахав рукой.

Ох уж эти Уизли.

Еще несколько минут Гермиона тупо всматривалась в стену, взвешивая все "за" и "против", а потом, решив, что, пожалуй, ограбить Гринготтс было куда более невинной идеей, отправилась на Арифматику.

А в голове созревал план.

Коридоры опустели — уроки уже начались, — и Геримона, спешно выбегая из-за угла, наткнулась на Джорджа, который, удивленно моргнув, явно загорелся азартом.

— Староста опаздывает? — он засунул руки в карманы, слегка покачиваясь на месте. — Похоже, кого-то следует наказать.

Арифматика, Нумерология, Заклинания...

— Если кого-то и следует наказать, так это тебя, — она гордо вздёрнула подбородок, расправляя плечи, но тяжелая сумка, неудачно съехав, упала, с громким, тупым стуком, ударившись о пол.

Уизли засвистел, поднимая увесистый кладезь книг.

— Ничего себе, Гермиона, уверена, что донесёшь?

— До этого, если ты не заметил, я с успехом справлялась и без тебя.

— Арифматика, да? — он закинул сумку на плечо, хватая Грейнджер за холодную ладонь. — Пошли, профессор Вектор вряд ли заметил твое отсутствие.

Её обдало жаром, когда тёплая, сильная рука слегка сжала её ладонь и Гермиона, почему-то даже не думая противиться, мирно зашагала рядом, приятно ощущая покалывание на кончиках пальцев.

Арифматика, Нумерология...

Они оба не проронили ни слова, а когда, оказавшись прямо напротив двери, Джордж аккуратно, нежно, словно боялся сломать, вернул сумку хозяйке, повесив той на плечо, то, не выдержав, наклонился, целуя опешившую Грейнджер в губы, даже не надеясь, что она ответит.

Но Гермиона, одним движением языка разрушив его теорию, таяла от его прикосновений, превращаясь, кажется, в зефир.

Медленно — просто чертовски медленно — он обводил контур её губ, слегка посасывал нижнюю и мягко, еле слышно, укусил, взрывая её представление о мире, окрашивая всё в новые, совершенно неизведанные краски.

Джордж, с явной неохотой оторвавшись от неё, провёл большим пальцем по её щеке и, шепнув прямо в губы:

— Зови, я с удовольствием помогу.

Развернулся, скрывшись за ближайшим поворотом замка.

А Гермиона, удивлённо прикасаясь пальчиком к горящим губам, замерла, вдыхая аромат яблока и, кажется, какой-то сладости.

Арифматика?

Банан.

Губы.

Красная помада.

У него не было сил, чтобы отвести взгляд.

Грейнджер откусывала маленькие кусочки спелого плода, медленно — чертовски медленно — рассасывая их у себя во рту.

Лучи солнца путались в волосах, а глаза — которые, блин, светились с самого утра — блаженно закрывались, заставляя Фреда ревновать её к этому чертовому банану.

Грейнджер сверкала, а он до боли закусывал щеку, понимая — это Джордж.

Брат выглядел довольным, счастливым и у Фреда защемило в груди, когда он увидел мимолетный, быстрый, вспыхнувший молнией взгляд, который проскочил между этими двумя в шумном, набитом учениками зале.

Фред словно ничего не слышал.

Он только наблюдал за разлившимся по её щекам румянцем, отмечал пропавшую бледность и усталость, и, кажется, тлел, превращаясь в грубые угли.

Она посмотрела на него — во взгляде, всего на секунду, рассыпалась что-то странное — и тут же отвернулась, продолжая о чем-то весело щебетать с Джинни.

А он понял.

Конечно, думать ему мешала красная помада на пухлых губах — о, боги — и, пожалуй, совсем не по-грейнджеровски расстегнутая рубашка, но это ударило быстро, точно и, определенно, болезненно.

Джордж.

ДжорджДжорджДжорджДжорджДжорджДжорджДжорджДжорджДжорджДжорджДжорджДжорджДжорджДжорджДжордж.

Эта юбка, расстегнутая рубашка и красная помада — не для него.

Она светится — не из-за него.

Улыбается — не ему.

В голове, словно плохо построенная пирамида, рассыпалась вся выдуманная стратегия и планы по раскрытию врунишки-Грейнджер.

Фред сжал зубы так сильно, что на скулах заиграли желваки; закрыл глаза, громко втянул воздух — чертов запах зефира — поднялся из-за стола и, даже не обернувшись, покинул Большой зал, не замечая, что Грейнджер, как-то съежившись, провожала его внимательным, слегка расстроенным взглядом.

Вечером, когда забитая учениками гостиная заулюлюкает, взорвется криками, смехом и одобрительными возгласами, а он, пытаясь прогнать дымку в голове — последний бокал был явно лишним — ввалится в комнату, прижимая к себе так же ничего не соображающую Анджелину; когда он снова припадет к её губам в слюнявом поцелуе, то единственное, что поможет ему вырваться из сладкого, пьянящего забытья, окажется копна шоколадных волос, за которой стремительно захлопнется дверь.

И глаза.

Идентичные ему голубые глаза, смотрящие с осуждением, и — он не мог этого не заметить — толикой превосходства в глазах.

"Я выиграл" — говорили ему мерцающие глаза Джорджа.

И, пожалуй, если бы глаза не начала застелить пелена, а мозг не отказывался работать, он бы непременно ответил — "посмотрим".

Но сейчас, когда непонятная вина захлестнула его с головой, прибавив головной боли и, кажется, тошноты, Фред смог только опуститься на диван, тихо застонав и, конечно же, проклиная во всем алкоголь.

А перед глазами все же стояла она.

И банан.

И губы.

И красная помада.

Его глаза закрыты, линия скул точно очерчена, на щеках играют веснушки, а губы — Мерлин, эти губы — впиваются в рот Анджелины.

Дальше — все размыто.

Обида, горечь, боль где-то в районе сердца и теплые руки, кажется, Джорджа, обвивающие её со спины.

Грейнджер не понимала, зачем она прокручивала события вчерашнего вечера с завидной постоянностью, причиняя себе разрыв сердца и только усиливая головную боль.

Теплое, солнечное утро, вливавшееся в кабинеты через окна солнечные лучи, щебетание залетевших в замок птиц и запах мяты — Невилл, сидящий рядом, с утра хвастался новыми духами — мягкий, размеренный голос профессора Флитвика и летающие над ним предметы непривычно успокаивали.

Сглаживали углы её нервного расстройства и дарили временное, такое необходимое забытье.

На краю парты одиноко лежала купающаяся в солнечных лучах ромашка, а на лепестках её играли невысохшие капельки россы.

Джордж сумел порадовать её с самого утра.

Гермиона оглянулась, словила его открытую улыбку и почти повернула голову назад, как наткнулась на этот взгляд и забыла про все, что до этого крутилось у неё в голове.

Фред никогда не смотрел на неё так.

Так, словно смотрел на неё нагую в этом переполненном учениками классе.

Она видела, как двигался его кадык, когда он сглатывал накопившуюся у него во рту жидкость; как ревностно он иногда посматривал на её переглядки с Джорджем; как под его взглядом ромашка на столе сгорала до тла.

Оставляла от себя только пепел.

А Гермиона пылала.

Ей вдруг резко захотелось прикрыться руками и спрятаться, забившись в какой-то самый дальний уголок замка.

И какой же неправильной чертовщиной казалось то, что сделать этого она никак не могла.

Грейнджер отвернулась, до боли прикусила губу и все оставшееся время смотрела только в одну точку где-то в районе доски.

А спину нестерпимо жгло.

Прозвеневший звонок давал обещание покоя и укромного места, куда она сможет, наконец, спрятаться, но Флитвик, видимо, решив, что так просто отделаться в этот раз она просто не имеет права, подозвал Грейнджер к себе, ссылаясь на невиданную для Гермионы отметку, грозящую той из-за её невнимательности.

Он сочувствующие похлопал Грейнджер по плечу, списал все на послевоенный стресс и, указывая рукой на подсобку, доверил ей взять на изучение несколько книг, которые она, конечно же, не найдет в школьной библиотеке.

Гермиона кивнула, — где-то там сильно заскрипело её сердце — и направилась к двери ведущей в подсобку, мысленно коря себя за неслыханную рассеянность.

Она выходила оттуда с твердым намерением получше взяться за учебу, оградив себя от этих романтических, и таких болезненных мыслей, как резко остановилась, кажется, врастая в пол.

Вместо милого и доброго профессора Флитвика, вальяжно облокотившись о первую парту и сложив руки на груди, стоял Фред.

Впитывал её взглядом.

Прожигал в ней дыру.

И только она почувствовала себя переполненной до краев раковинной, он улыбнулся, как никогда, кажется, не улыбался, и сделал шаг.

Навстречу.

Прямо к ней.

Туда, где каждую секунду разрывалось её сердце.

Прямиком в Ад.

— Итак, Грейнджер, — он кивнул в её сторону, опустился взглядом в самый низ, до кончиков туфель, и вернулся обратно, впиваясь в её губы.

Взглядом.

Этим взглядом.

— Я думал, ты не любишь ромашки.

А ей вдруг, почему-то, жутко захотелось расплакаться.

* * *

— Подожди, — кричит рыжий надоедливый мальчишка, следующий за ней по пятам уже несколько дней.

Джордж или Фред — Гермиона никак не могла запомнить точно, кто из них кто, — шутил и издевался над ней практически ежеминутно, стоило им столкнуться в коридоре, на лужайке или в гостиной — подколы сыпались на Грейнджер как из рога изобилия, задевая и неприятно покалывая.

Гермиона пила разочарование из огромного кувшина, не понимая, чем, собственно, заслужила такое отношение.

К первокурснице все относились довольно прохладно, отсутствие друзей оставляло отпечаток на хрупком сердечке, а вечные придирки Фреда-или-Джорджа-дурака-Уизли только подсыпали горести в и так переполненную чашу.

— Да погоди ты, — что-то рыжее, пахнущее яблоками и, похоже, свежескошенной травой, врезалось в неё со всей силы, крепко хватая за запястье.

— Чего тебе, Уизли?

Она так и не поняла, кто перед ней, но знала одно — это один из проказников и клоунов Уизли, которые с малых лет славились на всю школу.

— Да вот, — он отпустил её, запрятал руки в карманы и, слегка покачиваясь на месте, стал внимательно изучать её идеально начищенные туфли, иногда сдувая со лба особенно длинную прядь.

— У меня нет времени на твои дурацкие шуточки, Уизли.

— Погоди, — он, стушевавшись, вытянул руку из широкого кармана мантии и показал ей ладонь, на которой лежала небольшая, слегка помятая ромашка.

Пару секунд Гермиона непонимающе всматривалась в открытую, покрытую мозолями и царапинами мальчишескую ладонь, а потом сдвинула густые брови, и, перед тем как развернуться, четко, словно Макгонагалл на уроке, бросила:

— Я не люблю ромашки.

Она ушла, не оборачиваясь, а Уизли, несколько минут простояв в пустом коридоре, бросил цветок на пол и, буркнув что-то под нос, скрылся за поворотом, оставляя в себе чувство разочарования и, непонятное для него тогда, что-то, засевшее глубоко-глубоко.

Гермиона будет возвращаться по тому же пути обратно и, резко замерев, внимательно вклинится взглядом в затоптанную, помятую ромашку, одиноко лежащую на холодном полу.

Её сердце сладко заноет, мысли замедлят свое стремительное течение, а рука сама потянется к грязному и пыльному растению, которое еще совсем недавно сжимал в своей руке один из близнецов Уизли.

Именно тогда всё началось.

* * *

Сердце, кажется, останавливается, а губы сами, совершенно не слушаясь хозяйку, шепчут:

— Это был ты.

Он делает еще шаг, кивает, — а взгляд прожигает насквозь — и, подходя к ней максимально близко, — Мерлин, между губами несколько сантиметров — останавливается, давая ей выбор.

Это был он.

Гермиона мучилась несколько долгих лет, поглощаемая ноющим чувством внутри — она не могла дать определение этой "болезни", постоянно искала взглядом рыжие макушки, страшилась и одновременно желала того, что могло бы произойти, если бы она тогда приняла скромный подарок.

Сейчас, посматривая на прошлое с грузом пережитых лет, она могла рассмеяться и, улыбнувшись, сказать, что, мол, это просто детские глупости, но что-то мешало, давило и просто рвало её изнутри.

Тогда, постоянно наблюдая за близнецами, она, пугаясь прорастающего в ней цветка — алого, страстного, — сама того не желая, узнавала их лучше, научилась различать, и, к курсу так третьему, могла точно сказать, что тот мальчишка с помятой ромашкой никто иной, как Джордж.

Более спокойный, уравновешенный и склонный к романтике куда больше, чем брат близнец, он начал завоевывать все больше её внимания и, надо признаться, вырывал кусочек сердца, чем доводил Гермиону, сам того не зная, до исступления.

Она таяла от прикосновений Джорджа, его поцелуев, но все-равно не могла вытеснить из груди Фреда, который пустил росток в сердце, пытаясь прочно там укрепиться.

Это был он, — мысль, которая взрывает все, и одновременно с этим ставит на места все разбросанные по уголкам сердца и сознания вещи.

Гермиона — сама, Мерлин, сама — наклоняется к Фреду, и следующий поцелуй расплавляет губы, сердце, мысли и чувства.

Он со стоном подаётся вперёд, сдавленно рычит, кусает и стонет ей в губы, прижимая её всем телом.

Несколько секунд — Грейнджер уже вжата в профессорский стол, юбка задрана, а руки — всё такие же, с мозолями и шрамами, вовсю шарят по бёдрам, проскальзывают к белью и слегка надавливают. Гермиона выгибается, стонет и, готовая снова прильнуть к его желанным губам, — сладким, нужным, грубым — скользит взглядом по напряжённой шее и останавливается на багровом пятнышке возле ключиц, которое отрезвляет в один момент, принося почти физическую боль.

Анджелина.

Всего несколько движений: толчок в сильную грудь и резкое скольжение со стола — она, кажется, забила себе локоть, и вот уже карие глаза наполняются дымкой злости, разочарования, боли, и Грейнджер, собирая последние крохи самоконтроля, спокойно — насколько это вообще возможно — выдыхает:

— У меня нет времени на твои дурацкие шуточки, Уизли.

Это задевает его, — она видит это ясно и четко, как и еще одно — он помнит.

Гермиона молча, всего несколько секунд смотрит на засос, — ей так хочется прикоснуться губами к его шее — разворачивается и стремительно покидает кабинет, с тоской чувствуя, что насквозь пропиталась запахом яблока и свежескошенной травы.

В кабинете, устало облокотившись о доску спиной и прикрыв глаза, продолжает стоять Фред.

У него на скулах играют желваки, а пальцы сжаты в кулаки, но птичка, раненная и забитая птица в сердце, продолжает мелодично петь.

Лёгкий сквозняк, прикоснувшийся к губам, напоминает о недавнем поцелуе, а в голове упорно бьётся мысль: следующий раунд — за ним.

Второй курс.

Гермиона стояла возле одного из поворотов длинного школьного коридора и, пытаясь унять завладевшую телом дрожь, вытянула руку, в которой сжимала небольшое зеркало.

Это стало важной, просто необходимой привычкой в опасных ночных коридорах, когда некое чудище могло напасть в любой момент.

А так было безопасней.

Ну, ей так казалось.

Тихие шаги за спиной, и Грейнджер с готовностью — и, надо признаться, скоростью — вынимает из кармана мантии палочку, тут же направляя её на источник звука.

— Какие мы грубые, Грейнджер.

Два голубых озера, мерцающие под сиянием свеч, пытливо, — с каким-то жаждущим интересом — смотрят на нее, прожигая дыру где-то в области ребёр.

— Ты меня напугал, — выдыхает Гермиона, пряча палочку и начиная внимательно рассматривать близнеца Уизли.

Фред или Джордж?

Мальчишка улыбается — она непроизвольно тянется к этой улыбке, улыбаясь в ответ, — и кивает на крепко зажатое зеркало в руке, кажется, всё понимая.

— Пошли, Грейнджер, — он делает несколько шагов вперёд, оборачивается и, кивая головой на место рядом с собой, призывает её идти с ним рядом, — маленьким девочкам негоже бродить одним по тёмным коридорам.

Ей хочется сказать что-то колкое и неприятное, но она сдерживается и, приподнимая уголки губ, начинает идти с ним рядом, чувствует запах яблок и свежескошенной травы и подавляет раскалённое воспоминание, вспыхнувшее в сознании — это тот же коридор, где один из близнецов пытался подарить ей ромашку.

Фред или Джордж?

В абсолютном молчании они доходят до гостиной, когда Уизли, разворачиваясь в другую сторону, говорит, слегка покачиваясь на носочках:

— У меня ещё дела, — и подавляя её возмущение, что, мол, уже слишком поздно, еле слышно шепчет: — Аккуратней, Грейнджер, мне будет очень больно, если с тобой что-то случится.

И уходит.

Гермиона хлопает глазами, не понимает, почему-то улыбается и, втянув носом его запах отправляется в комнату, задаваясь одним единственным вопросом:

Фред или Джордж?

Третий курс.

Завтрак был в самом разгаре.

Гарри и Рон ещё не проснулись, — утро субботы давало им на это право — а Гермиона так проголодалась, что не стала ожидать друзей и, схватив книгу по какому-то предмету, спустилась к завтраку, чувствуя, что кто-то определенно сверлит её взглядом.

— Итак, Грейнджер.

Фред или Джордж?

Мальчишка опустился рядом и, наложив себе что-то в тарелку, принялся сосредоточенно рассматривать, как Гермиона ест.

— Ну чего тебе, Уизли?

Она повернула к нему голову, отбросила лезшие в глаза пряди и хотела было стукнуть его чем-то тяжелым, как он огорошил её, выдав очень странную и — как позже поняла Гермиона — возмутительную фразу.

— Ты очень красиво глотаешь, Грейнджер.

Она, кажется, подавилась омлетом.

— Э-э-э-э, Уизли?

— И краска тебе к лицу.

К сожалению, Гермиона не смогла сформулировать что-то стоящее, а Уизли, ослепительно улыбнувшись, уже куда-то пропал, оставив Грейнджер наедине с чёртовым запахом яблок.

Фред или Джордж?

Четвёртый курс.

Облюбованное Гермионой кресло у камина оказалось занято, и она уже хотела было устроиться у окна, как увидела рыжую макушку и тут же направилась к креслу, вознамериваясь согнать наглеца.

— Я уже думал, что не дождусь.

— Что?

— Итак, Грейнджер, у меня есть к тебе вопрос, ответив на который, ты сможешь занять свое дурацкое и, кстати, совершенно неудобное место.

Гермиона закатила глаза, присмотрелась к близнецу — она всё ещё плохо различала, кто из них кто — и кивнула, желая поскорее уйти в мир художественной литературы.

— Мир слухами полнится, — начал Уизли, закидывая ноги на столик, — какое кощунство! — и понимающе улыбнулся, тут же возвращая их на место, — говорят, что главная, извиняюсь, лучшая ученица школы была уже кем-то приглашена, хотя, возможно, этакий принц — просто вымышленное существо.

— Неужели тебе это интересно, Уизли?

— Надо же мне знать, стоит ли приглашать тебе на бал.

— Ха-ха-ха, — Гермиона сложила руки на груди и, несколько секунд посверлив взглядом веснушки на его щеках, призналась: — Да, меня пригласили. И я сказала да.

— Ранишь меня в самое сердце.

— Знаешь что, Джордж, — его глаза недобро сверкнули, и Гермиона почему-то отмела мысль, что могла ошибиться, — ты мне надоел.

— Вот так даже?

— Да.

— Отлично.

— Замечательно.

Фред никогда не признается, что это задело его слишком глубоко, чем он даже мог себе представить.

Гермиона села в освобождённое кресло, и больше Фред-или-Джордж к ней не приставал.

Она время от времени ловила его взгляды, сама наблюдала за ним, смущалась и краснела, а когда поняла, что безнадежно пропала, решила — это не её.

Это пройдет.

Не сейчас, но обязательно — позже.

Сейчас же, когда Гермиона в слезах бежала по таким знакомым коридорам школы, то вспоминала и понимала.

Какая же она глупая.

Грейнджер остановилась, оглянулась и, внимательно всматриваясь в каждую деталь окружающего пространства, осела на пол, подавляя нахлынувшую истерику.

Это был тот самый коридор.

Первый курс.

Резко контрастирующая со своими однокурсниками девчонка, которая полностью заполучила его внимание еще с распределения, сидела в кресле у камина, что-то увлечённо читая. Она хмурилась и улыбалась, удивлялась и радовалась вместе с героями книги.

Гермиона Грейнджер.

Он пробовал это имя, смакуя произношение на языке, явственно ощущая вкус зефира, — конечно, виной тому был недавний и сладкий ужин — но это все-равно вызывало странное чувство, будто эта гордая девчонка пахла зефиром.

Какие, однако, глупости.

Фред ещё несколько мгновений будет смотреть в сторону Грейнджер, а после, случайно уловив удивлённый взгляд Джорджа, — Гермиона не заметила бы внимательность к своей персоне — отшутится, ссылаясь на жутко странную муху в волосах Грейнджер.

Брат хмыкнет и, как-то странно посмотрев на фигурку у камина, чему-то кивнёт, развернётся и скроется за гобеленом, оставляя Фреда с каким-то странным чувством непонятности внутри.

Через несколько дней, случайно, и, конечно же, — определенно — ничего такого не думая, он сорвёт самую красивую ромашку на лужайке, вознамериваясь подарить её одной вздорной девчонке.

После случая в коридоре он будет ненавидеть ромашки.

Второй курс.

Такого волнения он не испытывал, кажется, никогда.

Ужасное чудовище, убивающее магглорождённых снилось ему каждою ночь, виделось в грёзах и заставляло чертовски нервничать.

Она.

Он видел её глаза, которые, секунду назад светившиеся вздорным жизненным светом, закрывались, всё покрывал туман, и тогда Фред просыпался.

До боли тёр глаза, на ватных ногах доходил до ванной и принимал холодный душ, который почему-то успокаивал.

Именно тогда, подглядывая за Гермионой и тайно провожая её до гостиной, он понял.

Просто — понял.

Дал название тому, что грызло его изнутри, поглощая все силы, и подталкивало к дурацким поступкам. Фред дразнил Грейнджер, обижал, высмеивал и, если честно признаться, однажды даже поставил подножку, но всё равно, каждый вечер, несмотря на тренировку, боль в голове или её дерзкие слова в его сторону — провожал.

А потом она попала в госпиталь, и он извёл себя на столько, что Джордж тоже всё понял.

Третий курс.

Ему приносило просто огромное удовольствие наблюдать за тем, как она ест.

Разжевывает и глотает.

Он даже однажды сказал ей об этом, но, наткнувшись на волну возмущения, поспешно ретировался, лелея себя тем, что она всё равно теперь об этом знает.

Она просто волшебно глотает.

Фред иногда и сам забывал питаться, ведь, увлёкшись такой живописной картиной, он часто не мог потом отвести взгляд.

А Джордж, прослеживая за взглядом брата, удивлялся, настораживался и, будучи не в силах перебороть себя, тоже смотрел.

Фред пропадал каждый раз, когда смотрел на неё.

Это чувство, казалось, засело так глубоко, что даже летняя интрижка с Анджелиной не смогла вытеснить столь глубокую и — что самое главное — странную привязанность.

Поэтому, когда Джордж, улыбаясь во все тридцать два и помахивая обрывком пергамента в руке, ввалился в комнату, он уже понял, что у него появился шанс.

Шанс, который потерявший голову мальчишка — её широкая улыбка, хмель в глазах, шоколадные волосы, пухлые, сладкие губы — не собирался упускать.

Потому что ему казалось, что он всегда любил только её.

Потому что её губы — несколько минут назад отвечавшие на поцелуй с дикой страстью — не могут целовать никого более.

Потому что это она — Гермиона Грейнджер.

Солнечный луч скользнул по затылку Фреда, словно подталкивая, и Уизли, ударив кулаком в стену, направился на поиски того, что он точно знал, больше никогда не хочет потерять.

Они переглядывались каждые несколько минут.

Эта привычка приелась сильно и глубоко, поэтому однажды, когда голубые глаза искали отдачи и наткнулись на небольшую преграду, он не понял.

Джордж мог с точность назвать дату, место и описать тот самый момент, когда впервые почувствовал, что идентичные снаружи, они не всегда смогут оставаться такими и внутри.

Третий курс, вечер и взгляд — теплый, прошивающий взгляд — Фреда, направленный на девчонку с копной каштановых волос, которая, поджав ноги под себя, сидела в кресле у камина.

Первокурсница.

Вздорная, скучная и правильная.

Серая.

Наблюдения за Гермионой не принесли особых плодов.

Разве что он понял, какая у неё красивая улыбка.

Что она всегда кусает губы, когда волнуется.

Что её руки очень теплые, а вздёрнутый нос по-своему привлекательный.

Но это всё, конечно, глупости.

Джордж направлялся на тренировку, вышел немногим раньше и, словив странную мысль, решил немного прогуляться. Каковым же было его удивление, когда в одном из пыльных коридоров он увидел сидящую на холодном полу, давящуюся слезами, бормочащую что-то про ромашку и старающуюся перестать реветь Грейнджер.

Красивая.

С покрасневшими щеками, покусанными губами и блестящими глазами.

— Гермиона.

Она резко поднимает на него взгляд — колючий, холодный — от чего сердце на мгновение сжимается, а ноги тяжелеют.

— Гермиона.

— Джордж, — Грейнджер заметно расслабляется, что ясно дает понять — это Фред.

Её взгляд теплеет, щеки заливаются румянцем — ей, конечно же, стыдно, а на губах, словно дивная музыка, начинает играть лёгкая улыбка.

Где-то глубоко, на корке затылка, алым цветком расцветает мысль — Фред что-то натворил. Испортил ей настроение, возможно, унизил — такая редкая злость на брата проступает сжатыми до бела кулаками — а на сердце теплеет от понимания — он на шаг впереди.

Руки сами, непроизвольно, поднимают Гермиону с пола, придерживают, и мозг взрывается яркими вспышками, потому что её теплые, влажные, покусанные губы въедаются ему в рот, оставляя привкус горечи и чего-то сладкого — кровь и зефир.

Тонкие пальцы спускаются вниз, начинают возиться с ширинкой, на что Джордж стонет ей в губы, кусает, наслаждается, выпивает её.

Гермиона спешит, стягивает свитер, — острая необходимость попробовать её грудь — запускает руки ему в волосы, целует шею, прикусывает кожу на кадыке, избавляет его от футболки — её пальцы везде.

А он так хочет её.

Сейчас. Здесь. На холодному полу.

В неё.

Мозг отказывается принимать это.

Грейнджер — его, блин, Грейнджер — выгибается от его прикосновений.

Чёртов Джордж.

Чёртова ромашка.

Чёртова Грейнджер.

Грудь в аккуратном бюстгальтере, которую хочется сжать и попробовать.

Пальцы брата сжимают тонкую талию девушки так сильно, что завтра наверняка останутся синяки, и Фред кипит, горит и превращается в пепел.

Когда костяшки при ударе царапаются о ряд белоснежных зубов, когда Грейнджер смотрит на него большими — он тонет — глазами, а брат, пошатнувшись, прожигает его взглядом насквозь, он понимает, что именно сейчас он готов умереть по-настоящему.

Его разрывало.

Что-то огромное, черное и злое, сидевшее внутри, скребло по органам, царапало легкие и вырывало мясо.

Фред не мог заснуть.

Когда его веки опускались, на глазах тут же появлялась картинка, от которой сердце сжималось с невыносимой болью.

Грейнджер — его, блин, Грейнджер — выгибается чужих прикосновений.

Грудь в аккуратном бюстгальтере, которую хочется сжать и попробовать.

Пальцы брата сжимают тонкую талию девушки так сильно, что завтра наверняка останутся синяки, и Фред кипит, горит и превращается в пепел.

Фред резко сел — полог на кровати брата был задернут — и, пытаясь успокоиться, подошёл к окну, но ураган, бушевавший на улице, словно отображал всю гамму эмоций у него внутри.

В голове встаёт образ мирно спящей девушки.

Грейнджер.

Шоколад разметался по белоснежной подушке, одеяло, съехавшее на пол, открывает почти прозрачную майку, и Фред понимает, резко осознает, выжигая этой мыслью часть каких-то жизненно важных органов, что она не его.

Не его.

Чертова Грейнджер не его.

Он разворачивается, сжимает пальцы в кулак и, из последних сил сдерживая себя, открывает дверь, отказываясь понимать, куда его несут ноги.

* * *

Дверь поддается ему без скрипа.

Вот так просто — раз, и он уже в комнате старосты, которая, ничего не подозревая, спит на огромной кровати.

Картинка, всплывшая в воображении несколько минут назад словно оживает.

Несколько шагов — и он рядом.

Вдыхает запах зефира, жмурится, злится и, когда Грейнджер переворачивается во сне — майка открывает взору небольшую грудь, — понимает, что он пропал.

Просто камнем стремительно упал на дно порока.

Потому что желание — острое, болезненное — наконец прорывается, и Фред, с тихим стоном опускаясь на кровать, — нависая над Гермионой — несколько секунд пристально вглядывается в её лицо, а потом целует — жадно, отчаянно — до тех пор, пока Грейнджер не начинает неуверенно отвечать.

Проводит языком по его верхней губе, слегка раскрывает глаза, и, когда он опускается ниже, втягивая себе в рот розовый сосок, стонет.

— Фред.

Его имя.

Его рука скользит ниже — туда, где под шортами ничего нет, и слегка надавливает сквозь ткань, на что Грейнджер выгибается дугой, а ему просто-напросто сносит крышу.

Гермиона тянет за края ночной рубашки, которая, совершенно не сопротивляясь, распахивается — пуговицы со звоном катятся по полу, — а её холодные прикосновения к животу, груди, шее, обжигают. Она сама — Мерлин, сама — стягивает майку и притягивает его для поцелуя.

Фред чувствует, как затвердевшие соски приятно впиваются ему в кожу и снова спускается ниже, завладевая горошиной.

Его правая рука стягивает шорты с Грейнджер, и он наконец-то прикасается к ней там.

Гермиона широко распахивает глаза, когда палец Фреда скользит внутрь, начиная медленные, плавные движения.

Ему хочется довести её до предела несколько раз.

Чтобы она стонала его имя.

Чтобы она молила о пощаде.

Но все забывается, выносится из головы, испаряется, когда пальчики начинают стягивать пижамные штаны — под которыми ничего, — а потом обхватывают его член, так, что Фред издает длинный, протяжный стон, губами — от её губ до пупка — скользит ниже, на несколько секунд вбирает в рот клитор — Гермиона вскрикивает, — а потом входит в неё.

Полностью.

Глубоко и сильно.

Так, как он всегда хотел.

Она шумно вбирает воздух, широко открывает рот и подается вперёд.

Мерлин.

Первый толчок он делает медленно, полностью выходя и снова заполняя её до краёв.

А потом забывает, обо всем, потому что она целует его, подается навстречу, а он умирает, он уже умер, и ничего, совсем-совсем ничего не может с этим поделать.

Толчки становятся грубее, реще, Фред сжимает простынь по обе стороны от головы Грейнджер и толкается в неё.

Больше.

Глубже.

Сильнее.

Она делает это первая.

Её рот открывается в беззвучном крике, она выгибается, царапая его спину, а он делает ещё несколько толчков и растворяется в этом вязком воздухе.

У него нет сил остаться рядом.

И он, дождавшись пока девушка уснёт, пошатываясь, уходит.

Следующим утром Гермиона пропадёт, а Фред, до крови разбивая костяшки о каменную стену, будет пытаться прогнать вырезанную где-то на коре главного мозга картинку.

Тёплая, мягкая, податливая.

Его.

Его Грейнджер.

За окном, заливая окрестности, будет барабанить дождь.

— Всё в порядке.

Он открывает глаза, щурится от яркого солнца и чувствует, как его сердце замирает.

Буквально.

Прекращает работу, позволяя чему-то огненному, большому, сладкому проникнуть внутрь, обволакивая внутренности и принося долгожданное спокойствие.

— Грейнджер, — он улыбается, а она слегка жмурится от этой улыбки — настоящей, нужной, теплой, и садится рядом, пытливо заглядывая в его глаза.

— Уизли.

— Где ты, чёрт тебя раздери, была?

Она смеется, откидывает волосы назад — в них так хочется зарыться, вдыхая запах зефира, яблока, дома — и сжимает его ладонь — теплая, нежная.

— Родители, — коротко отвечает Грейнджер, не переставая улыбаться.

— И ты никому не сказала? — ему становится жутко смешно, а Гермиона кивает, смотрит в его голубые глаза, тонет и, не сдерживаясь, быстро целует в самую большую веснушку на скуле.

— И ты...

— Я с тобой, — просто говорит она, крепче сжимая его ладонь.

И он растворяется.

В ней, в них, в нескольких сантиметрах, что остались между их губами, в поцелуе, от которого хочется кричать так громко, чтобы все знали: она здесь, она с ним, она его.

Лучи солнца путаются в её волосах, перепрыгивают на губы, которые он снова целует, а она обжигает своими прикосновениями и смотрит так, что он умирает.

За окном, подпевая мелодии сердца, щебечут птицы.

* * *

Гермиона сидела в Большом зале, рядом был он, их пальцы были переплетены под столом, и она чувствовала такое умиротворение и покой, которое не приходило к ней никогда ранее.

Она с ним.

С тем, кто всегда заставит её смеяться.

Человеком, который до сих пор слегка краснеет, когда они смотрят друг на друга так. Тем, кто даже во время ужасной ссоры носит ей зефир и, забавно щелкая по кончику носа, целует так, что она забывает обо всём.

Мама всегда говорила ей, что надо быть с тем человеком, с которым ты забываешь о смерти.

С которым из твоей памяти испаряется буквально всё.

И это был он.

Изредка она всё ещё ловила на себе идентичные любимым глаза и в который раз понимала, что сделала правильный выбор.

Ей не хотелось думать о будущем. Все, что её волновало, это его губы, прикосновения и улыбки, которые каждый раз заставляли её сердце работать быстрее.

Гнать по венам тягучее, сладкое чувство.

Любви.