Вербальное самоубийство (самоанализ) (джен)

В восемнадцати процентах из ста эта история закончилась бы чьей-нибудь драматичной смертью. Почему именно такая статистика? Петир не знает. Ему безразлично. Ладно, он просто взял цифру с потолка и записал в свой дневник как «очень умную мысль, которую стоит запомнить и вообще перечитывать время от времени».

Буквы нервно наклонились вправо и сбились к концу строки в непонятную вязь закорючек. Это достаточно шаблонно, чтобы можно было поверить с первого раза. Петир поглощён непонятной меланхолией и почему-то очень хочет сказать кому-нибудь что-нибудь шокирующее о себе.

Говорить нечего.

Ладно, он дружит с Серсеей.

Да, с той, которая Ланнистер.

Да, с той, у которой над кроватью висит огроменное зеркало, чтобы, по её словам, секс с Джейме был ещё откровеннее.

Нет, этой информацией она снабдила не всех вокруг.

Только Петира.

Да, это шокирует.

На самом деле его жизнь удивительно скучна. По утрам в универе он сталкивается с Кейтилин, и они оба делают вид, что друг друга не знают. После пар он бредёт к общежитию пешком и радуется, что у него и Лизы смены учёбы не совпадают. А потом Серсея зовёт его к себе домой.

Ему бы не идти. Это глупо. Это странно. Тайвин буравит его странным взглядом, но Серсея, кажется, утратила это стремление подражать отцу. Она просто выплыла из собственной реальности, выбила себя из этого театра роскоши и любезности. Только Джейме держит её в родном доме. Джейме хороший, только наивный.

Петир устал смеяться его доброте.

«У меня царапины на коленях, потому что у меня в кровати крошки хлеба», — сказал Джейме отцу и сменил шорты на строгие брюки. Петир и Тайвин старательно поверили. Только вот Тайвин просто привык игнорировать своих детей, а Петир часто выслушивал откровенности Серсеи. Честно сказать, они его бесили.

Ему рассказать было нечего.

Серсея смотрит на фото Джейме.

— Ты знаешь, я могла бы притвориться, что не люблю его, — говорит она, склонив голову набок и выжидающе глядя на Петира, будто он должен это как-то прокомментировать.

Петир удивляется. Ему кажется, что Серсея, с её искренней истеричностью, никогда не смогла бы скрыть свою одержимость. Но он кивает. То, что есть у Серсеи, ему никогда не получить.

Петир видел Джейме и Серсею вместе.

Они могут сидеть на краю кровати и притворяться, что их миры не заключены друг в друге, но никто не поверит.

Слишком уж внимательно следит Джейме за тем, как Серсея от лени закалывает немытые волосы карандашом и сосредоточенно водит кистью по холсту не потому, что это модно, популярно или так решил отец, а потому, что ей нравится. Слишком уж собственнически Серсея ногтями пересчитывает вязь позвонков на спине брата-близнеца, царапает непонятную хрень над сердцем на его груди.

А Кейтлин холодно улыбается ему при встрече и быстро убегает к своим Старкам. Она гордится своим равнодушием. Петиру тошно. Он ненавидит соционику, потому что в соответствии с ней и дружить у него не получится, и любить не удастся.

Теперь, когда он пишет о любви, он понимает это чувство, а не рисует его в своей голове.

Любовь, дружба — любые сильные чувства подразумевают невозможность жить без этого человека.

— Хуже всего — беззвучный трах. Звук — показатель. Это я точно тебе говорю. Посто-о-й-ка, — Серсея вытягивает руки вверх, и её короткая майка приподнимается, Петир поворачивает голову в сторону и смотрит на бумажные кораблики на подоконнике. — Ты так много говоришь, а я всегда тебя внимательно слушаю. Как думаешь, я могла бы любить тебя? — Звучит смешно, но Петир ждёт, когда она сама поймёт.

Сослагательное наклонение — очень прикольная вещь.

Серсея грустно улыбается. Петир движением головы поправляет закрывшую глаза чёлку и напоминает себе, что обещал не тратить слова понапрасну.

— Мне нужен человек, который скажет мне, что я права, даже если это не так.

— Я попрошу твоего отца выгравировать это на твоей могиле? Он меня пошлёт.

— Да.

Они сидят на кровати и делятся тишиной. Петир никому не скажет, что понимает её комплекс неполноценности, Серсея никогда не признается ему, что видит его насквозь. Вкус насморка в горле — такой, будто вода случайно забила ноздри — не исчезает.

Люди пишут о том, чего им недостаёт, или о том, что безвозвратно потеряли.

Петир корявым почерком выводит в блокноте собственные наблюдения, что никогда не изменят его мир, но помогут ему не рассыпаться. Хуже всего было бы в соцсети отправить сообщение себе не себе.

Петир пристально глядит на карандаш рядом со светлой макушкой.

Серсея ждёт. Чуда? Нет. Серсея ждёт свободы выбирать.

Тайвин в прошлом месяце решил, когда и за кого она выйдет замуж.

Джейме кричал и предлагал сбежать. Она испугалась. Чего, спрашивается? Она не знает. Можно убежать и сейчас. Она ещё не решила. Глупо всё это…

— Мне не грозит ни рак, ни СПИД — это было бы слишком просто? Самому не смешно? — вроде бы с издёвкой спрашивает Серсея, но издёвки нет.

— Смейся.

Серсея шуршит листами его блокнота, который никто не должен видеть, и не смеётся. Она же не никто, в самом-то деле.

Если меня завтра не станет, никто не будет скучать.

Право слово, Серсея может лишь подойдёт к церкви, где все долго и пафосно будут врать, на расстояние вытянутой руки, чтобы показать обиженный фак грязному стеклу.

— Кто из нас сильнее уверен в своей нормальности?

— …

— Знаешь, у тебя уши на солнце светятся. Оранжевые такие. Прикольно.

Я хочу, чтобы хоть один человек знал обо мне всё и оставался рядом, я хочу хоть об одном человеке знать всё и не уходить.

— Это не твоя забота, — сказал он, и она рассмеялась пустым горьким смехом.

Петир совершенно не способен жить вне её личного пространства. Но иногда переход на новый уровень не позволяет сохраниться. Тайвин уже устал от необходимости выслушивать приветствия всех бывших друзей его детей.

— Все мои умения — это повод меня любить. Всегда недостаточный, — Серсея читает вслух и замолкает, буравя Петира пронзительным взглядом. В голове эхо после каждого слова, будто пусто там и слова вынуждено бьются о стенки и отскакивают.

Ему всё кажется, что сейчас она выдаст что-нибудь циничное или просто задаст закономерный вопрос «и что ты подразумеваешь?» — и это будет значить, что она не понимает. И это будет значить, что то, что он позволил ей прочесть свой блокнот — это ничего, это не имеет значения.

Я люблю тебя дольше, чем ты когда-либо будешь знать.

Он хочет задать ей тысячу вопросов о мелочах. Так же, как он хочет её обнажённой.

Кактусы рядом с компьютером в цвету. И попсовый певец на постере на стене улыбается так широко и лучисто, будто занимается коммерцией уже не первый год.

— Реши сначала мои задания по высшмату, ладно? Кейтилин всё равно попросит ещё кого-нибудь. Брандона Старка.

— Он тупой.

— Она попросит тебя и его. И он будет думать, что это он так хорошо помог. Возгордится. Ей это в плюс.

— Ладно.

Для достижения успеха нужны поддержка другого и уверенность в себе. Можно обойтись чем-то одним в избытке, но оба составляющих важнее. У меня нет ни того, ни другого.

Если бы пришлось сыграть собственные роли, герои непременно воспылали бы безудержной страстью друг к другу, что невозможно в наших реалиях, да и приторно как-то звучит.

— Когда семья не является твоей постоянной, чем-то, что вытаскивает тебя со дна, ты ищешь эту поддержку в другом месте, но не находишь, потому что у прочих семья является этим маяком… Несовпадение, — Петир говорит то, что побоялся записать и что-то это всё всё-таки значит.

— Люди любят весёлых и позитивных. Ты сначала должен им понравиться. Потом они решат терпеть твой скулёж. Сначала весёлые истории, — легко отвечает Серсея, и улыбается.

Улыбка — это страшно, когда совершенно точно улыбаться нечему, а ты делаешь это.

— Для меня в порно важен звук и интимность. И чтоб член стоял изначально. И никаких лишних кадров со снятием одежды. И без музыки на фоне, — зелёные глаза блестят озорством, а Петиру самую малость хочется прямо сейчас прокачать навык удушения. С нуля на первый уровень быстро должно получиться.

— Потрясающе ценная информация.

— Ты оценил.

Когда совет медитировать читаешь как совет мастурбировать.

Он узнал слишком много из её истории, чтобы перестать читать, прежде чем прочтёт последнюю страницу. Было так много слов между ними в последнее время, но тишина была более убедительной, чем плач или обличительные речи. И Петир всё время порывался спросить.

Не всегда стоит задавать прямые вопросы. Незнание мучительно, но не так унизительно.

— Зачем я тебе нужен?

«Я хочу, чтобы меня кто-нибудь любил. Я хочу, чтобы кому-то моё существование было жизненно необходимым».

— День без тебя, и я запуталась. Я привыкла быть никому не нужной. Я не верю, что меня можно любить, не верю, что обо мне можно заботиться, не верю, что мной можно дорожить. Мне нужны люди, но в одиночестве я чувствую себя в безопасности. Не позволяй мне забыть, что я должна жить.

Голос густой и сломанный. Мышцы над левой бровью подрагивают, и что-то подсказывает, что она не очень рада.

Это слишком откровенный вымысел.

— Я буду держаться за тебя и бороться с чувством беспомощности?

— У тебя есть Джейме.

— Ты упрям.

— Ты упряма.

— Ты сделал упрямство формой искусства.

Ты не ужасный человек. Ты человек, и ты делаешь ошибки, как все остальные.

— Ты веришь в меня так сильно. Никто никогда не имел такой веры в меня.

Я был тем, кто всегда выбирал себя. А теперь я у твоих ног. Видишь? Видишь? Почему нет?

— Я чувствую необходимость в безграничном доверии кому-то. Вы вот все пишут в социальных сетях «НИКОМУ. НЕЛЬЗЯ. ДОВЕРЯТЬ». И эти громкие точки… Никому не доверять больно.

И пауза для вдоха.

— Я не буду хорошей. Я сломана. Я попытаюсь оттолкнуть тебя, когда мне станет страшно.

И пауза как знак правдивости.

— Мне нужно подтверждение того, что я нужна. Но я сама в это не верю. Как может поверить кто-то другой?

Восклицательные знаки в конце были бы уместней, но не так обличительны.

— Я очень остро реагирую на любое проявление заботы. Мне кажется, что моё существование — ошибка. Мне моментально поднимает настроение отсутствие людей вокруг. Я не привык к неравнодушным людям, — он был сосредоточен на самолюбовании и на ней. Больше ничто его не интересовало.

Возьми (забери) свой пепел с моих колен.

Он любил её как клубничный коктейль с не тем рисунком на коробочке. Так любят шестилетние мальчики. Кричат и ругаются, любят и считают это неправильным. Он трус.

— Все помнят себя. Если кто-то помнит другого, то он к нему неравнодушен, — как-то слишком пусто говорит Серсея, и Петир некстати вспоминает, как она сказала «я не стою чьего-либо времени», и голос был такой безэмоциональный, а лицо такое пустое, что ему стало страшно.

— Это твой человек, когда перенасыщение не наступает. Вы день и ночь вместе, и вам всё равно есть о чём говорить. Это взаимный интерес и дружба, — продолжает Серсея бесцветно и как-то слишком весомо именно по этой причине.

Они весьма интересны. Серсея всё стремится прижаться ради пущей драматичности, Петир же хочет принижаться ради пущей драматичности.

Её лодыжки пахнут потом, Серсея кладёт их на колени Петиру.

Он касается её колена. Это не пугает. Это нормально. Это не вызывает никаких чувств. И язык чешется сказать наконец-то и скинуть ответственность на другого, мол, сам виноват, что так получилось, но дружба дороже. Настоящие отношения с человеком, на чьих коленях ты спишь в поезде.

В утопичном мире религия помогает смириться с собой безнадёжно больным от рождения.

И Петиру следовало бы писать стихи. Такие эмоциональные и рваные, и самобичующие. Но стихи не должны быть слишком простыми. Откровенность должна быть изящной. Люди любят понимать намёки. А умные мысли тем и ценны, что поданы по крупице и не наслаиваются друг на друга, перебивая всё и вся.

Одна главная мысль в тексте, так ведь учили в начальной школе?..