От розовых часов до темного угла (гет)

Мадину он нагнал лишь в самом конце сада, у двери, ведущей на дворцовое кладбище. Здесь стояла хижина, где умершие проводили свою последнюю ночь на Земле, чтобы после отправиться на небо. Танцовщица замерла у входа, сгорбившаяся, жалкая, какая-то потрепанная. Через плетеное окошко она пожирала глазами тело Зулейки, лежащее на столе. Она не смела войти, хотя двери были открыты: она благоговела перед величественной картиной смерти. Зулейка всегда олицетворяла собой Жизнь: легкая, веселая, миниатюрная, она была похожа на синичек, что чирикали у султанши в зале в золоченых клетках.

Эрик приблизился к Мадине. Он всегда считал, что она не способна на высокие чувства, что слишком цинична, слишком насмешлива, слишком непочтительна. А сейчас, глядя на ее полную покорности позу, на скорбное выражение лица, он не мог не признать, что иногда ему удается замечательно ошибаться. Мадина любила Зулейку так же, как и он сам, и наверняка испытывала то же, что и он: бесконечную пустоту в душе, черный провал, который может заполнить лишь друг, да и то не до конца. Оба были одиноки: Эрик отталкивал всех своим статусом верного слуги султанши, а Мадине не хотелось иметь ничего общего со служанками. Француз шагнул еще ближе, и под его ногой захрустел песок. Девушка дернулась, мгновенно превращаясь из беззащитного королька в гордого ворона.

— Прочь! — прошипела она, и Эрика словно холодной водой облили. — Прочь! Ты не посмеешь нарушить ее покой! Убирайся к тем, кто тебя послал! Шахиншахский прихвостень!

— Эрик никогда не был прихвостнем, — гордо ответил тот, и Мадина потупилась. — Я служу шахиншаху и султанше, пока от этого есть польза для меня. Как только они перестанут быть источником нужного мне, я оставлю их. Теперь же поговорим о Зулейке…

— Не называй ее имени! — в глазах Мадины, подернутых дымкой безумия, плескались слезы, горло сдавило стальными тисками. — Кто ты такой, чтобы называть ее по имени? Что ты сделал ей, что берешь на себя это право? И почему ты здесь? Разве не было бы для тебя продуктивнее идти сейчас к султанше и веселиться вместе с ней?

— Подожди, Мадина, — он быстро подошел к ней вплотную и схватил за запястья. Она вскрикнула, почувствовав, как руки немеют от его хватки, но он не обратил на это внимания. — Ты спрашиваешь, что я сделал ей, что имею право называть ее по имени. Но что же мне еще делать, Мадина, если ее имя — единственное, что мне осталось? Я потерял ее сегодня, когда все было готово к побегу… Я не сумел ее удержать, не спас…

— К побегу? — переспросила девушка. — О каком побеге ты говоришь?

— Как я любил ее! — продолжал Эрик, не слыша Мадины. — И как она любила меня! Меня — ящерицу, не достойную даже одного ее взгляда! Маленькая Зулейка… Я был счастлив, когда она позволяла мне дотрагиваться кончиками пальцев до ее лица, а она была счастлива, когда я произносил ее имя. Только розовому мальчику мы доверяли наши тайны, никто больше не знал об этом. Она сидела на скамейке под скульптурой, тихо смеялась и говорила мне: «Эрик…». И все дрожало во мне, когда я слышал, как она зовет меня…

— Эрик!

— Она и сейчас зовет. Ей одиноко там, бедной крошке… Но нет, Зулейка, ты останешься одна… Я не имею права лишить себя жизни, хотя я и чудовище… Слишком долго со мной мучились, чтобы я вдруг оборвал все плоды их трудов. И я не могу отомстить султанше за тебя: я знаю, что ты не одобрила бы этого… Ты всегда все прощала, да? Зулейка…

Он зашатался и рухнул на колени, закрыв лицо руками. Мадина услышала бессвязное бормотание, потом все стихло. Девушка нерешительно положила руку ему на плечо. Что-то в его голосе заставило ее поверить ему. Говорил он с таким чувством, которое не способен показать и самый великий артист, если не испытывает его. Эрик в самом деле любил Зулейку, поняла она, а Зулейка в самом деле любила Эрика. Теперь объяснялось многое в поведении этого кроткого создания: и внутренний свет, наполнявший ее, и хорошее настроение в течение последних трех месяцев. Но неужели же Зулейка собиралась бежать вместе с Эриком, забыв о Мадине? Неужели она в своем счастье перестала думать о ней? Увы, это было так. Мадина шумно вздохнула и опустила взгляд на француза, все еще стоявшего на коленях.

— Эрик.

Он дернулся, и это убедило ее, что он слушает.

— Эрик, не вини себя, — сказала она и осеклась: он и не начинал соотносить произошедшее и свою роль в этом спектакле. Эрик поднял на нее мрачный взор, от которого ей стало не по себе.

— Ты права, права! — исступленно затвердил он, раскачиваясь взад-вперед. — Я один виноват в этом! Мне стоило покрыть пол в зале толстым ковром. Он не скользит, на нем не остается следов крови или кофе — не все ли равно? Для Анизо нет никакой разницы между этими жидкостями. Она так же жадна до крови, как и шахиншах — до кофе. Он ведь не высыпается, Мадина, да… — Он уткнулся лицом ей в руки, и она вздрогнула, почувствовав мягкий бархат маски, но не отстранилась. Вдруг он резко поднял голову и посмотрел на нее снизу вверх: — Будем друзьями, Мадина! Эрик сойдет с ума в одиночестве. Будем друзьями во имя памяти о Зулейке!

— Надо заслужить мою дружбу, — сказала веско девушка. — Друзьями просто так не становятся. Но я согласна сотрудничать с тобой. Как ты сам сказал, пока нам выгоден наш союз. Мадина к услугам Эрика.

Он улыбнулся, и эта яркая, бутафорская улыбка показалась ей лишней под черной бархатной маской с серебряной оторочкой. Мадина подарила чувство страха перед ним, оставшееся от прошлого опыта, и растянула губы в ответной гримасе, которую при всем желании нельзя было назвать улыбкой. Ей было жаль этого человека, отдавшегося своей страсти и так внезапно все потерявшего; ему тем более была нужна поддержка. И она представила ему то, в чем он нуждался. Теперь они сидели в одной лодке и полностью зависели друг от друга.

Остаток ночи пролетел быстро. Эрик молился за усопшую, не задумываясь об ее религии, а Мадина обмывала тело. На рассвете пришли служители кладбища и забрали Зулейку в свои владения, куда ни один посторонний войти не мог. Обессилевшие Мадина и Эрик проводили подругу жадными взглядами: оба знали, что разлука будет долгой. Они были молоды и полны сил и вовсе не собирались покидать этот мир.

Султанша, почти не заметившая отсутствия Эрика, продолжала веселиться. Утром она отпустила гостей, но приказала им вернуться к вечеру, чтобы продолжить праздник. Уставшие танцовщицы были заменены новыми, музыканты заново полировали свои инструменты, натирали смычки канифолью, проводили шелком по лаковому покрытию, и запылившиеся и запотевшие скрипки вновь засияли. Кухарки сбились с ног, готовя все новые и новые яства, а полотеры устали оттирать грязь с мрамора. Султанша не спала, предоставив своим служанкам заниматься своими делами. А они, совершенно не уставшие за ночь, обступили Мадину, требуя рассказать им что-нибудь. Та устало опустилась на подушки, прикрыла глаза и начала говорить тихим, приятным голосом:

— Сказывают, жил одно время в Мазендеране купец. Все у него было: и бараны, и шелка, и ковры, и деньги, и золото для его жен. Сыновей своих он воспитывал в строгости, но любил их. Однако в каждом стаде своя паршивая овца, вот и у него был один сын, не слушавший его советов. Друзей у него было несчетное множество, он бросал деньги на ветер, гордясь своим богатством. Отец несколько раз пытался сказать ему: «Не те у тебя друзья!» — но все было напрасно. И вот однажды, когда стояло жаркое лето, он вновь подошел к сыну: «Посмотри на кувшин! Пока полон он, ему почет. Опустеет — отбрасывают в сторону. Так же опустеешь и ты, сын мой, подобно кувшину. У тебя есть, что предложить своим сверстникам, и они дружат с тобой. Как только попадешь в беду, останешься один. Как смог ты найти друзей, таких верных, за время, такое короткое? Давай проверим их! Ты ничего не потеряешь, сын мой, если они в самом деле преданы тебе; если же нет, приобретешь немало». Юноша согласился. В самом деле, терять ему было нечего.

— В ту же ночь, — продолжала Мадина, — отец взял острый нож, перерезал самому крупному из их стада барану горло, отрезал ему голову, завернул окровавленную тушу в мешковину и взвалил ее сыну на плечи. Вместе они отправились к одному из приятелей молодого купца, и сын, по указанию отца, постучался в дверь. Отец же прижался к стене, чтобы хозяин дома его не заметил. «Кто там?» — осторожно спросил тот. «Это я, — приглушенно ответил юноша, — я — твой друг! Отопри дверь и впусти меня поскорее». Щелкнул замок, звякнула цепочка, и дверь приоткрылась.

— «У меня возникли трудности, — продолжал молодой человек. — Мы с моим знакомым немного не поладили между собой. Во время драки он упал, сильно ударился головой и умер. Я прошу у тебя помощи и уверен, что ты оправдаешь мои надежды: ты ведь мой лучший друг!». Хозяин дома покраснел так, что это было заметно даже при тусклом прыгающем свете лампы, что он держал в руке, и, пряча глаза, сказал: «Но тебе прекрасно известно, что без меня моя семья пропадет. Если я помогу тебе, мои соседи могут заметить, как мы копаем могилу для твоего друга…» Говоря это, он потихоньку пятился назад и уже хотел захлопнуть дверь, но сын купца вовремя придержал ее ногой и воскликнул: «Ты, первый, к кому я пришел, из моих друзей, когда меня постигло несчастье, отказываешься мне помочь. Горе мне! Куда мне идти?!» «Я тебя не знаю! — отшатнулся от него бывший друг. — Прочь от моего дома!» И он захлопнул дверь.

— Купец хитро взглянул на сына. Лицо того было омрачено рухнувшими надеждами, но он отказался верить, руководствуясь только одним опытом. Почти всю ночь ходили они от дома к дому, но отовсюду их прогоняли. И когда горы Мазендерана лизнули первые лучи солнца, старый купец улыбнулся сыну и предложил ему пойти к одному из своих друзей. Юноша только рукой махнул. Через некоторое время они стучались в последние двери. «Друг, — сказал купец, — нам нужен приют. Мы должны спрятать тело человека, который погиб во время драки с моим сыном». «Нуждающийся в помощи, — с улыбкой отпирая замки, ответил торговец, — всегда получит ее от меня! Несите тело в погреб, спрячьте его хорошенько, укройте рогожей, чтобы не было видно, и заприте дверь». Отец юноши рассмеялся, откинул край мешковины, и его друг увидел баранье копыто. «Мы благодарны тебе, — сказал старый купец. — Ты один не подвел нас и предложил свою помощь, а все друзья моего сына отвернулись от него. Спасибо тебе, друг, за это. — Он обернулся к сыну и строго произнес: — Теперь ты понял, как нужно выбирать друзей? Подумай: поможет ли человек в беде? Если да, дружи с ним без опаски. Если нет — он не стоит твоей дружбы».

— Какая хорошая сказка! — воскликнула Зара. — И с тех пор сын всегда поступал так? Да, Мадина?

— Это не конец истории, — возразила рассказчица. — Подождите немного… Жили бы они долго и счастливо, если бы не тот самый первый человек, к которому они пошли вечером. Будучи злопамятным и завистливым, он поспешил донести шахиншаху на мнимого убийцу. Правитель тотчас же приказал арестовать и старого купца, и сына. И напрасно они говорили ему об их эксперименте: на рассвете их головы скатились на землю, а кровь обагрила все вокруг. Имущество шахиншах приказал забрать в казну, и вдовы с пятью детьми остались без крова. Они тоже погибли, не сумев найти себе пропитание. И во всем этом виноват был только шахиншах: если бы он прислушался к мудрому купцу, многих бед можно было бы избежать. Шахиншах и его султанши — причина страданий этой семьи. А сколько еще таких семей! — Мадина опустилась обратно на подушки, прикрыла глаза и равнодушным тоном, разительно отличавшимся от прежнего, сказала: — Вот и сказке конец.

И стало тихо. Служанки, оставившие свои дела, чтобы послушать рассказ, словно оцепенели. Слишком неожиданной была развязка. Слишком прозрачным было обвинение, брошенное девушкой в запале горечи. Она, первая из служанок, открыто винила во всем, что происходило когда-либо в Персии, шахиншаха. Это было необычно для узкого мирка, в котором жили все дворовые слуги. Правитель всегда был для них центром Вселенной, и они никогда не обвиняли его напрямую, потому что такие речи могли послужить сигналом к применению сил. А это значило бы, что и их дом, и их самих сотрут с лица Земли. Жить хочется каждому, и недовольные молчали. Иногда случались восстания, но они почти всегда несли с собой и религиозные вопросы.

Поэтому когда Мадина, переставшая бояться вообще кого-либо от горя, обвинила Насреддина, все потеряли дар речи. Ошеломленно смотря на рассказчицу, совершенно спокойно отщипывающую от грозди виноград, служанки не заметили, как чья-то пышная, неуклюжая фигура выскользнула из залы и, крадучись, поспешила в сторону покоев султанши. Анизо не спала, сидя у резного окошка. Тени от сетки падали на ее бледное лицо, и оно казалось покрытым чешуей.

— Войди! — поморщилась она, услышав робкое царапанье в дверь. Наложницы, расчесывавшие ее длинные волосы, набросили ей на голову платок, поклонились и все так же молча исчезли. Султанша нетерпеливо обернулась и заметила в дверях высокую, но расплывшуюся фигуру. Девушка нерешительно мялась на пороге, кидая на Анизо робкие взгляды. Та улыбнулась ей, протянула руку:

— Говори.

— О госпожа! — воскликнула Сара, бросаясь ей в ноги. — Позволь мне удостовериться в том, что все сказанное мной не будет приписано мне позже, когда ты воспользуешься этим.

— Говори, — повторила Анизо.

— Окружение шахиншаха, пошли ему Аллах много лун жизни, и твое, госпожа, прогнило изнутри, — сказала девушка негромко, подобострастно смотря на Анизо снизу вверх. — Твой слуга, человек в маске, Эрик, и Зулейка, девушка, погибшая вчера, они не оправдали твоего доверия. Они тайно встречались у статуи розового мальчика с гусем. Уже три месяца, как я слежу за ними, и ни разу они не попытались не нарушать наши обычаи. Зулейка позволяла твоему Эрику прикасаться к ее лицу, а тот смотрел на нее, как на божество. Не должен мужчина смотреть так на женщину, вспомни, госпожа! А не далее как позавчера служанка сняла свой платок и позволила ему любоваться светлыми волосами. Лучи луны так и переливались на них…, а Эрик, последовав ее примеру, отбросил в сторону свою маску и открыл свое лицо. Я чуть было не умерла от страха, увидев его физиономию. Это нечто ужасное, султанша! Но гораздо ужаснее то, что они собирались бежать! Только смерть Зулейки помешала им! Твоей рукой, госпожа, руководил сам Аллах: ты расстроила их планы.

— Я рада, что смогла помочь высшим силам, — надменно кивнула Анизо, почти не обратив внимания на абсурдность сказанного: как могла Сара передавать ей благодарность от Аллаха? Сара — ничтожнейшая из ничтожнейших! Но тщеславная султанша, слышавшая только то, что желала слышать, и видевшая только то, что желала видеть, не задумывалась о правильности своих суждений. В угоду своей гордости она отказывалась от всего. Это стоило таких жертв, считала она.

— Это все, что ты хотела сообщить мне? — спросила Анизо, отворачиваясь к окну. Сара сделала шаг вперед:

— Нет, госпожа.

— Что же еще?

— Твоя танцовщица Мадина была подругой Зулейки, — тихо, словно боясь, что девушка ее услышит, сказала служанка. — Всю ночь ее не было рядом с тобой, ее и Эрика. А сейчас наши товарки попросили ее рассказать нам историю. Она исполнила их волю. История была нравоучительной, истинной, пока Мадина не поведала нам конец. Госпожа, она открыто выступила против шахиншаха! Это нельзя оставлять безнаказанным! Она подает нам дурной пример; если так пойдет, все служанки могут начать так относиться к правителю.

— Змея! — прошипела Анизо, скорее расстроенная, чем разъяренная этой новостью. — Я пригрела ее, дала ей кров, позволила научиться танцевать, а она подло предала меня! Меня, ее благодетельницу, покровительницу всех ее затей! Да сгорит она в дьявольском огне, черная мамба!

— Успокойся, госпожа, — почтительно произнесла доносчица. — Пустыми проклятиями ты ничего не добьешься. Лучше подумай, как ты будешь мстить ей. Это нельзя простить, госпожа, и ты это прекрасно знаешь.

— О да! — крикнула султанша. — Я уже вижу, как петля затягивается у нее на шее! Ведь не зря же Эрик построил чудесную комнату пыток! В нее надо кого-нибудь поместить! Пусть и испытает…

— Не забудь, госпожа, — вставила Сара, — что он тоже предал тебя…

Анизо в бешенстве рванула шелковую занавеску. Красная пелена застилала ее глаза; она почти не понимала, что делает. Но уже через минуту ее разум был ясен, как небо в ордибехеште. Судороги гнева пробегали по ее красивым рукам, глаза метали молнии. «Берегитесь, Эрик и Мадина! Не миновать вам расправы!» — стучало в ее мозгу.