Остановись (джен)

— Что сейчас творится у тебя в голове?

— Ничего. Абсолютно. Устал я думать.

Черпнуть ложкой что-то вяло-густое в тарелке. Поднять руку. Открыть рот. Каждое движение кажется неестественным, лишним, словно Томас раньше никогда их не совершал. Сделать глоток из чашки и поморщиться от вкуса. Пожаловаться вслух:

— Слишком крепко и сладко, — и наклонить голову, уворачиваясь от полушутливого мановения руки Бренды, делающей вид, что собирается дать подзатыльник.

Неестественное в этом новом мире все. Слишком яркое, слишком гладкое. Слишком четкое. Как будто у него перед глазами появились какие-то пластины, делающие все одновременно четче и мягче. Томас трет глаза.

— Следующий раз сам будешь готовить, — бормочет Бренда.

Выдавить виноватую полуулыбку, погладить по руке. Откровенно соврать:

— Да это я так... ворчу, — и отвести взгляд, когда ее глаза начнут прожигать насквозь.

Неестественное.

Он оглядывается на остальных. Наверное, их можно называть глэйдерами — снова можно называть. Все они подопытные кролики, выбравшиеся наружу и вовремя последовавшие за ним. Они снова взаперти, но они живы и очень даже здоровы. А когда придут в себя, будут полны сил и желания действовать.

У Томаса этого самого желания нет совсем. Просто ни капельки. У него внутри одна сплошная пустота, мутно-серая и разъедающая его сущность. Скоро от него ничего не останется, кроме этой самой пустоты да чувства вины. Этого тоже предостаточно. Томас понимает, что проще запереть мысли о собственном эгоизме, всеобщем побеге и многочисленных смертях знакомых подальше и жить дальше, но точно также понимает, что это не получится. Можно даже не пытаться. Особенно о смерти — он так и видит, как падает Тереза, как закрываются глаза Чака, как перестают дышать десятки остальных, которые все равно значимы, даже если он их не знал.

Особенно ярко он видит, как искривляется лицо Ньюта. "Пожалуйста, Томми" и бешеные глаза вроде и живого, но уже не совсем, сходящего с ума человека.

Какое тут, извините, желание действовать.

Он понимает — что-то в том, как он себя чувствует, не так. Как будто этого не должно быть — будто он уже проходил через это когда-то и вовсе не терзал себя этими размышлениями. Может, это было во сне, но, так или иначе, у него сейчас дежавю, только какое-то смутное, смазанное. Все вроде бы так, как он помнит, но в то же время не совсем.

Неестественно.

Не по-настоящему.

Он поднимает руку и разглядывает ее. Под ногтями темные следы, на пальцах темные разводы, а к локтю тянется неприятного цвета порез. Обычное состояние.

Бренда прочищает горло, и он смотрит на нее.

— Все нормально? — произносит она с расстановкой, странным образом ударяя оба слова.

Томас моргает.

Все ли нормально? Нормально ли хоть что-нибудь?

Неопределенно повести плечами. Склонить голову на бок, почесав шею. Выдержать взгляд, подождать несколько секунд.

Бренда глубоко вздыхает.

— Иди спать, — предлагает она ровным голосом, не выдающим ни единой эмоции.

Томас поднимается на ноги. Неуверенно смотрит на тарелку с чашкой, понятия не имея, что с ними делать, как то, что отвечает за эту часть повседневной деятельности, все же сдалось под натиском нереальности.

— Я уберу, — говорит Бренда. — Иди, отдыхай.

Отдыхать?

Вопросы "зачем?" и "как это?" одновременно вспыхивают в его голове, и Томас не знает, которому отдать предпочтение.

— Я не устал. И не хочу спать, не хочу... кошмары, — выдает он набор вроде бы связанных слов.

Бренда растеряно оглядывается.

— Было бы здесь успокоительное... снотворное... Эх.

Успокоительное. Снотворное. То, что неестественным образом вмешивается в и так неестественный порядок.

Томас равнодушно отмахивается.

— Нет так нет. Проживу и без него.

Ему все равно много без чего придется жить. (Без кого.) И парочка мучительно-бессонных ночей — ничто по сравнению с тем, что он уже пережил.

Устроившись на ночлег, он долго ерзает, переворачиваясь с боку на бок. Где-то в отдалении негромко разговаривают другие подростки, и Томас лениво думает, что надо бы начать с ними знакомиться и их запоминать. Наверное. Было бы неплохо. Новые друзья не помешают, раз старых...

Не зная, к кому именно обращается, Томас шепчет в темноту:

— Спокойной ночи.

— Томас? Очнись! — кто-то щелкает пальцами прямо перед носом. Томас трясет головой.

— Что? — он фокусирует взгляд и отшатывается, обнаружив себя лицом к лицу с Ньютом. У того бешеный взгляд. И крепкая хватка. И сильно заметные под бледной кожей вены. Он весь нечеловечески бледный и, как впервые замечает Томас, неестественно худой. Острые локти, узкие бедра, выпирающие ключицы, высокие скулы. Весь Ньют — сплошные углы и резкости. И сам он резкий и ядовито смеётся, видя, как Томас меняется в лице, оглядывая его.

— Что, Чайник, заметил наконец, что я скоро подохну? Только что дошло? — хрипло бормочет он.

Это не... это не Ньют. Не Ньют, вот и все. Ньют — он, конечно, не домашний котёнок, но и явно не такая вот ядовитая колючка. Не то существо, которое сейчас трясётся, кашляя, перед Томасом.

И кстати… Ньют ведь мертв?

Томас сам застрелил его?

Он трясёт головой, понимая, что что-то не так. Или у него видения сейчас, или видения — все, что он помнит и что произошло в недавнем прошлом.

Ну вот, дожил. Галлюцинации начались. Или это просто был сон?

Что именно нереально, Томас так и не понимает. Происходящее сейчас кажется вполне настоящим, но то, что он видел до этого, тоже было настоящим, а там Ньют уже мертв…

Так или иначе… Ньют сейчас в шаге от того, чтобы наброситься на него.

— Только что дошло? — повторяет он, тяжело дыша. Томас качает головой. — Соображай быстрее! — он переходит на шёпот и начинает говорить быстро-быстро, слегка покачиваясь и сжимая левый кулак. — Ты помнишь, Томми, ты обещал. Помнишь?

Я тебе записку оставил! А ты мою последнюю просьбу не выполнил! Снова в герои лезешь? Ненавижу тебя! И всегда ненавидел!

Томаса словно резко бьют под дых, когда он понимает, о чем сейчас попросит Ньют.

— Убей меня, Томас, — Ньют облизывает губы и принимается раскачиваться ещё сильнее. — Убей меня. — Он обхватывает голову руками, затыкает уши, и его лицо искажается еще сильнее. В глазах безумное пламя, опасное и дикое, но ледяное.

Томас... не понимает. Как?.. Он уже прошел через это... он уже был тут. Уже спускал курок, укладывая лучшего друга на лопатки. Что происходит?

Что произойдет, если в этот раз он поступит по-другому?

Видя, что Томас медлит, Ньют с диким воплем бросается на него, кажется, впечатывая в асфальт.

— Какого хрена ты сюда приперся? Чего хотел? — бросается в него Ньют вопросами, и Томас остервенело качает головой, понимая, что уже слышал это. Дежавю? Снова дежавю?

— Какая-то неправильная реальность, — бормочет Томас, нащупывая пистолет.

И просыпается.

Тело затекло от неудобной позы — сколько он уже так просидел, плавая на границе реальности и дрема, — и Томас осторожно выпрямляет ноги, поднимается и потягивается. Дождь все еще хлещет, но гораздо более мягко, словно бы успокаивающе. В отличие от тяжелых вздохов Минхо.

Томас оглядывается — почти все еще спят, похрапывая, — и все, кажется, целы. Это только Минхо ударило молнией, только на Минхо горела одежда. Хотя и остальным пришлось несладко от вспышек и ударов.

Слыша шорох, Томас напряженно дергается и оборачивается. Вид сидящего у стены Ньюта, смотрящего на темное пятно в центре помещения, нисколько не успокаивает. Этот Ньют живой и не агрессивный, но уже наверняка заражен. Только еще не знает об этом.

— Ты как там, живой? — с трудом спрашивает Томас. Ньют медленно поворачивает голову и, выныривая из размышлений, фокусирует взгляд.

— Живой? Да вроде цел. Группа цела — вот что, черт подери, главное, — горько говорит он.

— Иногда я начинаю сомневаться, — бормочет Томас.

— В чем?

— Типа главное — это выжить. Порой кажется, что умереть гораздо проще.

— Да ну тебя. Ни на секунду не поверю, что ты и правда так думаешь.

Томас и правда так думает. Потому что произойдет столько...

Стоп.

Произойдет? В будущем?

Он явно помнит, что произошло, но сейчас это еще не произошло. Сейчас Ньют еще жив и более или менее уверен, что будет жив.

Несколько секунд Томас тяжело соображает, нужно ли его просвещать, прежде чем вспоминает, что не знает наверняка. Им сказали, что у них всех иммунитет... Томас помнит, что это не так. Им лгали снова и снова, жертвовали ими снова и снова, и они решили сбежать. Сбежали. Не всем удалось, далеко не всем. Ньюту не удалось, потому что Томас по его же просьбе убил его.

Убил ли?

Ему только что приснился момент, который произошел в прошлом, но когда он проснулся, оказался... в еще более далеком прошлом.

Что?

Томас щипает руку, пытаясь понять, реально ли все это. Может, он просто спятил? Это — самое простое объяснение...

— Как узнать, не свихнулся ли ты? — брякает он, не подумав. Ньют скептически поднимает бровь.

— Я?

Томас машет на него рукой.

— Как узнать, что у меня все в порядке с головой? — переформулирывает он, а в голове стучит ответ — нет, с Ньютом не все в порядке.

Может быть, и с Томасом тоже не все в порядке, но он точно знает, что у Ньюта Вспышка. Вирус, поражающий и медленно разрушающий мозг человека — какое уж тут "в порядке"...

Томас точно знает. Абсолютно точно.

Вот только... что-то не правильно.

— Том, что-то не так…

Ньют никогда не называл его "Том".

— Том, что-то не так...

И Ньют всегда общался с ним вслух, ведь он не обладает телепатическими способностями, и всегда мужским голосом.

— Том? — мысленно повторяет Тереза, и у Томаса уходит несколько секунд, чтобы вспомнить, что он лежит в бараке вместе с остальными спасшимися из Лабиринта.

Он садится на постели. Сердце почему-то бешено колотится, словно он только что бежал, и во рту сухо.

— Тереза? Который час? — спрашивает он, чувствуя, что совсем потерялся во времени. Сколько они уже тут?

— Без понятия. Мне что-то не спится... Постоянно снятся гриверы. Скользкие, раздутые, утыканные металлом, шипастые… Из головы такое не выкинешь. Как тут расслабиться!

Гриверы. Да. Его мучают те же самые образы. Ужас Лабиринта никогда не оставит глэйдеров. Душевные расстройства — если не полное безумие — до конца жизни им обеспечены.

— Фигово, что меня от вас отгородили, — послала Тереза еще одну мысль. — Мы столько пережили вместе, и я теперь одна...

— Так куда тебя забрали?

— На другой конец общей столовой. Я в маленькой комнатушке, здесь всего несколько коек. Дверь наверняка заперли.

Защищают, наверное. Томас кривит губы в усмешке. То, они все подростки, шанки, которым доверять нельзя, еще ничего не значит. На Терезу можно поставить против половины их банды.

— Только половины?

— Ладно, половины и еще четвертинки. Включая меня.

Тереза наверняка фыркает. Томас не видит ее, а она еще и умолкает, но все равно чувствует ее присутствие. Хоть она и далеко, в отличие от храпящего на верхней койке Минхо. Дело ведь не в храпе и хрипе. Когда кто-то рядом, ты его чувствуешь.

В убаюкивающей темноте Томас медленно проваливается в сон, думая, как же странно разворачивается пространство и течет время.

Сквозь сон он чувствует, как кто-то трясет его за плечо.

— Томас, проснись. — Чак.

Чак?

Тот самый, который заслонил его от кинжала Галли и умер у него на руках?

— Неестественно, — бормочет Томас.

— Вставай! — командует Чак.

Кажется, этот мальчишка способен достать Томаса из-под земли.

— Ну что? — беспомощно произносит Томас.

— Ты чуть не проспал завтрак, вот что, — бодро заявляет Чак. — Вставай. Пора начать вести себя как нормальный глэйдер, иначе наживешь новых проблем.

"Нормальный глэйдер".

Таких не существует, думает Томас. Ни о ком из них нельзя сказать — "нормальный". С каждым из них что-то не так, раз они оказались в этом Лабиринте, и с самим Лабиринтом тоже что-то не так.

Чак наблюдает за ним, вздернув брови, и Томас разочарованно вздыхает:

— Да встаю я, встаю.

Пока они идут к месту приема пищи, Чак не умолкает, но Томас этому в кои-то веки рад. Чак — как ниточка к запутанной реальности. Томас не уверен, что сегодняшняя реальность реальна, или что она сегодня, если уж на то пошло, — но пока она наиболее приятная из всех.

— Тебя вечером нашел Ньют и приказал не беспокоить, — сообщает Чак. Томас хмыкает: кто еще, если не Ньют. Всегда Ньют... — И еще он огласил всем решение Совета насчет тебя — сутки в Кутузке, после чего обучение по программе тренировки бегунов. Некоторые шанки были недовольны, а другие, наоборот, поддержали решение, но большинство вело себя так, будто им вообще наплевать. Что до меня, то я за тебя рад.

Он будет бегуном. Ха. Если бы это позволило ему сбежать от всего того, что еще произойдет...

— Все, чего мне сейчас хочется, это пожить нормально хотя бы один день, ни о чем не думать и полностью расслабиться, — признается Томас в ответ и на слова Чака, и на собственные мысли.

— Твое желание будет исполнено! — отзывается Ньют, в мгновение ока вырастая перед ними. — Целый день в Кутузке — будет тебе расслабуха.

Томас поджимает губы. Он не помнит — слишком уж много всего произошло, — но наверняка спал тогда, в Кутузке. Значит, его еще раз куда-то закинет...

Последние несколько... э-э-э... единиц времени в его жизни были совершенно сумасшедшими, но он уже понимает, что оказывается в новом месте, когда просыпается. Он так и не знает, какое из этих "мест" было реально. Может, он просто уснул тогда, в первую ночь, когда они вернулись в Лабиринт, и это все ему снится. Подсознание подкидывает картинки из прошлого, те моменты, когда он мог что-то исправить. Может быть.

Чтобы выяснить, надо просто плыть по течению. Двигаться вперед.

Бежать вперед — ведь это он уж точно хорошо умеет.

Ньют, словно читая его мысли, ухмыляется и говорит:

— По Кутузке не побегаешь, Чайник, — и это обращение режет уши. Ньют называл его так в самом начале, но довольно быстро перешел на имя...

Пожалуйста, Томми.

— Если я умру со скуки, виноваты будете вы, — шутливо отвечает Томас, но Ньют почему-то мрачнеет. Оглядывается и, делая шаг вперед и понижая голос, говорит:

— Мы виноваты никак не будем, ты сам нарушил правила. — Его лицо очень близко, и Томас замечает родинку у носа. — И если уж на то пошло, виноваты те, из-за кого нам эти правила пришлось создавать.

Томас сглатывает.

"Это мы виноваты, Том. Мы их поставили в такие условия. А заодно и себя", — снова слышит он слова Терезы в своей голове.

Они оба прилично усложнили жизнь глэйдерам... в одиночку Томас натворил еще больше. А, пытаясь исправить, сделал только хуже и в конечном итоге снова вернул всех в прежние условия.

Его сознанию точно было от чего не выдержать и пуститься в путешествие по ошибкам...

Когда Ньют запирает его, все, о чем Томас может думать, это как сбежать не только из Кутузки, но и от всего вообще.

Темно, холодно и металлический скрежет.

В этот раз Томас может вспомнить не только свое имя. Слишком много воспоминаний даже для обычного человека, а уж тем более — для того, кто пребывает в Лабиринт. Чак сказал ему однажды, что предыдущие глэйдеры неделями не могли прийти в себя и с трудом вспоминали самые бытовые вещи...

Томас помнит все.

Кабина резко останавливается, и его отбрасывает в середину площадки. Опираясь руками об пол, Томас ждет, пока лифт перестанет раскачиваться, и выпрямляется. Покрутив головой, ждет, но ничего не происходит.

— Ау? — нерешительно зовет он и, поколебавшись, стучит рукой по металлической стене и громко произносит: — Кто-нибудь… помогите?

Естественно, его вытаскивают, и, как в прошлый раз, Томас слышит кучу не самых приятных слов. "Выглядит как кланк, только в майке". "Надеюсь, путешествие в один конец тебе понравилось, Чайник". "Точно, обратного билета уже не будет, брат".

Обратного билета не будет.

— С прибытием, шанк. Добро пожаловать в Глэйд, — говорит Алби с расстановкой.

Как и в прошлый раз, Алби закидывает его мутными и явно нелепыми полуугрозами, но теперь Томас своими глазами видит, что тот растерян и толком не знает, что делать.

— Слушай, — Алби вздыхает, — я не силен в таких вещах. Ты у нас первый Салага с тех пор, как убили Ника.

Да, Томас помнит. Как помнит и то, что в итоге Алби оказался очень даже неплохим парнем и вожаком.

— Дождись, когда поведешь его на гребаную экскурсию, Алби, — произносит страшно знакомый голос позади, и у Томаса замирает сердце. — Не видишь, парень совсем перепугался? Первый раз слышит о таких вещах.

Томас едва подавляет желание закатить глаза. Перепугался, да, это правда. Не слишком приятный опыт — раз за разом встречать мертвого лучшего друга. Собственноручно убитого лучшего друга.

— Мы все будем очень признательны, Шнурок, если ты простишь нашего нового кланкоголового босса, — бросает Ньют, давая Алби подзатыльник, и изучающе разглядывает Томаса. Протягивает ему руку. — Меня зовут Ньют.

Томас с трудом подавляет желание сказать, что знает.

Алби, ругаясь на что-то, утекает в сторону жилой части, а Ньют цапает Томаса за локоть и оттягивает в сторону. Разглядывает, хмурясь со странным видом, и почему-то хлопает по плечу.

— У всех нас был Первый День — каждого когда-то вытащили из темного Ящика. Не скрою, у тебя большие неприятности, а дальше может быть еще хуже. Но пройдет время, и ты станешь настоящим бойцом без страха и упрека. Видно, что ты не какой-нибудь долбаный слюнтяй.

— Ты даже не представляешь, — не удержавшись, бормочет Томас, и Ньют распахивает глаза.

— Ты что-то помнишь?

Томас прикусывает язык. Ему еще ни разу не представлялась возможность поменять что-то, так что проговориться, что у него нет провалов в памяти, будет, наверное, опасно.

— Прямо помнишь-помнишь? — добавляет Ньют, пристально вглядываясь в него, и Томасу почему-то кажется, что он имеет в виду не "предыдущую жизнь", за которую так отчаянно цепляются все новые глэйдеры.

Он мотает головой.

— Нет... ничего, — говорит с сожалением. — Ничего не помню.

Он помнит, что последний раз так близко видел лицо Ньюта, когда тот просил убить его.

Ньют почему-то еще несколько секунд не сводит с него въедливого взгляда, а когда, наконец, моргает и отшатывается, со странной грустью произносит:

— Поищи Чака. Ты с ним подружишься, — и уходит в неизвестном направлении.

Томас снова сдруживается с Чаком, Чак снова показывает ему Ворота и снова фыркает, когда Томас говорит, что хочет стать бегуном.

— Ты понятия не имеешь, о чем толкуешь, — ворчит он. — Можешь прямо сейчас распрощаться с этой мыслью.

Хорошая идея.

— Спи лучше, — добавляет Чак.

Томас делает глубокий вдох и пытается угадать, где (когда) он окажется следующий раз.

Кто-то пытается его растормошить. Томас распахивает глаза, и холодная рука закрывает ему рот.

— Ш-ш-ш, Чайник. Мы ведь не хотим разбудить Чака, верно?

Ньют. Почему Ньют его будит? И почему тут Чак?..

Томас моргает, и Ньют, приняв это за ответ, убирает руку и выпрямляется.

— Пошли, Чайник. — Он протягивает руку, и Томасу ничего не остается, кроме как ухватиться за нее и встать. — Мне надо показать тебе кое-что, пока еще все спят.

— Ладно, — отвечает Томас, все еще пребывая в недоумении. Это... его первое утро в Лабиринте?

Он просто проспал всю ночь и остался там же?

Ньют ведет его к западной стене, и Томас морщится: сейчас ему покажут гриверов. Не сказать, чтобы он по ним скучал.

— Там, снаружи, Лабиринт, — шепчет Ньют, раздвигая заросли плюща. — Каждую треклятую минуту каждого растреклятого дня мы здесь живем во имя Лабиринта, пытаясь его разгадать, а у него, похоже, вообще нет никакой долбанной разгадки, понял? — Глаза Ньюта расширены и абсолютно неподвижны, как будто он в трансе, и именно это зрелище заставляет Томаса произнести:

— Есть.

Ньют вздрагивает и поворачивает голову к нему.

— Разгадка, — поясняет Томас. — Должна быть разгадка. Всегда можно что-то сделать.

С печальным лицом качая головой, Ньют вздыхает, непроизвольно сжимая руку в кулак.

— Не всегда, Томми.

Что-то словно обжигает Томаса.

— Не всегда, — повторяет Ньют. — Иногда все бывает настолько бессмысленно, что только и остается... плыть по течению.

— Бежать, — подсказывает Томас. Бежать, как он бежит, вряд ли кому-то удавалось, и он, если честно, уже не видит смысла в этом своем сумасшедшем перемещении... Все время он где-то оказывается, помня момент, но не предпринимая абсолютно ничего. Все время что-то происходит... Все время рядом оказывается Ньют.

Томас медленно выпрямляется.

Почему?

Всё всегда по-разному, но... не всё.

— Почему всегда ты?! — он помнит все те разы, все точки на запутанной временной линии, в которые возвращался. Ньют всегда был там. — Куда я не попаду... там всегда — ты! От тебя не сбежишь!

— Может, хватит тогда сбегать? — шепчет Ньют. — Хватит сбегать, — утвердительно повторяет он. — Останься. Пожалуйста, Томми. Остановись.

Остановись.

Томас просыпается.

* * *

Он — подросток, недавно перешел в весьма настоящую старшую школу и живет с матерью, тоже весьма настоящей. И единственное, что в его жизни имеет отношение к лабиринтам, — это геометрия, которую он успешно валит.

Это Томас узнает в течение всего пары дней — даже не узнает, а вспоминает. Вспомнить оказывается гораздо проще, чем он ожидал. Он просто делает что-то — именно то, что нужно, как обнаруживается потом. Не здоровается с химиком, который дьявольски похож на Крысуна. Сидит на всех уроках с Минхо. У него же Томас списывает половину домашних заданий с полного его согласия, а другую половину, но уже без согласия, катает у Терезы. Он подшучивает над новенькой, Брендой, но относится к ней весьма по-доброму, и сторонится Галли, который почему-то точит на него зуб.

У Томаса в жизни нет никаких приключений, сбегает он только из школы же и только с последних уроков, да и то очень редко. И никаких лекарств он не ищет. Хотя иммунитета у него нет, и он в первую же неделю начинает кашлять.

Иммунитета у него нет, а еще у него нет Ньюта.

Ни один из его друзей не слышал ни про какого Ньюта, и это — чуть ли не единственное, что Томас действительно ненавидит в этой реальности и в этом варианте Вселенной.

А еще ему очень не нравятся лифты. И вообще темные замкнутые пространства. Все началось именно с лифта — в нем он попал в Глэйд. Вернее... он туда не попадал. Это ему только снилось. (Это Томас еще никак не может до конца осмыслить.)

Так или иначе, он начинает бояться лифтов. Боится, что случайно выскочит за пределы Вселенной и снова окажется перед глэйдерами.

"Обратного билета уже не будет". Он не помнит, кто из них это ему сказал, но слова почему-то остались в памяти. Никакого обратного билета...

Он вернулся. Несколько раз. Несколько разов несколько раз. И уже вроде бы и не хочет возвращаться, но...

Что-то все еще остается "не так". Томас думает, может, у него наконец начинается бред.

Лифты — мировое зло. Они шумные, трясущиеся и темные, а еще — очень тормознутые.

Чертовски медленно открываясь, металлические двери неприятно скрепят, и Томас с раздражением нажимает на кнопку четвертого этажа. Двери снова едут навстречу друг другу, скрывая Томаса от моргающей лампочки в коридоре, но вдруг кто-то кричит:

— Стойте! — и в лифт влетает запыхавшийся парень. Очень знакомый запыхавшийся парень.

Томас от неожиданности чуть не роняет тетрадь с конспектом, который листает, и Ньют ойкает.

— Осторожнее, — произносит он, улыбаясь. Протягивает руку: — Меня зовут Ньют.

Томас продолжает тупо таращиться на Ньюта, как на приведение. (Может, он и есть приведение? Или галлюцинация?)

— Томас, — произносит он на автомате, — я Томас.

И, к его удивлению, Ньют сообщает:

— Я знаю.

Томас на все сто уверен, что сходит с ума.

В голове все мешается. Он знает людей, которых уже знал, но не помнил, что знал. Он нашел Ньюта. У них всех полно проблем, хоть и, конечно, менее драматичных, чем те, что были раньше... в смысле, во сне или, еще точнее, во снах, — и менее важны для выживания человечества. Он тяжело засыпает, просыпается от малейшего постороннего звука, и во сне сталкивается с какими-то блеклыми копиями гриверов: мелкими и ни чуточку не страшными. Они окружают Томаса и просто толпятся, совсем как люди, мешая ему увидеть что-то за их спинами. Что-то, что постоянно манит его к себе.

Томас почти не сомневается в том, что это Лабиринт. Он снова хочет в Лабиринт. Хочет попасть в Глэйд и начать бегать по Лабиринту, пытаясь найти выход.

Какой-то частью разума он понимает, что хотеть куда-то попасть только за тем, чтобы искать потом оттуда выход, довольно глупо, но ничего не может с собой поделать. Там жизнь имела бы какой-то смысл, здесь же — все идет совершенно неправильно и...

Неестественно.

Томас теряется в своих мирах, настоящих и сновиденческих, и больше не уверен, что хоть один из них реален.

Ему нужно в Лабиринт, помогать своим друзьям. Их наверняка раздражает и напрягает, что он ничего не делает. Он не сомневается, что они, особенно Ньют и Минхо, не окажут ему теплый прием, когда он в следующий раз окажется с ними, но это будет не так уж важно.

Ему нужно туда.

Ньют будит его в конце скучного урока математики. Хлопает по плечу и озабоченно смотрит в глаза.

— Пошли на обед?

Томас потирает виски, вынимает из рюкзака упаковку таблеток от головной боли и бутылку воды.

— Да-а, сейчас.

В столовой шумно, и головная боль только усиливается. У Томаса все плывет перед глазами — за ночь он засыпал миллион раз, оказывался перед гриверами, умирал миллион раз и оказывался в комнате, которая, как считается, находится в его доме и принадлежит ему.

— Что с тобой?

Здешний Ньют — лишь жалкое подобие того, но даже он понимает, что с Томасом не все в порядке.

Томас пожимает плечами.

— Голова болит.

Черпнуть ложкой что-то вяло-густое в тарелке. Поднять руку. Открыть рот.

Каждое движение кажется неестественным, лишним, словно Томас раньше никогда их не совершал.

— Выпей еще таблетку, — беспомощно предлагает Ньют, — пойди домой, поспи...

— Да, хорошая мысль…

Томас разглядывает упаковку с таблетками. И думает, что будет, если выпить слишком много.

— Ты куда? — мгновенно реагирует Ньют, когда Томас поднимается на ноги.

В спине неприятно хрустит, когда Томас расправляет плечи, и он морщится, закидывает на спину рюкзак.

— Можешь доесть мою порцию, — зачем-то предлагает он Ньюту, чувствуя, как глупо, пусто и искусственно звучат слова.

— Томас?

Нагревшаяся на солнце упаковка таблеток словно ничего не весит.

— Стой! — зовет ненастоящий Ньют из ненастоящего мира.

Стой?

Томас никогда не остановится.