Гостья (джен)

На ее взгляд пожизненное заключение не имело никакого смысла. Ни для заключенного, ни для общества. И она не ожидала, что за ней когда-нибудь придут. Что дверь ее камеры откроется не для того, чтобы зашел уборщик, а чтобы увезти ее по ту сторону решетки, переправить на лодке к берегу и там же на месте сказать: «Свободна». Но это произошло. Причин ей никто не объяснил, а она не спросила. Позже узнала, что это амнистия для всех женщин, которые провели в Азкабане более десяти лет.

Напоследок ей выдали комплект нормальной одежды. Нормальной... маггловской. Брюки и свитер, как в насмешку. Палочку не вернули, кажется, ее тогда сломали. Она долго стояла, глядя на море, вдыхая свежий воздух свободы, не понимая того, что произошло, и в чем был смысл действий тех, кто освободил ее. Спустя час переоделась и аппарировала в Косой переулок.

Она смотрела вокруг: все куда-то спешили, встречали своих знакомых, останавливаясь поговорить, и не обращали на нее никакого внимания. Они даже не знали, кто она. В отражении витрины магазина с метлами она увидела себя: старую женщину, выглядящую гораздо хуже, чем любая волшебница, да и маггла, наверное, в свои пятьдесят пять, с сеткой морщин, отходящих россыпью от уголков глаз, глубокими четко прочерченными складками от крыльев носа к губам, седыми спутанными волосами. Ей показалось, что она одним своим видом портит это место, где собрались приличные счастливые люди. От этого на душе потеплело.

Отчего-то ей было боязно заходить в Гринготтс. Казалось, что прошла вечность и вместо неприветливых гоблинов она увидит там улыбающихся волшебников, вежливых и совершенно безразличных. В которых она почувствует такую же холодность к ней, как только она назовет свое имя, какую ощущала от стражей Азкабана, как бы они ни пытались это скрыть за показным безразличием. Не решившись зайти внутрь белого мраморного здания, она аппарировала к своему дому, где провела большую часть жизни с самого рождения и до заключения в тюрьму.

Он так и стоял монументально, возвышаясь тремя этажами на холме, и на нее нахлынули воспоминания о детстве. Как они с Амикусом убегали за резной забор, хоть родители и запрещали это делать. Как поломали дерево во дворе, повязав веревки, чтобы сделать из них качели, и отец заставил выписывать строки несколько часов. Как она случайно — стихийной детской магией — сожгла розовый куст и испугалась, что ей достанется, но все, напротив, обрадовались ее первому такому сильному волшебству.

— В этом доме живет уже десятое поколение Кэрроу, — с гордостью говорил отец, и она проникалась чувством значимости этого места. — Когда-нибудь, здесь будут так же скатываться по перилам, как вы сейчас, ваши дети и внуки.

Она подошла к забору и коснулась резного узора, провела по нему кончиками пальцев так, будто погладила, прошлась вдоль ограды до ворот. Из главного входа кто-то вышел, маленькой черной точкой, он стремительно приближался к ней, постепенно обретая силуэт, а потом и общие черты. Это был ребенок. Он был словно призраком из далекого прошлого. Она удивленно смотрела на него и даже не заметила, как за ним спешит кто-то еще.

— Здравствуйте, вы к бабушке?

Она хотела что-то ответить, но не смогла разлепить обветренные губы и покачала головой.

— Тэдди, иди в дом.

Она повернулась к говорившей, которую до этого не заметила, глаза ее в ужасе расширились, и она сделала шаг назад. Перед ней стояла постаревшая, с проседью в черных кудрявых волосах, Беллатрикс.

— Вы Алекто?

Она лишь кивнула в ответ, продолжая рассматривать Беллатрикс, уже понимая, что это не она. Волосы были все же не черными, а темно-каштановыми, глаза чуть меньше и внешность не такая выразительная.

— Я не она, — обреченно ответила женщина, будто уже устала злиться на то, что все ее принимают за печально известную Упивающуюся. — Андромеда Тонкс.

— С-сестра? — ей удалось разлепить губы.

Она дождалась кивка и развернулась, чтобы уйти. Здесь больше никогда не будут скатываться по перилам дети-Кэрроу, а ее дом осквернили. Присвоили те, кто не имел на это права. Не юридического, а морального.

— Вам есть куда идти?

Она обернулась. Усмехнулась и покачала головой. Это было какой-то насмешкой, издевкой, злой иронией, задавать ей, стоящей за воротами собственного дома, подобный вопрос.

— Сейчас. Я скоро вернусь, — Андромеда ушла, а Алекто так и осталась ждать, не зная чего именно.

Ждала Алекто недолго, разглядывая деревья, разросшиеся за двенадцать лет. Она помнила каждый куст рядом с домом, все тропинки, вытоптанные за многие годы. Все теперь было другим. Деревья и кусты стали выше, больше и массивнее. Им неважно, кто хозяева. Предатели...

Андромеда вернулась и открыла ворота, приглашая. Алекто гостьей вошла в свой дом.

Они молча пили чай с вишневым печеньем в столовой, вдвоем за большим столом на двенадцать человек. Иногда за ним собирались все родственники, пили сливочное пиво, шутили и смеялись. Здесь было шумно и весело. Давно, не сейчас. Теперь от дома веяло одиночеством.

— Летом девяносто восьмого, уже после победы, Упивающиеся сожгли мой дом. Их поймали в том же году, осенью. Конфискованное имущество продавали очень дешево. Сейфы не трогали, конечно, но недвижимость осужденных на сроки более сорока лет, забирали.

Алекто не знала, зачем Андромеда оправдывается. Она бы на ее месте не делала этого.

— Ясно.

— Вы можете остаться... пока не обустроетесь.

— Не страшно? — Алекто слышала иронию в собственных словах, ощущая свою полную беззащитность и беспомощность, уязвимость, какую не чувствовала еще никогда. Даже когда ее уводили из зала суда, осужденную на пятьдесят восемь лет.

— Тедди у крестного, пасхальные каникулы закончатся через три дня, и он уедет в Хогвартс, — Андромеда хотела сказать что-то еще, но передумала. — Я провожу.

На второй и третий этаж вела широкая винтовая деревянная лестница. Вдоль стен висели портреты многих поколений Кэрроу, которые новым хозяевам снять не удалось. Она знала, какие из ступеней скрипят, и специально наступала на них сильнее, следуя за Андромедой. Ей нравился скрип этих ступеней.

— С возвращением! — подмигнул дядюшка Дастин.

— С возвращением, моя деточка, — просияла прабабка Белинда.

— Где Амикус?

Портреты произносили это шепотом. Она улыбалась, сердце ее наполнялось теплом. Ей здесь рады. Пусть и мертвые.

* * *

Она два месяца работала в клинике Мунго помощницей и получала за это зарплату. Как свободный домовой эльф. Эльфов тоже больше не водилось в бывшем доме Алекто, поэтому она впервые в жизни сама готовила еду и убирала постель. Все средства в Гринготтсе сохранились, хоть что-то оставалось неизменным — гоблинское упрямство. Новая палочка была хуже первой и слабее. Она полагала, что старик Олливандер специально продал ей такую, не то из вредности, не то подобный совет поступил свыше.

Андромеда никогда не оставляла Тедди одного с ней в доме, как только он приехал на летние каникулы. Когда уходила, отправляла его к крестному, которым был сам Гарри Поттер. Его Алекто не видела и не испытывала сожалений на этот счет.

У них была странная традиция — собираться вечерами в гостиной и молчать. Наверное, когда были живы муж Андромеды и ее дочь с зятем, они что-то обсуждали. Возможно, они о чем-то беседовали с Тедди и до ее появления здесь. Незваная. Чужая в своем доме.

Они сидели у не разожженного камина. Тедди рисовал что-то жуткое, черными и красными красками. Андромеда читала книгу в яркой обложке. Портреты наблюдали молча, подстраиваясь под настроение живых. Алекто представляла, как тетушка Лувиния возмущается на новых владельцев, крича: «Предатели! Вон из моего дома»! Не зря же ее портрет был закрыт белой тканью.

— Что ты рисуешь? — решилась спросить Алекто у Тедди.

— Войну.

Она не стала уточнять, какую. Часы пробили восемь. Старые часы, купленные еще прадедом Рандольфом, которого часто любил поминать отец. Говорил, что он совершенно не строг к ним, детям, а вот Рандольф поставил бы их на колени, насыпав на пол соли, и заставил бы с выражением читать историю римских магов на латыни в течение нескольких часов.

— Почему вы стали Упивающейся Смертью?

— Тед! — окрикнула его Андромеда.

— Бабушка, мне ведь интересно!

— Чтобы не жить в мире, в котором вы сейчас живете.

— А что не так с миром?

— Все.

— Не бывает, чтобы все было неправильно. Вам нравилось пытать людей?

— Тед! — Андромеда снова попыталась пресечь попытки внука задавать неудобные вопросы.

— Человек живет так, как удобно обществу, лишь под страхом наказания. Самое верное наказание — боль. Люди придумали множество правил и ограничений, и следуют им, ущемляя самих себя, чтобы жить комфортно могли все и сразу. Так не бывает. Мнение одного всегда угодно, а другого — нет. Так почему мы должны быть в числе тех, чье мнение неугодно, подавляя себя во благо других? Почему так, а не наоборот?

— Довольно. — Андромеда поднялась и отложила книгу на стол. — Тедди, собирай краски и иди к себе в комнату.

Он ушел молча. Андромеда строгая, и внук ее слушается. Только цвет его волос изменился с рыжего на черный. Редкий дар, который он так же, как и его мать, растратит впустую.

— Я запрещаю вам говорить с моим внуком на подобные темы.

Андромеда вышла из гостиной в холл, к лестнице. Она понимала, что не сможет прогнать Кэрроу, потому что той некуда идти. Ее дочь погибла не за тот мир, в котором над проигравшими насмехаются, выбрасывая их на улицу. Она знала, какие из ступеней скрипят, и специально старалась не наступать на них. Ее раздражал скрип этих ступеней.

— Осквернительница, — шептал Дастин.

— Будь ты проклята, предательница крови, — бурчала Белинда.

— Ты никто здесь.

Портреты произносили это шепотом. Она поджимала губы, сердце ее наполнялось тревогой. Ей здесь не рады уже много лет. Пусть и мертвые.

* * *

Андромеда вернулась со дня рождения Молли Уизли и увидела дом в огне. Полностью горел второй этаж, огонь частично перебросился на третий. Алекто стояла у входа, раскинув руки, как будто впитывая какую-то энергию. Андромеда направила на нее палочку.

— Нужно вызвать авроров, — Алекто обернулась. Лицо ее было необычно светлым и добрым, как будто светилось счастьем изнутри.

— Зачем вы это сделали?

Алекто снова повернулась к горящему дому лицом и вскинула руки, наслаждаясь последними моментами свободы. Она не собиралась сбегать, прятаться от властей по лесам и строить планы мести. Все это было ни к чему.

— Там меня хотя бы ждут.