Лили. Люмос (джен)

Петунии Эванс двенадцать лет. Она хорошо учится, помогает маме по хозяйству и до безумия любит свою сестру. В её планы не входит говорить об этом самой Лили — сестра и так купается в обожании родителей и сверстников, и Петуния разумно полагает, что не надо баловать её ещё больше. К слову сказать, Петуния — очень разумная девочка. Все вещи в её комнате — на своих местах, на платьях — ни единого пятнышка, учебники и игрушки — на отведённых им полках, ни в коем случае не вперемешку. Лили совсем другая. Она не шьёт куклам платья, не хочет учиться вязать — ей вообще не слишком нравится сидеть дома. Удержать её способна только книга. Впрочем, и книг не хватает надолго — Лили читает так быстро, что ей позавидовала бы половина одноклассников Петунии. А ещё Лили любит свободу. Прятки, салки, взлетающие в небо качели — вот её стихия. Лили — светлячок. Она вбегает в комнату, и всё становится ярче. Петуния любит такие моменты, любит звонкий смех сестры, когда та хохочет над рассказами Петунии о школе. У Лили зелёные глаза и рыжие волосы — она похожа на папу, непоседливого и бесконечно доброго человека, большого любителя походов с палаткой, виниловых пластинок и фантастических книг, которые Петуния не понимает и, честно говоря, считает довольно странными. Лили уже прочла половину из них, хотя мама об этом даже не подозревает.

Петуния и Лили — сладкая парочка. Им частенько приходится слышать эти слова в свой адрес, но сёстрам всё нипочём. Они улыбаются одинаковыми улыбками и пихают друг друга локтями. Лили считает, что нет на свете сестры лучше, чем Туни — ведь та заботится о ней и никогда не даст в обиду. Туни стоит в центре вселенной, а всё остальное — домашние задания, родительские причитания, летние игры, украшение ёлки на Рождество — всё вращается вокруг неё. Лили — счастливая девочка. Однажды она вбегает в кухню, напевая незатейливую песенку. Петуния грызёт яблоко и ждёт, пока закипит чайник.

— Долго ещё? — Лили плюхается на стул и принимается сверлить чайник сердитым взглядом.

— Минут пять. Потерпи, не опоздаешь, — наставительно произносит Петуния.

— А на улице снег. Пойдём на горку?

Петуния улыбается:

— Сначала завтрак, потом уроки, потом горка.

— Хорошо. Скорее бы! Ну, чайничек, миленький, давай-давай-давай!

Позже Петуния не один раз вспомнит этот момент. Вспомнит блестящие глаза сестры, скандирующей это нелепое «давай» и собственный снисходительный взгляд. Она бы отдала четвертушку жизни, чтобы вернуть всё вспять, чтобы всё было иначе, но будет уже поздно.

Чайник начинает закипать — колоссально быстро, с громким присвистом, который ужасно похож на мелодию, которую напевала Лили пару минут назад. Петуния вздрагивает.

— Слышишь?

— Что? — Лили прислушивается. — Ничего не слышу. Туни, да выключи чайник! — Лили морщит носик и достаёт из холодильника молоко. Она всегда отвечает за молоко, у них своего рода разделение обязанностей.

Петуния выключает газ и начинает разливать по чашкам кипяток. Ей кажется, что чайник в её руках — оружие дьявола. Она, разумеется, ходит в церковь, как и все в их школе (в конце концов, у них порядочная школа). Несколько кратких мгновений она всерьёз раздумывает, не поговорить ли об этом с местным священником, потом морщится и отбрасывает эту мысль. Что за чушь, честное слово.

Но странности продолжаются.

Старые часы на каминной полке, которые так любит миссис Эванс, сломались. Их уже собираются причислить к мусору, когда внезапно стрелки оживают. Петуния слышит, как радостно восклицает мама, как папа добродушно посмеивается над «старой развалиной». Они не видели, как долго и пристально смотрела Лили на старые ходики, не заметили, каким светом озарилось её лицо, когда часы вновь пошли. Петуния видит всё.

В комнате Лили что-то разбивается — что-то стеклянное, но к тому моменту, как Петуния заходит к сестре, та сидит за столом и читает учебник. Она уверяет сестру, что всё в порядке. Петуния растерянно кивает, но замечает на столе статуэтку, которая ещё вчера стояла на комоде. Может, Лили её переставила?

Однажды Лили падает во время игры в пятнашки. На платье появляется ярко-зелёное травянистое пятно. Петуния утешает плачущую сестру, уговаривает её пойти домой. Вечером Лили с замиранием сердца ждёт маминого приговора — в конце концов, у них никогда не было много денег. Но мама ничего не замечает, только спрашивает, почему платье лежит в корзине с грязным бельём, если оно почти чистое. Лили срывается с места. Миссис Эванс вопросительно смотрит на старшую дочь, и Петуния чувствует, как её пробирает озноб. Что-то меняется прямо сейчас, меняется необратимо. На следующий день она проскальзывает в комнату сестры и находит платье. На нём нет ни единого пятнышка. Петуния боится, что сходит с ума. Что, если она станет как та странная миссис Снейп — чудаковатая женщина, которая вздрагивает от малейшего шума и постоянно ходит с заплаканными глазами?

В довершение всего, чайник продолжает насвистывать ту самую мелодию каждый раз, когда Петуния проходит мимо. Она наотрез отказывается разливать кипяток, вызывая всеобщее недоумение. Кроме того, ей попросту стыдно признаться, что ей мерещатся такие странности. Она, наверное, и правда не в себе. Господи, какой позор! Что же скажут в школе, если узнают?

Петунию обуревают невесёлые мысли, пока она бредёт по городской улочке. Лили убежала гулять одна, и Петунии не с кем поделиться своими мыслями. Она уверена, что всё дело как раз в сестре — она заставляет цветы распускаться в ладони, а развязавшийся шнурок — завязаться по одному её желанию. Связывая все странности воедино, Петуния вспоминает слова Снейпа, которого они встретили пару недель назад. Неужели он прав? Неужели Лили — волшебница?

Глупость, какая глупость!

И тут она слышит своё имя.

— Туни мне не верит. И вряд ли поверит теперь.

Туни. Так её называет только Лили.

Петуния застывает, притаившись за старым вязом. В нескольких шагах от неё в тени огромного клёна лежит Лили — прямо на земле. Кажется, теперь её совсем не заботит, что она может получить от мамы нагоняй за испорченное платье.

— Какая разница, что говорит твоя сестра? Она маггл! Даже если она не поверит, письмо-то придёт! А она просто завидует!

Снейп! Лили предпочла своей сестре грязнулю Снейпа!

И опять это слово — «маггл». Что оно значит?

— Не называй её так! — возмущается Лили, и Петуния понимает простую истину: «маггл» — ругательство, нечто оскорбительное.

— Я говорю правду, — оправдывается мальчишка. Петуния страстно мечтает дать ему по шее. Чему он учит её сестру! — Ты волшебница, только подумай об этом! Представь, чему мы научимся в Хогвартсе. Ты даже не представляешь, сколько там всего! Это самое прекрасное место на земле!

Лили молчит, а Петуния мысленно посмеивается. Этот Снейп под стать Лили — такой же фантазёр. Надо же придумать — волшебница!

— И мы поедем с платформы девять и три четверти? — вдруг спрашивает Лили. — И нас повезут в лодках через Чёрное озеро?

— Обязательно! А после церемонии Распределения…

— А если мы попадём на разные факультеты?

Снейп приподнимается на локте, и Петуния видит неряшливые тёмные лохмы и засаленный воротник старой куртки.

— Не имеет значения. Ты всё равно будешь моим другом, — горячо уверяет он.

Лили резко садится и порывисто обнимает его. Эта картина — её сестра, обнимающая нищего Снейпа из Тупика прядильщиков, восторженно слушающая нелепые истории о волшебстве и каком-то Хогвартсе, — переполняет чашу терпения Петунии.

— Хватит врать! — с этими словами она практически выскакивает из-за дерева.

Лили вздрагивает, а её новый приятель поднимается с земли и смотрит на Петунию ненавидящим взглядом. Этот взгляд ей прекрасно знаком — вот на Лили Снейп смотрит совсем иначе. Самое обидное, что она не раз предупреждала Лили не связываться с этим типом — и вот результат.

— Снейп, — она сощуривается. — Красивая блузка. Мама поделилась?

Мальчишка запахивает куртку, прикрывая невнятного кроя рубашку, явно женскую (у Петунии высший балл по рукоделию, так что подобные штуки она видит сходу!). Насмешка Петунии ему не в новинку, но на щеках появляются уродливые красные пятна. Как всегда.

— Хватит врать, — решительно повторяет Петуния. Она не допустит, чтобы её сестру обманывали, особенно этот Снейп, вечно неопрятный, вечно шаркающий. — Скажи, что ты врал тут про волшебство! Скажи, что просто хотел подружиться с Лили!

— А ты подслушивала! — кричит Снейп в ответ. Ломкий мальчишеский голос срывается на фальцет. Он поворачивается к Лили. — Покажи ей! Покажи ей Люмос!

— Но это же… Я же без палочки… Я же только один раз, случайно, — бормочет Лили, и Петуния чувствует новую волну гнева. Из-за этого дурака Лили — её умница Лили! — мямлит.

— У тебя получится, — убеждает её Снейп.

Петуния чувствует себя победительницей, но тут Лили медленно протягивает вперёд ладонь и смотрит на неё, смотрит, смотрит… Между бровей появляется крохотная морщинка, кажется, будто она собирает всю свою душу в крошечных ладошках. И над пальцами вспыхивает крошечный шарик света.

Этот свет настоящий.

Этот свет странный.

Этот свет отражается в глубоких глазах Лили, рождает сотню бликов на рыжих волосах.

Этот свет будто исходит от самой Лили, когда она с гордостью произносит:

— Туни, это Люмос, моё первое заклинание. Мне рассказал о нём Северус.

Петуния разворачивается на каблуках и идёт к дому. Она слышит, как Лили растерянно окликает её, но всё же не идёт следом.

Дома девочка взлетает по ступеням в свою комнату и падает на кровать. Её душат слёзы, она не может ничего ответить на расспросы обеспокоенной миссис Эванс. Свет Лили отныне не для неё, а для какого-то другого; он для чужого, странного и страшного мира, где в руках человека распускаются цветы и загорается огонь, где есть место неряхе из трущоб Коукворта, но нет места разумной и правильной Петунии Эванс. Она плачет, пока не засыпает, и никто не решается заговорить с ней о случившемся ещё пару дней.

* * *

Северусу Снейпу четырнадцать лет. Он не выносит Трансфигурацию и обожает ЗОТИ, его расписание едва вмещает все необходимые предметы. Страсть Северуса — Зельеварение. Жар, исходящий от котла, горький дымок противоядий, удушливая сладость лечебных настоек, перезвон фиалов и стук ножа о разделочную доску — в кабинете профессора Слагхорна Северус чувствует себя кем-то значительным. Он первый на курсе и знает, что обгоняет многих старшекурсников, хоть и не входит в почётный клуб декана. Слагхорн, глядя на него, лишь поджимает губы: порой Снейпу кажется, что декана злит его происхождение, злит непонятное положение на факультете, где его боятся и ненавидят, злят вечные стычки с гриффиндорцами, которые приводят и его, и его недругов то к потере баллов, то к больничной койке.

— Не обращай внимания, — шепчет Лили по дороге в теплицы. — Профессор Слагхорн просто завидует, вдруг ты вырастешь и будешь преподавать вместо него? — и подмигивает.

Снейп ещё сердит, но не может сдержать улыбку. Лили — любимица Слагхорна, с этого года она даже входит в его клуб, но отношение Слагхорна к Северусу вызывает в ней праведный гнев. Как по-гриффиндорски!

— Думаю, я должен стать ещё и деканом Гриффиндора, чтобы отомстить МакГонагалл, — бормочет он.

— Эй, она вообще-то замечательная, — возмущается Лили вполне искренне, но в глазах у неё пляшут черти. — И вообще, может, я сама планирую возглавить Гриффиндор?

— Ты была бы прекрасным деканом, — отвечает он, и произносит это так серьёзно, что у Лили начинают гореть уши.

— Я же пошутила.

— А я нет, — Северус чувствует, как потеют ладони. — Вот увидишь.

Лили поднимает голову и смотрит на него тем долгим, ясным взглядом, за который он готов заложить душу дьяволу. Или Моргане. Смотря кто согласится на такую сделку.

— Спасибо, — она порывисто обнимает его, не замечая, как он застывает в её объятиях. — Знаешь, иногда я и правда думаю…

Все факелы в коридоре разом гаснут.

Лили плавно поводит палочкой, зажигая огонёк Люмоса. Она не любит произносить это заклинание вслух. Чары — её стихия, и есть что-то милое в том, что она никогда не произносит лишних слов, довольствуясь ловким жестом. Северус считает именно так, но, разумеется, никогда в этом не признается, особенно сейчас, когда в двух шагах от них стоит самодовольный болван Блэк.

— Снейп, ты что, не мог найти себе другую подружку? — Сириус дует на палочку, как лихой ковбой — на пистолет, из которого только что всадил пулю во врага. Одному Мерлину известно, где он умудряется смотреть все эти фильмы. — Эванс, знаешь ли, нужна Гриффиндору живой и здоровой.

— Сириус, ради бога, прекрати балаган, — вздыхает Лили. — Северус, пойдём. Мы опаздываем на урок.

Оба парня смотрят на неё с сочувствием, и Лили это совсем не нравится.

Сириус считает, что Эванс не понимает, с кем связалась, и ещё скажет ему спасибо.

Северус размышляет, чем бы приложить Блэка, чтобы Лили не слишком сердилась. Она всегда сердится, когда он связывается с гриффиндорцами, и тогда свет в зелёных глазах гаснет. Лили — насупленная и хмурая — не смотрит в его сторону, и только собственная гордость не позволяет Северусу вымаливать у неё прощение.

— Нюниус куда лучше выглядит в темноте, — наконец, выдаёт Сириус, словно сообщая великую тайну. Его голос разрезает повисшую тишину, и этого хватает, чтобы Снейп взорвался.

— Не смей называть меня так! — глаза его горят недобрым огнём. — Лили, ты иди, я буду через минуту.

— Северус, будь благоразумен. Пожалуйста, — Лили с сомнением смотрит на них обоих. — Надеюсь, у вас хватит ума не поубивать друг друга и успеть на Травологию.

Отсветы Люмоса пляшут по стенам, пока Лили не сворачивает в следующий коридор. Северус старается не смотреть ей вслед: ему кажется, что каждый раз, когда Лили исчезает из его поля зрения, она забирает с собой часть его. Лучшую часть — ту, которая позволяет наколдовать Люмос без лишнего размахивания палочкой и рассмешить девочку с огненными волосами.

Ему отчаянно не хватает этого света, но сейчас, стоя лицом к лицу с Блэком, он лишь усмехается и на пробу бросает заклинание.

Позже Северус вспомнит этот день — по-детски серьёзное личико Лили, напыщенного Блэка, смутное сожаление о том, что так и не стал человеком, в ладонях которого рождается свет. И воспоминание придаст ему силы, чтобы убить друга ради несуществующей надежды спасти ребёнка — последний свет, оставшийся от Лили.

— Понятия не имею, почему я по-прежнему с тобой разговариваю, — шепчет Лили в темноте Больничного крыла. — Я не в гостиной после отбоя, чуть не попалась Филчу и даже не хочу думать, что будет, если мадам Помфри меня услышит.

Северус продолжает делать вид, что спит. Он подозревает, что если откроет рот, то выдаст что-нибудь глупое, нелепое или, что ещё хуже, жалкое. Например, попросит прощения за то, что подпалил Блэку его шевелюру.

— Я знаю, что ты не спишь, — продолжает Лили. — Северус, ты должен это прекратить. Ты же не ребёнок! Глупо поддаваться на подначки Сириуса, — Северус молчит, и Лили разочарованно вздыхает. — Ладно. Я оставила фрукты на тумбочке. Взяла на кухне, домовики были очень добры. Выздоравливай. Насколько сильно… насколько всё плохо?

— Нормально, — бурчит Северус. Он по уши зарывается в одеяло и надеется, что Лили не заметит, в каких он волдырях. — К утру всё будет нормально.

В больничном крыле тихо, слышно лишь их дыхание и посапывание Сириуса за ширмой.

— Выздоравливай, — мягко повторяет Лили. — Я пойду, ладно?

— Да. И… спасибо.

— Мы же друзья, — вот и всё, что она говорит, но Северусу этого достаточно. Пока — достаточно.

* * *

Джеймсу Поттеру двадцать один год. Он считает себя счастливчиком, несмотря на то, что вокруг — война, в умах волшебников — смятение, а в душах — страх. В конце концов, он женат на лучшей женщине из всех, что встречал за свою короткую жизнь, а его кроха-сын уже летает на игрушечной метле. Джеймс уверен: однажды он с гордостью посмотрит на Гарри с трибун Хогвартса. Гарри — спокойный ребёнок, он наверняка будет похож на Лили, когда вырастет, наверняка унаследует её доброту, её острый ум. Джеймс сажает сына в кроватку и старается не думать о том, как полгода назад они с Лили чудом не погибли в схватке с Пожирателями и еле ускользнули от Волдеморта. Глупый поступок. Альбус страшно рассердился, а когда узнал, что с Гарри оставалась Батильда, и вовсе пришёл в ярость. Никто не знает, что они не поделили с Батильдой, но Джеймс уверен: если бы не Лили с её волшебным умением усмирять и успокаивать, он точно сказал бы Дамблдору что-нибудь резкое. И вот теперь они вынуждены сидеть в четырёх стенах из-за нелепого пророчества.

Не стоило высовываться в прошлый раз. Тогда, глядишь, Альбус не забрал бы мантию-невидимку — он ведь, наверное, уверен, что с ней Джеймс снова бросится в бой. К сожалению, в сообразительности Дамблдору не откажешь.

Джеймс склоняется над кроваткой. Гарри весь день было не уложить, и они с Лили испробовали всё, что можно, включая зачарованные погремушки, тыквенные леденцы и «Сказки барда Биддля». Теперь Гарри сладко спит, и они, наконец, могут вздохнуть с облегчением.

— Как он? — Лили неторопливо зажигает свечи. На ней простая тёмная водолазка и брюки, но Джеймсу кажется, что едва ли он встретит женщину красивее.

— Спит. Наконец-то. Ты была права насчёт той подвески с совами, — он улыбается. — Сработало на отлично.

— Да. Совы. Точно, — она потирает виски. — Я запекла яблоки в карамели, как ты любишь. Будешь?

— А что-нибудь посущественней?

— Есть ирландский хлеб с изюмом и кардамоном. И я попробовала приготовить ту запеканку, которую нам давали в Хогвартсе… Как она называется? Всё время забываю.

— Пастуший пирог, — Джеймс задумчиво смотрит на жену. — Лили, слушай, я понимаю, что ты переживаешь из-за Гарри. Из-за пророчества. Из-за всего этого. Не надо. Всё будет хорошо. Ты же никогда не верила в предсказания, даже на Прорицания не ходила!

— И хорошо, что не ходила, — бормочет Лили. — Много они тебе дали?

— Ну… я заполнил своё расписание на третьем курсе и умею с умным видом рассматривать чаинки на дне чашки. А Сириус вообще талантище — они с Ремусом половине курса дневники снов сочиняли!

— Так себе талант, — на губах Лили появляется улыбка. — Ладно. Давай начнём с запеканки, а закончим яблоками. И расскажи мне, что написал Фрэнк.

— Он тоже сердится. Ненавидит сидеть на месте, — Джеймс берёт приборы и начинает накрывать на стол. — Думаю, если бы не Алиса, он бы уже давно сорвался.

— Мы с Алисой — та причина, по которой вы заперты в четырёх стенах, — тихо произносит Лили. — Жаль, что наша с тобой жизнь начинается так.

Джеймс обнимает её так крепко, что она едва переводит дыхание.

— Лили, наша жизнь началась счастливо. Я счастлив. Разве ты нет?

На улице раздаётся хлопок. Один, затем второй.

— Боже, — Лили отстраняется. — Это он. Это он, Джеймс!

— Тихо, — он достаёт палочку и идёт к двери. — Лили, возьми Гарри.

— Джеймс, это невозможно. Он не должен был узнать. Он не мог!

— Тихо, — снова произносит он, и Лили едва может узнать в этом мужчине весёлого парня, за которого вышла замуж. — Возьми Гарри. Если это он… выходи через заднюю дверь и аппарируй. И не возвращайся сюда.

Лили прижимается губами к его губам и бросается наверх, в детскую. Она слышит шум внизу, грохот отлетающей двери, крик Джеймса, а затем — звук падающего тела. Всё происходит слишком быстро, она знает, что не успеет выбраться. Знакомая фигура появляется в дверях, глаза Волдеморта горят безумным огнём.

— Отойди в сторону.

Что?!

— Отойди в сторону, — повторяет Волдеморт раздражённо. — Отцепись от кровати.

— Не тронь моего ребёнка, — голос Лили дрожит, она ненавидит себя за это, но сейчас готова умолять на коленях. — Не трогай Гарри, не смей!

Волдеморт кривит тонкие бескровные губы.

— Последнее предупреждение. Отойди.

— Возьми мою жизнь, — она знает, что всё зря, что это не поможет, но не может остановиться. Гарри — вся её жизнь, все её надежды. Кровь от крови. — Пощади его, возьми мою жизнь вместо…

Лили не договаривает.

Волдеморт даже не смотрит в сторону тела. Он втайне жалеет, что вокруг нет зрителей. Он представлял свой триумф иначе. Палочка из тиса покорно меняет направление. Младенец в кроватке распахивает глаза.

— Авада Кедавра!

И свет меркнет — для Волдеморта, для Гарри и для всего мира.

Есть что-то милое в том, что Лили никогда не произносит лишних слов, довольствуясь ловким жестом.

* * *

Петунии Дурсль тридцать пять лет. Она взрослая, разумная женщина, любящая жена, заботливая мать и прекрасная хозяйка, что бы там ни говорила Марджори Дурсль, женщина, фирменное блюдо которой, — корм для собак.

Петуния изучает холодильник, прикидывая меню на ближайшие дни. Она уже решила, что купит у зеленщика, но не уверена, сколько именно молока им нужно. Обычно они обходятся тремя бутылками, но она собиралась печь пирог… Что, если не хватит?

— Тётя Петуния, я могу идти?

Она вздрагивает. Гарри закончил вытирать посуду и теперь смотрит на неё своими глазищами. Он вылитый отец, но глаза… Господи.

Петуния размышляет, не поручить ли ему вымыть сковородки, но решает, что лучше займётся этим сама. В конце концов, мальчишка только размажет жир.

— Можешь идти спать.

— Доброй ночи, тётя Петуния.

— Не проспи завтра.

Гарри исчезает — тихо, как мышь, и Петуния снова поворачивается к холодильнику. Яблоки, йогурты и картофель становятся размытыми пятнами, пляшут перед глазами.

— Закрой холодильник, — раздаётся голос Вернона. — Ты разглядываешь сметану уже несколько минут. Думаю, она может скиснуть.

Петуния вымученно улыбается.

— У него глаза твоей сестры, — продолжает Вернон. — Он напоминает тебе о ней, да?

Петуния кивает.

— Ясно, — Вернон начинает потирать шею, как делает всегда, когда не уверен в своей правоте. — Но ведь лучше так, чем сдать его в детский дом, да, Пет?

Привычное «Пет» отрезвляет. Петуния смотрит на мужа — раскрасневшегося после душа, привычного, знакомого до каждой морщинки.

— Да, — её голос звучит почти ровно. — Так лучше.

Она не говорит о том, что каждый раз, когда она смотрит на Гарри, она видит Лили. Каждый раз, когда он произносит эти ужасные слова — «тётя Петуния» — она отчаянно хочет забыть, что Лили больше нет, хочет повернуть время вспять и вернуться в тот день, когда бросила сестру в её странном мире и предпочла посылать короткие письма и ничего не значащие подарки.

Гарри раздражает её каждым словом, каждым движением. Он совершенно точно волшебник (она ещё не знает, как сказать об этом Вернону), а значит, скоро придёт письмо. И он тоже отправится в этот странный, ненормальный мир, который забрал её сестру. Гарри — хороший мальчик, и порой ей тошно от того, что она не может найти в себе силы полюбить его. В Гарри сияет свет Лили — и ей больно, больно вдвойне, потому что этот свет — не для неё.

— Пет, начинается «Шоу Бенни Хилла»! — кричит Вернон со второго этажа. Она даже не заметила, как он ушёл.

— Иду! — кричит она в ответ.

Петуния заставляет себя не останавливаться возле чулана, где спит мальчик, который ещё не знает, каким испытанием станет его жизнь — для Петунии Дурсль, для Северуса Снейпа, для Сириуса Блэка, для Волдеморта и для всего мира.