Его Арья (гет)

Good day, my sister!

Черт возьми!

Последний раз мы виделись сто лет назад.

Она прискакала к воротам Винтерфелла поздней ночью. С ней пришли ее лютоволчица, бастард короля и лорд Звездопада. На поясе у нее висела Игла — его подарок. Арья, его Арья была восхитительно живая. Она была... Не такой, как он запомнил, — почти незнакомой и совсем взрослой.

Джон замер у окна, хотя должен был броситься вниз, к ней; но ноги, будто корни чардрева, предательски впиявились в пол, и он был не в силах сдвинуться с места.

Наверняка это снова обман: Алис Карстарк, Джейни Пуль, да кто угодно, только не она. Снова насмешка, снова ложь.

Дважды, казалось, Арья была так близко — и дважды вместе с разочарованием умирал, корчась и истекая кровью, значительный кусок его сердца.

Он услышал легкие шаги на лестнице и не обернулся.

Это не она.

Не она.

Незнакомка с лютоволчицей была не-Арьей, пока его не окликнула.

Голос звучал почти по-прежнему, только до странности ломко.

Одно безнадежно-тоненькое: «Джон», — и он совсем потерялся, вглядываясь в ее полузабытые черты.

Высокая, странно высокая... Худенькая до прозрачности, с волосами, заплетенными в смешную короткую косу. С серыми, невозможно серыми отцовскими глазами — Джон так давно не видел этих глаз на чужом лице.

Раздался странный звук — Арья всхлипнула-взвыла и мгновенно, словно ноги ее и вовсе не касались пола, оказалась рядом.

Ее руки, ее легкие руки гладили его лицо, осторожно, самыми кончиками пальцев касаясь щек, как будто Арья внезапно ослепла.

«Это ты, ты, ты», — говорила то ли Арья, то ли он сам в счастливом, сияющем беспамятстве.

Один голос, одна кровь. Сестра, сестра, сестра...

Она покрывала его лицо тысячей застенчивых поцелуев, как тогда, в детстве — но на этот раз Джону отчего-то стало неловко, и, поглаживая худенькие, вздрагивающие арьины плечи, он внезапно вспомнил Игритт.

И почему-то его окатило липкой волной безотчетного страха. И он отстранился.

Он слишком давно ее не видел. Он, наверное, просто отвык — ну конечно, отвык, ведь прошло столько лет.

Вечерние огни и мы одни,

И, как всегда, друг другу нам нечего сказать...

Сестра,

Ты с самого первого дня не права,

Родившись моею сестрой.

Она появилась у ворот Винтерфелла и привела с собой лорда Звездопада Эдрика Дейна и королевского бастарда Джендри.

Обоих Джон возненавидел. Оба были грубы: Джендри — неприкрытой грубостью простолюдина, а Дейн лишь притворялся воспитанным и благородным, и Джону была отчетливо видна их неприятная изнанка по тому, как они оба жадно смотрели на его Арью, как брали ее за руку, как...

А она, будто не замечая этой мерзкой, липкой жадности, смеялась их шуткам и кружилась, кружилась по двору, размахивая турнирным мечом, невозможно легкая и красивая. Даже движения ее стали другими — Джон не мог подобрать слова. За него это сделал Дейн.

— Ты так изящно двигаешься, — сказал он, и голос его истекал жадностью.

Глупая, ничего не замечающая Арья расхохоталась:

— В театре Браавоса тоже так говорили. Знаешь, однажды мне довелось играть там Сансу — уверена, Сирио Форель гордился бы мной. От водного плясуна до леди не так уж далеко, оказывается.

Джон, конечно, тайком следил за нею — ни Джендри, ни тем более Дейну он не доверял и не хотел оставлять Арью без присмотра.

Он мог бы наблюдать за ней часами, если бы не немыслимая, детская обида: почему с этими мерзкими людьми Арья оживает и смеется и говорит, ничуть не смущаясь, страшные, непонятные, нелепые вещи — а с ним замолкает, словно пугается чего-то?

По правде говоря, Джон и сам боялся Арьи. Странное ощущение какой-то неправильности преследовало его с самого первого дня, как будто они оба что-то испортили, сломали — что-то бесконечно важное, ценное и хрупкое.

Джон не понимал, что.

Пока Эдрик Дейн не вызвал Джендри на поединок.

Выскочившая на шум Арья кричала, что они оба идиоты, что она ненавидит обоих. А Джон впервые ощущал себя счастливым.

Чужаки по его приказу, конечно, убрались прочь из Винтерфелла — но краткий миг торжествующего счастья испарился вместе с ними. Оставшись в одиночестве, Арья не вернулась к нему, не превратилась вдруг в прежнюю маленькую сестрицу; напротив, она, кажется, принялась его избегать, и Джон совсем перестал ее видеть.

Боги, он же просто хотел ее уберечь!

Сестра,

Скажи, зачем мне такая сестра,

Которая ярче любой из тех,

Что когда-либо были со мной до утра...

Ди муа, силь ву пле — комман са ва?

От тебя так долго не было никаких вестей.

Мы снова говорим нейтральные слова,

Но ведь это все не то, не так...

Эх, тысяча чертей!

Он пытался с ней поговорить, но она большей частью молчала и отводила взгляд и краснела, наверняка от злости, когда он хотел удержать ее за руку.

Ничего не значащие слова будто разбивались о стену, все было не то и не так.

Джон стал сам себе ненавистен. Он хотел ее уберечь — но от тех ли берег? Мысли эти были гнусны и опасны, но Джон не мог от них избавиться, и если днем он старался выкинуть Арью из головы, то по ночам...

Она приходила к нему во снах — то бледная и окровавленная, называвшая его сыном, то встрепанная и закутанная в меха, откликаясь на имя Игритт. Чтобы избавиться от глупых человеческих снов, по ночам Джон становился Призраком и ложился под арьиными дверьми, охраняя ее покой и ловя чуткими волчьими ушами ее дыхание.

Вот скрипнула дверь.

— Призрак? — позвала Арья.

Джон поднял голову и насторожил уши. Как она могла услышать?

Легкая рука легла на его лоб. Чуткие пальцы погрузились в теплую шерсть.

Знала бы она, что это не Призрак — ни за что бы не коснулась. Наверняка отдернула бы руку, как от раскаленного металла. Ведь он, Джон Сноу, стал Арье ненавистен. Он сам себе стал ненавистен.

Но она ничего не знала о волчьих снах. Ничего не знала наверняка. Иначе бы...

— Здравствуй, Джон, — тихо сказала Арья. (И рука ее утопала в шерсти, и она улыбалась.)

Арья Старк всегда была непредсказуемой — и никогда нельзя было знать наверняка, что она вытворит в следующий момент.