Проклятая (джен)

Она стояла неподвижно уже который год — много, слишком много лет смотрела она безумными глазами-проемами окон на мир. Ветра не щадили ее изуродованное тело, равно как и дожди, и опаляющее солнце, но ей было все равно. Она не обращала на них никакого внимания. Она жила внутри своего мира, состоящего из страха, боли и ужаса, и видела и слышала всегда только одно — повторяющиеся картинки того далекого прошлого, когда она родилась, изредка перемежающиеся с эпизодами настоящего, когда живые существа с искрой счастья в душе вдруг случайно или по глупости забредали к ней. И в итоге оставались здесь навеки, потому что луч жизни в ее стенах был для нее все равно что зубная боль для человека — неприятная, доставляющая неудобство своей неправильностью, от которой срочно нужно было избавиться. И она избавлялась, по-своему, навсегда отбирая у живых существ их души.

Она не знала, что такое настоящая «жизнь», в ее понятии это было нечто иное, искаженное, то, что она помнила лучше всего.

Когда-то давно, до рождения разума, в ее стенах сохранялся относительный покой, и жизнь, пусть и ущербная, царила почти в каждом уголке, кроме, пожалуй, подвала. И тогда это не заботило ее, она вообще ничего не понимала в то время. А потом случился страшный пожар, и тяжелое, наполненное болью сознание родилось, и она задышала, но не жизнью, а смертью, потому что ничем другим дышать не умела.

Первый ее вздох был последним криком ее обитателей. После того, как пациент Номер Один поспособствовал бунту и сумасшедшие выбрались наружу, заперев ни в чем не повинных людей внутри, безумная Мотылек получила возможность сжигать все на своем пути. И этой возможностью она воспользовалась, сотворив ад прямо в обители несчастных сирот и умалишенных. Ее ужасающий смех разносился по коридорам совсем недолго, потому что скоро после появления пламени, кроме оглушающего треска огня, можно было услышать только душераздирающие крики… Детей, взрослых — пламя не щадило никого и ничего, пожирая все на своем пути, одинаково ловко превращая в угли и пепел живую и неживую материю. Черный дым заволок все вокруг и поднялся ввысь, взметнувшись над Колыбелью страшным облаком, возвещавшим о том, что нечто страшное происходило в этом месте.

Вязкий раскаленный воздух теперь состоял из боли, страха, криков и всеобщего всепоглощающего ужаса. И это было первым, что почувствовал и узнал проснувшийся разум Колыбели Шейлбридж. Он впитал каждую крупицу происходящего кошмара, поглотил воспоминания, насытился всем этим, принял за основу мышления. А ничего другого для него будто бы и не существовало.

Крики длились не очень долго, да и живая боль скоро утихла, запечатлевшись в воспоминаниях, которые мгновенно впитались во все, что только смогло уцелеть после того, как беспощадное пламя почувствовало себя законным хозяином в этих стенах.

Огонь какое-то время еще потрескивал, нанося вред и так изуродованной Колыбели, он догорал, пожирая то, что еще мог поглотить. Но живых людей уже не осталось. Даже те, кто стали причиной пожара, были мертвы.

И Колыбель осталась одна. Окутанная вязким удушающим дымом, смешанным с ужасом сгоревших здесь людей, она стояла, вновь и вновь просматривая картины открывшегося ей страшного мира. И, спасаясь от одиночества, она подняла на ноги всех мертвецов, сделав их своими безропотными марионетками.

И они восстали. Издавая жуткие, леденящие душу звуки, кадавры бесцельно шатались по пустым полуразрушенным коридорам и комнатам. Дух безумия так навсегда и остался витать в воздухе, и в таком состоянии Колыбель застыла на многие годы, ведь люди боялись даже близко подходить к этому проклятому месту.

* * *

Шло время, в Колыбели ничего не происходило, вся боль и весь страх сгоревших заживо никуда не исчезли из воспоминаний, но, изголодавшаяся по свежим ощущениям, она жаждала новых жертв. Но не все об этом догадывались, поэтому однажды любитель быстрой наживы пробрался внутрь, миновав табличку «Входа нет» и игнорируя предупреждения внутреннего голоса.

Колыбель почувствовала присутствие жизни в своих стенах и встрепенулась, ожила, зашевелившись, приводя в действие своих не знающих устали марионеток. И тот, кто хотел получить добычу, сам стал жертвой, загнанный в угол духами сгоревшего сумасшедшего дома. Это была страшная смерть, но не страшнее тех, что породили сознание Колыбели Шейлбридж.

Только когда глупый бедняга, надеявшийся урвать себе какое-то сокровище в этих стенах, лишился жизни, Колыбель успокоилась. Потому что жизнь — это то, чего она не могла терпеть. И снова побежали бесконечные дни, месяцы ожидания и бессмысленной тишины, нарушаемой только хрипами оживших мертвецов.

Потом появлялись другие живые, у которых были самые разные причины, чтобы пробраться за закрытые ворота и войти в угрюмый, полуразрушенный дом, всем своим видом показывавший, что ничего хорошего от него ждать не стоит. И он запускал щупальца своего сознания в головы людей еще до того, как те успевали войти внутрь.

Люди отчаянно пытались вырваться на свободу, когда до них доходило, в какой ад они попали, и всех их Колыбель беспощадно уничтожала, ощущая от этого мрачную радость, почти ликование, если, конечно, можно назвать такими эмоциями те чувства, которые могло испытать ее искаженное болью и страхами погибших сознание.

Охота продолжалась из раза в раз, пока однажды не появился тот, кто сумел уйти, и тогда Колыбель пришла в бешенство. Гость был ловок и силен, умело открывал отмычками запертые двери, нагло беря все, что ему нужно, в уцелевших комнатах, сопротивлялся наваждениям и не боялся ни криков, ни стонов, ни приближающихся шагов кадавров. Даже проникнуть в его голову оказалось непростой задачей. И после этого, ему удалось каким-то образом выбраться наружу, сбежать, оставив Колыбель без такой желанной жертвы.

Жизнь появилась в царстве ужаса, взяла то, что хотела, и ушла, бесцеремонно открыв двери, оставив Колыбель в негодовании. Даже маги не могли противостоять проникающему в любое сознание разуму Колыбели и погибали в итоге, пусть и после долгой борьбы, а это… существо — человек? — посмело обойти все преграды, выстроенные ее марионетками, переиграть ее сознание и сбежать!

Колыбель была очень недовольна, и она затаилась в ожидании новой жертвы, которую всем своим существом жаждала поймать в сети.

* * *

Колыбель почувствовала, что он пришел, сразу же, как он только подошел к воротам. Он был не один — привел сюда еще одну живую, и она уже нервничала, ее страх ощущался в воздухе. Поэтому было достаточно просто с самого начала запутать ее сознание. Колыбель чувствовала сопротивление, но оно было ничтожным по сравнению с ее собственными возможностями.

Глупые люди разделились, и это было хорошо, это означало, что подавить их сознание будет проще, чем ожидалось. Сперва нужно было запустить щупальца страха в более слабую жертву, а потом уже разбираться с сильным противником, который сглупил уже потому, что привел с собой второе живое существо, которое, судя по обрывкам мыслей, имело для него какой-то вес.

Марионетки пошли в ход, чтобы отвлечь сильного, а внушаемый ужас должен был разделаться со слабой.

«Смотри! Слушай! Знай, что это за место!»

Все же противники попались довольно проворные, как бы Колыбель ни старалась окутать туманом ужаса их головы, гости все-таки встретились вновь, но у нее еще было, что показать пришельцам, чтобы они сами захотели изгнать из себя искру жизни.

«Смотри же!»

Ничего необычного — Колыбель показывала только то, что она хорошо знала, только то, что происходило в ее стенах, делясь тем, чем могла поделиться: страхами, болью, леденящим ужасом.

«Энни!» — чужие мысли извне, до которых не мог дотянуться разум Колыбели, принадлежали кому-то очень сильному, вероятно, магу. Попади он под ее влияние, и было бы очень, очень интересно, она была уверена, но маг, похоже, оказался умным и не подходил слишком близко. Он откуда-то знал обо всех хитростях, на которые была способна Колыбель. Так стоило ли обращать на него свое внимание, когда две живые души уже бродили по ее утробе?

«Смотри!»

Картины жуткого прошлого было так легко показывать, она с упоением делилась болью. И сама питалась паникой, исходившей от ее жертв, она делала все, чтобы победа осталась за ней. Несмотря ни на мага, ни на силу воли ее гостей, победа должна была остаться за ней — она так считала…

Всюду, куда бы ни пошли люди, она имела власть над реальностью, посылая липкий, тягучий туман наваждений, заставляя задыхаться от видений, подчиняя живых своей воле.

Подвал, верхние этажи — везде царил безумный разум Колыбели, и живые все больше сбивались, забывая, зачем они вообще здесь. Картины прошлого, морок, стоны, крики, почти осязаемая боль когда-то здесь сгоревших, все сомнения, тоска, мысли о безысходности — все это она водопадом обрушивала на их головы. Их помутившиеся рассудки переставали различать, где действительность, а где всего лишь игра уже слегка обезумевшего воображения, и они готовы были убить друг друга...

Но что-то пошло не так, она снова недооценила своих противников, и гостям удалось выбраться из цепких щупалец удушающего страха Колыбели. Она почувствовала появившуюся откуда-то всепоглощающую злобу. Это чувство было ей хорошо знакомо, а влиять на него она не могла. И кому, как не ей, было известно, какой разрушительной силой могла обладать злость, полностью затопившая разум, ведь теперь там не было место для страха, с помощью которого живым человеком можно было управлять, словно тряпичной куклой.

А потом в истерзанные когда-то всепоглощающим пламенем безумной Мотылек стены полетели огненные шары ослепленной злостью пленницы. Власть перешла из рук палача в руки жертвы. Колыбели грозила опасность, а прежние методы воздействия больше не могли сработать, она испробовала все, что могла.

От бессилия она завыла страшным криком, застонала как от боли, грозя убить одним только звуком. Но это было бесполезно, огненные шары продолжали биться о ее стены.

Ярость живых людей все больше росла, с каждым криком становясь только сильнее. Другого выхода не было.

Колыбель проиграла эту схватку. Трясясь в бешеном припадке, она сделала то единственное, что могла, чтобы избавиться от жизни в ее стенах — она погнала живых к выходу.

* * *

Как только бывшие пленники стремглав покинули нутро, все стало как прежде. Больше не нужно было кричать. Колыбель осталась одна, исчезло все неправильное, инородное — живое. Было только то, из чего соткан ее разум: боль, страх и отчаяние, навеки пропитавшие здешний воздух.

Тихий мелкий дождь моросил из низко нависших над полуразрушенным проклятым зданием серых туч.

Одиноко стоящая чуть в стороне от дороги Колыбель Шейлбридж не боялась ни дождей, ни ветров, она жила в своем страшном мире. Она грезила своими вечными кошмарами и ждала — а может быть, теперь уже и опасалась — появления очередных живых существ в ее стенах.