Неправильная сказка (гет)

Ей восемь, когда они попадают в Нарнию и начинают сражаться за свое будущее. Братья становятся королями, сестры — королевами, и на какое-то время все оказывается на своих местах. Люси все так же иногда раздражает семья, особенно когда они чересчур заботливы или поддразнивают ее, но вообще-то она их любит. По дому практически не скучает, даже по родителям. Ей достаточно Нарнии.

Ей десять, она отважная принцесса королевского дома и абсолютно довольна жизнью. Она скачет на лошадях, отлынивает от уроков танцев, зарисовывает Кэр-Параваль и леса и решает, что не будет взрослеть. Сьюзен грустно говорит: «Не получится», — и продолжает причесывать волосы. Питер предлагает: «Не думай об этом, Лу», вскакивает на коня и укатывает на очередную охоту. Эдмунд молчит, пожимая плечами, и только подсаживается к ней с горстью кисточек и пытается давать указания, притворяясь, что он во всем лучше нее.

Ей двенадцать, и она, никого не предупредив и не позвав с собой, на целую неделю уходит в лес, просто потому, что соскучилась по обычной жизни. Она гуляет с мистером Тумнусом, слушает кровожадные истории гномов и древние предания дриад. На пятый день она сталкивается у фонаря с Эдмундом, и несколько мгновений ее гложет досада: она снова чувствует себя той маленькой девочкой, что впервые попала в волшебную страну. Эдмунд обнимает ее и просит так больше никогда не делать или хотя бы брать его с собой. «Мы так напугались, Люси», — говорит он, и, как и в прошлый раз, она верит ему.

Ей четырнадцать, когда разговоры о международных контактах затеваются все чаще. Питер уже взрослый, и ему нужно будет жениться, и все это так смешно и глупо, что Люси не может сдержать смеха. Их импульсивный Питер, который иногда на карты и деревянные фигурки войск смотрит как на солдатиков, — и жениться? Чушь какая. Эдмунд хохочет вместе с ней, Сьюзен шикает на них, а Питер смущается — словом, все как всегда.

Ей шестнадцать, и что-то не так. Ей не нравятся постоянные попытки Сьюзен поболтать с ней и выведать все ее тайны. У нее нет тайн! Она не хочет путешествовать, потому что ей нравится их дом, она не таскается с тучкой подруг, потому что ей приятнее общество фавнов и нимф, и она ни в кого не влюблена. Питер стал чужим. Он вырос и правит страной, и он так отдалился, что Люси кажется, будто она его и не знает вовсе. Зато ее ужасно раздражают выходки другого брата — особенно то количество подарков, которые Эдмунд вручает приезжим барышням. Они же все глупые! Лучше сэкономил бы деньги. Люси говорит об этом Питеру, но тот, кажется, и не слышит. «Пусть развлекается, — говорит, хоть и с неодобрением, Сьюзен. — В его возрасте это нормально. Ему восемнадцать. Даже странно, что он раньше не начал». Раньше? Люси фыркает. Эд только строит из себя самостоятельного и умного, на самом деле он всего лишь мальчишка и без ее помощи не продержится в Нарнии и двух дней, сразу же влезет в какую-то передрягу или выставит себя дураком.

Ей семнадцать, и Эдмунд целует в пустом коридоре принцессу Анну из Орландии, и Люси засыпает в слезах, шепча в подушку: «Что со мной не так?»

Впереди одна лишь темнота.

* * *

Наверное, с ним что-то не так, раз он решает выбраться из теплой постели и пойти в очередной раз попробовать достучаться до сестры. Не выйдет, он это знает заранее, но и ничего поделать с собой не может.

— Неужели нельзя по ночам спать, а не шастать по дому? — ругается Эдмунд. У него бессонница, и звук шагов и скрип дверей его точно не будят, но он просто чувствует себя обязанным возмутиться, пусть даже обращается к пустоте и не ожидает ответа. (Стены не ответят. Захлопнувшаяся дверь в спальню Люси не ответит. Ее заспанные глаза, в которых нет привычно вспыхивающей радости от ночного визита, тем более не ответят.)

У Эдмунда накопилось слишком много вопросов, а вот ответов ждать неоткуда.

Иногда ему становится страшно: вдруг он все это — выдумал? Ударился головой, насмотрелся галлюцинаций... Потом заявится Сьюзен в коротком платье и с накрашенными губами, спросит, в чем дело, и рассмеется, и ее ответ вернет все на свои места.

— Это же все сплошные игры, Эд, — скажет она. — Люси все еще играет в игры, притворяясь, что побывала в сказке и не может вернуться к нормальной жизни. А вы с Питером ей потакаете.

Люси играет в игры, но вернуться к нормальной жизни она еще как может. У нее теперь все настолько нормально, настолько правильно, что Эдмунду кажется, будто кто-то другой был в ее теле, когда она целовала его в Кэр-Паравеле, а не его родная сестра.

Люси играет в игры, притворяется, делает вид, что не помнит, а Эдмунд потихоньку сходит с ума.

Когда они только-только вернулись и обнаружили, что в обычном мире время течет гораздо медленнее, Эдмунду было странно смотреть на шестнадцатилетнюю Люси, серьезную и собранную. Настоящая шестнадцатилетняя Люси всегда искрилась энергией, жизнерадостно улыбалась и дразнила Эдмунда, вызывая в груди бурю странного и неправильного. А эта букашка, которая избегает его, вежливо улыбается и делает вид, что между ними ничего не происходило, что они всего лишь брат и сестра, которые все так же не слишком хорошо ладят, — эта букашка совсем не его Люси.

Иногда он чувствует ярость: кто она такая, эта Люси, чтобы решать за двоих? Она не знает, с какими демонами он боролся в своей голове, пока не принял это запретное чувство. Она всего лишь маленькая девочка, которая лжет всем вокруг, в том числе и самой себе. Она не в силах изменить прошлое. Так почему же...

Может быть, он и вправду все выдумал.

Сьюзен, обнаружив у него на подоконнике таблетки для улучшения памяти, хмыкает и закатывает глаза. Ей все равно. И Питеру все равно.

Люси тоже все равно, и Эдмунд проклинает тот день, когда они вернулись. Зачем они вернулись? Почему? Все было хорошо. Все было правильно...

Иногда ему кажется, что проблемы возникли гораздо раньше, что возвращение тут ни при чем. Что их с Люси тайное и общее подтачивалось каким-то червячком изнутри с самого начала.

* * *

Ей восемнадцать.

Ей восемнадцать уже очень долго — год, как резиновый, постоянно растягивается и не хочет заканчиваться. Ее день рождения на следующей неделе, но она никак не может дождаться.

— Это хороший возраст, — говорит Эдмунд серьезно. Он лежит на боку, подперев голову рукой, и смотрит на нее. — Нет, это тебе меньше идет, так ты слишком... Сьюзен. Ты же не хочешь быть как Сьюзен?

Люси корчит рожицу и стаскивает не получившее одобрение платье.

— Она ведь готовит мне какую-то глупую вечеринку, так?

Эдмунд моргает и смотрит ровно перед собой.

— Не скажу.

— Я все равно знаю. Она готовит мне какую-то глупую вечеринку.

— Сью хочет тебя порадовать. Оценила бы ее старания.

— Почему ты не можешь этим заняться? — спрашивает Люси. Эдмунд распахивает глаза, и она хихикает над выражением абсолютного ужаса в них. — Ты знаешь меня гораздо лучше, чем все они.

— Они-то этого не знают.

— Не знают, — со вздохом подтверждает Люси. Вешает отверженное платье в шкаф и, как была, в одном белье, забирается на кровать с ногами. Эдмунд притягивает ее к себе, и она падает на постель, перекатывается и утыкается лицом ему в грудь.

— Мы сами решили, что не станем говорить, — напоминает он. — Не сейчас, по крайней мере.

Люси поднимает голову. Серьезно смотрит ему в глаза.

— Иногда мне кажется, что им было бы все равно.

— Лу...

— Нет, правда, Эдмунд! Все равно. Им на нас наплевать. Мы вечно младшие брат с сестрой, мы всегда дети, которые никак не вырастут и не научатся вести себя. Сьюзен на меня постоянно так смотрит — будто я прямо под ее носом вытворю что-нибудь!

— Между прочим, ты и так прямо под ее носом вытворяешь... что-нибудь, — бормочет Эдмунд. — Уже несколько лет вытворяешь. Сью прекрасно понимает, что от тебя только и стоит ожидать какой-нибудь дикости и неправильности. Правда, она не знает, насколько дикой и неправильной.

Люси поджимает губы и отстраняется. Решительно передвигается в сторону, опрокидывая его на спину, и опускает руки ему на грудь, оседлав его бедра.

— Если ты считаешь то, что мы делаем, диким и неправильным... но ты не считаешь.

— Не считаю, — подтверждает Эдмунд. — Я люблю тебя, Лу. Мне все равно, как там принято или не принято у других людей.

Люси наклоняется и целует его, чувствуя. Руки Эдмунда поднимаются у нее по талии, оглаживая кожу, и она мысленно фыркает. Приглашать братца на примерку платьев, чтобы послушать его авторитетное мнение, — о чем она только думала? Естественно, этой затее суждено было так закончиться. Наедине он смотрит на нее с безумной страстью, от которой ей порой становится неловко. Разве можно так любить? Разве ей можно так любить?

— Я просто хочу быть с тобой, Люси, — с горечью бормочет он ей в губы, — а это невозможно. Не в чужих глазах.

Она прикусывает его губу.

Она знает, она постоянно думает об этом, и это съедает ее изнутри. Прошло совсем немного времени с тех пор, как все изменилось, но вместе с бесконечным свободным полетом она чувствует такую невероятную тяжесть, что кажется — скоро ей придется сдаться и камнем упасть вниз.

Но «скоро» еще не наступило.

— Сейчас здесь нет чужих глаз, — произносит она.

Когда он переворачивается, подминая ее под себя, в нем просыпается какой-то зверь. Не лев, нет. Эдмунд — кто-то другой, но совсем не лев, а эти банальные жуткие сравнения выводят его из себя еще больше, чем Питера.

Эд нетерпеливо опускается ниже, захватывая губами сосок, — Люси издает стон и решает, что ни о каком Питере и ни о каких львах думать уже не будет, — одной рукой пытается стянуть с нее белье, другой расстегивая собственные брюки. Люси хихикает: уж слишком озадаченным выглядит его лицо, когда он понимает, что ни то, ни другое у него не получается, — и принимается помогать. Лишь спустя десяток поцелуев в губы и просто в разгоряченную кожу ее трусы в прямом смысле улетают куда-то на пол, а брюки следуют за ними еще чуть позже. Люси проводит пальцами по ребрам и животу Эдмунда, и тот жмурится — он все еще боится щекотки, а она это прекрасно знает и, как в детстве, во время невинных еще игр, иногда этим пользуется. Но не сейчас. Сейчас все точно не невинно и никакая не игра, сейчас необходимость. Как будто иначе она и не может. Люси пугает, насколько сильно она привязана к Эдмунду. Крепкие красные нити неправильной любви сшивают их по рукам и ногам, пронизывают тысячи дырок в сердцах и оставляют безумные завитки в сознаниях, сливая и превращая в единое целое не хуже физической близости. Иногда ей кажется, что, не будь всего этого, ее жизнь была бы намного проще, — но Люси, очевидно, не создана для тихой любви и мирного существования.

Только неправильность и тайна, буря, ураган и еще парочка стихийных бедствий — одновременно, — и все это с жертвами. Когда-нибудь она сойдет от этого с ума.

Они оба когда-нибудь станут жертвами и растворятся в этой черной пустоте.

* * *

Жизнь под одной крышей с Питером и обеими сестрицами становится невыносимой. Всех их как подменили. Сьюзен он не узнает, она теперь взрослая, слишком взрослая, и ведет себя совершенно отвратительно. Питер весь в каких-то делах, и Эдмунд понять не может: чем же он там занимается?

А Люси...

Эдмунду кажется, что он скоро взорвется: слишком уж равнодушна стала Люси. Слишком. Вместо нее по дому бродит какой-то чужак, поджимающий губы и отворачивающий голову. Когда отворачивается, ради разнообразия, сам Эдмунд, то чувствует на себе пристальный и тяжелый взгляд. Но стоит только посмотреть в сторону сестры...

Он уже сходит с ума? Так рано?

Это наказание за путь, который он выбрал там, в Нарнии?

У него в голове всегда слишком много мыслей, в душе суматоха, а дать выход чувствам никак не получается. Попробовать, что ли, последовать примеру Питера и заняться чем-то?

Эдмунд... не помнит, что делал в Нарнии. Что-то делал, кажется... всегда что-то находилось. Быть принцем — увлекательное и времязатратное занятие. Когда он позволял себе отвлечься от всех этих премудрых королевских дел, то проводил время с Люси. И больше ему ничего не нужно было.

Теперь этот вариант не подходит совершенно, но Эдмунд все так же не может вспомнить, чем наполнял свои дни, когда Люси не оказывалось рядом.

Иногда ему кажется, что этого всего и не было вовсе, что он все выдумал.

Люси хорошо притворяется, а может, на самом деле забывает, а Эдмунд все мучается пропавшими воспоминаниями и думает, когда же окончательно сойдет с ума.

Он ворочается по ночам, слушая, как завывает между домами ледяной декабрьский ветер, и пытается решить, что же делать со своей жизнью. Прочные нитки, когда-то горевшие огнем, а теперь замороженные навсегда, накрепко привязали его к прошлому и не позволяют сдвинуться, не бросив при этом взгляд назад. Он пытается, но за каждым шагом вперед следуют три шага назад.

Сьюзен решает устроить рождественский вечер и приглашает своего кавалера, очередного мальчишку, который увидел в ней принцессу. Питер совершенно без эмоций ворчит на нее, Люси в ответ на идею молча пожимает плечами, как будто все это ее ни в коей мере не касается, а Эдмунд вспоминает первое Рождество в Нарнии, Белую Колдунью и роскошные подарки, доставшиеся другим. (Было время, когда ему казалось, что он ненавидит их, всех троих, но Люси особенно, потому что она оказалась первой и правой.)

Девочки хлопочут на кухне, кажется, пекут какие-то пироги, мясо, и по всему дому стоит восхитительный аромат. Приятно... и при этом что-то не так.

Эдмунд впервые замечает, что, несмотря на весь уют, на все те силы, которые они вложили, чтобы превратить новое жилище в настоящий дом, ему здесь некомфортно. Это место — чуждое ему, и он сам здесь чужак, он не принадлежит этому миру. Как хорошо было, когда оставались только он и Люси — и скромные уголки или, наоборот, безмятежные просторы волшебной страны. Тогда их никто не мог потревожить, а если их уединение и нарушалось, они просто принимались за свои обязанности, а затем возвращались друг к другу.

Сейчас у него тоже есть какие-то обязанности — получить образование, что-то делать по дому, попробовать зарабатывать деньги, наконец... — но это все совершенно не то. К чему он ни приложит руку, все оказывается каким-то неправильным, неестественным.

Что-то более-менее похожее на доход приносит простой физический труд. Разнести почту, погрузить коробки... На первые собственные деньги Эдмунд смотрит с полным непониманием, что делать теперь. Купить подарки на Рождество? В витрине магазина напротив кафе, где работает Сьюзен, висит изумительное темно-синее платье, которое так хорошо смотрелось бы на Люси...

На той, другой Люси, открытой, уверенной в себе и взрослой.

Эдмунд долго привыкает к мысли, что в этом мире она все еще обычный подросток. Она не королева, практически не умеет драться, точно не носит с собой смертоносный кинжальчик, и она... всего лишь маленькая девочка.

То холодно, то нахально смотрящая на него, бросающая ему вызов, порой игнорируя, порой, наоборот, во всеуслышание пускаясь рассуждать о симпатичном однокласснике или соседке, которая сбежала с собственной свадьбы...

Может, если бы не Нарния, Люси и выросла бы в такую вот... Эдмунд никак не может понять, как ее теперь называть. Болтушку? Простушку? Она вовсе не так проста, как кажется, она водит всех за нос, строит вокруг себя стены и никого не пускает за них. Все это маски, и если бы не Нарния, они стали бы настоящим лицом Люси.

Эдмунд тратит свой заработок на красивый темно-коричневый блокнот с молочными страницами и рисует на первой льва. А потом оставляет лежать в коридоре, просто так, надеясь, что Люси потянется посмотреть и...

Блокнот оказывается у него в комнате днем накануне Рождества. Эдмунд пролистывает страницы, но там ни пометки, ни какого-либо черканного крючка. Он не знает, на что надеялся, выкладывая это напоминание о прошлом на видном месте, — ни на что не надеялся, ничего и не получил.

Он надевает выглаженную белую рубашку и выходит в гостиную, где уже стоит рождественская елка с блестящими шарами и роскошной звездой на макушке. Люси молча сидит на диване, разглядывая ее, и на мгновение Эдмунду кажется: вот сейчас он сядет рядом, приобнимет сестру, она нырнет под руку и положит голову ему на плечо, и все будет хорошо...

Может, и не так хорошо, но хотя бы как раньше.

Он проходит в кухню, чуть не столкнувшись с Питером, и падает на табуретку у стола. Сьюзен поджимает губы:

— Может, где-то в другом месте повертишься?

Он смотрит на нее, еще в домашней одежде, но уже с убранными волосами и цепочкой на шее.

— Я мешаю?

— Ты действуешь на нервы, — вздыхает Сьюзен. — Совсем не свой стал.

А когда он был своим?

Эдмунд повторяет этот вопрос вслух, и Сьюзен закатывает глаза.

— Иди кого-нибудь другого мучай этими глупостями, господин философ, — она не ставит целью его задеть, просто нейтрально отсылает прочь, а он... что ему еще делать? Он идет.

У его движения может быть только одна цель.

Люси не ныряет под руку, не кладет голову на плечо, она даже не вздрагивает, только продолжает смотреть на елку.

— Что с нами случилось, Люси, — без вопросительной интонации произносит он, словно констатирует факт: да, случилось. Непоправимо. Дело закрыто.

Люси откидывается на спинку дивана и вздыхает, как будто он даже этой фразой, почти к ней не обращенной, успел вывести ее из себя.

— Случилось... — начинает она, и он удивленно вскидывает голову, уже не помня, когда она в последний раз напрямую отвечала на его вопрос, — случилось то, что не случилось.

Ему хочется сказать: но оно же случилось, и в этом вся проблема, — но Эдмунд молчит.

Эта мысль Люси звучит слишком похоже на то, что постоянно повторяет Сьюзен.

Иногда ему кажется, что этого всего и не было вовсе, что он все выдумал.

— С Рождеством, Люси, — произносит он, вставая на ноги.

Витамины для улучшения для памяти отправляются в мусорную корзину, Сьюзен со своим кавалером перемещается в комнату, Питер просто сбегает из дома к кому-то. С лица Люси не уходит равнодушно вежливая улыбка, бессонница тоже никак не уходит, да и вопросы остаются вместе с ней.

Эдмунду кажется, что он пал в бою с миром.

* * *

Ей двадцать два. Два лебедя — одинаковые, чуточку неровные, выведенные Эдмундом на песке... Тот ее день рождения они встречали на побережье: лениво целовались у моря, грелись вечером у костра, спали в гроте, как в старые добрые времена.

Ей исполняется двадцать три, и хотя это совсем не круглая дата, Питер решает устроить в честь праздника охоту. Говорят, в лесах заметили Белого Оленя, того самого, что исполняет желания...

— Хотя бы повидать его, — говорит Эдмунд воодушевленно. — Хоть раз в жизни.

Люси молчит, разглядывая свои руки.

— Ну ты чего, Лу? Выше нос! Это же Белый...

— Мне все равно нечего у него просить, — обрывает слишком резко она и, почти испугавшись своего порыва, тут же добавляет уже мягче: — У меня все и так хорошо.

— Что, вообще никаких желаний? — хмыкает Эдмунд. — Тебя все-все устраивает?

У него в глазах блестит хитрый огонек, когда он придвигается ближе, и Люси вздыхает.

Никаких желаний? У Эдмунда их, видимо, полно, а она всегда была на одной с ним волне, значит, тоже должна чего-то хотеть?

Рассказать правду, перестать скрываться, избавиться от тягучего чувства вины, от давления лжи, которую она каждый день выдает порциями, глядя в глаза брата, сестры и всего королевства...

А у нее ведь и правда все очень хорошо.

Настолько хорошо, что кажется — скоро что-то пойдет не так.

Она жмурится и качает головой, улыбаясь одними губами. Эдмунд целует ее, прижимая к себе, проводит носом по шее, словно пытается надышаться, наполниться ощущением ее присутствия.

Люси улыбается.

Лошади мчатся вперед уже не за чудесным Оленем, фонарный столб из старой, забытой истории из детства остается позади, и в конце темноты появляется свет — тоненькая бледная полоса между створками шкафа.