Защитник чужих желаний (джен)

Бог-Олень бродил по пустынной земле еще до того, как на ней что-то начало расти. Из пыли от его копыт проклевывались травы, в следах его — натекали озера, там, где он лег полежать, — росли мхи, где упала слеза его — прорастали цветы.

А деревья... Деревья появились, когда Бог-Олень поднял голову и задел своими рогами небесный склон. Звезды пали на землю. Из тех звезд выросли первые деревья. Вместе с теми деревьями родились мы — Чащобные Духи. Сначала я и мои братья, родившиеся вместе с деревьями, бродили по земле и сажали деревья. А потом — когда деревьев уже стало немало — каждый вернулся к своему первому дереву и оттуда начал растить свои чащобы.

Сегодня меня разбудил соловей. Чирикал мне прямо в ухо. А я только приступил к семнадцатому часу просмотра сна. А там мне приносили желуди тележками, а Кота отдали на растерзание тем малявкам, что постоянно находят ко мне дорогу. Несправедливо же, что мне достаются обдерганные усы, а ему дети оставляют сливки в блюдечке у двери. И вот — в моем сне судьба вспомнила про совесть и отдала хвостатого на растерзание, а меня наконец-то накормила, и тут грянуло:

— Проснись, проснись, Хозяин.

— Соловьишки, что ли, кончились, что мне свои песни петь начал, — проурчал я, зевая. Пока зевал, втянул в рот ворону. Выплюнул. Лучше бы печенья принесли. Или сыра. Или опять эта хвостатая шестилапая гадина все запасы прижрала? Снарядили же ассистента, жрет в четыре раза больше, чем я.

Ворона гневно каркнула и, отлетев подальше, начала чистить перья. Что-то в ее карке было дерзкое и нарушающее субординацию, но я не особенно вслушивался. Моя поляна тонула в солнечных лучах, и, глядя на них, нестерпимо хотелось дальше спать.

— Ну что у вас? — поинтересовался я, и старший миньон Тю принес мне блюдце желудей на завтрак. А Тиби, видимо, собрал налог за проживание с пчел, потому что, пыхтя и прижав уши, нес целый туесок с медом. Заботливые у меня слуги.

Мед таял на языке, соревнуясь своей солнечностью с дневным светилом. Тиби и Тю завтракали рябиной, а я сонно жмурился на солнце. Нужно проснуться, нужно-о-о... Пасть снова зевнула, клацнули зубы, а молодые дубки опять подчинились втянутому мной воздуху и поклонились.

Хоть мне было и сонно после завтрака, но пение девочки я услышал сразу. Она копала совочком землю на западной окраине леса и напевала что-то простенькое, незамысловатое, кажется, сложенное из имен, моего и моих миньонов.

— Тиби-тиби-тоторо,

Тиби-тиби-тю,

То-то-тоторо

Тиби-биби-тю.

Та окраина леса была близка к деревне. Но даже тут девочка была слишком далеко от дома, чтобы гулять одной. Малышке было лет шесть. Мурлыкая незамысловатые строчки и постоянно одергивая желтый подол платьица, она сажала желудь, засыпая его землей. Подняла голову и радостно завизжала, увидев склонившегося над ней меня. Ох, бедные мои усы...

— Полить, — заверещала малявка, восторженно пища у меня на голове. Я склонился к траве. Девчонка кубарем скатилась с головы и бросилась к ручью с жестяной чашкой. А затем присела и уставилась на землю, будто ожидая, что желудь сразу возьмет и проклюнется. Скоро полдень, ее наверняка потеряли. Я шевельнул лапой, вызывая у ростка резкий приступ стремления подрасти, и малышка захлопала в ладоши, глядя на выбившуюся из земли петельку стебля.

— Пойдем-ка, — дети слышат мой голос как рык, но это не мешает им восхищенно пыхтеть, слушая его. Я снова закинул малявку на загривок и, топнув ногой, вызвал из-под земли мой летучий волчок. Кота вызывать я не имел желания, ведь я почти что проснулся, а вот он — наверняка разлегся где-нибудь на поляне, подставил брюхо солнцу и, распугав всех бабочек, валяется и сдувает с одуванчиков пушинки. Только под вечер вспомнит о работе.

— Я лечу-у-у, — подвывала девчонка, вцепившись в мои уши, а мой волчок несся вдоль по деревне, покуда я пытался унюхать, где же дом девчонки. Унюхал. Из дому не доносилось ни звука, похоже, родители ушли сажать рис, а малявка сбежала. Тем проще, не нужно морок набрасывать.

— Хочешь пирог? — радостно запрыгала малышка.

Конечно же, я хотел пирог. Тем более он был с вишневым вареньем. И покуда я отдавал дань уважения к дару ребенка, наконец-то представившаяся Вайна подозрительно долго возилась с моей макушкой. Изредка подергивая за шерсть. Я даже не стал проверять, что она там наплела — мне заранее было жутко.

Наконец-то раздался голос отца девочки, и я с чистой совестью исчез, стоило Вайне оторвать от меня взгляд. Она еще придет в лес, я это знал.

А за время моей отлучки в лесу успело что-то приключиться. По крайней мере, ворона, не съеденная мной утром ввиду твердых вегетарианских традиций питания, едва не свалилась мне на голову, так сломя крылья она носилась по лесу.

— У нас семейство волков от семьдесят четвертого дуба пропало… — каркнула несчастная и, подумав, прикинулась обморочной.

— Может, переехало? — я тяжело вздохнул, размышляя, стоит ли посадить симулянтку на ветку рябины — чего она и добивается — или подбросить ее на высоту трех дубов, чтобы все-таки начала заниматься делом. Между прочим, конец весны — а у нее гнездо недовито.

— Не сказавшись? — ворона приоткрыла один глаз, и ее судьба была решена. Над моей головой раздался возмущенный вопль.

Нет, конечно, случается, что пропадают жители леса. Бывают даже уходят, оставив припасы на зиму, и я очень ценю эти моменты. Если бы я не знал, куда оприходовать забытые чужие запасы, я бы, пожалуй, проиграл битву за «Лучший лес Японии» на последнем фестивале Чащобных Духов и уступил тому выскочке Оккотононуси, что мне весь лес перекопал, когда гостил. Он оправдывался, что желуди искал. Передо мной, у которого каждый желудь на учете.

Но пропали-то волки, да и ближайшие двести четырнадцать тё[1] лесов принадлежат мне. И если зверье пропало — уйти в другой лес оно бы просто не успело. И разве не проще было попросить меня или Кота перевезти их в нужное место?

Поэтому я подхватил полетный волчок и направился к дубу номер семьдесят четыре, сшибая лбом сухие сосны. Не очень уверен, что все они были сухие, но с чего это они удумали расти в моих дубравах? Меня решили ослаблять?

Волчье лежбище и вправду было пусто. Целиком. И ни следа, указывающего на то, что семейство собиралось уходить. Неужели... Уши мои гневно вздыбились.

Я ненавижу браконьеров. И браконьер для меня всякий, кто убивает в моих дубравах живность. Может, на то есть воля Императора. Но что мне Император, ведь Дух-Олень недоволен, когда убивают его детей. И я не люблю, когда люди ловят моих гостей или жителей.

Однако что это... Земля плачет? Дубы? Кто-то посмел рубить мои дубы?

Земля, гневно рыдая, засвистела под волчком.

А день так хорошо начинался.

И ведь надо было этим лесорубам так напроситься. Я нашел аж три срубленных дерева, печально опустивших к земле кудри крон, еще не осознавших собственную смерть.

Честно говоря, глядя на свежие следы от топора и пилы на коре кровоточащих соком пней, я размышлял о чужих смертях и о том, сколько жертв мне разрешено Советом Духов в этом квартале. Кажется, парочку я могу позволить. Остальных — если найду, обращу в дубы. Это не убийство. Это обращение в иную, более совершенную и более полезную форму жизни.

Решил было собрать деревья, но под первым же почти бездыханным стволом обнаружил потерянное волчье семейство. И тут же осознал, что Совет Духов за превышение лимита на убийства всего лишь сделает мне выговор, а мне определенно нужно отомстить.

Волков явно загоняли, причем облавой и гнали прямо в сеть. Мать семейства — Нами — посмертно лелеяла раздробленную капканом ногу. А потом на волчицу и волчат — трех маленьких несмышленых детишек леса — уронили тяжелый полувековой дуб. Я склонился, пытаясь выпутать их из сети.

И тут же меня накрыла тонкая гигантская сеть из серебряных и стальных нитей. От такого количества металла вблизи мне резко подурнело, и на некоторое время я потерял связь с сознанием.

Духи терпеть не могут сталь. И серебро тоже не переваривают. А тут соединение того и другого. Прояснение разума привело к огорчительному открытию — сеть уже опутывала меня с головы до ног, неподалеку предавалась междоусобному лаю свора гончих псов, а напротив дымил сигарой явно мой последователь. Как я догадался? Ну, он был такой же идеальной комплекции, как и я — стремился к фигуре шара. Родинка, конечно, не была в перечне качеств идеального моего фанатика, но она не мешала.

— Меня зовут Дзико-Бо, и мне хорошо заплатят за твою голову, — улыбнулся монах, — а за живого — и того больше.

По всему, похоже, что я немного вляпался. Магия недоступна, покуда сеть опутывает меня с головы до ног. Сил физических не имею — сталь и серебро ослабляют. Нет, не то чтобы я впал в печаль, но недоумевал точно.

Я огляделся, полюбовался на лесорубов, что при виде спутанного духа дубравы обнаглели вконец и не отставали со своими топорами от моих деревьев, вызывая нестерпимый зуд в подушечках лап. Кажется, там когда-то таились когти.

Как выпутываться из ситуации, было не очень ясно. Я шевельнулся и прислонил голову к близстоящему дубу. И голове стало больно — на загривке нащупалась твердая шишка.

Хм, Вайна, что же ты туда приплела? Почесал голову об кору, услышал шепотки: «Он как животное» и «Разве он должен иметь возможность шевелиться?»

Ну, на второй вопрос я ответить не мог — да и, собственно, шевелиться я мог исключительно в пределах малого простора сети. Ну, на первый вопрос я бы ответил встречным: «А как чесать спину, если лапы связаны? У людей постоянно спина чешется. Чем я хуже?»

Хрустнуло что-то, обламываясь, и к моим лапам скатился маленький желудь с обломившейся шляпкой.

Вайна, крошка, ты вплела мне в шерсть желудь?

Мне хотелось радостно зареветь, но охотники бы обязательно обратили на это внимание. А от них за версту несло ружьями, порохом и сталью.

Но у меня был желудь, был желудь. Один — но был. Я ликовал и едва сдерживался от прыжков.

Есть желуди — есть и магия. Та магия, которая не требовала моего управления. Магия леса и его взаимоотношений с моими миньонами, собиравшими каждое дубовое дитя.

— Тиби, — шепнул я, втирая лапой в землю желудь.

— Пиу, — младший миньон проклюнулся под ногами и, заметив людей и собак, выцвел до прозрачности, тревожно встопорщив уши.

— Позови орлов, тьфу, Кота. И принеси еще желудей.

Миньон склонил уши и исчез.

Кот явился после последнего маршрута, когда в небесной тверди уже начали проклевываться желуди звезд. Явился довольный, с перемазанной в сметане и саже мордой. Пушистый паразит, как всегда, наверное, болтался в Абура-я после рейса и воровал оттуда сусуватари. А Юбаба потом мне выставит счет.

— Мряк.

— Стоять, значит, будешь?

— Мр-р-р.

— Не наглей, ты и так все запасы приел.

Сияющие глаза мигнули.

— У нас общие запасы.

— Мр-р-яу, — хвост нетерпеливо хлестнул по бокам.

— Ладно, — я сдался. В конце концов, и люди еще не знают, как сопротивляться даже потомкам этой улыбающейся мурчащей гадины, а я вынужден общаться с ним самим, — треть от приносимых пожертвований будешь год забирать себе, и лишь остаток будем делить по общему протоколу.

Теоретически сталь должна вредить и Коту, ведь он тоже дух. Вот только до Кота-то не доходило, сколько ему ни объясняй. Сеть просто лопнула под его когтями.

— Желуди принесли, — я потер лапы и прислушался к лесу. Пострадало семь деревьев.

Семь. Кажется, мои гости очень хотят скорей познакомиться с госпожой Идзанами. Что ж, обеспечим.

Нет, не подумайте лишнего. Я не Темный Дух. Я — Чащобный Дух, Покровитель Леса. Мое дело — растить дубы, выводить детей из чащи и следить, чтобы птенцы выпадали из гнезда только с легкого крыла мамы-птицы.

Прощать смерть деревьев? Каждое из которых было посажено детьми или молельщиками, что приходили ко мне? Вы это серьезно предлагаете?

Я слишком кровожадно улыбаюсь? Не сказал бы.

* * *

Дзико-Бо, устроившись под зонтом, распивал чай и взирал на обосновавшихся в лагере охотников. Император должен был обрадоваться. Кровь Дубравного Духа — путь к бессмертию. Не Бог-Олень, разумеется, но не особенно хуже. Могущества особенного Императору не достанется, но достанется столь желанная вечная жизнь. А в жизни Дзико-Бо будет много места фарфоровым чайникам, прелестным гейшам и, может быть, даже жене.

Когда внезапно замолчали птицы и замолк стук топоров, Дзико-Бо насторожился и вскочил, хватаясь за мушкет.

Вышедший из тени Дубравный Дух улыбался широко, распахнув лапы, будто для объятий.

Под пальцем Дзико дрогнул курок. Дубравный Дух подпрыгнул, практически взлетев, ускользая от пули. А затем с силой врезался пятками в землю, и та содрогнулась, разнося по лесу грохот разрушающегося человеческого лагеря.

Дзико огляделся. Его сопровождало девять человек. Но вот произошло маленькое землетрясение, и не раздалось ни единого вопля.

— Ты, верно, думаешь, что с ними стало? — Тоторо даже не открывал рта. Ему было не нужно говорить.

— Ты их убил?

— О нет, они просто выросли, а вот это ты зря, — лапа тролля взметнулась к небу, и маленький упругий дубок, вырвавшийся из земли будто стрела, ударил Дзико по пальцам, потянувшимся к шомполу и кисету с порохом и запасной пулей. Желуди, он нашел желуди. Ведь Дзико приказывал этим дурням-лесорубам убрать все желуди с площадки. Для Дубравного Духа желуди — это источник силы.

— Пойдем-ка, — прорычал Тоторо, сгребая Дзико за шиворот. Волчок, отнятый у духа, вылетел из рюкзака Дзико, и он ощутил, как из-под ног ушла земля. Лишь мельком он успел увидеть восемь корявых молодых дубков, которые с определенного угла походили на замерших в неудобных позах людей.

Тролль бросил Дзико у подножия обрушенного дуба. Того самого, которое охотники подрубили и обрушили на волчью семью, пытаясь выманить хозяина дубравы.

— Тридцать семь лет назад его посадил мальчик Инг, — произнес Тоторо, — у него ушел на войну отец. И он очень просил, чтобы я его защитил. А теперь смотри...

Сухая кора лопнула, и Дзико увидел шесть пуль, ушедших глубоко в плоть дерева.

— Отец Инга едва не умер шесть раз. Каждый раз это дерево принимало его удары на себя. Потому что Инг загадал желание и посадил для меня желудь. Понимаешь?

Дзико-Бо не понимал трагедии. Подумаешь, дуб и мальчик. И мальчик, и его отец уже давно умерли от старости. Тем более рядом стоял еще один дуб — раскидистый, красивый.

— Знаешь, я рад, что ты его заметил, — хихикнул тролль, подслушивающий мысли. Чем дальше Дзико с ним разговаривал — тем больше понимал, что нужно порезвее искать решение этой проблемы на сотню канн[2], иначе и эта награда уплывет из рук.

— Так вот, этот дуб посадил не ребенок. Да-да. Ко мне не только дети приходят.

Чащобный Дух расплылся в улыбке. Дети, наверное, находили его улыбку милой, но этот оскал от уха до уха вызывал в нечистой совести Дзико сильную и весьма плечистую тревогу.

— Итак, этому дубу сорок три года, Дзико-Бо, — огромные глаза тролля не отрывались от того, кто еще недавно мнил себя поймавшим Тоторо. И глаза эти обещали Дзико-Бо многочисленные и мучительные смерти, — его посадила Аника-Бо. Знаешь такую?

Дзико-Бо знал. В дубравы Тоторо не приходят просто так. Любой ребенок знает — опусти здесь желудь в землю и загадай желание — и Тоторо примет его и исполнит. Разумеется, когда дело касается защиты жизни или земель, на иное власть Дубравного Духа не распространяется.

Дзико-Бо смотрел на дуб, посаженный его матерью, и думал о том, что она могла загадать и чем это ему угрожает. Духи не врут. И этот не лгал.

— Я могу отклонить желание в любой момент, ты знал? — Дзико как завороженный глядел на отражения звезд в огромных глазах тролля, не в силах ничего ответить. — Могу исполнить, а потом — отказать. Что думаешь?

Дзико ничего не думал. Дзико ничего не понимал. Точнее, он понимал. В деревне, в которой он родился, его называли подарком Будды, и мать отнесла его в буддийский храм. Но был ли в том замешан Будда?

Рука нашарила в кармане пистоль. Последний подарок госпожи Эбоси, прежде чем она прогнала его поганой метлой из города.

— Итак, каков твой выбор, человек? Готов ли ты раскаяться, посадить дубы взамен тех, что уничтожили твои люди? — прохладно осведомился Тоторо. И повернулся спиной.

И Дзико выбрал. Богатство.

Рука с пистолем взметнулась вверх, наводя прицел на спину тролля.

А Тоторо, словно ожидая этого, опустил лапы к земле, и дуб, на который он смотрел, начал обратный рост. И буддийский монах Дзико-Бо рухнул наземь, стремительно уменьшаясь в росте. Он возвращался сквозь время, он становился ребенком, не отрывая взгляда от огромной фигуры перед собой.

— Тебе не должна быть доступна такая власть, — успел прошептать Дзико до того, как стал младенцем.

— Правда? — озадачился тролль. — Прости, я не знал.

Желудь остался в земле. Росток из него так и не проклюнулся. И Аника-Бо, что посадила его, — потеряла ребенка. И императору никто не привил пустых и глупых мечтаний о бессмертии.

* * *

Лапы сводило. Сводило каждую точку в теле. Пожалуй, пару веков обойдусь без воздействия на время. Тиби и Тю глядели на меня осуждающе.

— Нечего на меня смотреть, — прорычал я, — вы сами видели — он не проникся одним сломанным желанием, а сломал три и еще четыре дерева простых. А сколько желаний могли быть сломаны? Вы же знаете — ломается дерево, и я перестаю видеть судьбу желателя. Перестаю иметь возможность помочь.

Миньоны попискивали, приходя к консенсусу. Надеюсь, утром мне не будет подана на завтрак миска с дегтем. Хотя я могу сходить к Вайне или поискать желудей.

Я поднял лапу, вызывая Котобус. С громким мявом, освещая путь изжелта-зелеными прожекторами, Кот остановился и открыл дверь. Я рухнул на диван, глядя в окно на звезды.

Я — Тоторо. Хранитель Леса. Чащобный дух. Дубравный Господин. Дух-Лесовик Века.

Обожаю желуди, люблю сажать деревья.

В моих лесах не теряются дети, не водятся браконьеры, не рубятся дубы и не растут сосны и березы.

Это законы моих лесов.

Можно таскать меня за усы.

Можно просить меня о помощи.

Нельзя лишь одно — ломать чужие желания.

[1] Тё — ну, у вас это называется гектар. Почти гектар. Сколько точно, я не помню.

[2] А это три или четыре килограмма. И да — сколько точно, я тоже не помню. Я лесной дух, а не палата мер и весов.