Vögel fliegen einsam (джен)

Коричневый. В казарменной столовой, о недавней грандиозной попойке в которой свидетельствовал царящий вокруг невообразимый бардак, все было коричневого цвета: деревянные стулья, грубо обтесанные столы и посуда на них, покрытый досками пол, колонны-подпорки — даже стены, когда-то давно выкрашенные в светло-желтый, казалось, впитали в себя странный бурый оттенок. Ривай вылил в кружку содержимое ближайшей бутылки и, сделав глоток, мрачно поморщился. Пойло, что гнали умельцы в подземном городе, по непонятной причине становилось более пристойным на вкус прямо пропорционально количеству выпитого, но на местное пиво это правило, очевидно, не распространялось. Ривай скосил глаза на собственный рукав и брезгливо отряхнул прилипшие к черной ткани крошки: кто бы сомневался, что малолетние лоботрясы до сих пор не поняли, что означает слово «прибраться». Да и спать эти идиоты тоже вряд ли пошли — Йегер и компания еще каких-то полчаса назад торчали на крыльце и толкали очередную высокодуховную ересь. От которой становилось одновременно тепло и горько.

Оглядевшись по сторонам, он подтянул к себе еще несколько бутылок, по счастью оставшихся нетронутыми. Ханджи неоднократно подшучивала на тему перевода ценного продукта: в отличие от нее, самому Риваю для хоть сколько-нибудь заметного эффекта нужно было употребить внутрь минимум ящик выпивки, будь она хоть из самой Митры, и эта особенность выходила ему боком. Было не так уж много моментов в его жизни, когда желание утопить мозг в спирте перевешивало обычную осторожность. Но и тогда ему это не удавалось. Особенно — тогда. Особенно — сейчас.

Коричневый. Зеленый. Белый. Синий. Четыре цвета, которые постоянно мозолят глаза. Коричневая униформа. Зеленые плащи разведывательного отряда. Бело-синие перья на эмблемах — а на нарисованных крыльях улетишь ли? Дно потемневшей от долгого использования кружки тоже было коричневым, как и остатки пива. Как ящик стола, в котором год за годом увеличивалось число криво срезанных нашивок с обтрепавшимися краями.

С улицы донесся грохот, сразу после — возмущенные вопли. Ривай, резко обернувшись, машинально прислушался, но вскоре вернулся к созерцанию шеренги стеклотары на столе. Даже если это опять Кирштайн и Йегер выясняют, кто из них круче, чем вареные яйца, в данный момент его это не касается. Лишь бы к началу экспедиции протрезвели и очухались от похмелья, а там видно будет.

Еще одна пустая бутылка, печально звякнув, заняла свое место в ряду. Он мог бы пойти в один из местных баров, процветающих благодаря компании Ривза, и ему наверняка даже сделали бы скидку на выпивку. Но в итоге остался здесь, один в огромном пустом зале, и его собственное дыхание гулким эхом отражалось от стен.

Арлерт говорил о вещи под названием море — озере из соленой воды, которому не видно конца и края. В такие моменты он напоминал Риваю Изабель в ту ночь на крыше штаба, когда она сказала, в чем главная разница между подземным городом и городом на поверхности: над ними больше не было потолков. Так просто в своей очевидности.

Йегер. Аккерман. Арлерт. Кирштайн. Браус. Спрингер. И он сам, командир спецотряда, в который протоптала дорожку смерть. Сколько еще раз ему придется стоять над тем, что считанные часы назад было его товарищами, бок о бок с ним вылетавшими из каменной клетки? Желтоватая пена всколыхнулась вровень с краем кружки. В разведывательные войска каждый год приходят новобранцы, но в его душе уже нет для них места. В ней теснятся пустые стулья для тех, кто никогда больше не сможет их занять.

Ривай счел было ночные посиделки наедине с самим собой достойной альтернативой привычной бессоннице, когда за спиной вдруг раздался голос:

— Командир Ривай, почему вы здесь сидите?

Левый глаз непроизвольно дернулся.

— Рядовой Йегер, что конкретно в приказе «марш спать» было непонятно? — ядовито процедил он, не отвлекаясь от своего занятия.

— Я вернулся закончить уборку, сэр!

Только повернувшись к нему лицом, Ривай увидел в его руках швабру, с которой на пол слетали комья пыли; на бледном лице застыло донельзя знакомое упрямое выражение.

— Слышь, Эрен, катись-ка ты отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели до завтрашней тренировки, — кружка со стуком приземлилась на стол. — А то не ровен час подам Ханджи идею погонять тебя с утра пораньше — потом до самой экспедиции не проснешься.

Йегер, однако, не послушался; ножки отодвигаемого стула противно проскрипели по полу, и тот, поморщившись, плюхнулся на сиденье — качественно раздавать пинки Ривай научился от Кенни еще в раннем детстве. Каждому подразделению нужен придурок, который с криком «ура!» первым схватится за клинки. Ну, или не ура, а «порублю титанов в капусту!», это уж насколько фантазии хватит, точнее, единственной Йегеровой извилины. Понимая, что от надоедливого подопечного в ближайшее время не избавиться, Ривай поставил перед его носом одну из оставшихся бутылок: стойкостью к алкоголю Эрен не отличался, а значит, докучать ему будет недолго. Однако… Представить отряд разведчиков без Йегера и его компании становилось трудно. Слишком многое случилось за прошедшие месяцы, такого, после чего люди, пережившие это вместе, не способны оставаться чужими. Но это не меняло факта, что есть те, кого можно заменить, и те, кого заменить нельзя.

— Я слышал, командор Эрвин будет возглавлять операцию.

При упоминании главнокомандующего разведывательных войск Ривай скривился, словно какая-то наглая птица во время ужина нагадила ему в тарелку. Наверное, стоило сломать Эрвину хотя бы одну ногу — до сортира тот с учетом наличия двух здоровых конечностей точно бы как-нибудь допрыгал, зато гарантированно не потащился бы с ними в поход.

— Да, — буркнул он в ответ на реплику Эрена и осушил кружку.

По крайней мере, самому себе он мог не врать. Он чертовски не хотел срезать вышитые сине-белые крылья с куртки Эрвина и лично запер бы его в казарме Троста, но слишком привык доверять его решениям. Даже догадываясь об их последствиях.

— У нас получится. У меня получится! — Эрен стукнул рукой по столу, отчего бутылки жалобно зазвенели.

— Возможно, да. Только скольким из нас удастся порадоваться этому — вот вопрос.

Ривай поймал взгляд Йегера: горящий, упрямый… живой. Глаза — отражение души. Если мертв оригинал, то в отражение уж тем более жизнь не вдохнуть.

— Не только вам, капрал, приходилось хоронить близких, — прошептал Эрен, сжав кулаки.

— Хоронить? — Ривай недобро усмехнулся. — Я был бы рад, если бы от большинства из них осталось что-то, что можно положить в могилу.

Светлые волосы Петры, развевающиеся на ветру… ее тело, летящее с несущейся на бешеной скорости повозки под ноги титану, и ужасный звук, с которым ее труп ударился о каменистую землю… Долго ли еще этот образ будет преследовать его по ночам?

— Мне жаль. Ваш отряд… мне очень жаль.

Риваю не было жаль; пустота, мерзкая, холодная, бездонная, не оставила места для жалости. Ему не пришлось говорить ни слова ни отцу Петры, ни многочисленным братьям и сестрам Оруо, ни девушке Эрда, на которой тот, кажется, собирался жениться, ни матери Гюнтера — им достаточно было один раз посмотреть ему в глаза.

— Мой отряд — это ты и твои друзья-недотепы, — бросил он сквозь зубы. — Так что постарайтесь не сдохнуть хотя бы до того момента, как мы доберемся до стены Марии.

Он обращался к Эрену, но смотрел будто сквозь него. И казалось, вот-вот в море зелени мелькнет ярко-рыжая макушка Изабель и вновь пристыженно склонится, когда Фарлан отвесит ей подзатыльник, психованная кляча Шарлотт сжует косынку Несса и примется за его шевелюру, Оруо опять прикусит язык и будет ныть полдороги, а Петра будет издеваться над ним, пока Эрд под согласное кивание Гюнтера не прикажет заткнуться им обоим.

— Капрал, вы тоже… не умирайте.

Йегер, напоследок громко шмыгнув носом, ушел, оставив казенную швабру валяться на полу, а его самого — уничтожать запасы спиртного. Ривай потер занывшее колено. Храбрость идет под руку с безумием, а нормальные люди в разведку служить не пойдут. Но, как бы безумно храбро они ни погибли, большинство людей за стенами не вспомнит их имен и не сложит песен об их геройской смерти. А они улетели поодиночке, как птицы — как та рвущаяся на свободу пичужка с когда-то сломанным крылом. Ривай невесело усмехнулся и, чуть прихрамывая, направился к выходу. «Не умирайте».

Звезды над головой вспыхивали россыпью фонариков-светлячков. Он выживет. Не может не выжить. Ведь иначе о его улетевших птицах уже некому будет помнить.

Voegel fliegen einsam (нем.) — птицы летают поодиночке.