То ли песня, то ли стон (джен)

— Батюшка, — вбежал в келью послушник. — Батюшка, там это….

— Что стряслось? — оторвался от летописей отец Никифор.

Послушник неловко подпрыгивал на одной ноге, пытаясь вытащить из сапога лягушку.

— Там это. Бог приплыл.

От этой неожиданной новости настоятель вздрогнул. С гусиного пера соскользнула чернильная капля и растеклась кляксой прямо посередине фразы: «Ярос *клякса* плачет в Путивле на забрале, аркучи…». Горе-гонец круглыми, как два червонца, глазами глядел на начальство.

— Какой еще Бог? — переспросил Никифор, размышляя, не переусердствовал ли сегодня Савка с причащением и не истощились ли запасы кагора.

— Я думал, утром в пятницу клев хороший будет. Сижу я, значит… — скороговоркой, будто за ним гнались басурманы с саблями наперевес, затараторил юнец, голос его становился все тише и тише.

— Не тарахти. Где приплыл? Когда? Почему мы не встречаем его?

— Так я же не знал, что …

Настоятель резко схватил его за шиворот и встряхнул, чтобы мозги встали на место:

— Не мямли, Савелий. Коротко по существу.

— Тонет он в речке нашей, Долгопрудной. Я нечаянно лодку его потопил… Зацепил крюком.

Отец Никифор звучно посетовал на дурную голову Савы, подобрал свои подолы и побежал к речке, попутно созывая всех монахов.

В монастыре было не так много уж много подходящего для такого экстренного случая: рыбацкие сети, колья, пистоли (последние ничем помочь не могли и поэтому остались в оружейной). Вооружался кто чем мог: ведра, тряпки, сувенирные копья с Куликовской битвы. Бог явился! Он же тонет — невиданное доселе дело. Иисус-то по воде ходил, а этот не может?

— Спаситель ты наш, на плаву держись! — бегали по берегу отдельные представители народа.

Оттолкнулись лодки от берега, поплыли они в тонущему. И увидели синекожее четырнадцатирукое существо. Накинули на него сети, потянули его за руки наверх. А бог упрямился, кричал: «Пусти, пусти». Кроме этого в речи проскакивали словечки вроде «даккайт» и «чуттиа», но настоятель не знал, что они означали.

— Да неглубоко здесь, ганду! — заорал опознанный настоятелем Кришна с сильным акцентом, мелодично сглатывая гласные. — Украшения я свои здесь потерял.

Встал во весь рост четырнадцатирукий — вода доставала ему до груди.

— Чего же ты сразу не сказал? — выдохнул отец Никифор, убирая сети и гарпун. — Заглянешь к нам на чай, раз уж мы тебя выловили? А украшения мы сейчас с послушниками найдем.

— Горячий чай — хорошо. Пойдем, брахман, говорить будем, — и настоятель повел божество в храм.

— Савка, украшения гостя иноземного поднять.

— А чего я-то? — возмутился послушник.

Однако не кончились на этом чудеса и беды. Как вошли в храм, дабы показать его гостю, у настоятеля прихватило сердце. Иконостас вместе с иконами отсутствовал. Батюшка сполз в обморок прямо на руки изумленному Кришне.

— Вар-ва-ра-а-а-а, — разнесся под лучами затухающего солнца над «Тридевятью дубами» вопль.

— Да, Соловушка, — кротко отозвалась жена, как птица впорхнув в горницу со стопкой блинов на белой тарелке.

— Что это, Варвара? — бывший разбойник, который вот-вот был готов снова стать душегубцем, потряс белой бумажкой.

— Туфельки, Соловушка, — глянув на цифру, сразу ответила Варвара. — Ну не ходить же босиком, девки засмеют.

Соловей посмотрел на ноги жены. Выдохнул через нос.

— И где туфельки?

— Ну не по дому же ходить, — искренне возмутилась Варвара, — на выход. Там на выставку лубяной живописи. Или на кулачные бои. Или на премьеру скоморошьих плясок.

Соловей задумался. Последний раз он звал жену на выставку лубяной живописи, так вот там не возникало вопроса «нечего обуть». Жалобы были на недостаток сарафанов да кокошников.

Затем Соловей, хорошо знакомый с характером жены, забрал у неё блины и спустился в лавку. «Тридевять дубов» торговали ратными сувенирами — костями, копьями, черепами для чаш. Точнее, он пытался торговать тем, чего не было.

Сейчас даже самый надежный и основной поставщик нервно мял в руках тюбетейку, стоя в дверях.

— Где наконечники, Тимучин? — мрачно оглядывая пустые полки, поинтересовался Соловей.

— Нету, господин Разбойник, — зачастил хан. — Вышел запас с Куликовского поля.

Соловей застонал. Или запел. Если рассматривать песни волков в полнолуния — он точно запел.

— И чашек нет?

— Где их взять, если черепа вышли?

— Дело висит на волоске, — вздохнул Соловей. — Говорил мне тот святой, Ероха его, что ль, звали? Продавай, говорит, бизнес да в Византию мотай.

— Совсем плохо, господин Разбойник? — сочувственно вздохнул Тим.

— Куда хуже. Как обобрал меня Илюха, жизнь мою сохраняя по Варькиному молению — так с колен и не поднимусь. О!

Соловей воздел палец к потолку, полез в погреб и, погремев там ящиками, вышел, грозно скалясь с кистенем на плече.

— Надо найти богатырей, — произнес он, — они мне зубы повыбивают, а мне товару прибудет. Когда, говоришь, следующая ладья с туристами из Византии?

— Открывай, окаянный! Песни свои заморские слушает. Да на громкость всю. Или я не знаю, чем ты там занимаешься, тунеядец проклятущий? — перекрикивала стоны «Рамштайна» старушка. Бабулька эта была на удивление бодренькой и живенькой, судя по звучному голосу.

— Яга, ты ли это? — опознал старушку-процентщицу Соловей, одолев еще один лестничный пролет.

— Здравствуй, Соловушка, кто же, если не я? Давай, подмоги мне этого прохиндея вытравить.

— А Илья здесь больше не живет? — между делом решил уточнить Соловей.

На Муромца были большие надежды. Желательно было провести вдумчивую беседу с очень вожделенным пересчетом богатырских зубов, но и зубы Соловья отлично смотрятся на шнурках. Любой результат устроит.

— Живет, живет, богатырь ленивый. Нет бы земли охранять, он девок пугает да моих квартирантов отгоняет.

Недвусмысленные стоны прекратились, и только рок все еще сотрясал дом. Дверь отворилась, являя пришедшим Ильюшку. В костюме Адама, акцент в котором был поставлен с помощью носка. Там, где надо.

— Где деньги за август месяц, негодник? — костерила Яга квартиросъемщика от Москвы до Кудыкиной горы.

— Ягиня Моревна, так день у нас расчетный завтра. Не стоило вам так себя утруждать, я бы утром приехал с оплатой, — придерживал одной рукой носок, а другой передавал пачку ассигнаций.

— Ты мне зубы не заговаривай! Знаю я твое «приеду». Али не помнишь, что улетаю я к сестре своей Морриган? — Яга быстро запрятала в сумку деньги и оглядела богатыряс неодобрением. — Стыд и срам! В следующий раз процент насчитаю, будешь знать.

— Разбойник, ты ли это? — хохотнул Илья. — Чего пришел? Да еще и с кистеньком.

— Дело есть.

— Не, не, я этим больше не занимаюсь, — замахал руками Муромец, когда Соловей кратко изложил ему суть бизнеса, не забыв посулить процент с продаж.

— Чем же занимаешься? — не без зависти обозрев роскошества убранства муромской квартиры, кисло поинтересовался Разбойник.

— «Vogue» издаю, — заржал Илья. — Бабам нравится. Моды, помады, туфли. Пользуется спросом, знаешь ли.

— Так вот куда мой откуп пошел, — мрачно подумал Соловей, припоминая, что видел у Варвары журнальчик. — Мало того, что обобрал, так еще и вложился в то, чем меня Варька разоряет. Двойной грабеж. Как это по-богатырски.

— Господи, прости, — перекрестился Алеша и отправился на Кудыкины горы толкать краденый иконостас.

Где-то здесь бывает по пятницам тринадцатого Соловей. Вот он-то Поповичу и нужен. Дружинники князя прижали после того случая с мажориком, сынком князя Владимира, не было ему допуска к служилой работе. Были перспективы либо трудоустраиваться в колхоз, либо промышлять небогоугодными делами. Да еще Любава, родненькая, тройню родила. Содержать семью стало дьявольски тяжело. Подсобное хозяйство выручало в кризис, но времена лихие наступили, каждый выкручивался, как мог.

— О! Попович? Как ты, многодетный папашка? — с силой хлопнул по плечу Соловей, вынырнувший из подворотни. Как кстати он тут оказался.

Алеша поморщился немного, не от удара, а от осознания, что он творит.

— Ты, говорят, антиквариат продаешь? Есть у меня вот что для тебя, — Алеша показал на мешок. — Продать хочу. Только без шума.

— Сворованное, что ли?

— Сам ты сворованный. Занял я у отца Никифора. На время.

Разбойник покачал головой:

— Слушай, по себе знаю, краденое на Кудыкиной не сбагришь, тем более, отца Никифора тут все знают, и его кадилом по голове ворье и сбытчики получали. У меня к тебе другое дело есть, Алексей. Надежное.

— Нет, — отрезал Алеша.

— Ну чего тебе стоит, — нежно и ласково спросил Соловей. — Возьмешь у меня кистень. Дашь мне по зубам. Сломаешь кистень. Я соберу зубы да щепки, и туристам распродам. А тебе процент.

— Ты ведь за живой водой пойдешь? Чтобы зубы нарастить? В скорую помощь к Ваське Премудрой?

— Ага.

— Нынче все травмы оформляются официально. Ты — никого не грабил. И меня загребут в острог за нападение на честного гражданина. Я на условно-досрочном освобождении.

— Ты-то за что? — Соловья аж перекосило.

— Да морду тут набил. Одному княжичу. К Любаве подкатывал, — отозвался Попович.

— Слушай, может, мне хоть Никитич зубы вышибет? Он-то без удошки? — тоскливо поинтересовался Соловей.

— Добрыня заграницу подался. Гефестов огонь починяет, — меланхолично отозвался Попович, обмозговывая сакраментальный вопрос: сбывать или не сбывать иконостас.

— Ох ты Русь-матушка, что ж на тебе жить так непросто, хоть грабить начинай, — пробурчал Соловей, — так ведь на залог денег не хватит, придется дело продавать.

Попович согласно вздохнул. Сам об этом думал.

А мимо пробежал мальчишка-инок.

— Настоятель свихнулся, — кричал он, срывая голос, — демоны в храме.

— Нам бы к князю, — вежливо и культурно произнес Соловей.

В приемной князя царила толкучка, и все хотели видеть Владимира. А вот он их не хотел — оставил лягушачьего вида секретаршу, которая только и делала, что ловила мух да пялилась на мелькавшие мимо боярские дорогущие брички, в эмблемах которых Соловей опознавал то Тойоты, то Ландкрузеры. Не признавали бояре отечественного повозкопроизводства. Будто заграницей колеса по-другому делали и спицы в них по-другому резали.

— Нету князя, работает, — отрезала секретарша, — нынче праздник катания на досках по морю-окияну при поддержке золотой рыбки. Открывает его.

— Ярославна! — заорал Алеша, заметив выступившую со двора княжну.

— Попович, — удивленно отозвалась Ярославна, — тебе чего?

— Мне бы лицензию, ты же можешь подписать. По старой дружбе. Я ж тебя от Горыныча спас.

Ярославна смерила Алешу долгим взглядом.

— Это же ты моему супругу руку сломал?

Алеша замялся:

— Он же заслужил. Тебе изменять пытался.

— Ты знаешь, сколько я пыталась отмазаться от этого конфликта? Он мне чуть карьеры не стоил, — Ярославна ткнула наманикюренным пальчиком в грудь Поповичу, — извини, у меня нету времени, брифинг в пять. А в Москве пробки.

— Не снимут с меня условку, — буркнул Алеша, выходя с княжеского двора. Напротив двора строили высотную многоэтажную избу, которую грозили сделать «Торговым центром». По лесам, перебрасываясь тарабарскими шуточками, ползали турки.

Соловей ощущал зверскую тоску. Мало того, что разбойника в честной Москве побить никто не пытался, так еще и лицензию на богатырские поступки Алеше возвращать никто не собирался.

— Ладно, я без лицензии пойду, — улыбнулся Соловей, догадываясь, что скалит зубы довольно кровожадно, — может, мне морду набьют за превышение допустимой гражданской ответственности.

— Ты что делать собрался? — Попович вприпрыжку семенил за Соловьем.

— Может, кому голову проломлю, — мечтательно протянул Соловей. — Айда со мной?

— А это можно классифицировать как нападение? Ну, то есть: вмешиваясь в данный конфликт, я проявлю свою гражданскую сознательность, а не...

— Проявишь, — оборвал Разбойник переволновавшегося богатыря на условно-досрочном освобождении. — Меч при тебе?

— Только лом, — Алешка не хотел сознаваться, что меч он уже давно вкатил знакомому дружиннику. Тот хотя бы больше чем скупщики из оружейных лавок дал.

— Сойдет.

Они прошли мимо Муромца, покуривавшего на крылечке, сменившего носок на полотенце. Илья проводил их довольно задумчивым взглядом, а затем ушел в квартиру и спустя десять минут вышел оттуда с палицей под мышкой.

— Харе Кришна, — скандировали под окнами, ходя крестным ходом, монахи и иноки. Особенно старался отец Никифор.

— Харе орать, — не выдержал Кришна, высовываясь из окна, — спать не даете.

Скандирующие притихли, перейдя на шепот, а Кришна облегченно сложил все четырнадцать рук на пузике и задумался. Гипнотизировать иноков он не хотел — так, развлекся.

Обратил все местные лики святых в изображения червонцев — тоже не со зла. Во-первых, покоробило весло, треснувшее по божественному затылку. Во-вторых, инок совершенно точно спер золотой медальон из вынутых со дна украшений Кришны. Божество обокрасть пытался. Вот и пущай теперь — золотнику челом бьют. В-третьих, спертый иконостас. Нет, храмы Кришны тоже обносили, но чтоб так... Совсем местный Спаситель за стадом своим не глядит. Вот уже полдня монастырь с ума сходит, а никто наносить добро и справедливость не пришел. Все боятся.

Но вот — наконец-то раздались в стенах храма голоса смельчаков.

— Эх, от сердца отрываю, между прочим, — глухо звучит голос одного, и лязгает явно нож, вынутый из ножен. — Смотри. Почти что кладенец, острый, полдня точил.

— А тебе зачем он нужен был? — с подозрением произносит второй.

— Ну, слышал, есть за границей традиция, если позоришь себя — живот вспарывать. Харакири называется.

— Глупо, — замечает собеседник, — мертвым ты своих проблем не решишь.

— Зато перестанешь позориться, — отозвался первый.

Выглядела эта парочка презанятно — тощий, лиховатый, сверкающий золотыми зубами явный бандит с кистенем в руках и матерый «богатырь» — а турист Кришна успел нахвататься местной лексики — трех саженей в плечах с ножом, казавшимся игрушечкой в могучих руках.

Они еще не знали, что отрубленная рука у Кришны сменяется двумя.

Ну что ж, пора наставлять это стадо на путь истинный. Тяжел божественный промысел.

Соловей глубоко вздохнул и, сунув в рот два пальца, свистнул.

И заколыхались деревья, вышли наружу мощные корни, закачался высокий лес в златоглавой. А синекожему нелюдю все нипочем: одной рукой за землю держится, другими — от кладенца отмахивается. Алешка бьется с божком заморским изо всей мощи. Силы у богатыря и святейшего неравные: Кришна как затрясет своими саблями, как прокричит чудодейственные мантры, Поповичу только чудо-мечом успевать отражать удары. Но заморский гость далеко от млечнорекого Инда, сила его божественная слабнет.

— Ирод проклятущий, — взвыл Соловей, и пара синих кулаков отправили его в волшебный полет и нокдаун.

— А ну-ка успокойся, нелюдь, — раздался суровый голос, и Кришна шлепнулся прямо на Соловья, придавив его массой своих четырнадцати рук и ничуть не тщедушного тельца.

Илья опустил палицу, задумчиво обозревая происходящее.

Попович стащил божественную тушу с Соловья.

— Что? Что произошло? — очнулся от гипноза отец Никифор, а потом быстро взял себя в руки и подозрительно начал посматривать в сторону мешка с иконостасом.

Алеша вытер пот рукавом и замер под настойчивым взглядом настоятеля.

— Никифор, друг мой старинный. Знаешь, как у нас приключилось? Гонялись мы за этим синекожим по всей Москве. Я-то сразу заприметил иконостас твоего монастыря. Алешка вот подсобил, помог богатырь наш. Отобрали мы у божка заграничного мешок, думаем: вернуть надо, — начал «писать историю» Соловей, по пути соображая, что наплести почестней да поправдоподобней.

— Да-да, — икнул Попович. — Идем мы, значит, с Разбойником, бизнес новый обсуждаем, а тут этот.

Алеша честно развел руками, и все посмотрели на лежащего на земле Кришну. Как у богатыря мурашки по спине забегали, танцы экзотические отплясывали от мысли, что с ним отец Никифор сделает. Не зря же перешептываются в кулуарах, что он — лучший стрелок в городе и что к нему надо обращаться, если заказ есть какой.

— Ну, раз принесли, от лица всего коллектива благодарю вас, добрые молодцы. За иконостас возвращенный. И за избавление от мошенника этого, — рассеянно сказал настоятель, еще не совсем очнувшись от дурмана, но забрал иконостас и, пошатываясь, зашагал в монастырь.

— Ну мы это. Отведем гостя к богатырям. Может, вас потом как видоками в суд вызовут. Хотя одной ордалии будет достаточно. Ждите повестки, — Соловей кивнул осоловевшим монахам и подобрал бессознательное тело Кришны.

— Эй. Что с ним делать-то? — тихо спросил Попович.

— Думать надо, — пробурчал Илья, — дел вы наворочали, конечно, молодцы...

— Вот скажите мне, господа, вам кулаками махать негде? — буянил Илья в пустой лавке Соловья, покуда Кришну оставили в горнице. — О нем на каждом углу Москвы говорили! Посла с Индии ждали, он с князем Владимиром вместе дайвингом занимаются. Но это не важно. Договор подписывать торговый хотели! Нефть на запад продавали, а еще несколько баррелей осталось, вот князь Владимир решил следующую партию на восток поставлять. А еще про Царь-пушку, говорят, разговорчик должен состояться. Вот-вот, а вы его кистеньком! Ладно, Леха давно пропащий, но ты-то, Соловей...

— А я-то что, у меня бизнес стоит, — возопил Соловей, — от того, что кто-то от богатырства филонит!

— Мда, — Алеша почесал затылок, осознавая, что острог ему теперь светит точно.

— Да, неловко вышло, — Соловей заглянул в горницу, посмотрел на иноземца и вернулся. — Ну, может, мы с ним договоримся. Да и где это видано, чтобы чужестранцы Русь обирали. Нет-нет, у нас своих хватает. Да чтобы я отдал свою нишу в этой прибыльной отрасли? Да никогда, мне конкурентов не надобно.

— Дорогой, я тут с Василинкой и Забавой видела тако-о-ое, — хлопнула в горнице дверь — это вернулась домой Варвара. — Ой, а это у нас кто пожаловал? Что с ним?

Она бросила сумку на стул и подошла к гостю. Кришна открыл глаза.

— Ох, Дэви прекрасная, о, цветок лотоса сияющего озера…

Варвара опустила сумочку на стол, не отпуская взгляд синих чарующих глаз гостя.

Он обещал. Много страсти и ласки, столько, что никакой земной мужчина с ним не сравнится, ведь у земного мужчины всего лишь пара рук, а у него — аж четырнадцать. Он показывал картинки в книге диковинной, и от таких картинок у Варвары горели уши.

— Пойди же со мной, зерцало красы земной.

— Ага, вот прямо сейчас взяла и пошла, — острый тонкий каблук опустился на босую лапу соблазнителя, и, вырвав у него талмуд, Варька припечатала им Кришну по маковке.

Выскочившие в горницу богатыри и хозяин обозрели хрипящего и матерящегося на хинди Кришну и красную яростную Варьку. Вломившиеся внутрь дружинники-розыскники, которым уже успели настучать, что посла видели вместе с Поповичем и Соловьем, увидели ту же картину.

— Он ко мне приставал, — отчеканила Варька, — так и запишите. И вышлите его, пожалуйста, из Руси поживей.

С украденной одним разбойником и так и не возвращенной дочкой князя не спорят. Потому что дочка была и осталась князем любимая, несмотря на странное, но весьма счастливое замужество.

Соловей с любопытством листал трофейную книжку.

— Вот ведь басурмане, чего только не выдумают, — хмыкал он.

Муромец сунул нос в книгу и захохотал. Соловей захлопнул том и отодвинулся подальше от Муромца.

— Слушай-ка, Соловушка, есть у меня одна идея, — потер он ладони, — я тут новый журнал затеваю, и вот там это непотребство разнообразное очень бы пригодилось.

— Если меня в долю не возьмут, я на вас донос напишу, — пробурчал Алеша, — что вы посла обобрали.

— Друже, кто ж тебя собирался не брать-то?

На премьере нового журнала "Плейбой" собралась вся белокаменная: бояре, купцы, крестьяне, а летописцев-то сколько было! Диковинку заморскую рассматривали, охали, прикрывали глаза, да все спрашивали, как это такая идея у АО "Богатыри и Разбойник" появилась. А Илья все отмахивался, мол, такой спрос на революционное в лубковой живописи издание был предрешен, растекаясь мыслью по древу. Соловей хмыкал на илюшины речи, ему-то главное, чтоб Варенька довольна была, то есть чтобы деньги на замену пострадавшим "лабутенам" были. А Алешка… что Алешка? Получил сначала нагоняй от Любавки за "иницитиавность", потом как поутихла жинка его, еще подговорил акционерное общество основать: они трое да еще акционеры подтянулись. Оккупировал Алешка кресло одного из генеральных директоров и уходить не хочет — Любаве с этим смириться пришлось. Хотя бабам повод дай посмиряться, да сарафан себе лишний "от переживаний" прикупить.

— Вот говорил я вам, моды, помады, глянцевые обложки — вот что пользуется успехом, а не ваши кистеньки. — глубокомысленно заметил Муромец после пресс-конференции.

Соловей и Попович могли с ним только согласиться.