Царственное дитя (гет)

Он летел по ночному небу. Если бы кто-то мог видеть его, то принял бы, наверное, за огромную птицу — из-за развевающейся на ветру, как черные крылья, мантии. Темнота окутывала его со всех сторон, скрывала границу между небом и землей, а переливающиеся огни городов и селений далеко внизу напоминали россыпи бриллиантов на черном бархате. К бриллиантам, как и прочим атрибутам богатства, он всегда был равнодушен, однако красоту оценить мог.

Он летел на юго-восток, и в воздухе чем дальше, тем сильнее ощущался запах моря. Значит, он уже близко.

В ночной тьме и в холодной пустоте неба, один среди бескрайнего простора — он чувствовал себя в своей стихии. Еще в юности он загорелся мечтой — научиться летать, без метлы, без ковра-самолета и конечно, без маггловских приспособлений. Просто летать — как птица. Именно полет всегда означал для него высшую, истинную свободу. И имя, которое он себе тогда придумал, не случайно означало «Воспаривший над смертью».

С тех пор, как его мать умерла родами — он всегда был один. Нет, его постоянно окружали люди, и эти люди, по большей части, его не любили и боялись, из-за непонятных вещей, которые происходили с ним или вокруг него, и которые он и сам не знал, как объяснить — вплоть до того дня, когда профессор Дамблдор открыл ему правду. Он, безвестный сирота, не любимый никем странный мальчик — сколько раз за его «странности» директриса приюта грозилась отправить его в сумасшедший дом — на самом деле принадлежит совсем другому миру.

Когда Том впервые оказался на Диагон-аллее, а потом в Хогвартсе — он понял, что наконец-то попал домой. И когда-нибудь он останется здесь насовсем — когда не нужно будет каждое лето возвращаться к магглам. И этот новый прекрасный мир узнает о нем.

Правда, профессор Дамблдор почему-то, с самой первой встречи, смотрел на него, как на исчадие ада — об аде приютским детям напоминали регулярно, и особенно ему, Тому. Священник заставлял его по много раз читать молитвы, где Том должен был просить прощения у Бога — а Том не понимал, в чем он провинился перед этим неведомым Богом, ведь если он плохой — то разве не Бог его таким создал? Миссис Коул говорила: «Это дитя греха уже убило при рождении свою мать — невольно, конечно... Но кто знает, на что оно станет способно, когда вырастет? Посмотрите, какие у него глаза! И он даже никогда не плачет!»

Что плохого было в его глазах, Том так и не понял. А не плакал он просто потому, что смысла не было — никто ведь не придет и не поможет. Да и не нужна была ему ничья помощь — он и сам мог за себя постоять. И было даже хорошо, что со временем его стали бояться... Правда, оставалась угроза, что его отправят в сумасшедший дом, и с этим он ничего не мог поделать.

А миссис Коул добавляла: «Лучше бы Господь его тоже прибрал, вслед за той несчастной, пока он еще не успел много нагрешить…»

Но он не умер. Даже когда в приюте свирепствовали дифтерит и скарлатина, дизентерия и менингит. Даже во время бомбардировки Лондона в августе страшного сорокового года (1). Он вообще не собирался умирать, одержимый дикой, неистовой жаждой жизни. Жизни и свободы. Словно его мать, безропотно принимая смерть, передала сыну — за неимением другого богатства — всю свою жизненную силу и недюжинное упорство в достижении желаемого. Ничем больше эта некрасивая, бедная, слабая здоровьем и не отличавшаяся большим умом девушка не обладала. Однако, смертельно раненная предательством того презренного маггла, недостойного смахнуть пыль с ее туфель, несмотря на нищету, голод, холод и болезнь — она все-таки выносила Тома и дала ему жизнь. Вложила в него все, что имела, и ничего не оставила для себя самой.

Все эти подробности Том узнал гораздо позднее, собирая по крупицам любые сведения о семье Гонтов, какие только мог найти, ведь его второе имя — Марволо, данное в честь деда — ясно указало ему, где искать свои корни.

Да, у его матери было то, что стократ ценнее любого богатства — славное имя Гонтов, драгоценное наследие Салазара Слизерина в крови. И если имя он носил другое, да и единственный оставшийся в живых родственник по материнской линии, погрязший в невежестве и пьянстве Морфин Гонт, вызвал у племянника не гордость, а стыд и гнев — то дары Салазара в полной мере достались ему, Тому. Однажды найдя себя, он уже никогда не забывал, кто он есть.

И волшебный мир услышал о нем. Представители знатнейших фамилий, много веков правивших Магической Британией, в последние десятилетия медленно, но упорно оттесняемые от власти магглолюбцами, руководимыми из-за кулис Дамблдором — безоговорочно признали его своим вождем. Они возлагали на него надежды, что он восстановит пошатнувшийся после великой войны (2) миропорядок, разобьет унизительные оковы запретов и ограничений, заставит пришельцев из чуждого мира уважать традиции чистокровных магов и сурово покарает тех, кто предает волшебную кровь и саму Магию в угоду магглам, забыв о том, что магглы волшебникам — извечные враги.

Несмотря на жестокую борьбу, перевес был на его стороне. Он стремительно поднимался к вершинам власти, но был остановлен — в Годриковой Лощине, в доме Поттеров, у колыбели с младенцем... Необъяснимая угроза, которую он ощутил сразу же, как только услышал пророчество, осуществилась — он был сокрушен, ничего не осталось, кроме боли и ужаса... Нет, он не будет об этом вспоминать, только не сейчас...

Долгих тринадцать лет он скитался, лишившись тела, невыносимо страдая — болеть было нечему, однако же болело все. Он где-то слышал, что отрезанная рука или нога может ныть и спустя годы — видимо, такие же фантомные боли чувствовал и он.

Организация тогда распалась, лишившись вождя. Последователи — кто погиб, кто оказался в Азкабане, а кто-то и сумел отвести от себя все обвинения. Он до сих пор чувствовал обиду на тех, которые не стали его искать, а просто затаились и жили обычной жизнью, строили из себя благонадежных обывателей. Хотя и понимал, что их поведение было вполне естественным — кто же захочет, только что чудом избежав Азкабана, снова добровольно рисковать всем? Разве что Белла...

* * *

Беллатрикс-воительница. Самая верная, самая преданная, самая храбрая. Самая красивая из женщин... Ни у кого не было таких темных, мерцающих, словно вобравших в себя звездную ночь, глаз, таких блестящих черных локонов, извивающихся подобно змеям, такого гибкого и по-кошачьи грациозного тела. Пантера — прекрасная, но грозная и опасная — для всех, кроме него.

Тогда, после Хэллоуина, когда он, выбитый из собственного тела и унесенный в Албанию неведомой силой, еще даже не понял, что с ним произошло, и где он оказался, только Белла не пала духом и решила его найти, увлекла за собой и мужа с деверем, и юного Барти Крауча. И не их вина, что поиски не увенчались успехом. Кстати, о ее муже... Рудольфус заслуживает самой высокой награды за свою преданность — как и Рабастан. Лорд Волдеморт умеет ценить верность и никогда не забывает своих обещаний. После победы он обязательно воздаст обоим братьям должное. А вот Барти, любивший и почитавший Темного Лорда, как сын — отца, умный и искусный волшебник, который мог бы принести их общему делу неоценимую пользу, победы уже не увидит — его душу выпил дементор. Фадж еще поплатится за Барти. Старший Крауч уже поплатился — за все.

Мысли Темного Лорда вновь вернулись к Белле. Как он радовался, узнав, что она, хоть и в Азкабане, но жива! Как счастлив он был, когда увидел ее снова! Она была до того истощена, что напоминала обтянутый кожей скелет, и лишь постепенно стали возвращаться к ней и силы, и красота, бархатная нежность кожи, темный блеск глаз, волнующий изгиб талии... И какими же бесконечно длинными и тоскливыми стали его ночи, когда после провала в Отделе Тайн он был до того зол, что прогнал Беллу из своей спальни... Правда, долго сердиться на нее он все равно не мог.

Теперь она ждет его в далекой Греции, в древнем городе Дельфы, и не одна, а с ребенком. Его ребенком, в котором кровь величайшего из Основателей соединилась с не менее благородной кровью Блэков. "Быть Блэком — значит быть равным королю" — так говорили об этой семье, почитаемой одними и люто ненавидимой другими.

В начале октября прошлого года Белла пришла к нему и со светящимся в глазах почти молитвенным восторгом сказала, что Боги благословили их союз. Она довольно долго не замечала признаков беременности у себя, недомоганиям не придавала значения — приписывала их возрасту и нажитым в Азкабане болезням — будучи уверена, что детей у нее уже не будет. Однако теперь никаких сомнений нет — она носит под сердцем дитя обожаемого Повелителя, наследника Слизерина.

Белла была так счастлива и смотрела так умоляюще, что у него не повернулся язык спросить, не лучше ли избавиться от плода. Не потому, что он имел что-то против этого ребенка. Пожалуй, он был даже горд: ведь, если он — после развоплощения и долгого пребывания между мирами, и Белла — после четырнадцати лет заточения в самой страшной тюрьме мира, оказались способны зачать дитя — разве это не лучшее доказательство превосходства волшебной крови над маггловской? Но он не хотел потерять Беллу — хоть волшебницы и стареют медленнее, чем магглы, все же Белла уже не молода, да и Азкабан здоровья не прибавляет. В свое время он был очень удивлен и даже испытал что-то похожее на обиду и разочарование, узнав, что волшебники могут умереть от обычных ран и болезней, что волшебные женщины, как и маггловские, случается, гибнут при родах — хотя и редко, и что в волшебном мире тоже есть супружеские пары, бездетные не по своей воле — в вопросах продолжения рода магия отнюдь не всесильна (3).

Что ж, если у него появится ребенок — он, Лорд Волдеморт, не уподобится тому грязному магглу, своему отцу, и не бросит ни дитя, ни его мать, не оставит их без защиты (4).

Он тогда решил, что Белле лучше уехать из Англии — туда, где она будет в покое и безопасности. Поселилась она вместе с двумя лучшими целителями и двумя опытными акушерками на вилле в Дельфах — не в маггловской части города, а в волшебной, где магглы видят лишь развалины. Конечно, их и в старом городе полно — да ведь трудно найти на земле место, не кишащее магглами. Но в сердце Дельф, к медному храму Аполлона, возведенному самим Гефестом (5) — магглы считают его легендой — им доступа нет.

* * *

Когда он в последний раз прилетал повидаться с Беллой, ему пришло в голову посетить храм Аполлона и спросить у местной прорицательницы о будущем.

Медленно, приноравливаясь к отяжелевшей походке Беллы, они шли по дороге, идущей по склону священной горы Парнас, мимо сохранившихся колонн каменного храма. Накрапывал дождь, но их укрывали водоотталкивающие чары. Он вдруг подумал, что когда-то давно, три тысячи лет назад, точно так же шел спросить о будущем фиванский царь Лай, отец Эдипа. И, услышав страшное для себя пророчество, не колеблясь, обрек новорожденного сына на мучительную смерть. Однако Лая это не спасло — когда пришло время, он был убит рукою Эдипа. Но это было и справедливо — отец, бросивший сына на произвол судьбы, заслужил такую участь. Как заслужил свою гибель и тот ничтожный маггл, чье имя Темный Лорд когда-то носил — Том Риддл, его отец…

Какая-то смутная догадка блеснула в его уме, точно короткая вспышка молнии. Что-то, связанное с Эдипом — и, как ни странно, с Поттером — но что? Он не успел осознать, мысль тут же погасла, оставив гнетущее беспокойство. Волдеморт посмотрел на Беллу и понял, что ей тоже не по себе. Когда они переступили порог храма, Белла, бросив взгляд на медную статую Аполлона, прижала к животу исхудавшую, узкую ладонь с тонкими длинными пальцами и, подняв на Темного Лорда глаза, полные смятения и мольбы, тихо произнесла:

— Я не буду ни о чем спрашивать...

Он видел, что Белла думает о младенце, который скоро должен родиться, и что ей страшно. Она вообще боялась пророчеств — после того Хэллоуина. Слегка обняв женщину за плечи, Темный Лорд успокаивающе улыбнулся ей — и решил, что тоже не станет задавать пифии вопросов о будущем ребенка. И о себе он не хотел спрашивать. Здесь и сейчас он как никогда ощущал себя бессмертным, властелином собственной судьбы. Жребий Лая ему не грозит — Темный Лорд был в этом уверен. Ведь он сам воспитает сына или дочь, научит всему, что знает и умеет — так же, как учил свой Ближний круг. А Белла вырастит его верным и преданным.

Близ входа сидела древняя старуха — из-под покрывала, почти скрывающего лицо, выбились седые космы — и пряла серую шерсть. Она протянула костлявую, трясущуюся, высохшую руку и, шамкая беззубым ртом, потребовала отдать ей волшебные палочки — таков порядок, установленный много веков назад. Веретено, которое старуха выпустила из руки, продолжало крутиться само по себе, и сама собой вилась тонкая серая нить. Белла подчинилась безропотно. Он поколебался, но палочку отдал — в конце концов, неужели он, в случае чего, не справится со старухой?

К ним вышла пифия и спросила, что им нужно от божества. Он ответил, что желал бы услышать пророчество. Пифия, еще довольно молодая женщина в ярко-алом пеплосе и с лавровым венком на голове, разожгла священный огонь под золотым треножником — по всему храму тут же распространился дурманящий запах благовоний — и через некоторое время, судя по отсутствующему выражению лица и бессознательным, хаотичным движениям рук, впала в транс.

Пока пифия готовилась к ритуалу, он думал, о чем бы ее спросить. Единственный камень преткновения на его пути — это Поттер. Победит ли он Поттера? Выиграет ли эту войну? Но пифии славились тем, что часто отвечали двусмысленно и туманно...

"Нет, о поражении не может быть и речи. Лучше узнать о Бузинной палочке — я должен ее найти, но где искать? Так и не удалось выяснить, кто этот вор, укравший ее у Грегоровича. К тому же некоторые считают, что Бузинная палочка — всего лишь сказка. Но она нужна мне — для победы. Только тогда мы можем быть спокойны за наше будущее".

Он спросил:

— Где мне искать самую могущественную волшебную палочку? И существует ли она на самом деле?

Пифия несколько минут молчала. И наконец ответила глухим, без всякого выражения, голосом:

— Жезлом Судьбы завладеешь ты с легкостью. Он ближе к тебе, чем ты думаешь... Юноша встал на пути у лукавого старца и нарушил его хитроумные расчеты. Но твоя судьба уже предначертана и свершится...

Она умолкла. Огонь под треножником погас. Пифия повернулась к вопрошавшему — глаза у нее сейчас были совершенно ясные. Показала на корзину у подножия статуи, на дне которой, как он только сейчас заметил, поблескивали золотые и серебряные монеты. Он бросил туда несколько галлеонов и взглянул на прорицательницу. Та, увидев золото, кивнула, потом повернулась, отодвинула занавесь на стене, за которой оказалась дверь, и скрылась.

"Что это было? — подумал он. — И как к этому относиться? Что за "лукавый старец"? Дамблдор? Но какое отношение он имеет к Бузинной палочке? А о каком юноше речь? Тот вор с фотографии? И что значит — палочка ближе ко мне, чем я думаю?"

Жалея о потраченном времени и чувствуя, что тревога, давно и прочно поселившаяся в глубине души, не развеялась, а, напротив, снова усилилась, он привычным жестом потянулся за палочкой, но вспомнил, что отдал ее старухе. Взглянул на Беллу — та стояла неподвижно, тихая и бледная, не похожая на саму себя.

— Пойдемте, мой Лорд... — прошептала она, — забудьте вздор, который она вам наговорила, эти шарлатанки никогда и никому ничего вразумительного не скажут. Вы и без них способны найти все, что вам нужно.

Забрав у старухи свои палочки, они вернулись на виллу, где он заставил себя не думать о сказанном пифией...

На следующий день Темный Лорд отбыл в Англию, а вскоре — седьмого марта, на два месяца раньше положенного срока — Белла родила дочь. Благодаря опытным целителям и заботливому уходу, а также крепкому от природы здоровью Беллы, все прошло благополучно. Девочка была вполне жизнеспособна и здорова, специальные зелья и медицинские чары делали свое дело, и сейчас уже можно было перевозить мать и ребенка домой.

* * *

Беллатрикс проснулась очень рано — в широком окне слабо светилось перламутрово-серое небо. Ей опять приснился странный, пугающий сон. Там, во сне, был вокзал Кингс-Кросс, но совершенно пустой — ни людей, ни поездов. Она шла по платформе, очень похожей на 9 3/4, не узнавая ее. Она не помнила, как попала сюда, и совершенно не знала, как отсюда выбраться — но ей не было страшно, она только чувствовала, что непременно должна что-то найти здесь.

Услышав тихий, словно скулящий, плач, она остановилась и огляделась в поисках источника звука. Плач доносился откуда-то снизу. Нагнувшись, Белла увидела под скамейкой сверток — что-то, завернутое в грязные тряпки, было явно живое. И плакало. В его плаче было столько безутешной тоски, как будто ни впереди, ни позади нет ничего, кроме страданий, и это будет вечно. Белле безотчетно захотелось заткнуть уши — но она знала, что не перестанет слышать плач.

Сама себе удивляясь, она взяла существо на руки — оно напоминало не то младенца с содранной кожей, не то какое-то странное животное. Вот только его глаза — они были как у взрослого, много повидавшего человека, и пряталось в них что-то жестокое, и вместе с тем жалкое, больное.

Белла прижала его к груди, и почувствовала, как боль и ужас, переполняющие странное существо, перетекают в нее, становясь невыносимыми. Но она не могла бросить его, существо словно приросло к ней, они стали одним целым, и оторвать его от себя означало еще более страшную муку.

Только сейчас она заметила вдалеке, словно в тумане, одинокую удаляющуюся фигуру человека — высокую, в белом плаще, с сиянием вокруг седой головы — от нее веяло равнодушием и превосходством. Белла сначала хотела позвать незнакомца, но потом поняла, что этот человек знает, что они здесь. Знает — и уходит, не оглядываясь.

Фигура в белом все удалялась, и белый туман вокруг нее становился все гуще. Белла села на скамейку, все так же прижимая существо к себе.

— Я не оставлю тебя. Никогда, — пообещала она. — И никому не отдам.

И проснулась.

Белла видела этот сон уже два раза, сначала в Малфой-мэноре, потом здесь — как раз в ту ночь, когда у нее начались преждевременные роды — и помнила до сих пор, настолько он был похож на действительность. И сейчас все повторилось, в мельчайших подробностях.

Когда акушерка сказала Белле, что у нее дочь — ей пришло в голову, что ребенок будет похож на существо из ее сна. И она пристально, смаргивая слезы, застилающие глаза, всматривалась в красный сморщенный комочек, издающий тоненький жалобный писк, от которого у Беллы болезненно сжалось сердце. С виду девочка была обычным ребенком — разве что очень маленьким. Белла хорошо помнила, как выглядел ее новорожденный племянник, Драко. Она тогда, только услышав, что Цисси рожает, прибыла в Малфой-мэнор и оставалась там до конца, переживая за сестру — та очень тяжело переносила беременность. Еще и Люциуса, близкого к обмороку, Белле пришлось успокаивать.

"О, если бы Милорд сейчас был здесь, если бы он все это время томился ожиданием за дверью, если бы можно было взять его за руку, показать ему малышку... Но Цисси вчера написала, что он где-то в Европе..." Мысль мелькнула и тут же исчезла, когда акушерка положила ребенка на руки матери. Белла осторожно и неуверенно — таким хрупким и беспомощным было это дитя — прижала дочку к груди.

Кожа девочки была хоть и синюшно-красная, но не содранная, Мерлин упаси. Крохотное личико, припухшие глазки. Акушерка сказала:

— Девочка раньше времени родилась, но она здорова. Мы сделаем все, что нужно, не беспокойтесь, мадам, все будет в порядке.

Сейчас Белла чувствовала себя абсолютно счастливой, вознагражденной за всю свою мучительную любовь к Темному Лорду, за все долгие годы отчаяния в Азкабане... Там, в царстве могильного мрака и ледяного ужаса, она верила и ждала, она, единственная из всех, ни на миг не усомнилась в его возвращении — и он вернулся. Ее возлюбленный Повелитель вернулся к ней почти что с того света — и совершенно не имеет значения, в каком обличье. И у нее теперь есть их общий ребенок — его плоть и кровь. Самая чудесная девочка на свете, самый драгоценный подарок судьбы, на какой Белла уже и надеяться не смела. Их дочь будет такой же красавицей, как Белла, и как сам Темный Лорд в молодости, она вырастет сильной волшебницей — уже через три дня после ее рождения Белла с утра заметила, что колыбелька, в которой лежала малышка, качается сама собой. Подойдя, она увидела, что дочка не спит — видимо, проснувшись, девочка не стала плакать, а сама, своей стихийной магией раскачала колыбельку.

"А ведь она еще и парселтангом должна владеть... — с гордостью думала Белла. — Интересно, когда у детей-змееустов эта способность проявляется? Ведь маленькие змейки с рождения шипят. Конечно, ребенок, пока не научится говорить, и на парселтанге может сказать только что-то вроде "кушать", "спать", "болит", "мокро" — то, о чем он сообщает родителям плачем... Хотя... кажется, змеи рождаются уже с зубом, не то, что дети. Наверное, все же не скоро это будет... Может быть, когда зубки начнут резаться — ведь иначе не получится шипящих звуков. И почему я никогда не спрашивала об этом у Повелителя? Надо будет спросить...". Ей стало любопытно.

Белла решила назвать дочку Дельфини — в знак того, что она родилась в священном городе Аполлона, в Дельфах. К тому же есть и созвездие Дельфина — традиции Блэков Белла не собиралась забывать. Оставалось только дождаться Темного Лорда — впрочем, Белла была уверена, что имя ему понравится.

Вот только молока у нее было мало. "Пока Дельфи совсем маленькая, и ей хватает, — вздыхала Белла, — но ведь она будет расти... Ну что ж, если у меня молока не прибавится, то можно найти кормилицу...".

* * *

Темный Лорд стремительно поднялся по ступеням крыльца и вошел в дом. Спальня Беллы располагалась на втором этаже. В коридоре ему поклонилась Юфимия Роули — целительница, прибывшая сюда из Англии вместе с Беллой. Юфимия, дальняя родственница Торфинна Роули — кажется, троюродная тетушка — была крупной светловолосой женщиной лет пятидесяти, незамужней и бездетной. Когда-то она начинала работать как акушерка, а впоследствии стала признанным специалистом по женским болезням. Характер у этой дамы был суровый и жесткий, но дело свое она знала.

Кроме мадам Роули, на вилле жил профессор Асклепиос Прополис — веселый и добродушный мужчина неопределенного возраста, светило медицины волшебного мира — и две акушерки из местных, Деметрия и София. А как только девочка родилась, по совету Асклепиоса пригласили еще и пользующуюся доброй славой греческую целительницу, которой обязаны своим спасением много недоношенных детей — Амалтею Беоти. (6)

О каждом из этих людей Антонин Долохов, охранявший виллу вместе с Торфинном Роули в отсутствие Темного Лорда, в свое время собрал подробнейшее досье и предоставил его Повелителю.

Отворив дверь в комнату Беллы, Темный Лорд остановился на пороге. Белла была не одна — рядом с ней возле колыбели, наклонившись, стояла пожилая женщина и что-то ласково приговаривала. Потом она распрямилась и, увидев вошедшего, замолкла на полуслове. А у Беллы вырвалось радостное восклицание.

— Продолжайте, — махнул он рукой.

Целительница, размешав что-то, видимо, какое-то лекарство, в чашке, влила чайную ложку в рот ребенку, которого Белла взяла на руки. Проглотив, девочка недовольно скривилась и собиралась заплакать, но мать принялась ее укачивать и отвлекать звоном погремушки, сделанной в виде феи с крылышками.

— Ну вот и все... Я вам больше не нужна, мадам? — спросила целительница, почтительно поклонившись Темному Лорду.

— Благодарю вас, Амалтея, вы можете идти, — кивнула ей Беллатрикс.

Женщина скрылась за дверью. Белла, медленно ступая, с ребенком на руках, подошла к Темному Лорду.

— Мой Повелитель... Ваша дочь... — она кивнула на девочку, которая не обратила на вошедшего никакого внимания и сосредоточенно дергала мать за длинный черный локон, выбившийся из прически. Заметно волнуясь, Белла торопливо заговорила: — Она еще не видит вас, вернее, толком не воспринимает никого... Как все дети в этом возрасте — они обращают внимание лишь на что-то яркое и блестящее. Но стихийная магия в ней уже проснулась, она сама себе раскачивает колыбель, если некому это сделать. А однажды ее пеленки сами собой высохли, когда эльфийка не успела вовремя... — она смущенно рассмеялась.

Темный Лорд окинул женщину и ребенка пристальным взглядом — лицо Беллы осунулось и выглядело усталым, но глаза сияли ярче, чем когда-либо прежде. Темно-бордовое платье свободного покроя скрывало ее немного раздавшееся после родов тело. Казалось, она испытывает замешательство — встретившись с ним глазами, она потупилась, тень от ресниц легла на порозовевшие щеки, а руки невольно чуть крепче прижали младенца к высокой груди.

Для Темного Лорда мысли и переживания Беллы никогда не были секретом, и сейчас он ясно увидел, что Белла боится разочаровать его, боится, что ему или ребенок не понравится, или она сама покажется подурневшей и постаревшей. Потому и торопится рассказать, какая необыкновенная у них дочь. Улыбнувшись краем тонких бескровных губ, он протянул руку и дотронулся до головы девочки — она была в батистовом чепчике, из-под которого на лоб выбивались черные кудряшки, мягкие, как шелк. Малышка сунула в рот палец и повернулась к нему.

Он был рад видеть Беллу, но к младенцу на ее руках никаких отцовских чувств не ощущал — впрочем, он и сам не знал, что должен испытывать мужчина при виде своего ребенка, да и не задумывался об этом никогда раньше. Однако крошечная девочка чем-то притягивала его взгляд, он даже решил, что она очень хорошенькая, а темные большие глаза остановились на нем, как ему показалось, вполне осмысленно. Хотя, может быть, это только показалось — она ведь еще совсем мала.

Он обнял Беллу за плечи и поцеловал в лоб и в щеки, ощущая, как понемногу успокаивается ее трепетно бьющееся сердце, как расслабляется тело, застывшее в напряжении. А Белла с радостью чувствовала, что они по-прежнему вместе. Она верила — или ей хотелось верить — что теперь они связаны прочнее, чем когда бы то ни было раньше, и что ребенок может только укрепить эту связь. Было ли так на самом деле — кто знает? Белле больше не хотелось гадать, не выдает ли она желаемое за действительное, способен ли Темный Лорд на искреннюю привязанность хоть к кому-то — ее любви хватит на них обоих, и на дочку. Ей этого достаточно.

Когда Белла покормила малышку и уложила ее спать, эльфийка, привезенная с собой из Малфой-мэнора, принесла в комнату ланч на двоих. За едой Белла заговорила об имени девочки — как она и ожидала, Темный Лорд согласился назвать дочь Дельфини. Ему тоже виделась в обстоятельствах ее рождения связь с Аполлоном — ведь она к тому же родилась седьмого числа, семимесячной, как и греческий бог. "Может быть, Дельфи даже станет ясновидящей, — подумалось Белле. — Столько совпадений неспроста...". Вторым именем для девочки Повелитель выбрал имя своей матери — Меропа.

Возвращаться в Англию решено было вечером. Белла отдала распоряжения эльфийке готовиться к отъезду и укладывать вещи. Потом расплатилась золотом с греческими целителями и получила два флакона с зельями и лист с предписаниями от Амалтеи Беоти — Дельфи еще нуждалась в приеме лекарств.

Пока шли сборы, Белла с дочкой и Темный Лорд сидели на террасе, наслаждаясь последними часами в прекрасной гостеприимной стране, теплым ветром, приносящим с гор запах нагретых на солнце сосен, шелестом лавровой рощи рядом с виллой, пением птиц и видом быстро темнеющего южного неба, усеянного звездами. "Это последний мой счастливый день," — словно кто-то четко произнес эти слова в голове Беллы. Она тревожно оглянулась вокруг — но все было по-прежнему, Дельфи спала у нее на руках, возлюбленный Повелитель сидел напротив и смотрел на них — за этот взгляд она готова была тысячу раз умереть...

"Это всего лишь нервы... — успокаивая себя, подумала Белла, — мне просто не хочется возвращаться. Если бы можно было остаться здесь... С ним и с Дельфи...".

Девочка проснулась и закапризничала — она не плакала, но казалось, ее что-то беспокоит. Белла озабоченно потрогала ее животик — нет, вроде не болит. Кормила она ее совсем недавно, а мадам Роули внушила молодой матери, что ребенка нужно кормить строго по часам, и Белла старалась соблюдать ее предписания. "Может быть, ей передалась моя нервозность? — пришло Белле в голову. — Надо успокоиться, это никуда не годится..."

Темный Лорд пододвинул свое кресло к Белле — малышка тут же перестала хныкать и даже повернула к нему головку.

— Кажется, Дельфини все-таки меня заметила, — усмехнулся он слегка удивленно и вместе с тем одобрительно, даже с гордостью.

— О, да, — прошептала Белла, глядя на него полными обожания глазами. — Но, скорее, она чувствует вашу магию, мой Лорд. И ничего удивительного, она ведь ваша дочь... Я хотела вас спросить, — продолжала она, с радостью отвлекшись от тревожных мыслей, — Дельфини, наверное, унаследовала от вас парселтанг... А в каком возрасте это обычно проявляется? Когда вы сами впервые заговорили на нем?

Он рассмеялся.

— Когда впервые увидел змею — это была гадюка. Сколько мне было лет — я уже не помню... Хотя я ведь рос среди магглов, в сиротском приюте. Но можно проверить...

Он наклонился к дочери и что-то произнес на змеином языке. Белла завороженно глядела на него. Девочка приоткрыла ротик, но никаких звуков не издала.

— Я полагаю, что она пока не способна воспроизводить звуки парселтанга, — пожал он плечами и улыбнулся. — Но надо будет выяснить потом... Это любопытно.

Он задумался, потом снял с шеи Беллы золотую цепочку:

— Яркое и блестящее, значит? Ты позволишь?

Она кивнула, не зная, что он собирается делать. А он замысловатым движением палочки трансфигурировал цепь в золотую чешуйчатую змейку. Несколько заклинаний на непонятном языке, потом на парселтанге — и вот змейка ожила и зашипела, засверкали изумрудные глаза, а на голове у нее вырос ярко-алый хохолок, напоминающий петушиный гребень. Темный Лорд, еще подумав, укрепил на голове игрушечного василиска маленькую золотую корону, переливающуюся драгоценными камнями. И протянул его девочке:

— Принцесса... Король змей готов вам преданно служить.

Дельфи доверчиво раскрыла ладошку, и василиск мягко обвился вокруг ее запястья. Белла умиленно засмеялась, на глаза навернулись счастливые слезы, сомнения и дурные предчувствия растаяли без следа. Нет, право же, что за вздор ей в голову приходит — конечно, они вернутся в Англию, Темный Лорд победит и будет править, и в этом прекрасном новом мире она, Белла, займет свое место рядом с любимым Повелителем, и их дочка будет расти — чего еще Белле желать?

Темный Лорд обернулся к ней, его глаза — они сейчас казались почти обычными, багровое пламя в них словно спряталось под тлеющими углями — встретились с темными, влажными от слез глазами Беллы. Он медленно провел бледной ладонью с тонкими длинными пальцами по ее щеке. Она взяла его руку в свою и поцеловала.

В дверь постучали, и в комнату вошла мадам Роули.

— Все готово к отъезду, мой Лорд, мадам Лестрейндж...

* * *

Во дворе виллы стояла серебряная карета. Долохов запрягал четверку белоснежных пегасов — крылатые кони били копытами, то и дело порываясь тронуться с места и взмыть вверх.

Темный Лорд и Белла с Дельфини на руках, завернутой в шелковое на козьем пуху одеяльце, расшитое серебряными рунами, вышли последними. Спустившись с крыльца, Белла задержалась, чтобы еще раз взглянуть на дом, где она была так счастлива. "А ведь потом как-нибудь можно сюда и вернуться..." — подумалось ей. И уже ни о чем не тревожась и не печалясь, она села в карету и удобно устроилась на мягком сиденье. Темный Лорд сел напротив нее.

Карета состояла из двух отделений — в заднем, за перегородкой, место было предназначено для мадам Роули. Торфинн подал тетушке руку и помог забраться, правда, при этом наступил ей на ногу. "Все такой же неуклюжий", — проворчала Юфимия. Рядом с целительницей примостилась малфоевская эльфийка.

Когда все расселись, карета оторвалась от земли и медленно набирая высоту, поплыла по небу. Долохов правил конями, а Торфинн Роули летел позади на метле. Белла смотрела в окно, но ни лесов, ни гор, ни городов сейчас не было видно — наступила ночь. Дельфи спала, Темный Лорд, казалось, тоже задремал — а может быть, просто о чем-то задумался, прикрыв глаза.

Они возвращались в Англию — каждый навстречу своей судьбе...

Примечания:

(1) "Битва за Британию" — авиационное сражение между ВВС Великобритании и Германии, продолжалось летом и осенью 1940 года. В основном удары были направлены на стратегические объекты, однако среди мирного населения также имелись жертвы. В частности, 25 августа немецкие бомбы были сброшены на окраину Лондона.

(2) Великая война — имеется в виду война с Гриндевальдом, совпавшая со Второй мировой.

(3) Мой хэдканон — ведь если бы все проблемы легко решались магией, то в магическом мире не было бы бездетных пар, а они есть — например, на древе Блэков.

(4) В новой пьесе есть вариант альтернативной реальности, где Волдеморт победил, а Дельфи — его верная помощница и правая рука. Значит, Темный Лорд оказался совсем неплохим отцом — всему научил дочь и вообще сумел построить с ней хорошие отношения.

(5) Легенда о медном храме Аполлона в Дельфах, построенном Гефестом — из греческой мифологии.

(6) Имена греческих целителей: Асклепиос — древнегреческий бог врачевания, Амалтея — коза, выкормившая младенца-Зевса, который был рожден втайне от своего отца, бога времени Кроноса.