"Ничего не случилось" (джен)

«Он сдержал свое слово и не делал ничего такого, чего не делали бы остальные. Он был даже слишком тихим. Вот только иногда закатывался, ломая и круша все вокруг, но это случалось редко».

(М. Петросян «Дом, в котором»)

— Нет ничего лучше, чем любоваться заходящим солнцем, — громко и безапелляционно заявляет Табаки, въезжая в комнату после ужина.

— И не спорьте! — никто, впрочем, и не собирается. — Какой сегодня день? День осеннего равноденствия! Я чувствую — нет, я просто знаю: сегодня произойдёт нечто, и мы не можем это пропустить!

Сфинкс морщится.

— Сегодня будет грандиозный закат, и я приглашаю всех! — Шакал делает широкий жест в сторону окна во двор, словно там с минуты на минуту солнце начнёт представление. Специально для них.

— Лэри!

— Он уже во дворе.

— Вот, он уже там, наш солнцепоклонник! Последуем же его примеру и будем ловить последние лучи…

Разморенные состайники реагируют вяло. Горбач ухмыляется: Нанетта, слыша возгласы маленького Шакала, замолкает, наклонив голову набок и забывая каркнуть. Сфинкс вздыхает. Пожалуй, вздремнуть сейчас останется недостижимой мечтой. Если Табаки что-то втемяшится в голову… Слепой курит, сидя на подоконнике и глядя на вечереющий двор. Безветренно, дым не торопится улетать в открытое окно, клубясь возле вожака.

— Македонский, бросай всё! — торжественно говорит Табаки. — Ты пойдёшь с нами. А где Лорд?

— Я приду, только допью чай, — тихо отвечает Македонский и рассеянно улыбается. Подсвеченная солнцем из окна прядь рыжевато-русых волос отливает почти настоящим золотом. Он держит чашку, внимательно рассматривая её содержимое.

Горбач качает головой, улыбаясь.

— Ты вначале соберись, Табаки, — умиротворяюще говорит он. — Жилетку новую надень, ведь нельзя же в старой. И вообще, нужно подготовиться…

Горбач переглядывается со Сфинксом, тот благодарно моргает и снова валится на койку.

— Верно! — возбуждённо перебивает Шакал и быстро разворачивается к Горбачу, торчащие волосы вздрагивают, словно наэлектризованные. — Ты прав. Это будет недолго, надеюсь, вы понимаете, о чём я. Та-ак, я знаю, что мне нужно…

Резким движением он взбирается на кровать и с полки над собой стягивает какую-то сумку, которая падает прямо на него. Затем так же энергично свешивается с койки и открывает тумбочку, вытаскивая двумя руками рюкзачок. Со стороны всё это выглядит безуспешными попытками самоубийства, но никто из стаи даже не вздрагивает. Копаясь с сосредоточенным видом, неутомимый состайник не глядя освобождает рукой на кровати место от всего остального, и пара каких-то бутылочек, скорлупки от орехов и журнал летят на пол вслед за полусброшенным одеялом Лорда. Табаки вываливает содержимое рюкзака. Ремешки, кошелёчки, бинокль, какие-то баночки, амулеты на верёвочках, бусы и многое другое…

— Табаки, имей совесть, — стонет Сфинкс, меланхолично глядя на гору высыпанного, которая грозит занять половину общей кровати. — Сейчас вернётся Лорд, и уж он…

— Издаст трагический стон, я знаю, не мешай. Сейчас уберу, — отмахивается тот.

— …После чего ты будешь убит. Или покалечен.

— Вот! Нашёл! — Шакал выдёргивает из кучи вещей какой-то оранжевый браслет с острыми на вид звеньями.

— Что за дрянь, порежешься, — начинает Сфинкс, оборачиваясь за поддержкой к Горбачу.

Но Горбач уже не обращает на них внимания. Никакого.

— Мак, чай стынет, — встревоженно говорит он, подходя к состайнику. Тот не отвечает, глядя мимо чашки.

Сфинкс резко приподнимается на кровати, наблюдая за обоими. У него только один протез, другой валяется на койке Слепого.

Горбач стоит возле Македонского и осторожно трогает его за плечо:

— Мак, попей, уже полчаса сидишь, чего ты…

Карие в крапинку глаза смотрят внутрь себя, не видя ничего, однако состайник встаёт, опираясь о стол… и, неловко дёрнув рукой, смахивает вниз свою чашку. Она летит на пол, разбрызгивая коричневую жидкость.

— Начинается, — тянет Горбач, тоскливо глядя вокруг и бормоча про себя длинные цветистые ругательства, которые Сфинкс очень редко от него слышит и всегда поражается: не сам ли придумывает?

«Похоже, закат сегодня отменяется».

Македонский внезапно стонет, как от жуткой боли, и садится на пол, обхватив голову руками так, что белеют пальцы. Кажется, он готов оторвать голову напрочь.

Шакал перестаёт рыться в своих вещах и замирает от неожиданности.

— Что это за…. — вскрикивает Табаки, но на него шикают все, даже Слепой на подоконнике.

По лицу Македонского проходит судорога, и он начинает дрожать весь.

— Может, обойдё…

— Горбач, граблю! Слепой! — но вожак уже рядом, безошибочно находя скрючившуюся на полу фигуру.

И всё-таки они не успевают.

Хотя уже дважды научены горьким опытом. Македонский, в обычном состоянии не слишком подвижный, отталкивает Горбача, вскакивает на общую кровать и с криком бьёт по многострадальной люстре, которая раскачивается, ударяется о потолок и роняет обломок, но чудом удерживается на потолке.

Македонский размахивает руками, как мельница, и чашка Чёрного, а также его книги первыми разлетаются в разные стороны.

— Мак, стой! Мак! — взывает Сфинкс — тщетно, он знает сам, но надеется на чудо, которого не случается.

Какая-то дикая сила вселяется в состайника, и не верится, что эти тонкие руки с обкусанными заусенцами могут быть такими сильными. Прежде чем догнать его, Сфинкс, натыкаясь на кровати и путаясь в скомканных и отброшенных одеялах, дважды падает, успевает получить в висок, а Слепой, пытаясь схватить за руку, едва уворачивается от удара в глаз. Достаётся всем. «Не человек», — мелькает в голове у Горбача, когда Сфинкс наконец заключает при помощи Слепого в крепкие объятия двух грабель отчаянно сопротивляющегося Македонского. Состайник брыкается из последних сил, его бьёт крупная дрожь, что-то белое выступает на губах. Глаза словно закрывает пелена.

— Горбач, вяжи руки полотенцем! — Сфинкс, тяжело дыша, держит хрупкие плечи Мака граблями, от которых останутся синяки. Слепой пытается схватить ноги.

— Это ничего, старина, всё будет хорошо, — бормочет Горбач, когда все уже почти выдохлись, и Македонский у них в руках. Он бешено мотает головой, зрачки похожи на крохотные точки. К счастью, ноги у него уже слабеют и подкашиваются. Горбач и Слепой, чертыхаясь, пытаются накрепко связать руки и ноги состайника.

В этот момент в комнату влетает Лэри, добавляя шума своей подкованной обувью.

— Ой, опять свихнулся, да? — кричит он.

Сфинкс, мельком заметив выражение ужаса на лице Табаки, быстро и доходчиво объясняет Лэри всё. Они со Слепым порядком запыхались, и ещё один помощник не помешает. Развороченная общая кровать уже похожа на Тадж-Махал после землетрясения, кругом валяются осколки посуды, которой не повезло оказаться на пути у Македонского, вещи состайников, не до конца убранные «сокровища» Табаки.

«Где, наконец, Чёрный, когда он так нужен?» — мелькает в голове Сфинкса.

— Шляется где-то с Курильщиком во дворе, — неожиданно говорит Горбач.

«Я что, сказал это вслух? Или мы уже читаем мысли друг друга? Впрочем, неудивительно…»

— А что это с Табаки? — неожиданно с дрожью в голосе спрашивает Лэри, когда они втроём крепко держат состайника, прижимая лицом к одеялу. Крепко спелёнутый в простыню и покрывало, обвязанный рукавами свитера и полотенцами, Мак хрипит.

— Осторожнее, Лэри, — шипит Сфинкс, вытирая лоб, — ты его задушишь!

Он оборачивается к Табаки. Действительно, самого громкого члена стаи не слышно давно. Шакал, полузакрыв глаза, раскачивается в своём «Мустанге», на губах странная блаженная улыбка. Сфинкс вздрагивает и зовёт его — бесполезно.

«О, чёрт! Только этого ещё не хватало».

— Слепой, Шакал не в себе. Он нас не видит.

Вожак, прерывисто дыша, поворачивает голову в сторону Табаки, но не выпускает из рук Македонского.

— Что с ним? В прошлый раз этого не было!

— Увези его, Лэри, — коротко говорит вдруг Слепой.

— Что… Зачем?!

— Увези его отсюда, — отчётливо повторяет вожак. — Он увидел другой свет. Это…мм… не нужно сейчас. Энергия Красного дракона… — он морщится, задыхаясь, и замолкает, вспоминая, с кем говорит.

— Я… — Лэри переводит взгляд со Слепого на Сфинкса. Физиономия с вытаращенными глазами и выкрашенной зелёным чёлкой на лбу выглядит так нелепо, что Сфинкса пробивает на нервный смех, но он сдерживается.

— Увезти? — повторяет он, с опаской глядя в сторону Табаки.

— Ты что, не слышал вожака?! Быстро увози! — рявкает Сфинкс. Македонский стонет, дрожь снова прокатывается по телу. Лэри дико смотрит на него, хватается за коляску с Табаки и несётся к выходу.

— Стой! — Сфинкс приказывает себе успокоиться. — Увези его в коридор… нет, лучше сразу во двор.

— Там как раз Чёрный и Курильщик гуляют, — вставляет Горбач.

— Скажешь, что он... устал. Заснул, решили вывезти погулять на воздух. Короче, придумаешь что-нибудь. И сразу назад!

Лэри судорожно кивает и удаляется с Мустангом. Голова Табаки безвольно покачивается вместе с торчащими вихрами волос, и Сфинкс отворачивается, стараясь не думать о худшем.

— Это пройдёт, — немного хрипло говорит Слепой. Как будто видит.

Немного успокоившийся Македонский снова «оживает» и стонет... Он начинает говорить, не очень членораздельно пока, но слышно: «Я должен… нет… Уйди…. Уйдите, не хочу!» Вместо крика — хрип, как будто его душат. «Следующая стадия», — мрачно отмечает про себя Сфинкс.

Горбач держит Мака за руки с обкусанными пальцами и гладит их, успокаивая. Хотя от состайника прямо-таки несёт жаром, руки холодны, как лёд. Как у мертвеца. Как у ребёнка, давно снявшего варежки на морозе… Строчки из будущего, ненаписанного стиха вспыхивают у Горбача в мозгу, и он встряхивает головой, чтобы отогнать неуместное. Не сейчас. Это что-то разлитое в воздухе влияет, это оно…

Руки Македонского снова начинают дрожать, приближаются судороги. Слепой вздыхает, Сфинкс обменивается взглядом с Горбачом.

— Ничего не выйдет, — роняет вожак. — Придётся делать, как тогда.

Горбач кивает и сочувственно смотрит в зелёные глаза.

— Без этого нельзя обойтись? — Сфинкс старается, очень старается, но они, конечно, замечают смятение.

«Они не должны этого видеть. Нет».

Македонский продолжает тоскливо и тихо говорить какие-то уже совсем непонятные слова и дёргается в их руках, но его держат крепко.

— Это сейчас будет нетрудно. И быстро, — нарочито безмятежно говорит вожак, и Горбач опять мелко кивает. — Ты иди… позови Лэри, что-то он долго.

— Лучше скажи, чтоб пока никто сюда не шёл, — поправляет Горбач.

Сфинкс малодушно отворачивается. Он знает, что сейчас будет: Слепой встанет, подойдёт к своей койке, достанет откуда-то коробочку…

— Я помогу, — твёрдо говорит Сфинкс, запихивая некстати вылезшего Кузнечика далеко в глубину памяти.

Через несколько минут уже готово то, что нужно Слепому: бинт, вата, перекись и йод. Всё находится в тумбочках и шкафу, и вожак просит оставить его одного. Он очень бледен, но спокоен. Появляется Лэри, но его тут же выпроваживают, и он забирается на свою койку, воткнув наушники. С завистью глядя на такую выдержку, Горбач тоже уходит к себе и лежит, глядя в потолок.

Они знают, что лучше не смотреть.

«Ну что ж, Мудрая Кошка, терпи».

Сфинкс приказывает себе ещё много чего и подаёт Слепому всё, что нужно.

— Не смотри, — бормочет вожак, вынимая бритву, и привычка слушаться его с детства срабатывает сама собой. Слепой что-то делает с рукой Македонского, аккуратно и быстро. Запястье, лезвие, кровь…

— Слепой, ты… — он хочет сказать «осторожней», но горло словно сводит судорогой. И как здорово, проносится невозможная мысль, иметь эти грабли вместо рук — они не умеют дрожать.

— Бледный…

— Тише! Дай бинт.

Слепой быстро заматывает руку Македонского.

Сфинкс отходит и машинально, не замечая этого, садится на пол, под койкой Горбача.

В комнате плавает мёртвая тишина, даже Лэри лежит не шелохнувшись.

«Сколько уже прошло времени? Пять минут, десять, полчаса?»

— Всё.

Сфинкс поднимает голову.

Наклонившись над странно молчащим Македонским, Слепой держит его за перевязанную бинтом руку, потом медленно отпускает её. Рука безвольно падает. Мак спит, и лицо его выглядит спокойным и отрешённым.

Сквозь ватную тишину Сфинкс слышит свой облегчённый вздох.

* * *

Он приближается. Оборотень чует его ещё в своём логове. Красная точка на горизонте пока видна слабо, но Лес уже чувствует приближение Спасителя.

Замирают птицы, словно в немом восторге забывая петь, пушистые свистуны перестают подавать голос, не слышно гудения насекомых. Не шелохнутся листья, как перед грозой, и далеко слышны раскаты грома. В маленьком замшелом озерке перестают урчать лягушки. Даже ветер замирает, словно забывая дышать. Страх или восторг чувствует Лес, это не важно: Спасителя уже не остановить, он приближается стремительно. И вот уже полнеба объято пламенем огненно-красных крыльев, и оборотень видит его и словно чувствует горячее, обжигающее дыхание...

Лес ждёт и верит в чудо, он ждал его много лет, но что это?! Трещат и ломаются первые сучья, летят искры, опаляется огнём трава… Отчаянный крик птиц приходит на смену их молчанию. Изумление и ужас слышны в шуме загорающегося Леса. Оборотень со страшным усилием встаёт и поднимает вверх, к Спасителю, руки, чувствуя ладонями жар. И видит перед собой горящие алым, почти безумные глаза. Но оборотень, в отличие от Леса, знает: Спаситель не безумен. Он просто слеп.

…На опушке рядом с обгорелым кустом лежит парень в свитере с длинными рукавами, закрывающими кисти рук. Веснушки проступают на бледном лице в свете заходящего солнца. Глаза его плотно закрыты. Слепой, вздыхая, садится рядом на траву.

— Ты опять заблудился, Красный дракон. Возвращайся обратно. Ты нужен там.

* * *

Слепой сидит, обхватив себя за плечи. Вид у него усталый, он опускает голову, и чёрные волосы почти закрывают лицо. Македонский дышит ровно и глубоко, и кажется, ничто не в силах его разбудить.

— Вот уроды, твари, всё из-за них, — шипит Лэри прямо над ухом, и Сфинкс вздрагивает. Он и позабыл, что в комнате ещё кто-то есть… Подходит Горбач, глядит на спящего, и они с логом, словно снимая долгое напряжение, соревнуются в сквернословии, поминая и склоняя всех разом — и сектантов, и деда, и всех прочих, виновных в судьбе несчастного Мака. Сфинкс, скривившись, трогает огромную ссадину от своей же грабли на скуле, синяк на виске, и прикрывает глаза. Он думает о Слепом, который застыл, как изваяние, прислонившись головой к кровати, и словно дремлет. Сфинкс садится рядом, берёт граблей сигарету и щёлкает зажигалкой. С первого раза не получается, зато Слепой вздрагивает, открывает глаза и на ощупь хочет отобрать её у него.

— Сиди, я сам, — говорит Сфинкс, и они, наконец, закуривают. Вожак кажется совершенно спокойным, но в движениях — усталость. И Сфинкс понимает, что не хочет сейчас ни о чём спрашивать.

— Горбач, — произносит он, но тот уже понял без слов: вынимает из шкафчика маленький чайник, идёт заваривать чай, а шумно вздыхающий Лэри понимает, что на них ложится «почётная обязанность» приводить всё вокруг в порядок. Правда, есть надежда, что присоединятся и другие… Разгром в комнате состайники ликвидируют как обычно: сметая осколки в кучу, а целые вещи рассовывая по ящикам, полочкам на стенах и в тумбочках в любом порядке, лишь бы быстро: потом разберутся.

Вскоре на шкафу у стены слышится какая-то возня, шебуршение, затем лёгкий стук коготков, и на свет божий выползает Нанетта. Вид у птицы слегка взъерошенный, она встряхивается, словно сбрасывает какое-то оцепенение, смотрит вниз и неуверенно каркает. Горбач хлопает себя по лбу и бросается покормить.

Когда комната принимает чуть более благопристойный вид, в дверь кто-то аккуратно стучится. Она очень осторожно приоткрывается, и, не дождавшись ответа, показывается Стервятник, вернее, вначале его трость, потом рука с двумя красивыми кольцами на пальцах и запонкой на рукаве, наконец заходит сам. Большая Птица оглядывается вокруг с разочарованным видом.

— А, я опять не вовремя. У вас, я так понимаю, уборка…

— Генеральная, — бодро выпаливает Лэри с веником в руке, оглядываясь на Сфинкса.

— Извини, — говорит Сфинкс и разводит «руками».

— А я хотел… мм… пригласить… Луису сегодня три года, и по этому поводу небольшая…ээ…дегустация напитков, очень полезных своими свойствами.

Сфинкс скептически улыбается. Слепой кивает Стервятнику и неопределённо хмыкает. Цепкий взгляд вожака третьей выхватывает кучу осколков на полу и спящего состайника, замотанного в одеяло, но он давит в себе лишние вопросы.

— …а для самых азартных — сеанс игры в покер, игры, развивающей внимание и ловкость, — продолжает Стервятник как ни в чём ни бывало.

Сфинкс опять сокрушённо вздыхает, извиняется и просит перенести всё на завтра. И тут же озирается, вспоминая про «самого азартного» состайника.

— Лорд, конечно, уже у вас?

— Он прибыл недавно, и совершенно… — быстро начинает Стервятник.

— Он хотя бы доберётся обратно сам? — во взгляде и голосе Мудрой Кошки усталость.

Вожак обиженно замолкает, нервно покручивая браслет на руке. На его памяти Сфинкс не часто позволял себе обрывать Большую Птицу на полуслове. «Определённо что-то случилось». Слепой курит и хранит молчание, полулёжа на койке и пуская дым вверх.

— Ты не должен волноваться, Сфинкс, — с достоинством говорит Стервятник, — Конечно, доберётся! Разве что… в особо сложном случае мальчики помогут доставить его сюда.

Сфинкс кивает и рассеянно прощается, так как из коридора уже слышно оживлённую болтовню Табаки, скрип колёс коляски и размеренные шаги Чёрного. Стервятник там, по-видимому, здоровается с каждым из них, и продолжает свой путь дальше.

Табаки на полуслове прерывает увлекательное повествование, кажется на библейскую тему, что-то про Голиафа, — Сфинкс не вслушивается. Шакал снова нормален, и слава Богу. На лицах Курильщика и Чёрного написано утомление, а у Чёрного — ещё и недовольство. Табаки оглядывает комнату, видит Македонского, и какая-то тень набегает на лицо, он мрачнеет. С озабоченным видом и словно не замечая спящего состайника, Шакал бросается убирать свои оставшиеся вещи. Сфинкс безуспешно пытается поймать его взгляд: тот явно не расположен к разговору. Все молчат, но Чёрный своим ворчанием невольно разряжает обстановку.

— Как вам удалось усыпить Табаки? Поделитесь секретом, а? Жаль только, ненадолго это было…

Курильщик удивлённо смотрит на Сфинкса, на Македонского и уже открывает рот для какого-то вопроса, но Чёрный видит остатки старой люстры и своей чашки, наполовину убранную комнату, соединяя это в уме с тем, что среди уборщиков отсутствует Македонский. Он понимает всё.

— Э… я вижу, вы тут хорошо повеселились, — делает он вывод, избегая смотреть на спеленутого состайника.

— Извини, не успели пригласить тебя, — в тон ему отвечает Сфинкс.

— Спасибо, я предпочитаю неэкстремальный отдых.

— Сейчас ты предпочтёшь вместе со мной передвинуть тумбочки и убрать под ними тоже.

— Не смешно, Сфинкс.

— Что поделаешь.

— А что? Что тут случилось? — тёмные глаза Курильщика расширяются. Он держит незажжённую сигарету, переводя взгляд со Сфинкса на Чёрного, но последний принимает непроницаемый вид и машет рукой.

…Ближе к полуночи, когда уборка, наконец, закончена и глаза у всех слипаются, просыпается Македонский. Он давно развязан общими усилиями, остаётся только выпутаться из кокона покрывал. Сфинкс, видя это третий раз в жизни, опять поражается тому, как буднично всё происходит. Никаких расспросов, диких взглядов или потрясения. Состайник просто молча поднимается, Горбач, заметив, что он встал, бросается помочь, они шёпотом переговариваются. Впрочем, говорит больше Горбач, Мак отрешённо кивает с мрачным видом.

Ему стыдно, он не поднимает глаз, но не извиняется и не оправдывается. Никогда. И стая давно приняла эту игру в «ничего не случилось». Просто маленькое стихийное бедствие, а в остальном… Обычный день, из череды таких же обычных дней. Македонский с минуту смотрит на перевязанное запястье, но выражение его лица не меняется. И спрашивать он тоже не будет ничего, состайники знают. Лэри хочет что-то сказать Маку, но Сфинкс останавливает его рукой. Лог вздыхает, продолжает искать свою кассету и находит её на полке как раз над кроватью Македонского. Лэри похлопывает его по плечу и бросает вполголоса: «Ничего, старик». Мак слабо улыбается. Табаки почему-то тоже шёпотом, как будто боясь спугнуть тишину, предлагает бутылку с водой. Мак кивает и сразу начинает жадно пить. Теперь его долго будет мучить жажда. Сфинкс видит, что Курильщик, держа в подрагивающей руке недокуренную сигарету, затаённо наблюдает за восставшим ото сна Македонским.

Сфинкс опять мысленно благодарит Слепого. Вожак туманно намекнул, что дальше будет лучше. Может быть, уже даже не повторится. Что именно не повторится, приступ или его «лечение», он, правда, не уточнил.

Сфинкс вспоминает самый первый раз. Тогда Македонскому вкололи лекарство, от которого вначале стало лучше, а потом — гораздо хуже, среди ночи его стало трясти и выворачивать. Пришлось опять срочно вызывать Пауков и везти в Могильник, где Мак три дня отходил от укола и вернулся бледный и слабый. Во второй раз решили обойтись без врачей, и тогда Слепой предложил свой «метод»…

Македонский случайно встречается глазами со Сфинксом и весь словно сжимается. Сфинкс улыбается ему, хотя выходит не очень весело, наверное. Мак тоже улыбается уголком рта и быстро отводит взгляд. «Чего он опять так боится? Не первый раз уже ведь». Но ломать голову и над этим Сфинкс уже не хочет.

Мак заваривает кофе (занятие, которое его, похоже, успокаивает) и предлагает Сфинксу обжигающий напиток. Слепой давно спит, Чёрный заснул тоже. Табаки как ни в чём ни бывало усердно устраивает себе в постели «гнездо» и зевает, показывая, как устал. Оранжевый браслет он аккуратно снимает и убирает в укромное место. При этом ни о каком закате Шакал даже и не вспоминает.

— Мак, налей мне тоже, — просит он.

— Давай чашку, — с готовностью отзывается тот.

Табаки широко и облегчённо улыбается («всё в порядке»)… и встречается с пристальным взглядом Сфинкса.

«Что же с тобой было, Шакал?»

— Ты мечтаешь просверлить дырку у меня в голове или увидеть пену на губах? Не пугай Македонского! — громким шёпотом рявкает тот, и Сфинкс невесело усмехается. Табаки явно не в своей тарелке. Но Сфинкс прекрасно знает: его удивительные друзья ничего не будут объяснять. Как и всегда.

Ему не привыкать к этому.

Горбач, отказавшись от кофе, уже лежит, повернувшись лицом к стене и о чём-то думает. «Ничего, отойдёт», — думает Сфинкс. Их чувствительный состайник, как всегда, тяжело переносит такие моменты…

«Или эксперименты Слепого».

Лэри, который сегодня бьёт рекорды приличного поведения, помогает Македонскому разлить ещё не спящим состайникам по чашке кофе. Курильщик что-то рисует при свете маленькой настольной лампы, но глаза уже сонные. Сфинкс только недавно отбился от его назойливых вопросов.

Краем глаза он видит, как Македонский снова прикладывается к бутылке с холодной водой и с жадностью пьёт. Словно хочет погасить внутренний жар. Рукава опять спущены до кончиков пальцев.

Внутренний зверёк спрятался. Надолго ли — никто не знает.

«Надо бы дождаться Лорда… Да не маленький, найдёт дорогу». Последняя мысль уже тонет в полусне, и Сфинкс отключается, как фонарик, который погасили.

Постепенно засыпают и все остальные. Только Горбач широко раскрытыми глазами смотрит на стену перед собой, потом вытаскивает из-под подушки мелок и пишет, вслушиваясь в переливы слов, рождающихся где-то внутри его самого.