Imfre

#даты #литература #длиннопост
250 лет Джейн Остен (1775–1817).
За 41 год своей недлинной жизни она написала шесть романов, о которых нельзя сказать, что они сохраняют популярность вот уже более двухсот лет. Нет — они сегодня более популярны, чем были в XIX веке — и даже чем в ХХ. Тенденция прямо обратная обычному погружению «старинных» писателей в забвение.
Сочинения Остен вообще не переводились на русский язык (да-да, и до революции тоже!), пока в 1967 году в серии «Литературные памятники» не вышел роман «Гордость и предубеждение»… и снова пауза.
В советских вузах незадачливую Джейн также не изучали. Конкретно у нас XIX век читал специалист по английской классике, который нашел время даже для Бульвер-Литтона (в те времена тоже нам почти не известного) и тем более для сестер Бронте, — но об Остен не было сказано ни слова. Хотя ничто, абсолютно ничто не мешало: программу курса составляет тот, кто его ведет.
Трехтомник сочинений Джейн Остен на русском языке вышел лишь в 1989 году.
И это торможение наблюдалось не только в СССР — нечто похожее имело место на всем мировом литературном пространстве. Интересно сравнить суждения о романах Остен, высказанные в разное время.
Вот мнение ее современника — крупного американского писателя-трансценденталиста:
Чуть позже шотландская романистка, родившаяся, когда Джейн уже не было в живых, так оценила читательскую судьбу ее книг:
Американский прозаик и выдающийся литературный критик ХХ века со своей временной дистанции уже разглядел место романов Остен в английской литературе:
И наконец, наш современник, английский прозаик и критик, подводит итог:
Итак, что можно увидеть в ее книгах сегодня?

НОРТЕНГЕРСКОЕ АББАТСТВО (1803, 1818)
Первый из романов Остен был опубликован уже посмертно, спустя 15 лет после написания.
С самого начала повествователь с ироническим сокрушением замечает, что его главная героиня ну никак не годится в героини, потому что отец ее был довольно зажиточным священником, мать не скончалась после рождения дочери, а сама Кэтрин росла девочкой совершенно заурядной наружности и талантов. А самое неприятное —
Ну вот что тут прикажешь делать бедному писателю? Никакой тебе романтики!
Забавно, что романтические настроения, по которым так язвительно прошлась Джейн Остен, еще и развернуться-то толком не успели: сам Байрон в это время учился в школе, а Вальтер Скотт находился в начале своего литературного пути. Джейн Остен посмеялась над поветрием, которое еще только зарождалось в Европе — и первым делом дало о себе знать в моде на «хоррор» тогдашнего разлива: романы Анны Радклиф.
Вот этими-то романами и зачитывается Кэтрин Морланд. Ведь жизнь вокруг такая скучная и бесцветная — то ли дело «Удольфские тайны»!
«Нортенгерское аббатство» — история этакой английской Татьяны Лариной, которая знакома с жизнью по книгам. Только у Татьяны это были сентиментальные романы, а у Кэтрин — романы готические. Но она так же видит людей и их отношения сквозь «магический кристалл» вымысла. Поместье, куда ее пригласили погостить, расположено в старинном аббатстве, а стало быть, обязано быть приютом мрачных тайн. И на совести его владельца, сухого и чопорного генерала, разумеется, тяготеет страшное преступление… А когда недостает «информации», почерпнутой из романов ужасов, всегда ведь можно судить окружающих по себе! И прогнозировать их поведение исходя из того, что сам делал бы на их месте.
Неудивительно, что на каждом шагу Кэтрин попадает впросак. И автор саркастично замечает:
Впрочем, не обладая теми демоническими пороками, которые (если верить сочинителям триллеров) присущи обитателям разных экзотических местечек, жители «средних английских графств» могут предложить им на замену куда более будничные, но не менее досадные по своим последствиям изъяны характера. Такие, например, как преклонение перед деньгами и титулами.
Вот что действительно интересует Джейн Остен: не железная альтернатива «ангел ли хранитель или коварный искуситель», но реально существующие «сочетания хорошего и дурного» в людях. В индивидуальных пропорциях и вариациях. Об этом — все шесть ее книг.
Что, впрочем, не мешает существованию в них довольно устойчивых амплуа: добродетельный герой / героиня, тщеславный сноб, обаятельный прохиндей, вульгарный тупица, охотники (охотницы) за невестами (женихами), безответственные родители… Но внутри этих амплуа — все равно характеры с индивидуальными чертами.

ЧУВСТВО И ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ / РАЗУМ И ЧУВСТВА (1811)
Заглавие использует игру слов: Sense and Sensibility. Sense — ‘разум, рассудок’. По смыслу — с потерей эффектного созвучия — название можно перевести как «Рассудительность (здравый смысл) и Впечатлительность (экзальтация)».
Первоначальный вариант романа назывался «Элинор и Марианна» — тогда он задумывался как эпистолярный. Даже сейчас эта основа проступает в тексте: внутренние монологи и диалоги героев напоминают письма, на основе которых они были созданы.
Оппозиция двух симпатичных героинь выстроена в антисентиментальном ключе. По мнению автора, правота на стороне рассудочной Элинор, а не восторженной Марианны — хотя бы потому, что Элинор понимает сестру, но не наоборот.
Марианна несправедлива к окружающим, оттого что судит об их побуждениях по сиюминутным впечатлениям и «требует от них мнений и чувств, подобных ее собственным». Самооценка удается ей так же плохо: она выглядит как человек, выдающий слабость собственного характера за силу чувств.
Автор не считает эти чувства фальшивыми или бледными, но не упускает случая мягко поиронизировать, намекнув на склонность героини следить за впечатлением, которое она производит на окружающих. Отчаяние, владеющее Марианной после разрыва с обожаемым человеком, искреннее, но в нем присутствует если не тень наигранности, то во всяком случае аффектация:
Любые попытки побудить Марианну как-то взять собственные вспышки эмоций под контроль встречаются в штыки, как «обесценивание». Когда же ей приходится наблюдать за реакцией Элинор на любовное разочарование, то сдержанность сестры она склонна объяснять неглубоким характером переживания:
Так что в действительности, по мнению Остен, «обесценивание» здесь исходит не от Элинор, но именно от Марианны. Она, сама не отдавая в этом себе отчета, вынуждает близких людей танцевать исключительно вокруг ее желаний и переживаний, не веря, что их собственные хоть сколько-то сопоставимы по силе и значимости. И лишь на грани полного крушения выясняется, что Марианна вполне способна взять себя в руки — и дело, стало быть, не в слабости характера, а в эмоциональной невоспитанности.
Частично вина за это лежит на матери, чья романтическая восторженность побуждает ее уклоняться от необходимости как-то скорректировать поведение дочери. Вообще, начиная с этого романа, тема огрехов воспитания продвигается автором очень активно — и чем дальше, тем это заметнее.
В итоге Марианне «суждено увериться в ложности своих неколебимых убеждений и собственным поведением опровергнуть самые заветные свои максимы».
Ради того, чтобы доказать полную целесообразность поведения своих любимых героев и сочетаемость высоких принципов с возможностью личного счастья, Остен идет даже на некоторые натяжки. Благородный Эдвард, не желающий взять обратно свое слово, готов жениться на вульгарной девице, хотя давно ее не любит; но тут ей подворачивается более выгодный муж, и Эдвард может с чистой совестью устроить свое личное счастье.
Напротив, Уиллоби предстоит убедиться, что богатая невеста не принесла ему радости, а если бы он женился по любви, то в итоге получил бы лишь немногим меньше денег, но много больше счастья. У истока же его злоключений лежит скверный поступок, совершенный в юности, что привело к немилости богатой тетки — и наконец к этому тусклому финалу.
Хэппи-энды Остен не становятся абсолютным торжеством добродетели и наказанием порока. Она не одаряет своих любимых героев богатством (что, собственно, им и не надо), но оставляет его на долю пошлых и несимпатичных персонажей: кто хочет, тот добьется! Насколько они будут довольны результатом — уже другой вопрос.
И характерный нюанс, отражающий нравы эпохи: оправдания, которые приводит в свою защиту Уиллоби в одной из последних глав, в некоторой степени срабатывают в глазах Элинор, но выглядят жалкими для современного читателя, ибо в целом так и сводятся к тому, что он не нашел в себе мужества жениться на небогатой девушке.
Еще более поразительный — для нас — момент: «точкой невозврата» в выборе Уиллоби представлен отказ от Марианны, в то время как на его донжуанском счету в этот момент уже имеется забеременевшая от него 16-летняя девушка. Но как ни осуждают добродетельные герои его прегрешение, речи о том, что он должен жениться именно на ней, даже не заходит, потому что она незаконнорождённая — и принадлежит совершенно к другому социальному кругу.
Впрочем, и наш Карамзин, умиляясь тому, что «и крестьянки любить умеют», едва ли предполагал возможность брака своей Лизы с Эрастом…

ГОРДОСТЬ И ПРЕДУБЕЖДЕНИЕ (1813)
И снова в заглавии использована игра созвучий: «Pride and Prejudice».
Эти качества не закреплены за главными героями по отдельности: они свойственны им обоим. Но, в отличие от предубеждения, гордость бывает разная: тщеславие снобов — и чувство собственного достоинства.
Исходное название романа — «Первые впечатления». И эти впечатления, вопреки шаблону, вовсе не оказываются самыми верными. Почти все главные персонажи изначально неправильно понимают друг друга; но именно предубеждение Элизабет против Дарси заставляет ее более внимательно изучать его характер, что постепенно приводит к пониманию и в итоге — к любви. И другой парадокс: жесткие социальные нормы эпохи беспощадно диктуют «человеку из общества» надлежащее поведение — но невозможность открыто выражать чувства приводит к более глубокому и тонкому эмоциональному взаимодействию между героями.
Остен особенно ценила этот свой роман (в чем с ней согласно и множество читателей). Сложные узлы взаимоотношений завязываются благодаря столкновению разных характеров: внутренняя независимость Элизабет, высокомерие Дарси, мягкосердечие Джейн, слабохарактерность Бингли, глупая бестактность миссис Беннет… Вместе с тем доминирующие черты каждого характера оказываются далеко не единственными, что позволяет избежать гротеска, присущего старинной нравоописательной прозе. Типажи, созданные Джейн Остен, прокладывали путь персонажам Диккенса, таким же нарицательным, как в нашей литературе — гоголевские.
В некотором смысле «Гордость и предубеждение» можно назвать романом о разных видах слепоты.
Дарси ослепляет гордыня. Безусловно не желая никому зла, он разлучает двоих влюбленных, потому что убежден в легковесности их чувств — и решает за своего друга, «как будет лучше». Усомниться в своей проницательности ему и в голову не приходит. Еще более показательно, что Дарси — бесспорно умный человек — не понимает, как оскорбительна та форма предложения руки и сердца, которую он избрал, объясняясь с Элизабет. Желая подчеркнуть силу своего чувства, он вместо этого невольно подчеркивает разницу в их социальном статусе — этакий принц, снисходящий до Золушки.
В ответ изумленный Дарси слышит суровую отповедь: Элизабет возмущена этим унизительным снисхождением. Но — в свою очередь и в свое время — она признает и собственную ошибку:
Ее сестра Джейн хочет во что бы то ни стало видеть в людях только хорошее — еще одна форма слепоты.
Пастору Коллинзу и миссис Беннет застят глаза собственная глупость и рабский снобизм.
Бингли — слабохарактерность: он подчиняется воле своего властного друга и уверяет себя, будто Джейн к нему равнодушна.
Леди Кэтрин — тщеславие и самомнение: она не отдает себе отчета, что попытка надавить на такую девушку, как Элизабет, заведомо провальна.
Все обитатели местечка поддаются чарам проходимца Уикхема, потому что он обаятельный молодой человек. А вот замкнутость и стеснительность (сестра Дарси и отчасти даже он сам) люди легко принимают за гордыню и зазнайство.
И снова — тема ошибок воспитания, хотя причины их бывают различны. Мистер Беннет, посмеивающийся над глупостью жены и претензиями младших дочек, избирает для себя позицию мудреца (кстати, исследователи, анализировавшие «Гордость и предубеждение» с точки зрения архетипов, именно к этой категории его и отнесли). В действительности это не столько истинная сущность персонажа, сколько усвоенная им роль — повод ни во что не вмешиваться, потакая собственной душевной лени.
Наконец, Остен отчасти игнорирует не выходящий из моды романный шаблон противопоставления «безнравственного» брака по расчету — браку по любви, традиционному выбору положительных героев. Шарлотта, выходя замуж по трезвым житейским соображениям, получает именно такое счастье, которого желала: достаток, относительную независимость и достойное место в обществе; муж-тупица идет в комплекте, но она готова платить эту цену. А вот Лидия, следуя за «любовью» (на самом деле — увлечением), оказывается в сложном положении.
Разделение на «правильные» и «неправильные» мотивы для супружества здесь выглядит не таким простым, как можно было бы ожидать от старинного (да еще и «дамского») романа. Остен чужд романтический пафос, окрашивающий, например, значительно более позднее по времени творчество знаменитых сестер Бронте.

МЭНСФИЛД-ПАРК (1814)
Еще один роман с названием-локусом — и здесь тема «отцов и детей» вообще выходит на первый план. Если генерал Тилни в «Нортенгерском аббатстве» — типичный тиран, то старшее поколение в «Мэнсфилд-парке», напротив, от воспитания своих чад по сути самоустранилось — хотя о том не подозревает. В самом деле, за что платят гувернанткам?
Гувернантки-то свой хлеб, впрочем, не даром едят, да только вот есть вещи (и притом самые важные), которые на них не свалишь. И эту истину семейству сэра Бертрама предстоит уяснить на горьком опыте.
«Она относилась к той породе людей, которые считают, что ни для кого, кроме них самих, нет ничего опасного, трудного или неприятного», — сказано о леди Бертрам. Ее супруг, в свой черед, слишком поглощен заботами о семейных финансах — и позволяет себе надолго отлучиться, скинув воспитание детей на вздорную, глупую и корыстолюбивую тетушку Норрис.
Позволив своим дочерям лавировать между полюсами собственной чрезмерной суровости — и чрезмерной снисходительности тетки, сэр Томас создает роковой «вакуум воспитания», плоды которого ему приходится пожинать в финале:
И еще вопрос, удалось бы главной героине сохранить свою «положительность», если бы, на свою беду, она стала пользоваться таким же расположением миссис Норрис, как ее захваленные и разбалованные кузины.
Забавно для сегодняшнего читателя выглядит кульминационная сцена с устройством в Мэнсфилд-парке, благодаря отъезду главы семьи и попустительству прочих «старших», любительского спектакля. Отношение к этому предприятию у автора и благонамеренных героев примерно такое, какое в наше время могла бы обеспечить разве что разнузданная оргия. Это, конечно, дает должное понятие о нравах эпохи и о том, как опасно разводить огонь под котлом авторитарного воспитания; однако в киноадаптациях постановщики, которые не особо надеются на сообразительность публики, перекраивают сценарий под восприятие современного зрителя. (ВВС в 1999 г. ухитрилось даже ввести в экранизацию «Мэнсфилд-парка» темы феминизма, наркомании и расового неравенства! No comment.)
Трагикомичны страницы, на которых ничего не подозревающий Эдмунд со всем пылом будущего проповедника — знатока нравов и людских душ — убеждает влюбленную в него Фанни ответить на чувства Генри Кроуфорда. Похоже, и разумный человек может оказаться близоруким даже в отношении самых дорогих людей — и в отношении самого себя также. Эдмунд видит то, что хочет видеть, и добровольно заблуждается на счет корыстной и расчетливой Мэри Кроуфорд, полагая, что это лишь наносные черты, возникшие в результате чужого дурного влияния.
Остен и тут не склонна романтизировать идею «единственной любви»: она убеждена, что Генри мог бы в конце концов добиться руки и сердца Фанни, которая смирилась бы с утратой Эдмунда и полюбила Генри, сохрани он свое стремление исправиться (прямо задел для фанфика — и для второго тома, потому что оба эти брака создали бы новые конфликты). Но Генри сам портит все, не изменив своей легкомысленной привычке «слегка» волочиться за женщинами без серьезных намерений. «Для души, не привыкшей жертвовать чем бы то ни было ради добропорядочности, искушение получить немедленное удовольствие оказалось слишком велико», — назидательно замечает повествователь. Генри попадает в собственную ловушку, после чего лишается и перспективы личного счастья, и уважения в обществе.
Как говорил некий младший современник Джейн Остен, «учитесь властвовать собою»… Тем более если вас не учили этому те, кому следовало.
Стоит добавить, что Сомерсет Моэм уже в 1948 году со всей читательской откровенностью писал, что главные положительные герои, на его вкус, невыносимые ханжи, и все его сочувствие достается «бессовестным, развеселым и чудесным» Кроуфордам.
И странно это или нет, но систематическое несовпадение наших идеалов с эталонами двухсотлетней выдержки не мешает с удовольствием читать остеновские романы.

ЭММА (1815)
В этом романе Остен решилась на эксперимент, выдвинув в центр внимания героиню с яркими достоинствами, но при этом с довольно крупными недостатками.
И снова для нас они выглядят заметнее, чем для современников писательницы.
Эмма держится высокого мнения о себе, своем месте в обществе, уме и проницательности — и постоянно попадает впросак на этой почве, не только поспешно и неверно толкуя поведение и отношение окружающих, но и не разбираясь в собственном характере и желаниях.
Стоит ли упоминать, что и в этом романе отец героини снова не на высоте? Это эгоцентричный ипохондрик, которого в принципе не способно заботить ничто, кроме собственного здоровья. Хотя Эмму по мере сил старается урезонить ее деверь мистер Найтли, которому в романе отведена роль голоса разума.
Прежде всего, Эмма из тех, кто видит соломинку в чужом глазу. Негодуя на нахальство миссис Элтон, свысока покровительствующей Джейн Фэрфакс, она не замечает, что сама точно так же относится к юной Хэрриет. Эмме дорога не столько Хэрриет как подруга, что бы она сама себе ни говорила, сколько возможность опекать и авторитетно наставлять. Под ее нажимом доверчивая девушка вопреки своим подлинным желаниям принимает решения, которые угрожают разрушить всю ее жизнь.
Эмму возмущает снобизм мистера Элтона, но она же оценивает возможный союз Найтли с Джейн (и уж тем более с Хэрриет) как «постыдный и унизительный». А когда оказывается, что мистер Элтон имел виды на нее саму, возмущение Эммы вообще не знает границ:
Прелесть что за девушка.
Эмма даже не вполне бескорыстна: ее возмущает возможность женитьбы мистера Найтли, которая ставит под угрозу перспективу ее маленького племянника на наследство; но она с улыбкой вспоминает о своих страхах, когда оказывается, что жениться тот хочет именно на ней.
Самое интересное, что и добродетельный Найтли выражает немногим более снисходительные убеждения. В начале романа он пренебрежительно отзывается о Хэрриет как о «незаконнорождённом невежестве». Познакомившись с ней поближе, он отдает должное ее обаянию и кроткому нраву, но по-прежнему считает, что фермер — самая подходящая для нее партия.
Когда же в финале выясняется, что Хэрриет — не «дочь джентльмена», как в своей самоуверенности полагала Эмма, а дочь торговца, все точки над «и» расставляет автор, награждающий Хэрриет тем счастьем, которое ей подобает по социальному статусу, Эмму — умеренным осознанием собственных ошибок, а всех вместе — хэппи-эндом (ради которого допускается пара сюжетных натяжек).
Равным образом предосудительной считает Остен и тайную помолвку Джейн и Фрэнка, бедной сироты и богатого наследника. Сама Джейн говорит, что действовала против собственных представлений о должном — и не заслуживает выпавшего на ее долю счастья. Хотя и этой героине оно все-таки тоже достается, но не раньше, чем надлежащее раскаяние и моральные страдания искупают ее прегрешение. Ибо всякий сверчок обязан помнить соответствующий его положению шесток. Так Остен трактует сюжет «Золушки». (Вспоминается Мариус Понмерси из «Отверженных» и его дед Жильнорман…)
В целом «Эмма» — тоже пример романа, который к задуманной автором характеристике людей и нравов присоединяет непредусмотренную, возникшую благодаря большой временно́й дистанции: он отражает более чем умеренный демократизм и общий дух предвикторианской эпохи.

ДОВОДЫ РАССУДКА (1817)
Этот роман был опубликован уже посмертно, под одной обложкой с «Нортенгерским аббатством».
Название «Persuasion» в русском переводе может ввести в заблуждение, если читателю покажется, что «рассудок» здесь — то же самое, что «разум» (Sense) во втором романе Остен. «Persuasion» — «убеждение», причем одно из значений этого слова — уговоры и нестойкость перед внешним давлением. «Она чересчур покорно поддалась доводам рассудка», — сказано о героине.
В некотором роде это дополнение и противовес к «Эмме»: здесь беда проистекает не от избытка самоуверенности, а, напротив, от склонности слишком полагаться на авторитет старших. В данном случае это женщина, заменившая юной героине мать. Как, впрочем, и сноб — отец Энн, она уверена, что дочери баронета не следует заключать брак с молодым моряком, у которого нет ни богатства, ни соответствующего положения в обществе.
Впоследствии же моряк и разбогател, и получил капитанство, но ошибка уже совершена, и героиня обречена жить под ее тяжестью.
Однако в принципе автор одобряет такую рассудительность. Да, разорвать помолвку было неверным решением, но лишь с точки зрения результата. Идею «с милым рай и в шалаше» Остен не разделяет: молодая семья должна иметь достаточно средств для поддержания своего общественного статуса. Просто никто не мог предвидеть такой быстрый взлет карьеры отвергнутого жениха.
И ради поддержания своей позиции автор не делает ситуацию непоправимой. Чувства Энн и Уэнтворта остались неизменными — и после ряда недоразумений они все же благополучно объясняются, хотя и спустя восемь лет.
Так что смысл и оценка понятия «persuasion» — «доводы рассудка» — оказывается двойственным. Быть внушаемым, уступая давлению-persuasion, — это плохо, но прислушиваться к persuasion-здравому-смыслу, своему или чужому, — необходимо.
Параллельная сюжетная линия — Уэнтворт, попадающий в ту же ловушку, что и Эдвард Феррарс в «Чувстве и чувствительности» (и отчасти Генри Кроуфорд в «Мэнсфилд-парке»): своим галантным ухаживанием он дает девушке, не затронувшей серьезно его сердца, право надеяться на сватовство. Но Остен освобождает молодого человека от последствий, авторской волей создав ситуацию, в которой зарождается и расцветает новая, более подходящая сердечная привязанность.
Молодой капитан, получив возможность сравнить сдержанную Энн с упрямой Луизой, «сумел отличить постоянство убеждений от своенравной ветрености, сумасбродное упрямство от решимости строгого ума». Энн, со своей стороны, объясняет:
Таким образом, разрыв помолвки с бедным и менее знатным молодым человеком все же признается за «долг», хотя и печальный. Леди Рассел виновна разве что в неверном просчете перспектив жениха. Взгляд на жизнь вполне прагматичный. Хотя Остен бросает и утешительную косточку идеалистам:
Стоит также добавить, что сама Джейн, которая в юности была разлучена с любимым человеком именно из-за денежных и карьерных соображений, так и не вышла замуж, несмотря на то, что получила по меньшей мере два прекрасных предложения. Понимая даже тех своих персонажей, которыми и в вопросах сердца руководит расчет, для себя лично она не приняла возможности брака без любви. Каждому свое.
Во всех шести романах, которые успела создать Остен за свою короткую жизнь, неизменно сохраняется трезвость взгляда на людей и их жизненные коллизии, и это позволяет отнести ее творчество в одному из наиболее ранних образцов реализма в английской литературе.

Под портретом Джейн — цитата из романа «Гордость и предубеждение»:
«Говоря откровенно, я не знаю удовольствий, подобных чтению!»