История одного Патронуса (джен)

На грязной кровати с серой подушкой, обхватив тощие колени руками, сидел ссутулившийся подросток. Он безучастно смотрел на шероховатую голую стену, изредка вздрагивая от резких звуков в другой комнате. Отец снова выпил и осознал себя таким, какой и есть на самом деле: грязное, жалкое ничтожество, скатившееся настолько низко, что даже сравнение с червём оскорбило бы последнего. Он избивает маму — Эйлин Принц — потомственную чистокровную ведьму в четвёртом поколении, которая может уничтожить его одним взмахом волшебной палочки.

Горькая улыбка скользнула по губам пятнадцатилетнего юноши — он давно открыл для себя: любовь зла. Любовь — зло. Любовь приносит страдания и боль, отчаяние и беспомощность. И меньше всего на свете Северус хотел чувствовать себя беспомощным. Как сегодня.

За окном, не прячась в снежных тучах, ослепительно сияло солнце. Его яркие, хулиганистые лучи бросались с ветки на ветку. Старый дуб, разросшийся посреди улицы, полностью закутался в колючую муфту, которая осталась на его ветвях от вчерашней бури. Даже из дупла, куда Северус раньше складывал свои любимые книги или прятал цветы для Лили, даже оттуда выглядывал блестящий на январском солнце бугорок снега.

Юноша осторожно, чтобы не скрипнула кровать, поднялся на ноги и тихо вышел в коридор. Отец-маггл уже успокоился и завалился спать, как обычно, стискивая медвежьей хваткой жену, не зная, что её слёзы насквозь пропитали подушку. Северус нашёл на вешалке свою старую куртку и, дёрнув дверь, скользнул на залитое январским солнцем крыльцо.

Три минуты он просто стоял, держа тонкими холодными пальцами перила. Глазам, привыкшим к сумраку старого дома, было больно смотреть. Лёгким, сутками вдыхавшим затхлый, пыльный воздух, было больно дышать. От избытка свежего морозного воздуха, наполненного сладким кислородом, кружилась голова. Колючий зимний ветер обжигал бледную тонкую кожу щёк. Северус буквально почувствовал, как посинели губы.

Сегодня канун Рождества. А он только что понял, что ненавидит свою судьбу. Потому что она приносит отвратительные подарки. Первый такой дар, без которого жизнь была бы прекраснее — его отец-маггл. Впрочем, это не считается, иначе не было бы и самого Северуса. Юноша опустил голову, выдохнув тёплое облачко пара. Стиснул руками тяжёлую чёрную прядь. Медленно спустился с крыльца и побрёл по заснеженной дороге.

Второй подарок — Рождество, проведённое в одиночестве.

Когда-нибудь он научится воспринимать его как благословение, отдушину бессмысленных будней, как долгожданный отдых. А пока Северусу только пятнадцать лет. И он отчаянно нуждается в друге. В Лили — весёлое рыжее солнце, без конца врывающееся в его чёрно-белую жизнь, вносящее краски, запахи, звуки — самые разные: от умоляюще-просительных ноток «Северус, этот дотошный Слизнорт непонятно объясняет!» до ласково-шутливых, подкреплённых заразительным смехом «Сев, пойдём к озеру! У нас будет настоящее свидание! Хочешь?».

Каждое слово из её уст наполняло светом и непривычной радостью, превращая безнадёжное существование в самую настоящую жизнь. Жизнь! Да-да, ту самую, когда хочется с разбегу прыгнуть в сугроб, резво уклониться от летящего снежка, когда... Когда ты ужасно сосредоточен, выстраивая из десятков снежных кирпичиков неприступную крепость, а она выпрыгивает из-за спины, заваливая тебя снегом... Когда дух захватывает от мысли, что всё это — не сказка, не мечта, а настоящее, живое, происходит с тобой! Здесь! Сейчас! Вот она какая — Жизнь!

Почти с нежностью он вспомнил, как в прошлом году она повалила его на снег и заставила сделать «ангелочка», и как потом он не спал две ночи, готовя для неё Перечное зелье...

— Северус, привет! — пусть у мальчика сейчас не было друга рядом, но, может, я смогу хоть немного его утешить?

Он вздохнул, едва повернувшись в мою сторону. Я фыркнул и вихрем пронёсся вокруг него, обволакивая серебристыми искорками. Надо поднимать настроение, срочно!

— Послушай, мне нельзя колдовать на каникулах. Могут исключить из школы, — буркнул он, отыскав глазами знакомую лавочку.

— А, отстань, — я ну не удержался, чтобы не фыркнуть. Вот что за нелепые оправдания! — Ты же знаешь, беспалочковую магию в Министерстве не засекают.

Расчистив снег, он устроился посидеть и махнул на меня рукой, что никак не повлияло на уровень моего энтузиазма.

— Ты чего один? Где твоя девочка? — поинтересовался я, с удовольствием подмечая порозовевшие (наконец-то!) от смущения щёки. Северус поднял на меня блестящие чёрные глаза и тихо ответил:

— Я переехал из того района и теперь живу в Тупике, — его голос приобрёл стальные нотки, наполненные каким-то горьким отчаянием: — Думаю, мы больше не сможем видеться на каникулах. И она не моя девочка.

— Ой, да будет тебе...

Мне не понравилось, как он произнёс «того района». Почему не «её» или «нашего»? Может они поругались? Я взлетел над деревьями, ища глазами старую улицу Северуса: о, вон стоит старый дуб, вот прачечная миссис Харви, пару кварталов влево, домик с зелёной крышей...

— Северус! — я почти упал ему на голову, что немного вывело парня из мёртвого оцепенения. — Ты смеёшься?! До Тисовой полчаса ходьбы, бегом — вообще в три раза быстрее.

— Она не захочет меня видеть, — упрямо сказал он. Это сразило меня. Очень быстро.

В отношении с этой девочкой, Лили, Северус никогда не был уверен. Возможно, это была единственная часть его жизни, где он не был ни в чём уверен. На уроках он подчас исправлял профессоров, дома... и так всё было понятно. Только не с ней. Я бы мог сравнить рыжую девочку со стихийной магией, но вот Северус... Она стала для него новым взглядом на мир. Появилась та часть, которая не зависела от чистоты крови, от политики Министерства, от денег, от магии. Что-то такое — сегодня есть, а чтобы наступило завтра, нужно желать его всеми фибрами души! Когда Лили грустила, моего мальчика, словно подменяли: только ради неё он мог начать свои «глупые махания палочкой», которые всегда считал развлечением для идиотов. И всё, чтобы вызвать её улыбку, ямочки на круглых щёчках, чтобы она закружилась перед ним, заливисто смеясь от очередной проделки забавного слизеринца, иногда касаясь его лица своими рыжими волосами...

Раз теперь Северус был так уверен, значит, произошло что-то действительно ужасное. Лишь бы мальчик не сломался. Лишь бы он выдержал.

Я опустил свою голову на его острые замёрзшие колени. Я был почти материален. Может, я согрею моего Северуса?

Он опустил лицо, зарывшись в мой мех, и заплакал. Я впитывал каждую капельку из его глаз. Ничто не будет потеряно. Пусть. Он должен плакать. Если бы я мог, я бы плакал вместе с ним...

Помнишь, Северус? Я — это то, что ты чувствуешь, когда ты видишь Лили, когда вспоминаешь, как она выглядит, как вы вместе играете...

Кто сказал, что Патронусы — это приятные воспоминания? Я?! Отрекаюсь.

Патронус — это радость и печаль, это счастье и наполненные горечью стоны, улыбка и безразличная маска потери, свет и тьма, боль и исцеление — то, что дорого для тебя, Северус.

Патронус — это то, что не даёт Смерти подойти на шаг ближе — часть тебя, ещё готовая бороться, пусть сейчас ты не видишь в этом смысла.