История одного Патронуса (джен)

Я появился зимой в небольшом городе с короткими улочками, на которых стояли маленькие аккуратненькие домики. У них были только красные или зеленые крыши. Позднее там появились другие цвета, более естественные и скучные: черные, серые, коричневые. А вот той зимой были именно красные и зеленые крыши. Впрочем, на фоне белого снега и синего неба они смотрелись очень жизнерадостно.

Кода я впервые открыл глаза, передо мной стоял маленький мальчик. Он был без шапки, и на его черные волосы, уже изрядно припорошенные снегом, падали мягкие хлопья снежинок. Наверное, мальчик смотрел на меня с таким же интересом, с каким изучал его я.

— Как тебя зовут? — мне подумалось, что мы могли бы познакомиться, и я решил начать первым. Мальчик неловко топтался поношенными ботинками по снегу.

— Ты меня стесняешься или боишься? — спросил я. Как иначе было можно истолковать этот жест? Хотя, наверное, мне не следовало спрашивать так прямолинейно. Потому что мальчуган гордо выпятил нижнюю губу и сложил замерзшие ручки на груди. А затем обиженно воскликнул:

— Меня зовут Северус. И никого я не боюсь, а уж тем более тебя!

Я даже зауважал этого храбреца. Немногие на его месте осмелятся заявить подобное неизвестному волшебству. И мне стало интересно.

— А почему?

Он смешно нахмурился и замолчал. Похоже, мне удалось озадачить мальчика, хоть и ненадолго. Через несколько мгновений его блестящие черные глазки впились в меня, и Северус ликующе заявил:

— Потому что ты прозрачный и не сможешь ударить меня или закидать снегом!

Здесь наступил мой черед озадачиваться: за увлекательным знакомством я не успел толком рассмотреть, что, в общем-то, я такое. Вокруг меня было небольшое облако тумана. А сам я сверкал на январском солнце серебристыми искорками, как снег вокруг. И еще я чувствовал себя каким-то незавершенным. Может быть, я не весь появился?

— Северус, как я выгляжу?

— Красиво, — уверенно заявил мой новый знакомый. Без лишней скромности признаю, мне стало очень приятно, но информации было по-прежнему мало. Попытка номер два.

— Северус, а я на что-нибудь похож? Или на кого-нибудь?

— Мне кажется, ты похож на маленького лося или оленя... только без ног и рогов.

— Ух ты! Спасибо! — моему восторгу не было предела, я — почти целый лось или олень. Красивый такой сверкающий олень!.. или лось! На радостях я завертелся вокруг Северуса, который не был уверен в том, что есть повод для веселья. Он притормозил меня.

— Подожди-подожди, ты совсем не знал, кто ты? Как такое может быть?

— Очень просто. Северус! Я же только появился. Так откуда же мне знать? Хотя, ты наверняка появился раньше, может быть, ты знаешь, кто я?

Мальчик развел руками и расстроено покачал головой. Ничего, он слишком юн, чтобы знать всё на свете. Я попробовал его успокоить.

— Пусть я не знаю, кто я, зато мне прекрасно известно, почему я появился!

Северус выжидающе на меня посмотрел. Интересно, мама говорила ему, что вопросы следует задавать вслух?

— Я появился, потому что кто-то получил свое самое счастливое воспоминание.

Северус улыбнулся.

— А раз я вижу рядом только тебя, значит, это было твое воспоминание. Теперь я всегда буду с тобой.

Улыбка немедленно исчезла с лица мальчика.

— Моё воспоминание — Ли..., — он украдкой оглянулся и шепотом повторил, — Лили. Но ты же не она!

— Нет, конечно, нет. Я — это то, что ты чувствуешь, когда видишь её... Это твоя знакомая девочка, да? — я обратил внимание на дом номер четыре, с зеленой крышей. Мальчик время от времени посматривал туда. Окна были украшены еловыми ветками и мишурой. Через тонкие занавески можно было заметить пушистые ветви ели, украшающей гостиную.

— Она — мой друг, — гордо произнес Северус.

— ...когда ты видишь Лили, когда вспоминаешь, как она выглядит, как вы вместе играете. Понимаешь? — я радостно заметил, что личико у Северуса разгладилось, морщинки пропали.

— Да... — мечтательно выдохнул мальчуган, заваливаясь в огромный сугроб и снова безмятежно улыбаясь.

На грязной кровати с серой подушкой, обхватив тощие колени руками, сидел ссутулившийся подросток. Он безучастно смотрел на шероховатую голую стену, изредка вздрагивая от резких звуков в другой комнате. Отец снова выпил и осознал себя таким, какой и есть на самом деле: грязное, жалкое ничтожество, скатившееся настолько низко, что даже сравнение с червём оскорбило бы последнего. Он избивает маму — Эйлин Принц — потомственную чистокровную ведьму в четвёртом поколении, которая может уничтожить его одним взмахом волшебной палочки.

Горькая улыбка скользнула по губам пятнадцатилетнего юноши — он давно открыл для себя: любовь зла. Любовь — зло. Любовь приносит страдания и боль, отчаяние и беспомощность. И меньше всего на свете Северус хотел чувствовать себя беспомощным. Как сегодня.

За окном, не прячась в снежных тучах, ослепительно сияло солнце. Его яркие, хулиганистые лучи бросались с ветки на ветку. Старый дуб, разросшийся посреди улицы, полностью закутался в колючую муфту, которая осталась на его ветвях от вчерашней бури. Даже из дупла, куда Северус раньше складывал свои любимые книги или прятал цветы для Лили, даже оттуда выглядывал блестящий на январском солнце бугорок снега.

Юноша осторожно, чтобы не скрипнула кровать, поднялся на ноги и тихо вышел в коридор. Отец-маггл уже успокоился и завалился спать, как обычно, стискивая медвежьей хваткой жену, не зная, что её слёзы насквозь пропитали подушку. Северус нашёл на вешалке свою старую куртку и, дёрнув дверь, скользнул на залитое январским солнцем крыльцо.

Три минуты он просто стоял, держа тонкими холодными пальцами перила. Глазам, привыкшим к сумраку старого дома, было больно смотреть. Лёгким, сутками вдыхавшим затхлый, пыльный воздух, было больно дышать. От избытка свежего морозного воздуха, наполненного сладким кислородом, кружилась голова. Колючий зимний ветер обжигал бледную тонкую кожу щёк. Северус буквально почувствовал, как посинели губы.

Сегодня канун Рождества. А он только что понял, что ненавидит свою судьбу. Потому что она приносит отвратительные подарки. Первый такой дар, без которого жизнь была бы прекраснее — его отец-маггл. Впрочем, это не считается, иначе не было бы и самого Северуса. Юноша опустил голову, выдохнув тёплое облачко пара. Стиснул руками тяжёлую чёрную прядь. Медленно спустился с крыльца и побрёл по заснеженной дороге.

Второй подарок — Рождество, проведённое в одиночестве.

Когда-нибудь он научится воспринимать его как благословение, отдушину бессмысленных будней, как долгожданный отдых. А пока Северусу только пятнадцать лет. И он отчаянно нуждается в друге. В Лили — весёлое рыжее солнце, без конца врывающееся в его чёрно-белую жизнь, вносящее краски, запахи, звуки — самые разные: от умоляюще-просительных ноток «Северус, этот дотошный Слизнорт непонятно объясняет!» до ласково-шутливых, подкреплённых заразительным смехом «Сев, пойдём к озеру! У нас будет настоящее свидание! Хочешь?».

Каждое слово из её уст наполняло светом и непривычной радостью, превращая безнадёжное существование в самую настоящую жизнь. Жизнь! Да-да, ту самую, когда хочется с разбегу прыгнуть в сугроб, резво уклониться от летящего снежка, когда... Когда ты ужасно сосредоточен, выстраивая из десятков снежных кирпичиков неприступную крепость, а она выпрыгивает из-за спины, заваливая тебя снегом... Когда дух захватывает от мысли, что всё это — не сказка, не мечта, а настоящее, живое, происходит с тобой! Здесь! Сейчас! Вот она какая — Жизнь!

Почти с нежностью он вспомнил, как в прошлом году она повалила его на снег и заставила сделать «ангелочка», и как потом он не спал две ночи, готовя для неё Перечное зелье...

— Северус, привет! — пусть у мальчика сейчас не было друга рядом, но, может, я смогу хоть немного его утешить?

Он вздохнул, едва повернувшись в мою сторону. Я фыркнул и вихрем пронёсся вокруг него, обволакивая серебристыми искорками. Надо поднимать настроение, срочно!

— Послушай, мне нельзя колдовать на каникулах. Могут исключить из школы, — буркнул он, отыскав глазами знакомую лавочку.

— А, отстань, — я ну не удержался, чтобы не фыркнуть. Вот что за нелепые оправдания! — Ты же знаешь, беспалочковую магию в Министерстве не засекают.

Расчистив снег, он устроился посидеть и махнул на меня рукой, что никак не повлияло на уровень моего энтузиазма.

— Ты чего один? Где твоя девочка? — поинтересовался я, с удовольствием подмечая порозовевшие (наконец-то!) от смущения щёки. Северус поднял на меня блестящие чёрные глаза и тихо ответил:

— Я переехал из того района и теперь живу в Тупике, — его голос приобрёл стальные нотки, наполненные каким-то горьким отчаянием: — Думаю, мы больше не сможем видеться на каникулах. И она не моя девочка.

— Ой, да будет тебе...

Мне не понравилось, как он произнёс «того района». Почему не «её» или «нашего»? Может они поругались? Я взлетел над деревьями, ища глазами старую улицу Северуса: о, вон стоит старый дуб, вот прачечная миссис Харви, пару кварталов влево, домик с зелёной крышей...

— Северус! — я почти упал ему на голову, что немного вывело парня из мёртвого оцепенения. — Ты смеёшься?! До Тисовой полчаса ходьбы, бегом — вообще в три раза быстрее.

— Она не захочет меня видеть, — упрямо сказал он. Это сразило меня. Очень быстро.

В отношении с этой девочкой, Лили, Северус никогда не был уверен. Возможно, это была единственная часть его жизни, где он не был ни в чём уверен. На уроках он подчас исправлял профессоров, дома... и так всё было понятно. Только не с ней. Я бы мог сравнить рыжую девочку со стихийной магией, но вот Северус... Она стала для него новым взглядом на мир. Появилась та часть, которая не зависела от чистоты крови, от политики Министерства, от денег, от магии. Что-то такое — сегодня есть, а чтобы наступило завтра, нужно желать его всеми фибрами души! Когда Лили грустила, моего мальчика, словно подменяли: только ради неё он мог начать свои «глупые махания палочкой», которые всегда считал развлечением для идиотов. И всё, чтобы вызвать её улыбку, ямочки на круглых щёчках, чтобы она закружилась перед ним, заливисто смеясь от очередной проделки забавного слизеринца, иногда касаясь его лица своими рыжими волосами...

Раз теперь Северус был так уверен, значит, произошло что-то действительно ужасное. Лишь бы мальчик не сломался. Лишь бы он выдержал.

Я опустил свою голову на его острые замёрзшие колени. Я был почти материален. Может, я согрею моего Северуса?

Он опустил лицо, зарывшись в мой мех, и заплакал. Я впитывал каждую капельку из его глаз. Ничто не будет потеряно. Пусть. Он должен плакать. Если бы я мог, я бы плакал вместе с ним...

Помнишь, Северус? Я — это то, что ты чувствуешь, когда ты видишь Лили, когда вспоминаешь, как она выглядит, как вы вместе играете...

Кто сказал, что Патронусы — это приятные воспоминания? Я?! Отрекаюсь.

Патронус — это радость и печаль, это счастье и наполненные горечью стоны, улыбка и безразличная маска потери, свет и тьма, боль и исцеление — то, что дорого для тебя, Северус.

Патронус — это то, что не даёт Смерти подойти на шаг ближе — часть тебя, ещё готовая бороться, пусть сейчас ты не видишь в этом смысла.

Горит камин. Из узкого кресла с высокой спинкой хорошо видно, с какой яростью лижут чугунную решётку языки пламени. Бледные пальцы сквозь минутные обрывки мыслей листают страницы старой книги. Потрескивают дрова, серым пеплом осыпаясь на ковёр. Высокий ворот прикрывает полоску шеи, спрятанную под хлопком кипельно белой рубашки. На столе стоит высокий подсвечник с пятью палочками из воска. На его серебряных ветвях тучной пеленой застыли капли отгоревших свеч. Рядом кроваво-красным эфиром застыло в высоком бокале вино. Из-под полуприкрытых век ярко блестят чёрные глаза. Часы в углу показывают без четверти двенадцать.

— Expecto Patronum, — прошептал голос из глубины кресла, наугад проведя палочкой в воздухе.

Воздух затрещал миллионами маленьких сияющих снежинок. Послышался ласковый и мелодичный перезвон невидимой капели. Появился я. Маленький, шумный, жизнерадостный лань. Увидев своего друга, я радостно скакнул к нему.

— Привет!...

— Замолчи, хорошо? — безжизненно прошелестел голос. Я в недоумении остановился. Хорошо, без имён. За бессчётное множество дней, месяцев, лет, я научился понимать его даже на половине предложения.

— Ты, — невозможно было найти слов, — ты воспользовался палочкой?! Но зачем? Почему ты просто не позвал меня?

— Просто хотел убедиться, — после долгого, пустого молчания услышал я.

— Что произошло, папа? — да, и не надо так удивляться. Он создал меня, наполнил своей магией и эмоциями, позволив сформироваться до конца, и именно он, как никто другой, заслужил статус родителя.

Тихий смешок дал понять, что я был услышан. Но ответа не было.

— В чём ты хотел убедиться? — повторил я.

— Твоё появление есть свидетельство того, что я ещё в состоянии переносить самое бессмысленное состояние, которое большинство людей называют жизнью, — с горечью, словно ему скормили банку кофе, ответил он.

Возможно, сейчас я был единственным созданием, с которым он мог поговорить. Как же давно мы не виделись! Мой мальчик, мой дорогой друг! Его глаза, в детстве сияющие от счастья, теперь блестели от непролитых слёз. С того Рождества в Тупике я никогда больше не видел его плачущим. И я чувствовал, как сейчас он сгорает изнутри. Люди не плачут, потому что счастливы — это одна из причин. Но есть и другая — слезам не исторгнуть из тела всю боль, которая мучительна и терзает моего друга.

Да, умерла Эйлин, погибла Лили — два единственных человека на земле, к которым он испытывал высочайшее чувство. Они были его якорем, его мерилом добра и зла, его совестью. А теперь осталось лишь одиночество и огромная дыра внутри, которую нечем заполнить.

Сегодня день его рождения. Девятое января. На улице, за окном бушует вьюга — чуть меньше той, что в душе этого невыразимо печального человека.

— Я люблю тебя, — произнёс я, затаив дыхание.

— Пожалуйста... прошу, — шепнул он.

— Я люблю тебя, Северус, — повторил я, сверкая изо всех сил. Я собрал всю радость, всё, что было во мне хорошего, чтобы подарить это ему. Всё, что я хотел сделать — это положить свою голову Северусу на колени, чтобы он смог перешагнуть свою скорбь, чтобы он захотел жить. Жить дальше.

Комната озарилась ослепительным светом Патронуса, который отдав самое себя, снова смог наполнить человека надеждой, верой, стремлением, упорством, желанием просто подняться и идти вперёд.

Потому что, когда ты стоишь, окружённый паутиной лжи, злобы и непокорности, самое главное помнить, что кто-то тихо подойдёт и шепнёт: «Береги себя, пожалуйста». Потому что ты дорог и нужен. Потому что твои глаза должны сиять, как сияли той безумной снежной ночью чёрные глаза декана Слизерина и его Патронуса.

Грейнджер, Грейнджер, маленькая глупая девочка! Кто просил тебя ночевать в библиотеке? Зачем ты полезла в Запретную секцию с этими «трубы», которые остались зажатыми в окаменевшем кулачке? Вот, как итог, твоя лёгкая, как пушинка, тушка (и это говорю я — лань! ) с комфортом размещена на койке Больничного крыла, а Северус должен всю ночь напролёт готовить зелье из мандрагор. А он, между прочим, у меня не железный, хотя весь мир похоже считает иначе. Я с волнением смотрю на закипающий котёл, на сжатые губы, на усталую осанку, на мозолистые руки... В этой глуши, известной на всю страну как Школа Хогвартс, нет ни одного мало-мальски вменяемого создания, которое было бы достойно обучено, чтобы облегчить непростую долю профессионального зельевара. Ни одного. Кроме Грейнджер. Эх!...

Моя досада звоном отдаётся в лабораторном стекле, Северус поднимает на меня удивлённый взгляд и снова отворачивается, скрупулёзно отсчитывая горькие капли дикого алоэ.

— Возьмёшь Грейнджер в ученики? — спрашиваю я. Вообще-то, мне бы лучше помолчать, ибо мой профессор, не сдержавшись, вздрогнул и чуть не сбился со счёта, но за годы своего учительства, он как-то смог привыкнуть, что я постоянно лезу под руки, и теперь практически не сердится.

— Нет, — последовал сухой ответ.

— А почему? — искренне изумился я. Ну конечно, он — слизеринец, она — гриффиндорка, да ещё и полукровка, и Северус должен всячески принижать умственные способности всех гриффиндорцев, дабы удержать марку злобного и непробиваемого гения... но, о себе тоже надо заботиться, готовить смену. Не собирается же он всю жизнь торчать в этом унылом месте. Можно пойти в науку, погрузиться в исследования, сварить флакончик счастья, заткнуть пробкой смерть, тьфу... что-то меня не туда понесло.

— Даже не знаю, как объяснить, — ядовито заметил он. — Моим учеником может стать волшебник, который в состоянии самостоятельно передвигаться, а для этого...

— Ты варишь архисложное зелье? — с воодушевлением продолжил я.

— А для этого нужно думать на несколько шагов вперёд, а не смотреть под ноги. Грейнджер в одиночку потащилась в библиотеку, чтобы «найти информацию»! С ума сойти! Какая находчивость! — рассерженно прошипел Северус. — Двадцать с лишним взрослых, имеющих профессиональную подготовку, магов ломают головы над проблемой, а мелкая двенадцатилетняя девчонка возомнила себя Мисс Я Умнее Всех на Свете и, нарушив кучу школьных приказов о мерах предосторожности, пошла искать ответ.

— Зато она не попала в Тайную комнату. Радует же? — поведал оглушённому таким заявлением Северусу.

— А кто попал? — опасно подозрительным голосом спросил он.

Упс, проболтался. Ну и ладно, всё равно мальчишка уже в безопасности.

— Поттер только что зарубил василиска, — невозмутимо перечислял я. — Уизли под каменным завалом сторожит вашего гламурного профессора, который сам себя проклял, так что Грейнджер, можно сказать, повезло больше всех.

Около пяти секунд Северус просто смотрел на меня, прищуриваясь, не веря собственным ушам и, возможно, позволяя мозгу осмыслить и переварить полученную информацию. После этого он пулей схватил мантию и чертыхнувшись под нос, вылетел из лаборатории, не забыв громко хлопнуть дверью.

Через секунду он вернулся, стрельнул в меня взглядом, предрекающим скорую смерть, и наложил на котёл консервирующее заклинание. Зельевар до конца. Горжусь им.

— Возьмёшь Грейнджер в ученики, ну возьмёшь? — протянул я. — Ну возьми, я же знаю, она тебе нравится. В смысле, как ученик, — исправился, виноват.

Ответом мне стал оглушительный грохот. И нечего так стесняться, Северус. Я же знаю, как довольно ты улыбаешься по вечерам, когда на глаза попадается идеально выполненное эссе Гермионы Грейнджер, мисс Всезнайки, как ты её ласково называешь. Ты так же называл и Лили, когда она не могла тебя услышать. Самое почётное прозвище, которым ты мог наградить одарённую ведьму. Тебе нравится, просто не может не нравиться её глубокий, как у двенадцатилетнего тебя, вдумчивый ум, её терпение, усидчивость, заинтересованность в предмете. Она может стать лучшим учеником из всех возможных, если ты выберешь её.

Совершенно случайно заметил, что у строгого профессора покраснели щёки. Совсем чуть-чуть, почти не заметно. Никто бы не заметил, Северус. Но я же твой Патронус.

Я никогда не любил Рождественские банкеты. Много шума, который оглушает своей праздничной какофонией. Много цвета и огня, что ослепляют в первую же секунду появления в Большом зале, и весь вечер остаётся только быстро и часто моргать, чтобы поскорей убрать белые пятна перед глазами, и ещё много всего, чего на Балу было слишком много — да, вот такая тавтология. Много глупых и бесконечно скачущих перед глазами детей, но на подобное трудно жаловаться, если находишься в школе. Единственного, чего во всем этом серьёзно не хватало — смысла. Его практически не было. А, вот появился! Вместе с моим другом.

Прошу любить и жаловать, профессор зельеварения школы Хогвартс Северус Снейп. Строгий, собранный, резкий и мрачный. В черных одеждах, без тени улыбки на хмуром лице... Не очень привлекательная картинка для праздничного настроения, как вы считаете? Он считает точно так же, поэтому позволит себе пойти лишь на открытие, не более получаса: присмотреть за Каркаровым, засветиться перед стариком-директором, иначе тот потом ни за что не отстанет.... Ну и, может быть, покажется в самом конце: все же Международное мероприятие, кто его знает, глядишь — приедет парочка всемирно известных зельеваров, а он прячется в своем лабораторном склепе. Такую удачу упускать нельзя ни в коем случае, ведь еще неизвестно когда выпадет случай выйти в свет.

По своему почти оленьему хотенью докладываю: Бал закончен, жертв не обнаружено, можно идти спать. Северус отпустил прощальный кивок Дамблдору, и, выходя из зала, бросил последний пристальный взгляд на Игоря (я до сих пор с ужасом вспоминаю их первую встречу... но, что-то мы отвлеклись).

— Мисс Грейнджер, я полагаю, вы страдаете лунатизмом, потому что уже прошел час после отбоя?

Упс. Такого не ждал никто. Тем более эта милая девчонка. Она подняла голову — над ней нависал профессор Снейп. «Ну конечно! Примета такая: не спится после отбоя — к Снейпу», — фыркнул я так, чтобы меня услышал только Северус. За четыре года мы с ним не раз встречали в ночное время неуёмную Троицу. Остекленевшим взором гриффиндорка смотрела прямо перед собой, на чёрную шерстяную мантию.

— Итак, я жду. Или мисс Всезнайка не может ответить на такой простой вопрос? — с ноткой язвительности уточнил профессор.

Я, кстати, секунду назад заметил, что над ними завис кустик омелы. Как романтично! Интересно, а что прямо сейчас вообще произойдёт? Девочка, наконец, подняла глаза и охнула: она увидела омелу и с любопытством посмотрела на профессора. Он был высок, грозен, скрытен, в нём была изюминка тайны и недосягаемости. Не это ли так любят девочки-подростки? О да, её профессор был шикарен. И гриффиндорка несмело улыбнулась.

На месте Северуса я не был бы так потрясён. Около получаса назад Гермиона рассталась с блистательным чемпионом Дурмстранга — Виктором Крамом, потом поссорилась с мальчишками, и, кажется, решила утешиться на банкете. А как известно, утешенным в разгар торжества терять нечего... Нет, она не была пьяна, но я бы сказал, что тогда, вся её прелесть женского пола перестала скрываться под ответственностью, строгостью, расстоянием, правилами. Гермиона, студентка львиного факультета, была просто девушкой, которая замерла под омелой со своим учителем.

— О, нет, только не это... — непроизвольно вырвалось у него, когда игнорировать что-то парящее над головой было уже невозможно.

Не стоило Грейнджер так заразительно смеяться — почти в ту же секунду, как её веселье достигло ушей Северуса, на меня обрушилось его невыносимое одиночество. Один краткий миг, и оно разлетелось вдребезги, затопляя пространство коридора мягким льющимся светом далёкой и холодной луны, что светила этой ночью, проникая в каждую расщелину старого замка. Кто знает, может, Северус не так уж одинок?

Профессор, раздражённый и уставший, рявкнул на девочку, снял двадцать баллов и отправил спать, а напоследок устроил небольшой фокус — поверхностная беспалочковая легиллименция. Он и не подозревал, что может смущать четырнадцатилетних гриффиндорок. Вернувшись в сырые и холодные пенаты, зельевар позволил себе расслабить сжатые губы и с наслаждением фыркнуть:

— Ага, к Снейпу...

Приветливо затрещал камин, согревая длинные замёрзшие пальцы. Мужчина с улыбкой прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

Сама судьба разлучила учителя и ученицу. Как назло! Я так ждал, когда юная Грейнджер доберётся до седьмого курса, чтобы выбрать практику у Северуса. Так нет же, грозный и суровый (читать: обезумевший от вседозволенности) Волдеморт всё испортил. Хотя, не он один, надо отдать должное господину директору — тоже постарался на славу. Ненавижу! Разлёгся посреди Пожирателей и дрожащим таким голоском: «Северус, прошу...», словно не знал, каково это — убивать.

Тёмный Лорд был убийцей. С извращённым наслаждением он убивал, превращая самую мелкую казнь в садистскую пытку, и мучил до тех пор, пока жертвы сами, выплёвывая куски собственной плоти, не умоляли о смерти, утопая в собственной крови. Том любил убивать.

Дамблдор не любил. Но убивал. Не было границы, которую он бы не перешёл. Порой ради Общего Блага, но чаще всего, потому что в его светлую голову не приходило мысли: а можно ли обойтись без убийств? Никогда. Иногда я думаю, можно ли было спасти Гриндевальда? Да почему нет-то? Поттеры, Лонгботтомы — Альбус мог бы стать для них самым надёжным Фиделиусом — добраться до Верховного чародея Конфедерации магов практически невозможно, так почему нет? Убийца...

Северус, мой любимый, самый лучший, самый светлый, самый искренний Северус. Ты не убийца. И никогда им не был. Я — Патронус, я — отражение твоей души, я знаю. Кто-то скажет: «Но ведь от его руки погиб Дамблдор! Погибли невинные магглы!». Поверьте мне, взмах палочкой и слова, произнесённые без миллионной доли желания, ничего не стоят. Когда приходило время, Северус прятался за своими окклюменционными барьерами, позволяя телу руководить процессом. Его самого в это время не существовало: оставалась лишь материальная оболочка, которая откликалась на «Северус» или «Снейп». Сама жизнь загнала его в эти чудовищные рамки и не оставила выхода.

Но на то Северус и вырос слизеринцем, чтобы найти выход там, где его не может быть! Негласно, но Грейнджер стала его ученицей. На шестом курсе, когда мой профессор стал вести Защиту от Тёмных сил, Поттер нашёл его учебник, ох, как же был возмущён Снейп и как была разочарована в себе девочка... Но неожиданно перед ней появлялись непонятно откуда взявшиеся пергаменты с заметками на полях. Не те глупые и бессмысленные подписи Слизнорта, а чёткие, строгие комментарии Северуса. Она ничего не знала, потому что профессор менял подчерк. Может, это выглядело несколько по-детски, но в условиях войны это оказалось единственным способом, каким Северус смог подготовить ученицу-«грязнокровку», не привлекая к себе внимания, не вызывая подозрений. Грейнджер, надо отдать должное, училась старательно; через пару недель таких занятий, она даже освоила некоторые шпионские штучки: писала эссе профессору Слизнорту, и копировала его на второй пергамент, который оставляла в библиотеке в одной неинтересной книге. На одном вскоре красовалась безупречная П, на втором — куча пометок, зачёркиваний, исправлений и пара-тройка «красных словец» для острастки.

— Ты посмотри, мисс Всезнайка решила со мной поговорить, — фыркнул тогда Северус, снова и снова пробегая глазами список дополнительных вопросов под работой.

— Почему нет, если вы оба этому рады? — ответил я. Его страшный взгляд ничуточки меня не впечатлил. Я улыбался, пока он, отфыркиваясь, подробно расписывал каждый ответ. Так и прошёл этот весёлый год, закончившийся минорным аккордом приближающегося апокалипсиса.

После каникул мир изменился. Не было больше словесных баталий перед камином, не было переписки на пергаментах, не было язвительных реплик уставшего хмурого человека, не было Грейнджер: она не вернулась в школу, потому что Поттеру нужно было срочно добивать Волдеморта. Больше не было того Северуса.

Того Северуса.

Того самого, чьи ноги ныли по вечерам от постоянной работы в лаборатории, чья мантия пропитывалась запахами от трав и испарений котлов. Того бесконечно дорогого Северуса, чьи глаза были для меня прекраснее всех звёзд Млечного Пути, того, с кем я прожил всю мою жизнь.

Однажды он послал меня на помощь этому мальчишке, и, после долгих уговоров, я всё-таки ушёл. А когда вернулся, его глаза больше не сияли. И я понял, что исчезаю. Не потому что «магия моего хозяина закончилась», как могли бы сказать умные колдуны из пресловутого Отдела тайн и тому подобного...

Мне больше незачем быть. Нет Северуса, в чьих бездонных глазах отражался бы мой свет, нет моего профессора, что сжимал длинными бледными пальцами поварёшку для зелья, нет больше того, которого нужно было хранить, беречь, прятать от безжалостных, ядовитых и острых клыков смерти.

Я на секунду возжелал стать человеком, чтобы закричать! Мне так больно!

Я хочу кричать, и пусть весь мир содрогнётся от моей скорби! Пусть птицы больше не поют свои песни! Солнце больше не всходит! Пусть Время застынет, как бездушное свидетельство моей потери... Северус, тебя больше нет!

Я тлею, и пепел, оставшийся после меня, развеет сухой ветер. Я угасаю, и мои снежинки вихрем унесутся в серое небо. Я обращён в ничто...