Последняя из рода (гет)

I know I'm found

With your arms around me, oh save me now.

Олив никогда не воспринимала свой день рождения всерьёз. Это просто был очень хороший повод напиться, чтобы утром было легче воспринимать себя с головной болью. Ведь намного выгодней было думать, что причина плохого самочувствия — алкоголь, а не полуночные бредовые мысли, что уже порядком полгода не давали Олив спокойно спать, жить, существовать.

Пятого октября Олив проснулась радостной и совершенно и полностью уверенной, что сегодня обязательно случится что-то невероятное. По крайней мере, с таким предчувствием она просыпалась каждое утро своего дня рождения вот уже лет десять подряд, хотя никогда ничего особенного не происходило. Она знала, что как только распахнёт глаза, Виорика сразу же подбежит к её кровати и упадёт на подругу с визгом и хохотом, попутно, едва выговаривая слова, поздравляя Олив с праздником. Также Олив знала, что Бен купит два подарка: один от всех и ещё один от себя, ведь у него была ужасная привычка выделяться чем-то. С его стороны это было нечестно, потому что остальные чувствовали себя не в своей тарелке, но отобрать у него право дарить ещё один подарок значило порвать с ним всяческие дружеские отношения, так что все уже смирились с таким раскладом и никто не возражал.

Но сегодня, этого пятого октября, должно было случиться что-то, что перевернуло бы мир Олив вверх тормашками.

Как Олив и предполагала, Виорика упала на неё с криками и визгом, поэтому Брындуше потом нужно было её оттаскивать, чтобы самой поздравить Олив. Жанны и Элизабет не было в спальне, и девочки сказали, что они, едва рассвело, пошли куда-то вместе с Кристофором. Олив нервно поёрзала на месте, что сразу же заметила Брындуша.

— Они ещё не возвращались? — спросила Олив.

— Нет, — ответила Брындуша, сложив руки на груди. Ей очень шёл высокий хвост, который как нельзя лучше подчёркивал её высокие скулы. Олив всегда удивлялась, как это ещё Брындушу не позвал замуж кто-то из школьной охраны — уж слишком хорошей боевой подругой она могла быть. И красивой подругой. — Почему ты так волнуешься?

Олив встала и провела рукой по волосам:

— Если никого из них нету в домике, то мне нужно сейчас же поговорить со всеми, пока есть время.

Виорика понимающе кивнула и вышла. Брындуша тяжело вздохнула и села на кровать Виорики. Она была озабочена и взволнована — Олив это знала, но Брындуша ни за что бы никому это никогда не показала, поэтому на её лице было только выражение холодного спокойствия — как всегда, в общем. Олив воспринимала Брындушу, как старшую сестру. По сути, она такой и была: неизменно вытаскивала их с парнями с передряг, защищала Виорику от мальчишек, когда та была помладше, а теперь на уроках Георге Раду она стояла в паре Георге и отлично справлялась, а ещё хорошо понимала математику и соперничала с Исайей за право быть лучшим физиком среди Охотников их класса.

— Это всё из-за Жанны, да? — спросила Брындуша, как всегда попадая в цель. Олив, немного помолчав, всё же поняла, что об этом всё равно придётся рассказывать, и кивнула. — Я же тебе говорила не проникаться никакими чувствами к этой девочке. Почему ты меня не послушала?

— Я не смогла, Брындуша, — пробормотала Олив. — Мы совершенно точно понравились друг другу. И Жанна мне доверяет. Мы стали хорошими друзьями.

— Хорошие друзья, милая, это я и ты, а не вы с ней. У тебя всегда были проблемы с трезвым восприятием людей. Вечно ты видишь только лучшее в них, — грустно сказала Брындуша. — Жанна скоро уедет, и вы не будете переписываться — она же с Великобритании. Так что зря ты завела эту дружбу.

Олив было тяжело это слушать, тем более, её раздражало то, что этот грустный разговор происходит именно в её шестнадцатый день рождения.

В комнату вломились Виорика с парнями. С порога они начали петь Happy Birthday to You и стали наперебой обнимать Олив. Ей хотелось обниматься, но в это же время ей очень срочно нужно было с ними поговорить, и казалось, что они не в том состоянии, чтобы обсуждать что-нибудь серьёзное. Когда последний Исайя, который был единственным не полуголым парнем в комнате, сердечно поздравил Олив, даже поцеловав её в щеку, она с горем пополам усадила всех на кровати и призвала к тишине.

— Срочные дела не могут подождать до завтра? — лениво спросил Бен, доставая с карманов джинсов пачку сигарет. — Праздник сегодня, как-никак, — они с Квентином подкурили по сигарете и лениво откинулись на стену, сидя на кровати Жанны. Виорика подбежала к Бену и начала клянчить у него одну сигарету для себя, но Бен лишь приподнялся, поцеловал Виорику в лоб, развернул её к себе задом и оттолкнул от себя, слегка пришлёпнув ей по бедру.

— Ребята, это серьёзно, — предупредила Олив, но, казалось, в серьёзность разговора верили только Брындуша и Исайя. — Вы убьёте меня.

Бен лениво поднял глаза на Олив и выдохнул дым.

— Вряд ли ты можешь сделать хоть что-нибудь такое, что заставило бы меня убить тебя. Наказать — вполне, — на его лице расплылась довольная ухмылка, плечи напряглись, а взгляд перекочевал в область её таза, так что Олив закинула ногу на ногу, — но не убить, нет.

— Я рассказала Жанне о том, кто мы такие и кого ищем, — выпалила Олив на одном дыхании, закрыв глаза. Она не хотела их открывать, потому что знала наверняка, что увидит.

Голоса друзей резко затихли. Стало остро пахнуть сигаретным дымом. Все молчали, и у Олив возникло впечатление, что её сейчас и правда убьют.

— Да скажите уже хоть что-нибудь! — крикнула она, открывая глаза.

— Ладно, ладно… — успокоительно поднял руку Исайя. — Ладно, Олив, не переживай. Ты рассказала Жанне, что мы Бунтари и что ищем нашу Джонс?

— Да, именно так, — подтвердила Олив. — Ещё я сказала, что Госпожа — не тот человек, за кого себя выдаёт, и что им стоит быть осторожными.

— Это, блядь, конечно, всё очень хорошо, но с какого перепугу ты решила распространяться об этом с Джин?! — спросил Бен, сев и опираясь локтями о колени.

— Потому что она тоже Бунтарка. У неё есть татуировка, и у Элизабет она тоже есть.

— И у Кристофора есть, — задумчиво сказал Исайя, неотрывно смотря в пол.

Олив это немного успокоило и, обращаясь преимущественно к Исайе, она продолжила:

— Я пообещала Жанне, что объясню ей, откуда у неё взялась татуировка. Вот я неделю назад, когда она ещё из домика убежала, и рассказала. Жанна, казалось, не была удивлена, лишь немного расстроена. Она должна поверить мне, ведь это в её интересах.

— Вряд ли это случится, — ответила Брындуша. — Вера Жанны Госпоже непоколебима, девчонке точно нужно что-то ещё в доказательство.

— Вера непоколебима у этой шпионки, Элизабет, — возразил Квентин, — а Жанна довольно быстро ведётся на подобную хрень. И почему-то мне кажется, что она до сих пор ничего не сказала своим друзьям. Возможно, она считает, что в этом есть доля правды, и взвешивает все за и против?

— Ну, или она всё рассказала, и теперь они все сдадут нас кому-то, — нервно заметил Бен. — Знаешь, что потом случится, Олив? Знаешь?!

— А тебе-то чего бояться? — лениво спросил Оскар. — Разве тебе грозит то, что и нам?

Бен резко повернулся к Оскару и, возможно, начал бы кричать, но Исайя оказался быстрее:

— Нам нужно будет поговорить с англичанами. Вряд ли они понимают всю суть происходящего, так что это наш долг как Бунтарей — предупредить их.

— Будем надеяться, что один из законов не будет нарушен — они не смогут предать своих, — подытожила Брындуша.

— Надеяться на это зря, — угрюмо сказал Бен, вставая с кровати и внимательно смотря Брындуше в лицо. — Моим родителям этот закон не помешал, — сделав ещё одну затяжку, Бен быстрым шагом пересёк спальню и вышел.

— Я не хотела ничего плохого, — тихо сказала Олив, и в горле у неё запершило, а глаза наполнились слезами. — Я просто хотела помочь Жанне справиться со всем этим. Я думала, что мы — подруги…

— Ты не виновата, Олив, ни капли не виновата, — Исайя пересел к Олив на кровать и обнял её за плечи. — Лично мне кажется, что Жанна очень умная, и то, что со знанием всего происходящего за целую неделю они не удосужились нас сдать, — уже хороший знак. Давайте не усугублять ситуацию подозрениями, — обратился Исайя ко всем. — Рано или поздно всё бы всплыло, а Олив просто немного ускорила этот процесс. Да и англичане имеют право знать, кто они такие на самом деле. Ну, во всяком случае, сегодня ты неприкосновенна, — сказал Исайя Олив и поцеловал в щеку. — На тебя никто не злится.

— Никто, кроме Бена, — пробормотала Олив, повесив нос.

— Не сердится он, — возразил Квентин. — Он скорее расстроился из-за родителей.

— Да, — поддакнул Оскар. — Возможно, он боится, что англичане предадут нас так же, как и Блэйды предали своих раньше. Может быть, ему стыдно. Брось, Олив. Он — Бен Блэйд, ты — Олив Шеер. Он просто физически не может злиться на тебя дольше пяти минут.

— Ой, да никто не может, потому что ты милашка! — воскликнула Виорика. — Предлагаю собираться на завтрак и… — она заговорщицки переглянулась со всеми в комнате и расплылась довольной улыбкой. — И что, лапушки?!

— И мы едем в город по подарок! — громко ответил Квентин, вскакивая с кровати. Олив, словно заведённая, тоже резко встала и радостно уставилась на Квентина. — Нет-нет, крошечка, ты не едешь, — притворно грустно пошатал головой Квентин. — Ты будешь сидеть дома и куковать, пока мы не вернёмся.

Олив, хоть и не совсем, но утратила ту радость, которая овладела ею с самого начала.

— Чего-о?! — протянула она, растягивая гласные. — Ты чё, дурак что ли? Я не буду здесь сидеть одна!

— Боже, ну не одна — какая разница! — сказал Оскар, вставая и идя к выходу вместе с Исайей и Квентином. — Хочешь — позови кого-то, чтобы скрасить своё одиночество.

— Очень смешно! — крикнула им вдогонку Олив. Послышался смех, и в следующую секунду за парнями закрылась дверь. — Да ну, вы серьёзно?!

Виорика виновато пожала плечами:

— О-о-олив, мы уедем в десять и вернёмся в четыре. Это не так уж и долго. Днём насладись тишиной, потому что потом…тихо уж точно не будет!

Как бы Олив ни просилась поехать со всеми, всё, что ей отвечали, было «Нет» и мягкий поцелуй в щеку или лоб — кто куда доставал. Очень скоро в домик вернулись англичане, и Жанна первым делом бросилась поздравлять Олив. Она была так добра, так приятна, улыбчива и мягка, что Олив показалось, что Жанна никому ничего не рассказала и совсем не собирается никого сдавать. Зато Бен всё время смотрел на англичан с подозрением. Элизабет была очень рада, что все уезжали в город, — она очень хотела поехать с остальными, точно как и Кристофор с Жанной.

В столовой, ярко залитой солнечным светом, все только и говорили, что о поездке в город и дне рождении Олив, а точнее о вечеринке в честь дня рождения Олив. Одной из самых первых поздравить подошла Элиза Фадор. На ней был ультракороткий топ, джинсы з высокой талией и легкая курточка, словно на дворе был июль, а не октябрь. Квентин сразу же при всех, никого не стесняясь, вылупился на сиськи Элизы, как баран на новые ворота. Олив в шутку заметила, что это не порядочно — выглядеть в миллион раз лучше именинницы, но Элиза лишь рассмеялась и обняла Олив, прижав её к своей непомерно большой и хорошо пахнущей груди. Она пообещала, что обязательно придёт вечером и принесёт миленький подарочек, так что Олив простила ей беспрецедентную красоту и размер бюста. Сразу же после Элизы подошёл Дмитрие Дьяконеску. Олив удивилась, почему он не подошёл раньше: он стоял буквально в десяти шагах позади Элизы, поздравляющей Олив и вызывающей у Квентина обильное слюноотделение, но лишь молча наблюдал и, казалось, выжидал момента, когда Фадор, не заметив его, уйдёт. Дмитрие сказал, что обязательно постарается прийти на праздник, хотя и казался он совершенно не заинтересованным, а потом предложил Жанне вместе после завтрака пойти к Виореле Раду, а потом сесть в автобус до города. Жанна, едва не задохнувшись, лишь быстро осмотрела столовую, наверное, ожидая увидеть Константина, а потом согласилась. Дмитрие горячо пожал ей руку и ушёл совершенно и полностью радостным.

— О Боже мой, Жанна, да ты же магнит для мальчиков постарше! — восхищённо сказала Олив, взяв Жанну под руку, когда она пробирались к своему столику. — И как это у тебя получается?

Жанна смущённо пожала плечами и сказала, что ничего такого за собой не замечает. Пока мальчики ходили за едой, к Олив подошло ещё человек десять, имён некоторых она даже не знала.

— Я думала, Элиза встречается с Дмитрие, правда, — сказала Жанна.

— Нет, Элиза полностью свободна — это я знаю точно, — встрял в разговор Квентин, ставя на стол поднос с едой. — Но вот если бы я был Дмитрие, то давно бы уже с Элизой потрахался.

— Тебе бы лишь кому-то под юбку залезть. Фу таким быть, Квентин, — смешливо поморщила носик Олив. — Хотя знаешь, я понимаю тебя, Квентин: я и сама бы с ней переспала.

— Отдал бы все свои деньги и продал бы душу, чтобы посмотреть на это зрелище, Нолли, — сказал Бен и отсалютовал Олив чашкой чая: — За тебя, малышка Шеер! За твои шестнадцать и за твою хорошенькую задницу!

Остальные подняли вверх свои чашки и чокнулись. Бен обнял Олив за плечи с одной стороны, Квентин — с другой. И до конца завтрака Олив так и просидела — в объятиях Брэйта и Блэйда.

— Я вчера поменяла жетоны на деньги. Так что я отдам вам всё, чтобы вы купили то необходимое, на что хватит моих денег, — Олив едва поспевала за Квентином и Беном, которые не шли — летели в домик, чтобы взять деньги и не опоздать на первый автобус. Но как бы Олив ни спешила, как бы ни кричала им вдогонку о деньгах — всё было напрасно, даже Исайя не хотел об этом слушать. Элизабет всё волновалась о том, как она потом найдёт Жанну, Кристофор успокаивал её и говорил, что Жанна никогда нигде не теряется и никто никогда её не обижает — она слишком безобидна.

— Ты уверен, что хочешь поехать именно первым автобусом? — оборачиваясь, спросил Исайя у Бена. — Мы никогда им не ездили — он для богатеньких детишек.

— Если ты не заметил, Исса, то я в этом интернате самый, блядь, богатенький ребёнок всех времён, — громко ответил Бен, раскинув руки. — Я чёртов Бенджи Блэйд, а вы — мои друзья, так что этот автобус и для вас.

— Но не для меня, — пробормотала себе под нос Олив.

Это было так нечестно: весь их домик ехал первым автобусом, а она, именинница, — нет! Никто с их домика никогда такого не делал, поэтому Олив всегда было интересно узнать, пахнет ли в салоне этого автобуса Chanel № 5 и говорит ли Андрей Мардин с Кристианом Петреску о футболе и машинах. Обсуждают ли Больдо и Вэзилика задницы своих дражайших соседок, пока те обмениваются сплетнями о жизнях звёзд и знакомых? Как сходят с ума младшие братья и сёстры богатых взрослых детей? Они уже понимают, что им всё прощается и покупается, или они ещё не догнали всей сути их предстоящей жизни? И что делает в это время Тобиас Блэйд — ещё один богатенький мальчик? Чем он занимается, если точно не обсуждает девушек и не подключается к разговорам Андрея? Он читает, сидя один на последнем сидении возле окна, или слушает классику, закрыв глаза и ни о чём не думая? Может, он что-то записывает в тетрадь, закусив пухлые губы, или просто наблюдает за всеми, снисходительно и по-доброму улыбаясь? Он был не таким, как все. Он был другим. И это не могло не бросаться в глаза.

— Да и ты в следующий раз поедешь первым автобусом. Боже, да мы тебя даже в автобус к учителям запихнём, если захочешь. Только не сегодня, Нолли, нет.

Олив грустно вздохнула и решила н спешить за друзьями: всё равно ничего от них не добьётся, только настроение себе испортит. Она остановилась посреди деревьев и домиков, но никто из друзей не оглянулся. Олив была этому рада.

День был великолепным. Ещё вчера погода была пасмурной и не обещала на следующий день ничего хорошего, но уже сегодня солнце блистало так, словно хотело отдать весь свой свет и всё тепло, которым не успело поделиться летом. Было очень сухо, ветра не было вообще, и одинокие золотые листики падали вниз с деревьев, мягко ложась на сырую землю. Воздух пах осенью и немного дымом, и Олив решила, что для полного погружения в атмосферу ей обязательно нужно сходить в конюшни и покататься на лошади, пока друзья будут расхаживать по городу и выбирать подарок.

Она стояла так пару минут, закрыв глаза и подставив лицо тёплому льющемуся солнечному свету, слушая лишь тихий шорох сухих листьев на деревьях.

— Боже, ты же не рыдаешь, потому что мы не берём тебя с собой? — на плечо Олив легла ладонь. Это был Оскар. Глаза после столь яркого света видели не так хорошо, так что Олив лишь замотала головой и проморгалась, потерев ладонями глаза. — Ну вот, ревёшь. Кому сказать, что Олив Вера Шеер рыдает из-за такой фигни, — никто не поверит.

— Не плачу я! — Олив со смехом толкнула Оскара в грудь. — Сегодня должна прийти Адина.

— И Валентин, — как бы между прочим добавил Оскар. — Не думай, Олив, что если у нас с Адиной был когда-то секс, то это может как-то повлиять на наши отношения сейчас. Я же говорил, что сейчас она счастлива с Валентином.

— Это ты остальным мозги запудриваешь, а мне нет. Я же знаю, что именно между вами было, так что говори, — Олив вышла перед Оскаром и остановила его. Оскар недовольно закатил глаза. — Ты до сих пор что-то к ней чувствуешь?

— Ничего я не чувствую к ней. Я же Оскар Леви, а Оскар Леви ни по кому не страдает.

— Сколько в общей сложности девушек у тебя было, Оскар?

— Ну, смотря что ты имеешь ввиду, — улыбнулся Оскар и продолжил идти.

— Я о тех, которых ты попробовал — полностью и нет. Сколько их? На сколько больше, чем у Бена?

— Больше, Олив, больше.

Олив лишь кивнула. Как же она была рада в этот момент, что выросла с этим человеком вместе, а поэтому не попала к нему на крючок.

Сзади послышались голоса — все из их домика. Бен умолял Виорику держать рот на замке и не вступать в ссору ни с кем с автобуса. Виорика громко оправдывалась, что это не она всегда начинает перепалки, что её провоцируют. Так они все дошли до гаражного отсека — огромного помещения недалеко от главных ворот, где держались все автобусы и как школьные машины, так и личный транспорт учеников. Возле въезда в гаражный отсек стоял большой и красивый автобус.

— Вы сюда? — крикнул Роберт Арад, выходя из-за автобуса. — Если да, то мы только вас и ждём! Скорее, терпеть не могу ждать!

— Здесь мы тебя бросим, Нолли, — Бен поцеловал Олив в лоб. — Приедем и привезём тебе подарок. Жди, Одуванчик.

Жанна на прощание крепко сжала Олив руку и поспешила за друзьями в автобус.

Дверь автоматически захлопнулась, завёлся мотор. Олив обняла себя и глубоко вдохнула. За тонированными окнами никого не было видно. Автобус медленно развернулся и выехал из территории школы.

Ворота уже закрывались, как вдруг Олив услышала, как сзади кто-то крикнул. Она обернулась и увидела, как в её сторону бежит Тобиас Блэйд и смотрит на автобус. Он остановился возле Олив перевести дыхание как раз в тот момент, когда ворота закрылись. К гаражному отсеку стали сходиться все те, кто хотел прокатиться в город.

— Опоздал что ли? — спросила Олив Тобиаса, положив руку ему на плечо. Если бы знала, что её прошибёт током и обдаст жаром от этого простого жеста, то точно не стала бы этого делать.

Тобиас перевёл на её взгляд. Олив захотелось присесть или свернуться в позу эмбриона — внутри запорхало миллион бабочек, а внизу живота всё сладко сжалось. Господи, что же Тобиас с ней делает?

Парень улыбнулся и закивал головой.

— Кажется, что да, — ответил он, потупив взгляд, словно стесняясь кого-то. — Я попросил друзей придержать автобус немного, но… — Тобиас обречённо посмотрел на ворота. — Но как получилось, так и получилось. А ты почему не поехала?

Олив убрала руку с его плеча и тоже посмотрела в пол.

— А мне мои друзья не разрешили: я тоже хотела поехать, но они будут покупать мне подарок на день рождения, так что… Они меня считают там просто лишней.

Тобиас ничего не ответил. Олив подняла на него глаза, ожидая от него хоть слова. И он всё-таки заговорил:

— Да, я видел: так много людей сегодня подходило к тебе в столовой, и все отходили от тебя такими радостными, словно это у них день рождения, — Тобиас улыбнулся, и Олив засмеялась тоже. — Прости, что я тоже не подошёл поздравить тебя: мне было немного неловко, — Тобиас посмотрел на Олив, поджав губы, и она почувствовала огромное желание выскочить на него, обхватить ногами и так и повиснуть на нём, как коала. — Да и подарка у меня нету, а я просто не люблю быть неподготовленным.

— Мне не нужны подарки, Тобиас, поверь, — сдавленным голосом ответила Олив. — Почему тебе было неловко? Ты просто смущался подойти или стесняешься меня и не хочешь, чтобы кто-то из твоих друзей узнал, что мы общаемся?

Глаза Тобиаса испуганно расширились, и он зашатал головой.

— Нет-нет, ты что, Олив, конечно же нет! Просто я… — Тобиас замялся, опустив голову и сунув руки в карманы брюк.

Олив довольно улыбнулась и вдруг, неожиданно сама для себя, взяла его под руку. Тобиас сначала удивлённо и с улыбкой недоумения посмотрел на её руку, а потом на саму Олив. Она через куртку почувствовала, какая горячая у него кожа. Пальцы судорожно сжали его рукав.

— Раз уж ты так сильно смущался, то предлагаю пойти сейчас со мной в домик и выпить чего-нибудь в честь моего дня рождения. Мы будем одни, так что стесняться не будет кого. Согласен? — спросила Олив, и Тобиас закивал головой.

Они шли медленно и молча. Она держала его под руку, а он, наверное, не против был бы пойти быстрее, но пытался идти с ней в ногу, не опережая.

И как так, чёрт возьми, получилось, что она, Олив Вера Шеер, оказалась наедине с Тобиасом Джойсом Блэйдом? Неужели Бог, или всемирная справедливость, или фортуна, или что там ещё существует? Неужели это сложилось само собой: она идёт с ним под руку в её домик пить в честь её дня рождения? Неужели он так просто, но в то же время немного несмело согласился?

Светило солнце с неба, светило солнце у неё в груди, и светило солнце рядом — смотря под ноги, шурша опалой листвой, мечтательно улыбаясь, так что в уголках глаз появились маленькие морщинки, оно шагало рядом, не подозревая даже о своей ценности.

Олив вдруг судорожно начала вспоминать, что у неё в домике было. Был чай, был кофе, был даже апельсиновый сок. Ах да, точно, ещё ведь был коньяк! Его было немножко, но совершенно недавно Олив заметила в шкафу в гостиной ещё одну спрятанную бутылку. Девушка надеялась, что там что-то спиртное.

Олив отворила перед Тобиасом дверь. Он зашёл вовнутрь, и Олив показалось, что он немного сжатый.

— Раздевайся, — сказала Олив, снимая куртку.

Тобиас повернулся к ней лицом и переспросил:

— Раз… Раздеваться?

Пару секунд они смотрели друг на друга, а потом Олив разразилась громким хохотом, а Тобиас закрыл лицо ладонями, смеясь.

— Как хочешь, милый, как хочешь, — ответила ему Олив и подошла к шкафу. Открыла дверцу и стала искать спрятанную бутылку. Это оказалось виски. Рядом стояла ещё одна бутылка — коньяк. Олив достала обе.

— Ты больше любишь виски или коньяк? — спросила она, подняв бутылки выше. — Лично я не разбираюсь в этом. Чем лучше отметить мой день рождения?

Тобиас медленно подошёл и взял обе бутылки, внимательно их рассматривая. В голове у Олив мелькнула мысль, что он мог подойти и ближе.

— Я бы вообще советовал тебе вино. Но раз уж выбирать, то я думаю, что в честь такого праздника лучше будет коньяк. Допьём его, если у нас получится, — Тобиас улыбнулся и отдал бутылки Олив. Она молча кивнула ему на диванчик, и он сел. — У вас в домике очень уютно.

— А я вот у тебя никогда не гостила, — руки страшно трусились, словно у законченного алкаша, когда Олив доставала два стакана. — Ты прости, льда для коньяка у нас нету… Или что там со льдом пьют?

— Не утруждайся, Олив, эту маленькую погрешность я прощу этому домику, — Тобиас засмеялся, и Олив, отвлёкшись на его содрогающиеся от смеха плечи, пролила немного коньяка на пол. Она сразу же наступила на пятно ногой и потёрла, надеясь, что Тобиас не увидит. Возможно, он не увидел, а, возможно, был настолько снисходительным и вежливым, что решил закрыть глаза на оплошность Олив.

— Тебя не смутят обычные стаканы для столь благородного напитка?

— Что ты, Олив, нисколечко. Я, не буду отрицать, люблю эстетику и правильность во всём, но я ни в коем случае не брезгую пить коньяк со стаканов, да хоть с чашки с цветочками — мне всё равно. Спасибо, Олив, — он аккуратно взял у Олив стакан. На секунду его спокойные горячие, как огонь, пальцы прикоснулись к холодным нервно трясущимся пальцам Олив. Не контролируя себя, она сразу же посмотрела на Тобиаса. Странно — он посмотрел на неё тоже.

Олив заметила, какие у Тобиаса большие серые глаза. Какие они тёплые и добрые. Совершенно не такие, как у его брата: карие, вязкие, полыхающие огнём, слегка раскосые.

Тобиас, будто одной секунды ему было достаточно, опустил голову, и на его щеках будто появился лёгкий румянец. Если Тобиасу хватило столь короткой встречи взглядов, то Олив этого было мало. Она взяла бутылку и свой стакан и села на кресло, на котором привык сидеть Кристофор.

— Если честно, я не умею красиво говорить тосты — я пью мало и редко, да и язык у меня плохо подвешен. Но в любом случае, — Тобиас поднял свой стакан, — сегодня очень светлый день, и светлый он благодаря тебе, Олив. Я знаю очень много людей, считающих за честь называть тебя своим другом. Среди них даже Андрей Мардин — человек, которого трудно уличить в различного рода сердечных привязанностях, но, как ни странно, он очень любит и ценит тебя. Как и большая часть школы. Как и я в частности, — Тобиас пытливо взглянул на Олив, словно хотел узнать, какое впечатление он произвёл на неё последней сказанной фразой. Олив очень понадеялась, что щёки у неё не сильно запунцовели и не видно, как трясутся руки. — Я безмерно рад, что имею возможность общаться с тобой на правах товарища, и за то время, что я тебя знаю — а это целых пятнадцать лет — я немного разобрался в тебе, и теперь могу сказать, что ты — великолепный друг и красивая, заслуживающая всяческого уважения и похвал девушка. Сегодня тебе шестнадцать, и теперь ты официально старше меня…

— Ненадолго, правда, — пробормотала Олив, и Тобиас кивнул головой, улыбаясь.

— Да, ненадолго, но всё же сегодня мне пятнадцать, а тебе шестнадцать. Я всё ещё маленький мальчик, а ты — почти взрослая девушка. Так всегда было и всегда будет: маленький Тобиас и взрослая Олив. Так что, Олив, моё тебе пожелание — любить всё и всех вокруг, как ты делаешь, и быть любимой в ответ. Хотя, конечно, тот, кто тебя не любит, наверняка больной человек.

Они чокнулись. Тобиас, попробовав коньяк, узнал в нём коньяк из своего дома.

— Мне не разрешают пить много, лишь пробовать. Да я и не особо рвусь — ещё успею, но в целом то, что я пью — дорогое и качественное. Я не хвастаюсь? — вдруг спросил он, понизив голос.

— Нет-нет, — ответила Олив, морщась от коньяка. Тобиас был прав на счёт вина: оно подошло бы Олив больше. — Мне интересно. Расскажи мне о своей семье больше. О своём доме: где вы живёте, как вы живёте.

— Разве Бен никогда не рассказывал тебе об этом? — удивился Тобиас, усаживаясь на диване немного свободней. Его белая рубашка натянулась в области груди, когда он поводил плечами. — Странно. Ну, наша семья состоит из пятерых: отец, мать, сестра, брат и я.

— Какая сестра? — переспросила Олив. — Бен никогда не вспоминал о сестрах. Это какая-то двоюродная сестра, да?

— Нет, сводная по отцу, — осторожно возразил Тобиас. — Не может быть, чтобы Бен не рассказывал о Бригитте: он ведь так сильно её любит.

— Да, конечно, он переписывается с ней, но мы все думали, что она служанка. По крайней мере, Бен поддерживал нас в этой теории.

— Вы правы — Бригитта и правда служанка. С недавних пор она — личная горничная нашей мамы. Но она также наша с Беном сестра. Надеюсь, Бен не озлобится на меня за то, что я так просто тебе это рассказал. Ведь наверняка были причины, почему он воздерживался от вашего посвящения в эту тайну.

— А это разве тайна? — шутливо заговорщицки произнесла Олив, понизив голос и нагнувшись ближе к Тобиасу.

— Да, это тайна. Не понимаю, почему я так просто сказал это тебе… — Тобиас замялся и поставил стакан на стол. — Пожалуй, всё это алкоголь.

Олив подумалось, что Тобиас убегает о ответа, так что она пересела с кресла к нему на диванчик. Она села, согнув ноги, и, когда её колено коснулось ноги Тобиаса, он посмотрел на Олив, долго и нежно, но за этим ничего не последовало.

— Тобиас, я никому не расскажу, даже своим ближайшим друзьям, обещаю, — сказала Олив, крепко сжимая в руках стакан с коньяком. Ей совершенно не хотелось пить, но она поднесла стакан к губам.

— Бригитта — дочь моего отца и его бывшей любовницы. Сейчас её уже нету в живых, так что Бригитта находится на попечении у моих родителей. Моя мама обучает Бригитту сама — она считает, что это просто дурная трата денег, если она может научить Бригитту всему полезному, но отдаст её в школу или какой-нибудь пансион для девиц. Но понятно, что проблема совершенно не в деньгах: маме просто обидно за себя и за нас с Беном. Обидно, что она осталась обманутой женой, а мы — обманутыми детьми. Да и в свидетельстве о рождении Бригитты указана наша фамилия — Блэйд. Папа признал её, отчего маме очень горько. Но для Бригитты всё это — просто шум. Да чтобы хоть один раз в жизни она выдвинула свои требования или попросту озвучила желания — никогда и ни за что! Она довольствуется малым, на папу называет «мсье» и обожает нашу маму. Она не раз говорила нам с Беном, что отдала бы всё на свете, чтобы быть нашей полноправной сестрой — так сильно она хотела бы «мадам Беатриче» себе в матери. Да и маме нравится Бригитта как служанка и падчерица. Но она ненавидит слово «падчерица», потому что Люцина, мама Бригитты, не была женой папы, а значит, никакая Бригитта ей не падчерица. Но Бен обожает злить маму этим словом. Жаль, но он не знает, что обижает этим самым и Бригитту: она очень расстраивается, если грустит «мадам». Так что живём мы очень дружно, — кивнул Тобиас и улыбнулся. — Одной большой счастливой семьёй.

— Я слышала, что у вас много домов, — сказала Олив, отпивая немного из своего стакана. Голова уже немного крутилась, а щёки стали полыхать.

— Домов? — переспросил Тобиас, в точности повторив за Олив — он взял свой стакан и тоже отпил. — Ну, да, у нас есть много загородных домов здесь, в Румынии, и много недвижимости в других странах. Мы ездим туда часто, эти дома редко стоят совершенно пустыми. Как-то раз мы уехали в Италию, и мне было лет десять. Я потерялся в саду, примыкающему к дому. Тот сад настолько большой и деревья там растут так хаотично, что вряд ли я и сейчас нашёл бы дорогу домой. Я пошёл гулять, когда было ещё светло, а назад, к наступлению темноты, не вернулся. Меня искали всеми силами, представляешь? Искали все: моя семья, вся прислуга, Шейнманы, даже Джесси Шейнман искал. А я тем временем — можешь себе представить! — устав искать дорогу домой, решил построить домик из веточек на земле. Ведь всё равно заняться было нечем. Но меня нашли, мама меня знатно отругала при всех, так что Бен и Джесси смеялись себе в ладони, но я всё равно не обиделся на маму, я только улыбался. Наверное, я просто был очень усталый, — широко улыбаясь, закончил Тобиас, допивая свой коньяк. Олив предложила ещё, и Тобиас согласился.

Он рассказал, как сломал ногу на горнолыжном курорте в первый же день пребывания там, и поэтому все три недели, что Бен барахтался в снегу и играл с Бригиттой в снежки, Тобиас провёл на мягком диване перед камином и перечитал всё, что только могла предложить для одиннадцатилетнего мальчика библиотека дома Блэйдов в Швейцарии. По признанию самого Тобиаса, он был безмерно рад, что сломал ногу, потому что с рождения ненавидит снег и холод. В двенадцать лет он чуть было не упал из крыши небоскрёба в Нью-Йорке, но мама вовремя успела схватить горе-сына за руку. В пять лет Тобиас едва ли не утонул в море из-за игр с Беном. В свои шесть (почти семь) Бен уже умел плавать, а Тобиас не умел (да и сейчас не умеет). Поэтому то, что казалось для Бена весельем, чуть было не убило Тобиаса. С тех пор Тобиас терпеть не может воду. Он сказал, что максимум, что он может выдержать, — это ванна, наполненная горячей водой.

И хотя Олив, которая была очень хорошей пловчихой, обожала различные активности в водоёмах, она совершенно не расстроилась по поводу того, что здесь их с Тобиасом вкусы расходятся. Наоборот — ей это показалось его изюминкой, тем, за что его ещё больше можно полюбить. Ещё её очень сильно удивили его рассказы о их с Беном матери и отце: казалось, что Тобиас и Бен живут в разных семьях. Если у Бена ничего никогда хорошего в родителях не было, то у Тобиаса была что не история — то хвалебная ода родительской любви к детям — родным и приёмным. Бен никогда не рассказывал о своём отце ничего хорошего — разве что то, что он научил сына правильно курить и пить. Тобиас же в первую очередь рассказал, как Альберт Блэйд в тайне от жены заплетал косички своей дочери, когда той было около восьми лет. О своей матери Бен вообще предпочитал не вспоминать: его раздражали замечания о том, что он очень похож на мать, а мать он считал гордой самовлюблённой женщиной, которой наплевать на интересы и желания своих детей. Но Тобиас, с самой большой нежностью в голосе, какую только Олив приходилось от него слышать, вспомнил, что именно его мама приучила всех своих детей (и Бригитту в том числе) к катанию верхом, иностранным языкам, танцам и этикету. Она поощряла страсть старшего сына к охоте, а младшего — к чтению. Олив очень тронуло то, что Тобиас ни разу во время разговора не назвал мадам Блэйд по имени — всё мама да мама.

Пока Тобиас рассказывал очередную историю из своей короткой, но уже такой насыщенной жизни, они с Олив закончили коньяк и выпили четверть бутылки виски. Язык Тобиаса начал заплетаться, да и смеяться он начал чаще и заливистей, и последние его истории Олив слушала, положив голову на спинку дивана и мечтательно улыбаясь. Голова шла кругом, виски пекло язык и щекотало горло, но они с Тобиасом смеялись громко, жестикулировали размашисто и заглядывали друг другу в глаза всё чаще и молчали, смотря друг на друга, всё дольше, поэтому Олив казалось, что вот ещё чуть-чуть — и можно будет остановиться. Но потом Тобиас попросил Олив рассказать что-нибудь из своей жизни, а здесь без виски обойтись нельзя было.

После того, как Олив рассказала о том, как Квентин и Оскар взорвали петарду возле домика Елены, они с Тобиасом долго смеялись, а потом тяжело дышали и молчали. Тобиас откинулся на спинку дивана и запрокинул голову, смотря на потолок. Олив смотрела на Тобиаса. Его тёмные волосы были зачёсаны назад, глаза блестели от выпитого, а на пухлой нижней губе была маленькая капля виски. Как только Олив начала думать об этом, то уже не смогла остановится.

— Мне нужно принести для вас ещё книг, да? — вдруг после долгой паузы спросил Тобиас. — Ведь Исайя уже давно всё то, что я принёс в прошлый раз, перечитал, правда?

— Правда, — просто согласилась Олив, кивнув головой.

Эта долбанная капля виски не давала ей покоя.

— Тогда я напишу домой, чтобы Бригитта прислала мне ещё что-нибудь. Ты хочешь что-нибудь особенное? — Тобиас повернулся к Олив лицом, всё так же запрокинув голову.

— Да, — тихо произнесла Олив. — Принеси мне свою любимую книгу. Что-нибудь такое, что перевернуло твой мир.

— Что перевернуло мой мир? — взгляд Тобиаса застыл на глазах Олив.

Между их лицами было расстояние не больше двадцати сантиметров. Капля янтарного виски на розовых гладких губах сверкнула, когда на неё упал солнечный луч из окна.

Тобиас, словно что-то заподозрив, поднял голову и немного, словно случайно, подался вперёд.

Но для Олив этого знака было достаточно. Она, жадно и с благоговением смотря на эту каплю, взяла лицо Тобиаса в руки и приблизила его к своему. У Тобиаса сбилось дыхание, но он послушно закрыл глаза и поймал своими губами её губы.

Первую секунду она лишь чувствовала нежный, легкий, словно испытующий её волю поцелуй. Капля виски коснулась её губ, и губы начало немного жечь. Олив подумалось, что больше ничего не последует, но вдруг горячая ладонь крепко обняла её за талию, а Тобиас немного наклонился, так что чуть не лежал на Олив. Она отстранилась, и Тобиас открыл глаза. Казалось, он немного переживал, не очень ли он напористый. Но для Олив ничего лучше не могло и быть.

Она, отталкивая от себя Тобиаса ладошкой, заставила его сесть прямо, а сама перекинула ногу и села на него, крепко прижавшись грудью к его груди. Он схватил её в охапку, как маленькую, и поцеловал, крепко и по-взрослому, засовывая язык ей в рот.

Олив не знала, как себя правильно вести, как правильно целоваться, но она просто повторяла то, что делал Тобиас. В одном она была уверена точно — Тобиас любил её настолько же сильно, насколько она любила его, и ей было неважно, как далеко они сегодня зайдут. Важно было лишь то, что её первый поцелуй произошёл в её домике в её шестнадцатый день рождения с парнем, которого она искренне и тревожно любила.

Тобиас был намного выше Олив, поэтому он нагибался, чтобы целоваться было удобней. От этого его тело красиво и плавно изгибалось. Олив подсознательно повторяла всё, что делал Тобиас. Очень скоро его губы медленно перешли на шею Олив, и её обдало жаром от его горячего дыхания. Она не знала, чем занять свои руки, потому что гладить ему шею показалось неуместным, так что она начала расстегать ему рубашку. Тобиас почувствовал это и начал ей помогать, расцеловывая Олив губы, щёки, подбородок, и его спокойные горячие пальцы часто стыкались с торопливыми и нервными пальцами Олив. Когда рубашка была расстёгнута, Тобиас взял Олив за руки, и их пальцы переплелись, и Олив влюбилась в Тобиаса ещё больше.

Он всё целовал её и целовал, проводил языком по её шее, легко кусал за уши и шептал что-то, чего Олив никак не могла понять, гладил по спине, иногда его горячие большие ладони опускались ниже, и сжимали ей задницу, отчего он заметно напрягался, а Олив тихо постанывала ему на ухо — это было и приятно, и одновременно больно.

Олив вытянула свою водолазку из джинсов, взяла Тобиасовы ладони в свои и засунула их себе под кофту. По коже пошёл озноб. Тобиас секунду внимательно смотрел на Олив, будто удостоверяясь, хочет ли она на этого на самом деле, а потом уверенно положил ей свои руки на спину и так сильно придвинул к себе, что бёдра Олив с силой вжались в его бёдра. Он сполз по диванчику ниже, он почти лежал, и Олив была сверху. Он нежно её гладил, проводил руками от её груди до самых коленей, пожимая и похлопывая. Олив набралась смелости и прикоснулась к его груди. Он напрягся, и стало видно каждую мышцу его сильного и красивого тела. Он прекратил делать что-либо, он просто замер — его глаза внимательно следили то за её руками, то за её лицом. Пальцы Олив легко погладили его ключицы, грудь, прошлись по соскам, обвели каждый кубик пресса. Когда Олив прикоснулась к дорожке волос, идущей от пупка и исчезающей за ремнём брюк, Тобиас резко схватил Олив за бёдра, больно сдавив их, и вернулся в исходное положение, сев ровно и прижав Олив к своим бёдрам. Он вдруг крепко сжал ей грудь, так что Олив ойкнула и нервно подвигала тазом. Тобиас на пару секунд остановился, пьяным и возбуждённым взглядом смотря на Олив.

И Олив поняла, почему. Его штаны ниже пояса немного оттопырились, и Олив, сделав ещё одно движения тазом, прерывисто вздохнула, судорожно и крепко прижав свои ноги к его туловищу и уткнувшись носом в его плечо. Всё то напряжение, которое всё накапливалось и накапливалось у неё в низу живота, отдало сладкой пульсацией от одного сознания того, что она, Олив, завела Тобиаса.

— Ты…ты подождёшь меня минуточку, пока я сбегаю в ванную? — тихо спросила Олив, касаясь губами плеча Тобиаса.

— Да, подожду, — ответил он, поцеловав её в волосы.

Пока Олив вставала, она почему-то стеснялась смотреть Тобиасу в лицо, но в конце концов она бросила на него один лишь взгляд и только губами произнесла: «Одну минуточку». Тобиас, улыбаясь, кивнул, и Олив поторопилась в ванную.

Едва захлопнув за собою дверь, она изнеможённо опёрлась о раковину. Олив включила кран и помыла руки холодной водой, а потом пару раз брызнула на лицо. Она не знала, как так получилось, но, возможно, всё шло к сексу. К сексу. С Тобиасом. Олив тихо рассмеялась от осознания этого невероятного факта. Она приблизилась к зеркалу и внимательно осмотрела своё лицо. Расчесала волосы. Брызнула дезодорантом подмышки и немного подушилась. Вроде нормально. Вспомнила, что только сегодня утром побрила ноги. Но вот в остальном она не была так уверена. Немного постеснявшись самой себя в отражении в зеркале, Олив приспустила джинсы и бельё. Ну, раз не понравится Тобиасу такой — так уж и быть, времени на это сейчас не было. Олив оделась назад, раз шесть ещё раз внимательно себя осмотрела и минуты полторы нервно переминалась с ноги на ногу — ей было так страшно, что голой она Тобиасу не понравится. Но, взяв себя в руки, она дрожащими руками отворила дверь ванной и вышла.

В гостиной, застёгивая последнюю пуговицу пальто, стоял Тобиас и смотрел в окно, пока не услышал, что Олив вышла с ванной.

— Ты… ты куда вообще? — спросила Олив. — Ты же обещал подождать. О Боже мой, я была в ванной слишком долго? — попыталась пошутить она, но Тобиас даже не улыбнулся. Он лишь смотрел на Олив со смесью грусти и вины, и уголки его покрасневших губ были опущены вниз. Олив нервно облизала свои губы.

— Знаешь, Олив, я считаю, что мне лучше уйти, — ответил Тобиас так, словно эти слова приносили ему физическую боль.

Нет, Олив никак не могла поверить, что Тобиас вот так вот сам расхотел её! Расхотел остаться и подождать её немножко.

— Зачем уходить? — Олив, не придумав ничего лучше, схватилась за рукав его пальто. Тобиас снисходительно улыбнулся и отстранил её за плечи. — Да что случилось-то?!

— Просто мне пора, Олив. Мне так горько, что я вот так вот испортил тебе праздник…

— Испортишь, если уйдёшь, — резко отрезала Олив.

Тобиас поморщился и пошатал головой, словно отгонял от себя какие-то мысли.

— Я не могу остаться, Олив, разве ты не понимаешь?

— Нет, не понимаю, — Олив сложила руки на груди и повела плечами, так что его руки безвольно соскользнули. — О Боже мой, нет, я не понимаю!

— Я так рад, что смог тебя поздравить, Олив, ты бы знала, как я счастлив, — сказал Тобиас с закрытыми глазами.

Олив почувствовала, как к горлу подкатил колкий комок.

— Так что же ты уходишь?

— Ухожу, потому что так правильно. Лучше будет, если я уйду, поверь мне.

— Не будет, — возразила Олив, но Тобиас лишь молча пошатал головой. — Ну а вечером ты придёшь?

— Не приду, Олив.

— Почему нет?

— Потому что у меня нету подарка. Я же говорил, что терпеть не могу быть неподготовленным, — сказал Тобиас, но Олив совершенно не верила этим оправданиям.

— Бред. Я знаю, какой подарок ты мне подаришь.

— Какой? — поинтересовался Тобиас, но казалось, что ему совершенно не интересно.

— Поцелуй меня так, как ты меня любишь.

В глазах Тобиаса что-то мелькнуло, но он без колебаний немного наклонился, двумя руками взял одну её ладонь и легко, еле ощутимо поцеловал её, смотря Олив в глаза. Потом он поднёс её ладонь к своему лбу и прижал её тыльной стороной.

— Я не вернусь вечером, Олив. Не жди меня — я слишком жалок для тебя, — Тобиас легко высвободил свои руки и попятился. — Я пойду, Олив. Было очень приятно провести с тобой время.

Тобиас повернулся, и быстрее, чем Олив успела сделать два шага вдогонку, за ним с глухим и словно грустным стуком закрылась дверь.

Этого просто не могло быть. Он ушёл так легко, будто он имел на это право. Отказался остаться, отказался прийти вечером. И показал, как «сильно» её любит. Сказал, что хорошо провёл время. Разве это было всё, чего он хотел?

Нет, Тобиас Блэйд не мог быть таким жестоким, таким грубым и безразличным. Что заставило его так быстро сказать «нет» всему, что сегодня могло произойти между ними? Почему он был так взволнован и категоричен?

Олив, опираясь о мебель и стены, медленно дошла до спальни девочек, а там и до своей кровати. Голова немилосердно крутилась, её тошнило, в низу живота всё ещё сладко сжималось. Олив, не выдержав, упала на колени и истошно закричала и замолотила кулаками о пол. Казалось, её крик будет слышен во всей школе.

— Нечестно! — кричала она, сбивая руки и заливая лицо слезами. — Нет, нет, нет!.. Нечестно! Нечестно… — протянула она и бессильно упала на пол. — О Боже мой, как же это нечестно!

Олив плакала, пока это не утомило её окончательно. Потом она просто лежала, смотря в одну точку. Тишина была настолько громкой, что Олив боялась, как бы её барабанные перепонки не лопнули, не выдержав нагрузки. Скоро Олив прозябла и медленно встала и легла на свою кровать.

Ничего от былых ощущений не осталось, лишь сладкое потягивание в животе всё ещё напоминало о событиях часовой давности. И о человеке, кто всё это спровоцировал. Олив поджимала ноги, засовывала между ними руку, пыталась глубоко дышать, но каждый раз, когда она хоть на секунду закрывала глаза, она видела широкие сильные плечи и серые тёплые глаза, и Олив опять становилось плохо, огонь внутри становился сильнее, и всё её существо кричало и молило о том, чтобы Тобиас вернулся, опять трогал, опять целовал, гладил, шлёпал, засовывал. Как только в памяти Олив возник Тобиас, откинувшийся на диване, возбуждённый и готовый раздевать и действовать, что-то внутри Олив горько-сладко натянулось. Олив громко зарычала в подушку, обеими руками сжав её. Когда Олив немного попустило, она расслабилась.

Элиза Фадор часто рассказывала Олив и Виорике о том, что она делала, если парни, с которыми она встречалась, не удовлетворяли её. Олив никогда этого не делала, но то, о чём рассказывала Элиза, достойно было того, чтобы это попробовать. Ну, единственным различием между Элизой и Олив было то, что Олив всё ещё была девственницей. А значит, всё, исключая различного рода проникновения, оставалось для Олив в силе.

Олив встала и посмотрела на часы. Был только полдень. Она преспокойно заперла входную дверь на замок, который извне не отпирался. Пошла в ванную. Вымыла руки с душистым мылом, разделась догола. Вытерла всё тело мокрым полотенцем. Собрала все свои вещи в охапку и голой вернулась в свою постель.

Олив не знала, с чего начать. С груди, живота, или можно сразу переходить к основному? Она легла на кровать, правая рука оказалась на животе. Олив закрыла глаза и решила делать хоть что-нибудь, даже если потом ей будет стыдно за это, — не делать ничего значило умереть от того, что сидело внутри, не найдя ему выхода.

Она погладила свою грудь и легко её сжала, но ничего приятного не почувствовала. Было такое впечатление, будто она просто прикасается к груди в душе, например. Элиза говорила, что она обожает трогать свою грудь. Конечно, ведь у Элизы была такая грудь… Олив решила расслабиться ещё больше и позволила воспоминаниям овладеть собой опять. Она представляла, что это не она трогает себя, а Тобиас легко гладит её грудь и живот, пожимает бока, это его пальцы скользят по внутренней стороне бёдер, опускаясь всё ниже и заставляя Олив тихо постанывать.

…Элиза говорила, что у неё всегда есть смазка. Но если её нет рядом — например, если она делает это, когда отпрашивается на уроке в туалет, — она просто облизывает пальцы. Олив, не открывая глаз, словно боясь, что призрачный Тобиас может уйти так же, как и настоящий, поднесла к губам ладонь и полностью засунула указательный палец в рот.

…Элиза говорила, что клитор — самая чувствительная часть и что аккуратность и нежность — это главное. Олив прикоснулась влажным пальцем к своему клитору, но сразу же свела ноги — палец был слишком холодным. Она легла лицом к стене и засунула руку прямо между ног, так было даже удобней. Пальцы быстро нагрелись, и Олив, не меняя положения, сделала всё так, как говорила Элиза — аккуратно и нежно. Правда, под конец это ничуть не было похоже на нежность, потому что Олив извивалась, а пальцы двигались всё быстрее и быстрее.

Закончив, ощутив, как горячая волна разливается по всему телу, Олив успокоилась и свернулась калачиком на минут десять. Потом она собралась с силами, сходила в туалет и умылась, оделась, отперла дверь, а потом обессиленно упала на свою тёплую кровать и уснула.

Сон был полудрёмой: Олив почему-то всё время слышались обрывки чьих-то фраз, виделись яркие краски и чьи-то тёмные волосы, смех и музыка сливались воедино, и Олив всё время была на грани того, чтобы проснуться.

— Предлагаю её разбудить, — послышался тихий голос Бена. — Я не дождусь, когда она проснётся сама.

— Конечно, у тебя руки чешутся вручить и свой личный подарок. Золотой мальчик, — огрызнулась Виорика.

— Не злись, Викки. Просто это с моей стороны некрасиво: у меня дохерища бабла, и что, мне их никуда не девать? Так хоть Нолли порадую.

Олив почувствовала, как маленькая рука потормошила её за плечо. Она лениво повернулась и протёрла глаза. К ней наклонилась Виорика с такой широкой улыбкой на лице, какой Олив ещё никогда не видела.

— А кто тут у нас такая со-о-оня? — протянула Виорика, и Олив вспомнила, почему уснула: из-за чего и из-за кого. Ей вдруг очень захотелось упасть лицом в подушку и спать дальше. И желательно никогда больше не просыпаться. — Давай, милочка, вставай, мы принесли тебе подарок! Подымайся!

Виорика схватила Олив за руки и рывком подняла с кровати. Голова запротестовала, ссылаясь на выпитый алкоголь.

— Не знаю, с кем ты распивала коньяк и виски, но надеюсь, оно того стоило, — сказал Квентин, подойдя ближе и держа что-то за спиной. Конечно, он того стоил. Ещё как стоил. — Вот мы подумали-подумали и решили, что ты такая красивая, а достойного платья у тебя нету. Так вот, Олив, вот тебе…

Квентин, словно чего-то стесняясь, передал Олив две коробки и поспешно попятился назад, зато Жанна и Виорика уже вовсю глядели на Олив, чтобы точно увидеть, какой будет реакция. В одной коробке оказалось обтягивающее чёрное платье, во второй — чёрные туфли.

— Я мерила обувь на свою ногу, потому что у нас одинаковый размер, тебе должно подойти… — с надеждой залепетала рядом Виорика.

Олив молча оглянула подарок и повертела в руках одну туфлю.

— Тебе что, не нравится? — с ужасом в голосе спросила Жанна.

— Нет, что вы, всё хорошо. Просто я чуть-чуть перебрала, поэтому я не уверена, что смогу устоять на таком каблуке хоть секунду, — пошутила Олив, и все купились. — Мне нужно совсем немножечко времени, спокойствия и попить холодной водички, чтобы прийти в себя.

Виорика понимающе покивала головой и, подгоняя всех, словно стадо гусей, выгнала из комнаты, оставив только Бена. Он стоял, немного смущаясь, и, как до того делал Квентин, держал что-то за спиной.

— Ты будешь считать меня самовлюблённым кретином, если я подарю кое-то лично от себя? — спросил он. Вопрос этот, естественно, был риторическим.

— Можно подумать, если я буду думать о тебе так, ты не сделаешь этот подарок, — Олив улыбнулась и погладила своё новое платье. — Твои деньги дают тебе право покупать что захочешь кому захочешь. Так что давай, Блэйд, чуди, — Олив махнула рукой, разрешая Бену начать.

— Одуванчик мой, Нолли Шеер. Прошлый год я подарил тебе лампу, потому что проиграл спор. Позапрошлый год я подарил копилку-свинку, потому что первый раз так сильно напился, что думал, будто копилка-свинка — очень интересный и красивый подарок. Перед этим были книга, духи и игрушечный лук со стрелами: книгу ты отдала Иссе, духами не пользовалась, потому что духи — это не стиль двенадцатилетней Нолли, а лук со стрелами был сломан о спину Хэтти Роджерс. Надеюсь, в этот раз я тебе угожу, — Бен протянул Олив продолговатую бархатную коробочку.

— Не-е-е-ет, Бен, украшение? Боже мой, да это же просто…да ну не-е-ет, — Олив прыснула и недоверчиво посмотрела на Бена. Он лишь с улыбкой кивнул ей на коробочку.

— На Рождество в школе мои родители устраивают праздник. Мне очень хотелось бы, чтобы ты к своему новому платью и туфлям одела это, — Бен, видя, что Олив сама эту коробочку в жизни не откроет, забрал у неё подарок и показал ей содержимое коробочки.

На красном бархате лежало ожерелье: чёрные камни в форме капли были соединены серебряными ниточками, тонкими и нежными, как молодые ростки.

— Боже мой, Бен, это стоит больше, чем моя жизнь, — прошептала Олив, во все глаза глядя на ожерелье и медленно прикасаясь к каждому чёрному камню по очереди. — Я бы, конечно, сказала, как все нормальные люди, что не могу это принять, что это слишком дорого для меня, но чёрт, я так не скажу! Первое в моей жизни украшение! Помимо, конечно, серебряного крестика на серебряной цепочке, которую мне вручили после крещения. Мне, по-моему, тогда было два месяца отроду.

— Я рад, что тебе понравилось. Хочешь, нарядись сегодня, чтобы все ахнули.

— Нет-нет-нет, это будет слишком красиво. И слишком сложно для моей головы, — Олив обхватила руками голову. Больно давило в висках.

— С кем ты пила?

Олив ждала этого вопроса, она знала, что его зададут, но ответ не придумала.

— Да так, с…Элизой. Ты знаешь, с ней можно отлично выпить.

Бен понимающе улыбнулся и покивал головой. Все знали, что Элиза Фадор не только красивая, до хрена умная и сообразительная, а ещё и склонна к спиртному.

— Гости уже начинают сходиться. Когда мы шли в домик, то встретили Конни, и он сказал, что придёт с Дмитрием через десять минут.

— С Дмитрие? А почему без Элизы? — удивилась Олив, но Бен лишь пожал плечами.

— Возможно, она тоже отсыпается после вашей маленькой попойки? — пошутил он и потрепал Олив по голове. — Вы хорошенько приложились. Такое впечатление, что ты пила не с Лизи, а с хорошо пропитым мужиком.

Ничего ни капли не пропитым.

— А разве Элиза не сойдёт за пропитого мужика?

Бен засмеялся. В гостиной послышались голоса.

— Это, наверное, Дмитрий и Конни. Умойся и причешись, а то ты никак не походишь на счастливую и красивую именинницу. И улыбайся, побольше улыбайся, — Бен взял лицо Олив в руки и поцеловал её в нос. — И надень новую футболку. И джинсы самые новые. Почему ты не собралась, я не могу понять? Дава-а-ай, Нолли, поднимай свой зад, — Бен схватил Олив за руки и потянул с кровати. Олив застонала, не имея никакого желания отклеиваться от кровати. — А ты тяжёлая, Нолли. Сколько тебя килограмм? Шестьдесят? Семьдесят? Ну и лежи, — Бен отпустил Олив и ушёл к шкафу. Олив легла на живот, чтобы видеть, что Бен делает. Но он вдруг застыл перед шкафом, лишь взявшись за ручку дверцы. Он переменился в лице и как-то сурово сказал: — Давай, Нолли, вставай и ищи себе чистую одежду.

— Так найди и кинь мне, — протянула Олив.

— Нет, Нолли, вставай и ищи. Не буду я рыться у тебя в вещах, — Бен поднял Олив с кровати и подтолкнул к шкафу. — Мы ждём в гостиной. И обязательно причешись, а то твоя грива такая запутанная, будто в руки расчёску десять лет не брала.

Бен вышел с комнаты, и на секунду Олив послышался красивый мужской голос, от которого между ногами заныло. Она бросилась к шкафу, ища свою самую красивую белую рубашку и самые обтягивающие джинсы. Волосы заплела в косу и накрасила губы гигиенической помадой. Пока она собиралась, голосов в гостиной стало больше, послышалась музыка и смех стал громче.

И правда, в домике уже было довольно много гостей, но вот тот чудесный мужской голос Олив лишь послышался. Адина и Валентин, хоть и заявили, что пришли только ради алкоголя и еды, всё же поздравили Олив, и Адина вручила Олив маленький серебряный кулончик в форме крошечного цветка на нитке. Олив была более чем уверена, что этот подарок Адина у кого-то стащила, но всё равно надела его на шею — украшение было очень милым. Константин и Дмитрие наградили Олив поцелуями, самыми горячими объятиями и большим охотничьим ножом, за что сами удостоились горячих поцелуев и объятий. Октавиана Кос, которая в кои веки не была на дежурстве, густо покраснела, когда поздравляла Олив, потому что у неё не оказалось подарка. И как бы Олив её ни уговаривала не волноваться по этому поводу, Октавиана едва ли не расплакалась от досады, когда Элиза принесла большой шоколадный торт и маленький чёрный пакетик. Элиза заставила Олив отнести пакетик в спальню и открыть только в ванной вечером перед сном.

— Так что, Лизи, ты быстро отошла от коньяка? — спросил Бен, когда в самом разгаре вечера они пили вино на диванчике.

Элиза, нахмурившись, глотнула вино, которое любила долго смаковать, и уставилась на Бена. Олив не очень-то и перепугалась, но быть уличённой во лжи ей не хотелось. Тем более, во лжи перед Беном.

— Тот коньяк, Элиза, который мы с тобой пили сегодня раньше, помнишь? — выпалила Олив, выразительно смотря на Элизу. Но потом ей в голову пришла ужасная мысль: а что, если Элиза была в городе и просто не может поддакнуть?

— А, этот коньяк, — Элиза улыбнулась и махнула рукой. — Олив было плохо, а вот меня-я-я… — Элиза провела рукой от своей груди до ног, — меня сложно опоить. А тебе, милая, понравился коньяк? — спросила она Олив, отпивая вина и улыбаясь в бокал.

Олив отлегло от сердца, и она утвердительно кивнула.

— Так это ты усушила столько выпивки, Элиза? — спросил Квентин и подмигнул ей. Элиза улыбнулась лишь уголками губ, но посмотрела на Квентина так заинтересованно и жарко, что Олив стало стыдно сидеть на диванчике рядом с ней. — Когда твой день рождения? Охота посмотреть, как ты упиваешься в хлам.

Элиза пожала плечами и грудным голосом ответила:

— Считай, что ты уже приглашён.

Все вокруг заулюлюкали, Бен с чувством похлопал Квентина по плечам, но Элизу это нисколько не смутило.

— Ах, Жанна, — будто опомнилась Элиза, — Константин говорил, что хочет тебя видеть. Иди к нему, дорогуша, иди, — Фадор помахала руками, словно подгоняла Жанну.

— Не думаю, что сейчас самое время, — смущённо заявила Жанна.

В дверь кто-то громко постучал. Олив вскочила, словно ошпаренная, и полетела открывать гостям.

Возможно, это он. Он не мог не прийти. Не мог так жестоко обойтись с ней, просто не мог. Он добрый, он снисходительный, он чуткий и умный, он обязательно придёт. Рано или поздно, но он должен.

На пороге стоял Андрей Мардин и как-то несмело улыбался, что совершенно не было для него характерно. Олив расстроилась, не увидев Тобиаса, но остолбенела при виде Андрея. Он никогда не приходил к ней на день рождения, только поздравлял в коридорах школы, в столовой или на улице.

— Привет, Олив, — сказал он, проведя ладонью по гладко уложенным волосам. Кто-то за спиной Олив громко крикнул: «Ёб твою мать, Мардин припёрся!» Андрей в ответ скривился, словно увидел лишайную дворнягу, и опять обратился к Олив: — Тебя можно на минутку?

Олив вдруг поняла, что даже не поздоровалась в ответ, но быстро закивала и вышла к Андрею на крыльцо, прикрыв за собой дверь.

— Почему бы тебе не зайти? Там есть что выпить, поесть, есть, с кем пообщаться, — Олив сложила руки на груди и поёжилась — на улице было холодно.

Андрей заметил это и поспешил сказать:

— Я пришёл не пить и не говорить — я пришёл к тебе. Я это…поздравить тебя хотел, — Андрей резко высунул руку из кармана, извлекая оттуда маленькую чёрную коробочку.

Олив пробрал смешок:

— Ты же не замуж пришёл меня звать?

Андрей совершенно серьёзно пошатал головой и открыл коробочку. Нет, он не звал Олив замуж, но выглядело всё именно так: золотое крошечное колечко блестело в свете света из окон, ряд разноцветных камешков игриво переливался, меняя свои оттенки и маня взгляд насыщенными богатыми цветами. Не хватало только того, чтобы Андрей упал на одно колено и начал разглагольствовать о своей вечной и чистой любви.

— Я…я прошу прощения, но оно равно по ценности небольшому состоянию, не так ли? — сказала Олив, заглядывая в коробочку и боясь даже прикоснуться к кольцу.

— Ничего не больше, — сурово возразил Андрей и аккуратно достал кольцо. — Давай руку.

Олив, не чувствуя конечностей, протянула Андрею руку. Он ловко надел ей кольцо на средний палец и улыбнулся, оглядывая пальцы Олив под разными углами.

— Я так боялся, что оно будет большим, но я угадал. У меня, знаешь ли, на такие безделушки глаз намётан.

— О Боже мой, вот это безделушка. Я даже не знаю, что и сказать, — громко выдохнула Олив. — Оно дорогое…

— Ни капли не дорогое.

— И красивое. Спасибо большое, Андрей.

Андрей, не отпуская руку Олив, вложил ей в ладонь коробочку и вдруг резко наклонился и влажно поцеловал Олив в губы. Он сразу же отстранился и внимательно посмотрел на Олив, словно ожидал, что она будет не против продолжить. Но, не получив со стороны Олив никакого проявления энтузиазма, отпустил её руку и отошёл, почесав нос:

— Что это я так?.. Да… Вот, с днём рождения, Олив. Я пойду, — Андрей резко развернулся, так что его пальто немного задело Олив ногу, и быстро пошёл прочь.

Олив, прижав к груди коробочку, грустно посмотрела Андрею вслед и зашла в домик, опять окунаясь в тепло, винные пары и сигаретный дым.

— Кольцо?! — вскрикнула Виорика, отлепившись от окна, когда Олив вошла в домик. — Да неужели ты встречаешься с Мардином?

— Виорика, замолчи, — Олив зашикала на подругу, и та закрыла рот руками. — Ничего между нами нету. Просто подарок, не больше.

— И просто поцелуй, да? — приглушённо и взволновано спросила Виорика, хватая Олив под руку. — Все мы это видели, — она повела рукой, словно показывая, кто ещё это видел. — Он точно влюблён, точно влюблён.

— Можно подумать, никто не знает, что мы общаемся, — огрызнулась Олив и нервно покрутила кольцо на пальце. — Дружеский поцелуй и всё. И даже если я ему нравлюсь, то он мне точно нет, — добавила она, заметив вопрос в глазах Виорики.

— Он тебя не достоин, — бросил Бен и демонстративно отвернулся от окна к Квентину. Но Олив вcё же успела заметить, что губы его искривлены, а глаза грустные.

Праздник продолжался до двенадцати вечера. Потом, когда Элиза громко сказала, что для её безупречной кожи необходим длинный крепкий сон (Квентин добавил: «И потрахаться не мешало бы»), вся женская половина балагана почему-то решила уйти пораньше, а их кавалеры бросились провожать своих дам. Так что стараниями Элизы очень скоро в домике осталось не больше пятнадцати человек. Спустя двадцать минут ушла и сама Элиза, пожелав Квентину спокойной ночи и похлопав ему на прощание своими неестественно длинными ресницами.

Олив, расстроенная, что Тобиас таки не пришёл, грустно поплелась в ванную. Но потом она вспомнила о подарке Элизы и немного оживилась. Принимая душ и то и дело посматривая на маленький чёрный картонный пакет, Олив сгорала от любопытства. Обернувшись полотенцем, она сначала извлекла из пакетика записку. Она гласила:

«Сладкая Олив!

В честь того, что ты теперь взрослая, дарю тебе этот подарок с надеждой, что ты мудро им распорядишься. Всего пара капель на твою шейку — и кто угодно будет твоим. Но не забывай, лапушка, что настоящую любовь с помощью духов не схлопочешь — только нежелательную беременность и целый букет венерических заболеваний. Так что пользуйся только в особых случаях и ни при каких обстоятельствах не пускай в ход эти духи, когда не уверена в своём избраннике: всё может плохо кончиться.

Что бы ты ни подумала, я нравлюсь всем не из-за этих духов, а из-за того, что я — это я.

С любовью, твоя Э.Ф.»

Олив достала из пакетика крупный флакон из толстого розового стекла. Подумать только — духи, которые заставят любого захотеть тебя! Любого: мужчину, женщину, старого, молодого, друга, врага, пробуждая давнюю страсть, вызывая её против воли самого человека, спасая чью-то жизнь или навсегда её разрушая.

И где был этот чудесный флакон пару часов назад? Когда Олив совершенно спокойно могла зайти в комнату, брызнуть немного на шею и запястья и стать самой счастливой девушкой в мире? Где был этот волшебный флакон?!

Олив спала тревожно, за ночь пару раз просыпалась и, прислушиваясь, не разбудит ли она кого, плакала. Потому что это было не честно. Все было не честно, и она ничего не могла с этим поделать.

Утром подняться с кровати было сложно, и грусть, которой Олив предавалась всю ночь напролёт, к утру овладела ей полностью. Виорика даже пощупала Олив лоб, предположив, что та заболела. Знала бы милая Виорика, что Олив заболела, на самом деле заболела, что болезнь была хронической, и, чтобы излечить Олив, нужно было вытаскивать эту болезнь из каждой клеточки тела Олив, из кожи, мышц, костей, волос, из печени, лёгких, сердца, ногтей, из глаз, губ и языка.

Кольцо, которое подарил Андрей, было очень красивым, и Олив решила сделать его своим обыденным украшением. Ведь можно было привнести в эту жизнь хоть немножко красоты? Также Олив облюбовала милый кулон от Адины, но, опасаясь, что он может быть украденным, Олив решила поначалу прятать его под одеждой.

На завтраке Олив ела мало и почти не разговаривала, хотя полшколы гудело о вчерашнем гульбище. Между Кристофором и Жанной происходило что-то непонятное: Кристофор угрюмо жевал утреннюю кашу, пока Жанна одновременно пыталась поговорить с ним и обижаться на него, а Элизабет сидела между ними, словно колючая проволока, которая ограждала Кристофора от назойливой переживающей Жанны.

Но если Олив знала, что ситуацию между этими двумя можно было отслеживать и в домике, то сейчас, в столовой, её интересовал только один человек. На секунду Олив почувствовала себя на месте Бена, когда он каждый день ожидал увидеть Луминицу, а её всё не было и не было.

Она ясно видела столик, за которым всегда восседал домик Тобиаса, но на завтрак он сам не пришёл. Были все, кроме Тобиаса. Почему его не было на завтраке? Он просто не хочет сегодня, или ему плохо, а, может, он не явился именно из-за неё, Олив? Возможно, всё дело в ней? Как только Олив думала так, ей сразу же становилось дурно: голова начинала кружиться, её тошнило, а руки ставали безвольными. Неужели это правда: он не пришёл из-за Олив? Дурачок! Ведь она сама так хотела его увидеть! Нет, не поговорить, не пожать ему руку, а хотя бы увидеть!

Но все опасения были развеяны за обедом, потому что обедать в столовую Тобиас явился. Правда, он ни разу даже не взглянул на столик Олив, лишь быстрее всех поел и ушёл, не обронив за едой ни слова.

В домике Жанна таки довела Кристофора до крика, и тот громко заявил, что совершенно не нуждается в попечении и чрезмерной заботе Жанны, и вообще, пусть она своего Константина так оберегает. Позиция Жанны была крайне странной: казалось, что ей нравится, что Кристофор ревнует её к Константину, но в то же время она страшно обижалась на своего друга за резкие фразы в сторону объекта её воздыханий. Олив это страшно не нравилось: ну почему нельзя взять и быть постоянной? Почему нужно добиваться любви одного, если сердце отдано другому? Зачем заведомо расстраивать человека, который неравнодушен к тебе, только для того, чтобы потешить самолюбие? Зачем заставлять страдать всех и каждого, включая саму себя?

Позднее Квентин предлагал допить остатки вина с предыдущего дня, но Олив отказалась и ушла спать ещё до ужина. Виорика исправно пощупала Олив лоб и, не заметив высокой температуры, со спокойным сердцем легла спать.

Утром в понедельник Олив вдруг остро ощутила, что нужно как можно быстрее поговорить с Тобиасом и всё выяснить, потому что она больше не могла плакать по ночам. Ведь она плакала из-за Тобиаса не только после своего дня рождения, а и задолго до него, и это уже становилось дурной привычкой — грустить и стесняться кому-нибудь обо всём рассказать. С кем бы Олив ни поделилась своими переживаниями, это обязательно дошло бы до Бена, а Бен просто с ума бы сошёл, если бы узнал, что Олив страдает по его младшему брату.

Предстояла неделя уроков с Георге Раду, и Олив это немного расслабляло: можно было побить грушу, побить кого-нибудь, сгоняя свою злость и разочарование.

В школу Олив пошла вместе с Беном, заранее, чтобы вместе отнести книги в библиотеку. Направляясь к спортзалу, в коридоре они столкнулись с группой Служителей на год младше. Среди них был Валентин, и Бен остановился, чтобы поговорить с ним. Олив, не вникая в тему их разговора, оглянулась и увидела Тобиаса. Он как раз шёл к своим одноклассникам, спокойный и уверенный, как скала. Его взгляд сначала выделил из толпы Бена, а потом уж и Олив. Не успел он дойти до своей группы, как прозвенел звонок, и коридор вдруг зашевелился, группа Тобиаса грузно побрела в сторону лекционной Роберта Арада, а Тобиас немного задержался.

— Привет, Бен, — сказал он и протянул руку брату.

Бен оценивающе посмотрел на руку Тобиаса и всё-таки пожал её.

— Ну привет, Тоби. Как жизнь молодая? — спросил Бен, засунув руки в карманы штанов. — Почему тебя не было на дне рождения Нолли? Даже Мардин пришёл, а ты нет. Что за неуважение к подруге?

Тобиас помолчал пару секунд, но ничем не выказал смущение (если оно у него и было), в то время как Олив почувствовала, как покраснела от корней волос до кончиков пальцев ног.

— А разве все были очень рады, когда Андрей заявился? Я просто не хотел портить праздник, — спокойно сказал Тобиас и посмотрел вслед своей группе. — Возможно, мне стоит идти…

— Стой, — Олив резко схватила его за руку. Тобиас ничуть не удивился, а просто перевёл взгляд на неё. Его рука была всё ещё такой же горячей, как и в субботу. — Помнишь, мы это…говорили о том проекте, который мне нужно сделать? — Тобиас отрицательно пошатал головой. — Ладно, ты говорил, что можешь помочь мне книгами вдруг что, так? Да, вот, мне нужна твоя помощь. Есть у тебя время поговорить?

— Есть, — как зачарованный, кивнул головой Тобиас.

— А у нас нету, Нолли, — недовольно вмешался Бен. — Раду убьёт нас, потому что мы и так уже опоздали.

— Ну и иди. А я немного поговорю. Скажешь Георге, что я у медсестры, ладно?

Бен бессильно развёл руками и ушёл, оставив Олив и Тобиаса одних в безлюдном тихом коридоре, где каждое слово отзывалось громкой луной.

Тобиас стоял, наверняка понимая, что речь пойдёт не о книгах, и указал на дверь какого-то класса слева от него.

— Здесь можно спокойно поговорить, — сказал он и открыл перед Олив дверь.

На подгибающихся ногах Олив зашла, оглядывая класс. За её спиной Тобиас плотно закрыл дверь.

— Присядем, — предложил он и подошёл к первой же парте со стульями.

— Нет, Тобиас, ты лучше садись, а я постою.

Тобиас взволновано посмотрел на Олив, но сел сам напротив неё.

— Я хотела с тобой поговорить, Тобиас… — сказала она, сцепив руки в замок.

Нужно сказать это сейчас. Сейчас или никогда. Ну и пусть, если Тобиас испугается, ну и пусть, если он не любит Олив в ответ. Это всё было не важно — важно было сказать ему об этом, сказать, то в субботу не алкоголь всё так подстроил, а Олив, она сама. Что Тобиас — самый прекрасный и необыкновенный парень во всём мире, и что равных ему нету на всём белом свете. Что он давно ей нравится, и это никак не изменить, что он ей дорог, потому что он — настоящий и добрый, несмотря на все его деньги, возможности и уделяемое ему внимание.

Потому что она его любит так, как никого никогда не любила, потому что его молчание для неё — это отрава, которую Олив пьёт и пьёт из его же рук.

— Я хотела поговорить о моём дне рождения…

Вся нерешительность улетучилось. Самым сложным было начать, а потом уже всё пойдёт как по маслу.

Брови Тобиаса дрогнули.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — вдруг перебил Тобиас, по-доброму улыбаясь.

Он знает. Разве Олив совершенно ничего не умеет скрывать? Может, оно к лучшему, если он и так всё знает?

— Знаешь? — тихо переспросила Олив, недоверчиво заглядывая Тобиасу в глаза.

— Да, совершенно точно знаю, — кивнул Тобиас, но как-то ни капли не радостной была его улыбка. — Ты хотела сказать, что всё, что случилось, было ошибкой, не так ли?

Какой ошибкой? О чём это он?

— Ты хотела сказать, что всё случилось из-за алкоголя, да? Я это тоже понял, тогда, когда ты отлучилась…когда я смог думать трезво. Мне очень жаль, что между нами случилось такое недопонимание, потому что теперь ты жалеешь, и мне так печально, что я доставил тебе такие хлопоты.

Ей не жаль, не жаль, ни капельки не жаль!

— Ты такая восхитительная, Олив. Ты даже представить себе не можешь, насколько ты прелестная и невероятная. Но то, что было, только унизило меня в твоих глазах, и я очень сожалею об этом. Если ты волнуешься, то я готов тебя уверить, что никому об этом не расскажу. Да и вообще, что случилось, то случилось. Я не буду придавать этому огромное значение, если ты не хочешь.

Хочет, она хочет очень сильно.

— Да и вообще, не может же между нами что-то быть. Не моего же ты поля ягода. Я прекрасно понимаю, что тогда мы просто не оценивали ситуацию трезво. Я ведь прав, ты хотела это мне сказать?

— Я… да, именно это я хотела сказать, — прохрипела Олив, заглядевшись на свои ботинки.

У неё не было сил поднять глаза, просто не было. А он почему-то молчал. Он не поднимался со стула, словно чего-то ждал, но Олив не было чего ему сказать. Да и что после такого можно сказать?

Нет-нет-нет, только не плакать. Нельзя плакать при Тобиасе. Он тебя не любит, дурочка, не любит. А ты искала какой-то справедливости? Искала взаимности? Ну и как, нашла? И что же ты нашла? Что же тебе ответили?

Нельзя плакать при человеке, который отверг тебя. Нельзя показывать, что на нём в этот самый миг сконцентрирован весь твой мир, вся твоя жизнь, нельзя показывать, что он тебе более, чем небезразличен.

И Тобиасу не обязательно знать, что Олив хотела сквозь землю провалиться.

Да и на что же ты рассчитывала? На ответную любовь? От человека, у которого может быть кто угодно и когда угодно? От того, кто ясно видит, в отличие от тебя, что вам никоим образом не быть вместе? От того, кто имеет трезвую голову, а не такой мечтатель, каким ты есть?

— Олив, я тебя не обидел?

Нет не обидел, только убил, уничтожил, а больше ничего.

Как странно было осознавать, что человек, который только что разрушил всё, на что ты надеялась и молилась, может всё ещё оставаться таким добрым и внимательным. Какая доброта от убийцы.

— Нет, не обидел, всё отлично, — бодренько ответила Олив и подняла глаза на Тобиаса. Он уже не улыбался, а лишь грустно смотрел на неё своими бездонными глазами, и уголки его пухлых горячих губ были опущены вниз. — Я это и хотела тебе сказать.

Тобиас вымучил из себя улыбку и встал из-за парты.

— Я рад, что заранее всё понял. И рад, что мы всё прояснили. Ведь мы друзья, так?

— Да, — только и ответила Олив, сложив руки на груди и больно вцепившись ногтями в плечи.

Тобиас, не говоря ни слова, прошёл мимо Олив к выходу, но он не успел выйти, когда Олив повернулась к нему и сказала:

— Помощи с книгами не нужно. Я уверена, что смогу найти что-нибудь подходящее в библиотеке вместе с Исайей.

Тобиас кивнул и вышел.

Олив пошатнулась и ухватилась за парту, за которой сидел Тобиас. Ушёл. Кивнул и ушёл. И всё. Вот так и закончилось то, что не успело даже начаться.

Олив упала на пол и очутилась под партой. Можно было плакать, плакать громко и не сдерживать себя. Но слёз не было, только будто чья-то горячая сильная рука сдавила горло, душила и не хотела отпускать. Было сложно не то что двигаться — дышать было сложней всего. И для кого Олив волновалась, для кого думала, что скажет? Для чего же столько ждала, рыдала ночи напролёт, стеснялась, прикусывала язык каждый раз, когда видела Тобиаса, чтобы не ляпнуть ничего лишнего, хотя всё равно ничего не вышло?

Олив просидела так под партой, в своём маленьком мирке, засмотревшись в одну точку, очень долго, пока к ней пришло осознание того, что пора всё-таки идти на урок. Но ни о каком уроке Олив не могла и думать, так что она встала и со совершенно трезвым рассудком, спокойная и грустная, ушла со школы в медпункт. Там за столом в приёмном сидела Мариана Матей и улыбнулась, когда увидела Олив.

— Слышала, вы громко отметили твой день рождения, — сказала она, отлаживая бумаги в сторону.

— Да, отметили, — неохотно ответила Олив и присела на стул рядом со столом. — Тут дело есть к тебе…

— Я поняла, — Мариана с готовностью достала чистый бланк и приготовилась писать. — Что тебе начёркать? Месячные? Голова? Потянула мышцу на ноге?

— Пиши, что мышцу потянула.

Мариана бодро кивнула и принялась за работу.

— Ты завтра планируешь на занятия идти?

— Не знаю. Да, наверное.

— Тогда придёшь всё равно ко мне, ладно? Я ногу твою осмотрю, — хитро сказала Мариана и клацнула печатью. — Это будет мой тебе подарок на шестнадцатилетие. Я даже не буду спрашивать, что у тебя произошло.

— Да, не спрашивай, — глухо ответила Олив и, даже не попрощавшись и не поблагодарив Мариану, ушла домой.

В домике Олив заварила себе свой ромашковый чай и нашла шоколадное печенье, которое осталось после дня рождения, и коробку конфет. На душе было так пусто, так одиноко, что заполнить эту пустоту можно было только чаем и сладостями. Нет, она не плакала, не проронила ни слезинки. Она лишь время от времени тяжело вздыхала, когда кожа покрывалась мурашками, а внизу спины сладко щемило, когда она вспоминала своё предпоследнее общение с Тобиасом.

Её мучил только один вопрос: ну чем она хуже остальных? Кое в чём она даже намного лучше. Разве она не симпатичная? Очень даже хорошенькая, ей часто говорили об этом. Разве не умная? Не то, чтобы очень умная, но довольно сообразительная и находчивая. Разве не приятная в общении? Да даже сам Андрей Мардин общается с ней, хотя последний раз он и пытался её поцеловать. В любом случае, чтобы заслужить хоть слово с уст Мардина, нужно было быть или Папой Римским, или супер крутой горяченькой девчонкой. И, естественно, поскольку Олив не была ни первым, ни второй, как ей удалось завоевать расположение Мардина осталось секретом. Так разве она была намного хуже всех остальных девушек вокруг? Разве в неё нельзя было влюбиться даже такому хорошему парню как Тобиас? Ну хоть немножечко влюбиться?

Выпив чаю, Олив долго играла с Мирро и Пончиком. Странно, как долго она не играла с Пончиком, хотя это был именно её зверёк. Клетка его стояла у мальчиков в спальне, а поскольку Олив редко туда заходила и парни сами кормили хомячка, то за последнее время она так редко видела своего питомца, что уже успела соскучиться по нему. Мирро был таким счастливым и так весело вилял хвостом, что Олив вдруг сильно ему позавидовала: ему ничего ни от кого не нужно, лишь бы была еда и питье. Нет, таки нужен ему кое-кто для полного счастья — ему нужен Исайя. Только у Мирро было всё посчастливей — Исайя его любил точно так же сильно, как и Мирро любил своего хозяина.

Где-то в районе трёх часов на крыльце домика послышались голоса — друзья возвратились с занятий. Первой, как ни странно, в домик вошла Дениса Шербан. Вернее, сначала вплыла её грудь, а потом уже и сама Дениса. Сразу же за ней зашёл Бен, а потом все остальные. На месте был даже Кристофор, и, казалось, он флиртовал с Денисой. На Денисе были обтягивающие голубые джинсы, футболка и тёплая вязаная Александрой кофта, а сверху всего этого через плечо у неё была почтальонская сумка, в которой, как всегда, было очень мало писем.

Нашутившись с парнями, Дениса вспомнила, зачем она пришла, и начала рыться в своей сумке.

— Это кому письмо? — спросила Элизабет, пытливо смотря на сумку Денисы.

— А это письмо-о-о… Олив! — Дениса с победным выражением извлекла конверт и протянула его Олив, а потом наклонилась к Олив близко-близко и зашептала на ухо: — Это письмо подбросил кто-то из нашей школы в ящик для отправки писем. Так я его нашла, и сразу же пришла отдать тебе.

Олив смущённо забрала у Денисы письмо на глазах у удивлённых друзей. Дениса на прощание подмигнула Олив, а потом ушла, покачивая большими бёдрами. Олив взглянула на конверт. На бумаге молочно-белого цвета красивым почерком было написано её имя и номер домика.

— И кто это тебе написал, а? — сразу же бросилась к Олив Виорика, намереваясь выхватить конверт из рук подруги, но у неё это не получилось — Олив была шустрее. — Ну кто-о-о?! — протянула Виорика, сев рядом и надув губы.

— Да я и сама не знаю, Виорика. Да и если бы знала, всё равно бы не сказала, — ответила Олив и встала уходить.

— Могу поручиться, что это от Мардина, — вдруг весело заявила Виорика и хлопнула в ладоши. — Не зря же он поцеловал тебя позавчера.

Олив не нашла, что ответить. Она, промолчав, ушла в спальню. На удивление, за ней никто не пошёл следом. Никто не расспрашивал о её отсутствии на занятиях, будто знали, что не нужно трогать Олив, нельзя ни о чём спрашивать, только быть рядом и молчать.

Трясущимися руками Олив открыла конверт. Письмо было написано таким же ровным почерком, что и её имя на конверте.

«Милая Олив!

Как ни стыдно мне это признавать, но я не смог по достоинству поздравить Вас праздником — мой подарок вряд ли Вам понравился. Вы казались озадаченной и расстроенной, а мне меньше всего на свете хотелось бы видеть Вас такой.

То, что я напишу дальше, может показаться огромной дерзостью и неуважением, поэтому заранее прошу меня простить, что делает возможным Ваша доброта и снисходительность.

В последнее время я очень часто думаю о Вас, хотя это и неправильно. У Вас свои предпочтения, вкусы и взгляды на жизнь, мои же немного отличаются. Вы вряд ли воспринимаете меня всерьёз, а всё из-за того, что я и в подметки Вам не гожусь: Вы часто смеётесь надо мной, и я рад, что хоть так я вызываю Вашу радость и улыбку.

Пытаясь исправить совершённое (неудачный подарок), спешу сообщить, что у меня есть новый — я искренне уповаю на то, что он Вам понравится. Конюх Тома уже готов вручить его Вам в любое время дня и ночи — когда только Вам заблагорассудится.

Не пытайтесь выяснить, кто я, — Вы точно ошибётесь, потому как я заранее знаю все Ваши предположения.

С чистейшей любовью и величайшим почтением, Ваш добрый и покорный слуга»

Дочитав, Олив сложила письмо и спрятала его подальше под матрас своей кровати. Почему-то она не обрадовалась новому воздыхателю, это наоборот придало ей ещё больше горечи: кто-то где-то сейчас волнуется, как Олив отреагировала на его письмо, а она в это время безответно любит Тобиаса Блэйда. Идиотка. Радоваться бы тому, что ты нравишься людям, что ничего не потеряно и что ты — чей-то объект воздыханий. Но нет. Зачем, если можно любить и страдать от любви?

Но всё же Олив стала вспоминать. Подарки ей подарили все, кто пришёл, кроме Октавианы. Чьему подарку она могла не обрадоваться? Кто посчитал свой подарок слишком плохим для неё?

Андрей. Да, это был Андрей Мардин. Он поцеловал Олив и подарил ей красивое кольцо, а она не изъявила никакого энтузиазма, только тупое сопротивление столь дорогому подарку. Ну да, а теперь Андрей думает, что она расстроена и ожидала большего. Не зря Виорика говорила, что он влюблён, теперь Олив это поняла.

Ближе к вечеру, чтобы не бежать в конюшню сразу после получения письма, что было бы очень странно, Олив отправилась получить свой новый подарок со счастьем в глазах и искренней благодарностью, каким бы он ни был. Ей казалось, что отправитель точно придёт посмотреть на её реакцию, так что она была очень осторожна и внимательна ко всем, кого видела на своём пути. Конюх Тома нашёлся сразу же. Это был один из тех конюхов, которых Олив не знала. Он улыбнулся ей и, сразу поняв, зачем Олив пришла, отвёл её к денникам. Многих лошадей Олив знала, так как сама любила часто менять жеребцов. Но Тома остановился перед конём, которого Олив никогда не видела прежде, и указал ей на него рукой.

— Этот конь твой, Олив. Зовут Прайд. Правда, он дикий немного — не всех воспринимает, но он ведь молодой ещё очень. Попробуй пообщаться с ним — он твой теперь, никто не имеет права брать его, кроме тебя. А я пока что пойду заниматься своей работой — пообщаюсь с другими визитёрами, — Тома посмотрел куда-то за спину Олив, и Олив, так нехотя отрывая взгляд от своего коня, оглянулась. Там возле серой лошади стоял Бен и гладил её.

Бен. Неужели Бен? Нет, этого просто не могло быть. Разве Бен написал ей это письмо? Разве он влюбился в неё? Да, да, конечно, это было вполне возможно: не зря же в письме было написано, что его мысли об Олив были неправильными. Естественно, они неправильные — Бен встречается с Хэррит, и до этого момента Олив казалось, что у них всё было идеально.

Тома и Бен о чём-то тихо говорили, Бен был серьёзный и нервный. Олив так и застыла с протянутой к своему коню рукой, засмотревшись на Бена. Как ему в голову могло прийти написать ей письмо? Как только его мозг придумал это?!

Прайд ткнулся носом Олив в ладонь. Чёрный, как смоль, конь смотрел на Олив своими тёмными умными глазами и щекотал ей руку горячим дыханием.

Самый чудесный подарок на день рождения, подаренный Блэйдом, тёрся об ладонь Олив, фыркая и хлопая длинными ресницами. Теперь Олив точно знала, для кого она незаменима, — для Прайда.