Без безразличия (гет)

Раньше Люциусу нравилось внушать людям страх. Он испытывал истинное удовольствие, видя, как в глазах кого-то из его недругов плещется паника. Не так давно, этой осенью, ему было приятно наблюдать за тем, как отчётливо проявляется испуг на лице Гермионы Грейнджер. Мимолётно, почти незаметно — но он мелькал где-то в её глазах так явно, что ни с чем не спутаешь. Только вот одно дело, когда страх — это результат намеренных действий, и совсем другое — когда он становится неприятным сюрпризом.

Грейнджер, конечно, извинилась. Но, по правде говоря, винить её было не в чем. Поэтому когда рождественским утром Люциус прижимал эту наполненную загадками и недомолвками девчонку к себе, то думал только об одном: как сделать так, чтобы всё наладилось?

− Позавтракаем? — предложил он как можно более будничным тоном. Гермиона уже больше получаса мирно прижималась к нему, и, вероятно, можно было успокоиться и не ожидать от неё очередной «бури».

− Я ещё не проголодалась… − пробормотала она в ответ куда-то в область его груди. А потом Люциус почувствовал там же прикосновения её губ. Поцелуй за поцелуем — раз, два, три, четыре…

− Что ж, я готов пропустить завтрак, ради такого… − Люциус резко сел на кровати и мягко обхватил руками Грейнджер, тут же стягивая с неё сорочку. Сопротивления не последовало.

Скорее наоборот − девчонка ловко развернулась и обняла его. Свободными руками Люциус быстро избавился от пижамных брюк, и уже несколько мгновений спустя Грейнджер обхватила своей ладошкой его член, проводя пальцами по всей его длине. Затем уверенно повалила Люциуса на подушки и устроилась на нём сверху. В эти секунды он совсем не хотел думать о том, что её сегодняшняя позиция — прямое отражение вчерашнего страха. Точнее, противопоставление ему, перемена мест. Раз она сверху — значит, страх приручён. Раз она всё делает сама — значит, в её руках власть. Да, размышлять об этом не было желания, но мысли не спрашивали позволения и нагло вторгались в сознание.

Но… Чтобы вы понимали: Люциус из-за этого не сильно расстраивался. Если что-то и могло отвлечь его от настырных переживаний, то обнажённая Гермиона Грейнджер, грациозно опускающаяся на его член, поднимающаяся наверх и опять опускающаяся. Снова и снова…

* * *

− Я хотела бы… Я хотела извиниться за то, как повела себя вчера. Это было неуместно, − спокойно проговорила Грейнджер за завтраком. Про себя Люциус подумал, что нечто в этом духе он уже от неё слышал. А это значит, что несмотря на извинения, пусть даже искренние, Грейнджер вряд ли изменится внутренне. Скорее всего, она всегда будет вываливать на него свои «неуместные» эмоции и всегда будет вышвыривать его из зоны комфорта. С этим можно либо смириться, либо выразить неодобрение. На сей раз Люциус выбрал первый вариант.

− Ты уже извинилась. И ты не виновата, повторюсь.

− Нет, я испортила нам праздник, − Грейнджер стояла на своём даже в таком вопросе.

− Не испортила.

− Вчера всё было очень плохо. Я думала, ты меня прогонишь, Люциус.

Он чуть вздрогнул, услышав своё имя из её уст. Непривычно, но отчего-то приятно.

− Думала, я выставлю тебя за порог в рождественскую ночь? Ох, да ты ещё более низкого мнения обо мне, чем я полагал.

− Я вовсе не низкого мнения о тебе, − снова последовало возражение. − Ты хороший человек… наверное. Ты помогаешь мне разобраться с памятью родителей, занимаешься со мной целительством, пригласил меня в гости... Многие считают, что ты хорошо преподаёшь.

− Многие? — повторил Люциус. − А ты?

− Я считаю, что ты лучше большинства профессоров ЗОТИ, что у нас преподавали.

− Большинства, но не всех?

− Профессор Люпин дал бы тебе фору, − призналась Грейнджер.

− Даже так? И чем же он лучше?

− Ну, например, тем, что работать в Хогвартсе он по-настоящему хотел — никто его не заставлял, как тебя. Для него преподавание было не обузой, не обязанностью, а любимым делом и возможностью влиться в магическое сообщество... Ещё он лучше тем, что не выбирал себе любимчиков и всегда был справедлив: мог спокойно снять баллы с Гриффиндора и тут же начислить десяток Слизерину, если так было честно. И наконец, Люпин не соблазнял своих студенток и не занимался ни с кем сексом на собственном столе. Насколько мне известно.

− Сложно поспорить, − усмехнулся Люциус. А про себя подумал, что соперничество с покойниками никогда не бывает справедливым. Кто бы что ни говорил.

− Вот и не спорь, − Гермиона мимолётно улыбнулась и спрятала лицо за чашкой с чаем. А когда чашка вновь оказалась на блюдце, той улыбки уже и след простыл.

− Планируешь сегодня опять засесть в библиотеке?

− Не думаю, − она помотала головой. − Наверное, вчера я исчерпала свой «лимит» времени наедине с книгами. Может, погуляем? Я ещё не видела окрестностей мэнора. Слышала, там у тебя есть целое озеро?

− На улице довольно холодно.

− Зато снежно! И я взяла тёплую одежду, − бодро сообщила Грейнджер. Судя по всему, вместе с одеждой с самого утра она достала из своего «багажа» и гору энтузиазма. Люциус не возражал. Если девчонка чувствует себя виноватой и хочет это исправить — пожалуйста. Если она решит для этого проводить с ним каждую секунду этих каникул — пожалуйста. До тех пор, пока её инициативность выливается в утренние занятия любовью и долгие прогулки, Люциус и не думал перечить.

Даже наоборот. Грейнджер с таким подходом выигрывала у всех его предыдущих пассий, включая и Нарциссу. Та больше любила соглашаться или равнодушно принимать данность, а не предлагать своё. И Люциус к этому привык. Всего-то и нужно было продумывать всё самому. Кажется, что это сложно и отнимает много времени и сил, но на деле планирование входит в привычку через месяц-другой. Те особы, что составляли Люциусу компанию в свободное от брачных уз время, даже и не претендовали на то, чтобы открывать рот без спроса. А поскольку Люциус годам к двадцати уже на автомате принимал решения, не опираясь на чужое мнение, иного пути его любовницы и не видели. Все оставались довольны.

Но Грейнджер всё изменила, как бы невзначай. Но на то она была и Грейнджер, чтобы всегда и во всём идти наперекор и нарушать правила. Забавно, что она выходила за рамки привычек Люциуса, даже не зная об их существовании. Думала ли она, что ему комфортнее указывать другим, что делать, а не соглашаться с кем-то? Маловероятно. Изменила бы она своё поведение, зная такие тонкости? Точно нет.

* * *

Гермиона Грейнджер лежала на спине, недалеко от главного крыльца мэнора. Лежала в большом сугробе, весело хохоча и размахивая руками и ногами — она делала «снежного ангела». А Люциус наблюдал за этим со стойким ощущением, что он снова молод и гуляет с маленьким Драко. Ну, кто ещё может вести себя настолько непосредственно? Только ребёнок, не иначе. Кто ещё может так задорно смеяться, вытворяя что-то настолько глупое? Пожалуй, только Гермиона.

Наблюдать за ней Люциусу оставалось недолго. Раз — и Грейнджер уже вскочила на ноги. Два — и она повалила его в тот же сугроб, щедро присыпав сверху снегом. Благо согревающие чары работали исправно. Когда силы Грейнджер иссякли, и она довольно спокойно нависла над ним, Люциус уже не видел перед собой ничего, кроме прекрасной линии её улыбки. Мягкой и в то же время задорной. Такой же, как и сама Гермиона.

− Напомни, сколько тебе лет? Восемь, верно? Иначе я не могу объяснить твоё поведение…

− А тебе, напомни, сколько? Около сотни? Иначе я не могу объяснить твоё занудство, − передразнила его Грейнджер. — Вот закопаю тебя в снег с головой, будешь знать…

− Я могу простыть, и тогда тебе точно не поздоровится.

− Простынешь через три слоя согревающих чар? Сомневаюсь, что ты хоть раз чихнёшь.

− Так, значит? Выходит, те же три слоя согревающих чар, что я наложил на тебя, дают мне полную свободу действий, − шутливо-угрожающим тоном заявил Люциус, перехватив инициативу в свои руки.

Через мгновение уже Гермиона лежала в глубине сугроба, а Люциус, нависал над ней, не скрывая победной улыбки. Хотя, конечно, несколько минут девчонка рьяно пыталась вырваться, но от этого только сильнее запорошила себя снегом и окончательно вымокла.

− Я сдаюсь! Всё, сдаюсь!

− Так бы сразу, − снисходительно заметил Люциус.

− Никогда нельзя сдаваться без боя.

− Тебе виднее.

Последние слова Люциус произнёс безо всякого сарказма. Потому что, как ни крути, а побеждать Грейнджер умела лучше него, несмотря на свой возраст и отсутствие опыта. А может, как раз благодаря этому. К началу Второй магической войны Люциус был уже совсем не молод, а Грейнджер и её компанию переполняла энергия. Может, поэтому он отошёл в сторону так быстро, как только смог, и старался лишь не усугубить своё положение? А тот же Поттер активно действовал. Не всегда верно и не всегда с позитивным исходом, но он точно не стоял в стороне и не наблюдал за всем происходившим, обдумывая всё новые и новые пути отступления. Как это делал Люциус…

− Пойдём в дом, а то тебе скоро уже никакие чары не помогут — вся замёрзнешь…

Внешний вид Грейнджер резко опровергал предположение Люциуса. Румяные щёки, широкая улыбка и глаза, полные азарта, говорили об одном: эта девчонка очень далека от желания пойти в дом и греться у камина.

− Так ты устал? — хитро сощурившись, спросила она.

− Ничуть. Я лишь беспокоюсь о тебе…

− Я нисколько не устала! И ничуть не замёрзла! Давай лучше дойдём до озера? Или в другое место — только я не знаю, что здесь ещё есть…

− Не хочу, чтобы ты простыла в первые дни каникул, − строго проговорил Люциус, ощущая себя не особенно успешным воспитателем, которому приходится возиться с непокорным ребёнком. Решив, что слова тут вряд ли помогут, Люциус взял Гермиону на руки и уверенным шагом направился в тепло.

− Очень в твоём силе, браво, − проворчала она себе под нос, но вырываться всё же не стала. Напротив — руками обхватила Люциуса за шею и устроила голову на его плече.

* * *

Домовики быстро приготовили горячую ванну, в которой хватило места для двоих. Погрузившись в воду с пеной и прикрыв глаза, Гермиона уже не выглядела недовольной.

− Ты прожил в этом доме всю жизнь? — спросила она.

− Верно, − Люциус кивнул.

− Он тебе, наверное, уже надоел…

− Ничуть.

− И почему ты тогда не хочешь ничего мне тут показывать?

− С чего ты взяла?

− Я хотела экскурсию, а ты потащил меня в дом, хотя ещё и часа не прошло с тех пор, как мы вышли за порог.

− Мне всегда казалось, что слова «экскурсия» и «ребячество в снегу» имеют совершенно разные значения.

− Думаешь, я веду себя как маленькая, да? − после затянувшейся паузы спросила Грейнджер. − Но если бы я и на самом деле была маленькой, то точно не стала бы принимать с тобой ванну.

С последними словами она приблизилась к Люциусу под водой и забралась ему на колени. Пропала даже привычная разница в росте. А Грейнджер довольно улыбнулась и продолжила:

− А может, я вообще всё это специально задумала, только чтобы принять с тобой ванну, не думал? Считаешь, только ты умеешь строить сложные планы? Не только!

− Ты ведь ничего не планировала, − хрипло отозвался Люциус, явственно чувствуя, как быстро возбуждается. И прекрасно понимая, что и Грейнджер не может этого не замечать, раз устроилась как раз сверху − будто нарочно.

− Нет, не планировала, − призналась она. − Но вполне могла бы!

Для справки: теперь Люциус ничуть не сомневался, что эта девчонка действительно способна на многое. Пусть даже она и сама в этом не до конца уверилась. Он не представлял, чего ещё ждать от Грейнджер в оставшиеся дни. Так что каждая её идея становилась сюрпризом − в основном приятным. Например, в один из дней по просьбе Грейнджер домовики отыскали в мэноре коньки, а Люциус заклинанием выровнял лёд на том самом озере. Сложно и припомнить, когда он в последний раз был на катке − наверное, ещё до рождения Драко. А уж в снежки играл точно до окончания Хогвартса, но Грейнджер не желала слышать отказ. Точнее, после того, как Люциус разумно заметил, что не желает тратить время на дурацкие игры, она просто запустила в него снежком. Потом ещё одним, ещё, и так до тех пор, пока он не разозлился достаточно, чтобы послать несколько снежных комков ей в ответ.

Грейнджер выигрывала. Не в конкретной схватке, а в принципе. И Люциусу это даже нравилось − уступать ей. Ведь он запросто мог бы аппарировать в дом и не вспоминать о снежках, но не стал. Потому что слишком хорошо представлял, какая улыбка озарит её лицо, если он включится в игру. Так же, как на следующий день он не сомневался, что она будет рада, если он согласится вместе почитать. А днём позднее − вместе слепить снеговика.

Люциус и не заметил, как пролетели каникулы, хотя, судя по настроению первых дней, они могли бы тянуться мучительно долго. В последнее утро, когда он имел возможность просыпаться рядом с Грейнджер в своей кровати (своей, а не школьной!), девчонка долго не открывала глаза. И Люциус наблюдал за тем, как она спит, раскинув руки и заняв собой большую часть кровати, которую она называла «до ужаса огромной». Никак не отпускала мысль, что, скорее всего, Грейнджер никогда больше не переступит порог его дома и уж тем более − его спальни.

− Не хочу возвращаться в школу, − вот что она сказала, только распахнув глаза. Ни пожеланий доброго утра, ничего в этом духе. Она словно продолжила незаконченный разговор.

− Ты можешь и не возвращаться. Аттестат получишь без проблем, вряд ли кто-то станет возражать.

− Но ты ведь не можешь не вернуться. Тогда какой смысл мне заканчивать учёбу раньше времени?

Люциус на это ничего не ответил. Лишь испытал внутреннее удовлетворение оттого, что Грейнджер действительно хочет быть рядом с ним. И в школу не торопится возвращаться не из-за надоевших лекций и лабораторных... А из-за того, что они больше не смогут проводить столько времени вместе. Но несколько ночей в неделю − это лучше, чем ничего. А о том, что будет после окончания учебного года, Люциус старался и вовсе не думать. Совсем. Здесь его тяга к планированию давала сбой.

Повинуясь сиюминутному желанию, Люциус чарами приманил к себе магический фотоаппарат и тут же нацелил объектив на свою гостью. Грейнджер быстро натянула на себя простынь и смущённо отвернулась, но два кадра уже были готовы.

− Не надо, я ещё даже не умылась…

− Хочу запомнить это утро. И именно этот момент. Ну же, улыбнись, − сказал он, снова глядя в объектив. Грейнджер на этот раз не стала портить ему картинку. На итоговой колдографии она выглядела чудесно: в меру сонная, в меру растрёпанная, широко улыбающаяся — но, опять же, в меру.

− Я тоже хочу! — с этими словами она отобрала у Люциуса камеру и начала снимать его: один кадр другой, третий, четвёртый…

− Довольно, хватит переводить плёнку… − остановил её Люциус.

− А может, я тоже хочу запомнить это утро. Ой, а его можно поставить на таймер? Только заклинанием? Подожди…

Грейнджер аккуратно устроила камеру на прикроватном столике, выстроила кадр, долго над чем-то колдовала, потом быстро запрыгнула обратно в постель, прижалась к спине Люциуса и прошептала: «Ну же, улыбайся». Но он не удержался и, не глядя в объектив, чуть повернулся и поцеловал её в висок. Грейнджер после этого обняла Люциуса ещё крепче. Щелчок камеры они оба пропустили. А на колдографии выглядели так, словно всё прошло точно по задуманному сценарию. Робкая улыбка Гермионы и лёгкий поцелуй, после которого они смотрели только друг на друга. Люциусу никогда не была близка романтика, но это фото он решил сохранить — что бы ни случилось. Как и колдографию, на которой Грейнджер стыдливо прикрывается простынью. Было в ней на этом снимке что-то по-детски невинное и соблазнительное одновременно. Как и в жизни.