Без безразличия (гет)

Безразличие пугало Гермиону больше всего. Точнее, она просто не понимала, как можно оставаться в стороне при виде чужих страданий. Пусть даже это боль постороннего человека. А если нет возможности помочь — как можно не терзаться из-за этого? Поэтому когда Гермиона вспоминала самый ужасный день в своей жизни − первое и последнее появление в особняке Малфоев, − то первым делом видела перед собой лишённые эмоций глаза хозяина поместья.

Они были серые и очень − почти обжигающе − холодные. Как лёд, морозящий до покалывающей боли на кончиках пальцев. Блеклые радужки. А самое главное − в этих глазах не мелькнуло ни грамма жалости к ней, к Гермионе, которую в тот самый миг пытала Беллатрикс Лестрейндж. Всё, что Гермиона помнила теперь, спустя несколько месяцев, − боль и полный безразличия взгляд. Ещё неизвестно, что из этого короткого списка сильнее её ранило. Потому что если от Круциатуса в памяти осталось что-то сумбурное (в худшем смысле этого слова), пугающее и заставляющее сжимать кулаки так, что ногти впивались в кожу ладоней, то от взгляда Малфоя... О, тут вырисовывался целый спектр эмоций, которые в первые дни после «происшествия» Гермиона всё прогоняла и прогоняла в голове, на вечном повторе, вопреки своим желаниям. И видела в этот момент не свои воспоминания, а глаза Малфоя, утопая в заполняющем их равнодушии.

Она бы и забыла обо всём спустя время, если бы не одно неприятное обстоятельство. Недавно Гермиона узнала, что Люциус Малфой собирается преподавать в Хогвартсе. Бывшего Пожирателя Смерти допустили к работе с детьми, и это решение Визенгамота многие сочли как минимум сомнительным и неоправданным. Именно суд приговорил Малфоя к, так скажем, «исправительной» работе в школе. На целый учебный год его обязали преподавать Защиту от Тёмных искусств. Чем провинились дети, которых вынудят посещать его занятия, присяжные не уточнили.

Внезапно упавшее с неба звание профессора — это даже близко не наказание. Ситуацию усугубляло ещё и то, что после окончания войны Гермиона стала единственной из своих близких друзей, кто решил отучиться последний курс в школе. Да, Гермиона Грейнджер не была бы самой собой, если бы совесть позволила ей получить аттестат только благодаря своим заслугам в борьбе с Волдемортом. На такую сделку с собственным характером она пойти не могла.

И вот, теперь Гермиона вынуждена учиться у бывшего Пожирателя. Причём учиться Защите от Тёмных искусств. Это ли не парадокс? Это ли не издевательство? Она никогда не считала себя жестокой, но предпочла бы, чтобы Малфой поселился в Азкабане. Как вариант − чтобы сидел в своём поместье и не высовывался лишний раз. По крайней мере, не показывался в школе, где учатся волшебники, чьим семьям он испортил жизнь. Вот это − истинная жестокость. То, что творили прислужники Волдеморта в реальности, Гермиона могла позволить себе лишь в мыслях.

Порой... Порой Гермиона хотела, чтобы Малфой сгорел к чертям. Желала этого больше, чем кончины Беллатрикс (до того, как та сгинула). Потому что Лестрейндж была безумна. А он всегда находился в здравом уме. И именно понимая, осознавая, что происходит, смотрел. Наблюдал за тем, как пытают Гермиону − ровесницу его сына, девушку, которая вроде бы не сделала ничего плохого.

Просто к сведению: она его не боялась. Но из-за того, что кто-то из «верхов» решил, будто Малфой может занять место профессора, Гермиона чувствовала себя некомфортно. Ощущала себя не на своём месте почему-то она, а не осуждённый, хотя по справедливости всё должно было сложиться точно наоборот.

* * *

Уже сидя в поезде, добираясь до школы в компании Луны и Джинни, которые теперь учились с ней на одном курсе, Гермиона подумала: а может, и Малфой недоволен сложившейся ситуацией? Как бы она ни относилась к нему, это было её, личное (да, личная неприязнь за равнодушие в серых потускневших глазах). Никто не может заранее знать, насколько хорошо он справится с преподаванием. Учитывая опыт Малфоя в этой сфере, уместно было бы дать и оптимистичные прогнозы...

− О чём ты думаешь? − поинтересовалась Луна. Видимо, Гермиона слишком долго смотрела в окно (делая вид, что любуется видами) и не принимала участие в беседе подруг.

− Зуб даю, хочет поскорее начать учиться, − предположила Джинни. − Не могу представить: как можно было по своей воле отказаться получить аттестат на год раньше?

− Гермиона просто хочет получить все полагающиеся ей знания. Даже Невилл, хоть он и находился весь год в Хогвартсе, жаловался, что последний курс прошёл очень... непродуктивно. Так он сказал.

− Ну, не знаю, Гарри и Рон прекрасно обошлись без года зубрёжки.

− Гарри и Рон всегда относились к учёбе иначе, − наконец заговорила Гермиона. − Первый учился ради того, чтобы победить Волдеморта, и теперь эта задача выполнена — значит, можно расслабиться. А твой брат... Тут и объяснять нечего. Квиддич-квиддич-квиддич… Ещё немного квиддича… И, ох, чуть не забыла! Ещё квиддич.

− Если бы мне «Холихедские Гарпии» предложили годовой контракт, я бы тоже с радостью забыла обо всяких эссе и лабораторных. И избавилась бы от этой удивительной возможности сидеть на парах у Малфоя-старшего.

− Не напоминай, − нахмурилась Гермиона. − Даже Драко удалось этого избежать. Хотя тут нечему возмущаться − он всё же учился в прошлом году.

− Что, думаете, Малфой будет хуже Амбридж? Скорее уж я перестану видеть фестралов, − философски и с ноткой грусти заметила Луна.

− Это вряд ли. Но мне ох как не нравится, что он в принципе сумел увильнуть от тюрьмы, хотя заслужил срок, − Гермиона поделилась своим недовольством.

− Да это всё его жена. Она же и Драко отмазала, − проворчала Джинни. − Правда, как по мне, это странно: сначала помочь мужу отвертеться от тюрьмы, а потом оформить развод.

− Наоборот, ничуть не странно, − возразила Гермиона. − Нарцисса дала показания, её поступок помог всем членам семьи, а уж потом она с чистой совестью смогла сказать муженьку «прощай». Сами подумайте: вы бы смогли и дальше жить с таким типом?

− Мне всегда казалось, что Люциус не так уж и плох. Правда. Он выглядел таким несчастным на суде, − вспомнила Луна.

Гермиона все заседания Визенгамота благополучно проигнорировала, поэтому об истинности слов подруги судить не могла. С другой стороны — пусть даже человек не выглядит самодовольным индюком на суде, но разве это делает его хорошим и прощает ему все грехи? Вряд ли.

− Почему ты называешь Малфоя по имени? − спросила она вместо того, чтобы открыть спор.

− У него имя звучит гораздо красивее, чем фамилия. Согласитесь?

Тут уже Гермиона и Джинни вместе похихикали. Чтобы вы знали: Гермионе было наплевать, как звучит имя Малфоя. Но общение с Луной всегда расслабляло: наверное, только она одна во всём мире видела окружающих именно так. В частности − замечала хоть какую-то красоту в бывшем Пожирателе Смерти.

* * *

В долгой поездке до школы и за такими же долгими разговорами с подругами Гермиона и думать забыла о Малфое. Ну, почти. По крайней мере, войдя в Большой зал, она не посмотрела первым делом на преподавательский стол. Сразу направилась к приятелям-гриффиндорцам и там продолжила беседу обо всём на свете в уже более шумной компании.

От болтовни Гермиона устала одной из первых. Выслушав приветственное слово от МакГонагалл и кое-как перекусив без особого аппетита, она поднялась из-за стола. Тут-то взгляд её и встретился с теми самыми серыми глазами. Малфой находился далеко, но лицо нового профессора Гермиона видела чётко. И этот взгляд... Отец Гермионы какое-то время курил, и цвет пепла, что оставался от сигарет, слишком уж походил на оттенок малфоевских глаз. В них словно так же не осталось места для огня. Ни для чего не осталось места. Гермиона несколько раз моргнула, прогоняя непрошеные воспоминания о родителях, быстро отвернулась и ещё быстрее направилась в башню Гриффиндора.

К сведению: чего Гермиона точно не хотела, так это видеть чёртовы глаза Малфоя ежедневно.

Вскоре гостиная факультета наполнилась остальными гриффиндорцами. Были среди них и совсем маленькие первокурсники. Гермиона запоздало похвалила себя за то, что отказалась от предложенной ей роли старосты − иначе пришлось бы отвлекаться на огромный список дополнительных задач. А ей хотелось всего лишь закончить обучение − и всё на этом.

В очередной попытке скрыться от шума Гермиона ушла в спальню. В этом году ей предстояло делить комнату лишь с двумя соседками: Джинни и её давней подругой Челси. И почему-то заранее казалось, что кому-то здесь придётся стать третьей лишней. Гермиона знала, кому именно, и её это полностью устраивало. На первом месте учёба, на втором − учёба, на третьем… несложно догадаться. А болтовня с Джинни о мальчиках и прочей ерунде всегда немного утомляла Гермиону. Если уж на то пошло, ей проще было скоротать свободный вечер за разговором с Луной — та хотя бы всегда была оригинальна и ни разу не повторяла одну и ту же мысль дважды.

Решив избавить себя ещё и от пустых причитаний о том, как много она попустила, убежав с ужина раньше прочих, Гермиона заблаговременно приняла душ и легла в кровать. С книгой, разумеется.

* * *

Видимо, чтобы семикурсники не расслаблялись и не забывали о том, кого именно поставили им в преподаватели одного из основных предметов, первым же уроком первого учебного дня в расписании стояла Защита от Тёмных искусств. Так что сразу после завтрака Гермиона не рассчитывала на хорошее продолжение дня. Она даже не могла решить: стоит ли отвечать на вопросы нового профессора, если тот обратится ко всему классу? Стоит ли вообще воспринимать его как учителя? Разум говорил: стоит. Но эмоции хотели с ним поспорить и очень в этом преуспевали.

Чтобы вы понимали: за всё время занятий Гермиона ни на секунду не переставала думать о том, как ей хочется подойти к «профессору» Малфою и ударить его. Прямо по лицу. Тогда пустое безразличие в его глазах сменилось бы удивлением, а то и яростью. Возможно, даже такое зрелище не стоило совершенно определённо последовавшего бы за ним скандала... А возможно, игра и стоила свеч. Этой шуточной дилеммы (бить или не бить?) хватило бы Гермионе до самого звонка. Но, похоже, ближе к середине урока Малфой заметил её отстранённость. Неизвестно, ждал ли он дружелюбия от своих студентов или его внимание привлекла исключительно Гермиона, игнорирующая лекцию, но в какой-то момент прозвучал вопрос:

− Мисс Грейнджер, полагаю, вы чем-то недовольны? Я впервые выступаю в роли профессора, так что, быть может, вы выскажетесь? − медленно проговаривая каждое слово, словно цедя звуки по капле, предложил Малфой. Но даже сейчас его тон был равнодушным, и в этом отсутствии эмоций плескалась разве что щепотка неудовольствия.

− Простите, я не думаю... − начала Гермиона, сама удивляясь своей дерзости. − Не думаю, что вы можете научить кого-либо Защите от Тёмных искусств. Это как если бы Волдеморт давал уроки по уничтожению хоркруксов.

В классе повисла тишина, хотя ранее с задних рядов доносились тихие перешёптывания. Очевидно, этот диалог был важнее решения любых личных проблем. И уж точно он был интереснее малфоевской лекции.

− Вы не задумывались, мисс Грейнджер, о том, что научить защите лучше всего может тот, кто был на стороне нападающих?

− Да, разумеется, − согласилась Гермиона. − Но нужно ли это вам? Учитывая, что преподавание для вас − лишь часть наказания, альтернатива заключению.

− И вы решили обсудить это прямо на уроке, потому что?..

− Потому что я считаю, что вы последний, кто мог бы преподавать на этом самом уроке.

− Даже так? − тут Малфой поднял брови, то ли изображая удивление, то ли и правда удивившись. − В таком случае, даю вам возможность покинуть класс.

− Но я здесь для того, чтобы учиться, − возразила Гермиона.

− Да? Почему же тогда вместо этого вы тратите своё, моё время, а также время ваших сокурсников на высказывание своего такого важного мнения, а не на учёбу?

− Вы сами меня спросили, профессор.

− Минус десять баллов с Гриффиндора, мисс Грейнджер. Надеюсь, впредь вы будете вести себя более учтиво.

Несложно догадаться, что до самого звонка Гермиона ещё более отчаянно думала о том, как же она ненавидит Люциуса Малфоя. И теперь у неё было подтверждение тому, что эти чувства взаимны. Тем временем пары по ЗОТИ стояли четыре раза в неделю − даже сейчас, когда, казалось бы, уже нет такой острой необходимости в обороне. К слову, во времена серьёзной опасности занятий проводилось столько же, но толку в них было…

Поэтому, может, ни к чему эта злость из-за преподавания Малфоя. Сегодня Гермиона его практически не слушала, особенно после их диалога − никак не получалось сконцентрироваться. Но, по сути, даже если Малфой не научит студентов ничему путному, вряд ли это станет угрозой для школьников. Ведь во времена преподавания Амбридж её политика действительно подвергала риску детей, не знавших, как защититься.

Тут Гермиона была согласна с Луной: мало кто сможет переплюнуть в своей бесполезности Локхарта, Амбридж и Квирелла. Но это не меняло того факта, что Малфой − преступник. Не меняло безразличие в его глазах на сожаление. Не убирало шрам с руки Гермионы — тот самый, со словом «грязнокровка». Не меняло её мнение о Пожирателях.

− Гермиона! Гермиона, погоди, да что с тобой? − окликнула её Джинни, когда та уже вышла из класса. − Малфой мерзавец, но зачем портить с ним отношения в первый же учебный день?

− Нельзя испортить то, что изначально было никудышным.

− Ну, надеюсь, ты довольна собой. Уже придумала, как вернуть нам потерянные баллы?

− Как будто это когда-то было проблемой...

Оторвавшись от подруги, Гермиона поспешила на пару по Трансфигурации. Видимо, из-за сложности в поиске преподавателей эти занятия по-прежнему вела МакГонагалл. А сомневаться в том, что урок у любимого профессора пройдёт гораздо лучше, чем ЗОТИ, не было никакой нужды.

Собственно, так всё и сложилось. Гермиона не только вернула факультету потерянные десять баллов, но и заработала пятнадцать дополнительных. До битвы между факультетами ей давно не было никакого дела: когда пережил войну, на такие мелкие сражения жаль тратить усилия. Так что Гермиона, как и планировала изначально, просто училась. И делала это настолько старательно, насколько могла − если не считать инцидента с Малфоем. Правда, к вечеру первого учебного дня Гермиона даже пожалела о том, что устроила показательное «выяснение отношений». Оставалось только надеяться, что это никак не скажется на её успехах на занятиях по ЗОТИ.

«Раз уж его взяли на должность преподавателя, может, он не такой уж плохой человек и сможет забыть о моих претензиях на глазах у всего класса?» − подумала Гермиона.

Почему-то в этот момент она снова выдернула из памяти образ его серых глаз, смотрящих на неё безо всякой жалости. Хотя причём тут жалось или доброта? В этот раз избегать развития конфликта в интересах их обоих. И если уж чем-то Малфой и славился, так это своим умением ценить выгоду. Неизвестно, насколько сильно Гермионе нужно было разозлить этого человека, чтобы тот начал действовать против своих интересов.

И да, для протокола: Гермиона действительно верила, что ей не аукнутся её дерзкие реплики.

Только вот вера эта прожила недолго − как раз до следующего занятия по ЗОТИ. Вся история их с Малфоем общения, начиная с «А вы, должно быть, мисс Грейнджер?» и заканчивая «Надеюсь, впредь вы будете вести себя более учтиво» должна была подсказать ей, чего ждать от нового преподавателя…

Вряд ли кто-то заметил бы это по выражению его лица, но Люциус Малфой был… счастлив? Да, несмотря на то, что демонстрировать своё удовлетворение сложившейся ситуацией с его стороны было бы неуместно, внутри себя − он был доволен.

Благодаря бывшей супруге и свидетельским показаниям нескольких участников Битвы за Хогвартс (как её окрестили в прессе), Люциус избежал заключения в Азкабане. Учитывая, как он пережил первый арест, второй срок мог бы завершиться для него смертью. Понимали это и в Визенгамоте. А нынешнее руководство школы, судя по всему, не нашло никого путного на должность преподавателя ЗОТИ.

Всё это Люциус понимал. Сейчас поговаривали, что после падения Тёмного Лорда проклятие с этой многострадальной должности исчезло. Но желающих проверить данное предположение на собственной шкуре оказалось немного. Вернее, их не имелось вовсе, но для Люциуса это стало в буквальном смысле слова приговором. Пусть и не таким, какой ожидала услышать общественность, мечтающая засадить за решётку всех без исключения Пожирателей. Мечтающая обрести уверенность в собственной безопасности. Мечтающая видеть всё больше и больше громких, до невозможности позитивных и до отвращения пафосных заголовков на первой полосе «Ежедневного Пророка».

Люциус мог поставить себя на место одной из представительниц этой самой общественности − Гермионы Грейнджер − и мог понять её недовольство. Мог, но не хотел. Ему приятнее было видеть негодование и лёгкое презрение в её глазах. Это хотя бы смотрелось оригинально. Потому что остальные лица выражали опаску, а ученики младших курсов и вовсе испытывали истинный страх, завидев нового профессора. Должно быть, со стороны это смотрелось презабавно и могло поднять кому-то настроение. Чего нельзя сказать о возможных конфликтах с менее пугливыми студентами.

Как назло, первое занятие Люциусу предстояло провести у седьмого курса, в числе студентов которого числилась не только Грейнджер, но и её приятели, которые оказывали сопротивление режиму прошлого года. Так что Люциус ждал реакции от них и в свой адрес. Однако её не последовало.

Тщательно скрывая напряжение, Люциус начал лекцию, к которой готовился весь минувший вечер. Студенты слушали, записывали. Тут и вспомнились давние слова Снейпа о Грейнджер (порой он между делом упоминал то её, то Поттера, то кого-то из коллег) − обычно та фиксировала каждое слово профессоров и в целом отличалась исполнительностью и излишней любознательностью. Но вот на лекции Люциуса девчонка отчего-то выглядела совершенно несосредоточенной.

Несколько раз удостоив Грейнджер беглым взглядом, Люциус не выдержал и сделал ей замечание. Стало интересно, что она ответит. Попытается ли оправдаться? Рискнёт ли высказаться? Чувствует ли она себя выше однокурсников благодаря своему «подвигу»? Как выяснилось − чувствует. Иначе промолчала бы или ответила бы кратким извинением, а не устраивала бы прилюдную дискуссию на тему «Место Люциуса Малфоя в преподавательском составе школы Хогвартс».

Оставить это просто так было нельзя. Самая лёгкая мера − лишение баллов, и именно с этого стоило начать. И Люциус начал. Правда, впоследствии понял, что это ни на что не повлияло: Грейнджер так и не взялась за перо, и её пергамент оставался по-прежнему чистым. Другие ученики, даже самые нерадивые, хотя бы удосужились записать тему и пару основных тезисов. А эта наглая девчонка, сидя на первом ряду, считала позволительным бездельничать. Возможно, она делала это намеренно, желая показать Люциусу, что его пары её нисколько не интересуют. И если при этом Грейнджер считала, что сумеет продолжать вести себя в том же духе и дальше, то она очень и очень ошибалась.

Для справки: Люциус был готов дать отпор этой нахалке.

* * *

Имелись у Люциуса раздражители и помимо Грейнджер. Те самые первокурсники, которые шарахались, только завидев преподавателя в коридоре, уже успели вывести его из себя. Не настолько, чтобы он выпустил свои эмоции наружу, но всё же. Ему совсем не хотелось объяснять недовольным родителям, почему у их детей нервный тик. Ведь за этим могло последовать и отстранение от преподавания, иными словами − пересмотр приговора. Здравый смысл подсказывал Люциусу, что для такого виража нужны мотивы посерьёзнее испуга нескольких учащихся, но всё же следовало быть осторожнее.

После пары у «Грейнджер и компании» занятия по Защите от Тёмных искусств посетили ребята с третьего курса. На сей раз Люциус решил начать с интересного − рассказал теорию про боггартов, а практику борьбы с этой нечистью оставил на следующий урок. Ход сработал: заинтересованность в глазах школьников была неподдельной.

Довольно скоро Люциус выяснил, что проще всего ему удаётся ладить со средним звеном. Старшие курсы слишком хорошо знали его биографию, младшие — были слишком напуганы слухами о его тёмном прошлом, а ребята лет тринадцати-пятнадцати даже не заморачивались такими размышлениями. Для них главное − интересный урок, возможность проявить себя перед сверстниками и хорошо провести время. Всё это новый учитель мог им предоставить.

− Профессор Малфой, а какой у вас боггарт? − поинтересовалась третьекурсница по имени Дейзи. По наблюдениям Люциуса, она была кем-то вроде Грейнджер в былые годы: любопытная и обожающая задавать вопросы. Больше этого она любила разве что получать на них предельно подробные ответы.

− С течением времени боггарт может меняться. В вашем возрасте (а я тогда активно играл в квиддич) моим главным страхом был летящий в меня бладжер.

− А сейчас? — не унималась Дейзи.

− Дементор.

− Это потому что вы сидели в тюрьме? — такой вопрос напрямую могла задать только Дейзи, и её непосредственность позволяла не обращать внимания на бестактность.

− Не обязательно долго находиться в Азкабане, чтобы бояться дементоров. Достаточно провести наедине с этими тварями лишь минуту, − пояснил Люциус. — Они заставляют нас переживать самые страшные события снова и снова. Поэтому любой страх кажется мелочью в сравнении со знакомством с дементором.

− А вы расскажете нам о них?

− Обязательно, но не сегодня, − отозвался Люциус.

Он не проработал в Хогвартсе и недели, а уже нашёл себе любимицу. Ею стала Дейзи.

* * *

С определением самой ненавистной студентки проблем тоже не возникло. Гермиона Грейнджер не оставила конкурентам ни единого шанса уже на первом занятии. На неделе она посетила ещё три урока и уже не отлынивала: Люциус убедился, что записывать всё чётко и оперативно девчонка действительно умеет. Но чего Грейнджер не умела, так это скрывать неодобрение в своём взгляде. С каждым днём Люциус всё больше склонялся к мысли, что она делает это намеренно. Может, и вовсе пройти седьмой курс от начала и до конца решила лишь из чувства противоречия и желания насолить ему?

Поставить первую отметку на пергаменте Грейнджер Люциусу удалось лишь на второй неделе обучения. Он задал старшему курсу эссе на тему «Роль тёмной магии в развитии волшебного сообщества». Рискованно, учитывая нынешнюю политику, но желание прочесть, что напишет об этом ярая противница такого рода колдовства, было слишком велико. Результат того стоил: в каждом слове сочинения Грейнджер прослеживалось, как она всеми силами старалась свести на нет прогресс магического сообщества, достигнутый благодаря тёмному волшебству. Но у неё это не очень хорошо получалось, так как она была отлично эрудированна и знала, что тёмные маги, не признающие правил, совершили в разы больше открытий, чем кто-то вроде покойного Дамблдора.

И Грейнджер об этом писала. А потом настойчиво замечала, что сейчас такое незаконно. И снова говорила об изобретении нового зелья... И вновь подмечала, насколько неэтично было использовать для его изготовления запрещённые ингредиенты. И так — весь текст. Который, к слову, оказался в два раза больше заявленного объёма. Люциус с удовлетворением поставил Грейнджер «Выше ожидаемого» с жирным минусом.

Просто к сведению: он планировал оценивать всех студентов по справедливости. Одно исключение лишь подтверждало правило. Да и было ли это таким уж исключением?

* * *

− Вопросы об оценках можете задать после занятия, − ответил Люциус на незаданный вопрос Грейнджер. Та подняла руку вверх, едва успела получить свой исписанный мелким ровным почерком пергамент с непривычно низкой отметкой. Не было сомнений: за минувшие годы учёбы она привыкла получать одни лишь «Превосходно».

Рука её тут же опустилась вниз, а недовольство во взгляде усилилось в разы. Несмотря на это, на протяжении всего занятия перо и пергамент Грейнджер использовала настолько активно, насколько и полагалось отличнице. После звонка она стала единственной, кто решил задать вопрос касательно отметки, хотя на весь курс Люциус поставил «Превосходно» лишь дважды. И то − это был скорее аванс за верное направление мысли. Потому что однокурсники Грейнджер не владели материалом на том же уровне, что и она. Но знания нужно уметь верно применять, так что…

− Я не нашла в своей работе ни одной ошибки. Очевидно, вы тоже, но при этом снизили мою оценку на полтора балла, − высказала Грейнджер свою претензию, когда остальные ученики покинули класс.

− На один балл. Минус − это лишь для вашего понимания.

− Моего понимания чего?

− Того, что лично я предпочёл бы поставить вам «Удовлетворительно», − признался Люциус.

− За работу без единой ошибки?

− Вы выбрали неверный подход и направили свои рассуждения в неверное русло, мисс Грейнджер. Оценить работу такого уровня на высший балл я просто не в силах, несмотря на ваши знания.

− Это всё из-за того, что я сказала вам на первом занятии, верно?

− Ни в коей мере.

− Можете говорить что угодно, но я прекрасно знаю, что написала эссе на «Превосходно», а вы снизили мне отметку из-за личных счётов.

− Да? Жаль, что из нас двоих профессор − я. И именно моё мнение о вашей работе действительно имеет вес.

− Я... − начала было Грейнджер, но быстро умолкла. Развернувшись, она умчалась к выходу и вскоре скрылась за дверью.

Для протокола: Люциус не сомневался, что в будущем ему удастся использовать все доступные методы для борьбы с этой нерадивой студенткой.

* * *

На следующее занятие она не явилась.

Опыт показал: сложно бороться с тем, кто тебя игнорирует. Причём теперь уже не просто пропускает лекцию мимо ушей, но даже не показывается на уроке. Не появилась Грейнджер и на обеде. Повод встревожиться? Возможно, но не для Люциуса.

Его ожидали ещё две пары: обе − у первого курса. Отвлекаться на ерунду вроде прогуливающей студентки он не желал. Одиннадцатилетние дети, как и должно, занимали всё внимание профессора. Как казалось Люциусу, со времён его обучения методы преподавания изменились. С ним и с его сверстниками учителя были строги, и это работало. Сейчас же коллеги (да, он с ними общался, кое у кого перенимал опыт) советовали использовать игровые методы для привлечения большего внимания, организовывать групповые задания, предоставлять детям простор для творчества. Не сказать, что Люциус был согласен с таким подходом, но для проверки его действенности следовало попробовать.

На удивление — метод не подвёл. Как только для выполнения несложного задания Люциус разделил ребят не на традиционные пары, а на несколько команд по четыре человека, и устроил между ними соревнование, работа закипела! Все сразу стали действовать быстрее, слаженнее и продуктивнее. Выявились лидеры, стратеги и исполнители. А Люциус стоял в стороне и наблюдал. Жаль, что так просто «поддаются» обучению лишь младшие курсы. Однако впредь стоит учитывать, что МакГонагалл вполне может дать дельный совет. Несмотря на её вечно поджатые губы и строгий оценивающий взгляд (рядом с ней Люциус чувствовал себя не профессором, а студентом!), несмотря на её предвзятое отношение, директор делала всё возможное, чтобы школьные дела шли гладко. Проблем здесь с лихвой хватило за последние годы.

К сведению: Люциус не хотел становиться очередной проблемой.

Пусть Визенгамот и не интересовался мнением МакГонагалл насчёт кандидатуры бывшего Пожирателя на пост преподавателя… Она не устроила скандал и не посоветовала родителям писать жалобы. Поступи директор так, её бы послушались, а Люциуса бы отстранили. Стали ли бы для него придумывать другую «исправительную» работу взамен реального срока — неизвестно. Очень может быть, что нет. Но МакГонагалл приняла всё как должное и теперь извлекает из ситуации максимум пользы. Люциус ценил такой профессиональный подход.

* * *

Люциус никогда бы не подумал, что займёт должность школьного преподавателя. И верно: такого рода деятельность была не для него. Да, он справлялся. Да, временами было даже интересно. Да, он открывал для себя что-то новое. Да, он действительно не жаловался на судьбу. Но все понимали: эта работа не для людей вроде Люциуса Малфоя.

Как это ни парадоксально, главным способом не замечать своей неуместности Люциус избрал полное погружение в работу. Предпочитал тратить время на подготовку к лекциям и засиживаться допоздна в кабинете, проверяя бесчисленные эссе, а не коротать время в своих новых апартаментах − до неприличия маленькой комнате. Тесной, скудно обставленной. Ну, в сравнении с мэнором, к масштабам которого привык Люциус.

Выскажи он свои претензии вслух, обязательно нашёлся бы умник, подметивший, что камера в Азкабане проигрывает любому жилью. Люциус так и слышал колкую фразу вроде: «Не нравятся преподавательские апартаменты? В тюрьме тебе всегда будут рады и выделят люкс-камеру! Не хочешь? Тогда умолкни!»

Но Люциус на эту тему и не заговаривал. Просто заходил вечерами к себе и продолжал думать, строить планы. В основном все его мысли вращались вокруг детей. Как-никак, он был ответственен за их просвещение. И, кто бы что ни говорил (в частности — что бы ни говорила мисс Грейнджер), он мог научить школьников многому. Как, кстати, мог это сделать и Тёмный Лорд, когда звался ещё Томом Риддлом и хотел занять пост профессора ЗОТИ. Правда, ему такого шанса не предоставили, а вот Люциусу эту возможность вручили в качестве кары. И он старался выудить из этого наказания что-то полезное, причём не только для себя.

Но Грейнджер этого не видела − потому что и не пыталась увидеть. К ней у Люциуса было особое отношение. Хотя бы потому, что она давно не могла считаться ребёнком. Из её личного дела выяснилось, что совсем скоро ей исполнится девятнадцать. Сам он в этом возрасте уже помогал отцу вести дела, параллельно проходя курсы по колдомедицине. Последние ему не пригодились, так как год спустя Люциус уже стажировался в Министерстве, и вопросы с трудоустройством решились сами собой. Предположительно − не без помощи Абраксаса Малфоя. Но тогда Люциус предпочитал об этом не думать.

Как-то он рассказал Нарциссе, что после окончания школы хотел стать колдомедиком. Та только посмеялась.

− Ну какой из тебя целитель? Ты мог бы разве что руководить Мунго, − сказала она.

− Чтобы управлять больницей, нужно сначала пройти все ступени, начиная с курсов, стажировки... Ведь и Министрами сразу не становятся.

− О, так теперь ты метишь в Министры?

− Отец хотел бы, чтобы я шёл к этому.

− А чего хочешь ты?

− Не знаю... Добиться успеха хотя бы на этой должности. Драко уже исполнился год. Он должен знать, с кого брать пример...

Сам Люциус довольно поздно понял, что если на кого-то и нужно быть похожим, то только на самого себя. Не на отца, не на деда, не на начальника. Сын шёл по его стопам: копировал манеру поведения, перенимал убеждения. И винить в этом ребёнка было бы нечестно. Учитывая, что в то время Малфои были в почёте, Драко выбрал правильный подход. Тогда никто и не мог подумать, чем это всё закончится.

Чтобы вы понимали: всё, что делал Люциус, он делал ради семьи. И он первым ударил бы заклятием в каждого, кто рискнул бы с этим поспорить.

Больше трёх часов Гермиона потратила на написание эссе. Нет, не того, что Малфой (ох, простите, профессор Малфой) оценил на «Выше ожидаемого», а другого. Вернее, просто улучшенной версией той самой первоначальной работы.

Малфой, само собой, не задавал Гермионе никакой «работы над ошибками». Да и вообще не было гарантии, что он примет эссе на проверку, тем более − что поставит за него высокий балл. Но для Гермионы важно было понимать: в сложившихся обстоятельствах она сделала всё, что могла. Пусть даже весь её труд пропадёт впустую — неважно. Зато у неё появится возможность обвинить в этом кого-то другого. Например, Малфоя.

Поскольку основной учебной нагрузки студентам с лихвой хватало, переписывать эссе Гермионе пришлось вместо сна. Как результат − задремать ей удалось ближе к рассвету. Да и не то чтобы удалось… Организм не спросил её мнения на этот счёт. Так она и уснула: одна, сидя в полутёмной гостиной, с волшебной палочкой на коленях, с пером в руках и с ворохом исписанных листов пергамента... повсюду. Хорошо хоть чернильницу на себя не опрокинула − вот был бы смех.

Проснулась Гермиона чуть раньше привычного времени: видимо, затёкшая от неудобной позы шея дала о себе знать. Само собой, такая ночка не лучшим образом сказалась на расположении духа Очень-Упорной-Студентки. Кое-как прибрав свои записи, Гермиона запоздало направилась в спальню. Потом её вроде бы будили Джинни и Челси... Или нет? Сложно сказать. Правда в том, что проснулась Гермиона уже в обеденное время. Такого казуса с ней не случалось со времён использования Маховика времени.

Молниеносно приведя себя в порядок (если в такой сумбурной ситуации что-то, а в особенности торчащие во все стороны волосы, можно было назвать порядком), Гермиона ринулась в гостиную. Там от сокурсников узнала, что пару по Трансфигурации перенесли на другой день, так что пропустила она только... ЗОТИ. Прогулять занятие у Малфоя из-за того, что пытаешься переделать другую работу для Малфоя... Браво, Гермиона, браво!

Успеть на обед стало уже невыполнимой задачей, а потому с пустым желудком Гермиона направилась изучать Нумерологию. Хотя вряд ли профессору Вектор было дело до регулярности питания студентов. Главное на её парах — верные подсчёты. Только вот в тот день Гермиона не могла порадовать и этим.

Просто к сведению: ей было совершенно не до цифр. Поэтому, сидя на последнем ряду, Гермиона доводила до ума чёртово эссе, где размышляла о том, что тёмные маги в своё время сделали очень многое для волшебного мира. А параллельно корила себя за то, что не написала об этом сразу и дала повод для критики. Как будто заслуги волшебников, которые жили больше века назад, как-то влияют на нынешнее положение того же Малфоя. Он-то вроде не славится никакими научными открытиями... Разве что он мог бы написать книгу на тему «Как при наличии статуса в обществе и огромного состояния в банке потерять уважение всех жителей магической Британии».

«Вышел бы настоящий бестселлер», − думала Гермиона со злорадством, внося последние правки в теперь уже безукоризненно выполненную работу, которую вскоре собиралась вручить ненавистному профессору.

* * *

В тот же день после последнего урока Гермиона заявилась в кабинет Малфоя. Именно «заявилась» − потому что профессор её не приглашал и совершенно точно не ожидал увидеть. И не хотел. Это было видно по выражению его лица: немного удивления, но больше пресловутого недовольства. На сей раз − без безразличия.

− Не видел вас на сегодняшнем занятии, мисс Грейнджер, − начал он вместо приветствия. − Надеюсь, у вас имеется на это оправдание. Готов его выслушать.

− Профессор, я... У меня были личные причины для пропуска. Надеюсь, я смогу как-нибудь его восполнить. Подготовить исследовательскую работу? Или доклад? Может, что-то другое?

− Не смешите меня. Зачем классу ваш доклад? Отработаете как положено.

− А как положено? − тут Гермиона поняла, что ей ещё ни разу не приходилось оправдываться перед профессором из-за прогула. Но всё когда-то случается впервые.

− Вот и узнаете, мисс Грейнджер. Скажем, в эту пятницу. Позже я сообщу вам, куда подойти.

Ей ничего не оставалось, кроме как закрыть тему. Определённо, вести с этим человеком конструктивный диалог, рассчитывая на его лояльность, было бы до глупости бессмысленно. Всё общение с Малфоем − это своего рода битва. Пусть местечковая, без оравы союзников, серьёзного мощного оружия и значительных потерь, но битва. Или игра? Сейчас Гермионе казалось, что она пропустила не одно жалкое занятие, а один ход в сложной шахматной партии. Только вот шахматы ей никогда не давались − Рон бы подтвердил. И в том, что Малфой обладал в разы большим опытом в подобных играх, сомнений не было.

− Я ещё... написала эссе, − робко сообщила Гермиона.

− Я не задавал вашему курсу никакого эссе.

− Да, я переписала то, первое, − пояснила, протягивая Малфою пергамент.

− С чего вы взяли, что я стану его читать?

− Потому что я всю ночь над ним работала... И надеюсь, что в этот раз вышло лучше.

− Интересно.

Гермиона, конечно, сразу подумала, что вряд ли Малфою действительно интересно, что именно она исправила в своём эссе и сколько сил на это потратила. Тем более ему не интересно, что она думает о нём и его «профессионализме». И меньше всего на свете ему интересно, насколько она сейчас раздражена.

− Интересно... что? − спросила Гермиона, видя, что Малфой ничего пояснять не собирается.

− О... Это очень любопытно, мисс Грейнджер, что вы сочли допустимым самой себе дать задание, потратить на него личное время по своему усмотрению, а потом уверять меня, что я должен что-то там проверить. В своё личное время, возможно, даже в ущерб основной работе.

− Я вовсе не уверяю вас... Я лишь решила, что вас не затруднит....

Гермиона от всего сердца ненавидела ситуацию, в которой находилась и которую сама же и создала. Почему она должна сейчас стоять перед этим отвратительным человеком и о чём-то его просить? Почему он имеет право чувствовать своё превосходство? Она как будто вернулась на первый курс − вновь стала ребёнком, который не в состоянии постоять за себя, не может дать отпор и доказать кому угодно, что всё делает верно. Но сейчас было не лучшее время для того, чтобы устраивать сцены. Один раз Гермиона себе такое позволила − и к чему это привело?..

− Так и быть, давайте сюда ваше эссе... − с очевидным удовлетворением протянул Малфой. Так, что Гермиона даже не чувствовала, что добилась своего. В лучшем случае, это можно было назвать ничьёй, после которой главный приз не достался никому.

− Спасибо, профессор, − совершенно неискренне поблагодарила она.

− И не забудьте про отработку...

А Гермиона при всём желании не смогла бы про неё забыть. И вообще выбросить из головы образ профессора ЗОТИ…

Если раньше она непозволительно часто вспоминала о безразличии в глазах Малфоя, то теперь всё было как раз наоборот. Сейчас её выводили из себя как раз эмоции на его довольном лице. Потому что там по-прежнему не было ничего, хоть сколько-нибудь напоминающего сожаление. А если выбирать между пустым равнодушием и напыщенным самодовольством, то Гермиона, возможно, предпочла бы первое.

А ещё... Студентке, на которую плевать, профессор не станет занижать оценки. Да, лишними баллами её факультет он тоже не одарит, но хотя бы будет действовать по справедливости. А в нынешней ситуации (как, впрочем, и прежде) личность Малфоя и слово «справедливость» никак не могли стоять рядом. По крайней мере, так казалось Гермионе. И она, при желании, с лёгкостью нашла бы союзников, которые это мнение бы поддержали.

* * *

− Где ты пропадаешь весь день? — поинтересовалась Джинни за ужином. − Я тебя со вчерашнего вечера не видела. Да и то − ты сидела, уткнувшись в книги и пергамент, с тобой даже не поговорить по-человечески!

Гермиона не хотела делиться с подругой своими злоключениями, уж точно не в наполненном студентами Большом зале. И не сейчас. Казалось, что если сначала разобраться со всем (ну, хотя бы отработать пропущенное занятие и получить минимальное одобрение за написанное эссе), то потом уже можно и поделиться этой историей. Как чем-то интересным, над чем получится даже посмеяться. А не вываливать на подругу стопку проблем, сложенных одна на другую.

− У меня были... дела, − уклончиво ответила Гермиона.

− Что за дела такие вместо уроков? У тебя-то? Занятие у Малфоя пропустила, как будто мало тебе...

− Я неважно себя чувствовала. А пропуск отработаю.

− Ты заболела? − в голосе Джинни послышалось беспокойство.

− Я в порядке. Просто плохо спала.

− Мерлин, да что с тобой? То споришь с Малфоем прямо на уроке, то прогуливаешь исключительно его занятие, ещё и насчёт оценки что-то спрашивала…

− Он занизил мне балл!

− Да и пусть! — Джинни ничуть не прониклась тем же праведным негодованием, что всё разрасталось среди прочих эмоций Гермионы. − Зато после твоего возмущения у него будет повод занижать оценки и дальше. Или ты что, забыла, что для стажировки в Мунго нужно «Превосходно» по ЗОТИ? Что, передумала становиться колдомедиком?

− Даже если бы я считала, что действительно порчу отношения с Малфоем, это не помешало бы мне сдать ЖАБА на «Превосходно».

− Но на выпускных экзаменах он будет одним из членов комиссии.

− Именно. Одним из.

На самом деле − Гермиона немного переживала. Даже сейчас, в сентябре, когда до выпуска оставалась масса времени, грядущая Жутко Академическая Блестящая Аттестация вызывала одновременно и трепет, и волнение.

Правда, как бы Гермиона ни старалась убедить себя и окружающих в том, что мнение Малфоя для неё не значит ровным счётом ничего, это было не совсем так. Иначе бы она не стала переписывать то чёртово эссе, не стала бы вообще объясняться с Малфоем. Да если бы не это стремление всё и всегда делать лучше прочих, можно было бы вообще обойтись без ЗОТИ. Если уж на то пошло, её приняли бы на стажировку в Мунго и без оценки в аттестате. Всё же она − Гермиона Грейнджер, а не первый встречный человек с улицы. Но если бы Гермиона могла поступить так, то она и вовсе обошлась бы без полноценного седьмого курса. Нет, раз уж взялась − надо довести дело до конца и сделать это как можно лучше.

Чтобы вы понимали: Гермиона не привыкла отступать из-за каких-то там сложностей. А раз уж сложностью стал бывший Пожиратель Смерти − дело нужно было довести до конца ещё и из принципа.

* * *

На очередную пару по ЗОТИ Гермиона пришла не просто вовремя, а заблаговременно, как всегда, предварительно изучив параграф по новой теме. Эта привычка закрепилась за ней ещё с первого курса, когда она боялась услышать от профессоров о чём-то, чего совсем-совсем не знала из-за того, что росла среди магглов. Именно поэтому семь лет назад все учебники ею были изучены вдоль и поперёк ещё до наступления сентября. Позже, курсу к третьему, такая надобность отпала: все азы устройства магического мира Гермиона знала назубок. Но привычка осталась.

Теперь Гермиона читала не только учебники, но и дополнительную литературу. Так что, откровенно говоря, выпускные экзамены поддались бы ей и в сентябре. А лишние девять месяцев занятий стали чем-то вроде бонуса. Всё же большинство преподавателей были достойными уважения опытными волшебниками, которые делились массой полезных сведений. Уникальных − тех, что не прочтёшь в одной из книг даже такой огромной библиотеки, как библиотека Хогвартса.

Кстати, в случае с Малфоем Гермиона тоже надеялась узнать что-то эксклюзивное. Когда он сказал, что научить защищаться от тёмных сил может тот, кто когда-то выступал за эту сторону, то был прав. С этим утверждением не поспоришь. Оставался лишь один вопрос, которым и задавалась Гермиона: а нужно ли бывшему Пожирателю обучать молодое поколение трюкам, которые те смогут обернуть против него же? Конечно, вряд ли мир перевернётся, «тьма» обретёт силу, а Малфой вновь займёт противную установившейся власти позицию и начнёт проявлять агрессию. Но чисто гипотетически…

А если и нет — разве осознание того, что он знает секреты, которые доступны только единицам, не даёт Малфою чувство глубокого морального удовлетворения? Вряд ли для него что-то значит принцип, согласно которому нужно делиться тем, что имеешь. Малфой скорее похож на скрягу, который всё сгребает в охапку и прячет в самый дальний сейф. Знания — в том числе. Однако, несмотря на пессимистичный настрой, в глубине души Гермиона шла на каждое его занятие с надеждой на что-то интересное. В этот раз, всё ещё испытывая вину (перед самой собой, а не перед профессором) за пропущенную пару, она даже перечитала заданные параграфы ещё раз − на всякий случай.

Но эти усилия прошли впустую. Как высоко Гермиона ни тянула руку во время опроса, Малфой словно не замечал её. Он будто перенял манеру Снейпа со времени первого в жизни Гермионы урока Зельеварения, когда она ну очень хотела показать, как много знает, но учитель ей этого не позволил. На сей раз Гермиона желала продемонстрировать, что ей не обязательно посещать все лекции, чтобы отлично владеть материалом, но и тут ей не дали слова. Обиднее всего было то, что те студенты, кого Малфой соизволил спросить, отвечали очень скудно. Но и их факультетам он начислил по несколько баллов.

Баллы… Если бы дело было только в них.

После занятия Гермиона, чувствуя себя до ужаса неловко, подошла к Малфою. С одной стороны, не хотелось лишний раз обращать на себя внимание, а с другой стороны… хотелось. Должен же он понимать, что она прекрасно видит, что всё это делается намеренно.

− Простите, профессор… − начала она.

− Не уверен, что у меня есть причина вас прощать, − холодно отозвался Малфой.

− Я просто хотела спросить: почему вы не дали мне ответить в начале урока?

− А я должен был?

− Ну, я ведь поднимала руку.

− Верно. Вы так активно тянули свою руку вверх, что всем и безо всяких устных ответов было понятно, что вы в состоянии дать исчерпывающий ответ. Так какой смысл?

− Чтобы… убедиться? Я пропустила занятие и хотела показать, что самостоятельно изучила весь необходимый материал.

− Мисс Грейнджер, за пропуск занятия я уже назначил вам отработку. На которой сегодня и проверю все ваши знания. Вернее, те, что сочту нужным проверить. Так что в восемь вечера будьте добры появиться в кабинете Зельеварения.

− Профессор, но почему в... — Гермиона никак не могла взять в толк, зачем назначать отработку в подземельях, в чужом кабинете. Но поскольку раньше ей не приходилось расплачиваться за прогулы, она точно не знала, как это положено делать и есть ли вообще резон возмущаться.

− Я с удовольствием выслушаю все ваши претензии на отработке, мисс Грейнджер. Сегодня. В восемь, − отрезал Малфой. − Советую вам не опаздывать.

Бредя по пустому коридору к башне Гриффиндора, Гермиона чувствовала, что по-прежнему проигрывает. Чтобы вы понимали: Гермиона не собиралась пропускать ещё один ход в этой мудрёной партии. Соответственно, и опаздывать она не планировала. Выполнять впредь какие-то задания по ЗОТИ не на сто процентов − тоже. Нельзя было давать ни малейшего повода для придирки.

Пусть даже Малфой и не подозревал, что они играют. Пусть и при таком раскладе он умудрялся блокировать её ходы. Пусть желание сбросить все эти воображаемые шахматные фигуры с воображаемой шахматной доски росло с каждым днём. Но важность победы в этой игре была неоспоримой, и Гермиона ни за что не позволила бы себе сдаться.

К отработке Грейнджер Люциус подготовился заранее. Не поленился и договорился со Слагхорном, который с радостью (ну, или без явной неохоты) позволил организовать дополнительное занятие в своём кабинете.

И это не было каким-то мудрёным планом: просто Люциус не имел чёткого представления, какое задание можно дать Грейнджер за прогул. Досадно, но самым разумным казался как раз вариант с банальной письменной работой. Физический труд, как казалось Люциусу, обычно приберегают для младших курсов, которые ещё толком не научились пользоваться магией. А в случае с Грейнджер игнорировать её интеллект и заставлять делать что-то руками кто-то посчитал бы кощунством, но...

Люциус однажды посетил отработку по Зельеварению. Его самого и пару его приятелей − таких же одиннадцатилеток − заставили драить котлы, от которых до невозможности отвратительно воняло. До сих пор оставалось загадкой: что же там за ингредиенты намешали? Даже после изучения продвинутого курса Зельеварения ответ на этот вопрос Люциус найти не смог. Полагал даже, что Слагхорн в тот день настолько разозлился, что специально наколдовал что-то максимально мерзкое в чистых котлах − лишь бы показать младшекурсникам, что на его уроках проказничать нельзя. И вот, спустя тридцать с лишним лет Люциус решил пойти тем же путём. По крайней мере, он мог позволить себе поступить так один раз − в случае с Грейнджер. Особенном случае. И пусть она удивится, узнав потом от сокурсников, что остальные «нарушители» отделались простеньким эссе.

Словом, в назначенное время, минута в минуту, Грейнджер вошла в кабинет Зельеварения после предварительного стука. Она выглядела напряжённой, хоть и пыталась это скрыть. Поводы для дискомфорта, несомненно, имелись: Люциус точно знал, что не нравится ей. Кроме того, в кабинете было темно, сыро и, как всегда, ароматно. Десяток котлов, которые оставались немытыми после урока третьего курса, дожидались своей очереди. И заняться ими предстояло Грейнджер.

− Мистер Малфой, − начала она, оборвав неловкое молчание. − То есть... профессор. Профессор Малфой.

− Мисс Грейнджер, − Люциус кивнул, сделав вид, что не обратил внимания на её оговорку.

− Я пришла на отработку, − заметила она. Видимо, в очередной раз желая заполнить повисшую паузу. Ведь Люциус не собирался помогать ей в этом − намеренно тянул время. Уж очень хотелось посмотреть, как она себя поведёт. Только вот ожидания себя не оправдали − никаких лишних эмоций, никаких неуместных обвинений. Грейнджер молча ждала его реакции.

− Я догадался, − сказал Люциус.

− И что мне делать?

− Займитесь вот этими котлами.

− Заняться ими? − переспросила Грейнджер. И Люциус с удовлетворением увидел на её лице непонимание, смешанное с недовольством.

− Да. Вымойте их до блеска. Без использования палочки.

− Но какой в этом смысл?

− Это ваша отработка, мисс Грейнджер. Я надеюсь, что здесь вы будете работать, а не задавать вопросы. О том, что второй вариант вам больше по душе, мне и так известно. Так что − за дело! Будьте добры − не отвлекайтесь.

На удивление, Грейнджер не стала возражать. Что странно, ведь в данном случае с её стороны это было бы хоть немного логично: свидетелей нет, да и отработка, откровенно говоря, смешная − для лучшей ученицы седьмого курса. Но нет: никаких упрёков. Она тихо прошла к котлам и принялась чистить их уже приготовленными средствами (их заранее принесли домовики). А Люциус занялся оценкой эссе четвёртого курса, краем глаза наблюдая за процессом чистки. Так, спустя часа два, если не больше, Грейнджер выглядела уже до предела уставшей. Хоть и, опять же, пыталась это скрыть и нисколько не жаловалась. Разве что отвлеклась один раз, чтобы скинуть мантию − и Люциус это решение поддержал: в кабинете стало невозможно душно, да ещё и в воздухе витали запахи чистящих зелий. Сжалившись, он даже наколдовал освежающее заклинание — не только для собственного комфорта.

Но как только Грейнджер осталась в одной рубашке, в глаза сразу бросилась её почти неестественная худоба. Первой мыслью стало осуждение повальной маггловской моды на нездоровые параметры. Второй, более разумной, стала мысль-сожаление. Люциус понял, что Грейнджер, вероятно, исхудала во время лесных странствий со своими друзьями. А может, она всегда была такой? Факт оставался фактом: рубашка, в отличие от мантии, не скрывала худенькие ручки и изящные (пусть со скрипом, но это стоило признать за истину) ключицы.

Чтобы вы понимали: Люциус не любил излишне худых женщин, но это зрелище его заворожило. К тому же, от усердной работы Грейнджер раскраснелась и отнюдь не выглядела болезненно-бледной, как обычно. Уставшей − да, но здорово-уставшей. Она занималась уже предпоследним котлом, и конец работы был не за горами. Как близилась к финалу и её выдержка.

− Я вижу, вы устали, мисс Грейнджер. Уже поздно, − сказал Люциус, не пряча ухмылку. − Можете заканчивать, я вас больше не задерживаю.

Ко всему прочему, он уже проверил всю стопку принесённых работ, и больше ему нечем было заняться. Довольно быстро стало очевидным, что любоваться потугами Грейнджер пародировать домовиков − не такое уж увлекательное занятие. Тратить не только её, но и своё личное время − непозволительная роскошь.

− Нет, я закончу, − почти шёпотом возразила она, не прекращая оттирать остатки зелий с котла.

− Я сказал: оставьте работу сейчас же и отправляйтесь в спальню, − с нажимом повторил Люциус.

Тут Грейнджер оторвала взгляд от уже почти чистого котла и ответила более уверенно:

− А я сказала, что хочу закончить, профессор.

Люциус сам не заметил, как его ладони сжались в кулаки. Отчего-то захотелось бросить в эту наглую студентку каким-нибудь особенно неприятным проклятьем, чтобы она осознала наконец: не стоит с ним спорить. Но вместо этого Люциус лишь взмахнул палочкой, с помощью волшебства доведя недоделанную работу до конца. Мгновение − и все котлы вычищены отменно. Реакцией на этот жест стал лишь негодующий взгляд Грейнджер.

− А теперь − вам пора в спальню, − добавил он. — Уже поздно.

Грейнджер не пошевелилась.

− Мисс?

− Вы посмотрели моё эссе? — спросила она.

− Что, простите?..

Люциус и думать забыл о том дракловом переписанном эссе. Разумеется, он сразу же его прочёл. И в который раз убедился в расхожем мнении, что Грейнджер умна, действительно умна. И что та первая работа вышла неудачной скорее из-за предубеждений автора, чем из-за неполноты знаний. Второе сочинение можно было оценить только на «Превосходно», без вариантов.

− Я сдавала вам эссе, помните? То, о тёмной магии. Я долго над ним трудилась.

− Ах, да... Прекрасная работа, − похвалил он.

− Пр... прекрасная?

− Верно. Если вам нужна отметка, то это «Превосходно». А теперь − покиньте кабинет. Или я буду вынужден снять баллы с вашего факультета. До отбоя осталось пятнадцать минут, − после этих слов он указал на часы, стрелки которых неумолимо бежали вперёд.

Это сработало. Грейнджер, коротко попрощавшись, едва ли не выбежала из класса. Словно Люциус пообещал не баллы снять, а организовать за ней погоню из всей братии бывших Пожирателей Смерти. Но нет. Просто к сведению: Люциусу было глубоко наплевать, куда направится Грейнджер после этой затянувшейся отработки. До тех пор, пока поведение студентов не касалось лично его, они могли нарушать правила, не опасаясь профессорского гнева.

* * *

В тот же вечер Люциус долго не мог выкинуть из головы мысли об этой раздражающей девчонке. Даже засыпая, вспоминал, какое удивление, а вслед за ним и радость (кстати, её она тоже пыталась скрыть) промелькнули на лице Грейнджер, когда он похвалил её работу. Может, потому она и убежала так стремительно − чтобы он не успел заметить изменения в её настроении.

Только ведь Люциус никогда не был глупцом. Он много раз ошибался, да, но большинство людей напоминали ему открытые книги. И Грейнджер, школьница Грейнджер, пусть и много повидавшая в своей жизни, не стала для него загадкой. К тому же, судачили о ней многие. И много.

Пару дней назад Люциус разговорился со Слагхорном − вы удивитесь, но в Хогвартсе не было толпы желающих поговорить по душам с тем-самым-Малфоем, − и тот, как всегда, перевёл беседу на своих любимых студентов. Как и в прежние годы, в их числе были, главным образом, дети состоявшихся в Британии и за рубежом волшебников. Редко когда в их число попадали очень одарённые дети из простых семей, тем более − из маггловских. Сейчас единственной магглорождённой, которая удостоилась упоминания Горация, стала Грейнджер. Разумеется, отчасти это внимание связано с её причастностью к победе над Тёмным Лордом, но отчасти − с её талантом. Правда, Слагхорн упомянул ещё и большие успехи Поттера во время учёбы на шестом курсе... И тут у Люциуса возникли обоснованные сомнения. Слишком подробную оценку способностям этого «Мальчика-Который-Выжил» слышал он в своё время от Снейпа. Бездарность, выскочка, неуч − примерно такими словами Северус величал Поттера. Говоря про ту же Грейнджер, он выбирал нейтральные выражения. Хотя её он упоминал не так часто.

Чего не скажешь о Драко. В его рассказах о школе Грейнджер фигурировала едва ли не регулярнее Поттера, а младший Уизли в рейтинге самых упоминаемых сыном однокурсников плёлся далеко позади своих закадычных друзей. Наверное, потому что о нём ничего нового толком и не скажешь − все нелицеприятные факты давно уже стали общеизвестными и относились ко всей семейке в целом. То ли дело Поттер да Грейнджер: первый — слишком уж популярная персона, вторая − вообще новый в магическом обществе человек, который ещё и не позволяет никому забыть о своём существовании. Как тогда, так и сейчас. Собственно, если бы после рабочего дня Люциус приходил к жене и делился впечатлениями, то добрая половина его причитаний была бы посвящена ученице по имени Гермиона Грейнджер. Тут уж ничего не попишешь.

Ну а в сложившихся обстоятельствах Люциусу приходилось думать о Грейнджер в одиночестве. Думать, вопреки собственным желаниям. Поверьте, он был бы и рад в свободную минутку обмозговывать учебный план или идею для нового практикума... Но назойливые мысли о другом никак не улетучивались из головы.

Хотя размышления уходили и в иное русло. Уже не одну неделю он по праву считался профессором, но так и не чувствовал стабильности. Люциусу не хватало самого главного − чего-то, хоть немного похожего на счастье. Всё словно бы шло по накатанной колее, но впереди не виднелось ничего нового. Всё те же уроки, лабораторные, проверка письменных работ... И так − до самого лета.

А уж о том, что случится с его жизнью после завершения непродолжительной преподавательской карьеры в начале лета, Люциус и вовсе не загадывал.

* * *

Жизнь в Хогвартсе, как и положено, бурлила. Все, включая профессоров, беспрерывно что-то обсуждали − будь то хоть важные вопросы, хоть пустяковые темы. Например, краем уха Люциус слышал разговоры о дне рождения Грейнджер. Не то чтобы её планировали поздравить всем Хогвартсом, но о дате помнили, и на устные пожелания счастья именинница вполне могла рассчитывать. А после случайно оброненной кем-то в учительской фразы «Надо не забыть поздравить Гермиону» организовалось обсуждение всей прошлой, настоящей и будущей жизни знаменитой «героини войны». Без шуток: иногда её всерьёз называли героиней.

Например, Флитвик причитал, что та в свои полные девятнадцать лет могла бы уже вовсю стажироваться в Министерстве, а то и вовсе занимать какой-никакой пост. Говорил, что повторение программы, которая Грейнджер и без того хорошо известна, − это бессмысленная трата драгоценного (особенно для столь молодой и перспективной девушки!) времени. На что МакГонагалл возразила, что Гермионе виднее, как устраивать свою жизнь и чему отдавать предпочтение.

А потом директор упомянула кое-что, что Люциуса удивило: оказалось, что Грейнджер хочет стать колдомедиком и вовсе не думает о карьере офисного клерка. Только вот это не очень вязалось с её поведением. Всем своим видом девчонка показывала, что хочет если уж не бороться с системой, то как минимум отстаивать справедливость и помогать всем нуждающимся − даже тем, кто этой помощи не просит. А в Мунго целители помогали лишь больным, тихо и мирно, не крича о своих подвигах на всю страну. Пока что Люциусу сложно с трудом представлял, что Грейнджер на такое способна.

Нет, она не относилась к числу тех выскочек, которые ежесекундно думают только о своих успехах. Но, вне всякого сомнения, ей важно было делиться своей работой хоть с кем-то. Вряд ли ежемесячные отчёты перед главным целителем смогут унять эту тягу − так казалось Люциусу. Но его мнение не претендовало на истину в последней инстанции. И одно никак нельзя было изменить: теперь ему очень захотелось изучить свою студентку. Узнать о её планах на будущее из первых уст, но ненавязчиво... Для протокола: это было банальное любопытство.

Поэтому после окончания следующего занятия у седьмого курса Люциус обратился к ней напрямую:

− Мисс Грейнджер, позвольте задержать вас на минутку…

− Задержать? − она явно была обескуражена тем, что на этот раз инициатором беседы выступил кто-то другой.

− На минутку, − не без удовольствия повторил Люциус.

Грейнджер с едва уловимой опаской подошла к его столу.

− Я хотел обсудить проверочную. Точнее, один ваш ответ во вчерашней проверочной, − пояснил Люциус. − Вы же вроде любите обсуждать свои работы и выставленные мною отметки?

− Но в этот раз вы поставили мне «Превосходно».

− Точно. Только вот в третьем пункте, насколько я помню, вы сперва ответили на вопрос односложно, а потом отошли от темы. Если позволите себе отвлекаться от прямо поставленного задания и в следующий раз, мне придётся снизить балл.

− Отвлекаться? Я вовсе не отвлекаюсь от темы, наоборот, это...

Тут Люциус жестом прервал её, затем чарами приманил выданную в конце урока работу, которая тут же послушно вылетела из миниатюрной сумочки Грейнджер, и широким росчерком пера отметил там один абзац. Простейший вопрос об оборотнях, на который ответили верно почти все семикурсники, сопровождал объёмный ответ.

Одно предложение, содержащее в себе всю необходимую информацию, дополнялось довольно длинным рассуждением о положении оборотней в современном магическом сообществе. Люциусу не составило труда провести параллель между этим «бесценным» лишним текстом и приятельством Грейнджер с ныне покойным Люпином. Который, к слову, когда-то занимал пост профессора ЗОТИ. Довольно любопытной показалась мысль, что оборотень в профессорах для особы вроде Грейнджер − это в порядке вещей, а вот бывший Пожиратель на той же должности − неприемлемая кандидатура. Но сообщать об этом вслух Люциус не стал, а сказал другое.

− Не отвлекайтесь от темы, мисс Грейнджер, если того не требует задание, − повторил он свою мысль. − Так, как вы это сделали вот здесь, − и указал на неприглянувшийся ему кусок текста.

− По-моему, вы в очередной раз придираетесь ко мне, профессор. Дополнительная информация не делает изначальный ответ неверным. Мне кажется, вы...

− Вам это только кажется. И с прошедшим днём рождения вас, мисс Грейнджер.

Кое-как выговорив дежурное «спасибо», Грейнджер покинула кабинет. А Люциус, не тратя времени даром, задумался: какие бы вопросы лучше включить в следующую проверочную? Такие, чтобы ей было по-настоящему сложно сдержаться от «лирического отступления»? Вариантов имелось много, и он планировал использовать их все, один за другим. И таким образом проверить, насколько хорошо прилежная студентка Грейнджер прислушивается к советам нелюбимого профессора.

Гермиона никогда особенно не любила свой день рождения, даже будучи ребёнком. Сентябрь ждала скорее из-за начала учёбы, а не из-за праздника или подарков. Хотя, само собой, если ей презентовали что-то очень желанное — радости не было предела. Как в раннем детстве, когда ей вручали куклу или плюшевого зверя, так и в школьные годы, когда дарили много книг − интересных и не очень.

В этом году день рождения выдался не таким, как обычно. Ведь рядом не было Гарри и Рона, да и подарка от родителей можно было не ждать (и последнее удручало гораздо больше). Несмотря на это, сов в спальню именинницы залетело непривычно много. Казалось, поздравить «знаменитую» Гермиону Грейнджер стремились все, кому не лень. Да и те, кому лень, собрали остатки сил и отправили фамилиара с банальной открыткой и чисто символической безделушкой в подарок.

Презенты от лучших друзей рисковали затеряться в огромном потоке. Вернее, рисковали бы, если бы Гермиона не изучала все присланные свёртки с особой тщательностью, заодно и проверяя их на наличие проклятий − мало ли, всегда нужно быть начеку, даже в день своего девятнадцатилетия.

Самыми первыми лично поздравили именинницу Луна и Джинни. Первая подарила зелье, которое они с мистером Лавгудом изобрели этим летом. В теории, один его глоток должен был избавить человека от всех плохих мыслей, а также помочь ему разобраться в своих истинных желаниях. Но на практике испытывать его Гермиона не спешила — приберегла на потом, для особого случая (который, как она надеялась, в скором времени не представится). А Джинни не отличилась оригинальностью и вручила очередную книгу − что-то по истории магии.

Но лучше всего Гермиону поздравил, как ни странно, профессор Малфой. Который спустя пару дней после знаковой даты, во-первых, вспомнил о дне рождения, пожалуй, самой нелюбимой студентки. А во-вторых, похвалил её работу. Вроде бы даже без какого-то тайного умысла (хотя об этом пока рано было судить). Джинни, с которой Гермиона незамедлительно поделилась данной новостью, жест Малфоя оценила, сказав:

− Даже Гарри писал мне, что раз уж его поставили на должность профессора, то, должно быть, он того заслуживает.

− Возможно. А ещё он заслуживает тюрьмы, − добавила Гермиона.

− Ох, опять ты за своё! Не вспоминай о том, кем он был во время войны. Просто забудь, тебе же легче будет, − посоветовала Джинни.

Но забыть было не так-то просто. Слишком уж глубоко врезались в память все события с участием Малфоя. И особенно − тот его взгляд. И боль. И снова взгляд...

* * *

− Почему вы не в школьной мантии, мисс Грейнджер? − теперь глаза Малфоя всегда выражали хоть какие-то эмоции. По крайней мере, когда он обращался к Гермионе, равнодушием и не пахло. Вот и сейчас: она просто шла по коридору по своим делам, как вдруг подоспели претензии, откуда и не ждали. Наверное, всё же следовало ждать… Со времён её дня рождения и одобрительной оценки Малфоя прошло больше недели, и это был первый «укол» с тех пор.

− Сегодня выходной, − отозвалась Гермиона.

− И?..

− Школьные правила не запрещают носить маггловскую одежду во внеурочное время. Вам, как профессору, хорошо бы это знать.

На лице Малфоя промелькнуло лёгкое удивление.

− Не имею ничего против маггловской одежды, мисс, но эти… с позволения сказать… хм… − тут он, очевидно, никак не мог подобрать подходящее слово.

− Это джинсы, профессор, − подсказала ему Гермиона.

− Да, эти ваши джинсы смотрятся совершенно неуместно для прогулки по школе в любой из дней недели.

− Никогда бы не подумала, что вы настолько ненаблюдательны. В джинсах сейчас ходят многие студенты. Странно, что вы обратили внимание только на меня.

− Потому что вы единственная девушка в джинсах, − парировал Малфой. − Они вас обтягивают, как кальсоны, и это выглядит непристойно. С таким же успехом вы могли бы ходить и вовсе без брюк…

− Что, простите? — Гермиона не верила своим ушам. Неужели ему настолько претит, пожалуй, самый популярный маггловский предмет одежды?

− Но они… Они же всё закрывают.

− Не смешите. Я мужчина, и я вижу всё. Как и прочие, кто встретил вас сегодня и у кого есть глаза.

− Я не… − Гермиона настолько смутилась, что даже не смогла придумать достойную реплику в ответ. Потому сказала неуверенно: − Я переоденусь, если вам от этого станет легче.

Это был официальный проигрыш. И Гермионе не оставалось ничего иного, кроме как смириться с ним. Вернувшись в спальню, она критично осмотрела свой гардероб. Оказалось, что, помимо учебной формы, он мог похвастаться лишь тремя парами джинсов, парой футболок, свитеров и рубашек. Юбка имелась лишь одна, да и та старая, которую Гермиона не надевала уже года два. За неимением лучшего варианта, пришлось променять неугодившие Малфою джинсы на неё. После чего, оглядев своё отражение в зеркале, Гермиона осталась недовольна − слишком уж короткая юбка, даже колени не прикрывала. Но один день можно было и потерпеть, раз уж она заверила профессора, что переоденется. Просто для справки: Гермиона привыкла держать слово.

* * *

− Луна, почему ты не носишь джинсы? − спросила Гермиона у подруги, подойдя к ней в Большом зале после обеда. В свободное от учёбы время подруга и правда отдавала предпочтение длинным юбкам, платьям и всему в этом духе.

− Даже не знаю... Мама никогда не носила ничего подобного. И папа не покупал мне брюк…

− Для чистокровных волшебников такая одежда выглядит как... как что-то неприемлемое?

− Что ты... На тебе они смотрятся очень красиво... Ой, ты ведь утром была одета иначе? Мне кажется, каждый должен носить то, что отражает его дух. Вот возьми моё радужное платье, например. Как-то раз профессор Флитвик отчитал меня за то, что я пришла в нём на занятие. А что поделать, если у меня было такое настроение? Не надевать же чёрную мантию в особый день...

− Вообще-то, в правилах чётко прописано, что на уроки нужно ходить в мантиях.

− Ты так говоришь, как будто нельзя поменять правила.

− Ну, нельзя сделать это так запросто, − подтвердила Гермиона.

− Почему? − Луна выглядела озадаченной.

− Потому что правила создавались десятилетия назад, все поправки туда вносятся после согласования с руководством школы. А ещё их должен одобрить родительский комитет...

− Ну и почему тогда нельзя просто взять и разрешить студентам нарушать правила, скажем, раз в месяц? Если хочется надеть разноцветное платье...

Начиная разговор с Луной, всегда следовало опасаться, что он уйдёт не в то русло. Да и вообще, зря Гермиона это затеяла. Вряд ли семью Лавгуд можно было назвать образцовыми чистокровками, так что мнение самой Луны или её отца о маггловской одежде совершенно не отражало мнение магического сообщества в целом. Гермионе не хотелось это признавать, но позиция Малфоя в этом вопросе звучала более весомо. Только вот как понять: действительно ли он так считал или намеренно утрировал своё мнение, чтобы досадить ей?

− Так почему ты переоделась? − поинтересовалась Луна.

− Мне показалось, что джинсы, возможно, слишком сильно облегают... меня.

− Разве не в этом их смысл?

− Что? Нет, я ношу их, потому что они очень удобные.

− О-о-о, − меланхолично протянула Луна. − А я всегда думала, что они нужны, чтобы показать фигуру.

− Платья тоже показывают фигуру...

− Не так. Спроси у любого мальчика с курса.

− А тебе откуда известно, что думают мальчики? — поинтересовалась Гермиона.

− Невилл рассказывал, о чём они говорят наедине друг с другом.

− Вряд ли мальчики говорят о джинсах...

− Да нет же, они говорят о нас! Меня, например, все называли странной. Только Невилл и Гарри возражали. Но знаешь, я не обижаюсь. Я ведь и правда немножко странная. А про тебя сейчас, мне кажется, все кругом говорят. Ты же помогла Сама-Знаешь-Кого победить.

Гермионе вдруг стало очень неловко. Странно было осознавать, что кто-то вообще обсуждает (а может, и осуждает) её поступки втихую. Не в лицо. Потому что за месяц учёбы она не заметила очереди из желающих подружиться с ней. Все были приветливы, желали хорошего дня, но не более.

Удивительно, но открыто больше всего внимания её персоне уделял Люциус Малфой. Хотя ему-то как раз следовало держаться в стороне (так казалось Гермионе). На его месте она бы сидела тихо и не привлекала к себе лишнего внимания. А уж ввязываясь в публичные перепалки с одной из самых популярных, как выяснилось, студенток, сложно оставаться незаметным. Да и вообще, Гермиона всегда могла пожаловаться директору на его непрофессиональный подход, и при наличии двух сторон поверили бы ей, а не бывшему Пожирателю. Неужели он этого не понимает? Совершенно точно, Малфой не дурак. Может, даже строит какие-то планы касательно Гермионы. Только вот осуществлению какого плана может помочь его комментарий о её одежде − непонятно.

− Не думаю, что меня обсуждает так уж много людей, − ответила Гермиона Луне, убеждая в этом скорее саму себя. − Но так и должно быть. Все привыкают к миру и не хотят вспоминать о проблемах, которые уже устранены.

− Считай как хочешь. Но знаешь, отец не отказался бы от интервью с тобой в одном из выпусков «Придиры». Мы выходим на новый уровень...

* * *

После разговора c Луной Гермионе нестерпимо захотелось побыть вдалеке ото всех. И от профессоров, и от приятелей-однокурсников, и уж тем более − от десятков незнакомых студентов. Хотя первокурсники её даже умиляли. Гермиона помнила себя в первый год учёбы, помнила, как ей хотелось поскорей разобраться во всех тонкостях магии. И вот, теперь некоторые считают её едва ли не самой умной ведьмой своего поколения. А в душе ей порой очень хотелось вернуться в беззаботное детство. Ох, если бы оно в реальности было хоть немного беззаботным… С другой стороны − теперь, когда все неприятности закончились, их можно воспринимать как приключение. Довольно опасное, но оттого не менее увлекательное. Гермионе и её друзьям точно будет, что рассказать детям и внукам, даже если остаток жизни они проведут тихо и мирно.

Занятая своими мыслями, Гермиона направилась к озеру. Именно там она часто гуляла вместе с Гарри и Роном, которые теперь были далеко. И сложно их в этом винить. Потому что для Гарри и правда странно было бы вернуться за школьную скамью, с его-то статусом. А Рон никогда и не горел желанием строчить конспекты. Так что Гермиона сама виновата, что осталась одна — при желании могла бы уже хвастаться полученным аттестатом и делать первые шаги в карьере.

Кстати, этот «резервный» год Гермиона оставила для учёбы отчасти и для того, чтобы разобраться: что же она хочет делать дальше? Потому что если ещё пару лет назад она не сомневалась, что когда-нибудь займёт пост в Министерстве, то после всех этих «приключений» приоритеты её изменились. Во-первых, сидеть в кабинете и перебирать бумажки изо дня в день − не лучшая перспектива. Гермиона понимала это и раньше, но в более юном возрасте ещё хранила иллюзии о том, что даже простой штатный сотрудник какого-нибудь министерского отдела может что-то изменить, действительно изменить. И не один раз в миллион лет, по чистой случайности, а с большой вероятностью. Само собой, при усердной работе и стремлении.

Чтобы вы понимали: теперь Гермиона не верила в эффективность Министерства. Даже после смены «правления» там по-прежнему оставались те, кто работал спустя рукава и даже не пытался ничего улучшить. Гермионе это категорически не нравилось, а бороться с системой в одиночку она не хотела. Хватит, наборолась уже. Не все ветряные мельницы нужно усмирять собственноручно, даже если они и действительно могут навредить. Лучше оставить эту борьбу другим людям, а самой заняться чем-то по-настоящему интересным и, что гораздо важнее, полезным.

С куда большим оптимизмом Гермиона смотрела на деятельность Больницы Святого Мунго. В этом месте работа кипела, несмотря ни на что. И в спокойное время, и во время войны − там всегда находились специалисты, помогающие тем, кто в этом нуждается. Клиника играла роль островка, куда не могли добраться никакие проблемы − помимо тех, с которыми и борются колдомедики. Гермиона уже успела выяснить, что обучение и стажировку там можно пройти за один год. Разумеется, при условии успешного окончания Хогвартса (или другой магической школы) и наличия высших отметок по определённым предметам. И к лету всё это у Гермионы будет.

Поэтому в свободное время она активно изучала книги по колдомедицине. Благо в школьной библиотеке их хватало − пока что. А вот в библиотеке в доме на Гриммо не нашлось практически ничего подходящего: лишь пара довольно редких томов, которые Гермиона проглотила за один вечер, а потом лишь изучала их повторно. Возможно, это ещё одна причина отучиться седьмой курс: целый год на подготовку к работе в Мунго. Ведь раньше Гермиона о карьере целителя не мечтала, и, откровенно говоря, в этой области знаний у неё имелись пробелы. То есть основы колдомедицины ей были известны, но в остальном... Если твоё имя − Гермиона Грейнджер, ты уже не можешь обходиться базовыми знаниями, всегда нужно быть на несколько шагов впереди сверстников. Но к этому ей было не привыкать.

Гермиона стояла у самой воды, вдыхая свежий воздух. Лишь где-то вдалеке маячили силуэты студентов − мало кто хотел стоять на ветру. А её холод не пугал. Одно заклинание − и озябшие ладони уже согреты. А главное − никто не донимает разговорами. Иногда тишина перевешивала все минусы одиночества.

* * *

После ужина Гермиона решила, что тратить время на прогулки больше нельзя. Отдохнуть она ещё успеет (неизвестно когда, но успеет!), а учёбу никто не отменял. Направление вырисовывалось одно − в библиотеку. А поскольку все задания на следующую неделю Гермиона уже выполнила, было решено заняться изучением книг по искусству целительства.

Нужный стеллаж нашёлся быстро. Но, как назло, все подходящие книги лежали на самом верхнем ряду, а на нижних полках располагалось то, что могло пригодиться школьникам для подготовки к семинарам, − то есть всё, с чем Гермиона давно ознакомилась. Пришлось прибегнуть к магии.

В какой-то момент Гермионе надоело призывать книги одну за другой, изучать аннотацию и отправлять их на прежнее место. Поэтому она забралась на стул, предварительно увеличив его высоту с помощью трансфигурации. В читальном зале в этот субботний вечер никого не было, а мадам Пинс проверяла обстановку только если слышала шум. Гермиона делала всё предельно тихо и за какие-то десять минут отобрала для себя аж три справочника. Уже думала спуститься вниз, как за спиной раздался знакомый голос:

− Я смотрю, вы довольно быстро пересмотрели свой гардероб, мисс Грейнджер, − проговорил Малфой. − Но я имел в виду, что вам стоит носить что-то, не так нагло демонстрирующее ваши ноги. А вы, вижу, поняли меня неправильно.

− Скажите спасибо, что это не джинсы, − справившись с эмоциями, отозвалась Гермиона.

− О да, спасибо. Благодаря тому, что вы сменили их на коротенькую юбочку, мне с этого ракурса видно гораздо больше, чем я мог желать. Да, мисс Грейнджер, я, как и прочие, не горю желанием видеть ваши прелести.

− Так не смотрите! − зло процедила Гермиона, в одно мгновение слезая со стула, возвращая ему прежний вид и направляясь к столу мадам Пинс.

− Боюсь, вы не оставляете мне такой возможности, мисс Грейнджер, − произнёс Малфой ей вслед.

Под его пристальным взглядом Гермиона выпросила у библиотекаря книги для самостоятельного изучения. Изначально она планировала просидеть здесь до отбоя, но перспектива находиться в компании Малфоя нисколько не радовала. Пинс, после недолгих уговоров, позволила забрать все три книги под личную ответственность. И Гермиона покинула библиотеку, спиной всё ещё ощущая на себе взгляд Малфоя. И как тут забудешь о нём и о его прошлом?

Для протокола: Гермиона не забыла. И не собиралась забывать ни о чём впредь.

Люциус не то чтобы горел желанием общаться с Грейнджер, но видеть на её лице откровенное негодование (а то и лучше − смущение) было истинным удовольствием. Только готовясь к преподаванию, он и не планировал уделять кому-то из студентов особое внимание, но, видит Мерлин, эта девчонка сама напросилась.

Самое забавное заключалось в том, что, скорее всего, она делала это ненамеренно. Просто вела себя естественно в сложившейся ситуации. И это логичное (с её точки зрения) поведение рано или поздно должно было произвести эффект взорвавшейся бомбы. Дракл подери эту Грейнджер, пару раз Люциусу казалось, что он разорвётся на части прямо во время лекции из-за одной только поднятой руки! Чьей — нетрудно догадаться.

С другой стороны, если бы он предполагал, что она ведёт себя так нарочно, только чтобы его позлить, то можно было бы воспринимать это как вызов и всецело наслаждаться разворачивающейся на территории Хогвартса «игрой». А в конце года пришло бы время подсчитать очки и выявить победителя. Заманчиво, учитывая количество рутинной работы, которую необходимо выполнять преподавателю. Только вот Грейнджер вовсе не играла. Оттого и Люциус не мог вести счёт. Его состояние можно было сравнить с положением игрока, которого даже в команду не приняли. Он остался за границей поля. А если с тобой не играют − победить получится разве что в собственном воображении. И порой он позволял себе такую «роскошь».

Так, субботним вечером в конце сентября Люциус решил променять свой кабинет на просторный читальный зал библиотеки. Сменил обстановку, прогулялся, да и больше литературы под рукой — сплошные плюсы. Очевидно, что в это время среди стеллажей вряд ли примется шуметь толпа студентов. Так и оказалось. Картину портила только забравшаяся на стул в неприлично короткой юбчонке Грейнджер. В такие моменты и закрадывались подозрения, что она намеренно маячит у него перед глазами. И если ей не удаётся пристать к нему с очередным вопросом в аудитории, то она попадается ему в коридоре или ещё где-то. Беспроигрышная стратегия.

Последние дни Люциус старался не обращать на неё столь пристального внимания. Оставались опасения, что со стороны это выглядит странно, а то и хуже — подозрительно. Да и девчонка реагировала чересчур остро, каждый раз выплёскивая на него новую порцию эмоций. Люциус не думал, что она и правда снимет свои непотребные джинсы и переоденется. А приметив новый наряд, сложно было сдержаться и не прокомментировать вид её ножек. Нет, ну это ведь действительно выглядело совершенно неуместно − для школы и уж тем более для библиотеки.

Вопреки сложившемуся мнению, Люциус имел общее представление о маггловском мире, об обычаях простецов и их манере одеваться. И в основном всё это ему не претило. Те же джинсы, облегающие бёдра молодой девушки, могли даже привлечь его внимание − в том самом смысле. Как и любая другая (хоть маггловская, хоть магическая) одежда, демонстрирующая фигуру. Но разве место такому наряду в стенах учебного заведения? И если уж Грейнджер считалась примерной студенткой, то ей следовало бы это понимать. А уж юбка... без комментариев. Если даже он, взрослый мужчина, профессор, не смог остаться равнодушным к открывшейся картине, то что уж говорить о подростках, которые и без таких пикантных видов еле справляются с бушующими гормонами?

В итоге этот неуместный наряд сыграл Люциусу на руку. Понадобилось лишь две слегка колких фразы, чтобы Грейнджер и след простыл. А она сбежала — тут нечего было и сомневаться. Не ушла, потому что изначально планировала так поступить, а быстро улизнула. Со стороны смотрелось даже мило. Уж слишком Люциусу надоело раз за разом встречаться с её противостоянием. Порой она начинала битву, вероятно, нафантазировав себе, что он сделал первый наступательный шаг. Но ему не было никакого резона тратить силы на подобную ерунду.

Чтобы вы понимали: Люциус не видел в Грейнджер соперницу. Она скорее играла роль небольшого развлечения. Кроме того, за ней было интересно наблюдать. Как за какой-нибудь зверушкой в зоопарке. Или даже на охоте. Как она себя поведёт? Клюнет ли на приманку? И что сделать, чтобы она сидела смирно и не дёргалась?..

* * *

Удобнее всего изучать Грейнджер было в Большом зале. Люциус сидел достаточно далеко от стола Гриффиндора, чтобы они не пересекались взглядами. Но при этом достаточно близко, чтобы иметь какой-никакой обзор.

Так вот, Грейнджер всегда сидела рядом со своей подругой Уизли. Явно замещала прежнюю компанию. Но за столом никогда не задерживалась, уходила одной из первых, якобы демонстрируя, что не может тратить время на болтовню. Люциус же, напротив, любил засиживаться. Чем меньше людей оставалось в зале, тем выше становился шанс услышать что-то интересное, пусть даже не предназначенное для его ушей. Или самому поделиться новостями с коллегами.

− Так что же, профессор Малфой, как ваши успехи? Первый месяц в новой должности прошёл по плану? − поинтересовалась сидящая по правую руку от Люциуса профессор Вектор. Раньше они практически не общались: так, обходились дежурными приветствиями.

− Уроки идут, студенты учатся. Полагаю, что так всё и должно быть.

− Обходитесь без происшествий? Похвально. Уроки ЗОТИ славятся разными случаями...

− ЗОТИ славится разными преподавателями, среди которых были те, кто допускал разные случаи, — поправил Люциус. — А я всё держу под контролем.

− Похвально, что вы так уверенны в успехе. Помню, я в свой первый год профессорства всё время была на нервах, а оттого и результат страдал. То слишком сложные задания давала, то наоборот — чересчур всё упрощала. Всё же уровень у студентов разный, всем не угодишь…

− Ну, вы тогда были слишком молоды. У меня же... давно нет этого недостатка.

− Как и у меня, профессор, как и у меня... − посетовала Вектор, после чего, попрощавшись, вышла из-за стола. Люциус лишь проводил её взглядом.

В своё время он с большим интересом изучал Нумерологию. Септима Вектор в то время ещё не преподавала − пришла через несколько лет после его выпуска. Сейчас она славилась своей строгостью, которая была не по душе многим студентам. И Люциусу это казалось неплохим качеством. Он и сам не хотел прослыть добряком, поэтому хоть и не держал учеников в ежовых рукавицах, но порой проявлял жёсткость. Нет, не только по отношению к Грейнджер. Просто она была единственной, кто принимал это близко к сердцу и поднимал шум на весь Хогвартс.

Например, та же Луна Лавгуд, хоть и рейвенкловка, но на ЗОТИ знаниями не блистала. Больше витала в облаках и, как и её подруга с Гриффиндора, частенько отвлекалась от темы. Но за направлением её рассуждений наблюдать было куда интересней — на отсутствие фантазии Лавгуд пожаловаться не могла. С чувством меры дела обстояли чуть хуже. Только вот за интересную выдумку во время устного ответа или в эссе Люциус не мог повысить балл, даже если бы ему этого и захотелось. Поэтому «Превосходно» Лавгуд не получала вовсе, «Выше ожидаемого» − не так часто, как хотелось бы. Но даже после выставления низких баллов Люциус не слышал в свой адрес ни единого упрёка от этой студентки.

А вот как раз Грейнджер должна бы уже устать от вечных «Превосходно» по всем предметам. Даже по ЗОТИ, несмотря на то, что Люциус не горел желанием радовать её высокими отметками. Намеренно занижать балл было бы неправильно, непрофессионально да и просто глупо. Но если уж веский повод находился − Люциус спешил им воспользоваться. Ставить высший балл на автомате — это ещё хуже, чем подсуживать. И уж точно хуже, чем особенно тщательно выискивать недочёты в работах одной конкретной студентки.

* * *

В середине октября Люциуса вызвала к себе МакГонагалл − директор и по совместительству профессор Трансфигурации. Основные рабочие моменты она озвучивала на общих еженедельных собраниях. И если встречалась с кем-то лично, значит, вопрос стоял непростой. Или... личный?

− Мне нужна твоя помощь в одном деле, Люциус, — не тратя время на отступления, начала директор.

− Что-то случилось? − вежливо поинтересовался он. Хотя предполагал, что просьба вряд ли будет связана с чрезвычайным происшествием. − Что-то не так с моим предметом?

− Нет, что ты. Судя по твоим отчётам, занятия по ЗОТИ проходят лучше, чем во многие годы при Альбусе, − тут МакГонагалл с грустью вздохнула и, выдержав паузу, продолжила: − Моя просьба не совсем рабочая... Я слышала, ты проходил курсы по колдомедицине?

− Верно. Но это было около двадцати лет назад.

− То есть ты не изучал целительство после окончания тех курсов? Даже самостоятельно?

− Изучал... − признался Люциус. − Но исключительно теорию. Может, готовил пару зелий... Пару заклинаний... Не более того.

По правде говоря, практику целительства Люциус не забрасывал до недавнего времени. Нечасто, может, раз в неделю, а то и в месяц, он отрабатывал новые методики. Профессиональные издания по колдомедицине ему доставляли исправно. Но, справедливости ради: со времён «второго пришествия» Тёмного Лорда Люциус и не пытался изучать их дольше десяти минут. Проблем хватало и без того, нелады с концентрацией усугубляли положение. Так что похвастаться сейчас ему действительно было нечем, и если бы Люциус решил устроиться в Мунго на должность выше стажёра, то ему бы рассмеялись прямо в лицо.

− Что ж... Этого вполне достаточно для наших планов.

Люциус выжидающе взглянул на МакГонагалл. Её строгость и занимаемая должность не оставляли шансов плюнуть на любую её просьбу, какой бы дикой она ни оказалась. А интонации и подход в разговоре ясно дали понять, что это будет не рядовое одолжение, а что-то особенное. Люциусу в его положении отказываться нельзя было ни от чего. Категорично он бы ответил отказом, пожалуй, лишь в том случае, если бы просьба касалась...

− Гермиона...

...если бы просьба касалась Гермионы Грейнджер. Как всегда: если есть хоть один вариант, который всё испортит, то так всё и произойдёт. И к этому нужно быть готовым. «Срок в Азкабане и развод после двадцати лет семейной жизни должны были чему-то тебя научить, − сказал Люциус сам себе. − Но нет: ты по-прежнему на что-то надеешься. Зря».

Пришло время задуматься: разумно ли обнажать свою антипатию к этой девчонке перед руководством?

− Гермиона после выпускных экзаменов планирует пройти стажировку в Мунго. Возможно, ты слышал. И я подумала, что ей было бы не лишним организовать небольшие дополнительные занятия, — пояснила МакГонагалл. — На мой взгляд, это принесёт пользу вам обоим. Дополнительная нагрузка, дело, которое, возможно, позже найдёт свой отклик. А для Гермионы это, несомненно, опыт и знания.

Люциус очень сомневался, что Грейнджер согласилась бы с этим мнением. Девчонка, конечно, неравнодушна к учёбе и отметкам, но личная неприязнь между ними была слишком очевидна. Подозревает ли об этом МакГонагалл? Если да, то это сделано намеренно в надежде примирить враждующие стороны. Иначе − это лишь совпадение, а директор и правда печётся о знаниях своей любимой ученицы. Первый вариант выставил бы МакГонагалл не в лучшем свете (нельзя же быть настолько наивной), поэтому Люциус предпочёл принять за истину второе предположение.

− Сама мисс Грейнджер знает об этом плане?

− Нет, что ты. Но я уверена, Гермиона будет рада любой помощи. Она действительно лучшая студентка курса и одна из лучших учениц Хогвартса за последние десятилетия.

− Да, я осведомлён...

Да что там − все были осведомлены. Любой человек во всей магической Британии и, пожалуй, энный процент от всех волшебников, живущих на континенте... Все они знали, насколько Грейнджер хороша. К досаде Люциуса, мало кто понимал, что от частого повторения заслуг они не становятся более значительными. А в данном конкретном случае даже начинают раздражать. Теперь Люциус как никто понимал своего сына, который каждые каникулы жаловался на Грейнджер. Мол, она и там лучшая, и здесь... Кто-то скажет, что это банальная зависть. Но сейчас Люциус вовсе не был соперником для своей же студентки. Просто сами упоминания её необычайных успехов в учёбе откровенно надоели. Чаще похвал Грейнджер в народе и в прессе звучали только похвалы её другу Поттеру. И у последнего действительно имелись поводы для гордости — с этим не принялся бы спорить даже Люциус.

− Так ты не возражаешь? − продолжила директор. − Я сообщу Гермионе новость?

− Разумеется...

Для справки: Люциус не собирался помогать Грейнджер по собственной воле. Скорее наоборот − он бы с куда большим удовольствием усложнил ей жизнь.

* * *

Утром следующего дня выяснилось, что усложнение существования Грейнджер может быть неразрывно связано с теми самыми дополнительными уроками по колдомедицине. Вернее, данный вариант оказался единственным, при котором Люциус оставался в выигрыше. Единственное, что он терял − несколько часов в неделю. Но эта маленькая неприятность с лихвой окупалась недовольством «любимой» студентки.

Грейнджер подошла к нему во время одного из перерывов между парами. На тот момент Люциус изо всех сил пытался придумать план, который позволил бы ему избежать лишней нагрузки и неприятного общества. Он предположил, что девчонка пояснит, какие именно темы, связанные с целительством, ей наиболее интересны, или уточнит приблизительное время уроков. Но она произнесла совсем другие слова:

− Вы должны сказать, что не хотите учить меня.

До этого момента Люциус и сам многое бы отдал, чтобы избежать этих занятий. Но теперь, когда он видел, что Грейнджер недовольна больше него самого, взгляды оказалось несложно поменять. Вряд ли она в действительности придёт на уроки, даже если он назначит время. Это ведь необязательные занятия. А вот заставить её самолично сообщить МакГонагалл об отказе учиться… Очень, очень интересная задачка.

− Ничем не могу помочь, это указание «сверху». Хотите отменить его − всё в ваших силах, — отозвался Люциус, безразлично пожав плечами.

− Но я не смогу отказаться без вашего разрешения, профессор.

− Что ж, выходит, вам придётся придумать другой выход из ситуации.

− Но… профессор...

− Если того хочет директор школы, я буду вести занятия. Ваше мнение ничего не изменит. Всего доброго, мисс Грейнджер! − резко закончил Люциус.

− Я не уйду, − твёрдо проговорила Грейнджер. − Слышите? Не уйду.

− У меня есть дела поважнее, мисс. Не заставляйте меня прогонять вас силой.

− Либо вы согласитесь отменить занятия, либо делайте со мной, что хотите. Я не уйду, − вновь повторила она. И это был один из самых глупых планов, с которыми сталкивался Люциус за всю свою жизнь.

− Вы отдаёте себе отчёт в том, что и кому говорите? − Люциус медленно поднялся, обошёл стол и встал вплотную к Грейнджер, глядя на неё сверху вниз. Давно ему не приходилось показывать силу. Он почти забыл, как это делается.

− Абсолютно, — чуть менее уверенно отозвалась она. — Вы не имеете права так вести себя по отношению ко мне. Уверена, вы и сами не хотите этих занятий.

− А может, я их жажду? − угрожающе протянул он в ответ, видя, что девчонка не выказывает страха. − Дождаться не могу!

− Вы просто... отвратительный... вы...

Тут Люциус не выдержал и, обеими руками крепко схватив Грейнджер за плечи, толкнул её к стене. Девчонка опешила так, что даже не закончила предложение. Это был лучший момент всего времени их общения, по субъективному мнению Люциуса. Грейнджер, скорее всего, с этой позицией бы не согласилась. Хотя спрашивать её всё равно никто бы не стал, даже ради формального соблюдения приличий.

К сведению: фразу «делайте со мной, что хотите» можно трактовать по-разному. Всё зависит от ситуации.

Только узнав от директора о запланированных, с каждым днём всё более реальных занятиях с Малфоем, Гермиона не нашла, что на это ответить. Она лишь кивнула и проговорила что-то невнятное, что, если не вдумываться, можно было принять за подобие благодарности. Собственно, именно такого отклика и ждала МакГонагалл. А вот Гермиона подобных предложений от неё никак не ожидала. Да и не подозревала она, что Малфой хоть что-то смыслит в целительстве. Тем более − на таком уровне, чтобы давать отдельные уроки студентке выпускного курса.

Сперва Гермиона почти смирилась. Вроде как знания и правда никогда не бывают лишними, и если уж директор предложила эту идею, видимо, сочла такой опыт полезным. Но потом особенно ярко вспыхнула мысль: Малфоя уже предупредили − МакГонагалл об этом упомянула. И он не возражал. Конечно, не стал противоречить начальству, оставил это для неё! Пусть уж лучше Гермиона Грейнджер покажет себя неблагодарной ученицей, которая не ценит предоставленную ей возможность, чем чёртов Малфой рискнёт своим шатким положением неплохого профессора, ответственно выполняющего свою работу.

Ну уж нет. Гермиона с этим мириться не собиралась.

Просто к сведению: она умела доводить свои планы до конца. А в этот раз − запланировала ни в коем случае не отказываться от дополнительных занятий, если этого первым не сделает Малфой. Да, Гермиона может встречаться с ним хоть по несколько раз на дню и не давать ему покоя. Будет писать работы, о которых он не просит, будет проявлять любопытство, где это совсем не нужно. И будет очень старательно сомневаться в его компетенции.

* * *

Гермиона зашла в кабинет Малфоя сразу после урока Нумерологии. У неё как раз образовалось «окно», да и профессор, если верить расписанию, в это время был свободен. Не успев (да и не захотев) толком продумать манеру поведения, Гермиона с порога высказала ему свою позицию. Она не боялась, потому что и без того знала, что Малфой имеет чёткое представление о её чувствах. Ну, если и не имеет, то как минимум предполагает. А зачем замалчивать очевидное?

Гермиона говорила уверенно. Ей казалось, что всё сложится честно и во всех отношениях правильно, если Малфой озвучит свои истинные мысли. Признает, что не хочет тратить на неё дополнительное время. То, что он это тщательно скрывал, только усиливало её негодование. Да Гермиона ни за что бы не поверила, что он, услышав предложение директора, сразу же решил беспрекословно его выполнить. Это было совсем на него не похоже. В стиле Малфоя было бы согласиться, а про себя придумать какой-нибудь хитроумный коварный план. И вроде бы ему это даже удалось − он переложил груз ответственности за отказ на неё, Гермиону. Только вот она его раскусила.

Чтобы вы понимали: когда Гермиона заявила, что не уйдёт из кабинета, пока он не примет её условия, она действительно на что-то надеялась. Сомнения возникли чуть позже. А испугалась она, только когда он припечатал её к стене одним несильным толчком двух сильных рук.

− Говорите, могу делать с вами, что хочу?

Гермиона потрясённо молчала, даже боясь вообразить, что может сделать с ней этот человек — учитывая, что у него «карт-бланш». А сейчас Малфой выглядел очень злым. Если вспомнить его прошлое и знания в области тёмной магии, можно было ожидать любого проклятия или даже пытки. И что бы Гермиона ему ни ответила, вряд ли теперь получится спасти ситуацию.

− Я задал вопрос! − не дождавшись реакции, прогремел Малфой. К ещё большему ужасу, Гермиона заметила, как он невербальным заклинанием захлопнул дверь в кабинет. Если чего-то сейчас не виделось в его взгляде, так это безразличия. А ведь оно пришлось бы так кстати... — Могу делать всё, чего только захочу?.. Или вы всё-таки соизволите выйти за дверь?..

− Вы не имеете права... − не так уверенно, как хотелось бы, заговорила Гермиона.

− Нет, это вы, мисс Грейнджер, не имеете права отнимать моё время, без позволения находясь в моём кабинете и требуя от меня чего-то, что угодно только вам! И если вы ждёте, что я никак на это не отреагирую, то вы очень, очень ошибаетесь! − угрожающе прошипел он, всё ещё крепко держа Гермиону за плечи.

− Отпустите меня.

− Запросто. Если вы исчезнете отсюда.

− Нет. Пока мы не обсуд...

Малфой не дал ей договорить, снова припечатав её к стене − на этот раз было даже больно. Где-то в подсознании внутренний голос кричал (нет, вопил), что следовало уйти подобру-поздорову. И Гермиона уже думала вновь открыть рот, чтобы сказать, что скроется из виду сию секунду, но дыхание перехватило... И она лишь молча смотрела на Малфоя, до дискомфорта беззащитная. Стыдно представить, насколько напуганной выглядела при этом.

− Что, думаешь, я тебя убью? − почти весело усмехнулся он, вероятно, с ходу заметив её страх.

Гермиона помотала головой, хотя такие мысли и правда её беспокоили. Она не могла отделаться от ощущения, что с ней играют в догонялки. И сколько бы она ни бежала, как быстро ни передвигала бы ноги, все её усилия заранее обречены на провал.

− Правильно. Живая ты доставишь меньше проблем, − мягко сказал он. − К тому же... Будет жалко, если такая прелесть пропадёт...

После этих слов Малфой провел пальцами по её щеке и... улыбнулся. Тут Гермионе стало по-настоящему жутко.

− Я уйду, − сказала она тихо. − Сейчас.

− Теперь уже нет.

Было видно, что ситуация его откровенно веселила, он явно получал удовольствие от происходящего. Оказалось, что не так-то сложно запугать девятнадцатилетнюю студентку, которая не ожидает такого хода. Пока Малфой держал её лишь одной рукой (вторая блуждала где-то в районе лица и шеи), Гермиона предприняла отчаянную попытку вырваться, заранее понимая, что успеха ей не добиться. Палочку достать не получалось − Малфой не давал пошевелить руками. Пришло самое время придумать безумный план «спасения», но Гермиона чувствовала себя слишком странно. Вроде бы ничто не мешало ей просто пнуть профессора между ног и быстро ускользнуть (она бы успела достать палочку и за пару секунд), но Гермиона продолжала стоять и неотрывно смотреть в те самые серые глаза, которые раньше казались совсем другими. Они как будто стали теплее. Только это тепло нисколько не согревало. Скорее − обжигало.

Гермиона отвела взгляд лишь когда почувствовала, как пальцы Малфоя исследуют её бедро − под юбкой. А вторая рука блуждала сзади − где-то в области поясницы.

«Он тебя не держит. Уходи!» − кричало подсознание.

Но Гермиона не хотела к нему прислушиваться. Даже когда пальцы Малфоя поднялись выше, и выше, и... Она даже не сразу поняла, что он делает, настолько её парализовало смятение. Руки теперь были свободны, и она опёрлась обеими ладонями о стену, боясь потерять равновесие. Ведь не держаться же за него, правда? Это было бы слишком.

Как будто то, что сейчас происходило, было не слишком, в порядке вещей. Как будто из-за того, что творилось в эти минуты, не хотелось провалиться сквозь землю... Хотелось. И в то же самое время − хотелось продолжения. Гермиона не чувствовала такого переполоха в эмоциях ни разу за свою довольно насыщенную жизнь. В глаза Малфою она смотреть боялась, поэтому просто сомкнула веки. Он на зрительном контакте и не настаивал: прижался к ней всем телом и уткнулся лицом в плечо − она очень хорошо чувствовала кожей горячее дыхание. А ещё сильнее чувствовала твёрдую выпуклость его паха у себя на животе. Ещё сильнее — его пальцы… И даже внутренний голос утих. Как и сама Гермиона, он теперь мог только не очень успешно сдерживать стоны и надрывно дышать.

Вдох и выдох − пока Малфой трогает её там, где не должен. Нет, не трогает − ласкает.

Вдох и выдох − пока свободной рукой он прокладывает путь под её блузку.

Вдох и выдох − пока он проникает своим пальцем дальше, чуть глубже, но, понимающе что-то пробормотав, вовремя останавливается.

Вдох и выдох − после которых Гермиона всё-таки не сдержала громкий стон наслаждения.

Малфой довёл дело до конца. И только после этого как бы нехотя отстранился.

− Вот теперь − можете идти, − сказал он приглушённым тоном.

Но Гермиона с трудом стояла на ногах, и уйти с гордо поднятой головой у неё бы не получилось при всём желании. Покидать кабинет на трясущихся ногах не хотелось из принципа: всё равно теперь уже ей ничего не угрожало. Скорее всего.

− Зачем вы это сделали? − спросила она, с трудом соединив звуки в слова.

− Может, хоть сейчас обойдёмся без вопросов? Просто скажите «спасибо».

— Я расскажу обо всём директору, и вы вернётесь в Азкабан, — сказала тихо, сама не веря своим словам.

— Расскажете о том, как соблазнили профессора? Прекрасно, МакГонагалл будет счастлива это услышать.

− Я ничего не сделала. Это всё вы, − возразила Гермиона. После начала очередного спора она даже стала чувствовать себя на порядок увереннее. Как будто обрела равновесие после падения.

− Вы меня спровоцировали, мисс Грейнджер, а это уже немало.

— Я вас… не провоцировала.

— Разве? − Малфой многозначительно изогнул бровь.

— Это вы набросились на меня! Я не давала повода!

— Допустим, так и было. Но вы ничуть не возражали, мисс.

— Возражала! — воскликнула Гермиона, не веря, что он так нагло искажает правду.

— Недостаточно.

— Мне что, нужно было звать на помощь? — возмущённо поинтересовалась она, запоздало подумав, что, вероятно, именно так и следовало бы поступить, чтобы впоследствии иметь право на претензии. — Может, надо было на вас пару заклинаний наложить? Или... Не знаю...

— Достаточно было просто не выказывать столь явного удовольствия. Только и всего.

— Удовольствия? Вы меня напугали!

− Напугал? Простите, но это не так называется. Скорее, удовлетворил.

− Нельзя делать такое с человеком, который не хочет, чтобы... чтобы это...

— Я не умею читать мысли. И не надо вести себя так с мужчинами, коли уж вы невинны, мисс…

Щёки Гермионы налились кровью. Она злилась, но одновременно с тем едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Опять же, не от обиды, а от раздражения и вместе с тем смущения.

— Я расскажу обо всём директору... — снова сказала она, стремительно выходя из кабинета.

Произнесла она эти слова уверенным тоном, но прекрасно понимала, что никому ничего не расскажет. Никто об этом не узнает. Ни за что и никогда. И Малфой это, несомненно, понимал. Потому и чувствовал себя так уверенно. Ведь, в действительности, если бы он набросился на неё, если бы причинил боль (а при желании он бы сделал это запросто), то Гермиона имела бы веский повод даже для судебного разбирательства. А после того, как он просто сделал ей приятно (пусть она об этом и не просила), жаловаться кому угодно − верх глупости.

Гермиона шла по коридору и не могла отделаться от мысли, что все на неё смотрят. Что все знают, чем она только что занималась... Нет, не так: знают, чем только что занимался Малфой. Потому что она, и правда, ничем ему не помогала. Для протокола: Гермиона изо всех сил пыталась себя в этом убедить. Как и в том, что ей это совсем, нисколечко не понравилось.

* * *

На следующий день последним в расписании седьмого курса стоял урок ЗОТИ. Гермиона, как ни старалась, не могла придумать веской причины для прогула. Самой верной моделью поведения казалось сидение на заднем ряду и скрупулёзное записывание конспекта. Никаких вопросов, а по возможности − и никаких ответов. Ничего, к чему можно придраться.

На деле всё обернулось даже лучше. То ли Малфой и сам не был готов к очередной дискуссии, то ли просто пожалел её − но в первые же пять минут занятия он выдал студентам длинное задание для самостоятельной работы. Сдать его полагалось до звонка. Не было никакой возможности для разговора, и Гермиону это устраивало. Более того, достаточно сложные вопросы отвлекли её от ненужных мыслей. Время пролетело незаметно. После звонка Гермиона, не привлекая к себе лишнего внимания, хотела первой выскользнуть из аудитории, но профессор одёрнул её:

− Мисс Грейнджер, прошу, задержитесь на минуту.

Гермиона замерла, ожидая, когда из помещения выйдут остальные. Стояла, держась на безопасном расстоянии от профессорского стола. Так, на всякий случай.

− Мы так и не решили нашу с вами общую насущную проблему, − заговорил Малфой, когда они остались наедине. В кабинете с открытой дверью, что внушало уверенность. − Целительство.

− Снова будете доказывать, что не против этих занятий? — как можно более беззаботно поинтересовалась Гермиона.

− Ну, а вдруг мы найдём общий язык? Перспектива есть. Потому что когда вместо того, чтобы спорить со мной и идти на конфликт, вы, мисс Грейнджер, постанываете, закусив нижнюю губу... То практически перестаёте меня раздражать, − прошептал он.

− Ваша чрезмерная раздражительность − это исключительно ваша проблема. Не надо приплетать к ней меня.

− Я говорю это, потому что нам с вами, как ни крути, ещё предстоят эти чудесные, придуманные нашим чудесным директором, в нашей чудесной школе... Внеурочные занятия.

− Вы ошибаетесь, если думаете, что я буду на них ходить. Особенно после того, что вы сделали.

− А что я сделал? Помог вам замолчать?

− Вы повели себя непрофессионально и кичитесь этим.

− Нет, − возразил Малфой. − Я всего лишь использовал те методы, которые были доступны. Это называют умением находить выход из ситуации. Но откуда это знать вам, мисс? Вы же всегда идёте напролом.

− С вами по-другому никак.

− Вы и не пытаетесь.

− Вы не даёте возможности.

− Вы её не ищите.

− Вы и не намекаете, что её вообще можно найти! — не выдержав, Гермиона повысила голос.

− А сами вы это понять не в состоянии? «Лучшая студентка, золотой ум...»

− Если бы я всё понимала сама, зачем бы мне вообще нужны были бы профессора? Особенно вроде вас...

− По-моему, вы опять пытаетесь меня провоцировать, мисс.

− Провоцировать на что? − уточнила Гермиона.

− Вам виднее. В вашей хорошенькой головке, видимо, творится что-то совершенно непонятное, − предположил Малфой. И он даже не представлял, насколько был близок к истине.

* * *

Гермиона убежала из кабинета под пристальным взглядом профессора. Разговор они так и не закончили, но её это не волновало. Пока что она не видела решения ситуации. При ближайшем рассмотрении все варианты оказывались никуда не годными.

Например, можно было бы устроить эти курсы только формально. Она занималась бы сама, без участия Малфоя выполняла бы какие-то задания, а потом передавала бы всё это ему − для изучения и составления каких-никаких отчётов. Но вряд ли сейчас Малфой пойдёт на это… Чёртов Пожиратель! Неважно, что бывший.

Гермиона почти бежала по коридору, хоть за ней никто и не гнался. Мысли никак не желали приводиться в порядок. А увлекательная книга помогла бы ей хотя бы ненадолго отвлечься. Путь был один — в библиотеку.

− Гермиона? − из прострации её выдернула директор, так некстати встретившаяся на пути к гостиной факультета. − Вы с профессором Малфоем всё уладили?

− Что? − не поняла она. Всё же уладить им можно было много всего − хоть список составляй.

− Насчёт занятий. Обсудили расписание? Темы? Задания? − пояснила МакГонагалл.

− Ах, это... − выдохнула Гермиона. − Почти. Наверное, мы начнём со следующей недели.

− Замечательно, − отозвалась МакГонагалл, сухо улыбнувшись. Не каждый студент удостаивался даже такой скупой улыбки от неё − Гермиона была одной из немногих. Только вот в нынешней ситуации это её ничуть не обрадовало.

Чтобы вы понимали: слово «замечательно» меньше всего подходило к её оценке сложившейся ситуации.

С каждым днём своей «новой жизни» Люциус чувствовал себя всё лучше и лучше. К середине осени всё складывалось практически… прекрасно. Теперь, спустя полтора месяца профессорства, полтора месяца новой жизни и полтора месяца пререканий с его любимой студенткой, он наконец вышел из поединка победителем.

Одолел в несуществующей схватке школьницу − крайне невнятный повод для гордости. Но Люциус не мог ничего с собой поделать и в душе немного ликовал. Если Гермиона Грейнджер дважды за два дня убегает от тебя, не договорив свою обвинительную речь, это что-то да значит. Как минимум − значит, что ты теперь имеешь на неё влияние. Даже если сама она это рьяно отрицает.

Ну и, конечно, этот её протяжный стон в финале. Столько он её «пытал», минут десять? Девчонка неплохо держалась, даже губы кусала, лишь бы не пикнуть лишний раз − в этом случае любой звук стал бы лишним. В её понимании. И всё равно под конец усилия Грейнджер разом обесценились. Потому что тот её стон Люциус воспринял как свой персональный победный гимн. Слушал бы да слушал.

Сомневаться в том, что она не пойдёт ни к кому жаловаться, не приходилось. Во-первых, Грейнджер вообще с виду была не из таких. Люциус полагал, что она склонна сама решать свои проблемы, не вовлекая в этот процесс сторонних лиц. Так ей проще доказывать всем (и самой себе в том числе), что она − сильная. Во-вторых, одна только формулировка возможной жалобы подвергалась сомнению. Люциус неспроста не отпустил девчонку, когда она уже сама мечтала исчезнуть. Потому что в таком случае картина вырисовывалась бы не самая живописная: профессор угрожал своей ученице, профессор толкнул эту ученицу, профессор напугал ученицу. А в сложившихся же обстоятельствах имелись варианты трактовки сюжета...

Для справки: Люциусу больше прочих нравился вариант, где Гермиона Грейнджер специально пришла к нему в кабинет, чтобы спровоцировать его на что-то эдакое.

Разумеется, никто в здравом уме ни за что бы в такой расклад не поверил. Но даже если кто угодно хоть раз произнесёт эту версию во всеуслышание, общественность отреагирует. И тут уже неважно, как именно. Даже если все маги Британии принялись бы проклинать Люциуса, обвинять его во всех смертных грехах и грозить ему тюрьмой (а это вероятнее всего произошло бы), то Грейнджер не сумела бы остаться в стороне. Более того, после того, как Люциуса поместили бы в тюрьму, всё внимание прессы обрушилось бы исключительно на эту девчонку. А он бы сидел в камере и представлял, каково ей там, на воле. Вероятно, им обоим было бы не особо комфортно.

Тюрьма − худший для Люциуса вариант. И маловероятный. Что бы Грейнджер продемонстрировала в качестве доказательств? Правильно, воспоминания. Свои сугубо личные, даже интимные воспоминания. Которые после этого изучила бы целая экспертная комиссия в составе дюжины солидных магов − преимущественно мужского пола. Воспоминания рассмотрели бы во всех деталях... Поэтому-то Люциус и был очень далёк от того, чтобы переживать из-за угрозы Грейнджер. И склонялся к тому, чтобы улыбаться, вспоминая её слова.

* * *

До конца учебной недели Грейнджер сидела тише воды. Даже во время опроса ни разу не подняла руку − а такого за ней не наблюдалось практически никогда. И Люциус не был до конца уверен: так проявлялся страх привлечь к себе внимание или же выставленная на всеобщее обозрение обида? Может, она просто показывает, что он, Люциус Малфой, не играет для неё никакой роли. Что за профессора ЗОТИ она его не считает − вот и руку поднимать не собирается. Пусть он спрашивает тех, кто о нём более высокого мнения. Вероятно, оба варианта могли существовать параллельно.

В пятницу, после очередного показательного молчания Грейнджер, Люциус решил провести эксперимент и задать ей вопрос напрямую. Лекция была посвящена ритуалам. Их истории, особенностям подготовки к ним, а также тому, как их силе можно противостоять. Вопросы напрашивались сами собой. Отвечающий − тоже.

— Что насчёт тёмномагических ритуалов? − Люциус задал вопрос ближе к середине урока. − Мисс Грейнджер?

— Для них используют взятые насильно плоть или кровь человека, − отозвалась та после короткой паузы. Обычно девчонка отвечала гораздо более распространённо. На вопрос, который получилось бы закрыть простыми «да» или «нет», она готова была прочесть целую лекцию. Но не в этот раз.

— Что ещё? − продолжил Люциус.

— Кровь убитых.

− Кого именно?

− Животных, магических существ, магглов, волшебников... Недругов, соратников, детей... Кого угодно − в зависимости от ритуала, − вновь послушно ответила Грейнджер.

− Что насчёт девственниц?

− Что, простите?..

− В каких ритуалах используется кровь девственниц, мисс Грейнджер?

− Почему вы спрашиваете меня?

− Потому что я ваш профессор, а вы сидите на моём уроке, − назидательно, как первокурснице, пояснил Люциус. − Так я услышу ответ?

− Я читала, что в подавляющем большинстве ритуалов невинность жертвы не играет никакой роли, − наконец подала голос Грейнджер.

− Совершенно верно, − Люциус удовлетворённо кивнул. А после продолжил, уже обращаясь ко всему классу: − Слухи о том, что тёмные маги приносят в жертвы невинных дев, ходили ещё со времён инквизиции. Однако с истиной они имеют мало общего. Чаще всего запрещённые ритуалы являются таковыми из-за того, что для их проведения необходимо лишить человека жизни либо подвергнуть риску его здоровье...

Лекция продолжилась. А после звонка фигурка Грейнджер не испарилась из кабинета − девчонка стояла у его стола в ожидании. Как только он бросил на неё вопрошающий взгляд, та заговорила:

− Зачем вы это делаете?

− О чём вы? − Люциус сделал вид, что не понял. Хотя для них обоих было очевидно обратное.

− Почему вы не можете оставить меня в покое?

− М-м-м... Потому что я ваш профессор? − повторил он уже высказанную ранее мысль.

− Нет. Потому что вы меня недолюбливаете. Хотя я не сделала вам ничего...

− Напротив, мисс, вы мне очень симпатичны, − возразил он, не дав ей закончить. − Неужели я не доказал вам это на днях?

Грейнджер вспыхнула. Люциус подумал бы, что она выбежит из кабинета уже третий раз кряду, но нет. Вместо этого послышался эмоциональный ответ:

− Если вы что-то и доказали, профессор, то только... Вы доказали свою предвзятость. Нет, свою... некомпетентность. Грубость! Вы мните себя таким... Словно вы выше прочих. Но на самом деле вы − ничуть не лучше торговцев с Лютного переулка. Чести у вас ни на йоту не больше.

− Не делайте вид, что знаете хоть что-то о чести. У вас не было возможности проверить себя на прочность в этом смысле. И вам повезет, если такой возможности не представится и впредь.

Люциус и подумать не мог, что хоть какие-то слова этой девчонки способны по-настоящему задеть его, но это случилось. Она, Гермиона Грейнджер, которая не так много и видела, помимо школы, судит его. Его − мужчину, которому пришлось сражаться за сохранение своей семьи. Да, пусть он сам был повинен в этой нависшей угрозе, пусть его прежние ошибки привели к такому исходу. Но Люциус образца двадцатилетней давности и Люциус, которому пришлось расплачиваться за поступки прошлого, − это два разных человека.

Грейнджер, вероятно, думает, что если волшебник стал Пожирателем, то понятие чести − это не для него и не про него. Но вряд ли она понимает, каких сил ему стоило не бежать вслед за Каркаровым, спасая свою голову, пусть и оставив жену и сына одних. Потому что втроём у них бы никак не вышло скрыться.

Нужна ли честь, чтобы позволить жене стать свободной от упоминания его имени рядом с её? А чтобы позволить ей уехать из страны и не сообщать о себе, позволить начать новую жизнь? Вдали от бывшего мужа, которому вряд ли светит что-то кроме тюрьмы... Ему, Люциусу, заключённому в Азкабане, вряд ли помогло бы наличие законной супруги по ту сторону решётки. Он это понимал, хоть и не хотел мириться с разводом. Но Нарцисса попросила − и он не сумел отказать. Не имел на это морального права.

Справедливости ради: согласие работать в Хогвартсе было скорее решением, связанным с безысходностью, чем делом чести. Грейнджер это понимала, как и любой другой волшебник, обладающий хоть парой извилин. Но Люциус старался преподавать, пытался делать это хорошо, и у него даже получалось.

Что же касается Грейнджер... Она с самого начала была и оставалась по сей день особым случаем. Да, в общении с ней Люциус не показывал себя образцовым профессором. Да что уж, он не выглядел даже как какой угодно профессор. Просто потому, что не считал её своей студенткой. Она казалась ему просто девчонкой, которая мозолит глаза, которая надоедает изо дня в день и к которой он... почти привык.

Да, чтобы вы знали: сейчас Люциус с трудом бы представил свою работу без маячащей где-то поблизости Гермионы Грейнджер.

− Мне не раз выдавался случай проверить себя и свои принципы, профессор. Не делайте вид, что знаете всё о моей жизни.

− Что ж, − не стал спорить Люциус. − У меня будет возможность узнать об этом немного больше, полагаю. Директор сообщила, что наши уроки стартуют... с понедельника, если я не ошибаюсь.

− Допустим, − кивнула Грейнджер, явно ожидая от него ещё какой-то информации.

− Буду вас ждать, мисс. Спустя час после ужина.

Коротко попрощавшись, она удалилась. А Люциус остался в одиночестве. Теперь у него появилось время, чтобы хорошенько обдумать эти самые занятия. Что бы эта девчонка ни думала о нём, он действительно хотел чему-то научить её. Потому что, как ни крути, она была способной. А если кто-то и ценился в обществе всегда и при любой политической обстановке, так это толковые целители. И у Грейнджер был шанс добиться в этом деле успеха.

Во всяком случае, такой расклад выглядел лучше, чем если бы она решила заниматься политикой. Министерство и без того кишело псевдоактивными новичками, которые ничерта не смыслили в реальных делах. И нельзя их за это судить: разобраться в министерских хитросплетениях было действительно сложно. Притворяться же, что разбираешься в деле, глядя только на поверхность вопроса, не требовало особых усилий. Люциус таких «приживал» терпеть не мог. И он полагал, что Грейнджер, выбери она политическую дорожку, присоединилась бы к этой и без того разросшейся группе несмышлёнышей. Нет уж, лучше пусть идёт в колдомедицину.

* * *

На подготовку только к первому уроку с ней ушли почти все выходные, за вычетом пары часов, что Люциус проверял контрольные третьего и шестого курсов. В остальное же время он продумывал план. Как было понятно с самого начала, вряд ли он мог удивить Грейнджер знанием теории. О том, как хорошо она умеет зубрить параграфы, ходили легенды.

На исходе субботы в коридоре Люциус столкнулся с директором. Та выглядела и без того озабоченной делами, но сама отвлеклась на разговор.

− Вы насчёт занятий с мисс Грейнджер?

− Да, верно. Как идут дела? − с присущей ей строгостью поинтересовалась МакГонагалл.

− Я как раз работаю над программой. Думаю сделать акцент на практике. Полагаю, теорию мисс Грейнджер способна освоить сама...

− Ей бы больше пригодились какие-то советы. Гермиона — очень одарённая девушка. Но ей бы не помешала дополнительная опора в твоём лице. Думаю, после этих занятий она будет чувствовать себя более уверенной при поступлении.

− Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь ей в этом, директор, − пообещал Люциус.

Для протокола: он и правда хотел выложиться на все сто. Впереди оставалось целое воскресенье, которое он планировал провести в библиотеке. Ему полюбилось там работать. Тихо, мирно − но отчего-то студенты желали заниматься в гостиных. А для Люциуса книжные стеллажи служили хорошей компанией. После окончания школы он всегда сидел за бумагами в библиотеке мэнора. Лишь в годы, когда Тёмный Лорд самовольно поселился в имении, Люциус предпочитал уединение личного кабинета.

* * *

Воскресенье пролетело быстро. До обеда Люциус решал мелкие рабочие вопросы, а после − вспомнил о своих обязательствах перед Грейнджер и направился к заветным книгам. Время близилось к ужину, когда в читальный зал нагрянула незваная гостья. Нет, не Грейнджер. А Дейзи, отличница с третьего курса. Одна из тех учениц, чьи вопросы Люциус любил и всегда максимально полно отвечал на них. А в глазах студентки всегда видел благодарность и неподдельный интерес. Если бы Люциус занимался вербовкой лучших студентов в свои ряды, то точно не прошёл бы мимо Дейзи. В ней виделась перспектива. И инициатива. В этот раз, например, она первой начала разговор. Устроившись за столом рядом с Люциусом, спросила:

− Что вы делаете в библиотеке, профессор? Я думала, у вас свой удобный кабинет! Или он не такой уж и удобный?

− Ты права, вполне удобный. Но иногда хочется сменить обстановку. Вспомнить школьные годы... Понимаешь?

− Нет, профессор, − Дейзи покачала головой. − Если бы у меня был личный кабинет, я бы из него не выходила без надобности. Не представляете, какой шум стоит у нас в гостиной! Невозможно сконцентрироваться.

− А чем ты сейчас занята?

− В среду у нас лабораторная по Зельеварению. Нужно много всего прочитать. А это такой сложный предмет!

− Помочь в подготовке? − предложил Люциус.

− А вы разве можете? Вы же не спец по зельям, − с сомнением отозвалась Дейзи.

− Ты удивишься, но я в своё время окончил Хогвартс. И сдал ЖАБА по Зельеварению в том числе. На высший балл.

− Правда? − почему-то удивилась Дейзи.

− Ну конечно. А ты думала, в профессора берут кого попало?

− Мне казалось, все профессора разбираются только в своей сфере. Профессор Хагрид, например, совсем не умеет летать, а Флитвик не то чтобы силён в трансфигурации.

− Но ты ведь хороша во многих предметах? Как думаешь, эти знания покинут тебя после окончания школы?

− Ни за что!

− Так почему ты решила, что учителя обо всём забывают спустя пару десятилетий?

− Я лишь предположила... − Дейзи спрятала глаза, вроде бы от смущения. − Так вы поможете мне с лабораторной? Профессор Слагхорн совсем не проводит дополнительных занятий...

И Люциус действительно помог ей. Подготовка оказалась легче лёгкого. Хотя было бы странно, если бы взрослому опытному волшебнику, профессору, показалось бы сложным задание для третьего курса. И Люциусу было даже приятно заниматься вот так − как он почему-то никогда не проводил время с сыном, когда это было уместно. Сейчас детство Драко уже не вернуть, но можно помочь хотя бы одной своей студентке. Дейзи того стоила.

И почему проводить личное время с ней не казалось каким-то навязанным наказанием? Люциус размышлял, почему одна любознательная студентка, которая попросту высказывает своё мнение, кажется очень милой… А вторая, чьё поведение в возрасте первой вряд ли сильно отличалось, теперь неимоверно раздражает. Вряд ли через пять лет Дейзи станет вести себя вызывающе, вряд ли у Люциуса будет повод думать о ней нелестно. Ему хватало одной такой ученицы с лихвой. Грейнджер.

Но ведь большинство профессоров души в ней не чаяли. Ещё бы: умница, красавица, а теперь ещё вдобавок ко всему и спасительница мира! Как тут устоишь? Такое отношение к Грейнджер было оправданным, даже Люциус не стал бы с этим спорить. К концу дня он уже почти убедил себя, что начни он преподавать лет пять назад, может, Грейнджер стала бы его любимой (безо всякого сарказма) студенткой. С Северусом это не сработало, но он в принципе был предвзят: отчасти и из-за дружбы девчонки с Поттером и одного только факультета. Люциусу же было плевать. Он ценил любознательность − но в меру, ценил знания — тоже в меру, ценил активность − в меру. У Грейнджер было всё, кроме этой самой меры. Люциус решил, что и ему не стоит ограничивать себя. По крайней мере, в общении с этой студенткой. Он всё равно уже нарушил границы.

Да и вообще, к сведению: Грейнджер и правда казалась весьма привлекательной, когда была в его руках.

Гермиона не хотела лишний раз встречаться с Малфоем. И если поначалу это нежелание обуславливалось исключительно личной неприязнью, то сейчас... Она его боялась и в то же время чувствовала к нему что-то непонятное и не поддающееся объяснению. Нет, не симпатию, а что-то... Вроде бы Малфой её завораживал − если смотреть на него под определённым углом. Если забыть о том, что он за человек. Если не думать, за что его посадили в тюрьму. Если не вспоминать, что сама же говорила о нём пару недель назад.

Наверное, больше всего Гермиона боялась Малфоя именно из-за этого. Не потому, что он мог как-то ей навредить (он мог, но это было бы лишено всякого смысла и не несло бы ни капли выгоды для него). А потому что она не до конца утвердилась в своём отношении. Гораздо легче просто считать его мерзким жестоким Пожирателем. Ведь он таким и являлся, правда?..

Но на занятие прийти пришлось. Во-первых, она подтвердила своё желание в разговоре с директором. Во-вторых, уже согласовала время с самим Малфоем. Отступать было поздно… и некуда. Постучавшись, Гермиона вошла в кабинет — не в аудиторию. Да, эти уроки проходили в его личном кабинете, отчего чувство неловкости только обострялось.

− О, мисс Грейнджер... Вы как часы, минута в минуту.

− Не привыкла опаздывать.

− Похвально… хотя бы это, − протянул Малфой, жестом предлагая ей устроиться напротив. Теперь они сидели лицом к лицу, по обе стороны стола. И Гермионе очень хотелось, чтобы этот и без того массивный стол стал ещё больше.

− Я не готовилась… Потому что вы пока не дали мне заданий, − сказала она только для того, чтобы перебить тишину. Как ни крути, а молчать в обществе Малфоя было куда тяжелее, чем говорить. Потому что когда Гермиона произносила что-то, глядя на него, то могла хотя бы вообразить, что управляет ситуацией. А если она молчала, то утопала в осознании, что не в состоянии ничего поменять.

− Очень логично, мисс. Думаю, мы будем обходиться без объёмных заданий − этого добра вам хватает на основных предметах. Сегодня я бы хотел научить вас основному заклинанию целителя − лечащему. Оно заменяет экстракт бадьяна во многих случаях и действует более мягко. Уверен, вы об этом читали.

Малфой говорил так выверено, каждое слово и каждая пауза стояли на своих местах. Не мешали слуху и эти его отвратительно-обидные интонации. Он как будто читал лекцию для всего класса, хорошую лекцию. И словно бы среди его аудитории не было никого, кого бы он недолюбливал. И уж точно не было Гермионы Грейнджер.

Довольно быстро объяснив Гермионе принцип действия заклинания и особенности его использования, Малфой заявил, что пора перейти к практике. Он взял опасную бритву (всё это время она лежала совсем рядом, на том же столе, но была прикрыта стопкой пергаментов) и сделал разрез на своём запястье. Гермиона испуганно вскрикнула, тут же пожалев о несдержанности: Малфой одарил её неодобрительным взглядом. Да и порез оказался совсем неглубоким − одна видимость.

− Ну же, лечите, − скомандовал Малфой. − Или во время работы в Мунго вы тоже будете молча смотреть?

Гермиона пропустила колкость мимо ушей и чётко произнесла нужное заклинание. Порез быстро затянулся.

− Что будете делать со шрамом? — послышался вопрос, вместо ожидаемого одобрительного комментария. − Если бы рана оказалась глубже, он бы остался.

− Я не знаю. Это же вы меня учите... профессор.

Малфой на это только усмехнулся, после чего продолжил рассказывать о тонкостях заклинания. Оказалось, что от варианта ранения зависит и взмах палочки. А от ушибов можно использовать совсем другие чары. Шрамы же профессор оставил до следующего занятия.

− Не всё сразу. Также в… − тут он сверился с календарём, − в среду мы поговорим о том, как избавиться от старых шрамов. Далеко не все волшебники могут быстро залечить рану, и чем больше времени проходит с момента её появления − тем сложнее бороться со следом на коже.

После этих слов Малфой неожиданно крепко схватил её за руку и сдвинул к локтю край рукава блузки, оголив запястье. Там виднелся след, о котором Гермиона не любила вспоминать.

− Например, вот этот шрам. Сколько ему? Если не ошибаюсь, около полугода...

− Не трогайте меня, профессор, − Гермиона освободила руку и спрятала её на коленях. Так, как будто это могло помешать ему снова схватить её, всего лишь привстав и дотянувшись до предплечья. Нет, вряд ли ему вообще хоть что-то могло помешать сделать задуманное. И если неделю назад Гермиона думала иначе, то после определённых событий остановилась на этой точке зрения. У Малфоя в голове всегда был план (и это их с Гермионой роднило), и этот мужчина готов был пойти на многое, чтобы добраться до финишной прямой.

− Не трогать шрам или не трогать вообще?

− Лучше... вообще...

− Уверены, мисс Грейнджер? Вам это нравится − можете сколько угодно скрывать, но я чувствую. И мне это нравится... Не кажется ли вам, что более приятный досуг лучше, чем постоянные препирательства?

Гермиона не могла взять в толк, о каких препирательствах речь. Она давно не спорила с ним, даже попыток не предпринимала. Или что, желание оставить свою руку неприкосновенной расценивается теперь как спор?

− Мы должны заниматься, − как можно более твёрдо проговорила Гермиона.

− Чем именно?

− Целительством... − на этот раз отозвалась менее уверенно.

Малфой поднялся и обошёл стол. Гермиона мигом развернулась на стуле, чтобы оставаться с ним лицом к лицу. Хорошо ещё, что палочку не продемонстрировала — как готовность к дуэли.

− Встань.

Она повиновалась. Возможно, из-за того, что к ней неожиданно обратились на «ты». Или из-за того, что в самой просьбе не проглядывалось ничего предосудительного. А Малфой подтолкнул её назад и усадил теперь уже на стол. Гермиона полагала, что вряд ли это необходимо для изучения какого-то нового исцеляющего заклинания... Но вслух не возразила.

− Ты же храбрая, да? Или у меня неверные сведения?

Но отвага Гермионы заключалась в том, чтобы грабить банки ради прекращения войны, или в том, чтобы летать на драконе, или в том, чтобы пробираться в Министерство под чужим обличьем... Но не в том, чтобы не бояться близости с бывшим Пожирателем. Даже если и чувствуешь где-то внизу живота желание, это страшно − довериться такому человеку. Человеку, которому совсем не хочется доверять. То есть нет, не так: очень хочется, но не получается.

− Что вы собираетесь делать? — спросила дрожащим от волнения голосом.

− А ты не догадываешься?..

Малфой едва заметно усмехнулся, но Гермиона и без того видела, насколько откровенно он наслаждается ситуацией. Он сделал шаг навстречу и оказался совсем близко − в паре жалких дюймов от неё. Несколько секунд молчания − и его пальцы начали расстёгивать пуговицы на её блузке.

− Зачем вы это делаете?

− Снова примешься мне угрожать? − этот вопрос (вместо хоть какого-то ответа) он выдохнул Гермионе в район шеи, где кожу обожгло горячим дыханием. По спине пробежала толпа непрошенных мурашек.

Одним жестом Малфой практически опрокинул Гермиону на стол и навис над ней. Со стороны это, наверное, выглядело до невозможности неправильно, даже развратно. Лучшая ученица школы лежит на столе полуголая, с теперь уже задранной мужскими руками юбкой и полуспущенными трусиками. А профессор ЗОТИ нависает над ней, подобно дементору, который вот-вот выпьет душу. Или подобно любовнику − как посмотреть.

Кстати: Гермиона и сама не знала, как на это правильнее смотреть. Она лишь молчала и прислушивалась к каждому сигналу своего тела. Просто потому, что раньше оно так с ней не «говорило». Люциус Малфой словно открыл в нём новый язык. Если Гермиона и не призналась бы, что ей это нравится, то уж точно не стала бы скрывать, что это безумно интересно. Что же будет дальше?..

Когда он вошёл в неё одним резким толчком, Гермиона не сдержала жалобный стон и тихий всхлип. Они последовали друг за другом, поочерёдно свидетельствуя о её поражении.

− Мне это... мне это не нравится, − прошептала она куда-то ему в плечо. − Больно.

− Надо немножко потерпеть... − Малфой толкнулся ещё раз, осторожно, и замер.

− Я не хочу... Хватит...

Она снова всхлипнула, чувствуя, как он продолжает двигаться внутри неё, только наращивая темп. Гермиона не могла не думать о том, насколько жалко выглядит в таком положении. Лежит под весом его тела, не в силах сдержать слёз, и безуспешно просит его прекратить. Хотя ни в одной Вселенной в такой ситуации Люциус Малфой не прислушался бы к её словам.

«Ни в одной Вселенной такая ситуация и не произошла бы, − добавил внутренний голос. — А сейчас здесь творится какая-то фантасмагория».

− Постарайся расслабиться, прошу... Будет лучше... — пообещал Малфой, погладив её по низу живота, что только увеличило напряжение.

Гермиона ему не верила. А расслабиться попыталась скорее из чувства противоречия − чтобы доказать самой себе, что это не поможет. Только вот боль действительно пошла на убыль. Ещё через какое-то время стало даже приятно − не так, как было, когда Малфой ласкал её руками, но очень похоже. Потом удовольствие снесло ту грань, за которой неловкость пропадает.

− Хорошая девочка, − прошептал Малфой, видимо, почувствовав её настроение. − Если бы ты слушала меня сразу...

Гермиона хотела сказать, что он не говорил ей расслабиться в самом начале, но не была уверена, что получится выговорить что-то членораздельное. А Малфой, наоборот, контролировал каждое своё движение и каждый звук, который издавал. Только под конец он задышал совсем прерывисто, после чего, выдав что-то среднее между стоном и приглушённым рычанием, навис над ней. Он опёрся на одну руку и не придавил Гермиону к столу всей своей массой, казалось, по чистой случайности.

Стало понятно, что всё закончилось. Не так Гермиона представляла себе свой первый раз. И не то чтобы у неё имелись какие-то завышенные требования. Нет, только одно: это должно было произойти с любимым человеком. А никак не с профессором Защиты от Тёмных искусств, которого она терпеть не может. Или нет? Как бы то ни было, Гермиона не сдержала очередной всхлип. На сей раз не от боли, а от банальной грусти. Малфой тут же поднялся, встревоженный. И Гермиона заметила на его лице лёгкое недовольство. Было обидно, что он ещё и винит в чём-то её. Вроде бы.

− Тебе было хорошо? − спросил он строго.

− Да.

− Но недостаточно?

Гермиона промолчала. По правде говоря, ей было даже слишком хорошо, учитывая, с кем она находилась и чем они занимались. Но не сообщать же об этом Малфою!

Тот молчание воспринял по-своему. Взял её за колени, ловко раздвинул её ноги, задумчиво произнёс очищающее заклинание (отчего Гермионе стало ещё более неловко), нагнулся к ней и...

− Что вы... де... делаете? − спросила Гермиона.

Для справки: она прекрасно понимала, что именно он делает. Не могла взять в толк: зачем ему это нужно? На вопрос Малфой, конечно, не ответил − был занят другим. Да и Гермиона больше ничего не говорила — тоже не хотела… отвлекаться. И если несколько минут назад она считала, что ей было чересчур приятно «общение» с Малфоем, то сейчас она чувствовала что-то непередаваемое. Удовольствие, но такое... Которое попросту не может доставлять такой неприятный человек, как Люциус Малфой. Сам он, однако, так не считал. Отстранившись, одарил её пристальным взглядом.

− Теперь, полагаю, достаточно хорошо.

И это был не вопрос. А если он и спрашивал бы, то Гермиона всё равно не стала бы отвечать. Не хотелось ни признаваться, ни врать.

− Я могу рассчитывать на то, что вы не устроите по этому поводу истерику, мисс? — Малфой вдруг снова перешёл на «вы», и от этого стало только спокойнее. Но в самом вопросе Гермиона уловила что-то обидное. Она считала, что хорошо держалась, учитывая обстоятельства. И если Малфой думает, что она на грани истерики, то, выходит, не так уж и хорошо?

− Только если вы перестанете относиться ко мне так... как вы относились ко мне прежде.

− Хотите особого отношения? Любопытно.

− Напротив, − возразила Гермиона. − Хочу справедливости.

«Хотя после этого вечера вы могли бы и удостоить меня и особым отношением», − подумала про себя.

Выражение лица Малфоя оставалось нечитаемым. Гермиона даже представить не могла, о чём он думает и как к ней относится. И главное: какая ему от этого выгода? То есть, очевидно, было желание. И если совсем ничего не скрывать − то у них обоих. Но урок ведь начинался так правильно, а закончился так неправильно… А то, что Малфой сделал с ней после, вообще походило на какую-то благотворительность. До ужаса приятную благотворительность.

− Ступайте, мисс Грейнджер. Уже поздно, тему мы закончили.

Гермиона с большим трудом оставила при себе десяток едких комментариев к этой реплике. Быстро привела одежду в порядок и ринулась к двери. Но уходя, не удержалась от вопроса:

− Профессор... Наши занятия ещё в силе?

− Разумеется.

− И мы что... будем делать это каждый раз?

− Делать что?

− Не притворяйтесь, что не поняли меня.

Малфой только улыбнулся. Точнее, лишь дёрнул краешком губ. Но в данном случае это можно было принять за подобие улыбки.

− Разве я вас к чему-то принудил, мисс Грейнджер?

Гермиона не нашлась, что сказать. Она считала, что случившееся — дело рук исключительно Малфоя, а сама она к этому непричастна. Пусть ей и понравилось…

* * *

Из кабинета Малфоя Гермиона ушла в состоянии крайней растерянности. Она совсем не хотела столкнуться с кем-то разговорчивым в гостиной, поэтому решила прогуляться по школьным коридорам − там, где всегда было тихо, в проверенных временем местах. В спальню вернулась перед самым отбоем, чтобы не возникло проблем с портретом. Проходя мимо Полной Дамы, Гермиона невольно усмехнулась её недовольному ворчанию. Как кто-то в школе может обращать внимание на позднее возвращение в башню факультета и при этом ничегошеньки не знать об остальном? О том, чем занимаются студентка и профессор за закрытой дверью кабинета, например.

Быстро прошмыгнув в спальню, Гермиона наткнулась там на Джинни (Челси, видимо, проводила время в гостиной).

− Где ты пропадала? — сходу спросила подруга. − Мы тебя потеряли.

− Сначала у меня было дополнительное занятие, а потом я... читала.

− Но я искала тебя в библиотеке − там ни души!

− Я читала в коридоре, − пояснила она. В данном случае это была ложь, но Гермиона и правда порой так поступала. Да и какая, чёрт возьми, разница: читала она в коридоре или просто ходила, прокручивая в голове одни и те же мысли?

− Ты странно себя ведёшь в последнее время, − обеспокоенно заметила Джинни.

− Нет, я просто устала. Хотелось немного побыть в тишине. Я спать, ладно?

− Постой! Как там твои уроки с Малфоем?

− Я пойду спать, − повторила Гермиона. А потом устыдилась своего поведения и добавила: − Не переживай, Джин, всё прошло хорошо. Малфой ведёт себя несколько иначе, когда мы наедине. Нет сил рассказывать: я так вымоталась, что хочу прямо сейчас лечь в кровать.

После этих слов Гермиона, пожалуй, слишком много времени провела в ванной, а потом всё же устроилась в кровати. И не надеялась, что сон быстро придёт, поэтому с лёгкостью отдалась на волю мыслям. Проиграла в «схватке» с Малфоем? Тогда проиграть в борьбе с самой собой − не такой уж и провал.

Чтобы вы знали: Гермиона всё-таки очень переживала из-за всего, что произошло этим вечером. Только вот сама не могла понять, что именно её беспокоит. И в конце концов решила, что всё. Каждая секунда, которую она провела рядом с Люциусом Малфоем. Всё это вызывало тревогу.

Люциус прекрасно понимал, что ходит словно бы по острию лезвия. С одной стороны пропасть, с другой − то же самое, а впереди − странные взаимоотношения с Гермионой Грейнджер. И даже для того, чтобы всего лишь держаться подле неё, нужно не бояться порезаться. Очень рискованно, учитывая и без того шаткое положение Люциуса в обществе. Один каприз этой девчонки − и ему в реальности может светить Азкабан. Снова.

Но устоять было сложно. Люциус не видел в Грейнджер женщину ни на секунду с тех самых пор, как встретил её впервые, и до того момента, как уединился с ней в кабинете. Это стало непрошенным открытием. Потому что даже когда он ласкал её руками, а она откровенно наслаждалась этим, он видел в ней всего лишь объект, назойливую девчонку — пусть и с симпатичным личиком и привлекающими взгляд ножками. Ну, допустим, не девчонку − девушку. Допустим, способную завести его (в этом самом смысле, да и в других тоже) девушку. Но не более.

В женщинах Люциус разбирался. Как ему казалось, по сути своей все они были одинаковы. По крайней мере, те, с которыми ему доводилось иметь дело. И до, и после женитьбы. Чтобы добиться ответного внимания любой из них, каждый раз нужно было проделывать определённый алгоритм действий. Это срабатывало, потому-то Люциусу и не проходилось пробовать что-то новое. Да и нет никакой надобности выискивать себе новую любовницу каждый месяц, когда ты давно и прочно женат (сказал бы «бесповоротно» − но нет, не вышло). Достаточно нечастых встреч на нейтральной территории. Изредка подарки, которые оцениваются только по стоимости (что всё упрощает), да незамысловатые комплименты. На большее никто и не рассчитывал.

Но Гермиона Грейнджер выбивалась из общей картины. Хотя бы потому, что была школьницей. Его ученицей. Пусть давно совершеннолетней, не особо наивной, но всё же... невинной. Именно эта её особенность и не давала Люциусу покоя. Эмоции Грейнджер были очевидны: она его боялась, но при этом чего-то ждала, пусть даже неосознанно. Когда он дотронулся до неё (всего лишь до руки), она вздрогнула и отшатнулась, а на лице появился румянец. Невозможно продолжать бездействовать в таких обстоятельствах.

Грейнджер вела себя послушно, как, пожалуй, никогда прежде. И Люциуса это особенно цепляло. Если вспомнить все те моменты, когда она выражала своё несогласие на пустом месте, такая покладистость выглядела подарком, не иначе. Хотя Люциус не был дураком и понимал, что девчонка просто чувствует себя неуверенно и, возможно, боится всё испортить. По её глазам (если стоять совсем близко, то они кажутся просто огромными, распахнутыми то ли от испуга, то ли от удивления) нетрудно было вычислить метания: Грейнджер не хотела противостоять ему и прямым текстом высказывать несогласие − ведь тогда Люциусу пришлось бы её отпустить. Не принуждать же студентку к близости, это мерзко даже для бывшего Пожирателя. И в то же время Грейнджер, очевидно, не была до конца уверена. Ни в чём.

Но разве может девятнадцатилетняя донельзя правильная девушка быть уверена в том, что ей необходимо переспать с профессором? Без каких-либо бонусов, ведь она точно не стала бы его этим шантажировать. А если нет объективных причин для того, чтобы она сказала «да», нужно просто её подтолкнуть. Может быть, подтолкнуть... к столешнице.

Люциус и сам до конца не понимал, зачем сделал это. Чтобы приручить Грейнджер? Отчасти. Чтобы показать ей, кто сильнее? Возможно. Потому что просто хотел её? Бессмысленно это отрицать. Как бы то ни было, она оказалась невыносимо прекрасной. Вероятно, сказывалось и то, что у Люциуса довольно давно не было женщины, если не считать пары походов в бордель сразу после освобождения из тюрьмы. А уж насколько давно у него не было столь юной партнёрши − и вспомнить сложно. Дело было не в возрасте, молодость сама по себе мало привлекала, скорее говорила о неопытности. Притягивало, словно магнитом, ощущение, что открываешь для этой девушки что-то неизведанное.

Чтобы вы понимали: никто не сможет упрекнуть Люциуса в том, что он не сделал всё возможное для удовольствия Гермионы Грейнджер. Потому что он сделал. А если бы она осталась недовольна, то не пришла бы на следующее занятие.

* * *

Понедельник, среда, пятница — Грейнджер заглядывала к нему трижды в неделю. И они действительно занимались, правда, не только изучением колдомедицины.

Когда после первого урока Грейнджер спросила Люциуса, будут ли они делать это каждый раз, он не ответил прямо. Потому что понимал, что многое тут зависит от неё. Он мог желать её сколько угодно, но не стал бы принуждать девчонку к близости. Не только из-за риска оказаться раскрытым, но и из-за банального приличия. Но Грейнджер никогда не возражала, и после первых трёх уроков даже перестала постоянно спрашивать: «Зачем вы это делаете, профессор?»

А её ещё называли самой умной ведьмой своего поколения. Если она не понимала, зачем взрослый мужчина спит с молодой привлекательной девушкой, то ей явно недоставало ума. Хотя, пожалуй, Грейнджер всего лишь пыталась найти скрытые мотивы. Которых не было, и Люциус порой сам жалел об этом. Хотя и помимо физиологии плюсы находились.

Например, вести пары у седьмого курса стало гораздо интереснее. Даже если Грейнджер по привычке возражала что-то ему, он просто вспоминал, как день или два назад она кончала под ним, и всю злость как рукой снимало. Да и обсуждать с коллегами эту дополнительную нагрузку тоже стало своего рода развлечением.

− Профессор Малфой? На планёрке директор упомянула, что вы уже начали занятия с мисс Грейнджер. Похвально, − заметила Септима Вектор как-то во время ужина. − Как у вас всё проходит?

− Прекрасно, − живо отозвался Люциус. − Я и подумать не мог, что эти занятия могут стать настолько полезными для нас обоих. Как мне кажется, мисс Грейнджер тоже ими вполне довольна.

− Ну конечно, для преподавателя, тем более с небольшим опытом, любые занятия − на пользу. Рада, что вы тоже видите в этих уроках плюсы. К тому же, Гермиона всегда схватывала всё на лету.

− Не могу ничего возразить. Из неё вышла просто отличная ученица, на занятиях тет-а-тет это особенно заметно.

Подобных диалогов состоялось достаточно − за два месяца остальные преподаватели привыкли к Люциусу, и практически все воспринимали его как равного себе. Интересовались успехами, жаловались на свою рутину, ругали и хвалили учеников. И только в разговорах с МакГонагалл Люциус избегал острых тем, когда обсуждал занятия с Грейнджер. Говорил только по делу: озвучивал изученный материал и планы на ближайшие уроки. Всё же, когда разговариваешь с работодателем, которая имеет большой вес в обществе и связи в Министерстве и Визенгамоте, хождение по лезвию становится более рисковым занятием. Результатом может стать не простой порез, а как минимум — отсечение конечности.

К слову: Люциус, в отличие от Грейнджер, предпочитал сторониться опасности. Хотя у него это и не всегда получалось.

* * *

Люциус пообещал разъяснить, как можно избавиться от шрамов, ещё на втором занятии. Но в итоге в тот день они разбирали другую тему, как и всю последующую неделю. Но вот «напарники» отработали избавление от сглаза и порчи, и место для обещанной темы освободилось.

− Дайте мне свою руку... Нет, другую.

Гермиона послушно протянула Люциусу ладонь: совсем рядом, выше запястья, кожа была изуродована словом «грязнокровка». Он очень хорошо помнил, как оно там появилось. И неспроста ни разу не снимал с Грейнджер блузку во время близости. Оголишь всё тело − откроются и неприглядные его части. Так что всё обходилось только безобидным расстёгиванием пуговичек. Но в этот раз он намеренно закатал её рукав. Шрам, что неудивительно, оставался на прежнем месте.

− Сегодня я от него избавлюсь, − сходу заявил Люциус.

− Не хотите для начала спросить моё мнение на этот счёт?

− Нет. Этого шрама на тебе быть не должно, неужели не ясно?

− Это моё тело, а не ваше, − резонно заметила Грейнджер. По правде говоря, Люциус и не надеялся, что в данном вопросе они обойдутся без препирательств. Это стало бы нонсенсом.

− Но я имею к нему доступ.

− Именно. Только доступ, а не власть. Так что позвольте мне самой решать, что делать со своей кожей и со своими шрамами. Если у вас имеется какое-то чувство вины... из-за того, что вы этому не помешали... То это исключительно ваши личные проблемы, профессор.

Для протокола: Люциус не чувствовал себя виноватым, ни на долю секунды. Ему не очень нравился эпизод его жизни, когда мэнор оккупировал Тёмный Лорд, а дни потеряли чёткие очертания, цели и ориентиры сбились. Но этот шрам − вина Беллы. Может, даже самой Грейнджер и её дружков — нечего было попадаться егерям. Но Люциус? Он стал всего лишь невольным наблюдателем. И если эта девчонка считает, что он должен был остановить Беллу, то она совсем не умеет анализировать.

Избавиться от шрама хотелось в первую очередь из соображений красоты. Он не видел Грейнджер обнажённой, но не сомневался, что это более чем приятное зрелище. Ещё меньше сомнений у него вызывал тот факт, что драклов шрам испортил бы всю картину.

− Я уберу твой шрам, а ты в ответ сможешь убрать пару моих. Два к одному.

− Откуда у вас взяться шрамам? − не скрывая сомнения, поинтересовалась Грейнджер.

− Я прожил жизнь. Многое случалось.

− Тогда я меняю условия договора. Вы можете избавить меня от шрама, но взамен расскажете мне о двух своих и позволите мне их убрать.

− Зачем тебе это? − спросил Люциус. Казалось, что девчонка торгуется только ради того, чтобы поторговаться, поскольку выгода выглядела очень и очень сомнительно. И раз уж она, пусть на каких-то своих условиях, согласна вернуть своей коже прежний вид, выходит, не так уж и дорожит памятью о той пытке в мэноре. А значит, и сама хочет убрать с себя это клеймо. Так зачем же делать вид, что это не так, и устраивать спор ради спора? В этом была вся Гермиона Грейнджер.

− Практика, − пояснила она. − Где ещё мне взять шрамы под рукой?

− Но зачем тебе слушать мои истории?

− Хочу быть уверена, что вы не порезались кухонным ножом.

Если Грейнджер считает, что он хоть раз держал в руках кухонный нож − она совсем ничего не смыслит в людях. Но девчонка не казалась глупой: как в научных, так и в жизненных вопросах. Просто она не захотела объяснять ему свою просьбу. Что ж, её право.

После того, как Грейнджер вновь, на сей раз демонстративно, протянула ему свою руку, он с помощью одного заклинания сделал кожу на ней совершенно чистой. Прежде Люциус не стремился избавить её от одежды, но судя по тому, что всё же открывалось его взору и его рукам, вырисовывалась очень заманчивая картина. Кожа у Грейнджер была нежная, бледная, с кое-где просвечивающими голубыми венами. Странно, но он до сих пор не видел её грудь (раз не снимал блузку, бельё тоже оставалось на месте), но очень хорошо себе её представлял. А этим вечером понял, что хочет увидеть. И увидит.

Взмах палочки − и шрама нет. Потом Люциус поднялся из-за стола и снял с себя рубашку, обнажая торс. Стоило видеть в этот момент глаза Грейнджер − в них просматривалось что-то очень похожее на шок, изумление. Что ж, наверное, у Люциуса и правда накопилось слишком много отметин на теле. Он не заботился о красоте своей кожи, раз уж её всё равно не было видно под одеждой.

Гермиона встала вслед за ним и подошла поближе, рассматривая то одно плечо, то другое, то переводя внимание на спину или на грудь с животом.

− Откуда этот? − спросила она, указывая на небольшую отметину на руке.

− Точно не помню. Скорее всего, ему уже лет двадцать.

− Так нечестно! Вы обещали рассказать!

− Хочешь, чтобы я тебя обманывал?

− Расскажите о тех, о которых помните точно.

И Люциус рассказал. Тут ему действительно нечего скрывать. Все до одного шрамы были получены во время небольших стычек, дуэлей или реальных сражений. За редким исключением. И помнил он только относительно свежие раны. Так, один из шрамов, о котором он поведал этой чрезмерно любопытной девчонке, появился у него даже не от заклятия − от большого куска стекла, который порезал его во время Битвы за Хогвартс. Кто-то метнул в стену школы взрывающим, а Люциус стал невольной жертвой этой тяги к разрушению. Он ведь даже не сражался, просто пытался выжить, найти Драко и Нарциссу невредимыми и скрыться вместе с ними с поля боя.

Вторая история не оказалась намного интересней: это был один из следов, что оставил ему в «награду» Тёмный Лорд. Когда Поттер, а вместе с ним и Грейнджер с Уизли исчезли из мэнора в компании Добби, «повелитель» негодовал. Большую часть своей злобы он выразил привычным Круциатусом, который редко когда оставляет после себя следы. Но припас и парочку режущих, последствия которых Люциус исправлял с помощью зелий. То ли одно из них сработало неидеально, то ли порез оказался слишком глубоким − и след остался.

Грейнджер после пары попыток избавила его и от первого, и от второго воспоминания. Люциус кивнул, выражая если не благодарность, то как минимум одобрение. И раз уж он уже был без рубашки (хотя до этого не утруждал себя раздеванием в их совместные вечера), то решил перейти ко второму этапу занятий. Как всегда: он, стол и Гермиона Грейнджер.

− Подождите... − остановила она его, когда он уже запустил руки под её блузку. − Я не хочу так.

− Как? — не понял Люциус.

− Так... как мы это делаем. Я хочу попробовать по-другому.

− Хочешь... попробовать сверху? Или чтобы я был сзади?

Грейнджер смутилась, хотя сам Люциус не преследовал такой цели − на сей раз. Его действительно заинтересовали предпочтения этой девчонки, не просто же так она ни с того ни с сего решила высказаться.

− Я хотела бы попробовать делать это в другом месте. Не на столе...

− Мне трансфигурировать его в диван?

− Нет, не стоит. Я просто... подумала... что это всё... Ладно. Забудьте...

После этих слов она потянулось к нему за поцелуем. Впервые. Не впервые стала инициатором, а в принципе − это был их первый настоящий поцелуй. Смешно, если подумать. Но их отношения в общих чертах выглядели как деловые: встречи в назначенное время, всё чётко и быстро... в меру быстро. В смысле, они оба не располагали лишним временем для того, чтобы лежать в кровати в обнимку. Да и желания заниматься чем-то подобным не было, как и самой кровати.

А поцелуи... В порыве страсти они другие. Это были больше касания губами, и чаще всего − шеи или ключиц, а не губ. В этот же раз Грейнджер, очевидно, просто хотела перевести разговор в другое русло и не нашла для этого более подходящего способа. А Люциус не нашёл иного решения, кроме как ответить на поцелуй, прижав хрупкую девичью фигурку к себе. От этого он испытал необъяснимый прилив нежности. Грейнджер, вероятно, тоже почувствовала что-то в этом духе, потому что отпрянула, сказав:

− Можно я пойду?

− Ты разве куда-то спешишь?

− Нет. Я просто хочу уйти отсюда. Пожалуйста.

Люциус живо представил, как говорит твёрдое «нет», хватает её в охапку, толкает к столу и берёт — грубо, почти жёстко. Так, чтобы она понимала, что не имеет права просто взять и уйти, только лишь из-за того, что ей так хочется. Но чтобы при этом получила удовольствие − возможно, даже более яркое, чем обычно. Всё прошло бы совсем «по-другому», как она и заказывала... Но вслух Люциус сказал совсем иное:

− Конечно. Ступайте, мисс Грейнджер. До встречи в пятницу.

К слову: в пятницу она не пришла. Как пропустила занятие и в понедельник. Люциус дождаться не мог, когда пересечётся с ней в коридоре и вытянет объяснения.

Гермиона удивлялась самой себе. Почему она позволила Малфою избавить себя от шрама? Не то чтобы она им очень дорожила, но и убирать с руки не спешила. Хотя стоило бы: в последние месяцы Гермиона намеренно носила одежду только с длинным рукавом, но когда переодевалась или принимала душ, постоянно натыкалась на отметину взглядом, порой даже вздрагивала — настолько он казался неуместным, лишним. Но сама Гермиона убрать его не могла, а визит в Мунго всё время откладывала. То ли ей казалось, что пока шрам с ней, она не забудет, как справилась со многими трудностями. То ли хотела помнить обо всех моментах своей жизни, в том числе и не самых приятных. То ли просто ждала случая. И он представился на одном из «частных» уроков с Малфоем.

Но больше всего тем вечером запомнилось даже не это. И не тело Малфоя, которое «украшал» десяток-другой шрамов. Хотя Гермиона не видела раньше обнажённого мужчину (пусть и только по пояс), если не считать Гарри и Рона, с которыми она долгое время соседствовала в одной палатке. Тем более не видела тет-а-тет. И так близко. Сказала бы «пугающе близко», но если ты уже пережила интим с человеком, вряд ли стоит пугаться его голого торса.

А вот испугаться романтического наплыва точно стоило. Гермиона слишком часто думала: насколько у них с Малфоем всё странно. Мало того, что он стал её первым мужчиной, даже толком не поцеловав её перед этим. Так всё ещё и происходило в кабинете, одном и том же, скучном, жёстком и слишком формальном — каждый раз. В эти моменты Гермионе хотелось жить одним днём, не думать о завтра и уж тем более не заглядывать вперёд на месяц или на все полгода. Но иногда лабиринт размышлений заводил в тупик со скопившимися у непробиваемой стены планами на будущее. С виду они не внушали доверия. К слову: с недавних пор будущее для Гермионы выглядело не стабильным, привычно выверенным по всем пунктам, а сумбурным и не стоящим внимания.

Представить только: если эти занятия продлятся до конца учебного года, и раз за разом они с Малфоем будут проводить время вместе... Неужели это всегда будет именно так? Гермиона не была наивной и понимала, что для него, мужчины в возрасте, место не играет никакой роли. Но для неё? Нет, для Гермионы это было по-настоящему важно. Она действительно хотела попробовать «по-другому». Может быть, хотя бы на кровати. Может быть, чтобы Малфой обнажился (пусть даже чуть-чуть). Может быть, чтобы он сказал ей что-то приятное — хоть пару слов. Может быть, принять после этого душ взамен очищающего заклинания. Может быть, чтобы к флакончику противозачаточного зелья в комплект шли бокал вина и поцелуй.

Гермиона думала обо всём этом с самого начала, но вместе с тем и не хотела становиться к Малфою ещё ближе. Наверное, это его обнажение сыграло свою роль, и она открыла тему. Тот не понял, а объяснить более доходчиво Гермиона не смогла — не рискнула. Что сказать, чтобы не выглядеть влюблённой школьницей? «Профессор, а давайте вы будете нежным?» «А давайте вы потратите минуту, чтобы снять с себя одежду?» «А давайте вы позаботитесь о моей пояснице, которой не так уж и удобно лежать на твёрдой столешнице?..» Эти варианты никуда не годились, а другие не желали находиться.

Когда Гермиона поняла, что вопрос лучше закрыть, пока он не стал очевидным для них обоих, то придумала лишь один выход − поцеловать Малфоя. Не было времени на рассуждения, но мимолётная мысль сформировалась чётко: «В этом нет ничего такого, у вас ведь был секс, так почему ты не можешь просто прикоснуться к нему губами? Ну, может, ещё языком? Люди ведь делают это, даже когда не чувствуют ничего друг к другу. Значит, и ты можешь себе это позволить. Не оттолкнёт же он тебя, в самом деле!»

И Малфой не оттолкнул, даже наоборот. Прижал её к себе, и Гермиона почти сразу почувствовала, как в неё упирается его... пах. Но Малфой не спешил раздеваться дальше, а целовал её, целовал... И она на какой-то миг даже забыла, кто это. Забыла, что терпеть его не может. И ей даже захотелось назвать его по имени — «Люциус», а не «мистер Малфой» и не «профессор». И вот это уже испугало. Поэтому Гермиона и поспешила скрыться.

К счастью, Малфой не стал её удерживать. Хотя в глубине души Гермиона этого, может быть, и желала. Самую малость. Только хотелось, чтобы он убедил её остаться какими-то словами, а не силой. Чтобы успокоил её метания парой ёмких фраз. Чтобы дал понять, что всё хорошо.

Но с чего бы Люциусу Малфою заниматься такой ерундой? Очевидно, он прекрасно пережил один вечер без неё, как делал это и раньше. И уж точно не думал о ней до самой ночи. И не вспоминал о ней с утра, сразу после пробуждения. И не видел её лицо в собственных мыслях постоянно. Гермиона бы тоже хотела так уметь. Но ей было всего девятнадцать, и она не могла не привязаться к человеку, который делал с ней такое.

Чтобы вы понимали: Гермиона изо всех сил старалась ничего не чувствовать к Люциусу Малфою. А если какие-то эмоции и пробивались наружу, она пыталась заменить их привычным презрением. Только вот презрение перестало быть таким искренним, как прежде. Что странно: Малфой ведь не сделал ничего хорошего для искупления грехов прошлого, но они перестали казаться настолько тяжкими.

* * *

Гермиону спасало только одно: она была уверена, что на следующее занятие придёт во всеоружии. Будет вести себя сдержанно, отвечать лаконично и по делу. И если Малфой предложит ей близость, она не станет возражать и против стола. Они ведь просто посторонние люди, верно? К чему им комфорт, который создаёт только иллюзию настоящего романа? Правильно — совсем ни к чему.

Но всё прошло не по плану. Не самые приятные дни месяца нагрянули вовремя, но в неподходящее время для Гермионы. Она долго размышляла, стоит ли появляться перед Малфоем и объяснять ситуацию, но решила, что всё это будет выглядеть лучше, если она просто не придёт. Если явится туда, отслушает лекцию, отработает практикум, а потом опять уйдёт − он решит, будто что-то не так. Всё и было «не так», но Гермиона не хотела это афишировать. А если она просто прогуляет, это не так и страшно. Так что она буквально за полчаса до занятия отправила Малфою записку с просьбой отменить урок. Тот ответил молчанием, но другого Гермиона и не ожидала. Вероятнее всего, ему было просто наплевать. Смог провести один вечер без неё, сможет и два. А в понедельник она будет готова ко всему. Таков был новый план.

И всё шло вроде бы нормально. Остаток недели Гермиона ходила на основные занятия, писала работы, удобно устроившись в гостиной, и старалась не показывать одногруппникам, что её что-то беспокоит. Но оказалось, что некоторые из них знают её достаточно хорошо, чтобы начать переживать.

− Ты сама не своя, − в очередной раз заметила Джинни. Дело было уже в воскресенье, после ужина.

− Не выдумывай, − попыталась оспорить это Гермиона.

− Тебе нужно развеяться, пойдём!

− Куда ещё? Уже поздно.

− Увидишь! Ты с уроков позднее приходишь, не отнекивайся!

И Гермиона повиновалась. Очевидно, Джинни была настроена решительно. Подруга оказалась неплохим психологом и почувствовала её душевные терзания. Отвела её на квиддичное поле − место, куда Гермиона никогда бы не пришла по своей воле.

− Будем летать! — заявила Джинни. − Это отлично прочищает мозги!

− Ты что, я же не умею! И боюсь высоты. Да ещё и темно… Нет, давай я просто посижу, посмотрю, как ты летаешь...

− Ага, а я как-нибудь просто посижу и посмотрю, как ты читаешь учебник и пишешь десятое по счёту эссе, и от этого стану умнее? Ну уж нет! Держи метлу.

И Гермиона повиновалась во второй раз. Может, это Малфой на неё так влиял, и она разучилась по-хорошему давать отпор? Раньше она чаще дискутировала. А теперь вела себя куда мягче. Слабость? Или просто понимание, что развеяться и правда стоит? Джинни искренне хотела помочь, пусть и использовала для этого методы, которые помогали в первую очередь ей. Гермиону бы спасли от мучительных мыслей выходные, проведенные вдалеке от школы, с книгой под рукой и, может быть, с лучшими друзьями в компании. А Джинни привыкла к скорости, она чуть ли не каждый вечер летала хотя бы полчаса. Говорила: без этого сложно уснуть. Может, Гермионе и правда ради разнообразия стоило попробовать другие методы для отдыха − душой.

Поскольку на уроках мадам Хуч Гермиона не добилась совершенно никаких успехов, Джинни пришлось провести инструктаж. Как взлететь, как правильно управлять метлой. Хотя Гермиона и не думала взлетать высоко и развивать большую скорость. Так и вышло: пока Джинни выделывала в воздухе финты (от одного вида которых у неподготовленных зрителей кружилась голова), она аккуратно двигалась по прямой невысоко от земли. Туда и обратно, туда и обратно. Без сюрпризов.

Осмелев, пару раз даже разогналась и направила метлу вверх, а потом резко вниз − и это был максимум, который она могла себе позволить. Когда ветер дул навстречу, сверху было только ясное звёздное небо, Гермиона в какой-то момент поняла, что действительно не думает больше о Люциусе Малфое. Но после этого мгновения она не смогла снова прогнать его из головы. Это как с той шуткой — «не думай о слоне». Разве после этой фразы можно выкинуть этого чёртового слона из мыслей? Нет. И Малфоя тоже не выкинуть.

Она ещё несколько минут покружила над полем и решила вернуться на землю. Джинни парила вдалеке, гораздо выше, и Гермиона решила дождаться её внизу. Но спускаться без присмотра подруги было ошибкой. Гермиона случайно дёрнула древком метлы уже на спуске, и та перевернулась вместе с «наездницей». Она удерживалась как могла, но надолго сил не хватило. Вскоре совсем потеряла управление и полетела вниз. Удар с землёй прочистил мозги лучше любого полёта: резкая боль оглушила. Перед глазами поплыло. Реальность на несколько мгновений раскололась.

Гермиона лежала на земле и смотрела в небо, боясь пошевелиться. Первоначальная острая боль в спине ошарашила. Но когда она начала отступать, стало понятно, что, скорее всего, всё обошлось сильным ушибом и парой синяков. Гермиона уже пришла в себя и думала попробовать подняться, когда услышала оклик Джинни:

− Дракл тебя дери, Гермиона! Ты в порядке?

Подруга подбежала с округлившимися от испуга глазами, нависла сверху.

− Да-да. Я просто упала.

− Мерлин! «Просто!» Ты что, не справилась с метлой? Ничего себе не сломала? Позвать мадам Помфри? Тебя можно левитировать, или это опасно? − зачастила вопросами Джинни.

− Я в норме, в норме. Обычный ушиб, − Гермиона поставила диагноз самой себе только чтобы успокоить подругу.

− Можешь встать?

− Если ты мне поможешь...

Потом Джинни предложила проводить Гермиону до больничного крыла, но та отказалась. Решила, что можно отложить визит к целителю до следующего дня − после обеда как раз выпадал свободный час. А пока она обойдётся флакончиком с обезболивающим зельем. Уснуть получилось на удивление быстро. И если уж полёту не удалось выбить из её головы все мысли о профессоре ЗОТИ, то жёсткое приземление справилось с этой задачей превосходно.

Для протокола: никогда ещё Гермиона не думала, что травма может сыграть на руку. Ушиб, безусловно, стоил крепкого сна и чистого разума.

* * *

С утра Гермиона выпила ещё одну порцию зелья и со спокойной душой отправилась на занятия. Даже урок Защиты от Тёмных искусств прошёл гладко, хотя Гермиона и постаралась побыстрее скрыться из аудитории сразу после звонка. До самого обеда боль не тревожила, а после — пришло время направиться в больничное крыло. Но не успела Гермиона отойти от Большого зала, как путь ей преградил... Малфой. Больше некому.

− Мисс Грейнджер... Куда это вы так спешите? Мне кажется, вы без внятных объяснений пропустили занятие в пятницу.

− У меня были на то причины, − безуспешно попыталась оправдаться Гермиона. — Веские причины.

− Не отрицаю такую возможность. Но почему я не услышал об этих причинах?

− Я хотела объясниться с вами сегодня...

− Да? И именно поэтому выскочили из аудитории после урока, как будто за вами дементор гнался? — с едва ли не кричащим из каждого слова недоверием поинтересовался Малфой.

− Я планировала... планировала объясниться с вами вечером, чтобы никто не мешал.

− Никто и не помешает, − пообещал Малфой и велел ей прийти к нему в кабинет, немедля. Они шли практически друг за другом, но так, чтобы это не бросалось в глаза.

− Я плохо себя чувствовала, − Гермиона принялась оправдываться, только переступив порог и закрыв за собой дверь. Почему-то она и правда начала чувствовать себя виноватой в том, что не объяснилась сразу. Малфой вместо ответа подошёл к ней и, ничего не сказав, прижал её к двери. Гермиона не сдержала крик — довольно большой синяк на спине напомнил о себе.

− Что такое? − встревожился Малфой.

− Я ударилась вчера...

− Почему не сказала сразу?

− Как будто у меня была возможность...

− Ладно. Раздевайся, − скомандовал он.

Гермиона посмотрела на него, не скрывая испуга. Наверное, получилось даже немного затравленно. Ещё вчера зарождающиеся романтические чувства к этому мужчине мигом испарились. Их заменило ощущение, что она попала в ловушку, из которой нет выхода.

− Давайте не будем... Мне действительно больно, − Гермиона без особой надежды попыталась повлиять на Малфоя. — Ещё и эта дверь − не намного мягче вашего стола.

− Раздевайся, а не болтай! Я осмотрю твою спину.

Гермиона с явным облегчением скинула с себя блузку и развернулась к Малфою спиной. Странно, но она ещё ни разу не была перед ним обнажённой. Так что даже стоять там в белье оказалось немного неловко. Хотелось прикрыться. И никакие уверения, что он сейчас − целитель, а она − пациент, не действовали. Не сработало и напоминание, что они уже недели три спят друг с другом как по расписанию.

− Где ты умудрилась так удариться?

− Я упала.

− Что, со стула? Опять доставала книги с верхней полки?

− С метлы.

− Интересно… − Малфой явно удивился, но не стал развивать тему. − А больничное крыло чем тебе не угодило?

− Не угодило? − возмутилась Гермиона. − Я собиралась сходить туда после занятий. Но один человек не позволил мне это сделать!

− О... Должно быть, он по тебе сильно соскучился, − усмехнувшись, проговорил Малфой.

− Вряд ли.

− А я говорю − соскучился.

Гермиона замерла. Лучше бы Малфой не говорил ничего в этом духе, а то ведь она могла и поверить. А если она убедит себя в этой мысли, то тогда вообще не сможет не думать о нём. Хоть десять раз на дню упадёт с метлы — скучающий по ней профессор не выветрится из головы. От одной этой мысли бросило в жар. Гермиона не видела Малфоя, но чувствовала его пальцы, аккуратными, почти нежными движениями втирающие целебную мазь ей в спину. И радовалась, что и он не может рассмотреть её лицо в этот момент.

Отрезвляло только одно: серые глаза без капли сочувствия. Они по-прежнему сидели где-то глубоко в памяти. И если раньше можно было рассчитывать, что Малфой жалеет о том, что не предотвратил ту пытку, то теперь — без вариантов. Он сам сказал, что не чувствует вины. Равнодушие не сдвинулось с мёртвой точки, к нему не примешалось ни капли сочувствия… Даже сейчас он относился внимательнее к её боли, хотя и не был причастен к неудачному полёту.

Возможно, лучше бы он не проявлял этой заботы. Возможно, лучше бы он делал Гермионе ещё больнее. Тогда у неё не осталось бы ни единого повода думать о нём как о хорошем человеке. Возможно, это облегчило бы её жизнь.

К счастью, Малфой прочесть мысли Гермионы не мог, иначе бы уже отреагировал какой-нибудь колкой фразой. Он колдовал над её спиной, и проснувшаяся после удара о дверь боль постепенно утихала. Гермиона стояла, уставившись в стену, и ждала. Радовалась хотя бы тому, что следующий урок начнётся уже через час, и долго в этом кабинете она точно не пробудет. Правда, у Малфоя были другие планы.

− Пойдём в спальню, − сказал он безапелляционным тоном. И Гермиона задумалась.

Для справки: ей очень хотелось увидеть, как выглядят апартаменты Малфоя. Проникнуть на его территорию, узнать его получше. Но согласиться она не могла.

Насколько Люциус терпеть не мог близость Гермионы Грейнджер в начале учебного года, настолько же он не выносил её отсутствия сейчас. Не всегда, конечно. Большую часть времени одиночество даже доставляло ему удовольствие. Но в определённые моменты, когда Грейнджер должна, обязана была находиться рядом, Люциус испытывал что-то вроде… неудовлетворённости.

Ещё с юности он привык, что если хочет чего-то — у него это появляется. В зрелом возрасте Люциус научился исполнять свои желания без помощи отца. Потакал он и слабостям Нарциссы. А по мере того, как рос Драко, приходилось воплощать в жизнь и его детские капризы. Люциус в этом поднаторел. Может быть, драклов Тёмный Лорд, отнявший у него это местечковое всемогущество, отчасти сделал доброе дело. И теперешнее положение казалось Люциусу едва ли не королевским. После года в тюрьме, а потом и после года заточения в собственном доме, где он совсем не чувствовал себя хозяином... Да и сразу после падения «Повелителя» ситуация не улучшилась. А сейчас у Люциуса была власть. Мизерная, не влияющая почти ни на что... Но всё же власть.

Раньше возможность указывать кому-то, что делать, была для Люциуса едва ли не потребностью, важной частью жизни. А теперь она из потребности превратилась в приятный бонус. Только вот когда он этого бонуса лишался (например, когда Грейнджер считала возможным взять и не прийти к нему на занятие), появлялся повод для недовольства. Поэтому-то для Люциуса и было чем-то вполне нормальным вынудить её прийти к нему в кабинет для разговора лицом к лицу. Он даже и не подумал, что девчонка пропустит обед или не успеет выполнить запланированные дела.

Задумался о том, что творит, Люциус лишь после того, как Грейнджер вскрикнула от боли. Пусть на мгновение, но он испугался. Потом встревожился. Затем − разозлился. Она уже не одну неделю изучала целительство и не догадалась сразу избавиться от ушиба? Пусть не пошла в больничное крыло, но могла бы заглянуть к нему. Нет же, выходит, она проспала с этим синяком всю ночь, отучилась до обеда с ним же... И когда он выхватил её в коридоре, не сказала, что ей срочно нужно к мадам Помфри.

Для протокола: Люциус уже сбился со счёта, сколько раз ловил себя на мысли, что сообразительность Грейнджер сильно переоценена.

Само собой, он сразу же предложил ей помощь. Это не должно было занять больше десяти минут. Грейнджер и сама бы справилась, но исцелять собственный организм − довольно рисковый ход, особенно для такого неопытного колдомедика. Неприятно кольнуло одно: испуганный взгляд Грейнджер в момент, когда Люциус велел ей раздеться. Неужели девчонка подумала, что он собирается её к чему-то принудить? Школьницу, которая упала с метлы и, вероятно, со вчерашнего вечера держится на обезболивающем зелье?.. Разумеется, он бы так не поступил.

− Пойдём в спальню, − сказал он, как только закончил с её спиной. Больше для того, чтобы увидеть реакцию на такое предложение посреди дня. В том, что она в итоге увильнёт, сомневаться не приходилось. Но вот как именно — интрига.

− Зачем? − после затянувшейся паузы поинтересовалась Грейнджер.

− Сама прекрасно знаешь ответ.

− Не знаю, − она помотала головой. − Занятие у нас... вечером.

− Да, но раз уж ты здесь... − Люциус продолжил наступление, не хотел слишком быстро завершать это «испытание на прочность». Грейнджер держалась, но было видно, что она готова отступиться − при определённых обстоятельствах.

− У меня сейчас урок. Через двадцать минут. Трансфигурация. Нельзя пропускать, − отрывисто выдала она.

− О, так ты пропускаешь только мои занятия?..

− Нет, я же сказала: у меня были причины.

− Не сомневаюсь. Только я о них до сих пор ничего не знаю, − заметил Люциус.

Грейнджер на это потупила взгляд, явно смутившись. Похоже, веской причины не имелось вовсе. А все эти заверения и оправдания − жалкая пыль в глаза, которая не только не портила обзор, но и делала всё куда чётче и яснее.

− Я не могу сказать.

− Не можешь или не хочешь?

− Не могу. И не хочу. Просто поверьте.

Тут Грейнджер немного стыдливо (что могло только повеселить) развернулась и вновь надела блузку. После чего, коротко попрощавшись, спешно покинула кабинет. Люциус же несколько минут стоял в задумчивости, растерянно глядя на дверь. Можно позволить себе такую бесцельную трату времени, когда никто не видит. Потом он присел за стол и занялся работой, которая быстро отвлекла его от мыслей об этой девчонке. Очевидно, он слишком часто вспоминал о ней. Хотя Грейнджер, определённо, того не стоила.

* * *

Дождаться вечера оказалось сложно. Отчасти оттого, что в прошлый раз Грейнджер не явилась, так и не объяснив причину, и вполне могла поступить так снова. Отчасти − оттого что до конца дня у Люциуса больше не стояло уроков в расписании. Оставалось только проверить сданные четвёртым курсом работы да приготовить план занятий на следующую неделю. Это отвлекло.

За ужином Люциус предпочёл молчать. В последние дни он всё чаще сам заводил беседы с коллегами, и те отзывались. В этот же вечер он решил молча сидеть за столом − так, как он это делал в первую неделю работы на новом месте. К счастью, остальные преподаватели тоже не спешили донимать его разговорами. С другой стороны, из-за этого у Люциуса образовалось слишком много времени, чтобы тайком поглядывать на гриффиндорский стол. Точнее сказать, ровно столько времени, чтобы можно было вдоволь понаблюдать за Грейнджер исподтишка. Пара секунд здесь, пара там, и вот ещё несколько мгновений между глотком из бокала и очередной ложкой суфле...

А Грейнджер вела себя как обычно. Сидела, обменивалась фразами со своими подругами. И даже не думала смотреть в сторону преподавательского стола. Люциусу казалось, что она делает это намеренно, старательно смотрит на стол, на стену, в окно, на своих софакультетников... лишь бы не бросить взгляд на него. Справедливости ради, нужно отметить, что получалось у неё хорошо. А вот если бы она то и дело озиралась назад, сверкая своими огромными глазами, это лишь привлекло бы ненужное внимание.

Как бы то ни было, Люциус покинул Большой зал уже после того, как оттуда скрылась Грейнджер. Не торопясь, он дошёл до кабинета и стал дожидаться ученицу: до начала урока оставалось не больше часа. Сегодня Люциус планировал задержать свою студентку надолго. В первую очередь из-за того, что одну лекцию они уже пропустили, и в плане образовался пропуск. Нужно было навёрстывать.

Как и ожидалось, Грейнджер не опоздала ни на минуту. Люциус начинал подозревать, что она приходит заранее, а потом наворачивает круги, гуляя по коридору, лишь бы лишний раз продемонстрировать свою нарочитую пунктуальность. Хотя могло быть и иначе: возможно, она просто хорошо чувствует время, точно знает, сколько минут у неё уйдёт на дорогу от башни Гриффиндора или библиотеки до его кабинета. Неплохо изучив Грейнджер, Люциус мог принять на веру оба варианта.

− Профессор... − начала она, аккуратно прикрыв дверь.

− Мисс Грейнджер, − отозвался Люциус. − Вы как всегда...

− Как часы.

− Точно, − он не сдержал лёгкой улыбки. − Присаживайтесь. Сегодня мы рассмотрим различные ранения, которые маги могут получить от живых существ... Это укусы, ожоги, застрявшие в коже шипы и прочее... На первый раз обойдёмся без демонстрации. Позже я договорюсь с профессором Хагридом насчёт этого, чтобы мы не зацикливались на теории...

Откровенно говоря, Люциус откладывал этот диалог уже не один день. Ещё до начала уроков по колдомедицине он решил: акцент нужно делать на практическом применении знаний. Но Хагрид по-прежнему обитал в своей нелепой хижине (её восстановили вместе со школой), появляться в которой у Люциуса не было никакого желания. А общаться с профессором где-нибудь в Большом зале, на глазах у десятков любопытных глаз, хотелось ещё меньше.

Хагрид и спустя почти два месяца преподавания Люциуса в Хогвартсе посматривал на него с откровенным неодобрением. И полувеликана сложно было в этом винить. Хотя бы потому, что он всегда выглядел совершенно искренним. Даже если бы он захотел скрыть свою неприязнь, вряд ли у него бы это вышло. Может быть, он и пытался, но безуспешно. Да и, в общем-то, Люциуса это не сильно задевало. Просто понимая, что они оба совсем не горят желанием общаться друг с другом, переступить через себя и обратиться к коллеге с просьбой было ещё труднее.

Чтобы вы понимали: Люциус не то чтобы недолюбливал Хагрида. Он просто не привык обращаться с просьбами к людям (ну, или полувеликанам), которые не числились у него в должниках. Самому чувствовать что-то вроде груза долга на себе − совершенно не хотелось. Да и вряд ли этот громила сумел бы придумать хоть одну внятную просьбу персонально для Люциуса.

− Вы собираетесь позаимствовать у Хагр... у профессора Хагрида каких-то... существ? − с явной тревогой и ещё более явным сомнением поинтересовалась Грейнджер.

− Я рассматриваю этот вариант, но детали мы ещё не обговаривали.

− Подождите... Вы хотите, чтобы какая-нибудь тварь ранила одного из нас? Чтобы потом исцелить?

− Вы всё верно поняли, мисс, − кивнул Люциус.

− Но это же опасно!

− Вы же из Гриффиндора, или я что-то путаю?

− Это безрассудство. Есть большая разница между оправданным риском и таким вот... И подобным... Подобным отношениям к правилам безопасности, профессор, − с трудом закончила мысль Грейнджер.

− Вы готовы предложить другой вариант? При котором вы смогли бы на деле проверить работу заклинаний и зелий? Увидеть их эффект?

− Нет, но... Отсутствие вариантов ничуть не хуже наличие такого плана, как у вас. Я не хотела бы, чтобы наши уроки завершились серьёзными ранениями...

− Не переживайте об этом. Я гарантирую, что на моих занятиях вы не пострадаете, − заверил её Люциус.

− А вы?..

− Это будет зависеть от того, насколько хорошо вы к тому времени будете владеть нужным заклинанием.

− Вы что, перекладываете ответственность на меня?

− Ни в коей мере.

− Нет, профессор. Именно это вы и делаете!

− Предлагаю перейти к теории, мисс. Чем раньше мы начнём изучать материал, тем выше вероятность, что к пятнице вы сумеете справиться с парой укусов соплохвоста, − отрезал он, не давая Грейнджер продолжить спор. Жаль, но даже после того, как они с ней в некотором роде сблизились, её тяга к препирательствам не испарилась. Но в то же самое время − забота о его здоровье умилила. Неужто эта девчонка и правда переживала бы, пострадай он на одном из уроков? Не узнаешь, пока не проверишь.

К сведению: в ходе этого разговора Люциус понял, что стоит перебороть себя и поговорить с Хагридом при первой же подвернувшейся возможности.

* * *

Но в тот вечер к разного рода опытам готовности не было. Около часа ушло на теорию, которую Грейнджер отчасти знала, а после осталось лишь провести аналогии. Так сказать, закрепить результат.

− Какие случаи можете привести в пример? Волшебная тварь ранила волшебника − любой инцидент, серьёзность повреждений не имеет значения.

Грейнджер задумалась. Люциус полагал, что у неё в голове крутится несколько вариантов, и она просто не знает, какой из них лучше озвучить. И подтолкнул:

− Ну же, я здесь не ставлю отметок.

− Мистер Уизли, например?

− Уизли? − переспросил Люциус. О ком он бы сейчас совсем не хотел говорить, так это об Артуре, отношения с которым из года в год становились только хуже.

− Нагини покусала мистера Уизли, когда я училась на пятом курсе, − пояснила Грейнджер. − Он тогда очень долго пролежал в больнице. Вы должны помнить, это было незадолго до того, как...

«...как вы грозились убить меня и моих друзей в Отделе Тайн?»

«...как вы провалили операцию, которую доверил вам Волдеморт?»

«...как вы оказались в Азкабане?»

Совершенно точно: Люциус не хотел бы услышать ни один из этих вариантов. Но, к счастью, Грейнджер не закончила мысль. Немного помолчав, она лишь повторила:

− Вы должны это помнить. А ещё мистер Уизли рассказывал, как его соседку укусило неизвестное существо! Вроде бы никто так и не понял, кто это был, но ногу в итоге пришлось ампутировать. Наверное, слишком поздно обратились к целителям.

− Вероятно, − согласился Люциус, хотя представления не имел о том, кто укусил ту незадачливую ведьму и почему её конечность не удалось спасти. Но эта история дала ему возможность увести разговор в нужное русло − он начал читать лекцию о важности своевременного оказания первой помощи. Можно быть сколько угодно хорошим колдомедиком, но если пациент тянул с лечением, иногда выходило так, что помочь ему уже не получалось, − об этом твердил Люциус. А Грейнджер слушала, кивала и делала пометки в своей тетради. Так и пролетел второй час их внеурочных занятий.

После чего Люциус хотел было встать, подойти к ней, усадить на стол и провернуть всё по старой схеме... Но что-то в глазах девчонки заставило его спросить:

− Что насчёт того, чтобы пройти в спальню?

− Синяк на спине почти прошёл, − пробормотала она в ответ.

− Почти? − повторил Люциус, а потом, перестав раздумывать, отвел Грейнджер в комнату, где он коротал ночи. Апартаменты и рабочий кабинет располагались рядом, их разделяла одна стена. Так что нужно было лишь открыть дверь, завешанную тканью, переступить порог... И вот − ты уже в спальне.

− Добро пожаловать, − проговорил он, глядя на Грейнджер. Та в свою очередь увлечённо рассматривала интерьер комнаты. Правда, Люциус не привнёс туда практически ничего своего − помещение выглядело несколько казённым.

− Я не знала, что в спальню можно попасть прямо из кабинета, − призналась Грейнджер.

− Иначе давно бы променяла неудобную столешницу на кровать, верно?

− Не думаю, что вы бы мне позволили.

− Не думаю, что это имеет значение теперь, − отозвался Люциус. Закончив мысль, он скинул рубашку и лёг на кровать. Видя скованность девчонки, сказал только: − Ну же, иди ко мне.

− Я что, должна сделать всё сама?

− Ты же хотела попробовать что-то новое. По-другому. Давно пора понять, что мы оба в этом участвуем.

− Мне что... действительно быть... сверху? − Грейнджер продолжала стоять у кровати, застыв то ли от страха, то ли от открывшихся перспектив.

− Если хочешь, − ответил Люциус. Изначально он не планировал давать ей столько полномочий, но раз уж малышка сама об этом заговорила − почему бы и нет?

− А вы? − робко поинтересовалась она, наконец принявшись расстёгивать пуговички на своей блузке.

− Хочу, чтобы ты хотела.

− Мне... интересно попробовать.

− Научный интерес? − усмехнулся Люциус.

− Исследовательский.

− Замечательно. Иди ко мне. Если что, я помогу...

− Не надо мне помогать! − возразила Грейнджер. − Я справлюсь.

− Конечно, справишься...

Чтобы вы знали: она и правда справилась. Если бы Люциус и раньше знал, что эту девчонку можно так просто подстегнуть «исследовательским интересом», то давно бы этим воспользовался. Единственный минус этого «эксперимента» − они слишком сильно задержались. Настолько, что Люциус хотел даже предложить Грейнджер остаться с ним до утра, но вовремя одумался — это было бы просто смешно.

− Проводить тебя? — только и спросил он.

− Конечно, нет! − чересчур резко возразила Грейнджер. — Как это будет выглядеть, по-вашему?

− Так, будто профессор провожает засидевшуюся студентку до гостиной?

− Нет... Будто нас связывает что-то большее, чем простые занятия.

− А разве это не так?

− Я дойду сама, профессор...

Как только Грейнджер исчезла, Люциус провалился в глубокий сон, который продержал его в своём плену до самого рассвета. Проснулся с чистой головой, не помня ничего из своих грёз. Утро никогда не заставало Люциуса врасплох. В студенческие годы он всегда был готов к звонку будильника, позже − никогда не опаздывал на службу. И к совсем зрелому возрасту Люциус убедился, что он − абсолютный жаворонок. Даже если ему удавалось лечь спать только после полуночи, утро встречало его совсем рано. И проснувшись в этот раз, первое, о чём подумал Люциус, был аромат Гермионы Грейнджер, который сохранили простыни.

К слову: она пахла непередаваемо приятно.

Если бы Гермиона всегда говорила людям, что думает о них, то обязательно сказала бы Люциусу Малфою прямо в лицо: «Вы мне нравитесь, профессор. Но мне это совсем не нравится».

Скорее всего, он ничего бы не ответил на такое заявление. Не потому что не нашёл бы подходящих слов, а потому что ему наплевать. Один человек признаётся, что ненавидит. Другой, что терпеть не может. И вот — какая-то девчонка проявила оригинальность… Скучно. Неинтересно. Почти банально.

А вот Гермионе с этими эмоциями приходилось как-то существовать, и она даже нашла кое-какие лазейки — для сохранения внутренней гармонии. Ей гораздо удобнее было считать, что волшебник, который наблюдал за тем, как её пытают, больше не существует. И что тот Люциус Малфой, который преподаёт сейчас в Хогвартсе, − это совсем другой человек. Пусть неидеальный, со своими изъянами, но и не бывший Пожиратель Смерти. Потому что главная примета того мерзкого во всех отношениях мужчины − это выцветшие серые глаза, пустые и невзрачные.

А у Люциуса Малфоя, который преподавал ей целительство, был совсем другой взгляд. В нём виднелись эмоции. Разные: от неприкрытого неодобрения и до чего-то, что с натяжкой можно было назвать нежностью. Хотя Гермиона не спешила делать такие выводы. Симпатию слишком просто сымитировать, особенно если у тебя есть немалый опыт в притворстве. А у Малфоя он имелся, как и умение манипулировать людьми. Гермиона, пожалуй, даже слишком часто задумывалась о том, что отношение к ней Малфоя меняется исключительно ради того, чтобы она приносила меньше неприятностей. Но в любом случае − безразличием тут и не пахло. Малфой чувствовал к ней что-то, и пусть даже это было банальной неприязнью... Гермиона бы с радостью предпочла такую эмоцию пугающему равнодушию. Без сглаживающих картину примесей.

Но когда он пригласил её пройти в свою спальню... Гермиона переступила словно бы не просто порог комнаты, а невидимую грань. Между тем, что было, и тем, что стало. Между Люциусом Малфоем, который прижимает её к столу, порой делая больно, и Люциусом Малфоем, который откидывается на подушки и говорит: «Ну же, иди ко мне». Да ещё таким тоном, словно имеет на это моральное право.

К сведению: Гермиона вовсе не была уверена, что готова оказаться по ту сторону невидимой черты. Но оказалась.

Вероятно, она переступила эту линию ещё раньше: когда Малфой вылечил её синяк − проявил заботу. Или когда рассказал пару историй о себе и своих ранах. Или когда впервые открыто посмотрел на неё с интересом, и Гермиона это заметила. Но факт оставался фактом: когда Малфой предложил ей «быть сверху», пути назад у неё уже не оставалось. Тут либо вперёд, либо хоть сквозь землю провались.

Не так давно она сокрушалась о том, что её первый раз прошёл совсем не так, как хотелось бы. Некрасиво, неправильно, неромантично. Только так и могло быть с Малфоем. Но сейчас... Гермиона, не до конца соглашаясь сама с собой, думала: их первый раз не в кабинете, первый раз без одежды, первый раз, когда она многое сделала сама — он и был, пожалуй, самым правильным. И хорошо, что две недели назад всё началось не в такой обстановке. Иначе Гермиона раз − и влюбилась бы. Сразу.

* * *

Гермионе пришлось возвращаться в башню Гриффиндора позднее обычного − до отбоя оставалось всего ничего. Но она рассчитывала, что никто не придаст этому значения, ведь и без затянувшихся занятий далеко не все студенты коротали вечера в гостиной факультета. Гермиона мало с кем общалась в этом учебном году, разве что с Джинни да Луной, но они были её подругами не первый год. Остальные же в большинстве своём и не стремились наладить с контакт с «героиней войны». Но в этот раз дорогу ей преградил Кормак Маклагген. Он тоже пропустил седьмой курс в прошлом году, а получить аттестат раньше срока ему, в отличие от «золотого трио», никто не предложил. И этим вечером он, очевидно, был настроен на беседу.

− Гермиона Грейнджер снова приходит за минуту до отбоя... — Кормак протянул эти слова таким тоном, что у Гермионы по спине пробежали неприятные мурашки.

− До отбоя семь минут. Не одна, − отозвалась она, глянув на часы.

− Но кто считает эти минуты, верно?

− Вроде бы ты только что пытался это сделать, но безуспешно. А теперь прости, я бы хотела пройти в спальню. Очень устала.

− Да? Интересно... И где ты так утомилась?

− Не твоего ума дело, Кормак! − резко одёрнула его Гермиона. Запоздало поняла, что грубый ответ только привлечёт ненужное внимание, но слов назад было не вернуть.

− Ещё интереснее...

Не дослушивая его, Гермиона пересекла гостиную и поспешила скрыться за дверью спальни. Странно, но соседки по комнате уже уснули, так что отчитываться больше ни перед кем не пришлось. По крайней мере − этим вечером можно было спать спокойно.

* * *

Но вот за завтраком следующего утра первый вопрос, который Гермиона услышала от Джинни, поставил в тупик.

− Что у тебя с Кормаком? − приглушённо спросила подруга, предварительно оглядевшись по сторонам. За столом уже почти никого не оставалось, так что можно было свободно разговаривать на любые темы − кроме, разве что, самых секретных.

− Ничего особенного, если не считать, что я считаю его крайне неприятным типом.

− А Сэм говорит, что вчера ты вернулась перед самым отбоем... вместе с Кормаком.

− Это полный бред! − возразила Гермиона. И где-то на краю сознания вспомнила, что вроде бы видела Сэма Роу (они учились на одном курсе) вчера в гостиной. Тот сидел тихо и даже не взглянул на неё. Вроде бы.

− Но Сэм вас видел. И Кормак подтвердил, что вы были вместе. Это обсуждала вся мальчишеская спальня. Скажи спасибо, что у меня есть там свои уши.

− Что тут обсуждать? Я не понимаю. Кормак не мог сказать такого. Мы с ним случайно столкнулись у входа, ничего интересного.

− Кормак мог сказать всё, что стукнуло ему в голову.

− Мерлин! − только дошло до Гермионы. − Но зачем ему это?

Она сидела, не в силах собрать мысли воедино. Было до отчаяния противно даже думать о том, что кто-то распускает сплетни о ней. Тем более − что это делают гриффиндорцы, вроде как её товарищи. Если раньше она была готова к чему-то подобному (когда Драко Малфой и его компания вечно следили из-за угла и всё подмечали, а порой подключали и неуёмную фантазию), то после окончания войны позволила себе расслабиться. Видимо, зря.

− Ни тебе, ни мне этого не понять, − продолжила Джинни. — Но нужно что-то делать. Иначе по школе пойдут слухи о вашем романе.

− Никто ни за что не поверит в такие бредни! Я даже не общалась с Маклаггеном.

− А кто ходил с ним на бал пару лет назад?

− Вот именно − прошло два года!

− Гермиона, да всем плевать! Они уже начали это обсуждать и просто так не остановятся. Такое ощущение, что все здесь с начала учебного года только и ждали повода перетереть кому-нибудь косточки. И ты ведь сейчас самый интересный персонаж. А что, теперь ведь уже нельзя говорить о том, что Дамблдор и Гарри ведут свою игру, нельзя обвинять их во лжи...

− И что мне делать? Я могу разве что поговорить с Кормаком, разобраться во всём, но вряд ли это спасёт ситуац... Так, стой. Подожди… Ты что, действительно считала, что я провела вечер с ним?

Гермиона только в этот миг осознала, что Джинни изначально не рассказала ей о нелепой сплетне, а напрямую спросила, правда ли это. То есть она допускала такую вероятность. И если уж близкая подруга приняла этот бред на веру, то чего ждать от остальных? Даже думать об этом не хотелось.

− Ты постоянно где-то пропадаешь. Даже Луна говорит, что ты стала слишком скрытной... В своей манере, конечно, но говорит, − заметила Джинни.

− И ты решила, что из всего, что можно утаить, я скрываю именно отношения с этим типом? — изумилась (нет, практически возмутилась!) Гермиона.

− Сэм был очень убедителен. Прости.

− Я действительно кажусь скрытной?

− До неприличия.

− И что я могу скрывать, по-твоему?

− Если бы я знала, Гермиона, если бы я только знала! − посетовала Джинни, пожав плечами.

Если бы сама Гермиона знала, что со стороны её поведение вызывает подозрения, то вела бы себя иначе. Благо много думать об этом и терзаться переживаниями времени не было − по расписанию стояли занятия, одно за другим. И к концу дня Гермиона почти забыла об утреннем разговоре и даже перестала недобро посматривать на Маклаггена, сидящего на соседнем ряду... Если бы это ещё помогало.

Разговаривать (читайте: выяснять отношения) с ним в коридоре, на виду у всех, было бы неразумно. Это лишь создало бы лишний повод для пересудов. Гермиона решила, что обязательно выскажет Кормаку всё, что о нём думает, но в более подходящей обстановке. Сегодня же. Но не сейчас.

* * *

Несмотря на то, что отлаженный в голове план по избавлению от нелепых слухов погасил одну тревогу, оставалось беспокойство по другому поводу. Недоверие. Если уж Джинни прямо сказала, что Гермиона кажется скрытной, значит, для остальных картина выглядит ещё хуже. Потому что если с кем-то Гермиона и делилась мыслями, то именно с Джинни и Луной. Остальных студентов предпочла отгородить от себя невидимой стеной. Так было проще не отвлекаться.

− Луна! Постой! − Гермиона догнала подругу в коридоре сразу после последнего урока − Нумерологии.

Та медленно обернулась и застыла в ожидании. Гермиона жестом указала на укромный уголок у оконной арки, и подруги устроились там. Тихо, безлюдно − то, что нужно.

− Я хотела поговорить... − начала Гермиона.

− Правда? А то в последние дни ты выглядишь так, словно совсем не хочешь никому ничего рассказывать. И слушать тоже. Мой отец так выглядит, когда занят очень важной статьёй для «Придиры». Начинаешь у него что-то спрашивать, а он лишь бурчит под нос нечто невнятное... Ты, конечно, не бурчишь... Но и не выглядишь открытой.

− И поэтому ты решила, что я что-то скрываю?

− Все что-то скрывают, − философски подметила Луна. − Но ты, мне кажется, утаиваешь что-то очень важное. Не для нас, а для тебя. Это как если бы я прятала в спальне морщерогого кизляка, понимаешь? Я бы об этом никому не сказала, но по моему виду некоторые бы догадались, что со мной что-то не так.

Откровенно говоря, Гермиона не совсем понимала. Но в разговоре с Луной Лавгуд всегда нужно быть готовым к такому повороту.

− Но я никого не прячу.

− А если бы прятала, то разве рассказала бы? Это же совершенно нелогично...

− Я могла бы рассказать по секрету. Кстати, если бы я так поступила, ты ведь никому бы не проболталась? − спросила Гермиона. В этот момент она впервые задумалась о том, что в теории можно и рассказать кому-нибудь свой самый страшный секрет. А если уж и болтать об этом, то с кем, как не с Луной? Вряд ли от неё услышишь что-то в духе: «Да ты с ума сошла!» или «Не делай глупостей!»

− Ты же меня знаешь. Даже если я и сболтнула бы лишнего, никто бы не воспринял мои слова всерьёз, − сказала Луна, чем только подтвердила мысли самой Гермионы.

− Я немного влюблена в одного человека. Уверена, что он не испытывает ко мне ничего подобного. И он намного старше... Это преподаватель.

Если бы она сказала что-то в этом духе Джинни, та бы не успокоилась, пока не перечислила бы всех профессоров школы. А если бы Гермиона и после этого не назвала имени своего «возлюбленного», то подруга принялась бы перечислять преподавателей из Шармбатона, Дурмстранга и других школ. А вот Луна повела себя так, как ей и полагалось. Сказала только:

− Когда я влюбилась в Невилла, то тоже думала, что он не ответит взаимностью.

− Ты что? Он же бегал за тобой весь год!

− Я этого не видела. А ты уверена, что твой этот загадочный... Что он не делает чего-то, чего ты не замечаешь?

Для протокола: Гермиона не сомневалась, что Малфой ничего к ней не чувствует. Ничего, помимо того, о чём заявляет открыто. То есть в этих отношениях она может рассчитывать только на взаимное влечение и, пусть и угасающее, но не менее взаимное раздражение.

Хотя надежда, притаившаяся где-то глубоко внутри, иногда просыпалась и напоминала о себе. Говорила тихонько: «Эй, а может, есть шанс на симпатию? Он же говорил тебе пару неочевидных комплиментов, и ты точно не пропустила их мимо ушей. И если бы ему был нужен просто секс, он бы нашёл себе кандидатуру получше, не думаешь? Более опытную. Женщину, за отношения с которой не снимут с должности. Возможно, в Хогвартсе такую найти сложно, но он же профессор, понимаешь? Ему проще общаться с магами за пределами школы...»

Гермиона предпочитала игнорировать этот голос надежды. Потому что слишком просто было к нему прислушаться. А она не позволила бы себе поверить в такой расклад, даже если бы сам Малфой прямо заявил, что она ему симпатична. Но он бы не заявил, нет… Ну, разве что ради достижения каких-то своих корыстных целей.

* * *

К вечеру Гермиона справилась со своими демонами. Про себя она усмехалась тому, что раньше первоочередными проблемами для неё были борьба с Волдемортом, спасение мира и, может быть, успехи в учёбе. Да и то − знания были важнее отметок именно потому, что могли пригодиться при том же поиске хоркруксов и при их уничтожении.

А что сейчас? Она переживает из-за непрошенных эмоций к Люциусу Малфою, как девочка-подросток во время первого романа. Волнуется из-за необоснованных слухов о её личной жизни. И главный секрет для неё − это не очередное чудовище в стенах школы, а зарождающаяся влюблённость. А главная проблема − однокурсник, который болтает, что между ними что-то есть. Рассказать бы об этом Гарри − он бы только посмеялся. Не поверил бы ни слову. Да и сама Гермиона год назад ни за что бы не поверила, что притаится в тёмном углу гостиной (не забыв прихватить с собой книгу по целительству) и примется выжидать Кормака Маклаггена.

Тот пришёл, как и день назад, незадолго до отбоя. Гермиона тут же поднялась и села на диван рядом с ним. В стороне устроились ещё двое семикурсников и трое ребят с шестого курса. Гермиона решила, что говорить лучше при них, а не наедине. И тут же обратилась к Кормаку:

− Привет. Я тут слышала сегодня, что у нас роман. Расскажи поподробнее? Или, может, вы, ребята, что-то знаете? А то меня забыли посвятить, так неловко вышло.

− Я вовсе не имел в виду, что... − неуверенно начал свою оправдательную речь Маклагген.

− Что? − Гермиона не позволила ему договорить. − Насколько мне известно, именно ты сказал Сэму, что мы гуляли вчера вечером и вместе вернулись.

− Я хотел сказать, что мы вернулись почти одновременно...

− Хотел? Так почему не сказал?

− Я... Ты неправильно поняла. Я всего лишь ошибся...

− Замечательно, что ты это понимаешь. Надеюсь, ты не забудешь сообщить всем остальным о своей ошибке. И ещё: постарайся впредь так не ошибаться.

После этих слов Гермиона поднялась с дивана и скрылась в спальне. Она не знала, что и как сложится дальше, но чувствовала, что вышла из ситуации победителем. Странно было участвовать в словесной дуэли с кем-то, кто настолько слабее Люциуса Малфоя. Говоря что-то ему, всегда можно ждать ответного выстрела. А Маклагген даже защититься не сумел, что уж тут говорить о нападении. С другой стороны: если бы он даже попытался сказать что-то дельное в ответ, то выглядел бы ещё более жалко.

К слову: Гермиона не любила, когда кто-то, кроме близких друзей, лез в её личные дела. Ещё больше её злила наглая ложь. И уж если эти два фактора сливались воедино, нельзя было избежать последствий. И пусть на сей раз итогом стал простой разговор в недружелюбных тонах − это далеко не предел.

Порой Люциус жалел, что затеял всё это с Грейнджер. Она, безусловно, разнообразила его существование, но многое в этой истории вызывало беспокойство. К началу ноября, например, откуда ни возьмись, появилась ревность − совершенно несвойственная Люциусу эмоция.

Да, он всегда был собственником, и это касалось не только женщин, а всего. Но обычно волновало лишь то, что кто-то смеет прикасаться к его «имуществу». А мысли вроде «Как она могла позволить ему это сделать?» или «Почему она вообще посмотрела в его сторону?» проходили мимо, даже не задевая разум. Но не в случае с Гермионой Грейнджер. У них с ней образовались совершенно особенные отношения.

За последние недели Люциус неплохо развил в себе наблюдательность. Поэтому мимо него не прошла новость о «романе» Кормака Маклаггена с Грейнджер. Ну как новость − обычная сплетня. Представить себе такое было сложно. Но это, отчасти, объяснило бы, почему девчонка пропустила одно из занятий по целительству. Свидание? Тогда понятно, почему она не отчиталась перед ним за тот прогул. Не скажет же: «Простите, профессор, я не могу провести этот вечер с вами, так как у меня уже назначено свидание с другим». Вот и приходится оправдываться штампами вроде: «У меня были веские причины» − без указания на них. Только вот серьёзные, обоснованные здравым смыслом оправдания провинившиеся обычно не боятся озвучивать.

Однако сама кандидатура Маклаггена (в качестве пассии для одной из самых популярных девушек страны!) вызывала большие сомнения. Он не был хорош ни в чём, как казалось Люциусу. Может, внешне этот парень и мог кого-то привлечь, но Грейнджер же вроде всегда обращала внимание на внутренний мир. Взять того же Уизли − поговаривали, у них что-то наклёвывалось. Но более нелепого ухажёра попробуй найди…

Ещё больше смущало, что Грейнджер провела ночь с ним, с Люциусом, уже после того, как якобы завязала эти неправдоподобные отношения с Маклаггеном. Если, опять же, верить слухам. Но нет, здесь определённо что-то не сходилось. Никакой гармонии в этой истории не вырисовывалось изначально. Если что-то и склеивалось, то косо и криво. Поверить в такую сказку мог лишь тот, кто совсем ничего не знает о Гермионе Грейнджер.

Для справки: Люциус знал о ней многое. И с каждым днём погружался в её изучение всё глубже и глубже.

* * *

Последнее место на территории Хогвартса, где Люциус хотел бы оказаться, − это не Запретный лес и даже не выжженная Адским пламенем Выручай-комната. А хижина профессора Ухода за магическими существами. Стоящая на отшибе, заново отстроенная, но выглядящая по-прежнему убого. Не более убого, чем камера в Азкабане, конечно, но тем не менее.

От здания школы до хижины пришлось идти не меньше полумили. И за время дороги Люциус не раз задумался: а не повернуть ли обратно? Но причин шагать дальше накопилось достаточно, а вот отказ от плана можно было мотивировать только предрассудками и брезгливостью. Поэтому Люциус дошёл до места и переступил порог не самого уютного жилища. Хагрид находился на месте.

− Профессор... Добрый день, − поприветствовал его Люциус.

− Малфой?! − гаркнул Хагрид, но, вовремя одумавшись, поправился: − Гм-м... Профессор! Что-то случилось?

− Ничего, из-за чего стоило бы переживать. Я лишь хотел обратиться к вам с небольшой просьбой. Видите ли, я сейчас веду дополнительные занятия для мисс Грейнджер, по колдомедицине. И по плану у нас изучение исцеления от увечий, нанесённых магическими существами.

− И что вы хотите? Это... Зверушку что ли какую у меня одолжить?

− Именно, − подтвердил Люциус (про себя удивившись сообразительности полувеликана). − Не знаю, кто у вас есть в наличии сейчас... Не смертельно опасный и способный продержаться в моём кабинете хотя бы один вечер. И причиняющий увечья человеку при определённы обстоятельствах.

− Да вы что же это, Гермиону нашу хотите такой... Этой... Опасности подвергнуть? Ну нет, профессор, я вам тогда никого агрессивнее флоббер-червя не одолжу, сами выкручивайтесь!

− Нет же, вовсе нет. Наоборот, она должна будет исцелить рану.

− Так а кто же будет ранен-то?

− Вероятно, я.

Хагрид с минуту смотрел на Люциуса в недоумении. Очевидно, никак не мог поверить, что кто-то из бывших Пожирателей способен пойти на такие, пусть небольшие, но всё же жертвы ради благого дела.

− У меня тут только топеройки поблизости... Хлюпнявки, если по-простому говорить, но вы же не по-простому... Так это, вот... Могу одну из леса достать, они там на болоте водятся, никого не трогают... Я детёныша вам добуду. Сегодня вечером, если к спеху.

− Прекрасно. Благодарю, − отозвался Люциус. Насколько он помнил, детёныши топероек были совсем невелики по размеру, но и в малом возрасте уже могли вести себя агрессивно. Особенно − если их спровоцировать.

− И возьмите у профессора Спраут немного мандрагоры, чтобы зверушка у вас не оголодала. Они, конечно, и от обычного мяса не откажутся, но лучше всё-таки мандрагора... Раз уж вы хлюпнявчика будете для экспериментов использовать, то пусть он хоть сытым останется!

− Разумеется, профессор, не беспокойтесь. Я обо всём позабочусь.

И Люциус действительно потратил немало времени на подготовку удобного места и подходящего питания для топеройки. Он искренне надеялся, что старания не пройдут даром. Общеизвестно, что укусы этой твари могут оставить заметные раны на теле человека − обычно страдают лодыжки, ведь зверь нападает снизу. И это, разумеется, не простой укус, а с магическим воздействием, требующий от целителя владения некоторыми заклинаниями. Скорее всего, Грейнджер знает об этом в общих чертах, но никогда не будет лишним повторить. И проверить её умения применять теорию в деле.

К слову: Люциус не сомневался, что Грейнджер справится. Она всегда справлялась. Но возможность наблюдать за тем, как она проходит испытание, и даже принимать в этом непосредственное участие, стала приятным бонусом.

* * *

Хагрид сдержал обещание и принёс топеройку (заблаговременно поместив её в клетку) в кабинет Люциуса тем же вечером. Так что откладывать важную тему не было никакого смысла. И как только Грейнджер явилась к нему в кабинет, Люциус начал лекцию. Девчонка вела себя в своей манере: слушала, кивала, конспектировала, пару раз задавала уточняющие вопросы.

− Что вы знаете о топеройках, мисс Грейнджер? − спросил Люциус, закончив с теорией.

− Они... Среднего размера, чаще всего передвигаются ползком. Питаются в основном мелкими млекопитающими и мандрагорой. Обычно при виде человека неподвижны. Со стороны похожи на сухую деревяшку, однако, при ближайшем рассмотрении можно заметить их ребристые лапы и довольно острые зубы, − выдала она ответ, словно только что зазубрила этот абзац из учебника.

− Что вы будете делать, если эта тварь вас укусит?

− Обеззараживающее заклинание, потом традиционное исцеляющее. Нет, подождите... Перед исцеляющим ещё чары, снимающие воздействие магического существа. А после, если есть возможность, хорошо бы использовать специальное зелье для предотвращения побочных эффектов.

− Верно. Сумеете?

− Сумею... что?

− Сделать всё то, что перечислили. Вот зелье, − Люциус подозвал нужный флакончик манящими чарами. − А палочка уже при вас.

Следующие минут десять Грейнджер сидела, замерев, и наблюдала. Смотрела, не отрывая взгляда, как Люциус выносит из своей спальни клетку с маленькой топеройкой, как выпускает её на свободу, как берёт корешок мандрагоры и начинает дразнить им волшебную тварь. Топеройка, очевидно, чувствовала себя не в своей тарелке − слишком уж отличался школьный кабинет от привычного лесного болота. Но вот прошло несколько минут − и она уже проявляет агрессию, желая заполучить любимое лакомство. Ещё минута − и тварь кусает Люциуса своими острыми зубами. Рана заалела на запястье. Грейнджер ахнула и подбежала к профессору со своей палочкой наготове.

− Минуту, − остановил её Люциус. Он одним ловким движением поймал топеройку и вновь запер её в клетке, на сей раз — вместе с ужином. Быстро переместив её в тёмный угол спальни, он вернулся к ученице, сказав строго: − Теперь действуйте.

Грейнджер не подвела. Она чётко (вновь − как по учебнику) применила нужные чары и нанесла зелье. Руки её немного дрожали от волнения, но результату это не повредило. Доведя дело до конца, она сказала только:

− Не делайте так больше. Не надо рисковать здоровьем. То есть... Я очень ценю, что вы предоставили мне такой опыт, но это же опасно.

− Всё прошло хорошо, так не будем об этом. Ступайте.

− Что? Мне... идти?

− Да. Урок закончен.

− У вас сейчас какие-то дела? Я думала... остаться... ненадолго, − очень неуверенно заговорила Грейнджер. Люциус только усмехнулся. Сейчас у него не оставалось сомнений, что никакого романа ни с каким Маклаггеном у неё не было и нет. И не будет. Но игру следовало довести до конца.

− Остаться? − спросил Люциус. − Зачем?

− Профессор... − Грейнджер глубоко вздохнула, прикрыв глаза. Молчала с минуту, а потом заговорила с надрывом, как никогда раньше: − Зачем вы так поступаете со мной? Я не понимаю, для чего вам меня мучить. Я же вам ничего дурного не сделала... Надеюсь. А вы... Вы просто... как будто... используете меня, а потом выбрасываете, когда я вам надоедаю. Если бы вы хотя бы сказали честно... − Тут, к своему ужасу, Люциус заметил, что из её глаз потекли тоненькие ручейки слёз. − Если бы вы признали, что это всё просто для того, чтобы поставить меня на место... Я бы поняла... Но вы даже не говорите! Просто делаете вид, что всё нормально, а это не так. Для меня это не так! Но вы же не думаете, нет, вы совсем не думаете, что я тоже могу что-то чувствовать...

Она говорила и говорила, и поток слов, что вырывался из неё, сочетался с потоком из горьких слёз. Люциус давно не сталкивался с женской истерикой. И уж точно не предполагал, что этот маленький эксперимент приведёт к такому взрыву эмоций. Со стороны Грейнджер выглядела очень рассудительной. Пожалуй, даже слишком. Наверное, всё это время она вела себя чересчур понимающе, чересчур сдержанно... И в конце концов у неё кончились силы. Чаша переполнилась, плотину прорвало. Остановить бедствие теперь уже было невозможно. Единственный доступный вариант − попробовать сгладить последствия.

Люциус поднялся из-за стола, подошёл к ней и обнял. Грейнджер на автомате тоже встала и уткнулась лицом ему в плечо, продолжая всхлипывать.

− Ты же совсем ещё ребёнок... − проговорил Люциус.

− Если я ребёнок, то что же вы со мной спите? Точнее, раньше спали.

− У тебя тело молодой женщины. Ум взрослого человека. Но ведёшь ты себя, как девчонка!

− И вы всё равно со мной спали. Не с телом и не с мозгами. Со мной.

− К счастью, в процессе ты не устраиваешь сцен.

− Возможно, стоит начать!

− Возможно... тебе стоит повзрослеть.

− Правда? − Грейнджер отстранилась, отступив на шаг назад. − Даже не представляю, что мне для этого сделать. Я уже прошла войну, профессор, практически потеряла родителей, пережила плен и пытки. И видела много смертей! И что же после всего этого поможет мне повзрослеть? Может, советы людей вроде вас?!

− Что случилось с твоими родителями? − поинтересовался Люциус.

− Ничего, что было бы интересно вам.

− Как скажешь. И... Что у тебя с Маклаггеном? − ради смеха спросил он, надеясь перевести тему.

− Я... Что? Вы серьёзно?

− Ответь.

− Ничего у меня с ним нет, что за чушь! И не говорите, что вы поверили этим слухам!

− Конечно, не поверил, − подтвердил Люциус.

− И почему тогда вы меня выставляете отсюда? Почему говорите уходить?

− Мне было интересно, как ты отреагируешь. Я не ожидал, что будет... так.

− Знаете что? Найдите себе кого-нибудь другого для таких игр! И проверяйте на нём всё, что хотите! А меня... − в глазах Грейнджер снова показались слёзы. − А меня оставьте в покое! Ясно вам?!

И она ринулась к выходу. Люциус оказался быстрее и тут же преградил ей пусть, снова обняв. Хотя в данном случае объятия больше походили на ловушку.

− Я не играю с тобой.

− Играете. Вы лишили меня девственности на своём столе, только чтобы проверить, как я себя поведу. И спали со мной после этого лишь для того, чтобы закрепить эффект. Но это моя жизнь, профессор, и я не хочу, чтобы вы лезли в неё. Больше не хочу.

− Не горячись, − постарался успокоить её Люциус, понимая, что вся эта гневная тирада − по большей части правда. − Я бы не сделал этого, если бы ты возразила.

− Вы отвратительный человек.

− И ты об этом знала с самого начала.

− Вы ведь... вы ведь даже не сожалеете, да? Даже сейчас! Вы думаете, что всё сделали правильно! Что так мне и надо!

− Я не жалею. В основном потому, что проводить с тобой время было приятно. Останься сегодня. Не нужно уходить в таком состоянии.

− Вы серьёзно думаете, что я останусь? Не хочу быть рядом с вами ни минуты больше!

После этих слов Грейнджер оттолкнула его и выбежала прочь. Конечно, она бы не победила его в такой схватке, если бы он сам ей этого не позволил. Но держать девчонку силой не было никакого резона.

Для протокола: Люциус не сомневался, что сумеет вправить ей мозги. Нужно только, чтобы девчонка успокоилась, сама привела мысли в порядок. Им ещё предстоит обсудить, что делать дальше. И как Люциус сможет ей угодить. Да, он чувствовал себя виноватым сейчас. Слабое, особо не мешающее, но неприятное чувство. Хотелось поскорее от него избавиться.

В самом начале учебного года Люциус внушил себе, что Грейнджер уже взрослая. Что не стоит щадить её, что она сможет пережить небольшие испытания, раз уж прошла войну. Но выяснилось, что внутри себя она обычная девятнадцатилетняя девчонка, которую очень просто ранить. Люциус не хотел такого исхода. Честно − совсем не хотел.

* * *

Он решил не лезть с разговорами к Грейнджер слишком скоро. Видел её в Большом зале, в коридорах, на своих уроках ЗОТИ. Проверял её работы. До конца недели она пропустила одно занятие по целительству, и Люциус простил ей эту ошибку. И намеревался увидеть её в своём кабинете в ближайший понедельник. Только к этому следовало подготовиться. Не к самому занятию − учёба подождёт, − а к разговору.

При первой же возможности Люциус обратился к МакГонагалл. Заглянул к ней в кабинет после планёрки в конце недели.

− Вы знаете что-то о родителях мисс Грейнджер? − спросил, не тратя времени на отступления. Если директор в курсе − она тут же прояснит ситуацию, если нет − это уже другой разговор.

− Да... Это не самая приятная история. Гермиона изменила им память ещё во время войны. Они сейчас в Австралии, под другими именами, с другой жизнью. По-моему, никто так и не сумел выяснить, можно ли восстановить их прежние воспоминания. Я даже думаю, что Гермиона решила стать целителем, чтобы быть в курсе всех современных колдомедицинских исследований.

− Она не упоминала об этом. Ни словом.

− Допускаю, это слишком личное для неё, − предположила МакГонагалл. − Вы всё-таки профессор, а не друг. Я знаю об этом случае только потому, что она обращалась ко мне за помощью. Так что не распространяйтесь об этом...

Из кабинета директора Люциус вышел с новой порцией пищи для размышлений. Как выяснилось, Грейнджер осталась совсем одна. Молодая, привлекательная, смышлёная, образованная. Но в школе рядом с ней уже не было самых близких друзей, а родители о ней и вовсе не помнили. Неудивительно, что она так упорно занималась учёбой с первых чисел сентября. Неудивительно, что старалась казаться сильнее, чем была на самом деле. Неудивительно, что обидеть её оказалось так просто − нужно было лишь показать немного безразличия.

Кстати: только в эти дни Люциус наконец понял, что вряд ли когда-нибудь сможет совсем ничего не чувствовать к этой девчонке.

Сколько бы Гермиона ни говорила самой себе, что с Люциусом Малфоем её ничего не связывает (ничего настоящего, ничего искреннего), убедиться в этом окончательно — значило принять неприглядную реальность как данность. Это было болезненно. Одно дело − когда ты понимаешь, что тебя используют, и примиряешься с этим. И совсем другое − когда тебе говорят об этом в лицо, без тени сожаления или смущения.

Что хуже всего: осознание того, что Малфой — мерзавец (практически эталонный!), не уничтожило странную влюблённость. И от этого становилось ещё больнее, как будто кто-то безжалостный раз за разом бил по и без того раненому месту − где-то в районе груди. Может быть, поэтому Гермиона и не выдержала и сказала ему в лицо всё, что думает. Может, поэтому разрыдалась так отчаянно. Она ведь не рассчитывала, что он её пожалеет, не ждала извинений. Просто хотела, чтобы он наконец понял.

Только выйдя из малфоевского кабинета, Гермиона молнией промчалась по коридору, пока не свернула в тёмный угол. Чтобы никто её не увидел и не принялся задавать вопросы и успокаивать. Потому что не было в мире таких слов, после которых Гермионе бы полегчало. Что бы ни сказал ей даже сам Малфой, ситуация бы не поменялась. Признай он свои ошибки − она бы не поверила в его искренность ни на секунду. А если бы Малфой снова вздумал её обнять, Гермиона и вовсе наградила бы его каким-нибудь сглазом или проклятием. Или даже лучше — ударила бы кулаком по лицу…

Чтобы вы понимали: Малфой этого заслуживал, без вариантов. А если бы Гермиона была чуть более жестокой, то придумала бы ему кару поизощрённей. Но она не мыслила так, а просто злилась от всего сердца. Хотя разумом и понимала, что не имеет права на это негодование − правила игры были известны с самого начала. Она даже не проиграла, а просто дошла до ожидаемого финиша, не получив приза за победу. Но никакой приз и не предусматривался.

* * *

Ходить на уроки ей приходилось, как и прежде. В том числе − и на занятия по Защите от Тёмных искусств. Гермиона выполняла все задания и даже отвечала на вопросы профессора. Нельзя же было показывать всем вокруг, что что-то не так. Что всё не так. Не так, как было бы в идеальном мире. Не так, как предпочла бы сама Гермиона. Не так, как она в тайне надеялась.

Благо у выпускного курса была серьёзная нагрузка по всем предметам, так что Гермиона могла отвлечься от личных переживаний за изучением очередного параграфа какого-нибудь толстенного талмуда. И сколько бы она ни зарывалась в исписанные листы пергамента и различные справочники, никто, даже Джинни, не отвлекал расспросами. Потому что Гермиона Грейнджер, поглощённая учёбой, − это норма. Гермиона Грейнджер, с головой зарывшаяся в учебники, − это обычная картина. Гермиона Грейнджер, пропускающая мимо ушей вопросы одногруппников, − это в порядке вещей.

Но вот последнее на неделе занятие по колдомедицине она пропустила, даже не предупредив профессора. Она до последнего хотела прийти и вести себя как ни в чём не бывало. Холодно, сдержанно. Словом, совсем не по-гриффиндорски. Но в последний момент поняла, что просто не может заставить себя встать и пойти на встречу с Малфоем. Не может и не хочет. По крайней мере, не так скоро после той позорной истерики, что она закатила в прошлый раз.

А вот на следующей неделе, после выходных, можно было хотя бы попробовать снова войти в строй. Гермиона никогда не считала себя железной леди, но и слишком мягкотелой себя не назвала бы. А в последние дни она исчерпала лимит проявления слабости, больше такого допустить было нельзя.

* * *

− Я надеюсь, ты не собираешься пропустить матч? — поинтересовалась Джинни воскресным утром.

− Матч? − не поняла Гермиона.

− Мы сегодня играем с Рейвенкло! Ты что, в бункере сидела всё это время? Вся школа это обсуждает с начала недели!

− Ох, прости. Я слишком заучилась. Конечно, я приду, разве можно такое пропустить? − на автомате проговорила Гермиона. На самом деле, она очень хорошо представляла, как можно пропустить очередной матч. И даже сделала бы это с большим удовольствием. Но раз играет подруга − нельзя не поддержать её. Да и, опять же, отвлечься теперь стоило не только от мыслей о Малфое, но и от учебников.

Так что перед началом игры Гермиона заняла местечко на трибуне, заблаговременно. Народу собралось немало − со всех факультетов. И это невзирая на хмурое небо и норовящий унести полосатые шарфы далеко с трибун ветер. Нет, школьники хорошенько утеплились и покинули стены Хогвартса, готовясь выкрикивать название своего факультета и радоваться победе. Ну или негодовать из-за поражения — кому как повезёт.

Даже слизеринцев и хаффлпаффцев пришло достаточно много. Всё же квиддич — это какое-никакое развлечение, даже если ты всего лишь болельщик, а не капитан команды. Гермиона же сидела среди десятков гриффиндорцев, пыталась следить за игрой, но… не могла. Или не хотела — неважно. Джинни летала по полю, ловко уворачиваясь от бладжеров и направляя квоффлы в кольца. А Гермиона в это самое время сидела, изучая собственные ладони.

К концу игры ветер на поле поднялся совсем нешуточный. Гермиона, следуя примеру остальных, намотала на шею прихваченный с собою шарф и продолжила стойко сидеть. Вокруг было так шумно, что вскоре у неё уже не получалось слышать даже свои мысли. Зато при таком раскладе не оставалось ничего иного, кроме как следить за счётом. И радоваться в финале, когда Гриффиндор всё же одержал победу с небольшим отрывом. Может быть, не до конца искренне, но всё же Гермиона широко улыбалась в тот день. И со всей доступной искренностью поздравляла подругу с удачной игрой.

* * *

Радость пошла на убыль утром следующего дня. Едва успев встать с кровати, Гермиона почувствовала, что простудилась. Она-то думала, что после полугода скитания в лесах её организму не повредит небольшой ветерок, но, выходит, переоценила силу своего иммунитета. А подсознание нашёптывало, что тело просто чувствует внутренние склоки, оттого и слабеет.

С большим трудом отсидев четыре урока, стоящие в расписании, Гермиона устроила себе небольшую передышку − прилегла отдохнуть в спальне. Думала так: полежит минут десять, а потом направится на приём к мадам Помфри. Но проснулась лишь спустя несколько часов, пропустив ужин и чуть не опоздав на занятия по колдомедицине. Решила ведь больше их не прогуливать − что бы там ни говорил и ни делал Малфой, и как бы ни противилось этому самочувствие.

Быстро умывшись и приведя в порядок одежду, Гермиона побежала в кабинет Малфоя. К сожалению, сон не помог ей оправиться, а только усугубил ситуацию. К кашлю и насморку добавилась гудящая голова и общая слабость.

− Что с вами? − спросил Малфой, как только она вошла. − Не видел вас на ужине. Выглядите неважно.

− Я немного простыла, − призналась, невольно шмыгнув носом.

− Скажете, опять я не дал вам вовремя посетить Больничное крыло?

− Не всё вокруг вертится вокруг вас, профессор. Я просто... была занята. Если честно... задремала, − Гермиона раскрыла все карты, садясь за стол и доставая тетрадь.

Малфой же, казалось, не собирался начинать новую тему. Он заглянул в стоящий у окна большой платяной шкаф, принялся греметь склянками, после чего извлёк оттуда флакончик и протянул его Гермионе, сказав:

− Выпейте. Это бодроперцовое зелье, должно быстро сработать.

Она повиновалась, опустошив маленький флакончик одним махом. Но этого Малфою было мало: строго взглянув на Гермиону, он вновь поднялся из-за стола и на сей раз извлёк из глубин шкафа более объёмную тару с какой-то зеленовато-жёлтой жидкостью.

− Отвар против простуды. Флакон сохраняет высокую температуру внутри, так что осторожнее − не обожгитесь, когда будете пить.

− Если вы будете бегать вокруг меня, как заботливый... как целитель над пациентом при смерти, то мы не успеем позаниматься, − на сей раз Гермиона решила хотя бы попытаться возразить его напору. Тем не менее, бутылку с отваром приняла.

− Сегодня не будет урока, − отрезал Малфой.

− С чего бы это?

− С того, что вы больны, мисс Грейнджер!

− Я в порядке.

− Я не спрашивал, в порядке ли вы. Потому что и без того видно, что нет. Поэтому сейчас же выпейте это снадобье. Маленькими глотками, не торопитесь.

И Гермиона решила подчиниться. Она действительно чувствовала себя неважно и с радостью приняла бы такую заботу от кого-нибудь другого, не от Люциуса Малфоя. Но сейчас выбор был невелик. И то ли это сработала сила самовнушения, то ли снадобье и правда помогало, но симптомы болезни пошли на спад. Пусть немного, но с каждым глотком Гермиона чувствовала, что дышать становится легче. И даже в голове прояснилось.

− Как ты? − спросил Люциус после долгого молчания.

− Я же сказала − в порядке.

− Я о другом.

− Я в порядке во всех смыслах. И мне, возможно, стоит извиниться за своё поведение в прошлый раз. Это было неуместно.

Малфой усмехнулся.

− Многое из того, что происходило в этом кабинете, − неуместно. Но я бы не хотел, чтобы ты думала, что я тебя использовал.

− Но вы меня использовали, − с нажимом возразила Гермиона.

− Я никогда не ставил перед собой цели сделать тебе больно или неприятно.

− Какая разница, было ли это вашей целью? Если я в любом случае почувствовала и боль, и обиду... И... Я не хочу больше это обсуждать.

− Нам с тобой было хорошо, не отрицай, − он продолжил гнуть свою линию.

− Нет. Не было.

Гермиона прекрасно понимала, что Малфой действовал по плану, по чётко отработанной схеме. Конечно, он делал так, чтобы ей было приятно − иначе это считалось бы насилием. И разумеется, ему этот процесс тоже доставлял удовольствие, − а как по-другому? Но из этих двух фактов не следует, что им «было хорошо» вместе. Да, они находились рядом друг с другом. Да, оба получали удовольствие. Но по-отдельности.

Те моменты, когда Гермиона чувствовала, что ей нужна именно близость с Малфоем, хотелось забыть как страшный сон. Как и странные желания увидеть Малфоя без рубашки ещё раз. Или необъяснимую тягу к поцелуям с ним. Если говорить откровенно, все эти чувства не пропали бесследно, но Гермиона заглушала их по мере сил.

− Хорошо, − не стал спорить Малфой. − Мне было хорошо с тобой. И я старался сделать так, чтобы и тебе было приятно.

− Я должна вас поблагодарить за это?

− Мне бы хватило, если бы ты просто прекратила винить меня...

− Забыть о том, в чём вы виновны? Интересные у вас запросы.

− Мерлин, девчонка!.. Ты хоть понимаешь, что я действительно что-то к тебе испытываю?

− Разумеется. Раздражение. Влечение. Сейчас − злость, − отозвалась Гермиона, сама удивляясь своей уравновешенности. Наверное, лекарства подействовали как успокоительное.

− Есть что-то ещё, − признался Малфой.

Тут спокойствие рухнуло куда-то вниз, разбившись на мелкие осколки.

− Можно я пойду? − спросила Гермиона, используя последний шанс закончить этот разговор с достоинством. Да, с недавних пор она стала считать побег с «поля боя» достойным финалом.

− Нельзя. Мы не договорили.

Гермиона скинула со ступней туфли и забралась на диван с ногами, прижав колени к груди. Она не понимала, кто для неё Малфой. Он не был профессором, не был наставником в её глазах. Не считала она его и любовником. И уж тем более − он не мог называться её другом или даже приятелем. Скорее уж он был недругом, почти врагом.

− Не надо говорить, что испытываете ко мне что-то... что-то такое... если это неправда. Вы этим не помогаете, а делаете всё только хуже.

− Я не говорю, что люблю тебя. Не говорю даже, что влюблён. Но ты мне дорога, иначе бы я не тратил время на эти разговоры.

− В какой момент я стала вам дорога? − спросила Гермиона. Подумала: если ответит, что с самого начала, значит, лжёт. Если скажет, что с момента их первой близости, значит, пытается показаться искренним.

− Не знаю. Может быть, с этого самого момента.

− Почему так?

− Да откуда мне знать, чёрт возьми?! − прогремел Малфой. Гермиона вздрогнула. А он добавил куда спокойнее: − Сегодня ты никуда отсюда не уйдёшь.

Гермионе вдруг захотелось кричать. Высунуться в открытое настежь окно и просто вопить − без лишних слов, словосочетаний и предложений. Настолько сильно её раздирали изнутри сомнения. Оттого, что Малфой тоже, как выяснилось, не до конца разобрался в своих эмоциях, легче не становилось. Даже наоборот.

− Переночуешь здесь, − продолжил Малфой. − Я лягу на диване.

− Какой в этом смысл?

− Я не оставлю тебя наедине с твоими мыслями. Ясно? Меня не волнует, как ты будешь объясняться со своими соседками. Придумаешь что-нибудь.

Гермиона ничего не ответила. В голове теперь было ясно, нос не был заложен − болезни и след простыл. Но на её место пришла другая невзгода. Точнее, вернулась. Потому что чувства к Люциусу Малфою − это болезнь. Рана, или опухоль, или вирус − не суть. Но это был недуг. И Гермиона надеялась, что излечимый.

* * *

Этой ночью Гермиона спала непривычно, неправдоподобно крепко и спокойно − наверное, такой эффект дали снадобья. Уснула быстро (кровать у Малфоя была куда удобнее тех, что стояли в девичьей спальне), не видела никаких снов. Но всю ночь ощущала, что её сон охраняют. Малфой спал там же, в комнате, на с виду неудобном диване. Лежал в неестественной позе, кое-как прикрывшись пледом. Гермиона хотела было предложить ему устроиться на кровати, но задремала, пока собиралась с духом.

− Как ты? − снова спросил её Малфой утром, едва Гермиона успела открыть глаза. Он стоял у кровати уже одетый, как будто и не было для него этой ночи.

− Который час? − спросила Гермиона вместо ответа.

− Завтрак через тридцать минут. Собирайся, ванная комната в твоём распоряжении. Я подожду в кабинете.

Отгородившись от спальни плотной дверью ванной, Гермиона замерла. Взглянув на себя в зеркало, она увидела до ужаса лохматую и до неприличия напуганную девушку. Девушку, которая не могла разобраться в том, что происходит, не могла понять, как поступить. Холодная вода, которой она плеснула себе в лицо, не помогла. Горячий душ тоже.

− Так как ты? − спросил Малфой, как только она вышла.

− Пока не знаю.

− Ступай. Я выйду после тебя.

− Мы прямо как секретные агенты, − улыбнулась Гермиона. − Скрываемся ото всех.

Малфой в ответ лишь кивнул. Строго, лаконично, без лишних эмоций − как и всё, что он делал.

До Большого зала Гермиона добралась без происшествий. Для Джинни сразу же выдала довольно правдоподобное оправдание, что после занятия почувствовала себя совсем плохо и переночевала в Больничном крыле. Ведь так и было. Почти. Малфой, по сути, взял на себя обязанности школьного целителя.

− Чувствую себя виноватой, что затащила тебя на матч.

− Мне самой следовало лучше утеплиться. Хотя бы заклинанием.

− Конечно, следовало! — чересчур рьяно согласилась Джинни. − Ты вообще непонятно о чём думаешь в этом году!..

Продолжение тирады от подруги Гермиона благополучно попустила мимо ушей. Уже доедая омлет, она очень некстати вспомнила слова Луны несколько дней назад. Та сказала (если конкретизировать и добавить имена), что Люциус вполне может чувствовать что-то к Гермионе. Даже если сама она этого не видит, а даже наоборот − видит обратное. А вчера Малфой сам признался в чём-то в этом духе. Гермиона не собиралась, не должна была верить этим словам, но верила. Потому что поступки подтверждали.

К сведению: Гермиона всегда была склонна обращать внимание не на красивые речи, а на действия. И если игра на чувствах и, может быть, в некоторым смысле, секс говорили о том, что Малфой далёк от нежных чувств... То его вчерашняя забота жирным штрихом перечёркивала этот негатив. Ну, почти перечёркивала.

Проблема Люциуса заключалась в том, что при всей своей прямолинейности он слишком много лгал − если судить его слова резко и бескомпромиссно. То есть он не говорил «да» вместо «нет», не заменял чёрное на белое, но нередко изворачивался и уходил от прямой лжи по касательной. Но и этого хватило, чтобы прослыть человеком, который не так уж и искренен. Так что теперь ему не верили, даже когда он говорил правду. Даже когда Люциус признал, что испытывает что-то к этой девчонке, к Грейнджер, в её глазах читалось недоверие, сомнение. Хотя, в какой-то степени, это и к лучшему.

Люциус произнёс эти слова (о том, что он чувствует к ней… чувствует что-то, помимо раздражения) не только для того, чтобы противостоять новому потоку эмоций (который вполне мог бы последовать за первым). Отчасти это был и ответ на её слова, сказанные неделей ранее — как раз слишком искренние. Раз уж тогда Грейнджер решилась рассказать ему всё, что было у неё на уме, то почему он не может позволить себе что-то подобное? Пусть и в меньшей мере. К тому же, Люциусу и правда не хотелось, чтобы Грейнджер считала, что их отношения − это один только голый расчёт.

Да, поначалу так и складывалось, но время имеет возможность всё менять. И меняет. Грейнджер ничуть не изменилась за пару осенних месяцев, Люциус − тоже. Однако то пространство, что располагалось между ними, теперь сложно было узнать. Почти невозможно. Оно стало меньше, «стена» между ними стала ниже, вырытые вблизи неё рвы обмельчали, охрана ослабла. Оказаться близко к этой девчонке стало проще. Один лишь шаг − и ты уже рядом. Не только физически. Грейнджер смотрела на него, слушала его, находилась с ним наедине... И то и дело в чём-то его обвиняла. Иначе это была бы и не Грейнджер вовсе.

Чаще всего Люциус слышал от неё, что он − мерзавец, каких поискать. И спорить с этим утверждением не намеревался. Эта позиция была как раз обоснована: после его «плохих» (по мнению большинства) поступков у общественности сложилось не самое лестное мнение − тут уж ничего не попишешь. Раздражало лишь то, что как только он пытался сделать что-то хорошее − его тут же обвиняли в лицемерии.

Слухи ходили − на любой вкус и цвет. То он, Люциус, якобы работал в Хогвартсе только из-за приговора Визенгамота (да, но разве не стоит брать в расчёт, что учить детей ему и правда нравится?) То он предвзято относился к некоторым студентам (пожалуй, но не к некоторым, а только к одной), то он не пытался ничего полезного дать подрастающему поколению (тут категорическое «нет», потому что Люциус пытался и давал).

Конкретно Грейнджер, не блистая оригинальностью, обвиняла его во лжи. Как будто не понимала, что между абсолютной правдой и абсолютным обманом располагается целая масса вариантов. Как между фразами «я тебя люблю» и «ты мне противна» может уместиться ни к чему не обязывающее «я к тебе что-то испытываю». Что-то, просто что-то. Хотя, в данном случае, как раз истину он и озвучил − не преувеличивая и не приуменьшая. Насколько это было возможно.

К слову: Люциус и сам не до конца понял, что это за чувство. Но склонялся к мысли, что это какие-то последствия влечения. Раньше такое случалось с ним разве что в юношеские годы.

Только будучи двадцатилетним, Люциус мог полночи ворочаться на неудобном диване ради удобства дамы сердца, а под утро делать вид, что всё в порядке.

Только в том возрасте он мог переживать из-за того, что задел чьи-то чувства. Слегка терзался из-за чужих слёз.

Только пару-тройку десятилетий назад Люциус не делал что-то как вдумается, из-за мимолётного желания, а выжидал, чтобы не оступиться. Чтобы никого не ранить. Не ранить снова.

* * *

Как выяснилось, Гермиона Грейнджер в реальности была далеко не такой твердокаменной, какой пыталась казаться. И Люциус вовсе не хотел стать человеком, из-за которого её годами шлифуемый образ рассыплется на кусочки. Развалится не как массивное изваяние, а как упавшая со стола хрупкая фарфоровая чашечка. Изящная, симпатичная, холодная снаружи, но если её чем-то наполнить − очень даже горячая. Такой Люциус видел Гермиону Грейнджер.

После той ночи и того утра, когда она назвала их секретными агентами, Грейнджер выглядела лучше прежнего. Менее хмурой, более разговорчивой, менее скованной, более живой. Как в коридорах и Большом зале, когда Люциус порой наблюдал за ней украдкой, так и на уроках по ЗОТИ, где она стала гораздо чаще сама поднимать руку и давать развёрнутые ответы. Занятия по целительству девчонка тоже не пропускала.

− Профессор... − говорила, заходя в его кабинет после стука. Как всегда − приходила ровно в семь вечера. И да − давненько она не возражала против его звания профессора. То ли смирилась, то пересмотрела свои взгляды. Скорее − первое.

− Мисс Грейнджер, − по привычке формально приветствовал он её в ответ. Так уж сложилось, что начинали они всегда с официоза. Если уж Люциус выдаёт ей учебный материал, раз уж требует ответы на вопросы, просит выдвигать теории и строить предположения, то нужно соблюдать дистанцию. Следует хотя бы делать вид, что находишься на позиции «преподаватель» и разговариваешь с девчонкой, которая находится на позиции «студентка». И пусть это притворство, но иначе сложно было бы вести эту игру и в остальное время. Тяжело не для Люциуса − для Грейнджер. Имелись поводы сомневаться в её актёрских способностях, хотя пока что она справлялась неплохо.

Правда, за последние пару недель поводов проболтаться о чём-то не появлялось. Люциус всё находился на выжидательной позиции, не склоняя Грейнджер ни к чему. И ни над чем − над письменным столом в том числе. Девчонка в ответ вела себя практически бесшумно, даже перестала интересоваться причинами такого его поведения. Люциусу казалось, что так ей спокойнее. Она стала чувствовать себя увереннее, не расплёскивала эмоции почём зря и была очень далека от того, чтобы разрыдаться, — очевидный прогресс. Но для них обоих было ясно, что долго так продолжаться не сможет. Так и вышло.

Занятие, само собой, прошло гладко. А потом Люциус решил сменить линию поведения, задав вопрос, на который давно не мог получить полного, честного ответа:

− Так как ты? Скажи мне.

− Я в порядке, − отозвалась Грейнджер. − Как, впрочем, и две недели назад, когда вы спрашивали меня об этом же.

− Точно?

− Да, − быстрый ответ и последовавший за ним упрямый кивок.

− По-прежнему считаешь, что я испортил тебе жизнь?

− Да, − снова кивок.

− И что я могу сделать, чтобы загладить вину?

− Чтобы загладить вину, нужно не спрашивать, а делать, профессор.

Люциус хотел было сказать, что он-то как раз делал. Он заботился об этой девчонке, переживал о ней и, кстати, тратил кучу времени на подготовку к их занятиям (впору было требовать у директора дополнительную плату… если бы не некоторые нюансы). Но этого, видимо, оказалось недостаточно.

− То, что я делаю, тебя не устраивает, − заметил Люциус.

− С чего вы взяли?

− Наблюдение.

Грейнджер опустила взгляд. Так молчала с минуту, может, чуть больше. Потом неуверенно заговорила, будто внутри себя продолжала бороться с атакующим сомнением:

− Может быть, мне стоило поблагодарить вас сразу. Потому что когда я заболела, вы помогли мне... И это было очень приятно. И важно для меня. То есть... Это не отменяет всего того плохого, что вы сделали... Но заслуживает благодарности. Так что... Спасибо вам, профессор.

− Не стоит.

− Стоит! Не хочу, чтобы вы думали, будто я не оценила это, − твёрдо заявила Грейнджер.

− Как всё объяснила соседкам?

− Сказала, что ночевала в Больничном крыле.

− Находчиво, − одобрил Люциус. Мысленно отругал себя за то, что не спросил об этом прежде. Всё же, возникни у Грейнджер проблемы из-за ночного отсутствия, он стал бы главным виновником. Но раз всё утряслось, можно было позволить себе очередное предложение: − Останешься сегодня?

− До утра?

− Как получится.

− Только если вы скажете наконец, зачем вам это всё. Только честно. Что бы вы ни сказали — я пойму. Только не обманывайте. Пожалуйста.

И вот опять − Грейнджер не видела всё это множество вариантов между честностью и обманом. А это было большим упущением − особенно в таком вопросе.

− Зачем мужчине нужна близость с привлекательной молодой особой? В этом заключается вопрос? — уточнил Люциус.

− Если причина только в физиологии, то вопрос снят.

− Но тебе ведь нужна вся правда, верно? Без отступлений и умалчиваний?

− Ну конечно!

Люциус усмехнулся. Он прокрутил в голове длинную речь о том, что чувствует к этой девчонке. Мысленно перечеркнул её — от первого и до последнего слова, переписал заново и снова перечеркнул. Что бы он ни придумал − это никуда не годилось. Звучало либо чересчур искренне, почти слащаво. Либо наоборот − грубо, но оттого и не до конца правдиво. Люциус хотел сказать прямо и о том, что не чувствовал ни грамма нежности к этой девчонке, когда лишал её невинности. Но в таком случае нельзя было умалчивать, что с тех пор ситуация изменилась. И (что даже немного пугало) продолжала меняться − всё в ту же сторону.

Дело было не только в интиме. И уж точно не в жалости к Грейнджер − хотя её рыдания стали стимулом для переосмысления некоторых вопросов. Тут нужно было рассматривать их отношения как спектр всего, разбирать их по пунктам и делать выводы... Только вот всё это − слишком сложно. И ни к чему.

Самым важным для Люциуса было сказать о том, что его забота − это как раз та искренность, которую требует Грейнджер. Что когда он интересуется её самочувствием или настроением − это не «для галочки». И если он предлагает ей провести ночь вместе − значит, он хочет провести это время именно с ней, а не с любой другой привлекательной женщиной.

− Причина ещё и в том, что меня к тебе тянет. Ты, сама знаешь, ещё очень молода… Мало что понимаешь. Но когда я говорю, что меня к тебе тянет, речь идёт не только о сексе и уж тем более не о желании беседовать с тобой о жизни. А о том, что твоё присутствие рядом мне нравится. И если бы ты находилась поблизости чаще − мне было бы приятно.

− Иногда мне тоже приятно, когда вы рядом, − призналась Грейнджер.

− Иногда?

− А бывает, что хочется убежать как можно дальше. Или сделать вам больно, чтобы вы сами убежали.

− И что сейчас?

− Сейчас хочется, чтобы вы меня обняли.

Люциус не рискнул спорить. Точнее, не захотел, не счёл нужным. Он обнял Грейнджер, а потом отвёл её в спальню. Всё же, как ему казалось, девчонка так и не научилась ценить всю прелесть секса на столе. Да и Люциус тоже склонялся к мысли, что на кровати она и сама становится мягче, податливей. И у неё гораздо меньше поводов обвинять в чём-то его. В то же время — гораздо больше возможностей для манёвров.

Люциус очень хорошо помнил, как Грейнджер лежала на его столе, практически не шевелясь. Замерев то ли от страха, то ли от боли, закрыв глаза. Помнил он и то, как к следующему разу она стала более расслабленной и сама обнимала его в ответ, что-то невнятно шептала — может, даже и не ему вовсе, а так, куда-то в воздух. И совсем ясно он помнил, как девчонка впервые оказалась в его постели. И тут уже настала очередь Люциуса лежать и наблюдать за тем, что делает Гермиона Грейнджер. Сама. По своей инициативе.

Но в этот раз он предпочёл занять привычную позицию. Ему даже больше нравилось делать что-то самому — с помощью рук, языка и всего, что только можно было использовать, − чем просто получать удовольствие самому. Видеть реакцию на лице Грейнджер, слышать ту же реакцию в звуках, которые издавала эта девчонка, и захлёбываться во всём этом — вот, ради чего Люциус предлагал ей остаться. Или не предлагал, а приказывал, вынуждал — детали не играли совершенно никакой роли.

Грейнджер была не просто красивой фарфоровой чашкой. Она была чашкой, с которой приятно взаимодействовать. Любой владелец такой вещицы ни за что не допустит, чтобы она превратилась в груду бесформенных осколков. К слову: Люциус тоже умел оберегать ценные хрупкие вещи.

* * *

В тот вечер Грейнджер ушла до отбоя. Это было правильно, безопасно, оправданно.

А Люциуса бесило такое положение дел. Благо это была холодная ярость, которая успевала сгореть внутри него до того, как хотя бы малая её частичка вырвалась бы наружу. Таким образом, негативные эмоции становились почти топливом, на котором можно было продержаться. Уснуть Люциусу удалось далеко не сразу, зато энергия с утра нашлась быстро.

В первые дни преподавания в школе Люциус старался не всматриваться в лица. Самому себе он объяснял это тем, что не желал видеть там страх или неодобрение. Зачем, если он и без того знал, что его недолюбливают и боятся? Но имелась и другая причина: счастливые улыбки на лицах студентов раздражали, почти «били по глазам». Дети имели право радоваться — теперь они жили в мирной стране. Но вот загвоздка: Люциус не имел права кинуть им улыбку в ответ — ведь он считался тут лишним.

Сейчас эти мысли Люциуса уже не посещали. Наоборот, иногда он даже слишком старательно изучал учеников, всматривался в каждого, − чтобы потом использовать полученные данные в своих целях. Возможно, и на занятиях.

И лишь недавно, непозволительно поздно, Люциус осознал, сколько среди «потенциально счастливых» лиц могло оказаться несчастных, прикрытых демонстративной улыбкой, словно маской. Например, как Гермиона Грейнджер. Люциус полагал, что она должна, обязана была улыбаться после победы над Тёмным Лордом — по крайней мере, в первое время. Вероятно, и в начале учебного года она излучала хоть немного счастья. Но насколько оно было честным, если где-то внутри себя она переживала из-за того, что не может общаться со своими родителями? Раз уж, если верить МакГонагалл, Грейнджер решила посвятить свою жизнь целительству из-за них, то и последний год в школе проводит по той же причине. А значит, она совершенно точно очень часто о них думает. Настолько же часто, насколько редко говорит о них с кем-то. Так казалось Люциусу.

Отчасти он понимал Грейнджер и сочувствовал ей. Но лишь отчасти. Так уж вышло, что после избавления от угрозы Азкабана Люциус тоже не мог радоваться этому так, как должно. Казалось бы: имеет ли он моральное право быть недовольным? Ведь любой расклад выигрышнее, чем несколько лет в сырой тёмной камере. А ему вручили свободу.

Но на деле свобода эта давала не так много бонусов, как хотелось. Сейчас у Люциуса она была − сравнительно безграничная. Но что с ней делать? Выходит, когда открыты все пути, проще всего не выбрать ни один из них и сесть у дороги в ожидании лучших перспектив. В ожидании настоящей свободы. Реальной. Такой, какую Люциус почти ощущал, когда спал с Гермионой Грейнджер.

А в остальное время он находился не только между правдой и ложью, но и между свободой и заключением. И можно было обманывать себя сколько угодно, выдавая приемлемую версию полулжи за чистую монету, а его теперешнее место в магическом мире — за полноценную свободу. Но от этого суть не менялась.

Для протокола: Люциуса давно уже не волновало, как он или его действия выглядят со стороны. Куда больше его заботило то, как сам он себя ощущает в новых декорациях новой жизни. Сейчас ему было относительно комфортно, но только относительно. А удивляло больше всего то, что Гермиона Грейнджер, то и дело мелькающая где-то между «зрительным залом» и «дальней декорацией», больше не выглядела чем-то неуместным. Она влилась.

Гермиона старалась как можно чаще смотреть на себя со стороны. И ей всё время казалось (не без оснований), что окружающие могут счесть её поведение странным. Та же Джинни с её вечными расспросами это подтверждала, чётко обозначая имеющуюся проблему.

− Ты с кем-то встречаешься! − заявила как-то подруга. Благо поблизости никого не было, и дальше двух пар ушей разговор не распространился.

− С чего ты взяла? — по возможности невозмутимо отозвалась Гермиона. К сожалению, возможности эти были ограничены, и получилось скорее нервно и испуганно, чем спокойно.

− Вот, ты уже даже не отнекиваешься!

− Просто в последний раз во время подобного разговора ты сватала меня с Кормаком. Интересно, какая подоплёка сегодня. Допустим… Макмиллан? Финч-Флетчли? Голдстейн?.. Ой, нет же — Флитвик! Как тебе варианты?

− Не издевайся! В прошлый раз я ошиблась... Но сейчас − это мой личный вывод, результат систематических наблюдений, − хитро сощурившись, выдала Джинни уверенным тоном.

− Следишь за мной?

− Мы спим в одной комнате, едим за одним столом и ходим на одни и те же занятия. Так что − да, и следить за тобой несложно. Сложнее было бы не следить, так что даже не пытайся меня обвинять.

− И что ты успела разузнать? С кем я встречаюсь, по-твоему?

− Это я тебя хотела спросить! − возмутилась Джинни. − Я только могу предположить, что твоя пассия − кто-то не из Гриффиндора. И, вероятнее всего, ты встречаешься с ним после своих занятий у Малфоя.

− Занятно...

− «Занятно» − и всё? Ты даже не скажешь, правда ли это?! Я уже даже не прошу называть имя!

− Не скажу... Потому что я сама ещё не уверена. Точнее, наоборот — как раз уверена. Уверена, что мне не светит ничего серьёзного. Можешь считать, что я ни с кем вовсе не встречаюсь − и будешь права, Джинни. Ты будешь ближе к истине, чем сейчас.

− Ты только запутала меня.

− Себя я запутала ещё сильнее.

Для протокола: Гермиона не обманывала. С каждой новой встречей с Люциусом Малфоем, она всё больше терялась − в нём и в себе. А уж слова о том, что она вовсе не встречается ни с кем, тем более нельзя считать ложью. То есть, Гермиона, конечно, встречалась с Малфоем — но чисто с технической точки зрения. Романом тут и не пахло.

Последние две недели Малфой вёл себя так, словно между ними никогда ничего и не было. Причём не было не только непонятных недоотношений, но даже и неприязни. Он разговаривал с Гермионой так, словно они двое − просто знакомые без какой-либо предыстории. Спрашивал её на уроках ЗОТИ, когда та поднимала руку. Выдавал ей материал на занятиях по целительству. Здоровался с ней в коридоре и даже предельно отстранённо желал доброго утра, если они сталкивались где-нибудь в людном месте. На какой-то миг Гермионе даже стало казаться, что она всё это выдумала. Что не было ничего непотребного между нею и Малфоем. Что это просто сон. Дурной сон, ночной кошмар, после которого остаётся только неприятный осадок — и никаких реальных неприятностей.

Потом что-то вдруг щёлкнуло − и Малфой снова стал собой. Может, чуть более приятным, но собой. Гермиона слушала его, смотрела ему в глаза и видела − он всё понимает. Конечно, она ведь сама ему всё рассказала. Так что теперь он был в курсе, что она думает обо всей этой ситуации, что чувствует и насколько сильно из-за этого терзается. Наверное, из-за этого Малфой и устроил ей своеобразную передышку, создав хотя бы видимость того, что всё нормально. Возможно, ему и самому необходимо было о чём-то подумать.

А в тот вечер он предложил ей остаться. Опять, но спустя долгое время. Но только лишь предложил − а не сделал всё так, чтобы у неё не осталось иного выбора. Такой подход Гермиона оценила, потому и осталась. Потому и практически попросила его об объятиях.

Если говорить совсем честно, то нельзя скрывать: ей просто хотелось остаться. Гермиона, несмотря на всю неправильность ситуации, получала удовольствие в компании Малфоя. Даже в первые их вечера, когда он брал её на столе и даже не смотрел ей в глаза. Теперь он не просто смотрел, но и говорил ей что-то, порой не дожидаясь ответа. Ещё он наконец-то начал раздеваться сам, и рассматривать его было настоящим аттракционом. В тот вечер, когда он только скинул рубашку, Гермиона присмотрелась к его торсу и не смогла отвести взгляд. Малфой на это кинул ей неодобрительное замечание. А когда она точно так же рассматривала его плечо спустя час, он лишь усмехнулся:

− Что-то интересное нашла?

− Нет, − быстро соврала Гермиона, боясь, что он рассмеётся её правде. Не говорить же ему, что ей просто интересно изучать его кожу, легонько касаться, чувствуя мышцы, и замечать, как отличается аромат Малфоя в разные дни. Сегодня запах был очень мягкий, естественный.

− Правильно, − он только кивнул. − Останешься до утра?

− Нет, − Гермиона снова сказала не то, что хотела.

А потом поспешно оделась и ушла. И даже после таких предосторожностей в спальне столкнулась с очередным «серьёзным разговором»: Джинни накопила массивную стопку имеющих под собой почву подозрений. Страшно представить, какой вердикт она бы вынесла, если бы Гермиона ещё и ночевала в спальне через раз. Хотя... Сейчас Джинни всё равно не находилась в полном неведении, но лишнего не болтала, так что на неё можно было бы и положиться. Рискуя. Но Гермиона ведь неспроста на Гриффиндор попала, верно? Нужно хоть иногда соответствовать стереотипам своего факультета.

* * *

Долго обдумывая эту мысль, Гермиона всё же подошла к Джинни с личным разговором. С ноября они с подругой остались в спальне вдвоём − Челси съехала в другую комнату, более просторную, так как родители одной из семикурсниц перевели её в Шармбатон. Гермиона всё не могла взять в толк, почему они не сделали этого в годы, когда по школе бродил Василиск и сам Волдеморт, но вдруг встрепенулись, когда всё стало гладко. Хотя этот переезд в итоге оказался как никогда кстати. Меньше соседок — меньше свидетелей. А Джинни, при хорошем исходе беседы, можно будет приписать и к соучастницам «преступления».

− Джинни, − начала Гермиона, присев на кровать рядом с подругой. − Ты на меня не в обиде?

− Конечно, я в обиде! Я чувствую себя почти так же, как когда мы встречались с Гарри, а он взял и умчался искать хоркруксы, ничего мне не сказав! И не взяв с собой! Почему от меня все всё скрывают?

− Я просто не могу тебе назвать его имя, пойми. Потому что это не только мой секрет.

− О, так теперь ты признаёшь, что он существует!

− Да. И у меня есть к тебе небольшая просьба на этот счёт. Ты не могла бы меня прикрыть, если я вдруг не приду ночью? Если кто-то будет меня искать − придумай что-нибудь.

− Не придёшь ночью? − переспросила Джинни. − Ты же говорила, что нет ничего серьёзного...

− И по-прежнему так говорю. Нет. Ничего. Серьёзного.

− То есть вы по ночам шутки шутите?

− Джинни, не надо. Просто скажи, поможешь или нет. Или хотя бы пообещай не докладывать никому о том, что меня нет на месте.

Подруга долго сидела, молча глядя в пол. Гермиона уже и не знала, чего от неё ждать.

− Разумеется, я никому не скажу. Но хочу, чтобы ты знала... Мне кажется, ты совершаешь ошибку. Потому что даже с Роном у тебя было бы...

− Умоляю, не говори мне о Роне! — перебила её Гермиона.

− Ладно.

− Ты точно поможешь?

− Гарантирую.

После этого обещания на Джинни вывалилась целая гора благодарностей. Гермиона запоздало подумала, что со стороны, наверное, выглядит как влюблённая идиотка, которая согласна на нарушение школьных правил ради лишнего свидания с тем, кому она нисколько не нужна. И самое неприятное заключалось в том, что этот «вид со стороны» находился уж слишком близко к неказистой реальности, на которую смотреть не хотелось вовсе.

* * *

− Можно я сегодня останусь на ночь? — спросила Гермиона, захлопнув тетрадь с конспектом. Занятие по целительству подошло к концу. Оно длилось почти два часа, и всего этого времени Гермионе едва хватило, чтобы собраться с духом.

− Конечно, − слишком просто согласился Малфой. Как будто она спросила, можно ли ей подняться из-за стола.

− Я договорилась с Джинни, она обещала меня прикрыть, если что… Так что об этом можно не беспокоиться… Но о вас я ей, само собой, ни слова не сказала… Так что…

Малфой на это только кивнул. За минуту молчания Гермиона успела убедить себя, что ему и вовсе не интересны ни она сама, ни её жизнь, ни то, что она хочет провести ближайшие часы в его постели. Как вдруг прозвучал вопрос:

− И почему ты хочешь остаться?

− Потому же, почему и всегда, − безуспешно борясь с набросившимся на её щёки румянцем, ответила Гермиона.

− Нет, почему до утра?

− Просто… Мне так хочется.

− Почему? — настаивал Малфой.

− Откуда я знаю? Об этом не думала. Обычное желание.

Для справки: на самом деле, Гермиона думала об этом едва ли не целую вечность. Не только сегодня, а вообще. Вопрос «почему?» уже настолько надоел ей, а ассоциирующийся с ним образ Малфоя провёл в её голове столько времени, что и не представить. Но дельного ответа, который не стыдно было бы выдать в разговоре с самим профессором, она так и не нашла.

− Раньше ты такими желаниями не делилась, − заметил Малфой.

− А ещё раньше я не спала со школьными учителями.

Малфой только усмехнулся. Увидев, как изогнулся уголок его губ, Гермиона лишь позавидовала. Если бы она научилась так же одним выражением лица полноценно отвечать на любую реплику, то её жизнь стала бы куда проще. Если бы вопрос вроде «почему?» из её уст столь же настойчиво требовал бы хоть какого-нибудь ответа, она больше бы понимала в этой жизни. Если бы Гермиона могла выглядеть настолько равнодушной, снимая с себя рубашку и расстёгивая ширинку брюк, как Люциус Малфой, то ей было бы прощё шифроваться.

Хотя куда там. Она даже отдалённо не обладала его характером. Поэтому её вопросы звучали недостаточно веско, а во время обнажения она прятала глаза и никак не могла понять, чего стесняется больше: своего тела и того, кто стоит напротив неё? Что уж говорить о том, что самодовольная, будто бы всё понимающая ухмылка на её лице и вовсе не желала появляться. Чуть прикусанная от переживаний губа, распахнутые в ожидании ресницы и сосредоточенный взгляд — вот весь арсенал Гермионы Грейнджер. Да, он очень беднел, когда она находилась с Малфоем тет-а-тет.

* * *

Той ночью Гермиона непозволительно долго не могла уснуть. Сначала ей никак не давало расслабиться осознание, что совсем рядом, под одним с ней одеялом, лежит Люциус Малфой. Потом она почти забыла об этом, но начала прокручивать в голове свой полный список тревожных вопросов: что происходит в её жизни, к чему это приведёт, зачем она всё это творит и почему всё так сложилось. От этих мыслей она так вымоталась, что готова была уснуть сию секунду. Но вот во сне заворочался Малфой, и после этого Гермиона уже сама боялась пошевелиться. Не могла позволить ему заметить, что не в состоянии даже уснуть нормально! А то в следующий раз он запросто выпроводит её и пожелает хорошей дороги до башни Гриффиндора…

«Так, а точно ли тебе нужно, чтобы он и в следующий раз позволил тебе остаться с ним до утра? Или, того пуще, чтобы он вновь предложил тебе это?»

Гермиона с лёгкостью могла ответить на этот вопрос: точно, нужно. А вот традиционно следующие за ним вопросы «зачем?» и «почему?» так легко не поддавались. Хотя на исходе третьего часа бессонницы Гермиона всё же призналась себе: потому что ей очень приятно находиться рядом с Малфоем.

Даже если он спит, ровно дыша, а она из-за его близости не может отделаться от непрошенных мыслей.

Даже если он согласен проводить с ней время только ради интима, а ей достаточно просто чувствовать лёгкий запах его пота и трогать его кожу — особенно плечи.

Даже если он забывал о её существовании, как только Гермиона пропадала из виду, а она ловила себя на мыслях о нём всё чаще и чаще.

Да, даже если. Как только Гермиона сформулировала последнюю мысль, Малфой снова зашевелился. Пробормотав что-то неразборчивое, он обнял её и притянул к себе. И она упёрлась носом как раз в его плечо. После этого и не заметила, как уснула.

* * *

На удивление, проснулась она раньше Малфоя. В эту субботу тот, видимо, вообще не планировал торопиться с пробуждением — даже к завтраку. А вот Гермиона никак не могла решить: уйти ли ей сейчас же или дождаться, пока он наконец проснётся?

Гермиона аккуратно вылезла из-под одеяла и принялась рассматривать комнату. Тут всё находилось на своих местах. Если, конечно, не считать саму Гермиону — она здесь выглядела инородным элементом. Ровно развешанные в шкафу мантии, флакончики с зельями на тумбочке, листы пергамента рядом с перьями и наглухо закрытой чернильницей… Всё чинно. Кроме обнажённой студентки, бесшумно расшагивающей по комнате.

Остановилась Гермиона только у большого зеркала. Как раз увидела себя — такую неуместную и выбивающуюся из общей картины — и замерла. Сперва долго всматривалась в собственные глаза, и даже сейчас ей казалось, что она взирает на себя с лёгким испугом и настороженностью. Потом взгляд переключился на волосы — тут ничего нового: по-прежнему неукротимые и оттого нелепые. После пришёл черёд тела — Гермионе редко доводилось видеть себя без одежды вот так, в полный рост. Да ей этого и не хотелось вовсе. Откровенно говоря, смотреть тут было особо не на что: руки и ноги слишком худые, как и вся фигура в целом. Соответственно, и грудь небольшая — можно было бы вовсе не носить лифчик. Вряд ли кто-то назвал бы Гермиону фигуристой или, тем более, соблазнительной. Да, к сожалению, это неоспоримый факт: выбрать её, такую обычную, можно было только от неимения других вариантов.

− Прелестное зрелище, согласен, − раздался из-за спины голос Малфоя. — С моего ракурса вид не менее интересный.

− Давно вы смотрите?

− Достаточно давно, чтобы всё хорошенько рассмотреть.

− И что тут… что тут можно рассматривать?

− Да всё, − Малфой пожал плечами. — Ты настолько маленькая, что страшно упустить даже крошечный кусочек.

Последние слова были произнесены таким тоном, что их можно было легко принять за комплимент. Но Гермиона сомневалась.

− Слишком худая, так ведь? — спросила она, снова бросая взгляд на своё отражение. Там позади неё нарисовался и поднявшийся с кровати Малфой.

− В самый раз, − шепнул он ей на ухо, а потом нежно поцеловал в висок. — Но я бы на твоём месте не пропускал завтрак.

− То есть… всё-таки слишком, − сделала свой вывод Гермиона.

Малфой подхватил её на руки и уложил на кровать, нависнув сверху.

− Ты вообще слушаешь, что я говорю? — спросил он с лёгкой угрожающей ноткой в голосе. Но быстро смягчился: − Ты прелестна — от макушки и до самых пяточек, ясно?

− Ясно, − не рискнула спорить Гермиона. Тем более, Малфой в это время прошёлся поцелуями по всей этой незамысловатой траектории.

Не то чтобы Гермиона безоговорочно поверила в то, что он считает её привлекательной. Но слышать это было приятно. Ещё приятнее был его настрой: от лодыжек поцелуи переместились выше и задержались ровно там, где Гермионе больше всего хотелось их ощутить. Она сразу вспомнила вечер, когда впервые почувствовала язык Малфоя там, когда он сделал это с ней почти насильно… Но даже такое воспоминание не испортило Гермионе удовольствие. Ведь мысли очень быстро смешались воедино, чтобы потом разлиться по телу ручейками наслаждения. Она вцепилась ладонями в простынь, словно та стала её спасательным кругом. И кричала, будто бы звала на помощь. Но, по правде говоря, Гермиона никогда раньше не чувствовала себя в такой безопасности, как этим утром. Может быть, из-за этого и задала вопрос, на который в иной ситуации ни за что не решилась бы:

− Мистер Малфой… А что вы ответите, если я скажу, что влюбилась в вас? Что сделаете?

− А ты влюбилась?

− Нет. Конечно, нет, − Гермиона даже помотала головой — для большей достоверности.

− Тогда в этом разговоре нет ровным счётом никакого смысла. Не отвлекайся.

Чтобы вы понимали: по мнению Гермионы, этот разговор мог бы получиться одним из тех, где в одной фразе смысла больше, чем во всех древних трактатах. Но она не рискнула переубеждать Малфоя. Не сегодня.

Для протокола: Люциус очень быстро понял, что ему нравится просыпаться рядом с Гермионой Грейнджер.

Даже если она и не спала вовсе, а бесцеремонно расхаживала по его спальне. Даже если прикрывала наготу бесконечно длинной белой простынёй. Даже если к моменту его пробуждения она уже успела принять душ и собралась идти на завтрак — в гордом одиночестве. Просто открывать глаза и слышать пожелание доброго утра (пусть даже произнесённое нарочито холодным тоном) — это удовольствие, доступное не каждому. Уж точно не Люциусу Малфою, бывшему Пожирателю, бывшему заключённому Азкабана, бывшему... Бывшему.

Настоящий же, нынешний Люциус Малфой сумел вернуть себе данную привилегию. Пусть ему для этого и пришлось соблазнить совсем молоденькую девчонку, которая, ко всему прочему, была ещё и его ученицей. Но разве оно того не стоило? Ведь всё самое значимое всегда требует жертв, и чем солидней выгода — тем большим приходится рисковать. Такова жизнь. И именно в угоду этой линии жизни, которая порой норовит поставить крест на чьём-то счастье, случается и так, что эти жертвы пропадают впустую. Ни кната прибыли, ни грамма радости. Так что, если ситуацию нельзя однозначно назвать беспросветной, стоит благодарить жизнь и за совсем скромные радости. В этом весь смысл, и понять его куда проще, когда всё потихоньку налаживается. Поэтому Люциус был благодарен: за запах Гермионы Грейнджер (который всё утро хранила его постель), за сказанное второпях стыдливо-тихое «мне было очень хорошо с вами» и даже за шумно захлопнувшуюся дверь в его спальню.

Со стороны казалось, что даже Грейнджер приняла сложившуюся ситуацию как должное. Или просто привыкла, устав от бессмысленной борьбы, − неважно. Главное, что девчонка прекратила задавать ему кучу вопросов и больше не вспоминала о своих беспричинных истериках. Да пусть даже повод для них и имелся... Он теперь затерялся где-то в череде дней, которые минули с момента той её «исповеди».

К концу ноября Люциус стал замечать, что ему невероятно комфортно в компании Гермионы Грейнджер, даже когда они с ней не в спальне. А, например, в его кабинете, занимаются. Занимаются изучением целительства, не более. Или даже если они на обычном уроке, в компании двух десятков школьников. Когда Гермиона отвечала на какой-то из его вопросов или задавала свой, Люциус больше не ждал от неё подвоха. Напротив, теперь слушать её стало куда приятнее. Не только из-за открывшейся личной симпатии, но и из-за того, что Грейнджер, объективно, была лучшей на курсе и знала предмет на твёрдое «Превосходно». Она могла бы не переживать не только о выпускных экзаменах, но и о дальнейшем зачислении в стажёры Мунго. Причём не только из-за громкого имени и репутации. Так что изредка Люциус позволял себе тратить время урока на отвлечённый разговор. Так, после очередного занятия по колдомедицине он спросил:

− Где ты будешь на Рождество?

− Я ещё не думала об этом, − неуверенно отозвалась Грейнджер.

− Осталось три недели.

− И что?

− То, что я хочу знать, где ты планируешь провести Рождество, − с нажимом повторил Люциус. Если что-то в Грейнджер и раздражало больше, чем её неуёмное стремление отвечать на все вопросы и всегда тянуть руку вверх, так это её нежелание отвечать на некоторые куда более важные вопросы. На уроках Грейнджер научилась не выводить его из себя, а во всё остальное время это умение действовало с переменным успехом.

− Я же сказала: пока что не знаю… Джинни пригласила в Нору, и если Молли будет настаивать, то, может, погощу у них. Хотя мне бы не хотелось... Там же будет не только Гарри, но и... Ну, неважно. Если честно, я вообще подумываю остаться в Хогвартсе. Появится время позаниматься, вся библиотека в моём распоряжении. Я всегда хотела провести все рождественские каникулы спокойно, в стенах школы…

− Ты могла бы погостить в мэноре, − предложил Люциус, пока Грейнджер не убедила саму себя в том, что торчать неделю в пустой школе — хорошая идея.

− Что?

− В мэноре, − повторил он. − Драко и Нарцисса там точно не появятся, а никого другого ждать и не приходится.

− Вы приглашаете меня к себе на Рождество? На все выходные?

− Ты сегодня не очень быстро соображаешь.

− Профессор... А это будет корректно? Если вдруг кто-то узнает? Если будут спрашивать? — опять посыпались вопросы.

− А если кто-то узнает, что ты ночевала в моей спальне?

Грейнджер не нашла, что на это ответить. После затянувшейся паузы сказала лишь:

− Мне надо об этом подумать.

Тем вечером она ушла в башню Гриффиндора до отбоя. А Люциус, оставшись в одиночестве, всё думал: стоила ли какая-никакая компания на Рождество такого шага? В первую очередь, конечно, большого шага для Гермионы Грейнджер. Для Люциуса это был своего рода эксперимент.

Ему самому стало интересно, впишется ли Грейнджер в интерьер его жилища. Конечно, в скудно обставленной спальне или в профессорском кабинете она выглядела вполне уместно − теперь уже. Но спроси его кто-нибудь пару лет назад, пригласит ли он к себе в фамильное имение магглорождённую выскочку, Люциус лишь рассмеялся бы вопрошающему в лицо. А после выдал бы категоричное «ни за что».

* * *

С другой стороны, если бы Люциуса спросили, будет ли он переживать (хоть немного) о состоянии родителей той же магглорождённой выскочки, ответ бы не изменился. Нет, нет, и ещё раз нет. Да и сейчас ситуация не выглядела настолько странно: Люциуса скорее тревожило беспокойство Грейнджер по этому поводу. Казалось, если он поможет исправить ситуацию, то загладит вину за другие свои поступки… вернее, проступки.

Чтобы вы понимали: на самом деле, Люциус вовсе не чувствовал себя виноватым. Но когда вспоминал ту лавину горечи и обиды, что не так давно вывалила на него Грейнджер, начинал задумываться. Нет, он по-прежнему не винил себя ни в том, что девчонка полгода скиталась по лесам с палаткой, ни в том, что её жестоко пытала Беллатрикс, ни в том, что многие близкие Грейнджер погибли. Более того, он не считал себя виновным и в том, что она лишилась невинности на его столе. Но общее состояние сумятицы в душе этой девчонки передалось и Люциусу.

В один из своих свободных вечеров Люциус направил несколько писем с запросами. Он просил (а в некоторых случаях даже требовал), чтобы ему предоставили всю доступную (а в некоторых случаях и закрытую) информацию по модификации памяти. Теория, что была написана за последние пару веков, случаи из практики, колдомедицинские работы, открытия учёных... Всё. Люциус связался с библиотеками; с магами, близкими к научной сфере; с семьями, у которых в распоряжении имелись внушительные библиотеки; даже с теми, кто сейчас отбывал срок в Азкабане, но при этом имел право получать корреспонденцию и отвечать на письма. Любая подсказка могла сыграть решающую роль.

Спустя неделю начали приходить ответы. Люциус копил материал, попутно изучая его и делая некоторые выписки. Он понимал, что до тех пор, пока не узнает всех деталей произошедшего, сложно делать выводы. Какое заклинание использовала Грейнджер? Предусмотрела ли хоть какие-то отходные пути? Как много воспоминаний удалось стереть, насколько прочно? Но как только он задавал наводящие вопросы, девчонка меняла тему. И пока что он ждал. Поскольку память мистеру и миссис Грейнджер подправили больше года назад, и с тех пор в их состоянии ничего не изменилось, теперь уже торопиться было некуда. Иногда нужно позволить себе небольшую задержку на старте, чтобы не выдохнуться до финиша.

* * *

− А вы уверены... Ну... Насчёт Рождества, помните? — то ли намеренно, то ли невольно выставляя напоказ своё смущение, спросила Грейнджер, когда пришла на очередное дополнительное занятие. А после вопроса так и замерла, стоя у стола и не решаясь сесть.

− Вполне, − ответил Люциус.

− И я вам не помешаю?

− Нисколько.

− А можно мне будет пользоваться вашей библиотекой?

− Конечно.

− Вы точно не против?

− Ещё один вопрос − и я отменю своё приглашение, − не выдержал Люциус. — Прошу, сядь наконец!

Если в чём-то Гермиона Грейнджер и была мастером, то в том, как вывести его из себя, не делая ничего противоправного. Ничего, противоречащего общепринятым нормам поведения в обществе. Подумаешь, спросила что-то. Подумаешь, просила что-то несколько раз кряду. Подумаешь, ответы были очевидны и без того... Подумаешь... Но Люциус боролся с желанием схватить её за плечи, хорошенько встряхнуть и выкрикнуть прямо в лицо, что ей всего-то нужно просто ответить: «Да, я согласна».

− И вы разве не... Ой, нет. Просто хочу сказать, что я.... На самом деле, я буду рада встретить Рождество вместе с вами, профессор, − подала голос Грейнджер.

− Другое дело, − одобрительно кивнул Люциус.

В эту ночь она осталась. И сам себе Люциус мог признаться, что рад этому. А ещё его до невозможности умиляло то, что у них с этой девятнадцатилетней девчонкой теперь появились общие планы. Смешно, но в то же время как-то... занятно? Да, пожалуй, именно так. Занятно — во всех отношениях.

У Люциуса слишком давно не появлялось возможности думать о будущем в таком спокойном тоне. Последние лет пять все планы постоянно перебивались мыслями вроде «А куда бежать в случае опасности?», «Смогу ли я увильнуть от Азкабана?» или «Как уберечь свою семью от всего этого?» После того, как Поттер совершил свой «подвиг», даже у бывших Пожирателей Смерти жизнь относительно наладилась. Вряд ли эту стабильность в полной мере оценили те, кого суд приговорил к пожизненному заключению, но факт оставался фактом. По крайней мере, Люциус теперь мог не беспокоиться за благополучие сына и бывшей жены, мог не опасаться за свою жизнь. Оттого-то у него и появилось время на беспокойство о Гермионе Грейнджер.

* * *

Слишком значительная часть выходных уходила на размышления о Грейнджер. Что поделать: меньше работы — больше свободного времени, больше свободного времени — больше возможностей тратить его на всякую ерунду. Хотя нет, не так. Гермиона Грейнджер перестала быть «ерундой» примерно в тот момент, когда оказалась в постели Люциуса. Не на столе, а именно в постели. Так что, возможно, на попытки помочь в решении её главной проблемы и стоило потратить несколько свободных часов.

А ещё стоило наконец поговорить с ней об этом напрямую. Потому что Люциус был очень далёк от желания организовывать сюрпризы − как для Грейнджер, так и для кого-либо ещё. Более того, если она введёт его в курс дела, то работа пойдёт быстрее, и получится шагнуть дальше разработки теоретической базы. Потому что больше всего Люциусу не нравилось, когда его работа пропадала впустую. И если он ещё мог смириться с тем, что Грейнджер пару раз пропускала уроки, не ценя его подготовку к занятию, то теперь ставки повысились в разы.

− Когда ты в последний раз видела своих родителей? − спросил Люциус, как только Грейнджер устроилась напротив него в ожидании очередного практикума. Он обещал ей продемонстрировать снятие нескольких видов сглаза, но поменял планы.

− Летом, − коротко отозвалась Грейнджер, всем своим видом показывая, что не намерена развивать тему. Ни словом, ни звуком, ни даже многозначительным молчанием.

Но Люциус так просто сдаваться не собирался. Да что там, он в принципе не планировал идти на попятную, особенно когда речь шла об общении с этой девчонкой. Спросил строго:

− При каких обстоятельствах?

− Простите, но это… Это слишком похоже на допрос. Я не хочу об этом говорить, − скрестив руки на груди и нахмурившись, отрезала Грейнджер. Выглядела она при этом как обиженный ребёнок.

− Сколько времени мы должны провести вместе, чтобы ты поняла, что для меня важнее мои желания? − не выдержал Люциус.

− Нисколько. Это было понятно с самого начала.

− Так сколько тебе нужно времени, чтобы к этому привыкнуть?

− А сколько времени нужно вам, чтобы привыкнуть к... Чтобы привыкнуть к тому, что я не собираюсь потакать вашим желаниям?

− Дьявол... − процедил Люциус чуть слышно. − Не приходило в голову, что я пытаюсь тебе помочь?

− Помочь своим допросом? Нет, не приходило.

− Просто ответь на вопрос!

− Я видела родителей в Австралии, потому что теперь они живут там! Мы не разговаривали, потому что… Они меня совсем не помнят, это было бы странно. Я хотела спросить у них дорогу, но побоялась, что расплачусь или того хуже… А так они не обратили на меня внимания, и я смогла незаметно проверить их состояние... Всё точно так же, как было, когда они уезжали из Англии. Я тогда изменила им память. И это заклинание, как мне кажется, необратимо. Оно действует совсем не как Obliviate: не стирает воспоминания, а заменяет их на другие. Я вычитала его в одной книжке, которую нашла в доме Гарри, на Гриммо. Но там больше ничего не написано…

− Ты уже пробовала что-то делать?

− Чтобы усугубить ситуацию? Нет. Надо сначала разобраться. А у меня не хватает знаний.

− Если бы ты поделилась теми знаниями, что есть, дело бы сдвинулось с мёртвой точки. Мне нужна информация.

− Так я же… Я же только что поделилась. Больше ничего не знаю. Совсем. Да и зачем вам это?

− Если ты считаешь, что тот сбивчивый рассказ, что я только что услышал, можно назвать информацией, то у меня для тебя плохие новости. В среду разрешаю пропустить занятие, но к пятнице приготовь мне подробный отчёт в письменной форме.

− Я вовсе не обязана это делать… Это вообще моё личное…

− Если ты хочешь сделать что-то хорошо, то не называй это личным. Если ты и правда веришь, что сможешь справиться в одиночку, то даже я тебя переоцениваю.

− Но не собираетесь же вы мне помогать, так что зачем бы…

− Как раз собираюсь, − перебил её Люциус.

− Зачем вам это?

− Затем, что ты мне небезразлична. Будь добра, усвой это.

Грейнджер тем вечером выглядела чересчур потрясённой. Настолько, что Люциус велел ей уходить ещё до начала занятия. Вряд ли от девчонки в таком состоянии был бы хоть какой-то толк — она выглядела так, будто и конспект записать не в состоянии. Пусть лучше отдохнёт и хорошенько подумает.

Тем более, у Люциуса тоже имелась пища для размышлений — с запасом. Таких запасов ему хватило бы на пару жизней вперёд. В голове всё крутился вопрос, о котором он безуспешно старался забыть: «А что вы ответите, если я скажу, что влюбилась в вас?» Вариантов ответа на него имелось великое множество, но не было подходящего. Из чего тут выбирать? Откровенное «Я уже не способен ни в кого влюбиться, лет через двадцать ты поймёшь это чувство», или в меру грубое «Приятно слышать, но я бы предпочёл, чтобы ты промолчала», или немного пугающее «Мне кажется, когда-нибудь я и смогу ответить тебе тем же, но не сейчас».

Люциус подозревал, что Грейнджер и правда к нему неравнодушна. И если раньше это неравнодушие выражалось в презрении, то сейчас — в симпатии. Симпатии, которую, пожалуй, она даже самой себе не могла объяснить. Более того, сам Люциус не понимал, почему Грейнджер до сих пор не обходит его кабинет стороной. Почему после всего того, что он сделал (в том числе и с ней), она ещё и испытывает к нему какие-то эмоции со знаком «плюс».

Дополнительный оттенок этой новости добавляло ещё и то, что она была единственной. Да, единственный человек во всей магической Британии и во всём мире, который желал бы обнять Люциуса Малфоя и даже поцеловать его, − это Гермиона Грейнджер. Никто бы не рискнул (а главное — не захотел бы) составить ей конкуренцию.

Для справки: Люциуса это вполне устраивало.

Он пока не был уверен, сумеет ли справиться хотя бы с одной своенравной девчонкой. А если бы таких особ выстроилась очередь, − пиши пропало.

Гермиона уже устала удивляться поведению Малфоя. Полгода назад она не могла и вообразить себе, как можно быть таким безразлично-жестоким. В начале учебного года поражалась его самоуверенности и даже в какой-то мере наглости. Так резко переместившись из камеры Азкабана за профессорский стол, Малфою стоило бы вести себя более сдержанно, тихо… Но нет. А потом Гермиона не могла объяснить себе, как у него хватило смелости соблазнить её. Ведь это действительно рискованный ход, учитывая его неприглядный статус бывшего Пожирателя. А сейчас загадкой стало его внезапно обострившееся хорошее отношение.

Для справки: из-за этого Гермионе было страшно. Без шуток. Потому что она не представляла, чего ждать от него в их следующую встречу. И понимала, что если вдруг он снова посмотрит на неё с нескрываемым презрением, пережить это будет непросто. Ведь видеть такие эмоции на лице врага − это нормально, иначе и не бывает. А вот если ты уже привязалась к человеку (пусть и сама себе в этом не признаёшься), то наблюдать за тем, как он вновь отдаляется, действительно больно. Возможно, даже больнее, чем двойная порция Круциатуса.

Гермиона слишком хорошо помнила, как Рон оставил их с Гарри в лесу одних. Как уходил, одарив лучших друзей взглядом, полным злобы. Обвиняя. Гермиона тогда прекрасно понимала, что не виновата, что не сделала ровным счётом ничего предосудительного, но легче от этого не становилось. Наоборот — становилось только ещё неприятнее из-за обнажившейся несправедливости. Если предательство друга ощущалось как один сильный удар под дых, то несправедливость — как сотня уколов острой иглой. И непонятно, что из этого хуже.

А теперь и в Малфое Гермиона нуждалась так же, как когда-то в своих друзьях. Хотя он вовсе не был для неё другом, не мог считаться даже приятелем. Любовником? Возможно. Да и то — это ведь тайна. И единственно верная, официальная позиция Малфоя по отношению к ней − преподаватель одного из школьных предметов. Не больше, не меньше.

Как бы то ни было, к выполнению его последнего задания Гермиона подошла крайне ответственно − иначе у неё не выходило. Тем более, дело касалось её родителей. Она не то чтобы верила в искреннее желание Малфоя помочь ей, но попытаться стоило при любом раскладе. Назойливый внутренний голос твердил ворчливо: «Не обманывай себя! Даже если он и захочет сделать что-то хорошее, разве у него есть возможности? Все свои связи Малфой растерял ещё во время первого заключения!»

Звучало логично — тут внутренний голос Гермионы никогда не давал промахов. Но она всё равно засела в библиотеке − и писала, писала, писала... Книги не пригодились, но если бы Гермиона развернула свою «учебную деятельность» в гостиной факультета или в спальне, то ей запросто могли бы помешать любопытствующие. Здесь же, спрятавшись за высокими стеллажами, Гермиона уединилась с собственными мыслями и полностью погрузилась в работу. Но как только она вернулась в спальню, надеясь тут же уснуть крепким сном без сновидений, её планы вероломно (как и всегда) нарушила Джинни:

− Надо же, сегодня ты ночуешь здесь? Интересно...

Начинать беседу с завуалированной претензии — неплохой ход. Не дать собеседнику отвертеться от ответа, прижав его к стенке лицом к лицу и без свидетелей — серьёзная заявка на успех. Неудивительно, что Джинни почти всегда добивалась поставленной цели.

− Да, − коротко отозвалась Гермиона. Гениальных планов по предотвращению очередного разговора о личном в голову не приходило. Где же внутренний голос с кипой советов, когда он так нужен?

− У тебя же сегодня было занятие по целительству? Обычно после него ты пропадаешь до самого утра, − продолжила Джинни.

− Обычно? Так случалось всего несколько раз, − возразила Гермиона скорее для восстановления справедливости, чем ради спора. А потом добавила: − Малфой отменил занятие, просто задал очень большую самостоятельную работу. Я была в библиотеке. Почти закончила.

− Вы с ним поссорились?

Гермиона замерла, боясь выдать себя.

− С Малфоем? — спросила осторожно. Всё же под словом «поссорились» можно подразумевать и банальный конфликт с преподавателем. А это Гермиона могла устроить запросто.

− Да нет же! С твоим этим... тайным возлюбленным?

− Ты об этом… − Гермиона с облегчением выдохнула. — Не называй его «возлюбленным», я его не люблю. И нет, мы не поссорились. У нас всё… стабильно.

− Любишь, − хитро сощурившись, возразила подруга. И откуда в ней взялась эта уверенность, раз даже сама Гермиона не понимала себя? Оставалось только недоумевать. А Джинни добавила: − Ты бы не стала крутить роман с тем, кого не любишь. Я тебя достаточно хорошо знаю.

− Может быть... − Гермиона задумалась. − Может быть, я влюблена. Но это не любовь. Да и вообще, всё слишком странно, чтобы можно было сказать точно...

− Ты когда-нибудь мне расскажешь?

− Не знаю.

− А кому-нибудь уже рассказывала?

− Нет, что ты!

− Тогда ладно. Но только пообещай мне: если решишь кому-то обо всём рассказать, то это буду я! Только я! Я должна узнать обо всём первой. Во всех подробностях!

− Я не думаю, что вообще когда-нибудь ре...

− Пообещай мне, Гермиона! — перебила её Джинни.

− Обещаю, − не стала спорить та. А про себя подумала, что куда проще будет хранить этот секрет до конца жизни, чем попытаться объяснить свои поступки Джинни Уизли. Она ведь не просто недолюбливает Малфоя, а имеет полное право его ненавидеть. За то, что тот подбросил ей дневник Тома Риддла. За то, что испортил первый год учёбы в Хогвартсе. За то, что она едва не лишилась жизни, будучи маленькой девочкой. Ну, и за всё остальное − тоже. Так что если Гермиона и оправдывала свои чувства к Малфою тем, что лично ей он не сделал ничего плохого, то Джинни себе такого позволить никак не могла. Да и не хотела — зачем бы ей это?

Чтобы вы понимали: винить в таком положении дел стоило только Люциуса Малфоя.

* * *

− Зачем вы подбросили Джинни дневник Тома Риддла? Вот зачем было это делать? Зачем? − вместо приветствия спросила Гермиона у Малфоя. Да не просто спросила, а практически швырнула ему эти вопросы прямо в лицо. Она пришла на занятие по целительству, но в планах её значилось совсем другое: разговор по душам, вопрос о её родителях и, может быть, интересная ночь. И первый пункт она начала осуществлять, только переступив порог кабинета и прикрыв за собою дверь.

− С каких пор ты забыла правила приличия? — спросил Малфой таким тоном, что Гермиону обдало холодом.

− А вы с каких? — она не желала отступать так скоро.

− Прости?..

− А что, по-вашему, прилично подкидывать дневник-хоркрукс одиннадцатилетней девочке? Лучше бы вы вообще с людьми не здоровались, но не подкидывали никому опасные артефакты!

− Я представления не имел, что это хоркрукс. И прекрати истерику. Сейчас же.

− Если вы не знали, то зачем тогда подкинули? — не унималась Гермиона.

− Из любопытства. Я предполагал, что это тёмный артефакт, но не знал, насколько тёмный… И разумеется, я и подумать не мог, что Уизли настолько отвратительно следят за детьми, что позволят этой девчонке взять в школу неизвестно откуда появившийся дневник.

− Прекрасно! Так вы считаете, что во всём виноваты Артур и Молли? Так?

− Отчасти. И почему тебя это так заботит?

− Джинни − моя лучшая подруга. А вы так с ней поступили!

− И что с того? — Малфой лишь пожал плечами. − Ты поздно спохватилась. Обвинять меня за поступок шестилетней давности − это, по меньшей мере, несвоевременно.

Гермиона смотрела на себя со стороны и понимала, насколько глупо выглядит. Если уж на то пошло, претензий к Малфою можно было предъявить с десяток, а то и больше. А она зациклилась на одной — довольно мелкой. Причём вина Малфоя в этой истории даже не доказана.

− Просто мне неловко... — начала Гермиона, но у неё никак не получалось подобать верные слова. − Мне больно из-за того, что мы с вами... Что у нас с вами... Всё это... Но вы столько всего сделали... То есть я даже теоретически, нет, я даже гипотетически не смогу никогда... И это... Нет. Всё в порядке. Я понимаю, что не имею права обвинять вас. Я же не судья…

− Ты имеешь право, − мягко возразил Малфой.

− Разве?

− Ну конечно. Ты имеешь право обвинять меня в том, что я совершил. Только не надо больше закатывать истерики, хорошо? Я этого не выношу.

− Ладно, − Гермиона покорно кивнула, невольно радуясь тому, что так и не начавшаяся ссора быстро сошла на нет.

− Ты сделала то, о чём я просил на прошлом занятии?

− Сделала, − снова кивок.

Малфой в ответ тоже кивнул − одобрительно.

И вот они наконец устроились за столом, Гермиона передала Малфою длинный пергамент, весь исписанный мелкими буквами. Она уместила туда всю информацию, что смогла вспомнить и найти. Всё, что только знала о той истории с родителями. Всё, о чём могла догадываться. Всё, что было хотя бы косвенно связано с их утраченными воспоминаниями. Малфой тут же начал читать, и Гермионе оставалось только сидеть и ждать, изредка отвечая на уточняющие вопросы. Всего − больше часа сосредоточенной работы.

− Тут указан их адрес в Сиднее, − отвлёкся Малфой. − Думаешь, они по-прежнему живут там?

− Скорее всего. Характер у них не должен был поменяться, а они никогда не любили перемены. Со дня свадьбы прожили в одном доме. И жили бы там до сих пор, если бы не... если бы не я.

− Ты предъявляешь к себе слишком много претензий.

− И к вам тоже, да?

− Ко всем. Просто пойми, что прошлое нельзя изменить. И если что-то уже сделано, то оно сделано − и всё на этом. Ты либо можешь простить, либо нет. И если ты прощаешь, то и не вспоминай.

− Вы говорите о том, что я должна простить себя? Или что я должна простить вас?

− Тебе стоит простить нас обоих. И поверь: я делаю всё возможное, чтобы это далось тебе проще.

После таких слов Гермиона не могла и подумать о том, чтобы уйти из кабинета раньше времени. По всему было видно, что Малфой и правда помогал ей — не только словом, но и делом. И старался он в том числе и для очистки собственной совести − пусть даже и не признавал этого. А Гермиона... Гермиона на самом деле влюбилась в него. Хоть и тоже не собиралась в этом признаваться. Хотя иногда − очень хотелось.

Тяжелее всего приходилось, когда они занимались любовью. Звучит смешно, но это правда. Вы когда-нибудь пробовали тратить все свободные силы на самоконтроль? Сдерживать себя и не говорить «я люблю», когда этого очень хочется? Удержаться во время простого разговора — легче лёгкого. А вот промолчать и обойтись протяжным стоном, когда эмоции чуть ли не разрывают изнутри, − нестерпимо сложно. Гермиона справлялась, хотя иногда делала себе небольшие поблажки.

− Мне ни с кем не было так хорошо, как с вами, − сказала ближе к ночи, когда они оба уже засыпали. Умом Гермиона понимала, что Малфой − явно не из тех мужчин, что любят разговоры после секса. Но никак не могла сдержать этих слов. Совсем никак.

− Да ладно? Ни с кем из всей толпы любовников, что у тебя были? − лишь усмехнулся он. Напоминание о том, что она не была больше ни с одним мужчиной, только обострило чувства. Хотя куда ещё острее?

− Я говорю не об этом. Я имею в виду — не было так хорошо находиться рядом.

− Конечно. Я так и понял, − вновь усмехнувшись, отозвался Малфой.

Гермиону его реакция расстроила. Хотя, казалось бы, чего ещё следовало ожидать? Что он мог на это ответить? Хорошо хоть не рассмеялся во весь голос…

− Не могли бы вы повторить это без сарказма? — с трудом сдерживая дрожь в голосе (всё от обиды), выдала Гермиона.

− Что ещё прикажешь мне сделать? — легко поставил блок на её «нападение» Малфой. Дальше что ни говори — всё уйдёт в пустоту. Гермиона с минуту сопела куда-то в одеяло, но так и не придумала достойный ответ.

− Ничего, − буркнула она, отвернувшись и отодвинувшись на самый край кровати.

− Опять обиделась? − прошептал Малфой ей прямо в ухо, придвигаясь поближе и обнимая сзади. − Ты ведь понимаешь, что от этого никому из нас не будет лучше? Твоя обида — это самая бесполезная вещь на свете. Ну, почти самая. Я бы её поставил на второе место — сразу после твоих истерик.

− А кому из нас лучше, когда вы разговариваете со мной таким тоном?

− Тоном? Каким?

− Тоном Люциуса Малфоя, − пояснила Гермиона, всё ещё лелея свою обиду и не желая её отпускать.

− Хочешь, чтобы я разговаривал с тобой тоном другого человека? Кого, позволь спросить? Может, тебе нравится тон профессора Вектор? Или тон директора? Министра?.. Нет, ты только скажи, я должен знать…

− Вы меня совсем не понимаете. Или притворяетесь, что не понимаете…

− Так сделай что-нибудь для того, чтобы я понял. Обычно это работает.

− Я в вас влюблена, − призналась Гермиона. А по ощущениям − будто шагнула в обрыв. И вовсе не факт, что её там кто-то подхватит и не даст разбиться на маленькие кусочки.

− Правда? — как-то слишком просто спросил Люциус. Гермиона пожалела, что по-прежнему лежит к нему и спиной и не видит: усмехается ли он на этот раз.

− Да. Это правда.

− Тогда я тоже в тебя влюблён, Гермиона.

− Вы ведь говорите это только для того, чтобы я не закатила очередную истерику?

− Говорю, потому что это правда. Иначе я не смог бы выносить тебя. Думаешь, если бы ты была мне безразлична, я тратил бы время на эти бесконечные разговоры? Да тебя бы здесь вообще не было!

− И почему тогда вы не сказали раньше?

− Я не так давно это понял.

− А можно я повернусь к вам лицом? − не дожидаясь ответа, Гермиона быстро перевернулась. Хотя в темноте спальни не так много удалось разглядеть. И она снова спросила: − А можно вас поцеловать?

− Ты теперь всё время будешь спрашивать? Обо всём? Звучит неплохо, − сказав это, Малфой сам поцеловал её.

Гермионе безумно хотелось, чтобы он ещё что-нибудь сказал. Она готова была разговаривать хоть до самого утра, но Малфой молчал. И совсем скоро по его размеренному дыханию стало понятно, что он уснул. А Гермиона всё лежала и думала, думала, думала... С одной стороны, в одну минуту всё резко переменилось. Теперь она знала, что Малфой тоже испытывает к ней не просто «что-то», а что-то тёплое. С другой стороны, по сути, ничего революционного не произошло. Потому что Гермиона по-прежнему оставалась всего лишь студенткой, а Малфой − её профессором и бывшим Пожирателем Смерти. А ещё мужчиной, с которым Гермионе было очень хорошо. И которому она почему-то верила. Вернее, хотела верить.

Просто для справки: мысль о том, что Малфой вполне мог соврать ей о своих чувствах, пугала Гермиону похлеще сотни дементоров.

И один только Мерлин знает, что отдала бы Гермиона за то, чтобы заглянуть в голову к Малфою, узнать все его мысли — даже самые сокровенные. Особенно самые сокровенные. Неважно, как именно: Омут Памяти, или легиллименция, или Веритасерум... Она согласилась бы на любой способ. Если только могла бы пойти на сговор со своей совестью. Но Гермиона не была бы Гермионой, если бы решилась на такое. Поэтому ей оставалось только строить догадки и надеяться на лучший исход. Хотя, откровенно говоря, она и сама не понимала, что в этой ситуации можно назвать «лучшим исходом». Ведь не существовало ни одного приемлемого варианта, при котором она смогла бы быть вместе с Малфоем всегда, да ещё и так, чтобы это казалось чем-то нормальным. Не говоря уже о том, что вряд ли сам Малфой пошёл бы на что-то в этом духе… Вряд ли ему это нужно.

Хотя нет, даже не так. Ему это совершенно точно не нужно. А если вдруг окажется, что нужно, то, выходит, Гермиона совсем не знает Люциуса Малфоя.

Люциус не собирался сообщать Грейнджер о своих чувствах. Девчонка и так слишком много о себе возомнила: вдруг решила, что имеет право возмущаться по поводу его прошлого, высказывать претензии... Но делала она всё это настолько искренне, что сложно было оставаться в стороне и совсем никак не реагировать. И если уж начал делать что-то в ответ, трудно вовремя остановиться. А Грейнджер (будто нарочно!) ещё и «напала» на Люциуса в самое неподходящее время − ночью, в постели, когда он совсем расслабился и засыпал. И был очень уязвим. Потому позабыл о привычной сдержанности и успокоил Грейнджер своим незапланированным признанием. А к утру решил, что всё сделал правильно.

Когда Люциус проснулся, Грейнджер ещё спала. В такие моменты она казалась ему совсем беззащитной, а оттого хотелось говорить ей исключительно приятные слова. И только с той интонацией, которая покажется ей уместной. То есть, вероятно, говорить нужно с нежностью. И уж точно без того, что она называет «тоном Люциуса Малфоя».

Не дожидаясь, пока Грейнджер проснётся, Люциус решил принять душ. Даже после того, как его обдала струя горячей воды, настроение не изменилось. Порой бывало, что вечером Люциус совершал что-то необдуманно, а утром, окончательно проснувшись, хватался за голову. Но не в этот раз. Более того, когда, неуверенно отодвинув шторку в ванной, Грейнджер заглянула к нему, сомнений и след простыл. Эта девчонка была ему дорога. Непонятно почему, но без неё он оставаться не хотел. По крайней мере, до тех пор, пока это возможно. Потому что сейчас сложно было судить о будущем: заглядывать вперёд дальше, чем на полгода, − всё равно, что тыкать пальцем в небо. Проще ошибиться с прогнозами, чем угадать хоть малую часть грядущих событий.

− Доброе утро, − сказала Грейнджер совсем тихо. Так, что слова едва можно было разобрать из-за шума воды.

− Я тебя разбудил?

− Благодаря этому я встала как раз вовремя. Знаете... Мне давно хотелось принять душ вместе с вами, − призналась она. — Это было как… тайное желание.

− И что в этом заманчивого?

− Ну... Можно всё хорошо рассмотреть.

Тут Грейнджер шагнула в ванну и задёрнула шторку. Вдвоём было тесно. И Люциус не мог определить, хорошо это или плохо. Потому что, с одной стороны, так Грейнджер стояла совсем близко и физически не могла отойти дальше, чем на шаг. С другой стоны, не было никакой возможности уложить её в ванну, добавить туда пены, а дальше — импровизировать.

− Всё? − переспросил Люциус, усмехнувшись.

− Да. Рассмотреть вас. Всего-всего… − Грейнджер демонстративно прошлась взглядом по его телу.

− Боюсь, мне придётся отвлечь тебя от рассматривания меня, милая...

− Подождите... Профессор... — она всё же сделала тот самый единственный доступный небольшой шаг назад, после чего спросила: − А вы правда в меня влюблены?

− Похоже на то, − подтвердил Люциус.

− Но разве я могу вас чем-то привлечь?

− Ты уже привлекла.

− Это всё из-за того, что я...

− Замолчи, Мерлина ради! − Люциус прижал её к стене и поцеловал − долго, неторопливо. Он не был фанатом поцелуев, но иначе Грейнджер было не остановить. Если он и успел что-то о ней узнать, то как минимум то, что она любит задавать вопросы и отвечать на них. Да и в принципе − разговаривать. Но влажная, горячая, только-только проснувшаяся − Грейнджер вовсе не вызывала желания вести длинные беседы. А вызывала совсем другие желания...

Для протокола: Люциус был бы не прочь проводить с ней время, даже если бы она не могла выговорить ни слова.

* * *

Завтрак они оба благополучно пропустили. И ни капли из-за этого не расстроились.

Ближе к полудню Грейнджер быстро выскользнула из кабинета и, как ни в чём не бывало, побежала по коридору в неизвестном направлении. А Люциус намеренно пошёл в другую сторону − к кабинету директора. Возможно, из-за того, что они с Грейнджер особенно сблизились, он чувствовал за собой вину. Казалось, непрофессионализмом от него теперь веяло за версту. Хотелось предоставить МакГонагалл хоть какой-то отчёт о проделанной работе. А заодно и упомянуть о том, что он решил помочь Грейнджер в решении личной проблемы. Так, чтобы это одобрило начальство. А уж в том, что директор не станет возражать против этой его инициативности, сомнений не возникало.

− Я принёс вам отчёт о моих дополнительных уроках с мисс Грейнджер, − начал Люциус, уже сидя в директорском кабинете. Он редко заявлялся сюда без приглашения, но в этот раз решил, что лучше не медлить.

− Не припомню, чтобы я об этом просила... Но подробный отчёт всегда кстати. Спасибо, я ознакомлюсь, − отозвалась МакГонагалл, откладывая в сторону папку с бумагами. Хорошо, что Люциус с первых дней преподавания завёл привычку записывать итоги каждого занятия. Благодаря этому на составление непрошенного отчёта ушло не больше получаса.

− Честно говоря, я пришёл по другому вопросу. Хотел посоветоваться с вами... Дело касается родителей мисс Грейнджер.

− Я ведь уже говорила, что не владею полной информацией. Тебе лучше обсудить это с самой Гермионой, если она пожелает.

− Верно... Именно это я и сделал. И взялся помочь ей с этой проблемой. Знаете, мне не кажется, что она сможет справиться с этим в одиночку. А у меня остались кое-какие связи по старой памяти...

− Даже так? − на лице МакГонагалл мелькнуло удивление, что было редкостью. Обычно она не показывала эмоций, и складывалось впечатление, что её ничем не удивить. − И Гермиона не против?

− А почему она должна быть против?

− Просто это очень личное для неё... Насколько мне известно, она не обсуждала это ни с кем из школы. Разве что с друзьями.

− Мы довольно много времени проводим вдвоём на наших занятиях, обсуждаем самые разные вопросы. Думаю, мисс Грейнджер уже привыкла к этому общению и воспринимает меня почти как... почти как друга или наставника.

− Очень любопытно... Люциус, а ты не хотел бы остаться на должности профессора ЗОТИ и в следующем учебном году? Если верить твоим ежемесячным отчётам, выходит у тебя совсем неплохо. Я бы даже сказала − хорошо. Да и другие профессора отзываются о тебе доброжелательно. Гораций, Септима, Филиус... Ты справляешься лучше, чем большинство профессоров ЗОТИ прошлых лет.

− Не уверен, что могу принять это решение сейчас, − уклончиво ответил Люциус. − Надо дождаться итогов выпускных экзаменов... Но мне лестно ваше предложение, директор.

Быстро подведя беседу к логическому завершению, Люциус покинул кабинет. После того, как все формальности были соблюдены, ему не терпелось продолжить работу над «делом родителей Грейнджер» − причём с удвоенной силой. Пока что он добился немногого, а год тем временем уже подходил к концу. Насколько Люциус мог судить, отправиться в Австралию можно будет не раньше, чем в апреле. А лучше − дождаться, пока Грейнджер сдаст выпускные, а сам он избавится от обязанности преподавать.

Чтобы вы понимали: Люциус ни за что бы не стал тратить ещё девять месяцев своей жизни на школу.

* * *

Вопрос о том, собирается ли Грейнджер составить Люциусу компанию на Рождество, до сих пор оставался открытым. Предварительно она согласилась и вроде как даже обрадовалась его предложению. Но планы на то и планы, чтобы знать всё точно.

В последнюю неделю перед каникулами Люциус дождаться не мог, когда настанет время урока по целительству. Грейнджер, как всегда, не опоздала ни на минуту, практически вбежав в кабинет с ворохом листов пергамента в руках. Видя её настрой, Люциус решил не говорить о личном с порога, а начал с практикума. В этот раз они отрабатывали снятие определённого вида порчи, и дело продвигалось быстро. Как только с опытами закончили, Люциус выдал необходимую теорию к следующему занятию, а потом всё же спросил:

− Так что насчёт Рождества?

− О-о... − Грейнджер даже вздрогнула от неожиданного вопроса. − Я думала, что смогу провести все каникулы в мэноре. Но если это неудобно, то ничего страшного, не так...

− Конечно, ты сможешь, − остановил её Люциус. − Я всего лишь уточняю.

− Чудесно. Но у меня не получится аппарировать. Можно будет переместиться к вам по каминной сети?

− Да... Только придумай более сложный маршрут, чтобы это никто не отследил. Например, заскочи на минутку к Уизли, оттуда ещё куда-нибудь, а потом можно и в мэнор. Я открою камин до твоего появления.

− А там... Там всё так же? Я имею в виду, в мэноре? Ну... Там сейчас так же, как было весной? − по голосу слышалось, что этот вопрос дался Грейнджер с трудом. А ещё − что он её действительно волновал. Оно и неудивительно. Люциус запоздало понял, что девчонка была в его доме лишь один раз, и тогда ей не обеспечили тёплый приём. Похоже, она действительно храбрая, раз так легко согласилась вернуться в мэнор.

− Не переживай об этом. Эльфы давно привели дом в прежний вид.

− А прежний вид сильно отличается от того, что видела я?

− Да. Малфой-мэнор большой, каменный, но он может быть уютным. Просто поверь мне. И не бойся.

Люциус знал, о чём говорил. Он родился в этом доме, провёл там детство и юность. Там же праздновал свадьбу и наблюдал, как Драко делает свои первые шаги. А потом всё резко переменилось — и вот он уже смотрит как дом «оккупируют» те, кого он вовсе не приглашал в гости. Разумеется, как только появилась возможность, Люциус сделал всё возможное, чтобы избавиться от любого напоминания о том времени.

− В этом «уютном» доме есть подземелье, где можно держать пленных... — заметила Грейнджер.

− Подземелье есть и в Хогвартсе.

− И пленные здесь тоже есть?

− Я не намерен обсуждать это, − закрыл тему Люциус. − Если ты не хочешь гостить у меня, то просто откажись.

− Проблема в том, что я очень хочу.

− Да? А я проблемы в этом как раз не вижу.

Люциус понимал чувства Грейнджер. Ему и самому было до дрожи неприятно находиться в мэноре в то время, когда там обосновался Тёмный Лорд. Весь свет из дома как будто пропал, появилась затхлость и вместе с тем сырость. Люциус тогда пытался заглушить этот дискомфорт алкоголем, но это не особенно работало. Зато опьянение помогало не думать так часто о судьбе своей семьи, не сходить с ума от собственной беспомощности. Жаль, что это была всего лишь иллюзия решения проблемы. А по-настоящему всё исправить сумел только Поттер.

* * *

Весь следующий день Люциус не мог избавиться от одной простой, но очень назойливой мысли, которая то и дело мелькала там и тут, заслоняя собой по-настоящему важное. Настолько важное, как ведение уроков и выставление отметок за контрольные работы, например. После последнего в расписании урока стало очевидно, что задумчивость Люциуса заметна не только ему, но и некоторым студентам. По крайней мере, особенно внимательным − точно.

− Вы выглядите очень-очень задумчивым, профессор. Даже когда читаете лекцию. Даже вот прямо сейчас! — наблюдениями поделилась третьекурсница Дейзи. Люциус даже не разозлился — у этой девочки было особое положение как у круглой отличницы по его предмету. И она этим пользовалась.

− Может быть, у меня и правда слишком много мыслей в голове... А ты наблюдательна. Полезное качество.

− А о чём это вы думаете?

− О разных вещах, Дейзи. Ты удивишься, но взрослым обычно приходится решать очень много вопросов.

− Например? — не унималась она.

− Например... Мне нужно проверить целую стопку эссе до конца полугодия, а на это осталось лишь два вечера, − попытался отделаться от ученицы Люциус.

− Ну нет, это совсем не интересно! Думаете же вы о чём-то, в чём я могу помочь разобраться? — спросила Дейзи на полном серьёзе. Люциус едва сдержался, чтобы не рассмеяться ей прямо в лицо.

− Это вряд ли.

− Но почему? Вы даже не хотите мне рассказывать. Как тогда понять, что у меня не получится помочь? Вы ведь профессор, а делаете такие поспешные выводы!

− Хорошо, − сдался Люциус. − Помоги мне выбрать подарок для одной моей... подруги.

− Шоколадные лягушки ей точно понравятся! — на обдумывание у Дейзи ушло секунд пять, не больше.

− Не уверен. Моя подруга увлекается наукой и колдомедициной, она довольно молода, любит читать и у неё очень скверный характер. Может, есть ещё варианты?

− Я всё равно считаю, что ей подойдут шоколадные лягушки. Но если вам так приспичило выбрать что-то другое, то подарите ей украшение − женщины это любят. Ну... Или книгу, раз она много читает. О, а если вы подарите ей книгу, украшенную драгоценными камнями, то получится вообще шик! Или наоборот: украшение, в которое можно спрятать книгу... И не забудьте про шоколадных лягушек, профессор!

Если что-то Люциус и вынес из этого разговора, то совсем немного. Например, что Дейзи на Рождество и правда стоит послать несколько шоколадных лягушек − всё-таки она замечательная ученица. А уже к вечеру Люциус снова обдумывал варианты подарка для Грейнджер и понял, что идея с книгой-украшением и украшением-книгой не такая уж и бредовая. Кулон с гравировкой, допустим. Чем не подарок? Если верно подобрать камень, метал и надпись, то выйдет очень даже неплохо. На следующий день Люциус уже отправил заказ проверенному ювелиру.

Кстати: Люциус всегда любил латынь. И слова Sanitatem Animae*, по его мнению, подходили Грейнджер идеально.

* * *

В Хогвартсе рождественский ужин всегда назначали на двадцать третье декабря. На следующий же день, с самого утра, студенты отправлялись по домам. На празднике Люциус старался вести себя как ни в чём не бывало: общался с коллегами, немного шутил, раздаривал поздравления и совсем не смотрел на гриффиндорский стол. Хватало и того, что из его мыслей никак не уходила одна единственная гриффиндорка, которая проведёт у него дома все каникулы. И значительную часть времени − в его спальне.

Люциус не мог не думать о том, насколько грядущие деньки будут похожи на его счастливое прошлое. Разница заключалась лишь в том, что оно будет в настоящем. Молодая девушка, к которой его безумно тянет, наконец-то большая удобная кровать и просторная спальня, вместительная ванная и полная свобода действий (разумеется, в рамках закона). Если бы Люциус оказался во всех этих привычных для него условиях один, ощущения были бы иными. А сейчас он ожидал практически вторую молодость... Но тоже не ту, что осталась в прошлом, а новую − из настоящего.

Кое-как отделавшись от дежурной беседы о каникулах с профессором Вектор, Люциус направился к себе. У кабинета его ждала Гермиона Грейнджер.

− Я хотела пожелать спокойной ночи, − сказала она, как только за ними закрылась дверь.

− И ничего больше?

− Если честно, мне ещё хотелось кое-что уточнить… Удобно ли вам будет, если я перемещусь в мэнор к полудню?

− Вполне, − Люциус одобрительно кивнул. − А сегодня останешься?

− Ну, я... Профессор, я так устала сегодня из-за всей этой праздничной суматохи, чувствую себя неважно, засыпаю на ходу. Давайте не очень долго?

− Не очень долго? − Люциус не поверил своим ушам. − Думаешь, я изверг? Ложись и отдыхай.

− Но зачем тогда вы предложили мне остаться?..

− Просто хочу, чтобы ты была рядом как можно чаще. К этому нужно привыкать.

Иногда Люциус сомневался, что они с Грейнджер смогут прожить целую неделю в мире и гармонии. И он был готов к любым её выходкам. Более того: ему даже хотелось узнать, что она может вытворить, когда её не ограничивают стены школы. Потому что если уж эта девчонка рискнула закрутить роман со своим профессором и сочла, что имеет право предъявлять ему претензии... То на что она решится, оказавшись в доме, где её когда-то пытали? Причём на глазах того самого профессора.

Чтобы вы понимали: у Люциуса всё это вызывало чрезвычайное любопытство.

________________

*Исцеление души (лат.)

Гермиона до невозможности сильно переживала. Необъяснимо сильно. Учитывая, что ей довелось пережить за последние годы, перспектива провести несколько дней наедине с, грубо говоря, её любовником, не должна была вызвать ровным счётом никакого беспокойства. Но нет: все дни до начала рождественских каникул Гермиона не могла не думать о том, что это — не просто визит в гости, а огромный шаг − для неё. И для Малфоя, пожалуй, тоже. Само собой, он, взрослый мужчина в разводе, не относится к этому так же, как и Гермиона. Но разве можно пригласить девушку к себе в дом и совсем ничего не чувствовать по этому поводу? Гермионе хотелось верить, что такого не бывает, и что Малфой в последние предпраздничные деньки вспоминает её хотя бы чуть-чуть чаще обычного.

К этому «приключению» Гермиона готовилась с особенной тщательностью. Долго собирала вещи, боясь, что забудет взять что-то важное. И в итоге её сумочка, усовершенствованная заклинанием незримого расширения, вместила всё, что только можно вообразить — от набора зелий для оказания первой помощи до стандартного набора справочников по заклятиям. Ступая в камин, чтобы переместиться в Малфой-мэнор, Гермиона была экипирована не хуже, чем перед длительным путешествием в поисках хоркруксов. Даже лучше − в этот раз пришлось прихватить с собой ещё и красивое бельё да пару платьев «на выход». Так, на всякий случай.

Мэнор с первых минут приятно удивил. Уже оказавшись в доме, Гермиона запоздало поняла, что совсем не помнит, как он выглядел ещё полгода назад. В памяти осели и прочно закрепились только её личные внутренние ощущения от этого места: страх, боль, желание куда-нибудь испариться или хотя бы потерять сознание, чтобы всё это закончилось. Ну, может, поместье ещё запомнилось ей чем-то очень тёмным, холодным и почему-то влажным − как что-то отсыревшее и до жути мерзкое. Но в это Рождество Гермиона оказалась совсем в другом месте. И оно ей даже понравилось.

А в особенности приглянулась библиотека. Малфой с порога (вернее, с камина) устроил для Гермионы небольшую экскурсию по дому. Справедливости ради, в этом имелась необходимость − в таком огромном доме несложно заблудиться. Одна только библиотека чего стоила: в ней хватило бы книг на целую школу. И их количество впечатлило бы даже самых опытных библиотекарей.

− Она просто огромная! Откуда все эти книги? Сколько их тут? − у Гермионы разбегались глаза, но она не хотела выглядеть слишком уж восторженной, поэтому сдерживалась. Вряд ли Малфой одобрит её чрезмерные эмоции, какими бы положительными они ни оказались. Сам он почти всегда выглядел спокойным, и, как считала Гермиона, того же ждал и от неё. Если уж она так жаждет находиться с ним на равных — придётся соответствовать.

− Точно не больше, чем в Хогвартсе, − равнодушно отозвался Малфой.

− Но это же частная библиотека! Все эти книги − ваши. Все-все, понимаете?

− Они принадлежат не только мне − всем Малфоям. И собирали их не одно десятилетие. Так что... − видимо, Малфой хотел продолжить мысль, но увидев, как Гермионе не терпится открыть хоть один том, сказал: − Да, ты можешь их рассмотреть, если хочешь.

Но Гермиона уже и без того потянулась руками к стеллажу. Представила, как было бы здорово прочесть их все, каждую страничку! Все книги − даже те, что на других языках, даже скучные словари, даже те, что о тёмной магии... Хотя их-то как раз из малфоевской библиотеки изъяли после суда. И всё же: те тома, что остались, собирались не одним поколением волшебников, хранились веками. Гермиона полагала, что где-то, на страницах какой-то из сотен, тысяч книг, содержится и секретная информация. Или данные, которые помогут совершить настоящее научное открытие! Мерлин, да она согласилась бы поселиться в этой библиотеке на месяц, а то и больше, только чтобы разобраться во всём этом многообразии!

Малфой пробыл в библиотеке недолго — лишь пару минут понаблюдал, как Гермиона бегает от одного стеллажа к другому и периодически охает и ахает от восторга. Когда она осталась одна, то совсем потеряла счёт времени. Очнулась только когда домовик сообщил, что ужин накрыт. Но и тогда ей не хотелось отрываться от книг. Хотя в этот дом она приехала вовсе не для того, чтобы непрерывно читать. И Малфой, наверное, считал так же. Поэтому Гермиона быстренько вернула все тома на прежние места и побежала в столовую.

* * *

За ужином Гермиона никак не могла отделаться от воспоминаний о праздничных посиделках в Норе. Там всё складывалось совсем иначе. Небольшой стол и много-много людей за ним, ещё больше глупых шуток и искреннего смеха. А здесь, в доме Малфоя, стол выглядел просто необъятным, блюда очень изысканными (некоторые из них Гермиона даже боялась есть − не знала, как и подступиться), а приготовлено всё это было лишь для двоих.

Разговор шёл очень неторопливо, и всё время Гермиона кожей ощущала некоторую неловкость. То ли из-за того, что чувствовала себя за этим столом и в этой компании лишней, будто была инородным предметом. То ли из-за того, что слишком хорошо представляла, как тепло в это самое время проходит праздник в доме Уизли, и как они стараются не грустить из-за потерь войны. Но в большей степени, пожалуй, из-за того, что Малфой не выглядел особенно счастливым. Конечно, глупо ждать от него веселья напоказ, Гермиона на это и не рассчитывала. Но её появившееся из ниоткуда, явившееся без приглашения разочарование не считалось с разумными ожиданиями. Оно просто обосновалось где-то внутри, и всё тут.

После ужина наступило время обмениваться подарками, и тут уже пришлось с сожалением вспомнить о масштабах библиотеки мэнора. Слишком занятая учёбой в конце года, Гермиона не нашла времени на подбор подходящего подарка для Малфоя. И не придумала ничего лучше, чем преподнести ему книгу − редкую, но, как оказалось, недостаточно ценную для того, чтобы её можно было подарить владельцу сотен более дорогостоящих экземпляров. И уж тем более после того, как Малфой вручил ей безумно красивый кулон, Гермионе оставалось только смущённо отвести взгляд со словами:

− Я не успела вам ничего купить, профессор…

− Ты и сама − отличный подарок.

По правде говоря, Гермиона считала, что приглашение в мэнор стало скорее подарком для неё. Потому что после того, как её общение с друзьями пошло на спад, после того, как родители переехали в Австралию, ей и правда не с кем было встретить Рождество. Конечно, и Гарри, и Рон с Джинни приглашали её в Нору. Но Гермионе было бы слишком больно сидеть там, вручать и принимать подарки… И притворяться, что ничего не изменилось.

К слову: изменилось всё. В первую очередь — сама Гермиона и её отношения с друзьями. И если она могла хотя бы на короткое мгновение вообразить себе, что Люциус Малфой рад её присутствию рядом больше, чем был бы рад тот же Рон… То ей не составило труда сделать выбор в пользу мэнора. И ещё − несложно было чувствовать себя в этом доме относительно комфортно. Потому что своего семейного рождественского ужина у неё не будет до тех пор, пока она не восстановит родителям воспоминания. А раз нет альтернативы — нужно радоваться тому, что есть.

* * *

Тревожные звоночки где-то в голове Гермионы начали звучать ближе к ночи. После ужина и долгой болтовни − практически «по душам» − Гермиона уже не могла не тянуться всем телом к Малфою. Удобно устроившись на большом диване, она мирно слушала голос Малфоя и ловила аромат его парфюма. Было даже не так важно, что именно он говорит − тембр одновременно убаюкивал и заводил. Но когда они поднялись наверх, когда дверь спальни плотно закрылась, Гермиону вдруг в одно мгновение накрыла волна страха. Повезло ещё, что не сбила с ног.

− В этом доме всё такое огромное. Спальня размером с гостиную Гриффиндора, − проговорила Гермиона, делая всё, чтобы Малфой не заметил, как она нервничает. Почему-то раньше она не задумывалась о том, что находится в имении бывшего Пожирателя, что никто об этом ничего не знает, что никто не сможет прийти ей на помощь в случае чего. Малфой вполне способен сделать с ней всё, что только пожелает (однажды она ему позволила — и он сделал). Ведь никто об этом не узнает. Более того − его даже не заподозрят ни в чём, если она вдруг исчезнет, если просто не вернётся в школу после каникул. Друзьям Гермиона сказала, что встретит праздники с родственниками-магглами в пригороде Лондона. А подробностей никто и не требовал — всем хватило формальной отговорки.

− А ты не любишь простор? − спросил Малфой.

− Нет... То есть люблю... Но здесь так странно… Можно часами в догонялки играть.

− Я бы предпочёл заняться чем-нибудь другим, если ты не возражаешь.

− Чем? − тут голос Гермионы предательски дрогнул. Она столько времени провела вблизи Малфоя, и нередко они были только вдвоём, и он, можно сказать, ни разу её не обидел − так, чтобы всерьёз. Более того, Гермиона даже умудрилась в него влюбиться, а потом добилась какого-никакого ответного признания. Но разве помогла бы ей эта влюблённость, если бы Малфой действительно спланировал бы всё это ради мести? Точно нет. А был ли у Малфоя повод испытывать к Гермионе неприязнь? Определённо.

− Ты боишься? − он словно прочёл её мысли, хотя угрожающих ноток в его голосе пока не слышалось. Да и выглядел Малфой ничуть не устрашающе: ни маски, ни мантии Пожирателя, ни даже палочки в руках. Он стоял посреди собственной спальни и, казалось, просто пытался добиться ответов.

− Нет… С чего бы мне…

− Боишься, − повторил Малфой, на сей раз утвердительно.

− Я не… Вовсе не… − Гермиона никак не могла собрать звуки в слова, а слова в связные предложения. Если бы у неё и вышло — не факт, что удалось бы убедить Малфоя. Но одним нечленораздельным «блеяньем» ей не удалось бы убедить даже Гроха.

− И с чего вдруг? Ты ведь всегда была храброй, или я ошибаюсь?

− Я не боюсь вас!

− Не лги мне, это бессмысленно, − с каждой новой репликой тон Малфоя становился всё строже, будто он отчитывал Гермиону за что-то. Словно они снова встали на позиции «учитель» и «ученица».

− Я говорю правду!

− Ты не просто обманываешь меня, но ещё и делаешь это до ужаса неубедительно, унижая тем самым и себя, и меня. Так что прекрати, − после этих слов Малфой сделал шаг ей навстречу − приблизился вплотную. И в который раз посмотрел на неё сверху вниз.

− Может быть... Может, мне немного страшно. Потому что этот дом − как из фильма ужасов… Пугающе большой. И потому что... вы... вы тоже могли бы сняться в фильме ужасов. И ещё... вы... вы людей убивали.

− Убивал? − повторил Малфой. − Раньше тебя такие мысли не пугали. И что за «фильм ужасов», позволь спросить?

− Это... маггловское. Как длинная колдография со звуком. Страшная длинная колдография с сюжетом.

− Я не собираюсь делать тебе больно. Я, дракл тебя раздери, влюблён в тебя. Не забыла? — спросил Малфой с нажимом.

− Откуда мне знать, что вы не лжёте? Если бы вы обманывали, то делали бы это лучше меня. И я бы точно поверила.

− Ну, сейчас я говорю правду, а ты, очевидно, сомневаешься. Не сказать, что это приятно. Я слишком привык к тебе, слишком много времени потратил на тебя, чтобы теперь так просто потакать твоим глупым страхам. Я планировал защищать тебя, а не нападать! Ясно?!

Гермиона вытянула руки и робко обняла Малфоя за талию, прижавшись лицом к его груди. Он был очень тёплым и по-прежнему вкусно пах.

− Извините, − пробормотала она.

− Ты не виновата.

Чтобы вы понимали: Гермиона и сама хотела бы считать себя невиновной. Невиновной в том, что влюбилась в человека, который свершено ей не подходит и с которым у неё нет ничего общего, никакого будущего. Невиновной в том, что не захотела провести праздник вместе с друзьями. Невиновной в том, что не смогла справиться с охватившим её страхом, причём в самый неподходящий момент. Но это всё творилось именно с ней, с Гермионой Грейнджер. И кого ей ещё оставалось винить, если не себя?

* * *

До кровати они всё-таки добрались. Но Гермиона, сославшись на усталость, смогла только прижаться к Малфою и подозрительно быстро уснуть. Она задремала за несколько секунд − для этого втихую выпила флакончик зелья сна без сновидений. Проснулась только к утру, почувствовав на своём теле вес Малфоя, не в силах пошевелиться.

− Так что, по-твоему, я собирался с тобой сделать в своём доме? − прошептал он ей в самое ухо. Руками сжимал запястья, коленями сдерживал бёдра. Всё просто и действенно.

− Мистер Ма... − Гермиона чуть не задохнулась от охватившей её паники. Судорожно хватая ртом воздух, она не смогла выдавить из себя ни звука больше. И была очень близка к тому, чтобы расплакаться.

− Тише, − Малфой тут же отстранился, выглядел при этом едва ли не испуганнее самой Гермионы. − Я лишь шучу. Шучу.

− Это не очень-то смешно. То есть... вообще не смешно!

− Ты и правда боишься, что я убью тебя? На самом деле боишься? − Малфой выглядел озадаченным. И Гермиона прекрасно понимала его чувства. Ведь она спала с ним на протяжении почти всего полугодия, ни разу не показав, что чего-то опасается. Скорее уж наоборот: Гермиона изо всех сил доказывала, что если уж кого она и не боится ни капельки − так это Малфоя. А потом вдруг такой «сюрприз». И когда? После того, как она безо всяких уговоров с радостью согласилась погостить у него. Ещё неизвестно, что хуже: видеть, как твоя гостья ведёт себя странно, или самой вести себя странно, понимать это, но не иметь сил, чтобы повлиять на ситуацию. Гермиона не завидовала ни себе, ни Малфою.

− Нет, − отозвалась она. − Я не боюсь.

− Опять лжёшь?

− Возможно.

Малфой в ответ на это только тихо рассмеялся. Гермиона редко слышала его смех раньше, и в эту конкретную минуту он ей помог. Потому что если уж Малфой смеётся − так искренне и свободно, − то вряд ли он параллельно обдумывает свой коварный план. И рассмешил его страх Гермионы, вся эта комичная ситуация − только и всего. Да она и сама с удовольствием бы посмеялась над этой нелепицей, но нервное напряжение никак не отпускало.

− Ты всё-таки ещё маленькая и совсем ничего не понимаешь, − с ноткой грусти произнёс он.

− Профессор, я не...

− Люциус, − перебил он её. − Называй меня по имени. Пока мы здесь.

− Люциус, − начала Гермиона, проговорив про себя его имя ещё несколько раз, словно пробуя его на вкус, привыкая к его звучанию. − Люциус, я вовсе не думаю, что вы меня убьёте.

− Но ты меня боишься.

− Я не знаю, почему так. Наверное, дело в том, что в школе вы бы при всём желании не стали вредить мне или другим ученикам. А здесь... Ну, у вас есть возможность, правда ведь?

− Но у меня нет желания делать это. Совсем нет.

− Хорошо.

− Ну, успокоилась?..

Гермиона лишь кивнула и ещё сильнее прижалась к Малфою. Только теперь почувствовав настоящее спокойствие, полное умиротворение. Может быть, сейчас ей было даже спокойнее, чем в любую минуту всех последних месяцев. Да, когда она просыпалась утром в спальне Малфоя в Хогвартсе − ей было хорошо и спокойно. Когда она болтала с Джинни длинными вечерами − тоже. Когда читала письма Рона или Гарри, которые совы регулярно доставляли в школу, − на лице появлялась улыбка. Но только в это рождественское утро, в огромном доме Люциуса Малфоя, она смогла полностью расслабиться. Хотя ещё несколько минут назад всерьёз боялась за свою жизнь.

Для справки: больше Гермиона ничего не боялась. По крайней мере, до тех пор, пока рядом находился тот самый бывший Пожиратель Смерти и пока он смеялся над её страхами. Может, это действовало как заклинание против боггарта. А может, Гермиона слишком сильно приблизилась к тому, чтобы всерьёз полюбить этого потенциально опасного мужчину.

Раньше Люциусу нравилось внушать людям страх. Он испытывал истинное удовольствие, видя, как в глазах кого-то из его недругов плещется паника. Не так давно, этой осенью, ему было приятно наблюдать за тем, как отчётливо проявляется испуг на лице Гермионы Грейнджер. Мимолётно, почти незаметно — но он мелькал где-то в её глазах так явно, что ни с чем не спутаешь. Только вот одно дело, когда страх — это результат намеренных действий, и совсем другое — когда он становится неприятным сюрпризом.

Грейнджер, конечно, извинилась. Но, по правде говоря, винить её было не в чем. Поэтому когда рождественским утром Люциус прижимал эту наполненную загадками и недомолвками девчонку к себе, то думал только об одном: как сделать так, чтобы всё наладилось?

− Позавтракаем? — предложил он как можно более будничным тоном. Гермиона уже больше получаса мирно прижималась к нему, и, вероятно, можно было успокоиться и не ожидать от неё очередной «бури».

− Я ещё не проголодалась… − пробормотала она в ответ куда-то в область его груди. А потом Люциус почувствовал там же прикосновения её губ. Поцелуй за поцелуем — раз, два, три, четыре…

− Что ж, я готов пропустить завтрак, ради такого… − Люциус резко сел на кровати и мягко обхватил руками Грейнджер, тут же стягивая с неё сорочку. Сопротивления не последовало.

Скорее наоборот − девчонка ловко развернулась и обняла его. Свободными руками Люциус быстро избавился от пижамных брюк, и уже несколько мгновений спустя Грейнджер обхватила своей ладошкой его член, проводя пальцами по всей его длине. Затем уверенно повалила Люциуса на подушки и устроилась на нём сверху. В эти секунды он совсем не хотел думать о том, что её сегодняшняя позиция — прямое отражение вчерашнего страха. Точнее, противопоставление ему, перемена мест. Раз она сверху — значит, страх приручён. Раз она всё делает сама — значит, в её руках власть. Да, размышлять об этом не было желания, но мысли не спрашивали позволения и нагло вторгались в сознание.

Но… Чтобы вы понимали: Люциус из-за этого не сильно расстраивался. Если что-то и могло отвлечь его от настырных переживаний, то обнажённая Гермиона Грейнджер, грациозно опускающаяся на его член, поднимающаяся наверх и опять опускающаяся. Снова и снова…

* * *

− Я хотела бы… Я хотела извиниться за то, как повела себя вчера. Это было неуместно, − спокойно проговорила Грейнджер за завтраком. Про себя Люциус подумал, что нечто в этом духе он уже от неё слышал. А это значит, что несмотря на извинения, пусть даже искренние, Грейнджер вряд ли изменится внутренне. Скорее всего, она всегда будет вываливать на него свои «неуместные» эмоции и всегда будет вышвыривать его из зоны комфорта. С этим можно либо смириться, либо выразить неодобрение. На сей раз Люциус выбрал первый вариант.

− Ты уже извинилась. И ты не виновата, повторюсь.

− Нет, я испортила нам праздник, − Грейнджер стояла на своём даже в таком вопросе.

− Не испортила.

− Вчера всё было очень плохо. Я думала, ты меня прогонишь, Люциус.

Он чуть вздрогнул, услышав своё имя из её уст. Непривычно, но отчего-то приятно.

− Думала, я выставлю тебя за порог в рождественскую ночь? Ох, да ты ещё более низкого мнения обо мне, чем я полагал.

− Я вовсе не низкого мнения о тебе, − снова последовало возражение. − Ты хороший человек… наверное. Ты помогаешь мне разобраться с памятью родителей, занимаешься со мной целительством, пригласил меня в гости... Многие считают, что ты хорошо преподаёшь.

− Многие? — повторил Люциус. − А ты?

− Я считаю, что ты лучше большинства профессоров ЗОТИ, что у нас преподавали.

− Большинства, но не всех?

− Профессор Люпин дал бы тебе фору, − призналась Грейнджер.

− Даже так? И чем же он лучше?

− Ну, например, тем, что работать в Хогвартсе он по-настоящему хотел — никто его не заставлял, как тебя. Для него преподавание было не обузой, не обязанностью, а любимым делом и возможностью влиться в магическое сообщество... Ещё он лучше тем, что не выбирал себе любимчиков и всегда был справедлив: мог спокойно снять баллы с Гриффиндора и тут же начислить десяток Слизерину, если так было честно. И наконец, Люпин не соблазнял своих студенток и не занимался ни с кем сексом на собственном столе. Насколько мне известно.

− Сложно поспорить, − усмехнулся Люциус. А про себя подумал, что соперничество с покойниками никогда не бывает справедливым. Кто бы что ни говорил.

− Вот и не спорь, − Гермиона мимолётно улыбнулась и спрятала лицо за чашкой с чаем. А когда чашка вновь оказалась на блюдце, той улыбки уже и след простыл.

− Планируешь сегодня опять засесть в библиотеке?

− Не думаю, − она помотала головой. − Наверное, вчера я исчерпала свой «лимит» времени наедине с книгами. Может, погуляем? Я ещё не видела окрестностей мэнора. Слышала, там у тебя есть целое озеро?

− На улице довольно холодно.

− Зато снежно! И я взяла тёплую одежду, − бодро сообщила Грейнджер. Судя по всему, вместе с одеждой с самого утра она достала из своего «багажа» и гору энтузиазма. Люциус не возражал. Если девчонка чувствует себя виноватой и хочет это исправить — пожалуйста. Если она решит для этого проводить с ним каждую секунду этих каникул — пожалуйста. До тех пор, пока её инициативность выливается в утренние занятия любовью и долгие прогулки, Люциус и не думал перечить.

Даже наоборот. Грейнджер с таким подходом выигрывала у всех его предыдущих пассий, включая и Нарциссу. Та больше любила соглашаться или равнодушно принимать данность, а не предлагать своё. И Люциус к этому привык. Всего-то и нужно было продумывать всё самому. Кажется, что это сложно и отнимает много времени и сил, но на деле планирование входит в привычку через месяц-другой. Те особы, что составляли Люциусу компанию в свободное от брачных уз время, даже и не претендовали на то, чтобы открывать рот без спроса. А поскольку Люциус годам к двадцати уже на автомате принимал решения, не опираясь на чужое мнение, иного пути его любовницы и не видели. Все оставались довольны.

Но Грейнджер всё изменила, как бы невзначай. Но на то она была и Грейнджер, чтобы всегда и во всём идти наперекор и нарушать правила. Забавно, что она выходила за рамки привычек Люциуса, даже не зная об их существовании. Думала ли она, что ему комфортнее указывать другим, что делать, а не соглашаться с кем-то? Маловероятно. Изменила бы она своё поведение, зная такие тонкости? Точно нет.

* * *

Гермиона Грейнджер лежала на спине, недалеко от главного крыльца мэнора. Лежала в большом сугробе, весело хохоча и размахивая руками и ногами — она делала «снежного ангела». А Люциус наблюдал за этим со стойким ощущением, что он снова молод и гуляет с маленьким Драко. Ну, кто ещё может вести себя настолько непосредственно? Только ребёнок, не иначе. Кто ещё может так задорно смеяться, вытворяя что-то настолько глупое? Пожалуй, только Гермиона.

Наблюдать за ней Люциусу оставалось недолго. Раз — и Грейнджер уже вскочила на ноги. Два — и она повалила его в тот же сугроб, щедро присыпав сверху снегом. Благо согревающие чары работали исправно. Когда силы Грейнджер иссякли, и она довольно спокойно нависла над ним, Люциус уже не видел перед собой ничего, кроме прекрасной линии её улыбки. Мягкой и в то же время задорной. Такой же, как и сама Гермиона.

− Напомни, сколько тебе лет? Восемь, верно? Иначе я не могу объяснить твоё поведение…

− А тебе, напомни, сколько? Около сотни? Иначе я не могу объяснить твоё занудство, − передразнила его Грейнджер. — Вот закопаю тебя в снег с головой, будешь знать…

− Я могу простыть, и тогда тебе точно не поздоровится.

− Простынешь через три слоя согревающих чар? Сомневаюсь, что ты хоть раз чихнёшь.

− Так, значит? Выходит, те же три слоя согревающих чар, что я наложил на тебя, дают мне полную свободу действий, − шутливо-угрожающим тоном заявил Люциус, перехватив инициативу в свои руки.

Через мгновение уже Гермиона лежала в глубине сугроба, а Люциус, нависал над ней, не скрывая победной улыбки. Хотя, конечно, несколько минут девчонка рьяно пыталась вырваться, но от этого только сильнее запорошила себя снегом и окончательно вымокла.

− Я сдаюсь! Всё, сдаюсь!

− Так бы сразу, − снисходительно заметил Люциус.

− Никогда нельзя сдаваться без боя.

− Тебе виднее.

Последние слова Люциус произнёс безо всякого сарказма. Потому что, как ни крути, а побеждать Грейнджер умела лучше него, несмотря на свой возраст и отсутствие опыта. А может, как раз благодаря этому. К началу Второй магической войны Люциус был уже совсем не молод, а Грейнджер и её компанию переполняла энергия. Может, поэтому он отошёл в сторону так быстро, как только смог, и старался лишь не усугубить своё положение? А тот же Поттер активно действовал. Не всегда верно и не всегда с позитивным исходом, но он точно не стоял в стороне и не наблюдал за всем происходившим, обдумывая всё новые и новые пути отступления. Как это делал Люциус…

− Пойдём в дом, а то тебе скоро уже никакие чары не помогут — вся замёрзнешь…

Внешний вид Грейнджер резко опровергал предположение Люциуса. Румяные щёки, широкая улыбка и глаза, полные азарта, говорили об одном: эта девчонка очень далека от желания пойти в дом и греться у камина.

− Так ты устал? — хитро сощурившись, спросила она.

− Ничуть. Я лишь беспокоюсь о тебе…

− Я нисколько не устала! И ничуть не замёрзла! Давай лучше дойдём до озера? Или в другое место — только я не знаю, что здесь ещё есть…

− Не хочу, чтобы ты простыла в первые дни каникул, − строго проговорил Люциус, ощущая себя не особенно успешным воспитателем, которому приходится возиться с непокорным ребёнком. Решив, что слова тут вряд ли помогут, Люциус взял Гермиону на руки и уверенным шагом направился в тепло.

− Очень в твоём силе, браво, − проворчала она себе под нос, но вырываться всё же не стала. Напротив — руками обхватила Люциуса за шею и устроила голову на его плече.

* * *

Домовики быстро приготовили горячую ванну, в которой хватило места для двоих. Погрузившись в воду с пеной и прикрыв глаза, Гермиона уже не выглядела недовольной.

− Ты прожил в этом доме всю жизнь? — спросила она.

− Верно, − Люциус кивнул.

− Он тебе, наверное, уже надоел…

− Ничуть.

− И почему ты тогда не хочешь ничего мне тут показывать?

− С чего ты взяла?

− Я хотела экскурсию, а ты потащил меня в дом, хотя ещё и часа не прошло с тех пор, как мы вышли за порог.

− Мне всегда казалось, что слова «экскурсия» и «ребячество в снегу» имеют совершенно разные значения.

− Думаешь, я веду себя как маленькая, да? − после затянувшейся паузы спросила Грейнджер. − Но если бы я и на самом деле была маленькой, то точно не стала бы принимать с тобой ванну.

С последними словами она приблизилась к Люциусу под водой и забралась ему на колени. Пропала даже привычная разница в росте. А Грейнджер довольно улыбнулась и продолжила:

− А может, я вообще всё это специально задумала, только чтобы принять с тобой ванну, не думал? Считаешь, только ты умеешь строить сложные планы? Не только!

− Ты ведь ничего не планировала, − хрипло отозвался Люциус, явственно чувствуя, как быстро возбуждается. И прекрасно понимая, что и Грейнджер не может этого не замечать, раз устроилась как раз сверху − будто нарочно.

− Нет, не планировала, − призналась она. − Но вполне могла бы!

Для справки: теперь Люциус ничуть не сомневался, что эта девчонка действительно способна на многое. Пусть даже она и сама в этом не до конца уверилась. Он не представлял, чего ещё ждать от Грейнджер в оставшиеся дни. Так что каждая её идея становилась сюрпризом − в основном приятным. Например, в один из дней по просьбе Грейнджер домовики отыскали в мэноре коньки, а Люциус заклинанием выровнял лёд на том самом озере. Сложно и припомнить, когда он в последний раз был на катке − наверное, ещё до рождения Драко. А уж в снежки играл точно до окончания Хогвартса, но Грейнджер не желала слышать отказ. Точнее, после того, как Люциус разумно заметил, что не желает тратить время на дурацкие игры, она просто запустила в него снежком. Потом ещё одним, ещё, и так до тех пор, пока он не разозлился достаточно, чтобы послать несколько снежных комков ей в ответ.

Грейнджер выигрывала. Не в конкретной схватке, а в принципе. И Люциусу это даже нравилось − уступать ей. Ведь он запросто мог бы аппарировать в дом и не вспоминать о снежках, но не стал. Потому что слишком хорошо представлял, какая улыбка озарит её лицо, если он включится в игру. Так же, как на следующий день он не сомневался, что она будет рада, если он согласится вместе почитать. А днём позднее − вместе слепить снеговика.

Люциус и не заметил, как пролетели каникулы, хотя, судя по настроению первых дней, они могли бы тянуться мучительно долго. В последнее утро, когда он имел возможность просыпаться рядом с Грейнджер в своей кровати (своей, а не школьной!), девчонка долго не открывала глаза. И Люциус наблюдал за тем, как она спит, раскинув руки и заняв собой большую часть кровати, которую она называла «до ужаса огромной». Никак не отпускала мысль, что, скорее всего, Грейнджер никогда больше не переступит порог его дома и уж тем более − его спальни.

− Не хочу возвращаться в школу, − вот что она сказала, только распахнув глаза. Ни пожеланий доброго утра, ничего в этом духе. Она словно продолжила незаконченный разговор.

− Ты можешь и не возвращаться. Аттестат получишь без проблем, вряд ли кто-то станет возражать.

− Но ты ведь не можешь не вернуться. Тогда какой смысл мне заканчивать учёбу раньше времени?

Люциус на это ничего не ответил. Лишь испытал внутреннее удовлетворение оттого, что Грейнджер действительно хочет быть рядом с ним. И в школу не торопится возвращаться не из-за надоевших лекций и лабораторных... А из-за того, что они больше не смогут проводить столько времени вместе. Но несколько ночей в неделю − это лучше, чем ничего. А о том, что будет после окончания учебного года, Люциус старался и вовсе не думать. Совсем. Здесь его тяга к планированию давала сбой.

Повинуясь сиюминутному желанию, Люциус чарами приманил к себе магический фотоаппарат и тут же нацелил объектив на свою гостью. Грейнджер быстро натянула на себя простынь и смущённо отвернулась, но два кадра уже были готовы.

− Не надо, я ещё даже не умылась…

− Хочу запомнить это утро. И именно этот момент. Ну же, улыбнись, − сказал он, снова глядя в объектив. Грейнджер на этот раз не стала портить ему картинку. На итоговой колдографии она выглядела чудесно: в меру сонная, в меру растрёпанная, широко улыбающаяся — но, опять же, в меру.

− Я тоже хочу! — с этими словами она отобрала у Люциуса камеру и начала снимать его: один кадр другой, третий, четвёртый…

− Довольно, хватит переводить плёнку… − остановил её Люциус.

− А может, я тоже хочу запомнить это утро. Ой, а его можно поставить на таймер? Только заклинанием? Подожди…

Грейнджер аккуратно устроила камеру на прикроватном столике, выстроила кадр, долго над чем-то колдовала, потом быстро запрыгнула обратно в постель, прижалась к спине Люциуса и прошептала: «Ну же, улыбайся». Но он не удержался и, не глядя в объектив, чуть повернулся и поцеловал её в висок. Грейнджер после этого обняла Люциуса ещё крепче. Щелчок камеры они оба пропустили. А на колдографии выглядели так, словно всё прошло точно по задуманному сценарию. Робкая улыбка Гермионы и лёгкий поцелуй, после которого они смотрели только друг на друга. Люциусу никогда не была близка романтика, но это фото он решил сохранить — что бы ни случилось. Как и колдографию, на которой Грейнджер стыдливо прикрывается простынью. Было в ней на этом снимке что-то по-детски невинное и соблазнительное одновременно. Как и в жизни.

Даже ребёнок знает, что падать больно. А повзрослев, люди осознают, что падение и в метафорическом значении − тоже довольно неприятная штука. Будь то неудачное приземление «социального лифта» или крах карьерной лестницы − хорошего здесь мало. А вернувшись из Малфой-мэнора в Хогвартс, Гермиона на своей шкуре почувствовала, что и в падении с небес на землю нет ничего приятного. Слишком велик был контраст.

И проблема заключалась даже не в том, что на каникулах она отдыхала почти всё время, спала вдоволь, развлекалась и проводила время в своё удовольствие. Нет, всё это — из-за Люциуса. В стенах школы он снова стал для неё «профессором Малфоем», которого она видела непривычно редко и с которым совсем мало разговаривала. А хотелось обсудить какую-нибудь ерунду вроде холодной яичницы на завтрак или очередной пакости Пивза. Гермиона сказала бы что-нибудь банальное, Люциус бы это прокомментировал, приправив слова едва уловимой ноткой юмора… Но нет: в Большом зале они сидели за разными столами. И даже не бросали друг другу взгляды — в целях безопасности. Гермиона как-то решила, что забавно будет сравнить их с секретными агентами, которые постоянно шифруются. Но в реальных условиях это оказалось ничуть не смешно, а скорее тяжело.

На уроках Гермиона никак не могла сконцентрироваться. Ни на чём. А пары по ЗОТИ стали настоящим испытанием. Она сидела, водила кончиком пера по пергаменту, записывая что-то, но выходили только ровные завиточки вместо слов. Со стороны, наверное, казалось, что она сосредоточенно конспектирует каждое слово, но на деле − материал не доходил до неё, вся информация оставалась витать в воздухе. А в голове оставался только Люциус, снова Люциус и ещё немного Люциуса. Забавно, учитывая, что именно он и вёл лекцию, которую Гермиона благополучно пропускала мимо ушей. Слышала интонации, выверенные паузы, но не более. Она словно бы плыла под звук его голоса, а в мыслях прокручивала воспоминания о том, как здорово они провели рождественские деньки. Но тут поток воспоминаний оборвался неожиданным окликом:

− Мисс Грейнджер?!

− Да? — Гермиона встрепенулась, чуть подпрыгнув от неожиданности. Раз Люциус повысил голос, выходит, она услышала своё имя не с первого раза. Неловко, но не катастрофично.

− Я задал вам вопрос.

− Да? — повторила она, отчаянно надеясь, что Люциус сжалится и озвучит вопрос ещё раз, не привлекая к этому лишнего внимания.

− Я спросил: знаете ли вы, как вести себя при встрече с йети, мисс Грейнджер?

− О, конечно! — Гермиона обрадовалась, что вопрос оказался довольно простым. Обычно Люциус приберегал такие задачки для других учеников, а ей оставлял что-то посложнее. Она торопливо продолжила: − Нужен огонь! Йети жутко боятся огня, поэтому опытный колдун сумеет без труда отпугнуть его. В некоторых случаях помогает даже обычная Lumos Maxima, хотя настоящее пламя всё же надёжнее. Поджечь можно любой предмет, и пока вы держите его в руках, йети не рискнёт нападать. Причём для магглов эти существа могут представлять реальную опасность: ростом они довольно крупные и пожирают всё, что только попадается им на пути. Именно поэтому Международная конфедерация магов разместила в горах Тибета оперативную группу, призванную предотвращать встречи магглов с йети. Всё для того, чтобы не было нарушений Статута о секретности и, само собой, чтобы обезопасить незащищённых людей. С тех пор ни одной встречи с йети в тех местах не задокументированно, хоть это и не мешает ходить разным слухам…

Получив одобрение профессора, Гермиона выдохнула с облегчением. До перемены оставалось всего ничего, но пришлось начать вести нормальный конспект, пусть и с большим опозданием. Люциус то и дело строго поглядывал на неё, но теперь его взгляд ничуть не пугал. Гермиона вдруг поняла, что уже и не помнит, почему боялась его совсем недавно. Злодеяния забылись, как утренний сон, который, как всегда кажется, можно будет записать через час, но в дымке тумана он рассеивается, острота исчезает. Остаётся лишь самое глубокое, самое яркое. Главное. Просто важнее теперь было не прошлое Люциуса, а то, каким он стал сейчас. Как вёл себя не на уроках, а наедине с ней, с Гермионой. Иногда он был немного грубым и чуточку ворчливым, но чаще всего − таким, каким и должен быть мужчина, находясь рядом со своей возлюбленной. Как казалось Гермионе.

И, наверное, Люциус был прав, когда ждал от неё быстрого ответа на уроке. И не зря слал недовольные колкие взгляды. Не зря после урока подозвал её и, дождавшись, когда остальные покинут класс, спросил:

− Что это было, милая? − вопрос прозвучал шёпотом. И не так ласково, как хотелось бы. − Когда я спрашиваю тебя на уроке — я хочу быть уверен, что ты ответишь быстро и верно. Или это очередная твоя «акция протеста»? Против чего на этот раз?

− Я всего лишь немножко задумалась.

− Задумалась? — повторил Люциус. — О чём же?

− Ну… о тебе, вообще-то.

− Обо мне? — снова переспросил он, но в голосе уже не слышалось той жёсткости, как в начале разговора. — Ты ведь не пытаешься меня обмануть?

− Нет, − Гермиона пожала плечами, не желая тратить силы на выяснение отношений. Повод казался ей надуманным и совершенно несущественным. — Я просто никак не могу перестать думать о том, как нам было хорошо вдвоём. И не нужно было переживать, что кто-то заметит, не нужно было никуда спешить после… Ну… вообще не нужно было никуда спешить.

− До конца учебного года осталось не так много.

− Да, но… Я представления не имею, что с нами станет к этому времени, − призналась Гермиона.

− Верно, − коротко согласился Люциус, в его голосе слегка сквозило холодом. — Ступай, а то опоздаешь на урок.

Тут Гермионе очень захотелось возразить. Точнее, даже не возразить, а просто развить эту тему. Или хотя бы спросить, что на этот счёт думает Люциус, отчего он стал таким отстранённым после её слов о будущем? Но времени и правда оставалось в обрез. Урок начинался через несколько минут, и Гермиона ушла.

Для справки: она бы запросто нарушила школьные правила и прогуляла бы пару по Зельеварению, если бы Люциус сам проявил инициативу.

* * *

К выходным Гермиона легко отвлеклась от тяжёлых мыслей — в воскресенье в Хогвартс после долгого перерыва приехали Гарри и Рон. Конечно, первым делом ворвались в гостиную Гриффиндора и подняли там шум. Ну, не сами подняли, но их появление этому точно поспособствовало. Гермиона была безумно рада их увидеть. Всё-таки одно дело − провести вместе несколько часов, и совсем другое − все каникулы. Ведь на Рождество Гермиона намеренно обошла стороной гостеприимство семьи Уизли, боясь неловкости. Теперь же всё сложилось идеально.

Со стороны казалось, что время за стенами школы как будто движется быстрее. Рон уже вовсю играл за свою команду, успешно отбивал квоффлы, достойно показывал себя на матчах и вообще подавал большие надежды. Гарри же работал в аврорате − для него это теперь стало едва ли не главным делом жизни. Если раньше, чуть ли не с первого курса, целью номер один значилось уничтожение Волдеморта, то теперь Гарри трудился над тем, чтобы не появился второй такой «Сами-Знаете-Кто». Кроме того, последствия войны сами собой никуда не испарились − с этой проблемой тоже приходилось разбираться аврорам.

Служба шла хорошо. Гарри жаловался только на одно: что и на первом месте работы к нему относятся с невероятным трепетом. В школе все тыкали в него пальцем, называя «Мальчиком-Который-Выжил», и с одиннадцати лет Гарри ни на секунду не чувствовал себя обычным. Какое-то время его боялись, отчего приходилось бороться с негативом. А теперь − снова чуть ли не причисляли к лику святых. А ведь он был рядовым аврором, по сути, да ещё и почти без опыта. Опыт в сражениях имелся, опыт в поисках хоркруксов − тоже, опыт в убийстве самого опасного тёмного мага столетия — ох, это могло бы стать первой строчкой в резюме. Но стандартный опыт работы в аврорате приходилось накапливать день за днём.

− Радуйся, что у тебя есть такой «бонус». Меньше проблем, − попыталась подбодрить его Гермиона.

− Да это и есть самая главная проблема! У меня такое чувство, будто я любимчик или что-то вроде того. Причём не только у начальства любимчик, а вообще у всех!

− Нет, ты избранный! − подначил друга Рон.

− Не издевайся, − по-доброму огрызнулся тот в ответ.

− Но я серьёзно, ты всегда был избранным. Кстати, меня вот тоже знают в основном из-за войны, а не из-за моей игры в квиддич... Но я же не жалуюсь на это! — заметил Рон. А затем обратился к Гермионе: − Скажи, а тебе в школе эта «слава» не мешает?

− Меня что раньше, что сейчас все знают как самую умную волшебницу своего поколения. Не заметила особенных перемен вокруг, − призналась Гермиона. — Если, конечно, не считать самого главного: все виновные либо мертвы, либо сидят в Азкабане. А вокруг мир.

− Разве что Малфой не за решёткой, а за преподавательским столом, − раздражённо добавил Рон. Гермиона знала, что он относится к Люциусу так же, как и она в начале учебного года. А может, даже хуже − ведь их семьи всегда недолюбливали друг друга.

− Он хорошо справляется со своей работой, − осторожно заметила Гермиона. − Несмотря ни на что.

− Да неужели? − Рон разве что не закатил глаза, всячески демонстрируя свое пренебрежение.

− Я разговаривал об этом с МакГонагалл, и знаете − другого решения попросту не было, − заговорил Гарри. − Все понимали, что в Азкабане Малфой загнётся через год-другой, так что отправлять его туда − всё равно, что посылать на «свидание» с дементором. Вдобавок не было более подходящих кандидатур на пост профессора ЗОТИ. Вы не поверите, но это место даже мне предлагали!

− Было бы забавно, если бы я стала твоей ученицей, − проговорила Гермиона с улыбкой, стараясь перевести тему в другое русло. − Твоей, Гарри! Меня бы учил лучший друг, который списывал мои конспекты все шесть курсов!

− Поверь, я бы списывал и на седьмом, если бы он у меня был.

− Мог бы быть, если бы ты захотел.

− Ты же знаешь, что это невозможно.

Гермиона знала. Точнее, очень хорошо понимала Гарри, который не захотел зарываться в учебники после войны. Может, она и сама поступила бы так же, если бы не проблема с родителями. Может, пустилась бы во все тяжкие, чтобы заглушить боль. А может, переехала бы на другой конец света и жила бы в каком-нибудь месте, где ни один человек не знает её имени. Она бы говорила, что её зовут Гермиона Грейнджер, и на это не следовало бы никакой реакции. Всем было бы плевать.

Слушая Гарри, Гермиона удивлялась, почему он не поступил так. Ведь он был гораздо узнаваемей − очки, шрам и вечно растрёпанные волосы делали своё дело, − наверное, не отбиться от толп поклонников. Конечно, большая часть его так называемых «фанатов» были людьми разумными и просто выражали благодарность. Но порой случались и казусы. Что-то вроде кипы любовных записок, подкинутых в почтовый ящик, или слишком очевидной слежки через всю Косую Аллею... Это нервировало. Гарри всё чаще использовал маскирующие чары и надеялся только на то, что в скором времени его имя станет звучать гораздо тише, и он сможет спокойно жить и работать. Да ещё и Джинни из-за всего этого переживала, не раз делилась тревогами с Гермионой. Конечно, когда твой парень − герой магического мира, сложно его не ревновать. А если он ещё и живёт отдельно и видитесь вы непозволительно редко − всё выливается в серьёзную проблему. Пусть Гарри и писал ей письма почти каждый день, да и вообще − успокаивал всеми возможными способами… Сути это не меняло.

Как-то Гермиона задумалась: каково было Нарциссе стать супругой Люциуса − в лучшие его годы. Но вовремя вспомнила, что в то время и сама «миссис Малфой» считалась завидной невестой. Ещё на шестом курсе Гермиона случайно нашла в библиотечном архиве старый выпуск «Пророка» двадцатилетней давности со свадебной колдографией молодых Малфоев. На снимке они оба были очень хороши собой — даже слишком идеальные. Пожалуй, всё то, что произошло с ними в последние годы, несколько уравновесило ситуацию. Белую полосу сменила чёрная.

Хотя Гермиона считала Люциуса довольно красивым и сейчас. Нет, даже очень красивым. Иногда представляла, как идёт с ним по улице, как гордится тем, что он обнимает именно её, а не кого-то другого. Как радуется, что находится рядом с дорогим ей мужчиной. А потом расстраивалась из-за того, что такое вряд ли когда-то произойдёт. Разве что она убедит Люциуса погулять с ней по маггловским улочкам, но и это будет непросто. Как объяснить такую глупую прихоть? «Прости, но мне просто хочется погулять с тобой, а на глазах волшебников мы это сделать не можем». И что бы на это ответил Люциус? Даже если бы и согласился, то всё равно вряд ли понял бы чувства Гермионы.

Кстати: наверное, во всём мире не нашлось бы ни одного волшебника, который сумел бы полностью понять Гермиону. И она очень надеялась, что когда-нибудь она найдёт такого человека. И будет с ним счастлива. Думать о том, что Люциус Малфой вряд ли на такое способен, совсем не хотелось.

* * *

К вечеру ребята отправились по домам. На прощание Гермиона вдоволь наобнималась с обоими и пообещала встретиться с ними и с Джинни как-нибудь вне стен школы — например, в Хогсмиде.

Уснула Гермиона в растерянных чувствах. И проснулась следующим утром − тоже. Успокаивало и радовало лишь то, что сегодня она увидится с Люциусом минимум дважды: на паре по ЗОТИ и на занятиях по колдомедицине. Несмотря на то, что общение с ним было совсем не таким, как на каникулах, ожидание этого хоть немного бодрило. Бодрило лучше, чем струя холодной воды в душе или чем чашка крепкого кофе...

Гермиона уже собиралась идти на завтрак, когда в гостиной её остановил Кормак Маклагген. Она не хотела с ним разговаривать и внутренне сжалась от неприязни, услышав знакомый голос:

− Гермиона? Можно тебя на секунду?

− Что тебе? — несколько грубо отозвалась та.

− Ты знаешь, эти контрольные свалились как снег на голову, одна за другой. Ладно ещё по Трансфигурации и Зельеварению, но Нумерология! Мне кажется, ты единственная, кто в ней разбирается.

− К чему ты клонишь?

− Отец убьёт меня, если я завалю проверочную. Пожалуйста, один вечер… Не могла бы ты позаниматься со мной немного?

− Я не уверена…

− Умоляю, Гермиона! Ты бы меня спасла!

− Ну… ладно. Может, на следующей неделе у меня и получится... − нехотя согласилась Гермиона просто потому, что не нашла подходящих слов для отказа. Хотя после того «сюрприза», что преподнёс ей Маклагген пару месяцев назад, после всех тех сплетен, которые разрослись из-за него, у Гермионы имелся железный повод для отказа. Но, наверное, недавние выходные с Люциусом слишком её расслабили, и она позволила себе дать слабину.

− Нужно сегодня, завтра же уже контрольная! — Кормак не оценил её щедрости.

− Тогда не получится, прости. У меня дополнительные занятия с профессором Малфоем по понедельникам.

− Разве они допоздна? Мы успеем! Во сколько ты заканчиваешь?

Гермиону так и подмывало сказать что-то вроде «Я не заканчиваю до самого утра». Но это было бы глупо.

− Около восьми.

− Отлично! — обрадовался Кормак. − Я буду ждать тебя в библиотеке в это время. Как освободишься — приходи. Я твой должник!

Гермиона только кивнула. Может, впервые в своей жизни она совсем не чувствовала радости, помогая кому-то. Скорее злилась на саму себя за то, что так легко поддалась на уговоры. Но раз уж согласилась − нельзя отступать.

Для протокола: на тот момент Гермиона даже не представляла, к чему это приведёт.

Каждый раз, когда Люциус виделся с Гермионой тет-а-тет, она его радовала. Когда долго чего-то ждёшь, а потом получаешь, внутри возникает что-то вроде эйфории. И с близостью Гермионы выходило так же. Люциус всегда знал, во сколько она придёт, и иногда даже выжидал время. Давно уже не сомневался в том, что она не прогуляет занятие. Но неизбежность встречи не делала её менее приятной. Пожалуй, даже наоборот.

Как только Гермиона заходила в его кабинет и закрывала за собою дверь, сразу начинала что-нибудь рассказывать. Обычно что-то очень незначительное, но немного милое. И каждый раз говорила, что скучает по нему. Люциус на это возражал: мол, видятся они каждый день, пусть и мельком, пусть и недостаточно долго... А Гермиона продолжала сообщать, что скучает.

Для справки: Люциусу это нравилось.

Нравилось, что девчонка нуждается в нём. Не только потому, то он привык чувствовать власть над людьми (а он, разумеется, привык). Но ещё и потому, что и сам сильно привязался к Гермионе. Тесно они общались меньше полугода, но с ней один день считался за месяц, а месяц − за год. Она затягивала и не отпускала, пусть и ненамеренно. И даже когда эта девчонка сидела на его лекции, не слушая и не записывая материал, она всё равно оставалась прелестной. Особенно после того, как призналась, в чём причина такой рассеянности.

Люциус по-прежнему иногда незаметно наблюдал за ней в Большом зале. В том числе и в тот вечер, когда в Хогвартс нагрянули Поттер и Уизли. К слову, тогда на гриффиндорский стол не поглядывал разве что ленивый − вот Люциус и решил, что и ему тоже можно дать слабину. Рядом с ним сидела профессор Вектор, которая регулярно заводила непринуждённые беседы. То ли она сама по себе была чересчур доброжелательная и общительная, то ли МакГонагалл просила учителей не игнорировать Люциуса (ну а вдруг?), то ли Септиме не нравилось трапезничать в молчании... Итог вырисовывался один: Люциусу приходилось общаться. Правда, чаще всего это было только кстати — отвлекало от мнящей «слежки».

− Помню мистера Поттера ещё на первом курсе... Сложно представить, как быстро время летит. Не правда ли, профессор? − обратилась Вектор к Люциусу. Да, она тоже не обошла вниманием шумную компанию и важных гостей.

− Да, так быстро, что порой сложно уследить. Мистер Поттер ведь ровесник моего сына, который уже получил аттестат и выпорхнул из родительского гнезда.

− У вас очень талантливый сын… Драко показывал неплохие результаты в Нумерологии. Кстати, а чем он сейчас занимается?

− Благодарю. Надеюсь, так и есть… − Люциус чуть улыбнулся. − Он сейчас живёт с матерью, работает в банковской сфере. Что поделать − Драко всегда был неравнодушен к деньгам...

Люциус почти не виделся с сыном. За последние полгода тот только пару раз посетил Англию, так что и с отцом виделся лишь дважды. Делился новостями и достижениями, рассказывал, как поживает Нарцисса, а главное − просто показывал своим видом, что всё хорошо, что он здоров и счастлив (пусть и с натяжкой). Потому что основные новости родных Люциус и без визитов узнавал из писем, которые Драко стабильно присылал.

Нарцисса, напротив, хранила молчание. И это, пожалуй, устраивало обе стороны. Люциус не горел желанием узнавать подробности личной жизни бывшей жены, ему хватало уверенности в том, что с ней всё в порядке. Конечно, если бы Драко выразил беспокойство о состоянии матери, Люциус бы обязательно вмешался. Но раз всё идёт гладко − лучше оставаться в стороне. Тем более, теперь у Люциуса имелся куда более важный объект для заботы − Гермиона. Она требовала полной отдачи, потому что с этой девчонкой нельзя было допустить и малейшей оплошности. Это могло повлечь за собой серьёзные проблемы. Потому что, кто бы что ни говорил, Гермиона и была одной большой проблемой. Проблемой с кучей достоинств, проблемой, которая стала Люциусу очень близкой. Но всё же проблемой.

Ближе к концу ужина шум и хохот, раздающиеся со стороны гриффиндорского стола, лишь усилились. Это немного раздражало. Люциуса не устраивало, что Гермиона смеётся и приятно проводит время не только рядом с ним, но и с кем-то другим. Пусть это и были её лучшие друзья, которых она знала с самого детства и с которыми прошла через многие испытания. Умом Люциус понимал, что не радуйся Гермиона визиту друзей − это выглядело бы странно. Но эмоции не всегда соглашались с доводами рассудка, и недовольство брало верх.

Возможно, этим он заразился от Гермионы, которая нередко ставила эмоции впереди логики. Или так она вела себя только рядом с ним? Потому что, по мнению прочих, эта девчонка считалась одной из самых рассудительных студенток со всей школы. Когда Люциус слышал подобное мнение − с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться в голос ну или чтобы хотя бы не возразить. Но что говорить в таком случае? «Слышали бы вы, как она кричала на меня во время последней ссоры − ни грамма логики!» или «С каких пор человек, который может разрыдаться дважды за вечер и столько же раз сбежать от разговора, имеет право называться рассудительным?»

Нет, определённо не то. Оставалось лишь молчать.

Так же, как молчал Люциус, проходя мимо того же злосчастного гриффиндорского стола, по пути к выходу из Большого зала. Молчал, несмотря на то, что едва ли не кожей чувствовал, как младший Уизли сверлит его взглядом, как натянулся воздух от напряжения Гермионы и как Поттер не обращает внимания ни на то, ни на другое. Или умело делает вид, что не обращает. Люциусу больше нравился второй вариант.

* * *

После выходных Люциус ждал встречи с Гермионой особенно сильно. Ведь в субботу и в воскресенье у них не было ни Защиты от Тёмных искусств, ни занятий по колдомедицине. А это значило только одно: лучшее, на что мог рассчитывать Люциус — встреча с Гермионой где-нибудь в коридоре или в Большом зале. Но разговор или касание − непозволительная роскошь для профессора, который закрутил роман со своей ученицей.

Зато, когда Гермиона наконец вошла в его кабинет, Люциус тут же получил возможность её обнять. Даже если и не обнял в этот раз, а лишь приветственно кивнул, сама возможность сделать всё, что только захочется, вселяла силы. Понимание того, что и Гермиона мыслит примерно так же, эти силы удваивало.

Но, несмотря на соблазны и почти бескрайние возможности, Люциус по-прежнему вёл свои уроки от и до, согласно учебному плану. На этот раз изучали отдельные виды порчи. Те случаи, когда на избавление от этой мерзости уходило несколько дней, а при худшем раскладе − и вовсе месяцы. Пока Люциус выдавал материал, было несложно абстрагироваться − роль профессора давно стала привычной и понятной. Но как только урок закончился, маску можно было и снять. Сразу, быстро.

− Останешься сегодня? − Люциус задал вопрос только для вида, не ожидая отказа, не веря в вероятность такого исхода. Он был слишком уверен в том, что проведёт с Гермионой всю ночь, а может, задержит её ещё и на завтрак. Казалось, сложиться иначе попросту не могло… Поэтому ответ обескуражил.

− Не могу, надо освободить вечер, − отозвалась Гермиона.

− Учёба? — спросил, заранее понимая, что никакая другая причина не сможет стать весомым аргументом. Вечер с подругами, желание хорошо выспаться, усталость… Недостаточно важно. А о тяге Гермионы к учёбе знали все.

− Да, почти. Однокурсник попросил позаниматься с ним немного, завтра у нас проверочная по Нумерологии. Да и мне тоже не повредит повторить пару параграфов…

− Что за одногруппник? — напряжённо поинтересовался Люциус.

− Кормак Маклагген… Но это не так важно.

− Тот самый, с которым у тебя был роман? Очень неожиданно, милая... И, по-моему, всё-таки чрезвычайно важно.

− У нас не было романа, это лишь глупые слухи. Ты и сам признался, что не поверил в ту дурацкую историю, так что, пожалуйста, не начинай...

− Я говорю о том, что было два года назад. Гораций как-то обмолвился, что на праздничный ужин Клуба Слизней ты однажды пришла в компании этого драклового мальчишки. Скажешь, не было такого?

− Да это вообще не считается, Люциус! Или, по-твоему, один раз выйти вместе куда-то − то же самое, что встречаться? Он просто мой одногруппник, ничего больше. И если ты мне не веришь, то я даже не знаю… − Гермиона говорила с таким надрывом, что в лёгких, видимо, закончился кислород. Она судорожно вздохнула, продолжив: − Мне совсем не нравится Маклагген, но я уже пообещала ему…

− Допустим, я тебе верю. Но ты в любом случае не будешь с ним заниматься. Ничем. Ни сегодня, ни в какой-либо другой день. Это ясно?

Гермиона посмотрела на него таким взглядом, словно не узнавала. Будто он на её глазах превращался в оборотня или в любого другого монстра. А потом сказала твёрдо, почти грубо:

− Нет.

− Что значит «нет»?

− Это значит, что ты не имеешь права запрещать мне делать то, что я хочу, причём запрещать без веских на то причин, − пояснила Гермиона. — Нет, Люциус. Нет, ты не будешь мне указывать.

− Вообще-то я действительно запрещаю тебе делать это.

Гермиона резко поднялась из-за стола и принялась складывать вещи в сумочку. Люциус тоже встал, сказав:

− Не вздумай сейчас уйти.

− Для этого мне тоже нужно твоё разрешение? Прости, но я рискну с тобой не согласиться.

Закончив фразу, Гермиона ринулась к двери, но Люциус успел преградить ей дорогу. Довольно жёстко схватил девчонку за плечи и направил к столу − та была вынуждена сделать два шага назад, пока не упёрлась в столешницу. Но посмотрела она на него не затравленно и не испуганно, а со злостью. В глазах плескалась ярость. Гермиона попыталась оттолкнуть Люциуса, но сил не хватило − он лишь чуть отшатнулся (скорее от неожиданности), а после только сильнее ухватил её, удерживая теперь ещё и руки. Люциус видел, как Гермиона положила свою волшебную палочку в сумочку, а потому быстро выхватил и отбросил это расшитое бисером недоразумение к дальней стене.

− Ты останешься здесь, и это больше не обсуждается, − спокойно сказал он.

− Если ты считаешь, что я буду выполнять все твои желания, то ошибаешься. Я сейчас возьму… и уйду. Я не обязана проводить с тобой время. Занятие закончилось, − чувствовалось, что Гермиона очень старается говорить уверенно, но голос всё равно предательски дрожал.

− Предпочитаешь проводить время с другими?

− По крайней мере, Маклагген не вынуждал меня тратить на него вечер, а всего лишь попросил. Вежливо попросил помочь.

− Так мне теперь нужно умолять тебя о том, чтобы ты провела со мной ночь? Может, ещё и в очередь записаться?

На последней фразе Люциус ненамеренно слишком сильно сжал её руки. Гермиона ойкнула, но ответ её прозвучал уверенно:

− Можешь и записаться. Только сперва отпусти меня. Мне неудобно. И я опаздываю на встречу.

− Ничего страшного, я быстро... − протянул Люциус, резко разворачивая Гермиону спиной к себе и опуская её грудью на стол. Девчонка недовольно вскликнула, но его это уже мало волновало. Она вела себя слишком дерзко, чтобы он мог так просто её отпустить. Да ещё и куда − к тому мерзкому типу. Плевать, было у них что-то или нет, но сама мысль, что она будет проводить время в такой компании, выводила из себя.

− Сейчас же отпусти меня! − сдавленно выкрикнула Гермиона.

Но Люциус и не думал прислушиваться к её просьбам. Свободной рукой он снял с девчонки трусики и расстегнул свои брюки. Гермиона почти не сопротивлялась − только негромко ругалась куда-то себе под нос (и это ей совсем не шло). Люциус легко вошёл в неё, внутри она была достаточно влажная. Не настолько горячая, как обычно, не настолько расслабленная и не до конца готовая к ласкам, но всё же Гермиона тоже была возбуждена. И пусть ни за что бы в этом не призналась, но она хотела этого − как минимум, на уровне физиологии. С фактами не поспоришь.

Для протокола: Люциус жаждал её на всех уровнях.

Она тихонько постанывала, обхватив дальний край стола так сильно, что Люциус видел, как побелели костяшки её пальцев. Он двигался в ней всё быстрее и быстрее с каждой фрикцией, не замедляясь ни на мгновение. Удерживать Гермиону уже не приходилось, она лежала смирно, и Люциус только поглаживал её бёдра. Всё продолжалась и правда недолго: ровно до тех пор, пока Гермиона не задрожала и не выгнулась в оргазме, выпуская протяжный стон сквозь зубы. Следом за ней кончил и Люциус.

− Я же говорил, что не отниму у тебя много времени, − сказал, медленно отстранившись.

− Так я теперь для тебя − что-то вроде шлюхи? — она развернулась к нему лицом и посмотрела так, словно хотела испепелить взглядом. Наверное, прятала за гневом обиду.

− Если только тебе самой нравится так думать...

Гермиона снова рванулась к выходу. Дрожащей рукой подняла с пола сумочку и сказала только: «Ты чёртов мерзавец». На этот раз Люциус не остановил её. Не стал поднимать шум и бежать за ней не только из соображений секретности, но и по своим личным убеждениям. Подумал: «Пусть, ей полезно будет побыть одной». Он уже было почувствовал вину за своё поведение… Но стоило ему вспомнить, куда Гермиона так спешила, все сомнения как рукой сняло. Чуть позже, приводя одежду в порядок, Люциус заметил, что у стола так и остались валяться трусики Гермионы. Он поднял их и спрятал в спальне, думая о том, как скоро сможет вернуть их законной владелице.

Он понимал, что совершил ошибку, но в то же самое время осознавал, что не мог поступить иначе. Позволить ей уйти? Так он показал бы, что не в состоянии её удержать. Причём «удержать» не только в прямом смысле, не только удержать силой, а удержать вообще. Гермиона сама признала, что не представляет, какое будущее ждёт их отношения. Не знал этого и Люциус − будущее было до отвращения размыто. Но что он точно знал, так это свои желания и стремления. Он хотел быть рядом с Гермионой, даже если для этого приходилось применять силу.

Загвоздка заключалась в том, что на сей раз эта сила сыграла с ним злую шутку. Люциус никак не мог отделаться от ощущения, что Гермиона после этого только отдалится. Слова, что она сказала ему вместо прощания, это подтверждали.

Неприятное чувство где-то в груди никак не пропадало — там будто кто-то скрёбся, кто-то настойчивый и безжалостный. Заглушить боль помог алкоголь. У Люциуса имелся богатый опыт использования этого «лекарства» против всех невзгод. Ещё не забылось время, когда он боялся расставаться с бутылкой... А теперь, вероятно, пришло время вернуться к старым привычкам.

Достав из глубины шкафа бутылку огневиски, Люциус наполнил бокал до краёв и опустошил его в несколько глотков. Потом ещё один, и ещё. Только после третьей «дозы» почувствовал успокоение. Не подумав о том, чтобы принять душ или хотя бы раздеться, Люциус завалился спать. Лёг прямо поверх одеяла и почти сразу же уснул. Наверное, проще было бы выпить зелье для сна без сновидений − эффект вышел бы тот же. Но алкоголь был привычнее, он выполнял роль обезболивающего лучше прочих средств.

Для справки: Люциус мог бы заливать в себя спиртное каждый вечер − до тех пор, пока Гермиона Грейнджер не придёт к нему в кабинет сама. Но что-то подсказывало, что этого не произойдёт в ближайшие дни. И ради сохранения своего зыбкого статуса профессора, ради ясности ума, к утру Люциус дал себе обещание больше не пить. По крайней мере, не злоупотреблять. Потому что он слишком хорошо помнил, насколько бессильным и бесполезным становился, когда слабость брала верх.

Нет, сейчас ему как никогда нужна была ясная голова. Потому что только в этот самый вечер у него и появилась действительно серьёзная проблема.

Гермионе было очень больно. Сердце гулко стучало в груди, слёзы подступали к глазам, каждый вздох давался с трудом. Она как будто пробежала десять миль, после чего упала с высокого обрыва на жёсткий холодный пол. Но просто лежать и жалеть себя было никак нельзя, поэтому она даже не останавливалась, а всё шла и шла, порой переходя на бег, лишь бы поскорее оказаться как можно дальше от чёртового кабинета чёртового Малфоя. Нет, ей совсем не хотелось сейчас называть его по имени. Проще было считать его просто Малфоем. Или ещё лучше − пусть лучше он снова станет безликим профессором Малфоем. Тем самым, которого Гермиона так невзлюбила с первого же урока.

Она и сама не заметила, как добралась до башни Гриффиндора. Боль и не думала утихать, а Гермиона уже добежала, хотя и не была готова делать вид, что всё в порядке. Конечно, о запланированной встрече с Маклаггеном она и подавно забыла, так что, когда он возник у неё на пути, думала проскочить мимо. Но не тут-то было.

− Гермиона... Эй, Гермиона! − выкрикнул он, когда понял, что она его не замечает. − Мы же договорились встретиться в библиотеке, так?

«Нет, не так!» − захотелось ответить Гермионе. Хотя она понимала, что и правда пообещала Кормаку помощь. С другой стороны, очевидно, что сейчас она не в состоянии думать о Нумерологии, и уж тем более − объяснять кому-то материал. А последней каплей стало то, что кто-то очень расстроенный внутри Гермионы вопил о том, что именно Маклагген − главный виновник сегодняшнего происшествия. Если бы не он со своей пришедшейся так некстати просьбой, если бы Гермиона была свободна этим вечером, если бы она осталась с Люциусом, то не разгорелось бы никакой ссоры.

«И ты бы не узнала, какой Малфой мерзавец», − прошептал внутренний голос. Так, словно не понимал, что Гермиона всегда об этом знала, с самого начала. Таковы были правила игры, в которой она проиграла.

− Да, точно, − наконец ответила Кормаку. − Но я не смогу, прости.

− В смысле?

− Произошло кое-что непредвиденное, у меня сейчас срочное дело. Извини, − пробормотала Гермиона себе под нос и, плюнув на все приличия, помчалась ко входу в гостиную.

Она не могла больше стоять рядом с Маклаггеном ни минуты, ни секунды. Хотя бы потому, что оставила трусики в кабинете и теперь отчётливо чувствовала, как по внутренней стороне бедра стекает капля спермы. Кроме того, Гермиона почти не сомневалась, что вот-вот проиграет схватку со слезами и разрыдается как ребёнок − только более горько. Так что она без зазрения совести убежала в гостиную, откуда, не сказав ни слова приятелям, прошла в свою спальню. Гермиона могла только молиться о том, чтобы сейчас там не оказалось Джинни. Но когда в последний раз реальность проявляла благосклонность и совпадала с желаниями? Гермиона не могла припомнить такого.

− Ты же говорила, что сегодня задержишься... Ой, − подруга осеклась, уставившись на Гермиону как на призрака. − Что с тобой? Что случилось?

− Ничего, − с трудом выговорила Гермиона, тут же спрятав лицо за ладонями. Пальцы тут же увлажнились тёплыми слезами. Видимо, поплакать в одиночестве − непозволительная роскошь. Хотя, может, оно и к лучшему? Не зря же Джинни − единственная, кто в курсе того, что Гермиона ввязалась в «отношения». Пусть и не знает подробностей, но хотя бы может утешить, а это уже что-то. Потому что в последнее время самым близким человеком для Гермионы стал Люциус: она привыкла делиться с ним чем-то важным, и он умел её успокаивать. Но в этой ситуации он значился последним в списке возможных утешителей. Вернее, вряд ли он вообще попал бы в подобный список.

− Не пугай меня, − не скрывая беспокойства, прошептала подруга. − Что такое? Что?

− Не знаю, − Гермиона помотала головой. Не могла же она сказать, что профессор Малфой практически насильно занялся с ней сексом на собственном рабочем столе, объяснив это ревностью к драккловому Маклаггену. — Наверное, всё теперь... То есть… Думаю, те отношения, что у меня были... Они закончились.

− И это плохо?

− Не знаю, − снова сказала Гермиона и в тот же самый миг поняла, что и правда − не знает. Вроде бы эту связь давно стоило оборвать, потому что она была со всех сторон неправильной и неуместной, непонятной и странной, а самое главное − бесперспективной. Такой исход мог бы стать очень удачным, если бы не одно «но». Если бы Гермиона не успела влюбиться в Люциуса Малфоя. Если бы не привязалась к нему. Если бы не хотела быть с ним, не хотела бы чувствовать его аромат, не хотела бы просыпаться рядом с ним…

− Что значит «не знаю»? — не унималась Джинни. — Ты должна хоть что-нибудь сказать! Потому что вот так заявляться сюда в слезах и ничего не говорить — это совершенно не… Гермиона? Дракл тебя дери, Гермиона…

В тот вечер никакие «должна» или «обязана» не действовали. Гермиона пропустила мимо ушей всю тираду подруги. Быстро проскользнув к своей кровати, залезла под одеяло прямо в одежде.

− Мне стоит позвать мадам Помфри? — осторожно спросила Джинни, словно боясь положительного ответа.

− Нет. Нет, конечно же, нет.

− Ладно. Тогда я пойду в гостиную… Или мне посидеть с тобой?

− Лучше иди.

Гермиона не была до конца уверена, стоит ли ей оставаться одной. Но в то же самое время понимала, что не в состоянии сейчас длиться сокровенным — даже с лучшей подругой. Тем более, теперь называть фамилию Малфоя было бы совсем лишним, раз уж всё закончилась.

Для протокола: в том, что этому нелепому роману пришёл конец, Гермиона теперь уже не сомневалась. И она не собиралась из-за этого всерьёз расстраиваться − в её жизни случались вещи и похуже.

* * *

Гермиона не прогуляла ни одного урока до конца недели, исправно посещала даже занятия по ЗОТИ. Но о дополнительных парах по целительству благополучно предпочла не вспоминать. Малфой же в свою очередь делал вид, что ничего экстраординарного не произошло. По-прежнему периодически спрашивал Гермиону на уроках, по-прежнему выставлял ей высокие баллы за письменные работы, по-прежнему вёл себя как ни в чём не бывало.

Поначалу Гермиона злилась из-за этого — сама-то она ценой огромных усилий вела себя нормально. «Как же ему удаётся так сдерживать эмоции?» − задавалась она вопросом. До тех пор, пока не приняла как данность то, что никаких эмоций могло и не быть. С чего она взяла, что Малфой переживает из-за их ссоры? Может, ему и была неприятна данная ситуация, но вряд ли он страдал из-за этого дольше часа (если вообще страдал — всё же это совершенно не в его духе).

Гермиона бросила на него пристальный взгляд во время очередной лекции в конце недели, Малфой это заметил — и ответил таким же взглядом. Холодным. Гермиону словно током дёрнуло, и она мгновенно спрятала глаза, сделав вид, что изучает конспект. Больше подобных экспериментов она не проводила и молила Мерлина о том, чтобы он не позволил ей столкнуться с Малфоем где-нибудь в пустом коридоре Хогвартса тет-а-тет. Нет уж, проще провалиться сквозь землю, чем выдержать его взгляд. А если он начнёт что-то говорить, как ей быть? Нет-нет-нет, Гермиона не была готова к такому. Она слишком хорошо помнила, как хорошо ей было с ним в постели. Но ещё лучше — насколько униженной себя чувствовала, когда он брал её силой.

В тот же день после занятий Гермиона уверенным шагом направилась в кабинет директора, где сообщила МакГонагалл, что считает правильным прекратить дополнительные занятия по целительству.

− Что-то не так? Вы не поладили с профессором Малфоем?

− Вовсе нет, − Гермиона почти не стыдилась этой наглой лжи. Почти. — Просто мы уже разобрали все темы, что значились в плане. К тому же, мне нужно готовиться к выпускным экзаменам… Сами понимаете: каждая минута на счету.

− Если ты уверена, что так будет лучше, то я не возражаю, − быстро согласилась директор.

И Гермиона запоздало поняла, что при всей нагрузке, при совмещении преподавательской деятельности с работой главы школы, со многими проблемами, обострившимися во время войны... Вряд ли МакГонагалл было дело до такой мелочи, как какие-то там дополнительные уроки для одной конкретной ученицы. Ученицы, возомнившей вдруг, что мир крутится вокруг её персоны. Странно, что у директора вообще нашлось время озаботиться воплощением этой идеи. И часть Гермионы была благодарна МакГонагалл за заботу и за то, во что всё это вылилось — в первые серьёзные чувства, практически в роман… А другая часть злилась на директора из-за того, что та всё это допустила. Ведь узнай руководство школы о её связи Малфоем — всему тут же положили бы конец. Только вот… никто не узнал.

− Да, я уверена, − кивнула Гермиона. − Думаю, профессор Малфой со мной согласится.

− Так ты ему ещё не сообщала?

− Нет, я... Но я поговорю с ним в ближайшее время.

К слову: Гермиона не собиралась ничего ему сообщать. По крайней мере, лично.

Расписавшись в собственной трусости, к вечеру она всё-таки взялась за пергамент с пером и нацарапала короткую записку. Записку, в которой обращалась к нему «уважаемый профессор Малфой», в которой ни на что не намекала и ни в чём никого не обвиняла.

* * *

Гермиона не взялась бы сказать об этом с уверенностью, но ей казалось, что если бы она не встречалась с Малфоем каждый день, то у неё получилось бы его забыть. За месяц без Люциуса Гермиона лишь прошла очень длинный путь от чего-то, что можно назвать «Не смотри на него, не смотри!» до «Если ты совсем не будешь на него смотреть − это вызовет подозрения, так что можешь одним глазком…»

Но дальше этого дело не шло. Отчасти оттого, что Гермиона делала самой себе поблажки. Например, позволяла себе работать над эссе по ЗОТИ дольше, чем над заданиями для других предметов − чтобы Люциус прочёл и оценил. Чтобы вспомнил о ней. Гермиона злилась на себя, но линию поведения не меняла − это было сильнее неё. Даже напоминания о том, что Малфой − мерзавец, что он ей совсем не подходит, что он сделал ей очень-очень больно (во всех смыслах), не работали.

И он продолжал делать ей больно. Когда во время очередного «послабления» Гермиона во время ужина бросила пару беглых взглядов в сторону преподавательского стола, Малфой вёл оживлённую беседу с профессором Вектор. Когда она повторила тот же манёвр спустя полчаса — их беседа всё ещё продолжалась. Позднее, день спустя, Гермиона снова наблюдала за преподавателями − опять Малфой и Вектор сидели рядом и о чём-то непринуждённо (насколько можно было судить со стороны) разговаривали. Вот Вектор что-то сказала, вот губы Малфоя изогнулись в фирменной сдержанной улыбке, снова какая-то фраза… Никто из них и не думал смотреть в сторону гриффиндорского стола.

− Как думаешь, межу ними что-то есть? − не выдержав, спросила Гермиона у Джинни. − Межу Малфоем и Вектор.

− Вряд ли, − подруга безразлично пожала плечами, хотя обычно активно поддерживала любые сплетни о чьей-либо личной жизни.

− Почему?

− Ну, ты же знаешь Малфоя. У него запросы, наверное, королевские... А Вектор, насколько мне известно, полукровка... Вряд ли он стал бы что-то такое начинать...

− Пожалуй, ты права, − согласилась Гермиона. Хотя прекрасно понимала, что вряд ли Люциуса заботит чистота крови очередной любовницы. Не после того, как он спал с ней. С какой стороны ни глянь, преподаватель-полукровка − более подходящая кандидатура, чем магглорождённая студентка. Да даже если бы они с Вектор решили встречаться открыто — сомнительно, что кто-то стал бы возмущаться.

− А с чего это тебя так волнует? Опять начинаешь выискивать в Малфое недостатки? Забудь ты уже о нём... — Джинни, сама того не зная, дала удивительно точный совет.

Но у Гермионы не получалось забыть. Она дошла до того, что тайком рассматривала колдографию Малфоя, когда оставалась одна в спальне. Вернее, две колдографии: на одной Люциус один, а на другой — вместе с Гермионой. Тем утром, когда были сделаны снимки, ей эта затея казалась баловством. А теперь «баловство» стало главным документальным подтверждением того, что она и правда была счастлива рядом с Люциусом.

Ключевое слово — «была».

«Случались вещи и похуже, − повторяла себе Гермиона. — Любой скажет тебе, что есть события и похуже неудавшегося романа. Ты и сама это знаешь».

Да, она понимала, что проблема с модифицированными воспоминаниями родителей стоит куда острее, но этот вопрос просто отложила до окончания школы. Не забывала и о том, что её друзья погибли во время недавней войны. Да что там — помнила, как сама каждую секунду боялась проститься с жизнью, помнила пытки и летящие в неё заклинания. Только вот легче ей от этих отрывков прошлого не становилось. Да, случались вещи и похуже. И, наверное, ещё случатся. Но чувства к Люциусу Малфою пока располагались слишком близко, они были очень реальны, почти осязаемы.

Борясь с ними, пару раз Гермиона даже соглашалась на свидания. Ну, если совместную прогулку по Хогсмиду можно назвать свиданием. Гермионе удавалось поддерживать беседу, но в такие моменты она чувствовала себя неудачливой актрисой, которая пытается играть в счастье. И во время одной из таких прогулок она увидела вдалеке, у «Трёх мётел», Малфоя… И замерла. Хотелось, чтобы он подошёл и потребовал объяснений, но… Люциус вроде бы её даже не заметил. Ни Гермиону, ни её «ухажёра».

Это точно был конец. Конец.

* * *

К концу марта ситуация не изменилась. Близились пасхальные каникулы, и Гермиона, как и перед Рождеством, решила провести их в школе. И на сей раз не предвиделось никаких заманчивых предложений от Люциуса Малфоя. Гермиона почти перестала о нём думать − хватало забот и без того.

Как и положено Гермионе Грейнджер, она вся погрузилось в учёбу − ведь до выпуска оставалось каких-то два месяца. В последние выходные перед каникулами, когда большинство школьников уже отправились по домам, Гермиона перебирала пергаменты с конспектами. В одном из ящиков случайно наткнулась на подарок Луны − зелье, что та вручила ей на день рождения. Один его глоток должен был избавить человека от всех плохих мыслей, а также помочь разобраться в своих истинных желаниях. Гермиона посетовала, что не вспомнила о флакончике на месяц раньше − вот тогда бы он пригодился. Правда, она особенно и не верила в его действенность. Может, оттого тем утром, особенно не задумываясь, одним глотком выпила зелье и продолжила заниматься своими делами.

Когда пришло время обеда, Гермиона привычным мимолётным взглядом отметила для себя, что Люциус на месте. Большой зал был полупустым, поэтому в этот раз присутствие профессора стало как-то ярче, отчётливей. Пришлось даже завести оживлённую беседу с немногочисленными гриффиндорцами за столом − лишь бы отвлечься. Когда перед уходом Гермиона снова взглянула на преподавательский стол, Люциуса там уже не было.

«Тебе не должно быть до этого никакого дела», − Гермиона пыталась убедить в этом саму себя.

Но, покинув Большой зал, направилась не в гостиную факультета, а к кабинету Малфоя. Оправдывала это тем, что сможет начать новую жизнь после каникул. А сегодня, именно сейчас, ей нужно хотя бы коснуться его.

«Если его не окажется на месте − я уйду и больше не вернусь», − пообещала она себе.

Потом постучалась, и дверь тут же открылась.

− Нам надо кое-что обсудить, профессор, − сказала Гермиона максимально деловым тоном, от волнения позабыв о приветствии.

Малфой не возражал. Он отошёл, пропуская её в кабинет.

К сведению: Гермиона успела соскучиться по этому месту. По большому столу с увесистой столешницей, по высокому окну, которого не касались шторы, по массивному шкафу… Чёрт, да здесь всё было большим, высоким, мощным — как и Малфой. Странно, что Гермиона не заметила этого, когда первый раз переступила порог его кабинета.

− Я как раз собирался с тобой поговорить, − заговорил Люциус. И Гермионе показалось, что она никуда отсюда и не убегала. А если и убегала, то это был не конец.

Главной ошибкой Люциуса стала привычка решать свои проблемы силой. То есть, конечно, он был умён, мог по праву считать себя первоклассным дипломатом… Но в ситуациях, когда прочие методы не работали (или работали со скрипом), оставалось только применять силу. А иногда такой подход становился самым простым и самым действенным. Например, в общении с Гермионой Грейнджер. Но если на первых порах это срабатывало, то спустя несколько месяцев и несколько десятков совместных ночей, Люциус перегнул палку.

Он корил себя за содеянное, но прекрасно понимал, что простым извинением дело не поправишь. Да что там — не хватит и сотни извинений. Гермиона, дракл её дери, всегда была очень гордой и довольно обидчивой. И, как известно едва ли не каждому британскому магу, обожала бороться за чьи-либо права. Если она находила время на борьбу за права домовых эльфов, то, очевидно, и дорожила и своими собственными правами. А Люциус своим вероломным поведением их нарушил. Правда, он предпочитал винить в этом не исключительно себя, но и Кормака Маклаггена. Ведь именно этот юнец стал причиной ревности, из-за него Люциусу пришлось выйти за рамки своей привычной сдержанности (крайне редко, в исключительных случаях, приправляемой щепоткой гнева).

Да, именно «пришлось». Потому что иного выхода Люциус тем вечером не видел. Не мог же он пропустить информацию об их с Гермионой вечерней встрече мимо ушей! Или... или всё-таки мог? Мог, но не захотел? Вполне вероятно, но теперь уже не столь важно. Рефлексия — пустая трата времени. А вот размышления о том, как исправить ситуацию, − достойное занятие.

Гермиона стремительно покинула его кабинет и не вернулась. Люциусу оставалось только думать о том, как вернуть все фигуры на прежние места. Решение нашлось день спустя. Не столько благодаря усердным размышлениям, сколько благодаря прилетевшей во время завтрака сове. В «багаже» у птицы находилась важная корреспонденция. Люциус периодически получал ответы на запросы, что настрочил всем знакомым, имения которых славились масштабными библиотеками. Но чаще всего в ответах содержались не совсем подходящие либо совсем не подходящие данные. Но на сей раз − хвала Мерлину! − там оказалось нечто весьма полезное. Люциус понял это с первых строк и, воодушевлённый, быстро убрал ценнейшие листы пергамента в глубокий карман мантии. Взглянул на гриффиндорский стол, за которым сидела Гермиона, и подумал про себя, что ей недолго осталось дуться. Пара-тройка недель работы — и он поймёт, как восстановить воспоминания её родителей. Если после этого Гермиона не оттает, придётся поискать ей замену. Но сдаваться раньше времени Люциус не намеревался.

Если бы письмо, что лежало в его кармане, вдруг стало валютой, Люциус оценил бы его в миллионы галлеонов. Нет, в миллиарды. Хотя он заполучил его вовсе не благодаря своему состоянию, а благодаря знакомствам. Повезло, что один из его давних приятелей, пожилой ирландец, сейчас отбывал срок в Азкабане, но имел возможность контактировать с внешним миром при помощи писем. И Люциус прекрасно понимал, что старик связался с родственниками, у которых был доступ ко всем книгам, вынудил их искать все книги по модификации памяти, а затем подробно расписал полученную информацию в ответном письме не из-за желания помочь… А из-за банальной скуки. Когда ты сидишь в камере, любое реальное занятие, связывающее тебя с миром по ту сторону решётки, − это настоящий подарок.

Спустя неделю и десяток отправленных писем (в Азкабан, родственникам заключённого, ещё раз в Азкабан, ещё раз родственникам…) Люциус наконец получил необходимую книгу. Очевидно, перепечатка одной из её глав и попалась Гермионе на глаза. И та, слишком обеспокоенная безопасностью родителей, применила заклинание бездумно. Будь в этом хоть какой-то смысл сейчас, спустя полтора года, Люциус бы отругал девчонку. Но Гермиона уже и сама извлекла урок из этой истории. Учитывая, с каким трудом она вспоминала минувшие события, с каким надрывом в голосе говорила о них, в этом можно было не сомневаться.

Следующий месяц Люциус провёл не впустую. Ссора постепенно забывалась, но лишь потому, что на её место приходили другие заботы, также связанные с Гермионой. К счастью, у Люциуса сохранились все данные, что несколько месяцев назад оставила ему Гермиона по его же просьбе. А она знала толк в точности и подробности, так что теперь, чтобы составить детальный план дальнейших действий, личное общение с ней не требовалось. Хотя, может, и к сожалению − рядом не хватало её тонкого голоска, бессчётных вопросов и неуёмной активности.

Для протокола: Люциус с самого начала был уверен, что справится сам. И сперва так и было. До тех пор, пока за ужином одним вечером он не обмолвился об «очень сложных расчётах» в разговоре с профессором Вектор. Та была довольно словоохотлива и доброжелательна, поэтому согласилась помочь, хоть Люциус на этом и не настаивал. «Я давно не имел дела с таким объёмом цифр…» «Ну что вы, я не смогу взвалить это на вас…» «Даже так? Буду премного благодарен…» Долго его уговаривать не пришлось.

Пару дней Люциус потратил на то, чтобы предоставить Септиме необходимые данные так, чтобы не раскрыть конечную цель этих расчётов. Сообщил, что хочет провести небольшое исследование, эксперимент, основанный на старинном научном труде. И Вектор лишних вопросов не задавала. Видимо, она была слишком дружна с цифрами, и эта задачка стала для неё очередным небольшим испытанием. И она с ним справилась. Оставшуюся часть работы Люциус невольно растянул ровно до самых каникул. Изначально ставил себе цель успеть, ведь когда-то чётко определил, что визит в Австралию Гермионе лучше назначить на весну. Если всё пройдёт успешно с первого раза − отлично. Если нет − будет возможность повторить это после выпускного.

* * *

Когда в дверь кабинета постучали, он не ожидал никакого сюрприза. Был уверен, что это, скорее всего, МакГонагалл пришла обсудить организацию экзаменов для пятого и седьмого курсов (она давно говорила об этом, но никак не могла найти время). Но что-то, непрошеная подсказка откуда-то изнутри, заставила Люциуса не сказать дежурное «войдите», а подняться и открыть дверь лично. В итоге этот жест мало на что повлиял, но ситуация, в которой Гермиона Грейнджер добровольно стучится к нему в дверь, и Люциус её открывает, была слишком долгожданной. И наконец воплотилась в реальность.

− Нам надо кое-что обсудить, профессор, − сказала Гермиона деловито, демонстрируя гордо поднятый подбородок, и прошла вглубь кабинета.

− Я как раз собирался с тобой поговорить, − Люциус кивнул.

− Нет, подождите. Я первая, − в интонации читалась что-то вроде «Я пришла сюда, чтобы говорить, а не чтобы слушать». И вместе с тем ощущалось, что Гермиона волнуется. − Я считаю, мы должны заняться любовью в последний раз. То есть… Ну… Это совершенно несправедливо, что у меня не было нашего последнего раза. Понимаете?

− У меня тоже его не было.

− Тем более! − парировала, не замешкавшись ни на секунду.

− Но у меня есть дело важнее. Посмотри на это, − Люциус протянул ей стопку бумаг. Гермиона глянула на него с недоверием, а то и с обидой, но документы приняла. И, как только начала читать, изменилась в лице.

− Откуда это?

− Нашёл. У меня много старых друзей. И они остаются друзьями, даже находясь за решёткой. А если хорошенько изловчиться, то получится воспользоваться их библиотеками. Там много всего интересного, тебе бы понравилось.

− Это же всё решает… − Гермиона смотрела на расчёты так, словно перед ней была формула, устраняющая все проблемы этого мира. Хотя, возможно, в её глазах они выглядели именно так.

− Да, решает. Иначе какой смысл мне показывать это тебе? − парировал Люциус. Один только Мерлин знает, насколько ему в этот миг было приятно смотреть на Гермиону. Несмотря на то, что она выглядела донельзя сосредоточенной и пока не торопилась прыгать к нему в объятия с благодарностью... Осознание того, что Люциус сделал что-то весомое, то, что её порадовало, оказалось приятнее, чем он предполагал.

− Давно это у тебя? − спросила Гермиона. К своему удивлению, Люциус услышал в её тоне нотки настороженности и осуждения.

− Недавно. Может, месяц. Расчёты я закончил пару дней назад, − отозвался, сам не понимая, зачем отчитывается.

− Почему ты не сказал раньше?

− Ты не приходила.

Откровенно говоря, Люциус пару раз думал задержать Гермиону после урока и сообщить ей о своей находке. Но его самолюбие слишком задевало то, что она его игнорировала. В особенности то, что отказалась от занятий по целительству, когда у них ещё оставались неразобранные темы.

− Но мы виделись почти каждый день!

− Считаешь, мне следовало подойти к тебе с этой новостью посреди ужина? Или во время проверочной?

− Ты мог бы… мог бы написать письмо.

− Сперва надо было проверить, сойдутся ли цифры.

Гермиона долго молчала и неотрывно глядела на Люциуса. На какую-то долю секунды ему даже почудилось, что она сейчас либо разрыдается, либо убежит. Но нет: девчонке удавалось сохранять спокойствие.

− Спасибо, Люциус.

− Я ведь обещал, что помогу, − он ответил, выдохнув с облегчением.

− Я люблю тебя, − тихо и торопливо проговорила Гермиона, быстро умолкнув. — Не думала, что это так странно звучит, когда произносишь вслух…

Люциус подумал, что ничуть не странно, но сказал другое:

− Я тоже люблю тебя, детка. Но давай сейчас отвлечёмся и вместе внимательно просмотрим все эти бумаги. Хорошо?

− Я на самом деле люблю тебя, − повторила Гермиона, всё же соглашаясь с его предложением и устраиваясь за столом. − Не просто так это говорю.

− Само собой. Я тоже не говорю ни о чём просто так. И не делаю ничего просто так.

− Это твоё извинение? — она указала на стопку с расчётами.

− Если ты его принимаешь, то да.

Гермиона только улыбнулась, что можно было расценить как прощение, − и Люциус расценил. Он долго разъяснял ей ход своей работы, постепенно, от начала и до самого конца.

− Не думала, что это будет настолько сложно, − призналась Гермиона. − Я была такой идиоткой, когда применила то заклинание! Такой идиоткой...

− Ты просто была напугана. Это не преступление.

Люциус не мог сказать других слов. Потому что он и сам был чертовски напуган в то время. И его страх заставлял творить вещи похуже того, что сделала Гермиона.

* * *

Когда после ужина Люциус вернулся на рабочее место, Гермиона уже ждала его у порога. Ранее она попросила его отправиться в Австралию вместе с ней, причём уже послезавтра − ни к чему было откладывать. Теперь же Люциус предположил, что она хочет ещё раз обговорить детали. О том пикантном предложении, что девчонка озвучила, зайдя к нему в кабинет этим утром, он предпочёл не вспоминать. Гермиона хотела привлечь внимание, и ей это удалось.

− Что ты думаешь о профессоре Вектор? − спросила она, заходя в кабинет.

− Она очень хороша в Нумерологии.

− А ещё?.. Вы с ней постоянно разговариваете во время ужина. И во время обеда. И даже во время завтрака, я сама видела…

− Как ты думаешь, кто помогал мне производить эти расчёты?

− Профессор Вектор? Почему? Ты рассказал ей про моих родителей?

− Нет. Не думаю, что она в курсе твоей... ситуации.

Гермиона задумчиво кивнула. После чего долго молчала, раз за разом просматривая одни и те же листы пергамента. Люциус всё ждал, что посыплются вопросы, но нет. А когда Гермиона наконец заговорила, вопрос оказался не таким, какой ожидал услышать Люциус. По крайней мере, он не признался бы в этом.

− Можно я останусь сегодня? Уже поздно, − сказала Гермиона так, словно время играло в этом какую-то роль. Да будь на часах хоть раннее утро, Люциус всё равно предпочёл бы оставить её рядом с собой.

− Конечно, милая.

− Спасибо.

− Не стоит благодарить меня за это.

− Я благодарю не за это.

− В любом случае, дождись, пока всё завершится.

− А если я не хочу ждать?

Люциус на это ничего не ответил. Отчасти потому, что тоже не желал тратить время на ожидание, отчасти − потому что в данной конкретной ситуации выжидательная позиция казалась ему наиболее верной. Ближе к ночи, когда Гермиона вышла из душа, Люциус уже лежал в постели и почти уснул. Он хотел было выпить порцию зелья для сна без сновидений, − что угодно, лишь бы не наброситься на эту девчонку, как только та покажется перед ним снова. Ещё и в такой опасной близости от постели. Но передумал.

− Люциус, я так скучала по тебе, я безумно скучала по тебе, − тихонько проговорила Гермиона, прижимаясь к нему со спины. Он не успел разглядеть: то ли она вышла из душа сразу без одежды, то ли сумела так быстро обнажиться… Но теперь Гермиона совершенно точно была голой. А Люциус, что весьма закономерно, стремительно возбуждался.

− Детка, пора спать… − неуверенно начал, зная, что если она не отступит через минуту — он с удовольствием поддастся.

− Почему ты не хочешь меня? − спросила тоном обиженного ребёнка, которому не дарят желанную игрушку.

− Ты что-то говорила про «последний раз». А я не хочу, чтобы у нас он был.

− А если этот сделать предпоследним?

− Тогда я предпочту припасти на будущее оба раза, − парировал Люциус.

− На самом деле... я хочу заниматься с тобой любовью каждый день... — призналась Гермиона, ещё сильнее прижимаясь к нему и обнимая, пусть и с осторожностью. − Но только если ты пообещаешь не обижать меня больше никогда. Хорошо?

− Ни за что не обижу, − Люциус развернулся к ней лицом. − Станешь моей женой?

− Стану, − ответила совсем тихо, но он расслышал каждый звук. И после этого решил, что теперь-то точно имеет право на тело этой девчонки. Она забралась на него сверху и довольно ловко избавилась от его пижамных штанов. Люциус в любом случае испытывал бы чертовски сильное удовлетворение — слишком долго убеждал себя, что Гермиона всё-таки вернётся сама и сама захочет быть с ним. Но поскольку она теперь ещё и устроилась сверху и была насколько инициативна, насколько он только мог желать, то всё складывалось как нельзя лучше.

Люциус почти не думал о том, что не заслуживает быть с ней. Быть не только с ней, но и в ней прямо сейчас, устроив ладони на её талии… Почти не думал. Гермиона и без того была хрупкой (во всех смыслах), а из-за её худобы казалось, что она вот-вот разобьётся. Рефлекторно срабатывало опасение, что Люциус не сможет её уберечь… Возможно, уберечь от самого себя. Но когда в памяти всплывали эпизоды, где Гермиона сводила его с ума (на сей раз только в худшем смысле), то картина выглядела несколько иначе. Может, он и есть именно тот мужчина, которого Гермиона заслуживает? А если и нет — плевать. Она согласилась. И она пришла сама. Словно знала, как ему не доставало её нежной кожи, и сжалилась.

− Люциус? — заговорила Гермиона. Они лежали в тишине и умиротворении уже минут десять, и Люциус начал проваливаться в сон, но не тут-то было.

− Да?

− Ты серьёзно говорил насчёт того, чтобы я стала твоей женой?

− Разумеется. Ты лучшее, что со мной случалось, и я не позволю тебе убежать.

«Не позволю убежать снова», − добавил про себя. Засыпая, он подумал о том, что это было довольно никчёмное предложение руки и сердца. Настолько никчёмное, что в нём не фигурировало даже кольцо. К слову: эта мелочь вовсе не мешала Люциусу чувствовать себя счастливым.

Главное, что понял Люциус за минувший месяц: даже если ты находишься на стороне, которая может похвастаться силой, даже если у тебя есть очевидное преимущество, то не стоит использовать его при первой же возможности. У него были все ресурсы для того, чтобы помогать Гермионе и чтобы защищать её. Но он, наоборот, обидел её. А ведь если такая девушка, как Гермиона Грейнджер, находится рядом с таким мужчиной, как Люциус Малфой, то очевидно: она ждёт, что её не обидит ни он сам, ни кто-либо другой. И теперь Люциусу предстояло доказать, что так всё и есть.

Гермиона находилась в приятном смятении. Сама удивлялась, как набралась смелости прийти к Люциусу и предложить ему близость (может, зелье Луны сработало?). А как он легко принял её, с порога поделившись важными новостями… В любом случае, одно было ясно наверняка: ничто не обрадовало бы Гермиону сильнее, чем те расчёты, что подготовил Люциус. Пусть и с посторонней помощью, пусть в тайне, но совершенно точно для неё.

Для протокола: изначально Гермиона вовсе не собиралась мириться с Люциусом. Да что там, она не считала, что между ними вообще была какая-то ссора. Разве можно поругаться с человеком, с которым тебя не связывает ничего настоящего? Ничего, если не считать регулярной порочной связи (которую к лету всё равно пришлось бы оборвать) и одной идиллической недели во время рождественских каникул… Ничего?

Нет, слово «ничего» здесь совершенно не к месту. Более того, их с Люциусом давно уже связывал не только интим и не только совместный отдых, но и что-то совсем-совсем реальное. Самой себе Гермиона давно призналась, что влюблена в Люциуса. Но что любит его, озвучила впервые. Ждала, что он быстро переведёт тему, так, что она и сама забудет о своих словах (это было одним из самых раздражающих его умений — чёртова дипломатия!), или что тактично скажет что-то вроде «спасибо». Но Люциус ответил взаимностью. Он тоже любил её. Любит её — в настоящем времени.

Думала ли Гермиона, что будет настолько счастлива, услышав подобное признание от Люциуса Малфоя каких-то пару дней назад? Определённо, нет. Считала ли она, что сама скажет ему что-то в этом духе? Тоже нет. Жалела ли Гермиона, что поступила необдуманно, сходу заговорив о том, что хочет переспать с Люциусом, пусть и оговорившись, что это «в последний раз»? Нет.

Гермиона ничего не стала бы менять. Несмотря на то, что Люциус, очевидно, и без того нашёл бы способ поговорить с ней и рассказать о своей находке. Ведь во время каникул это не составило бы труда, любой из преподавателей мог запросто прийти в гостиную любого факультета. И никто бы ничего не заподозрил, просто потому что некому было подсматривать и подслушивать. Но раз Гермиона пришла сама, то и её заявление о любви и о том, что она скучала, звучали куда убедительнее, весомее. Да, ей было важно, чтобы Люциус понимал: она с ним честна. Потому что тут слишком просто было перепутать необъятную благодарность с настоящей привязанностью. А Гермиона знала: у неё есть и то, и другое.

Казалось совершенно невероятным, что мужчина, которого она ещё вчера считала мерзавцем и всеми силами пыталась вычеркнуть из своей жизни (и из своего сердца), теперь делает ей предложение руки и сердца. В тот самый момент, когда она практически просит его об интиме. В тот самый день, когда он сделал для неё то, о чём она не смела никого просить — слишком непосильной казалась задача. В тот самый миг, когда она наконец смогла забыть обиду. Конечно, Гермиона согласилась. Наверное, она согласилась бы на любую авантюру, зачинщиком которой выступил бы Люциус.

Да и обстановка не подходила для сомнений. Гораздо проще соглашаться на замужество, когда перед тобой не стоят на одном колене и не пытаются надеть на палец кольцо. Легче сделать это в полутьме скромно обставленной профессорской спальни. Проще сказать «да», когда на вас обоих нет одежды. И когда ты даже не вполне уверена, что это всё всерьёз, а не розыгрыш или какая-нибудь проверка.

Чтобы вы понимали: когда Гермиона согласилась стать женой Люциуса Малфоя, она допускала, что за этим последует совершенно реальная свадьба с совершенно реальной семейной жизнью. Так же, как допускала она и то, что к утру Люциус не вспомнит о своих словах, а ещё чуть позже они разбегутся в разные стороны. Гермиона даже не сказала бы с полной уверенностью, какой из двух вариантов для неё предпочтительнее. Потому что она очень хотела быть рядом с Люциусом как можно дольше, и чем ближе — тем лучше. И в то же самое время эта близость могла сыграть с ними обоими злую шутку. Могло стать ещё больнее. Хуже того: Люциус мог сделать ей ещё больнее. Мог поступить так намеренно — такой он человек. Но Гермиона предпочитала об этом не думать.

* * *

Проснулась Гермиона счастливой. Сладко потянулась и тут же обнаружила, что Люциуса нет ни в спальне, ни в душе, ни даже в кабинете.

Сперва удивилась, что он не предупредил её об уходе, но потом взглянула на часы и поняла, что уже довольно поздно. Скорее всего, Люциус решил не будить её и, тихо собравшись, ушёл по делам. Догадка подтвердилась, когда Гермиона обнаружила на тумбочке короткую записку: «Скоро вернусь», − писал Люциус. И успокоенная Гермиона снова откинулась на подушки и прикрылась простынью. Завтрак она всё равно пропустила, так что теперь можно было не только выспаться вдоволь, но и понежиться в кровати до самого возвращения Люциуса. Уходить в пустующую гостиную Гриффиндора Гермиона сочла бессмысленной затеей. Уж лучше лежать здесь и рассматривать чужую (но привычную) спальню дюйм за дюймом. И, что куда приятнее — ощущать на простынях такой родной запах, по которому успела соскучиться…

Наконец за дверью, в кабинете, послышались шаги. Не почуяв неладного, Гермиона окликнула:

− Люциус? Я здесь…

Но в кабинет вошёл вовсе не он, а директор. Профессор МакГонагалл собственной персоной.

− Гермиона?.. — она выглядела донельзя ошеломлённой. — Что ты здесь делаешь?

Правильным ответом стало бы что-то вроде: «Лежу в кровати профессора Малфоя совершенно голая». Но это был один из тех редких случаев, когда правильные ответы никуда не годились. И Гермиона дала заведомо неправильный и неправдоподобный ответ.

− Вы… вы всё не так поняли, − не придумав ничего лучше, она выдала что-то очень похожее на цитату из плохого сериала. К тому же − она лгала. Ведь директор поняла всё именно так, как надо. А какие ещё варианты могли прийти ей на ум? При каких обстоятельствах студентка может лежать голая в чужой спальне?

− Что именно я «не так поняла»? — строго спросила МакГонагалл. — И где профессор Малфой?

− Я не знаю, − на сей раз честно ответила Гермиона, радуясь, что первый вопрос удалось пропустить.

− Зайди ко мне в кабинет после обеда, − сказала директор чуть более мягко, но не менее холодно. И ушла. Не хлопнула дверью, не бросила напоследок ничего уничижительного (хотя имела на это полное право), а просто развернулась и скрылась за порогом. Однако, несмотря на то, что проблему в лице МакГонагалл теперь не было видно, менее острой от этого она не стала. Может, даже наоборот. Ведь если бы директор осталась в спальне, Гермиона попыталась бы выкрутиться из ситуации, придумала бы какую-нибудь небылицу − что угодно. Но своим уходом МакГонагалл не оставила ей шансов.

Для справки: Гермионе было страшно.

Она сейчас нервничала сильнее, чем перед своим первым экзаменом в Хогвартсе. Но если тогда она боялась провалиться, всерьёз тревожилась, что её прогонят из магического мира, если она ответит не на «Превосходно»... То теперь, спустя восемь лет, она до дрожи боялась, что от волшебства изолируют мужчину, который ей дорог. Конечно, за связь с профессором могли отчислить даже человека со статусом героини войны, но такой исход был крайне маловероятным. А вот что бывшему заключённому придётся нести серьёзную ответственность за столь непрофессиональное поведение… Тут почти без вариантов.

* * *

− Где ты был? − выпалила Гермиона, как только дверь открылась и в спальню вошёл Люциус. − Хотя подожди, неважно. Случилось кое-что… очень плохое.

− Что стряслось? — обеспокоенно спросил он. − Ты в порядке?

− Да. Почти. Приходила МакГонагалл.

− Сюда?

− Это всё из-за меня, − Гермиона закрыла лицо руками, опасаясь смотреть Люциусу в глаза, боясь думать о возможных последствиях для них обоих. − Я виновата. Она застала меня врасплох, я не успела даже сообразить…

− Детка, объясни мне по-хорошему: что произошло?

− Тебя не было, я услышала шум в кабинете, решила, что это ты... И позвала тебя. МакГонагалл, наверное, узнала меня по голосу… и зашла. И сказала мне заглянуть к ней после обеда.

− Хорошо, − Люциус только кивнул.

− Что?.. Что в этом хорошего?

− Хорошо, что я сделал тебе предложение вчера. И хорошо, что сегодня утром я побывал дома, и теперь у меня есть помолвочное кольцо, − Люциус достал из кармана коробочку, открыл её, и уже через несколько мгновений кольцо оказалось на пальце Гермионы. Когда-то она расстраивалась из-за того, что её первый раз вышел совсем не таким, как ей мечталось. А теперь и помолвка получилась скомканной — даже радоваться по-настоящему не получалось.

− Это ведь ничего не меняет. Ты всё равно мой преподаватель, а я… лежала в твоей постели.

− Поговори с директором, а потом мы вместе придумаем, как выйти из положения.

− Я боюсь, Люциус, − призналась Гермиона. − Я боюсь к ней идти. Ты бы видел, как она на меня смотрела…

− Могу составить тебе компанию, раз уж причастен к этой ситуации. Или я могу поговорить с МакГонагалл вместо тебя, если это поможет.

− Не нужно, я сама.

− Уверена? Я могу как-то помочь?

− Если ты подождёшь меня у входа в кабинет, мне будет легче.

− Тогда я подожду.

Спроси её кто, Гермиона не смогла бы толком объяснить, чем ей помог Люциус, ждущий её за стеной. Он исполнял роль кого-то типа бесполезного охранника: вроде как он не в силах вступить в бой, но чисто символически создаёт видимость защиты. Успокаивает одним своим присутствием.

По правде говоря, Гермиона не сомневалась, что Люциус способен вступиться за неё, появись вдруг такая необходимость. Но если речь идёт не о дуэли, а о шатком положении человека, меньше года назад сидевшего в тюрьме? Если речь идёт о чопорной МакГонагалл, которая вряд ли часто идёт на уступки? И если, в конце концов, речь идёт о том, что Гермиона вела себя безнравственно последние полгода? С этим согласились бы многие, знай они подробности их с Люциусом отношений. Директор никаких деталей, скорее всего, не знала. Но от этого становилось только тревожнее.

* * *

Месяц назад Гермиона по своей воле пришла к МакГонагалл, чтобы сообщить, что хочет отменить занятия с Малфоем. А теперь ей снова пришлось оказаться в этом кабинете, чтобы объяснить, как она оказалась в постели того самого Малфоя. «Как иронично», − подумала Гермиона, когда каменная горгулья, охраняющая винтовую лестницу, освободила проход в кабинет. Никакого пароля не потребовалось — видимо, МакГонагалл ждала её. И успела подготовить много вопросов, а может, и порцию упрёков. А самое обидное, что Гермиона даже не могла обижаться на это.

− Директор, я могу войти? — спросила только ради того, чтобы оттянуть начало разговора хотя бы на жалкие пару секунд. И чтобы проверить, в каком настроении МакГонагалл.

− Да, Гермиона, присаживайся, − последовал сдержанный ответ.

И она села, тут же принявшись изучать интерьер. Что угодно — лишь бы не смотреть в глаза директору. Да и вообще — в кабинете было на что посмотреть. Со времён Дамблдора здесь мало что изменилось, хотя атмосфера царила несколько иная. А может, виной тому была не новая хозяйка кабинета, а «новая» Гермиона, которая теперь воспринимала всё по-другому? Вполне вероятно. Ведь круглый кабинет теперь не казался таким уж необычным, вращающиеся столы не вызывали восторга, загадочные приборы на них лишь слегка раззадоривали любопытство. Ну а портреты прежних директоров и директрис, мирно дремлющих в широких рамах, и вовсе казались скучными. А потрёпанную Волшебную шляпу хотелось назвать развлечением для первокурсников. По-настоящему интересным сейчас казался только предстоящий разговор. Интересным − и в то же время пугающим.

− Насчёт того, что вы видели сегодня утром… − начала Гермиона, не в силах больше тянуть.

− Мне не нужны оправдания и объяснения, − остановила её директор. — Но я хочу, чтобы ты понимала: отношения с преподавателем не вписываются в свод школьных правил. Ты, конечно, не совсем обычная ученица, но... это совершенно неприемлемо ни для кого.

− Вы меня исключаете? − Гермиона спросила об этом довольно равнодушным тоном. Её больше заботила судьба Люциуса. Если из-за её оплошности он снова окажется в Азкабане, она этого не переживёт. Как ей ходить на свидания и строить какие-то там отношения, пока Люциус в тюрьме? Как жить обычной жизнью? Они ведь помолвлены! Вряд ли существует правило, согласно которому предложение руки и сердца аннулируется, если жених в очередной раз оказывается на скамье подсудимого.

− Нет, − МакГонагалл покачала головой. И Гермиона не смогла ничего прочесть между строк. «К сожалению, нет», «к счастью, нет» или «нет, это вызвало бы слишком много проблем»?

− Уволите профессора Малфоя?

− Нет, − снова «пустой» ответ, хоть и подаривший облегчение.

− А что тогда вы собираетесь делать? Зачем я здесь?

− Я просто переживаю о тебе, Гермиона. Не представляю, как ты завязала эти отношения, и не хочу представлять. Но Люциус Малфой − не тот человек, которому можно доверять. С ним следует вести себя осторожно. И если ты скажешь, что он каким-то образом на тебя давил или шантажировал, к чему-то принуждал или очень убедительно настаивал, пользуясь своим служебным положением... То я вынуждена буду сообщить об этом в Министерство, в Визенгамот. Там примут меры. И ты не должна бояться рассказать об этом, даже если случившееся не кажется тебе подходящей темой для беседы.

У Гермионы в голове мигом пронеслись все те моменты, когда Люциус делал с ней что-то, на что можно было бы пожаловаться. Принуждал? Возможно. Использовал силу? Без сомнений. Настаивал? Пользовался положением? Случалось… Но это вовсе не означало, что его нужно за это наказывать. Так казалось Гермионе.

− Он сделал мне предложение. Мы помолвлены, − она показала кольцо — как последний и единственный весомый аргумент. − Я люблю его. Знаете, думаю, можно сказать, что это я его соблазнила. Так что если вдруг встанет выбор между моим исключением и отстранением Люциуса, то…

− Я же сказала, что не собираюсь никого увольнять, так что можешь не сочинять оправдательную речь. Постарайся сделать так, чтобы до конца учебного года об этой ситуации ни узнал больше никто. И... Знай, что ты в любой момент можешь обратиться ко мне за помощью. С любой проблемой, Гермиона, − последние слова МакГонагалл произнесла непривычно мягко.

− Спасибо. Спасибо вам, директор, − Гермиона не сразу нашлась с ответом. — Я могу идти?

− Можешь. И ещё… Передай Люциусу, чтобы он зашёл ко мне.

Торопливо попрощавшись, Гермиона пулей вылетела из кабинета. Люциус, как и обещал, ждал её у самого входа. Пользуясь тем, что коридор был совершенно пуст, она бросилась к нему в объятия.

− Вроде бы всё нормально, − начала Гермиона, после чего вкратце пересказала весь разговор. Люциус выглядел невозмутимым. − Ты что, совсем не переживаешь?!

− Разве нам есть из-за чего волноваться?

− Тебя могли вернуть в Азкабан! И что бы я тогда делала без тебя?

− Я бы не допустил этого.

− Откуда такая уверенность?

− Детка... Я не вернусь в тюрьму. Успокойся. Я буду с тобой. Это понятно?

− Пообещай!

− Обещаю.

Чтобы вы понимали: Гермионе было важно услышать это. Так же, как прошлой ночью ей было важно, чтобы Люциус пообещал не обижать её. Кто-то, глядя на это ребячество со стороны, сказал бы, что бывший Пожиратель Смерти может наплевать на все обещания. Но Гермиона знала, что Люциус так не поступит. Только не с ней.

Люциус всегда считал, что умение быстро и без лишнего шума решать проблемы, − один из самых полезных навыков для мужчины. Пусть несколько раз и убеждался в том, что не владеет им в полной мере, как бы ни старался придумывать выходы из самых патовых ситуаций. Хотя… Тут многое зависит от того, с какой стороны смотреть. Может, отсидеть срок в Азкабане − тоже своего рода выход? Может, развод − это неплохое решение семейного кризиса? Может, повод переосмыслить свои же поступки − это скорее подарок, чем наказание? Пусть даже переосмысление это проходило в холодной тюремной камере.

К тому же, если бы Люциуса не приговорили к очередному заключению в Азкабане, то его бы и не освободили, обязав преподавать в Хогвартсе. А не стань он профессором, вряд ли взглянул бы на Гермиону Грейнджер ещё хоть раз. А если они и встретились бы взглядами по чистой случайности, то дело не зашло бы дальше привычной, такой обыденной неприязни и ещё более обыденного безразличия. А теперь Люциус не сомневался, что, дракл его дери, любит эту своенравную девчонку. И что не менее важно: она его тоже любит.

Когда Гермиона сообщила ему о внезапном визите МакГонагалл, Люциусу очень хотелось понервничать в открытую. Восклицать, вопрошать, переживать... Словом, делать всё то, чем в итоге занималась Гермиона. Но он не мог позволить себе такой слабости. Поэтому пришлось убедить прежде всего самого себя в том, что всё наладится. Что МакГонагалл — женщина умная и прагматичная, а главное — не желающая развязывать скандал в школе. Что никто не получит выгоды, если вдруг кто-то недальновидный решит вынести сор из избы.

Сложно представить, какой поднялся бы шум, узнай общественность о романе «бывшего Пожирателя Смерти, бывшего заключённого, которому позволили преподавать в школе» и «юной девушки, которая шла рука об руку с самим Гарри Поттером». А если ко всему этому присовокупить мелькающее в прессе всего магического мира название школы «Хогвартс», то в вердикте директора можно и вовсе не сомневаться. Люциус был уверен, что МакГонагалл оправдает их обоих. Ведь, помимо прочего, Гермиона с давних пор входила в число её любимых учеников. Вспомнить хотя бы о просьбе директора организовать дополнительные занятия по колдомедицине. Налицо особые отношения, которые можно назвать если не дружескими, то как минимум наставническими. А учитывая, что МакГонагалл знала о том, что Гермиона лишилась родителей (пусть и временно), то могла невольно проявлять и отчасти материнскую заботу. Хотя, если речь идёт о лучшей ученице школы и героине войны, сложно усмотреть предвзятость в том, что к ней относятся с неким трепетом.

Для протокола: как студентку Люциус её по-прежнему не считал идеальной. Умная — да, сообразительная — более чем, исполнительная — почти всегда, но… Но чересчур активная, даже когда это совсем не к месту.

Но как молодую женщину, как теперь уже его невесту (даже думать об этом непривычно!), Люциус её ценил. Готов был пылинки с неё сдувать. До тех пор, пока она позволяет ему это делать. А если бы Гермиона начала препираться, он без лишних слов принялся бы сдувать эти пылинки с удвоенной силой. Чтобы неповадно было. Отчего-то в том, что рано или поздно Гермиона найдёт повод для спора, сомнений не возникало. Потому что в этом была вся она. И с этим можно либо бороться радикальными методами (прочие не сработали бы), либо смириться. Люциус предпочёл второй вариант.

Когда Гермиона вышла из директорского кабинета, Люциусу оставалось только обнять её и выдать что-то в духе: «Я же говорил, что всё наладится». Так создавалась иллюзия, что он контролирует ситуацию. А если проблема уже решена, то и неважно, кто приложил к этому руку, верно?

− Разве нам есть, из-за чего волноваться? — спросил Люциус так, словно сам верил в это. В основном ради того, чтобы и Гермионе стало спокойнее на душе. И чтобы увидеть, что она больше не нервничает.

− Тебя могли вернуть в Азкабан! И что бы я тогда делала без тебя?

Люциус знал, что могли, знал с самого начала. И пусть вероятность повторного заключения была мизерной, исключать её не стоило. Но в реплике Гермионы его тронуло совсем другое: она призналась, что не хочет терять его. Больше того: что боится остаться без него. А это означало, что он всё делал правильно. И когда Люциус сказал, что не вернётся больше в Азкабан, он дал это обещание и самому себе тоже.

* * *

Отправив Гермиону в свой кабинет, Люциус зашёл к МакГонагалл. Вопреки ожиданиям, директор не возмущалась и не обронила ни слова критики. Она лишь сухо поинтересовалась его планами на будущее и лишний раз напомнила о необходимости держать всё в тайне, и под «всё» подразумевалось нечто вполне конкретное. А потом директор как ни в чём не бывало заговорила об организации экзаменов пятого и седьмого курсов. Выходя из её кабинета, минуя сливающуюся с фоном горгулью, Люциус уже не сомневался: всё обошлось. Мелькнула мысль, что, видимо, Гермиона Грейнджер − это его оберег. Да, если бы не она, то проблемы бы и не возникло... Но разве не приятнее верить, что рядом с этой девчонкой ему всё по плечу?

Остаток дня они провели за планированием завтрашнего «путешествия». Потому что откладывать встречу с родителями Гермионы было никак нельзя. Люциус так и сказал, не подбирая формулировку, почти случайно: «Встретиться с твоими родителями». На что Гермиона только ойкнула и едва заметно смутилась. Сказал бы «смутилась как школьница», если бы она не была школьницей. И, вероятно, имела полное право испытывать смущение, если речь заходила о первой встрече её теперь уже жениха (по мнению большинства − чистокровного сноба) и её родителей (самых обычных магглов).

Он не интересовался, собирается ли Гермиона представлять его как своего будущего мужа или как профессора. Но это не означало, что ему было всё равно. Просто интуиция подсказывала, что Гермиона и без его вопросов терзается теми же мыслями.

Покидать страну Люциус мог не более чем на сутки. Да и то — предварительно следовало уведомить об этом контролирующие органы. Благо он позаботился об этом заранее, и в «час икс» они с Гермионой беспрепятственно шагнули в камин. Для дальнего перемещения пришлось сменить не один камин в нескольких странах, но в итоге они всё же пересекли океан и оказались в каком-то захудалом австралийском баре — заведение уж очень напоминало лондонский «Дырявый котёл».

− Мы точно ничего не забыли? − заметно нервничая, поинтересовалась Гермиона.

− Точно.

− Ты уверен?

− Дорогая, нам нужна только волшебная палочка и расчёты для заклинания. Они у меня уместились на одном листе пергамента.

− Я должна буду всё сделать сама?

− Просто произнесёшь заклинание, − успокоил её Люциус. − Раз ты наложила те, изначальные чары, то будет лучше, если заклинание отмены также поступит от тебя. Это как если бы маг, нанёсший рану, принялся бы исцелять больного − у него это вышло бы намного лучше, чем у неопытного колдомедика...

Гермиона всё это знала. Они обговорили это несколько раз прошлым вечером. Она тренировалась произносить новое многосоставное заклинание и делала всё без запинки. Но при этом сомневалась даже в своём умении правильно взмахивать палочкой. Люциус только усмехался про себя − видел бы кто эту «лучшую ученицу Хогвартса» сейчас...

* * *

Найти новый дом Грейнджеров оказалось несложно. Гермиона уже бывала здесь прошлым летом, и, к счастью, её родители не успели переехать.

Ни у Люциуса, ни у Гермионы не было чёткого плана на случай неудачи. Если бы они пришли к этому дому в спальном районе Сиднея, а в нём жили бы другие люди или не было бы никого вовсе, пришлось бы импровизировать. Поисковые чары, вероятно, сработали бы... На деле же, как только Гермиона подошла к невысокой оградке, навстречу ей, откуда-то из кустов, выпрыгнул огромный рыжий кот (очевидно, с примесью книззла). Он приветственно мяукнул, привлекая внимание к своей персоне.

− Мерлин, это же Косолапус! Косолапус, иди ко мне, ко мне, малыш! Кис-кис!

Кот тут же подбежал к Гермионе. Люциус присмотрелся к нему и сразу же понял, почему его так зовут: лапы у него были далеко не идеальные. Но во взгляде просматривался интеллект. И Косолапус явно узнал свою хозяйку: начал тереться боком о её ноги и громко мурчать. Гермиона принялась его гладить, и, казалось, с трудом сдерживалась, чтобы не взять на руки и не расцеловать. Оно и неудивительно − он ведь был частью её прежней жизни. Жизни, в которой её родители не забывали о своей единственной дочери и жили в старом добром пригороде Лондона.

− Мисс... − на крыльце дома показалась женщина средних лет. − Он вам докучает? Наш кот очень общительный, вечно всех обнюхивает с большим подозрением...

− Детка... нужно, чтобы они были вместе, − тихо, одними губами, проговорил Люциус, подразумевая, что заклинание необходимо накладывать сразу на двоих. Он не сомневался, что Гермиона помнит об этом, что она не станет размахивать волшебной палочкой только завидев родное лицо... Но интуиция подсказывала: Гермионе важно чувствовать, что она сейчас не одна и что при необходимости Люциус придёт ей на выручку. Какой бы самостоятельной и уверенной она ни пыталась казаться, поддержка эту уверенность только удваивала.

Гермиона на реплику Люциуса ничего не ответила, лишь взглядом дала понять, что не наделает глупостей. И тут же вступила в диалог с матерью:

− Нет, нет, что вы, ничуть не докучает... Он очень... милый... Такой необычный кот... Как его зовут? − поинтересовалась слегка дрожащим голосом.

− Косолапус. Мы уже и не помним, откуда он у нас появился... Такое ощущение, что он сам выбрал нас своими хозяевами. А самое интересное, что ни я, ни Венделл, ни наши знакомые нигде больше таких котов не видели...

− Вы живёте с мужем, да? − осторожно спросила Гермиона. Это выглядело странно, если не знать всей картины: вдруг интересоваться семейным положением незнакомой женщины. Но у Гермионы не было иного выхода. Они с Люциусом решили, что без крайней необходимости магию к Грейнджерам применять не стоит. Ещё неизвестно, как это отразится на их состоянии, учитывая, что они и так находятся под воздействием весьма мощных чар. Сработает ли тогда обратное заклинание? Не ухудшится ли ситуация? Вряд ли кто-то с уверенностью отверг бы все сомнения. Всё же мало кто из магов решался на столь глобальные эксперименты с памятью. Обычно, чтобы непрошенные свидетели не маячили на горизонте, хватало стандартного Obliviate.

− Да, с Венделлом... Я Моника, кстати. Моника Уилкинс, − проговорила миссис Грейнджер, но с такой интонацией, словно и сама не понимала, с чего вдруг решила познакомиться со случайными людьми на улице. А следующая её фраза показала, что она изо всех сил старалась найти тому причины: − Я слышу, вы из Британии?.. Мы с мужем тоже, переехали сюда года полтора назад. Очень внезапно, почему-то вдруг решили сменить обстановку.

− А мы просто путешествуем, − живо отозвалась Гермиона, радуясь, что мать поддерживает разговор, а не одаривает «незнакомку» подозрительным взглядом (хотя могла бы). − Я Гермиона Грейнджер, а это мой... Это мой жених − Люциус Малфой.

− Очень приятно познакомиться. Нечасто здесь бывают гости из родной Англии.

Столкнувшись с последней фразой, Гермиона умолкла. Она, как показалось Люциусу, не могла решить, что делать дальше. Достать палочку прямо сейчас было бы слишком рискованно и совсем не действенно − следовало сперва дождаться появления мистера Грейнджера. Но как? Проситься в гости − неуместно, а если они просто так продолжат ошиваться у чужого крыльца, то вызовут ещё больше подозрений... Люциус быстро сообразил, как поступить, и взял дело в свои руки.

− Честно говоря, мы с Гермионой тоже подумываем об эмиграции. После свадьбы. Всё же климат здесь более приятный − так и хочется сбежать от лондонских дождей... − начал он. − Ваш дом выглядит просто чудесно. Через какое агентство вы его покупали?

− Ох, этими делами занимался Венделл... Впрочем, сейчас я его позову.

Люциус бросил Гермионе красноречивый взгляд, та в ответ коротко кивнула. И когда через минуту из дома вышли уже и мистер, и миссис Грейнджер, палочка была наготове. Гермиона, не мешкая, произнесла заклинание. А затем зачем-то зажмурила глаза. Люциус посмеялся бы над этим её детским жестом, если бы не был слишком сосредоточен на результате. Он не один вечер провёл в компании расчётов, при этом почти всю работу взвалил на себя одного. И если что-то пошло бы не по плану, обвинить он смог бы только себя. И Гермиона тоже вряд ли отыскала бы другого виноватого.

Но этого делать не пришлось. Пару мгновений спустя родители Гермионы смогли выдавить из себя только растерянное:

− Гермиона? Что... Где мы... Кто это? Что случилось?

Одна из главных особенностей (вернее говоря − один из главных минусов, но Люциус предпочитал более обтекаемые формулировки) обратного заклинания заключалась в том, что вместе с возвратом старых воспоминаний стирались и те, что родители Гермионы успели приобрести за время жизни в Австралии. Иначе изначальные воспоминания вступили бы в конфликт с новыми, и тогда мистеру и миссис Грейнджер осталась бы одна дорога − в больницу святого Мунго. Теперь же ситуация была далеко не так печальна, хоть Грейнджеры и потеряли полтора года своей жизни. Причём потеряли буквально. Они не смогли бы вспомнить ни минуты. Может, у кого-то из них появилось новое хобби? Может, кто-то окончил курсы или прочёл два десятка новых книг? Теперь об этом уже не узнать. Если верить теории.

Гермиона обняла родителей и принялась всё им объяснять. Очень быстро и сбивчиво, но подробно. Грейнджеры в ответ сыпали вопросами, и весь их вид говорил только одно: «Какого чёрта происходит? Что ты с нами сделала?» Кого-то эти вопросы поставили бы в тупик, но только не Гермиону. Спроси родители об этом вслух, она ответила бы им. Сказала бы, что сделала то, что должна была. А происходит то, что должно было произойти. И даже если Гермиона не нашлась бы с ответом, то вместо неё парировал бы Люциус.

Несколько минут и сотню вопросов спустя все прошли в дом. Люциус не был уверен, имеют ли они вообще на это право. Ведь дом по документам принадлежал Венделлу и Монике Уилкинс, а таких людей больше нет ни в Сиднее, ни где-либо ещё. С другой стороны, Грейнджеры должны были перевезти с собой значительную часть вещей из Англии, а это значит, что внутри − их имущество. Немного поразмыслив, Люциус пришёл к выводу, что дом теперь оформлен на супругов Грейнджер. И убедился в этом, попросив у мистера Грейнджера документы. Также в их паспортах с иммиграционной визой теперь значились настоящие имена. То есть, грубо говоря, Грейнджеры как будто взяли и переехали в Австралию под своими настоящими именами. Пусть и не помнили об этом.

Куда важнее было то, что теперь они помнили свою дочь. Гермиона, разговаривая с ними, то и дело срывалась на слёзы, из-за чего приходилась повторять объяснения по нескольку раз. Люциус не вмешивался. Ему оставалось только смотреть на всё это со стороны. Смотреть и радоваться. Конечно, радоваться по большей части за Гермиону и за то, что она наконец избавилась от главного своего переживания. Но во многом − за самого себя. Ведь именно он помог ей этого достичь. Теперь кто угодно мог считать Люциуса Малфоя последним подонком, но он-то знал, что не всё в этом мире делится на чёрное и белое. И сам Люциус − не плох и не хорош, не отъявленный злодей и тем более не герой. Он просто такой, какой есть.

К слову: его это полностью устраивало.

С тех пор, как Гермиона стёрла память своим родителям, её жизнь потеряла былую чёткость, словно «фундамент» когда-то непоколебимой уверенности стал проседать. Каждый день, каждую минуту и каждую секунду с момента произнесения заклинания она сомневалась в том, что сумеет вернуть родителям воспоминания. Которые сама же и отняла − как бы иронично это ни звучало. Да, она поступила так ради их же блага, но эта деталь вовсе не делала последствия менее плачевными. Пожалуй, именно из-за своих вполне оправданных тревог Гермиона отчасти намеренно откладывала поиск решения проблемы. Сперва до окончания войны, затем − до выпуска из школы. Всё оттого, что если попытки отменить чары потерпели бы крах, то беспомощность Гермионы стала бы совершенно очевидной. А пока выходило откладывать дело в долгий ящик − оставалась надежда на успех в будущем.

Всё изменил Люциус. Гермиона и не помнила, когда в последний раз кто-то просто брал и одним махом решал её проблемы, даже не спросив разрешения. Обычно-то ей приходилось думать не только о собственных несчастьях, но и о бедах своих близких. И почему-то она никогда не задумывалась, что в идеале такая поддержка должна работать в обе стороны. То есть если она делает доброе дело для кого-то, то и ей должны платить тем же. Может, если бы в её жизни не появился Люциус Малфой, то она и дальше не ждала бы от людей такой неприкрытой, бескорыстной помощи.

Если раньше Гермиона понимала и признавалась (как минимум − самой себе), что любит Люциуса, но не могла это обосновать разумными доводами... То теперь на любой вопрос любого человека (она так и слышала фразы вроде «Что, Малфой? Чем он тебя привлёк?» или «Да этот мерзавец за всю жизнь ни сделал ничего хорошего!») Гермиона запросто могла бы сказать, что Люциус о ней заботится. И не только о ней, но и о её родителях, что важно − магглах.

К слову: Гермиона переживала, не будет ли Люциус вести себя в компании её родителей несколько... неподобающе. Не станет ли смотреть на них с высоты своей чистокровности? Не решит ли, что общение с простецами − ниже его достоинства? Но опасения оказались напрасными. Люциус разговаривал с родителями Гермионы ровно так же, как мог бы беседовать с любыми малознакомыми волшебниками — вежливо и держа дистанцию.

Гермиона представила Люциуса как своего жениха, ещё не разобравшись с чарами. Поэтому после возвращения воспоминаний предстояло сделать это вновь, сообщив новость ещё и отцу. Однако поначалу всё слишком быстро завертелось — важнее было объяснить родителям, что вообще произошло, оправдаться перед ними, наконец... Люциус при этом присутствовал, но не выходил на передний план: он лишь назвал своё имя, сказал дежурное «рад знакомству» и встревал в повествование Гермионы, только когда в этом появлялась необходимость.

К вечеру все четверо изрядно утомились. Общими усилиями, потратив на изучение кипы документов не меньше трёх часов, удалось выяснить, что австралийский дом теперь и правда находился в собственности родителей Гермионы, а также − что они успели открыть небольшую частную стоматологическую клинику, которая теперь была оформлена на них − эмигрантов из Британии Питера и Джейн Грейнджер. Ни о каких Монике и Венделле здесь знать не знали.

То есть, по сути, Грейнджеры могли спокойно продолжать жить своей жизнью. Ведь, ко всему прочему, оказалось, что какие-то воспоминания о «другой жизни» у них и сохранились. Например, спустя пару часов после произнесения заклинания они смогли вспомнить своих австралийских друзей и коллег, знали код сигнализации и номера банковских счетов. Попробовали позвонить соседям, с которыми состояли в приятельских отношениях, договорились об ужине в следующую пятницу... Родители Гермионы чувствовали, что находятся дома, поэтому решили не возвращаться в Англию. По крайней мере, какое-то время.

Как только всё утряслось, пришло время переходить к личному. Вернее, этого потребовали расспросы родителей. Гермиона рассказала, что скоро наконец закончит школу, что собирается учиться на целителя, а потом, стараясь произнести это как бы между делом, сообщила и о помолвке с Люциусом.

− Вы помолвлены? − если бы мать могла выглядеть ещё более растерянной после последних новостей, она бы это сделала. После долгой паузы добавила, обращаясь уже к Люциусу: − Постойте, но вы же её профессор?

− Верно, я преподаю Защиту от Тёмных искусств. И в то же самое время... Я действительно сделал предложение вашей дочери, − подтвердил он.

− Но разве это не противоречит правилам? И нормам морали?.. Бог ты мой, она же ещё школьница! − мать указала на Гермиону так, словно та была несмышлёным ребёнком, а не взрослой девятнадцатилетней девушкой, которая, между прочим, пережила войну.

− Мамочка, ты не видишь всей картины... − отодвинув своё недовольство в дальний угол, заговорила Гермиона.

− Нет, дорогая, я вижу всё, что ты мне показываешь! И на данный момент передо мной ровесник твоего отца, который заявляет, что собирается на тебе жениться.

− Это наше общее решение. Не только он собирается, но и я. Я собираюсь выйти за него замуж. Мы просто...

− Я бы обязательно спросил вашего позволения перед тем, как сделать Гермионе предложение, − мягко вклинился в разговор Люциус, обращаясь к обоим родителям. − Но, как вы сами понимаете, у меня не было такой возможности. Но я гарантирую, что Гермиона со мной будет в полной безопасности, я о ней позабочусь. Сделаю всё, чтобы она была счастлива.

Гермиона хотела было возразить, что она и сама в состоянии о себе позаботиться, что выходит замуж вовсе не ради этого, но вовремя одумалась. В данной ситуации ей было разумнее соглашаться с Люциусом. Родители скорее примут её скорую свадьбу в том случае, если будут уверены, что Гермиона сделала верный выбор и сама в нём не сомневается. Вряд ли публичные споры с женихом этому поспособствуют.

− Вообще-то, Люциус уже мне помогает. И в учёбе, и в поступлении на стажировку в больницу... И самое главное − это он помог мне вернуть вам память, − Гермиона решилась использовать свой главный козырь. − Он проделал огромную работу ради этого!

В комнате повисла пауза. И никто не решался её прерывать: Люциус уже сказал всё, что хотел, Гермиона ждала реакции родителей, а тем в свою очередь нужно было время, чтобы обдумать услышанное.

− Что ж, мистер Малфой...− мирным тоном начал отец Гермионы.

− Думаю, вам стоит звать меня по имени, раз уж мы скоро станем родственниками, − вставил Люциус.

− Да, конечно, Люциус...

После этих слов диалог пошёл совсем в другом тоне. Родители расспрашивали Люциуса о его сыне (оказывается, они помнили встречу в книжном несколько лет назад), о работе, о планах на будущее. Люциус ловко увильнул от упоминания своего тюремного заключения, за что Гермиона была ему благодарна. Нет, она планировала рассказать родителям обо всём, в том числе и о тёмном прошлом своего будущего мужа, но не так сразу. Может, во время следующей их встречи. Может, ещё позже...

А вот когда Люциус заговорил об истории своей семьи, родители слушали с неподдельным интересом. Он с ходу заявил, что планирует жить с Гермионой в мэноре − так как это фамильное имение. Что, разумеется, не возражает против её дальнейшей учёбы, хотя не отвергает возможность вскоре завести детей. Сказал, что если позже Гермиона захочет работать целителем на полную ставку − он не станет спорить, хотя предпочёл бы, чтобы она отдыхала, а не зарабатывала на жизнь...

Гермиона слушала его и не могла понять, почему она сама не обсуждала с ним все эти вопросы. Темы оказались настолько личными, что странно было впервые слышать такое не в разговоре лицом к лицу. Конечно, беседу в кругу семьи сложно назвать открытым выступлением, но...

Для протокола: тем вечером Гермиона поняла, что у них с Люциусом назрел серьёзный разговор.

* * *

Гермиона со спокойной душой оставила родителей в Австралии, пообещав им писать не реже раза в неделю и взяв с них аналогичное обещание. Несколько дней они с Люциусом погостили в Сиднее, чтобы убедиться, что жизнь и быт Грейнджеров и правда налажены, что магия не совершила непоправимой ошибки. Ради этого Люциусу приходилось ежедневно возвращаться в Англию и извещать об очередном перемещении представителей Министерства… Но оно того стоило.

Вместе они покинули Сидней, когда до конца каникул оставалась ещё пара дней, и решили провести их в мэноре. У Гермионы это место давно уже ассоциировалось не с пытками и режимом Волдеморта, а с тихим и мирным Рождеством, большой библиотекой и добрыми услужливыми эльфами (Люциус даже пообещал платить им небольшое жалование). По правде говоря, она даже соскучилась по мэнору и очень хотела увидеть его в весеннее время, когда всё расцветает.

− Наши отношения рано или поздно должны стать публичными, верно? − начала Гермиона издалека, когда они сидели в гостиной у камина в последний вечер каникул. Она долго подбирала момент для этого вопроса.

− Разумеется, детка. Мы ведь собираемся пожениться, помнишь? − Люциус чуть улыбнулся, приподняв уголок губ.

− Да, я просто хотела спросить... Когда?

− После того, как ты сдашь ЖАБА, не раньше. Я ведь в экзаменационной комиссии, не забывай.

− О... Так я могу рассчитывать на особое отношение? − спросила Гермиона в шутку.

− Ты получишь свой высший балл и без моего участия.

− Ну а, например, выпускной? Ты будешь моим «плюс один»? Или что, мне придётся искать себе кого-то в пару?

По выражению лица Люциуса Гермиона поняла, что он о таких мелочах и не задумывался прежде. Может, ему и вовсе было наплевать на выпускной, но для Гермионы это было важно. А значит, важно и для него.

− Даже не думай. Я буду твоей парой, − ответил он твёрдо.

− Уверен?

− Да, − Люциус кивнул. − Выпускной ведь после вручения аттестатов, я на тот момент уже уйду с поста преподавателя, а ты больше не будешь ученицей.

Гермиону такой вариант устроил. Ко всему прочему, если они появятся вместе на публичном мероприятии, то новость о помолвке и свадьбе не станет таким уж шокирующим событием. Не то чтобы Гермиона считала свою личную жизнь достойной обсуждений темой… Но после окончания войны серьёзных новостей в той же прессе стало куда меньше, проблемы уступили место светской хронике. А кто теперь считался самыми обсуждаемыми персонами? Верно: так называемые «герои войны» и Пожиратели, которым удалось избежать наказания. Первых восхваляли, вторых распинали. Что будет, если объединить двух людей из разных категорий в пару? Время покажет…

− А могу я... — Гермионе в голову вдруг пришла одна несколько шальная мысль, но спустя мгновение идея уже перестала казаться такой уж замечательной. − Хотя нет, ничего.

− О чём ты? — не понял Люциус.

− Ни о чём, − Гермиона помотала головой, рассчитывая, что тема закроется сама собой.

− Говори же, − настаивал Люциус.

− Это неважно.

− Я всё равно это у тебя выпытаю, так что не тяни.

− Хорошо… − Гермиона набрала в лёгкие воздух. — Как думаешь, могу я уже сейчас кому-нибудь рассказать... о нас? Допустим, Джинни? Она моя лучшая подруга и даже не знает о нашей помолвке. И о тебе тоже…

− Расскажи, − Люциус пожал плечами. − Если уверена, что она сумеет держать язык за зубами.

Чтобы вы понимали: рассказывая близким людям о таком, сложно быть хоть в чём-то уверенной. Если даже родители поначалу более резко отреагировали на новость о помолвке, чем на новость об утерянных воспоминаниях, то что говорить о других? О тех, кто знал Люциуса Малфоя куда лучше, во всех деталях. О тех, кто выслушивал оскорбления в его адрес из уст самой Гермионы — не далее, чем минувшей осенью.

Хуже того: Гермиона понимала, что и сама отреагировала бы негативно, сообщи ей кто-нибудь о романе с бывшим приспешником Волдеморта. Тут дело было даже не в возрасте «избранника», не в его социальном статусе и не в том, при каких обстоятельствах закрутился роман. А в том, каких взглядов придерживался Люциус, как высказывался о магглорождённых, какая, чёрт возьми, метка была у него на запястье. Всё играло против Люциуса. Всё, кроме того, что Гермиона и думать не хотела о его недостатках. Предпочла оставить их в прошлом.

* * *

Гермиона спешила поговорить с Джинни не только потому, что та была её лучшей подругой. И не потому, что ей не терпелось поделиться с кем-то своей «страшной тайной» (ну, с кем-то, помимо родителей). А потому, что по реакции Джинни можно было делать выводы о реакции всех её друзей в целом. Ведь вряд ли мнение Гарри будет сильно отличаться, а Рон, скорее всего, просто подхватит общее настроение. Ну а мнение прочих Гермиону не особенно волновало.

Личный разговор с Джинни она затеяла, как и положено, в спальне. Поздний вечер и отсутствие лишних ушей поблизости располагали к откровениям.

− Помнишь, я рассказывала тебе, что у меня роман? — начала Гермиона издалека. Решила сперва прощупать почву, чтобы в случае чего было куда отступать.

− Помню ли я? — живо отозвалась подруга. − Да ты скорее не рассказывала! В основном — молчала!

− Недавно случилось кое-что, о чём я молчать уже не могу… Он сделал мне предложение. На каникулах.

− Подожди... Вы же вроде расстались?

− Да, у нас была ссора… Но потом мы помирились, − пояснила Гермиона.

− Но ведь на каникулах ты ездила к родителям в Австралию?

− Ездила. Вместе с ним.

− Со своим загадочным ухажёром? Но кто это, дракл его дери?

− Люциус Малфой. Я встречаюсь с Люциусом Малфоем. И я выйду за него замуж. Летом.

После этих слов у Гермионы словно гора упала с плеч. Она понимала, что самое сложное — непосредственно разговор — ещё впереди. Но раз признание уже прозвучало, выходит, главный шаг — позади.

− Не шути так... — Джинни взглянула на неё с подозрением. Понимала, наверное, что если бы Гермиона вдруг и вздумала устроить розыгрыш, то он точно был бы далёк от открывшейся правды.

− Я полностью серьёзна. У нас с Люциусом кое-что завязалось во время занятий по колдомедицине… Это долго объяснять, да и ни к чему. Я просто решила, что тебе стоит знать.

− Подожди… Ты ведь ночевала у него! А ему сколько… Лет сорок?

− Сорок пять. Он старше меня на двадцать шесть лет, если тебе это интересно. Я считала.

− И ты с ним спала?

− Тебя смущает именно возраст?

− Да в этой истории меня смущает вообще всё!

− Но я люблю его.

− Не можешь ты его любить, он же Пожиратель Смерти!

− Бывший Пожиратель. Бывший.

− Это всё равно, что сказать «бывший убийца». Быть Пожирателем — это не на неделю, а на всю жизнь!

− Я его люблю, − в который раз повторила Гермиона, уже не надеясь на понимание.

− Он тебя чем-то опоил?

− Лучше бы я тебе не рассказывала... Надо было говорить с Луной! Она бы отреагировала по-другому.

− Да ты что! — возмутилась Джинни. − Ты же обещала, что первой все подробности расскажешь мне!

− Помню. И что из этого вышло?..

− А ты ждала, что я поздравлю тебя с помолвкой?

− Я надеялась на это… − призналась Гермиона. Наверное, с её стороны было глупо ожидать от Джинни другой реакции. Она ведь ещё на первый курс не успела поступить, как Люциус подкинул ей чёртов хоркрукс… Пусть и не знал, насколько тёмной была та вещица. Джинни имела право его недолюбливать. И, наверное, имела право осуждать выбор Гермионы.

− Не может быть, что ты и правда его любишь!

− Прости, но это так.

− И вы действительно собираетесь пожениться?

− Да. Скорее всего, в июле.

Не зная, что ещё сказать, Гермиона показала подруге помолвочное кольцо. На нём стояли специальные маскирующие чары: разглядеть украшение мог только тот, кому его показывали, кому позволяли увидеть.

− Какое красивое… − протянула Джинни, вроде бы даже искренне. — Поздравляю… Пусть я ошарашена… Но я поздравляю тебя, Гермиона.

В первую ночь после возвращения в Хогвартс Гермиона оставила Люциуса одного. Он не возражал, понимая, что за время каникул провёл с ней довольно много времени. А в будущем он пробудет с ней ещё дольше, теперь об этом можно было говорить с уверенностью (но в очень узких кругах). Впереди их ждали годы семейной жизни. И после свадьбы Гермиона от Люциуса точно никуда не денется, уж он об этом позаботится. И под «заботой» он подразумевал вовсе не замки на каждой двери (чтобы не убежала), а выстраивание доверительных отношений (чтобы и мысли о побеге не возникло).

К слову: в своё время у Люциуса с Нарциссой мог бы выйти такой брак. Почти. Безоговорочного доверия и заботы друг о друге в их семье хватало, не доставало только чувств. А с Гермионой чувства и эмоции (особенно её эмоции — выплёскивающиеся через край) пока затмевали всё прочее. Но сомнений не было: всё переменится. Гермиона рано или поздно окончательно повзрослеет, и её рассудительность наконец начнёт проявляться не только в блестящих эссе и ёмких ответах на уроках, но и в серьёзных, взрослых отношениях.

И даже такой, порой несобранной и очень ранимой, Люциусу порой не хватало Гермионы. Вместе со своими порядком надоевшими расспросами и пустой болтовнёй — Гермиона прочно вошла в его жизнь и стала значимой её частью. Оставшись в одиночестве в тёмной спальне, Люциус поймал себя на мысли, что не прочь перекинуться сейчас парой ничего не значащих фраз со своей невестой. Не прочь обнять её худенькую фигурку перед тем, как провалиться в сон. Не прочь увидеть её сразу после пробуждения.

И его желания, как ни странно, осуществились. Он практически уснул, как вдруг дверь в спальню отворилась − на пороге стояла Гермиона. Люциус узнал бы её даже в кромешной темноте, по одним только робким шагам и силуэту, но она ещё и заговорила шёпотом:

− Люциус? Ты спишь?..

− Похоже, с тобой мне противопоказан сон, − беззлобно пробормотал он в ответ. − Надеюсь, у тебя была веская причина, чтобы посреди ночи прийти в кабинет... Нет, чтобы прийти в спальню к профессору... Не боясь быть пойманной.

− Конечно, веская... Я соскучилась. И мне очень нужно было тебя увидеть. И поговорить. Пойми: днём мы с тобой почти не видимся… Не могла же я ждать до завтрашней ночи!

Люциус при всём желании не сумел бы придумать достойный ответ на данное заявление. С одной стороны, ему было чертовски приятно, что Гермиона, как выяснилось, и ночи без него прожить не может. С другой − такой поступок можно было назвать неоправданно рискованным. После отбоя студентам в принципе запрещалось появляться в коридорах, что уж говорить о визитах в чужие апартаменты. Тем более, в профессорские… Хотя тут всё зависит от того, с какой стороны посмотреть. Ведь когда Гермиона заглядывала к нему за пару часов до отбоя и оставалась до утра, картина по сути вырисовывалась та же. Разве что отпадал риск быть пойманной на подходе к «месту преступления» − благо до отбоя бродить по коридорам никто не запрещал.

− Тогда иди ко мне, − сказал Люциус. Спорить сейчас в любом случае было бесполезно, да и зачем? Он ведь и сам несколько минут назад грезил о близости Гермионы. Она тем временем быстро скинула с себя одежду и залезла под одеяло, даже не подумав включить ночник. Просто прижалась к Люциусу, уткнулась носом в его плечо и больше ничего не предпринимала.

Люциус заговорил первым:

− А теперь расскажи мне, что случилось.

− Джинни считает, что ты слишком стар для меня, − призналась Гермиона.

− А ты?

− Я так не считаю... Ты ведь не старый?

− Меня об этом спрашиваешь? − Люциус усмехнулся.

Он, конечно, не раз задумывался о том, что Гермиона для него непозволительно молода. Он ведь и правда был ровесником её родителей, а то, что его сын раньше учился с ней на параллели, только усугубляло ситуацию. Кроме того, Люциус понимал, что им с Гермионой пора бы задуматься о детях. Только вот ей было всего девятнадцать, и она не торопилась обзаводиться потомством. Вероятно. Напрямую они это ещё не обсуждали, но Гермиона совершенно точно планировала учиться, а потом работать целителем в Мунго. А Люциус не молодел. Несмотря на то, что волшебники старели гораздо медленнее магглов, и сорокалетнего мага стариком можно было бы назвать разве что с большой натяжкой... Время на месте не стояло.

Чтобы вы понимали: самого Люциуса молодая жена более чем устраивала. Но порой он переживал о том, относится ли Гермиона к их разнице в возрасте так же спокойно.

− Возьми меня, − тихонько прошептала Гермиона ему прямо на ухо. И все сомнения развеялись в одно мгновение.

− Так ты не ради болтовни пришла?

− Одно другому не мешает. Так я гораздо быстрее усну, ты же знаешь… А ещё… Скоро нам это удовольствие будет недоступно, понимаешь?

− Что именно? — спросил Люциус, предполагая, что под «удовольствием» Гермиона имеет в виду не банальный секс, а нечто иное. Секс в скудно обставленных преподавательских апартаментах? Секс до брака? Секс после отбоя? Вариантов имелась масса.

− Ну... Запретная связь. Ты профессор, а я твоя ученица. И мы с тобой… − казалось, Гермиона очень хотела завершить мысль, но не подобрала нужные слова. Сказала лишь: − Вместе.

− О, так тебе это нравится, да? Нравится правила нарушать?

− Как будто раньше ты об этом не знал, − пробормотала Гермиона в ответ, параллельно стягивая с себя трусики − единственное, что оставалось на ней из одежды. — Зачем же ещё нужны правила?

Люциус знал о любви Гермионы к риску. И принимал это как данность. Ведь, сами посудите, если бы Гермиона была правильной (каковой некоторые её и считали), то вряд ли она сейчас лежала бы с ним в одной постели. И вряд ли занималась бы с ним любовью. Даже несмотря на то, что как раз теперь-то эта связь стала почти законной — они как никак обручились и даже получили благословение её родителей. До момента, когда о помолвке можно будет говорить во всеуслышание, оставалось всего ничего — жалкая пара месяцев. И ровно столько же оставалось до того дня, когда Люциус станет полностью свободным. Грядущее лето обещало стать одним из самых счастливых.

Впрочем, возвращаясь к отношениям с Гермионой… Люциус и раньше не терзался из-за того, что делает что-то якобы безнравственное. Она давно перешагнула черту совершеннолетия. И в этой близости нуждались они оба, пусть и в разной степени. А теперь — нуждались друг в друге. Может, сильнее, чем следовало. Сильнее, чем Люциус привык зависеть от кого-то. Но когда зависимость становится взаимной и приятной, она из уязвимости превращается в преимущество.

* * *

Утром Гермиона проснулась раньше заведённого будильника, а это означало, что вместе с ней проснулся и Люциус. Потому что она попросту не могла не завязать разговор. Люциус уже забыл то время, когда она, просыпаясь, лежала рядом с ним в молчании, чтобы не нарушить его сон. Или тихонько бродила по комнате, не издавая ни звука. Потому что тогда Гермиона чувствовала себя не в своей тарелке, а когда человеку неловко — он боится нарушить установившуюся гармонию, опасается, что на место лёгкого дискомфорта придёт что-то похуже. Теперь же ей это не грозило. Она понимала, что находится на своей территории, что здесь ей ничто не угрожает.

− Люциус? — прошептала она, пока он изображал крепкий сон.

− Да?..

− Ты меня точно любишь?

− Конечно, − Люциус мигом проснулся и резко сел на кровати. Если любой другой разговор можно было пропустить мимо ушей, сославшись на желание поспать лишние полчаса, то подобные темы такого пренебрежения не допускали. − Ты не оставляешь мне иного выбора.

− Что это значит? — она придвинулась к нему и устроилась рядом, завернувшись в простынь.

− Ну, сама посуди... Разве тебя можно не любить?

− Конечно, можно! Ты не так давно терпеть меня не мог. По-моему, ты и соблазнил меня только для того, чтобы я от тебя отстала.

− Похоже, я выбрал не самый лучший способ для этой цели... − заметил Люциус.

Они оба понимали, что их связь началась не с ненависти друг к другу. И даже не с пренебрежения или безразличия. А с симпатии, которую они не смогли сразу вычислить. Где-то на уровне подсознания Люциус ещё в начале учебного года определил, что Гермиона — весьма привлекательная девушка. Неспроста его так зацепили её обтягивающие джинсы. И конечно, не вызывай эта девчонка в нём желания, вряд ли он стал бы распускать руки. Находись на её месте любой другой студент — Люциус нашёл бы другие точки воздействия на него.

− Я часто вспоминаю, как мы с тобой... Ну... − тут щёки Гермионы порозовели. Люциус этому только умилился и не без труда сдержался от колкого комментария. − Как мы первые несколько раз делали это на столе.

− Тебе ведь нравилось.

− Не очень, если честно, − Гермиона отвела глаза, но Люциус и без её пропитанного обидой взгляда знал, что так оно и было. Начало их романа находилось слишком далеко от идеала, особенно в глазах юной девушки. Вернись Люциус в прошлое — возможно, вёл бы себя иначе.

− Если бы тебе не нравилось, ты бы не приходила ко мне, детка, − он всё же возразил. И слова свои приправил нежным поцелуем в шею.

− Мне был приятен сам процесс, но не твоё отношение, − стояла на своём Гермиона. − Ты как будто пользовался мной тогда.

− Ну что ты? − мягко возразил Люциус, не менее мягко обняв её за талию. — Тебе не стоит даже думать об этом. Я ни на секунду не хотел, чтобы ты чувствовала себя… использованной.

И это тоже было правдой. Ещё несколько месяцев назад Люциус пусть и не испытывал к Гермионе тёплых чувств, но и не хотел причинять ей боль. Секс тогда был не только приятным времяпрепровождением, но и способом манипуляции. И проверкой: как эта девчонка отреагирует на это? А на это?..

− Люциус, ты практически силой взял меня в первый раз. Что я должна была подумать тогда? Что это проявление нежности и заботы?

− Не преувеличивай. Ты не возражала.

− Потому что ты застал меня врасплох! — резонно заметила Гермионы. И была права. Хоть они это уже обсуждали не раз. Но одно дело — вести такие разговоры, будучи любовниками, и совсем другое — после официальной помолвки. В статусе будущих мужа и жены по этому поводу они ещё не успели поругаться. Видимо, Гермиона навёрстывала упущенное. А может, этим утром она проснулась раньше обычного и успела заблудиться в лабиринте собственных мыслей? Этот вариант был слишком в её стиле, слишком походил на правду. Поэтому Люциус не мог злиться, ему оставалось только аккуратно сгладить острую тему — это был наименее болезненный выход из ситуации.

− Детка, мы же не будем сейчас из-за этого ругаться? По-моему, я уже извинялся за то, как вёл себя. Верно?

− Извинялся, − подтвердила Гермиона. Она явно была на взводе. Хоть и не настолько, чтобы, допустим, убрать ладонь Люциуса со своего бедра. Не настолько, чтобы одеться и уйти, оставив ссору догорать.

− И ты, если я ничего не путаю, уже простила меня?

− Простила, − снова кивок. После которого Люциус усадил Гермиону к себе на колени и принялся целовать её шею.

− И за то, что я однажды повёл себя особенно грубо с тобой, тоже простила? − с этим вопросом его губы переместились от шеи к её груди.

− Да...

Затем Люциус уложил Гермиону на кровать и принялся ласкать губами внутреннюю сторону её бедра. Девчонка лишь цеплялась руками за простынь и вряд ли готова была поддерживать беседу. Но вопрос всё же последовал:

− Так я могу рассчитывать, что ты больше не будешь поднимать эту тему?

− Угу... — полустон-полуответ. − Не останавливайся, пожалуйста...

Люциус осознанно использовал «запрещённый приём» и ни капли не жалел об этом. И не раскаивался. Мгновение − и Гермиона уже лежала под ним, а её волосы разметались по подушке. Ещё мгновение − и она чуть вскрикнула, когда он вошёл в неё, пожалуй, чересчур резко. Ещё миг − и Люциус почувствовал, как её ногти впиваются ему в плечи.

Ох, Мерлин... Ему было чертовски хорошо в постели с этой девчонкой! И наслаждение только обострялось благодаря тому, что не меньшее удовольствие получала и она. Иначе не повторяла бы его имя так часто и не шептала бы что-то столь сбивчиво. И уж точно не подавалась бы ему навстречу с такой готовностью.

Когда они закончили, простыни окончательно сбились, в спальне витал лёгкий запах пота.

− Детка, нам пора на завтрак... — заговорил Люциус, глянув на часы.

− Не хочу никуда идти, мы можем ещё немного полежать, − пробормотала она, не отрывая головы от подушки.

− Нет, ты сейчас же встанешь, умоешься, оденешься и пойдёшь в Большой зал. Ты и без того полночи не спала, не хватало ещё пропустить завтрак!

− Не говори со мной так. Я не ребёнок.

− Конечно, не ребёнок. Ты моя невеста. И будущая мать моих детей. Тебе нужно правильно питаться… Начни хотя бы с регулярных завтраков, это не так сложно.

После этих слов Гермиона быстро сменила гнев на милость. Хотя и её смятение понять было несложно. Подумайте сами: вчера вечером её лучшая подруга заявила, что Люциус годится ей не в мужья, а в отцы… А к утру жених принимается ею командовать. О детях Люциус заговорил без задней мысли (эта тема давно висела на кончике его языка), но впоследствии понял: это лучшее, что он мог сказать. Только так Гермиона в своих же глазах за пару мгновений из маленькой девочки превратилась в женщину.

− Думаешь, у нас будут дети? — спросила она.

− Разумеется! Если девочка, то, надеюсь, она унаследует внешность от тебя и вырастет такой же прелестной.

− Может, волосы всё-таки будут твои? − с сомнением протянула Гермиона. − Вышло бы идеально.

− Главное, чтобы характер ей достался не твой, − усмехнулся Люциус. Ему, если честно, нравились буйные волосы Гермионы. А вот её буйный нрав вызывал обоснованную настороженность. Хотя с каждым днём у него всё лучше получалось усмирять его.

− Тогда уж и не твой... − недовольно отозвалась та.

− Я уверен, что наши дети будут замечательными, − заверил её Люциус.

Он не хотел искать минусы в том, каково это − воспитывать сына или дочь, когда тебе за сорок. Когда за спиной не только школа и начало карьеры, а две магические войны и два срока в Азкабане. Как к его ещё не появившемуся на свет ребёнку будут относиться в обществе? Пожалуй, его прошлое с лёгкостью скроется за авторитетом Гермионы. Это обнадёживало. Да и к чему думать о детях, когда и о будущей свадьбе практически никому не известно? Вероятно, Гермиона подумала о том же, так как спросила, уже стоя у выхода:

− А можно, я расскажу о нас Луне?

− Ты можешь делать всё, что хочешь − в разумных пределах. Если уверена, что не будет последствий.

− Даже если Луна и проболтается − ей никто не поверит, − заверила его Гермиона.

А Люциус запоздало понял, что ему не с кем делиться этим «горячим секретом». Его приятели потеряли свой статус ещё до начала войны. Оставалась только семья. Немного поразмыслив, Люциус пришёл к выводу, что сообщить бывшей жене о запланированном браке − не такая уж и плохая идея. Известить о столь серьёзных переменах сына − тоже.

Решив, что опоздание на завтрак для него — не такая уж серьёзная оплошность, он задержался в кабинете и быстро написал сразу два письма с примерно одинаковым содержанием. Одно направил Драко, другое — Нарциссе. И если от бывшей жены он не ждал ни возражений, ни скандалов, то сын мог и удивить.

К слову: Люциус полагал, что если уж он приноровился справляться с возмущениями Гермионы, то и реакция Драко не станет для него проблемой.

Экзамены дались Гермионе ожидаемо легко. В том, что она сдаст все предметы на «Превосходно», казалось, не сомневался никто... Кроме неё самой. Но она переживала настолько сильно, что даже Люциус не выдержал и немного позанимался с ней дополнительно. И если раньше Гермиона могла с уверенностью говорить о его познаниях лишь в сферах целительства и тёмных искусств, то теперь точно знала: будущий муж мог бы преподавать едва ли не любой предмет. Да, может, не на высшем уровне, но если бы перед Люциусом поставили такую задачу − он бы справился.

Во время их очередных дополнительных занятий Люциус быстро понял, что Гермиона и так знает ответы на все вопросы. И лишь беззлобно отчитал её за беспричинную панику.

− Я вовсе не паникую! Лишь хочу идеально подготовиться, − возразила Гермиона. Она всегда считала, что учёбы много не бывает. И если любой другой выпускник мог запросто дать слабину, то ей, «лучшей ученице», такого не позволялось.

− Ты могла бы сдать эти экзамены и год назад. Без запинки.

− В таком случае мы с тобой не пересеклись бы...

− Я бы нашёл тебя в другом месте. Обязательно нашёл бы.

Люциус говорил так уверено, что у Гермионы не получалось ему не верить. А на ЖАБА, кстати, они оба неплохо держались. В том смысле, что обошлись без переглядываний − а Гермионе это далось с большим трудом. Люциус даже задал ей пару дополнительных вопросов по ЗОТИ, и она с блеском на них ответила.

Теперь до выпускного оставалось всего несколько дней. И если остальные семикурсники просто переживали из-за того, что в их жизни скоро начнётся новый этап... То Гермиона переживала втройне − поводов хватало. Люциус пообещал, что составит ей пару на балу. Более того, они даже вместе выбрали ей платье − для этого пришлось аппарировать во Францию. Там и ассортимент был шире (по заверениям Люциуса), и в лицо их никто не знал. Гермиона задавалась вопросом: почему бы им не выбрать достойный наряд в каком-нибудь маггловском бутике? Но Люциус настаивал на своём, расхваливая мастерство портных-волшебников и сомневаясь в талантах простецов. Став невестой бывшего магглоненавистника, к таким мелочам начинаешь относиться с простительной долей безразличия. И в итоге Гермиона осталась весьма довольна покупкой. Особенно потому, что в отместку настояла на том, чтобы выбрать костюм с мантией и для Люциуса. Тот не возражал, а она вынудила его примерить пару десятков нарядов. В день выпускного оставалось только надеть обновки и переместиться в школьный Большой зал — традиционное место торжеств.

Уроки давно остались позади, Хогвартс пустовал. Некоторые выпускники успели покинуть школу и готовились к балу дома. Гермиона же обосновалась в Малфой-мэноре, который теперь считала своим домом. А учитывая, что родительский дом в пригороде Лондона был уже продан, вариантов у неё оставалось немного. Пусть мэнор не казался ей лучшим местом для семейной жизни (слишком уж он был большой), она успела привыкнуть к нему и порой подумывала, как и что здесь можно было бы изменить.

− Ты прекрасна, − заметил Люциус, заглядывая в спальню, где Гермиона начала приготовления к торжеству. Почти разобралась с причёской и макияжем, решив не придумывать ничего необычного, а обойтись образом, близким к естественному.

— Вроде бы выгляжу как обычно...

— А я что сказал? Как обычно — ты прекрасна.

− Подожди делать комплименты, я ещё даже не одета.

− Держу пари, без платья ты выглядишь лучше, чем в нём, — заявил Люциус.

− Ты ведь сам его выбирал! — напомнила ему Гермиона.

− Не мог же я отпустить тебя на бал в неглиже... Ну уж нет, такое только мне дозволено видеть.

Гермиона присмотрелась к своему отражению в зеркале. Оттуда на неё смотрела самая простая девушка − она и правда выглядела как обычно. Разве что глаза чуть подведены и губы ярче привычного, но остальном − ничего особо приметного. Другое дело, что внутри себя Гермиона ощущала глобальные изменения. То, как она мыслила год назад, как смотрела на многие вещи, и её нынешнее мировоззрение разительно отличались друг от друга.

Что уж говорить, если она даже с Луной Лавгуд нашла общий язык! После разговора с Люциусом Гермиона долго думала, рассказывать ли Луне о своей помолвке, ведь толку от этого вышло бы немного. Так она тянула около месяца, пока подруга сама не завязала разговор после одной из совместных пар. Они отошли в тихое место, и Гермиона только успела заикнуться о том, что у неё есть новости, как Луна её перебила:

− Ой, это, наверное, о твоём романе?

− Тебе Джинни рассказала?

− Нет, ты что… Всё и так видно, — протянула Луна.

− Что именно? Неужели ты знаешь, с кем у меня роман? Давно?

− Ну... Я начала догадываться ещё осенью. А после рождественских каникул всё стало совсем очевидно. Вы с профессором Малфоем постоянно друг на друга смотрите чуть дольше, чем следует. И потом, ты же сама мне рассказывала, что влюблена в преподавателя. Правда, ты тогда предположила, что это не взаимно... Но это точно было не так. Я с самого начала тебе говорила.

Гермиона успела позабыть, что уже заводила подобный разговор с Луной. Тогда она обошлась парой намёков, но этого хватило для долгоиграющих выводов. Определённо: Луну недооценивать не следовало.

− Мы уже помолвлены, − призналась Гермиона.

− Этого следовало ожидать. Вы ведь влюблены! − только Луна могла так преподносить совершенно логичные умозаключения. Так, что они казались странными и абсолютно в её стиле. − Поздравляю. Я рада, что ты мне рассказала. И не переживай: я никому не проболтаюсь.

* * *

Благодаря тому, что у Гермионы плохо выходило хранить свои секреты от подруг, выпускной бал не казался столь пугающим событием. Раз самые близкие в школе люди уже знают, то нечего и бояться, верно? Разве что Гарри и Рон, которые планировали прийти на бал как гости, могли устроить переполох. Но об этом Гермиона задумалась, лишь когда надевала платье, так что исправлять положение было уже поздно. Да и можно ли предусмотреть все возможные происшествия, когда речь идёт о таком скоплении людей?

К счастью, Джинни, идущую под руку с Гарри, Гермиона заметила ещё в коридоре школы. Внутренняя тревога убеждала не окликать подругу, а пустить всё на самотёк. Но пришлось себя пересилить — крепче прежнего обхватить ладонь Люциуса и ускорить шаг. Единственное, что успокаивало: Джинни пообещала заранее подготовить и Гарри, и Рона, но не выдавая имени Люциуса. А значит, оба друга уже знали, что у неё роман с кем-то совершенно неподходящим и, возможно, весьма опасным.

− Гарри, Джинни, − позвала она друзей. А когда те обернулись, перекрыла шок в глазах Гарри отвлечённой фразой: − Отлично выглядите.

− Вы тоже, − несколько натянуто улыбнулась Джинни.

А Гарри молчал. Гермиона тоже не могла придумать достойных ситуации слов. Ей оставалось только поднять глаза на Люциуса. Тот намёк понял и заговорил сам:

− Мистер Поттер, рад видеть, − протянул руку для рукопожатия и кивнул Джинни в знак приветствия. Гарри то ли от неожиданности, то ли из нежелания обидеть ответил на рукопожатие без заминки.

− Мистер Малфой, − протянул неуверенно. − Я не совсем понимаю...

− Я говорила тебе об этом вчера, − громко прошептала ему Джинни.

− Вы «не совсем понимаете», почему я сегодня − спутник вашей подруги, мистер Поттер? − проговорил Люциус. − Дело в том, что мы помолвлены.

− Да такого просто не может быть?.. − эту фразу Гарри отчего-то произнёс с вопросительной интонацией. Видимо, умом он понимал, что это правда − факты красноречиво подтверждали. Однако мог ли он так быстро, за пару мгновений, смириться с непривычным положением вещей?

− Гарри, мы и правда помолвлены, − подтвердила Гермиона. − Я буду тебе очень признательна, если ты воспримешь это спокойно...

− Да почему я должен?.. Разве я должен воспринять это... неспокойно? − спросил Гарри, хотя весь вид его говорил, что он совершенно обескуражен. − Я удивлён, конечно, потому что ты ведь даже не намекала...

− Всё случилось так внезапно − даже для нас самих, − осторожно пояснила Гермиона. − Если честно, мы не думали, что это... Что этот роман зайдёт так далеко.

Гарри в ответ смотрел на неё широко открытыми глазами и ничего не говорил. Вероятно, тоже не мог подобрать подходящих слов. Это непонимание было сколь понятно, столь же и обидно. Гермиона старалась, искала верные слова, переживала... А в ответ — стена.

Ещё сильнее обхватив ладонь Люциуса, Гермиона вдруг подумала, насколько проще было бы вообще не показываться на выпускном балу. И в магической Англии тоже. Люциус с недавних пор стал совершенно свободным человеком, она − тем более. Почему бы им обоим не уехать куда-нибудь на континент, где их никто не знает, и жить там спокойно и счастливо? Почему они должны перед кем-то отчитываться? Как только Гермиона представляла, как раскраснеется лицо Рона, как он, возможно, начнёт сыпать оскорблениями... Ей заранее было стыдно за друга. И так же заранее хотелось сбежать. Вместе с Люциусом, разумеется.

Она многое бы отдала ради того, чтобы Люциус сам предложил что-то подобное. Потому что Гермиона не могла взять на себя такую ответственность. Как это выглядело бы со стороны? Как будто она не хочет, чтобы её друзья знали о её будущем муже, словно она стесняется, стыдится его проступков. Словно Гермиона согласна жить с ним лишь при условии, что ей не будут пенять на прошлое Люциуса.

Для протокола: это было не так.

Гермиона, конечно, предпочла бы, чтобы у Люциуса не было судимости за плечами. Но, несмотря ни на что, она согласилась бы находиться рядом с ним в любых обстоятельствах. Только вот сейчас, именно в эту минуту, она подумала, что начать новую жизнь после выпускного − отличная идея. И настолько ею загорелась, что даже отвела Люциуса в дальний угол коридора и призналась ему во всём. Сказала:

− Давай уедем куда-нибудь?

− Ты имеешь в виду − вернёмся домой? — не понял Люциус.

− Нет. Уедем подальше. В мире столько мест: Италия, например... Или Франция? Думаю, там хорошо. Было бы здорово устроиться где-нибудь в тихом месте, где нас никто не достанет. Давай?

− Если уж на то пошло... Логичнее перебраться в Австралию, там ведь твои родители. И им будет спокойнее, и тебе. В Сиднее приятный магический квартал.

Гермиона слушала его и не верила своим ушам — и своему счастью. Люциус не просто не назвал её сумасшедшей, не отверг её идею, но ещё и предложил более разумный вариант. До которого сама она так скоро не додумалась.

− Ты серьёзно?

− А ты? − усмехнулся Люциус.

− Разве ты сможешь оставить фамильное поместье?

− Драко часто бывает в Британии. Думаю, рано или поздно он сюда вернётся.

− Но ты ведь соглашаешься на переезд не только ради меня?

− А ради кого ещё? − Люциус обнял её, и Гермиона расплакалась от избытка чувств. − Ну, ну... Что ты опять сырость разводишь? Хочешь вернуться домой?

− Но как же бал?

− Я уверен: они неплохо справятся без нас.

* * *

Месяц спустя Гермиона сидела в гостиной Малфой-мэнора и в сотый раз разглядывала несколько колдографий. На каждой были запечатлены интерьеры. Они с Люциусом уже несколько раз наведывались в Австралию, присматривая себе новое жильё. Остановились на двух вариантах, между которыми Гермиона никак не могла выбрать. Один дом был больше и располагался на более людной улице − вблизи сиднейского аналога Косой аллеи. А второй чуть уступал в размерах, но зато рядом зеленел небольшой лесок с озером. Люциус уверял, что эту территорию тоже можно приобрести и облагородить. А Гермиона боялась, что это выйдет слишком затратно.

− Детка, ты опять? − с этим вопросом Люциус зашёл в гостиную. − Ещё немного, и мне придётся купить оба дома.

− Не говори ерунду, я скоро выберу.

− Конечно. Тот, который у озера, верно? Если скажешь «нет», я прямо сейчас свяжусь с риэлтором и куплю два дома, — это заявление слишком походило на ультиматум, и Гермиона не могла понять, нравится ли ей это или нет.

− Ты этого не сделаешь.

− Сомневаешься?

− Ладно... Тот, который у озера, мне нравится больше, — призналась она.

− Там будет так здорово гулять с детьми, согласна?

− Да...

Только вот Гермиона по-прежнему не была уверена, готова ли она завести детей так сразу. Вернее, даже одного ребёнка. Она уже связалась с руководством сиднейской магической клиники, и её согласились принять на стажировку с августа. Ещё бы, с такими отметками за выпускные экзамены в одной из лучших магических школ мира... И Гермиона точно знала, что справится. Не сомневалась, что ей понравится новая работа. И если она будет быстро учиться, то через год сможет стать пусть начинающим, но уже колдомедиком. Разве не этого она хотела?

− Но мы ведь не будем заводить детей сразу после свадьбы, верно? — поинтересовалась она, просто чтобы услышать успокаивающий ответ.

− Я не собираюсь заставлять тебя... − Люциус присел рядом с Гермионой. − К тому же, мы ещё даже не женаты.

Свадьбу они назначили на середину лета − её планировали сыграть перед самым отъездом. Уже разослали все приглашения, выбрали наряды, цветы, скатерти... Правда, Гермионе всё это казалось бессмысленной мишурой. Она ведь и так знала, что любит Люциуса, и готова была прожить с ним до конца жизни. Так что, даже если бы они обвенчались без пышного торжества, ей было бы даже спокойнее.

Они с Люциусом долго обсуждали предстоящую церемонию и переезд. И в итоге пришли к выводу, что не лишним будет обозначить свой брак в британской магической прессе, прежде чем окончательно скрыться с горизонта. Более того, они не исключали и варианта возвращения в Англию — когда-нибудь… И обрывать общение со своими друзьями Гермиона не планировала. А как же не пригласить их на собственную свадьбу?

Да, Гермиона взяла себя в руки и всё же поговорила и с Гарри, и с Роном, которые, как ни странно, не закатывали истерик. Видимо, сыграло на руку, что на выпускном несколько человек видели, как Гермиона и Люциус покидали замок, идя под руку. И все говорили только об этом. Ходили слухи, что новость вызвала пару ссор и чуть ли не драк, но всё это прошло мимо Гермионы, а значит, её не волновало.

Затем выяснилось, что Люциус уже обо всём сообщил Драко и Нарциссе. Об их реакции он говорил крайне обтекаемо, из чего Гермиона сделала вывод, что не всё прошло гладко. Но если бы её заботили чувства Малфоя-младшего или, тем более, Нарциссы, она бы вряд ли закрутила роман с Люциусом. В этой истории Гермиону всерьёз волновали только её собственные чувства. И чувства Люциуса.

* * *

Когда во время венчания Гермиона говорила, что согласна выйти замуж за Люциуса, она была счастлива.

Когда их поздравляли её приехавшие (не без помощи магии) в мэнор родители, она была счастлива.

Когда гости разошлись по домам, и они с Люциусом остались вдвоём, как и прежде, но уже став мужем и женой, Гермиона была счастлива.

Когда они общими усилиями обставили новый дом в Сиднее и праздновали новоселье в компании самых близких людей, она тоже была счастлива.

Гермиона быстро привыкла не обращать внимания на мелкие ссоры с мужем и не воспринимала их всерьёз. Поначалу она допоздна пропадала в больнице, сталкиваясь с недовольством Люциуса. А затем − радовалась за него, когда тот нашёл себе занятие по душе — начал заниматься инвестициями.

В какой-то момент Гермиона поняла, что ей очень хочется возвращаться домой чуть раньше, чтобы поужинать вместе с мужем и поболтать с ним обо всём. И она позволяла себе это. Иногда брала меньше смен, чем могла бы. Гермиона по-прежнему хотела стать хорошим целителем и помогать людям, но она и не думала жертвовать благополучием своей семьи. И видела благодарность в глазах Люциуса, когда сообщала об очередном выходном.

Чтобы вы понимали: теперь они оба были счастливы.

Сколько себя помнил, Люциус не мечтал начать новую жизнь. Даже в самые тёмные периоды, когда надежды на свет у него уже не оставалось, новый старт казался глупой затеей. Ведь жизнь − это нечто цельное, неделимое. Нельзя её просто так прервать и начать заново, не нарушив равновесия.

Люциус считал так: даже если ты находишься на самом дне, то это не повод забрасывать прошлое. Нет, напротив. Следует подняться, выкарабкаться и... пытаться жить дальше. Надеясь больше не упасть. И в этом случае память о неудачах только играет на руку, учит быть осторожнее при выборе соратников. Ведь один раз упав с большой высоты, человек учится чаще смотреть под ноги и тщательнее выверять маршрут. Научился этому и Люциус. Пожалуй, ещё после первого своего визита в Азкабан. Но, как оказалось, опыт − это не панацея...

А вот если хотя бы самого себя убедить, что всё обнулилось, а впереди — чистый лист, то старые грабли уже не так часто норовят попасть тебе под ноги. Так, несмотря на все свои теории, после женитьбы на Гермионе и переезда в Австралию Люциус никак не мог отделаться от ощущения, что его жизнь кардинально изменилась. Она и правда стала новой − неузнаваемой и непередаваемо лёгкой. Изменился быт, окружение и весь мир вокруг. Собственно, это и правда был другой конец света с совсем другими людьми, которые знать не знали не только о Тёмном Лорде и о его хоркруксах, но и в целом о существовании магии. Хорошо это или плохо, Люциус не мог решить. Но одно было точно: привыкнуть к новой жизни оказалось очень просто. Выяснилось, что новый старт сразу же дарит второе дыхание и даёт небольшую фору в придачу. Чтобы можно было хорошенько отдышаться и приготовиться к очередному забегу на длинную дистанцию. Которую преодолеть нужно с большей ловкостью, чем первый отрезок, − не оступившись и не упав. Шаг за шагом.

Периодически встречаясь с родителями Гермионы, Люциус даже нашёл подход к магглам, разобрался в особенностях местной валюты и занялся инвестициями. Начал от скуки, а продолжил благодаря азарту — и двигался вполне успешно! Не то чтобы ему нужны были деньги, но дело по душе и дополнительный заработок ещё никому не вредили. И если уж молодая жена так настаивает на том, что ей «просто необходимо» работать, то и Люциусу следовало как минимум не отставать от неё. Пусть даже исключительно для того, чтобы не оставаться без дела.

Гермиона, очевидно, и вовсе не понимала, как человек в здравом уме может сидеть сложа руки. Спустя год стажировки в Сиднейской магической больнице она заняла должность штатного целителя, а спустя ещё пару лет каждый знаток мог назвать её мастером своего дела. Безо всяких натяжек. Успехи жены стал для Люциуса особенно ценными ещё и потому, что именно он помогал ей в самом начале пути. Поэтому, когда она однажды сказала ему, что собирается оставить работу на какое-то время, Люциус опешил. Ни один человек в здравом уме не сойдёт с дистанции, находясь впереди всех и уверенно идя к триумфу. Гермиона тем более не входила в число тех, кто отступает спустя три года уверенного движения только верёд. Напротив, она бы бежала, даже если бы на удачный финиш не было бы и малейшего шанса. Поэтому в сложившихся обстоятельствах незапланированный отпуск вызвал лишь недоумение, а то и хуже — тревогу.

− Что-то случилось? — обеспокоенно спросил Люциус. − Мне казалось, ты довольна работой... Я могу как-то помочь?

− Нет, вообще-то... На днях я узнала, что жду ребёнка, − призналась Гермиона, неотрывно глядя ему в глаза. Вероятно, она долго раздумывала над тем, как преподнести эту новость: между делом или как сюрприз... Тут важно понимать: они давно не говорили о детях, не строили конкретных планов. Люциус не хотел давить, а Гермиона не спешила. Их обоих устраивал сам собой образовавшийся «тайм-аут».

− Что... что значит «на днях»? — с нажимом поинтересовался Люциус, который с трудом верил услышанному. − И ты говоришь мне об этом только сейчас?

− Я хотела убедиться, − пояснила Гермиона, мягко улыбнувшись. − Чтобы не выдавать тебе такую новость, не узнав всё точно. А сегодня я сходила на приём, и мне подтвердили.

− Ох, Мерлин... Детка, ты... Ты делаешь меня таким счастливым...

Порой Люциус сомневался, что заслуживает такого счастья — абсолютного, почти нереального. Для него даже брак с Гермионой стал своего рода откровением. Раньше Люциус и подумать не смел, что такое бывает, — когда всё развивается совсем без усилий и идёт так гладко, будто план отношений разрабатывался годами. Да что там, вспомнить только, как начинался этот роман! Столько криков и слёз по пустяковым и не очень поводам... Может, это была проверка? Может, гармония приходит только к тем, кто пережил полный хаос? Так же, как и умение держать равновесие приходит к тем, кто много раз падал.

Чтобы вы понимали: Люциус ни о чём не жалел. Если бы ему предложили пройти весь путь их сложных взаимоотношений с Гермионой с самого старта, то он без раздумий согласился бы. Но всё же был рад, что те трудности остались позади, — очень уж нерушимым выглядело их с Гермионой теперешнее счастье. И с каждым днём оно только крепло. А появление на свет ребёнка в будущем только укрепит фундамент их семьи.

− Уже около пяти недель, − уточнила Гермиона. − Думаю, малыш родится летом.

− И ты уже сообщила на работе, что уходишь в долгосрочный отпуск? − спросил Люциус, присев рядом и непроизвольно положив руку ей на живот. Пока ещё плоский. За последние пару лет Гермиона избавилась от излишней худобы и даже умудрилась немного загореть под тёплым австралийским солнцем. А теперь, когда она улыбалась, говоря о своём новом положении, выглядела здоровее и счастливее прежнего. Сейчас она совсем не походила на подростка, как когда-то. Нет, это была молодая женщина. Его женщина.

− Пока нет, это ведь случится совсем не скоро... Я поработаю ещё несколько месяцев.

− Ты шутишь? Я не позволю тебе работать, ты же носишь нашего ребёнка.

− Не позволишь? − Гермиона выжидающе посмотрела на него. В её взгляде так и читалось что-то в духе: «Даже не думай настаивать на своём, ты ведь знаешь, кого взял в жёны».

− Я неверно выразился... — Люциус благоразумно решил не настаивать. Во-первых, это всё равно не сработало бы, во-вторых, он не мог позволить себе лишний раз тревожить беременную жену. Но своё мнение он всё же повторил, пусть и в более мягкой форме: − Я предпочёл бы, чтобы ты больше отдыхала и заботилась о себе и о нашем будущем малыше.

− Ну, я могу поработать ещё хотя бы пару месяцев?..

− Один, − отозвался Люциус, выдержав короткую паузу. − Один месяц и ни днём дольше.

− Ты уверен, что это так необходимо?

− Иначе никак. Не забывай, что ты Малфой, а это кое-что да значит…

− Так Нарцисса тоже не работала во время беременности?

− Она не работала ни дня в своей жизни, детка.

Люциус невольно вспомнил, тот день, кода сообщил бывшей жене и сыну о тогда ещё грядущем браке с Гермионой. Конечно, он не ожидал, что в ответ получит лишь искренние поздравления и пожелания счастья, но резкий негатив стал неприятным сюрпризом.

Благо на новость о свадьбе первой откликнулась Нарцисса, и она отреагировала предельно мягко. Или же просто не показала своего недовольства? Не столь важно. Люциус полагал, что сразу после развода она отгородилась невидимой стеной от всего, что связывало её с неприятными воспоминаниями, и жила припеваючи. У неё были деньги. И была возможность забыть о проблемах. А когда у тебя всё хорошо, чужое счастье не может раздражать, верно?

Драко же отличился с другой стороны. Он ответил довольно длинным письмом, в котором высказал всё, что думает об этой ситуации. И самым неприятным стало заявление как раз о возможных детях. Пусть дело было задолго до беременности, но Люциус читал послание со сжатыми в кулаки ладонями выражением лица, которое Гермиона терпеть не могла. Когда видела его напряжённые скулы и сжатые в тонкую нить губы, обычно клала свою маленькую ладошку ему на щёку шептала что-то милое, отвлекающее и странным образом расслабляющее. Дело было, конечно, не в конкретных словах, а в интонации и в самой Гермионе. Благодаря ей Люциус не мог сдержать улыбки, и всё налаживалось. Но в тот раз он находился в кабинете один. И был предельно зол.

«Ты сам воспитал меня так, чтобы я гордился нашей чистокровностью, а теперь женишься на магглокровке? Надеюсь, отец, что тебе хватит ума хотя бы запретить Грейнджер нарожать тебе детей...» − писал Драко, и это были едва ли не самые мягкие слова из всех, что он посмел употребить. Люциус бросил пергамент в камин, едва успев прочесть последнее слово. Не хватало ещё, чтобы Гермиона случайно на него наткнулась.

Спустя несколько месяцев после свадьбы Драко по непонятной причине перестал плеваться желчью, в переписке был предельно вежлив и один раз даже заехал в гости с невестой Асторией... Люциус почти не сомневался, что к этому приложила руку Гермиона, но не заводил разговоров на щекотливую тему. Как ни крути, и Драко, и Нарцисса остались там — где-то в прошлой жизни. А в этой у Люциуса была только Гермиона, которая носила под сердцем их ребёнка. Большего ему и не требовалось.

* * *

В итоге Гермиона согласилась поработать месяц, а потом постепенно сократила количество смен до, как сама выражалась, «приемлемого минимума». Приемлемого для них обоих, вернее, троих. Сперва она не могла найти себе места, но в конце концов домашние заботы захватили её настолько, что времени ещё и на работу попросту не оставалось. К тому же, у неё уже появился заметный животик, и Люциус не хотел, чтобы его видели посторонние.

Не подумайте, Гермиона в положении казалась ему едва ли не очаровательнее Гермионы прежней. Однако с такой ношей она была ещё и более уязвимой. Нет, Люциус, будь его воля, вообще не выпускал бы жену из дома без сопровождения. Только так он был уверен, что ей и их будущему малышу ничего не угрожает. Вернее, малышке.

Пол будущего ребёнка они узнали совсем недавно. И оба пришли к выводу, что их дочь станет самой прелестной девочкой не только в Австралии, но и во всём мире. Будучи родителями, они могли позволить себе такие заявления. По крайней мере, разговаривая тет-а-тет. А ведь такие беседы давно уже стали их ежедневным «ритуалом». Гермиона, как выяснилось, любила описывать свой день во всех подробностях и делилась впечатлениями, скажем, о работе. А Люциус любил слушать её. Особенно сейчас, когда долгие рассказы о пациентах сменились описанием того, как малышка шевельнулась, и что при этом чувствовала Гермиона, и что она думает о новой кроватке, какую коляску на днях присмотрела в небольшом магазинчике на Джордж-стрит, и как сегодня переменчива погода, и как она съела в два раза больше пиццы, чем планировала, и как…

− Ты не боишься? − спросила Гермиона как-то вечером. До рождения малышки оставалось ещё около трёх месяцев, но время летело очень быстро.

− Боюсь чего?

− Не знаю, но мне страшно... Ты уже был отцом маленького ребёнка, а я ещё нет... Вдруг я сделаю что-то не так?

− Я больше чем уверен, что ты станешь образцовой матерью, − заверил её Люциус. − Я помогу.

− А вдруг она родится раньше времени?

− Она ведь твоя дочь, так что обязательно появится на свет минута в минуту.

Гермиона рассмеялась. Правда, с беременностью она стала чуть более рассеянной и уже не так строго следила за своим расписанием. Люциуса это только радовало. Он мог с такой лёгкостью принять слабости только одного человека − своей жены. А в скором времени в этот круг избранных войдёт и их дочь.

Пока же он наслаждался каждой минутой, что они проводили только вдвоём. Оказалось, что нет ничего лучше, чем беременная жена. Гермиона стала более мягкой и сентиментальной. Последнее скорее играло в минус: она могла расплакаться из-за остывшего чая, а то и вовсе без повода. Но, с другой стороны, и до того достаточно страстная, она ещё сильнее раскрепостилась в постели. Сама списывала это на гормоны, и звучало оправдание вполне логично. Но Люциусу нравилось думать, что Гермиона и после родов продолжит будить его поцелуями и ласками с утра, а то и ночью, что раньше случалось лишь в исключительных случаях. Ещё одной разумной причиной её обострившейся любвеобильности он считал то, что Гермиона в эти месяцы просто больше нуждается в нём. Не только в разговорах, но и в прикосновениях.

К слову: как бы то ни было, сам он в этом точно нуждался.

И не сомневался, что их с Гермионой близость и открытость друг перед другом никуда не исчезнут и через год, и через десятилетия.

Никогда.

* * *

После рождения малышки Гермиона всё же изменилась. Но всё в ту же сторону: стала более покладистой и почти разлюбила спорить — разве что по особенным поводам. Хотя позже выяснилось, что этот огонёк справедливости в ней вовсе не потух, а может, разгорелся ещё ярче − только препиралась она теперь с другими людьми. А в семье хранила гармонию, как и положено жене и матери.

А малышка, которую они почти без раздумий назвали Элли, с первых дней своей жизни стала самым дорогим для них обоих созданием. Дорогим и любимым − безо всяких условностей. Иначе ведь и быть не могло.

Люциус − человек, привыкший к прагматизму везде и во всём, − не мог смотреть на дочь с положенной отцу строгостью. У него не получалось её оценивать − разве что на вечное и неизменное «Превосходно», и ни баллом ниже. Но зато он с особой строгостью оценивал каждого, кто после появления малышки на свет пересекал порог их дома. Первыми гостями, стали Грейнджеры — бабушка и дедушка Элли. Они же удостоились чести посидеть с внучкой в первый раз, когда Люциус с Гермионой решились оставить её, чтобы провести вечер только вдвоём.

А прочих гостей − приятелей Люциуса, коллег Гермионы и прочих близких всех мастей − не допускали до знакомства с новорождённой Малфой очень долго. Гермиона немного ворчала по этому поводу, но долго не спорила. Пожалуй, в какой-то степени ей тоже нравилось их уединение — слишком уж долго она находилась под пристальным вниманием общественности. После такого тихая гавань и мирная семейная жизнь — это не только отдых, но и экзотика.

Люциус же просто наблюдал за течением времени, и ему это нравилось. Он прекрасно понимал, что когда его дочь пойдёт в школу, ему будет далеко за пятьдесят. Когда закончит − он переступит уже шестидесятилетний рубеж. Но, просто для протокола: Люциуса это не беспокоило.

Гермиона часто повторяла ему, что он не выглядит на свой возраст, даже вращаясь в магическом мире. А среди магглов он до сих пор мог сойти за сорокалетнего − и это при худшем раскладе. Люциус был склонен благодарить за это жену − именно в последние три года, которые они провели вместе, он окончательно распрямил спину и расправил плечи. Если в начале того знакового учебного года в Хогвартсе «профессор Малфой» и выглядел уверенным в себе, то на деле часто чувствовал себя неуместным. Старым, никому не нужным, выкинутым на задворки − пусть задворками и стала одна из лучших магических школ мира.

Сейчас, спустя не так много времени, к нему пришло истинное равновесие. И когда Люциус неотрывно глядел на то, как его совсем ещё крошечная дочь ползёт по мягкому ковру, неуверенно двигаясь к своей цели, он знал: у неё всё получится. А если вдруг возникнут трудности, то они с Гермионой в тот же миг помогут малышке с ними справиться. Будь то хоть в Англии, хоть в Австралии, хоть в любой другой точке мира.