Когда б имел златые горы... (гет)

Примечания:

я не думала, что глава родится спустя столько лет без какого-то серьезного предварительного заплыва в тему, но судьба порой преподносит сюрпризы, и не всегда приятные. но что человеку печаль, то автору — пища. известие о кончине Бернарда Хилла для меня очень болезненно, но, слава королю, глава родилась.

RIP прекрасный актер, настоящий Мастер своего дела. навсегда в сердце.

Когда я снова проснулась, было уже совсем светло. Был ли это все тот же день или уже следующий — я не знала, время в этом лагере словно делилось на отдельные бусинки, и между усталыми снами было почему-то очень сложно понять, какая часть дня наступила.

Я огляделась: похоже, палатка была только моей — никто за все это время так и не пришел, а внутри, кроме легкой кровати, не оказалось больше ничьих вещей, только мои старые — постиранные, высушенные и сложенные. Было жутко неловко представлять, как кто-то меня раздевал и мыл, стирал мою рванину и даже не подумал все это просто выбросить. Как будто подумал, что половина старой, разорванной на лоскуты юбки или почти развалившиеся от жестокого обращения сапоги могли еще что-то для меня значить.

А может, и значили, раз я обо всем этом подумала?

Но надевать эти вещи, напоминавшие о неделях в плену, я не собиралась. У меня была новая рубаха, вполне походившая на нижнее платье, и огромный теплый плащ, в который я могла обернуться трижды. Хватит и этого.

Чья-то забота, наверняка женская, подарила мне легкие сапожки — наверное, даже по размеру, но я пока не видела нужды это проверять, раз уж меня не выгоняли.

Воспоминания о словах воина про конец войны пришли ко мне не сразу и больше походили на выдумки сознания, но я не поверила не поэтому. Я видела войну несколько лет, была в плену и прощалась с Роханом и с жизнью. Где же были эти чудесные и могучие воины все это время? Почему теперь они говорят, что война кончилась? Может, она кончилась только для них?

Наш лагерь стоял у самого леса — это я узнала, когда выбралась наружу и наконец-то разглядела округу при свете дня, и это был вовсе не молодой лес из моих снов, а настоящая живая стена, из-под ног которой по земле стелился мягкий мох, а от влажных стволов тянулась удивительная для этого времени года приятная прохлада.

Я стояла и глядела на величественные стволы, на начинающие зеленеть кроны, причудливо переплетающиеся в лазури неба, и не понимала, как могла столько лет прожить вдали от такой красоты.

Мир рохиррим — это открытый простор, свобода и ветер, и мне нравилось это в братьях, во Фрит, в королях и принцах, простых воинах и пастухах, но я всегда смотрела на них всех со стороны. А этот лес словно звал меня к себе, будто обещал мне потерянный дом, хотя конечно я еще помнила, откуда я родом, и Томск уж точно не был старым лесом.

Это не было каким-то волшебством, и меня не тянуло забыть про все и босой бежать в пущу, путаясь в переплетении корней и веток, нет, я просто слушала этот тихий зов, перебирала пальцами ног сухой мох и совершенно не слышала, что ко мне, оказывается, подошли.

— Ты никогда не видела Лес?

— Нет, — зачем-то соврала я.

Хотя та я, пленница-Ольга из Рохана, которую они спасли, и правда не видела никакого леса.

— Нам не нравится на пустынных равнинах, — зачем-то сообщил мой вчерашний знакомый, — но теперь они чисты. Как только вы сможете идти, мы попрощаемся.

Последнее слово больно кольнуло куда-то под сердце, но я привыкла быть ненужной и незаметной, поэтому зацепилась за совсем другое:

— «Вы»?

— Ну да, — удивился он, — в лагере было почти полсотни ваших людей.

Глупая, могла бы и догадаться. конечно, мы с Хэмом не были особо важными персонами и уж точно не единственными, кого можно было по разным причинам привезти в лагерь. Значит, есть еще люди? А что, если там я найду своих? Сердце сразу ухнуло куда-то вниз, почему-то я подумала, что это могли быть и братья, и Лефлет, ведь всякое бывает, я же каким-то чудом спаслась?

— Проводи, проводи меня к ним, пожалуйста!

— Пойдем, — привычно отозвался мой безымянный воин.

Мы ходили по палаткам со спасенными и разговаривали с ними почти до темноты. Кто-то был вполне уже здоров, как я, с кем-то еще колдовали лекари, но с каждым новым незнакомым лицом я все больше понимала, насколько моя короткая надежда была по-детски наивной. Всего пять десятков человек из тысяч и тысяч… Братья, которые сгинули больше полутора лет назад? Выживший в полевой бойне малыш Редвин? Нежная и такая красивая Лефлет — с трудом можно было бы представить, что она вынесет пытки и плен. Нет, все было напрасно…

Мой провожатый, кажется, не имел других обязанностей, кроме как водить меня по лагерю и отвечать на дурацкие вопросы, но когда я в растерянности застыла между палатками, он заговорил и без них:

— Вы все просите одно и то же, но я пока не встречал здесь счастливых людей… Ваш народ славится доблестью и силой, но и Враг никогда не глуп, и мне жаль, что столько людей покинуло Арду навсегда.

— Скажи.?

— Гилион.

— Скажи, Гилион, что значит «война окончена»? Где она окончена? Где мы? Кто — вы?

У меня был, как оказалось, целый миллион вопросов, и в разговоре с этим… существом я перестала бояться их задавать, хотя он смотрел на меня так, как смотрит бесконечно терпеливый учитель на глупенькую первоклашку.

Я поймала себя на мысли, что после нескольких дней пребывания в их лагере ко мне вернулось очень многое из прежних воспоминаний, то радио, то лес в Томске, теперь школьные учителя? Видимо, размеренная роханская жизнь убаюкала эту часть моего сознания, и только мощный удар в лоб и новое начало могли вновь его всколыхнуть.

— Может, ты голодна?

Это был не очень красивый ответ вопросом на вопрос, но я поняла, что просто нестерпимо голодна, и силилась припомнить, когда последний раз нормально ела — но не смогла. Еще в Альдбурге мы экономили, пытаясь получше накормить воинов, а про дальнейшее и говорить нечего.

Гилион увел меня к одному из общих костров, и там, под первый за год нормальный ужин я узнала, что я в их компании уже не первый месяц, хоть и не помню этого. Что они, эльфы, разгромили лагерь дунландцев у Андуинской переправы и еще несколько поменьше и возили спасенных через все равнины, но часть эльфов отказалась впускать людей в Запретный лес, и тогда другая часть, и мой собеседник в их числе, увезли всех к границам своей Великой пущи, того леса, чей зов я и слышу.

И что, оказывается, уже почти наступило время лета. А значит, может даже сегодня, мне уже двадцать пять.

— Но какое же лето? Трава едва прорастает… Или мы так далеко на Севере?

Я все еще плохо ориентировалась в географии и более-менее представляла себе только юг Рохана, Белые горы и немного территорий в сторону Вестфолда — в книгах и свитках, что мне попадались, в основном были только такие карты.

Гилион почти рассмеялся моему невежеству:

— Я же сказал: Весна была очень занята. Но теперь все быстро пойдет как надо, вот увидишь. Темный враг повержен, и теперь навсегда.

И снова этот взгляд учителя.

«Спасибо, но не помогло» — подумалось мне. Я все еще столького не знала в этой жизни.

— Но еще ты должна знать: ваш Король пал в бою, а страна почти разорена.

Меня сразу затошнило, и страшные вопросы об Эомере застряли в горле, мне пришлось отвернуться и попробовать отдышаться, но Гилион понял это по-своему:

— Не плачь, это был великий воин, великая битва, и вечная слава покрывает отныне его Дом. Да и новый Король ему под стать…

— Новый Король?

— Король Эомер.

Король Эомер. Король, глупая девочка, про тебя наверняка ни разу не вспомнил с тех самых пор. В списке важностей для таких людей ты примерно в самом низу, и всегда это знала.

Я посмотрела в чистое звездное небо — и дышать стало легче. Где-то там далеко, может, на юге, а может, намного восточнее, чем я представляла, ныне коронованный принц моих грез навсегда отделился от меня каменной стеной выше облаков. Так и должно было быть, принц он или король… Ни тогда, ни теперь.

— Вы, люди, очень живучий народ, — никак не замолкал эльф, хотя сейчас мне уже хотелось, чтобы он снова говорил только «Пойдем», — королевства людей Запада объединились, и Рохан восстановится и еще будет процветать.

Я все еще смотрела в небо. Мне стало понятно, что я не вернусь ни в Эдорас, ни в Альдбург, как бы они ни процветали. В целом мире у меня осталась только здешняя палатка, да и та — не моя.

— Гилион?

— Да?

— Рохан — не моя страна, я думаю, я вообще не принадлежу этому миру…

— Ты говоришь чудные вещи, Ольга.

Ах, если бы эльф знал, сколько раз я это слышала ранее. Столько, что стала бояться даже думать об этом. А теперь вот не боялась: и думала, и говорила. Мы лежали под звездами, и я впервые за двенадцать лет рассказала без утайки все, что со мной произошло, человеку, нет, эльфу, с которым была знакома едва ли день.

— Чудные вещи, странные… — повторял Гилион.

А я рассказывала и вспоминала: прежнюю семью — как воспоминания из далекого-далекого детства, вторых отца и мать — как настоящих, но тоже уже очень далеких.

Фрит, которая, казалось, вот-вот могла обрести счастье и сделать счастливым одного очень достойного человека.

Лефлет, которая, несмотря на свою мягкость, точно не стала бы жить в ожидании, когда ее будут вновь и вновь вытаскивать из клетки.

Хэма, что был так силен духом даже на краю смерти.

Гилион сказал, что король Теоден был великим воином и погиб во славе. Последний раз, когда я его видела, он показался мне почти мертвым, и я не столько ощущала гордость за его последние подвиги, сколько радовалась тому, что он смог измениться и вновь обрести силу. Для меня было совершенно немыслимо что-то такое, погибнуть вот так, но он — Король, чье имя запомнят на веки.

Годлаф. Ратгар. Славные воины, павшие в безвестном бою.

Память о братьях была свежа, глубока и кровоточила; совершенно несправедливо, что они никогда больше не проскачут по полю, не скинут рубахи, подставив плечи золотящему солнцу, не споют на празднике, не станут трогательно перешептываться в полутьме рассвета, боясь меня разбудить. И никогда уже не улыбнутся — ни мне, ни своим женам и детям, которых могло быть много. Красивых, сильных и счастливых золотоволосых малышей, которые с самого детства будут считать недостойным всего лишь падение с лошади.

Я чувствовала себя такой одинокой и потерянной на фоне этих людей, которых раньше считала своей семьей и своим народом. Сейчас я понимала, что все эти годы ни на чуточку не сделали меня такой же: смелой, самоотверженной и сильной. Я по-прежнему была маленькой и слабой Олей, которой просто нащелкали по носу, пока она пыталась бежать наравне с другими.

Лучше всего на свете мне удавалось путаться у них под ногами. Да, вот как сейчас с Гилионом: у него было еще пятьдесят подопечных, но он сидел здесь со мной одной. Наверное, из-за чувства жалости, которое я неизменно вызывала у других, из-за чего же еще?

— Почему ты мне веришь, Гилион?

Эльф рассмеялся:

— А я и не говорил, что верю. Но я еще мало знаю о мире за пределами Зеленолесья, и не мне судить, как судьбы водят людей.

Я покосилась на собеседника: его четкий профиль на фоне неба говорил глазам, что Гилион очень молод, как будто даже моложе меня. Может, я привыкла к бородатым молодым мужчинам, и бородатым эльф тоже казался бы мне старше, как когда-то Эомер в свои двадцать. Но каким-то внутренним чувством я понимала, что это его «еще мало знаю» — не о возрасте вовсе, и на самом деле Гилион куда старше, чем можно было бы подумать.

— А кто знает много?

— Немало таких. Но говорить с ними бывает труднее, чем оставаться в неведении.

— Ты и сам говоришь чудные и странные вещи, Гилион, — мне впервые за вечер захотелось улыбнуться.

— Я попробую разузнать что-нибудь, но начинается мое время службы, Ольга. Проводить тебя?

— Пойдем, — наконец-то ответила уже я.